Русалка и зеленая ночь Буркин Юлий

– Идемте!

Взбежав по узкой лестнице, троица выбралась в лютую стужу и густую метель. Вся царская яхта обледенела, и перила покрылись ворсистым, как паучьи лапки, лазоревым инеем. Прикрываясь локтем от яростной вьюги, доктор заметался от борта к борту, разыскивая пса. Даня стоял, обнимая съежившуюся Машу.

– Здесь есть кто-нибудь? – крикнул ошалевший доктор и вдруг замер, разведя руки и открыв рот так, словно увидел нечто невероятное.

Прижимая к себе Машу и заслоняясь от ветра воротником пиджака, Даня попытался разглядеть в бушующей мгле, на что же тот уставился. Но дальше пяти шагов он ничего не видел – только мчащийся потоками снег.

– Что там? – крикнул Даня доктору.

– Корабль! – как завороженный произнес тот. – Даня, разве ты не видишь корабль?

Даниил вновь уставился туда, куда указывала рука Аркадия Эммануиловича, и словно бы прозрел. Просто объект был так велик, что воспринимался не как часть пейзажа. То темно-серое, что виделось Дане за потоками снега и казалось некоей абстрактной далью, было бортом гигантского судна, что стояло вплотную к яхте, нависая над ним, словно скала.

Вдруг раздался треск, и палубу тряхнуло. Это из-под толщи сковавшего море льда всплывала чудовищных размеров субмарина, к рубке которой, как оказалось, была прикреплена царская яхта. Да, яхта была лишь небольшой декоративной деталью огромного атомного крейсера, и со стороны выглядела так же нелепо и трогательно, как выглядело бы воздушное пирожное на крыше лимузина или кокетливая шляпка на голове глубоководного чудовища.

Но разглядывать открывшийся вид и давать ему оценку у наших героев не было никакой возможности. Не понимая, что происходит, рухнув от тряски рухнув на палубу, они кричали от ужаса и на четвереньках ползли к бортовым перилам. А яхту все возносило и возносило вверх. Это было ясно по тому, как стремительно опускался ржавый борт соседнего корабля.

Доктор первым нашел в себе силы открыть глаза и посмотреть вниз… «Это же уму непостижимо! Так вот откуда в трюме было столько помещений! – вспомнил он экскурсию, которую устроил им царь. – Похоже, он еще показал нам только малую часть».

Когда же скрывавшийся под их суденышком монстр, наконец, всплыл, оказалось, что палубы яхты и «призрачного корабля» практически сравнялись – будь между ними мост, с одного судна можно было бы перейти на другое. И этот мост не заставил себя долго ждать. Тяжеленный, как стрела подъемного крана, он рухнул с корабля на яхту, искорежив перила палубы и проломив ее дощатый пол. Взвыла сирена, и «призрачный корабль» тронулся с места. Стальной трап, громя палубу, со скрежетом пополз вперед. Тут только доктор в полной мере ощутил всю ничтожность и уязвимость их положения на этом фальшивом паруснике. Он бросил взгляд на уродующий яхту трап… Потом на сжавшихся от страха друзей… Схватил и потащил их за собой.

– Нет! – простонал Даня, не желая отпускать ни Машу, ни перила.

– За мной! – страшно заорал доктор, ухватил его за волосы и заставил взглянуть на мост. – Еще миг – и нам отсюда не выбраться!

В следующее мгновение доктор вырвал Машу у Дани и, взвалив ее на плечо, прыгнул на стальной мост.

– Давай, Даня, давай! – закричал он оттуда.

– Нет! – в истерике бормотал тот, не желая выпускать перила. Но вот трап поравнялся с ним, и, чтобы не быть сметенным, Даниил откатился по палубе назад. Лежа на животе, он провожал доктора и Машу тоскливым взглядом.

– Даня! – закричала Маша, протянув к нему руки. – Даня!

Лишь когда мост уже оторвался от яхты, он, наконец, решился. Зажмурившись и вопя, как камикадзе во время самоубийственной атаки, он бросился к краю палубы и сиганул вперед. Чудом допрыгнув, он ухватился руками за стальную переборку, болтаясь и суча ногами над пропастью. Аркадий Эммануилович на четвереньках подполз к краю моста и принялся втаскивать его наверх. Маша, чтобы хоть как-то помочь им, схватила доктора за ботинок. Так они и тащили Даниила, как дед с бабкой репку, пока после нескольких панических секунд он наконец не оказался на мосту целиком. Тут же они втроем ринулись на четвереньках на палубу «призрачного корабля».

Когда доползли, руки одеревенели, и пальцы после долгого контакта с ледяным металлом не слушались совсем. Снежная буря продолжалась, а за бортом ворочалось и огромными буграми переваливалось море. Однако это был очень большой корабль: волны хлестали его клепаные борта, выбрасывали в небо белые брызги, но на палубе был только рассыпчатый снег, да промозглый соленый ветер.

Их новый корабль с трубами до небес больше походил на сухогруз или танкер, чем на пассажирское судно. Вновь завыла сирена, вдали за ящиками мельком пробежал свет прожектора, и послышался отдаленный лай. Они словно бы очутились на суше, казалось, море осталось где-то далеко позади. И шум его почти стих, и буря мгновенно перестала.

После сумасшедшей борьбы за жизнь доктор наконец отдышался, немного пришел в себя и обернулся, чтобы увидеть поднятую над водой яхту. Возможно, она была еще и не так далеко, но видимость была очень плохая, и разобрать что-то в заснеженной мгле было невозможно.

– Док, где мы? – спросил Даня.

Аркадий Эммануилович посмотрел на него, отвел взгляд, поднял воротник и помотал головой.

– Не знаю, Даня, ничего я теперь не знаю…

Вдруг Маша захлопала Даниила по ноге, потом попятилась, и тыча пальцем в сторону, попыталась что-то сказать.

– Что там? – спросил Даня.

– Люди! Там люди! – возбужденно выкрикнула Маша. – Смотрите, как много людей!

И действительно, неподалеку медленно двигалась очередь из самых обыкновенных людей в куртках, плащах, пальто или шубах. Некоторые, одетые не по погоде, кутались в серые одеяла или платки.

– Куда они идут? – спросил Даня. – Может, нам следует пойти с ними?

– Здесь так холодно, – добавила Маша.

Молодежь уставилась на доктора. Он казался не испуганным, а каким-то поникшим, надломленным, будто бы творилось то, чего он и боялся. Заметив, что друзья смотрят на него, Аркадий Эммануилович вздохнул и поднялся. Он поправил одежду, протер очки и сказал:

– Ну что ж, пойдемте, посмотрим. Может, там нам что-нибудь и объяснят.

Очередь оказалась широкой, человек в пять. Молча делая маленькие шажки, люди медленно продвигались вперед – туда, где изредка мигали фонарики и тревожно лаяли собаки. Длину очереди определить было невозможно. Очевидно было лишь то, что она очень и очень велика: задний конец терялся в метели, а далеко впереди она втекала в какую-то арку.

Доктор набрал в грудь воздуха, прокашлялся в ладошку и обратился к толпе:

– Простите, здесь кто-нибудь говорит по-русски?

– Здесь все говорят по-русски, – уныло ответил кто-то.

– Так это российское судно? – все еще несколько не сообразуясь с обстановкой, громко спросил доктор.

– Судно?! – горько хохотнул кто-то. – Какое, на хрен, судно?..

– Скажите уж тогда «паром»… – поддержал другой голос.

– Э-э, – ничего не понял доктор. – Так оно имперское или федеральное? Или, может быть, республиканское?

– Я думаю, что и то, и другое, и третье, – спокойно ответил картавый прохожий и вздохнул. – Вы что, гражданин, не видите, куда мы идем?

Вдруг какая-то женщина поблизости зарыдала, бормоча: «Судно… судно…», и несколько прохожих принялись утешать ее.

– Простите, но я действительно не вижу, куда, – смутился доктор.

– Вот и мы не видим, – невозмутимо отозвался картавый.

– Так может быть, нам лучше сойти на ближайшем причале? – предложил доктор. – Видите ли, мы не совсем россияне. Точнее, мы русские, но живем уже не в России.

– Мало ли кто где жил. Здесь это никого не волнует, – ответил разговорчивый прохожий. – Я, например, чистокровный еврей и жил в Израиле, но вот я все равно здесь. Пес его знает, почему.

– Не надо было рождаться в Одессе, – буркнул кто-то рядом с ним.

– И водку по-русски жрать, – добавил другой.

– И все-таки, куда мы идем? – не унимался доктор. – И что нас ждет там?

Израильский одессит пожал плечами:

– Не знаю, не знаю. Может, нам пожмут руку и выдадут колбасы, а может быть, выругают и что-то припомнят. Каждый ждет чего-то своего… Послушайте, друзья мои, да вы так окоченеете.

Даня, прыгая с ноги на ногу, согласно покивал. Маша, стуча зубами, благодарно посмотрела на прохожего и быстро-быстро заморгала: ее волосы давно уже покрылись поблескивающим бисером снежинок.

– А вы поспрашивайте, может, у кого-то есть что-нибудь теплое, – посоветовал картавый прохожий, а когда доктор беспомощно оглянулся, он вдруг развернулся лицом к задним рядам и, продолжая пятиться, закричал торжественным левитановским голосом: – Товарищи! – Потом прокашлялся и добавил: – Братья-славяне! Не найдется ли у кого теплой вещички для земляков?

– Ты на свою рожу жидовскую в зеркало глянь! – крикнули из толпы. – Брат нашелся!

Очередь продолжала свое степенное движение, лишь некоторые женщины что-то недобро пробормотали себе под нос.

– Граждане! – не сдавался израильтянин. – Люди добрые, не найдется ли теплой вещички для земляков? Товарищи, вспомните о том, как наши предки выручали друг друга в тяжкие моменты нашей истории. – Благородный голос прохожего звучал звонко, но быстро терялся за мерно шаркающей поступью обреченной толпы. – Люди русские! Неужели все эти рассказы о сердечном сплочении русских людей в беде придуманы только затем, чтобы обманывать в школе детей? Неужто мы, как какие-нибудь американцы, в трудную минуту войн и революций думаем только о своей шкуре? Тогда позор нам, товарищи! Позор! А ведь кто знает, куда мы с вами идем? Может быть, там, впереди, нас ожидают еще более суровые испытания и помощь понадобится не им, а вам…

– Да замолчите же вы, наконец, – скорбно выдохнула молодая женщина, пихая ему в руки стопку клетчатых одеял, которую передал через нее кто-то сзади.

– Спасибо, товарищи! – все никак не мог выйти из образа картавый. – Так, именно так и должны поступать…

– Зат-кни-тесь! – рявкнула женщина, и израильтянин заткнулся.

– Благодарствуем, – искренне сказал доктор, принимая одеяла. Аркадию Эммануиловичу было неловко, и он очень хотел как-нибудь отблагодарить доброго человека. – Вы просто спаситель.

– Да бросьте, – скромно улыбнулся прохожий. – вставайте вперед, что вы с боку припека?

– А никто возражать не будет? – поосторожничал доктор.

– Не будет, не будет, – заверил израильтянин. – Кстати, забыл представиться. Моисей Иванович Биндеман. – Он учтиво поклонился.

– Аркадий Эммануилович Блюмкин, – кивнул доктор и высунул из-под одеяла руку для рукопожатия. – А это мои друзья – Даниил и Мария.

– Очень приятно, – вновь поклонился спаситель. – Можно поинтересоваться, чем вы занимались и как оказались здесь?

– Я врач-логопед, а мои друзья – вахтовики и трудятся на орбите, – ответил доктор, раздавая одеяла Дане с Машей и втискиваясь вместе с ними в колонну. – Видите ли, мы были на неформальном обеде у Его Величества государя императора Максима Павловича, и вдруг царь куда-то исчез, а потом пришла собака и пригласила нас на этот корабль…

Объяснив ситуацию вкратце, доктор тут же сконфузился, осознав, какой ерундой звучит сказанное им. Биндеман же украдкой глянул на Даню и Машу, надеясь, что они дадут какие-либо знаки, что, мол, доктор несколько не в себе. Но постольку те брели, глядя себе под ноги, и никак на сказанное не реагировали, он только пожал плечами и неискренне промычал:

– Вон оно, значит, как. Сначала царь, потом собака…

– Да-с, – сказал Блюмкин с вызовом, – именно так-с. Сперва царь, потом собака. Мы и сами, в общем-то, не понимаем, как это все получилось. Еще, знаете, эта подводная лодка во льдах и ваш корабль… – продолжал он нести пургу.

– Корабль, корабль, – качая головой, повторил Моисей Иванович, как бы теряя интерес чокнутому собеседнику.

– А как вы-то здесь оказались? – чувствуя, что тот не вполне ему верит, спросил доктор.

Биндеман пожал плечами и опустил глаза:

– Я просто спустился в берлинское метро и пошел в потоке людей. Потом раздался хлопок, свет отключили, и все с визгом ринулись по туннелю. Сначала бежали, потом пошли по темным переходам… И вот мы все идем, и кругом одни русские, и все давно уже устали идти. Но, похоже, мы все-таки куда-то подходим.

Доктор огляделся вокруг и обнаружил, что они вошли в какой-то ангар. Над их головами теперь свисали тарелки примитивных железных люстр, чуть покачивающихся на длинных, теряющихся в темном высоком своде шнурах. Шаркающие шаги стали отчетливее, а тихие голоса – гулче. Где-то в глубине этого холодного жестяного полумрака гудели механизмы, лаяли собаки и звучал неразборчивый женский голос, судя по тембру – из репродуктора.

– Да, действительно, – озадаченно согласился доктор, обернулся, но прохожего уже не нашел: на входе очередь слегка перемешалась. А люди выглядели уже не такими удрученными.

Однако впечатление, что путь в неизвестность подошел к концу, довольно скоро рассеялось. Чем дальше они шли, тем больше убеждались в том, что нет ему конца и края. Помещения, через которые они брели еще много часов, иной раз действительно напоминали туннели метро, иной раз – корабельные трюмы, а иногда – темные заводские склады. Тогда над ними нависали контейнеры, по которым расхаживали солдаты в длинных шинелях, с собаками и с фонарями в руках. Их лучи дерзко сновали по толпе, заставляя пойманных светом усталых людей щуриться или заслоняться рукой.

Это была очень странная и тяжелая ночь. Маша с Даней, кутаясь в одеяла и погрузившись в дремоту, зевали, как дети, и бездумно брели, положившись на Аркадия Эммануиловича. Доктор же, напротив, не расслаблялся и старался быть готовым ко всему, прежде всего – к внезапной панике, которая особенно страшна при таком скоплении народа.

Потом вышли под открытое небо на какую-то станцию и, как колонна военнопленных, быстро двинулись через коридор между солдатами и их лающими псами. Ярко били прожектора, гудели грузовые машины, высаживая отряды военных. Постукивая, прополз железнодорожный состав из бесконечных цистерн. Казалось, что вот-вот наступит рассвет. Доктор подумал, что, возможно, дальше их повезут поездом, а сейчас дадут отдохнуть в теплом чистом помещении вокзала, но вскоре разочаровался: станция больше походила на товарную, и ничего похожего на зал ожидания здесь не было.

Не задерживаясь тут, они вышли к бурлящей в зарослях голого ивняка реке. Казалось ее грязный пенистый поток не может замерзнуть в принципе – будто бы где-то неподалеку был водопад, который и разгонял его с такой неистовой силой. Деревянный мост был в несколько сотен метров длиной, и шумная холодная вода поднималась почти до самого настила, обдавая его сырой моросью.

Взошли на мост. Доктор шел с краю и выглядывал, наклоняясь за перила, из-за спины впередиидущего, в надежде рассмотреть, что их ждет на том берегу. Никто не разговаривал. За шумом реки пришлось бы кричать, а для этого все были слишком утомлены. Когда они уже почти перешли реку, доктор увидел, что на пустынном берегу снова маячат солдаты с собаками на поводках. Грозные силуэты конвоя чернели на фоне неба.

«Сколько же можно идти? – в изнеможении подумал доктор. – Всё, я сейчас поговорю с солдатами. В конце концов, они-то уж обязаны знать, что здесь, черт побери, творится».

– Простите, вы не подскажете, куда мы идем? – поинтересовался доктор у выхода с моста, шагнув из колонны к стоящему спиной конвоиру.

Солдат в плащ-палатке резко обернулся, и Аркадий Эммануилович, в ужасе отшатнувшись, шмыгнул обратно в толпу. «Ой, ой, простите, простите», – лепетал он при этом. Ему показалось, что у солдата чего-то сильно недостает. То ли глаз, то ли всего лица. Под прорезиненным широким капюшоном зияла темная, но осмысленная дыра, и разговаривать с этой дырой почему-то не хотелось. Теперь он в панике проталкивался вперед, до тех пор пока его не схватили за рукав.

– Что такое, что такое?.. – суетливо попытался вырваться пойманный логопед.

– Док, док, это я! – теребил его за рукав Даня.

– А, – пришел в себя Аркадий Эммануилович. – Это ты, Данечка. Боже, как ты меня напугал. Ты представляешь, я хотел спросить у солдата, куда мы движемся. А у него, а у него…

– Что у него? – встревожено спросил Даня.

Доктор подумал, что от его страшного рассказа никому лучше не станет, и ответил невразумительно:

– Ничего у него.

– Ничего?! – испугался Даня.

– Ничего, ничего, – успокаивающе подтвердил Блюмкин и, нахмурившись, побрел дальше.

Потом они прошли через крепостные врата белокаменного кремля и дальше теснились на узкой брусчатой дороге между двух белых стен с часовыми. Затем вошли под высокий навес, а из-под него вывалились на какую-то уже плотно запруженную народом площадь. Друзья двигались в создавшейся на выходе давке, сцепившись локтями. На самой площади стало свободней, и в полумраке ей не было видно ни конца, ни края. Где-то на горизонте маячил силуэт башни, и лучи прожекторов блуждали и скрещивались над ней. Толпа переминалась с ноги на ногу, и тихие голоса уставших людей сливались в монотонный гомон.

Вдруг над головами поплыл голос низких труб, словно несколько пароходов давали гудки к отплытию. Лучи прожекторного света засуетились и сошлись на вершине башни, обозначив там величавую, как изваяние, фигуру. На голове ее блистал драгоценный шлем, тело сверкало броней, на плечах картинно колыхалась на легком ветру пурпурная мантия. Черт лица издалека разобрать было невозможно, отчетливо были видны лишь два черных круга на нем: то ли пустые глазницы, то ли темные очки.

– Кто это такой? Шо це таке? – покатился шепот во мраке. – Видали? Ох, ты!..

– Может, это великий князь? Государя – того самого, а сам…

– Який великий князь? Чего вы провокацию распространяете?

– А кто это тогда, по-вашему?

– Ангел Господень! – вдруг заголосил старушечий голос. – Вот те крест, сам архангел Михаил!

– Клёвый прикид, – перешептывалась молодежь. – Фирменный чувак.

– Тихи, тихо. Какая разница, кто он, – раздраженно цыкали серьезные люди. – Главное – начальник. И говорить, вроде, собирается. Может, хоть что-то объяснит…

Подняв лицо к небу и воздев руки, как оперная дива, существо на башне, блистая в лучах, воскликнуло:

– К сынам человеческим голос мой!

После такого приветствия по рядам прокатился ропот, оратор выдержал паузу, и когда воцарилась глубокая тишина, продолжил:

– Слушайте, потому что я буду говорить важное, и изречение уст моих да укрепится в сердцах ваших до самого Дня отмщения. Ибо пред вами врата мира томящихся в ожидании! И пусть слова сии будут ясны для разумного и неразумного, ибо они справедливы, и нет в них коварства или лукавства.

Еще раз волной прокатился гомон.

– Скажите, а билеты на выходе проверяют?

– А у вас что, есть билеты? Мы, честно говоря, так прошли…

– Да помолчите же вы!

– Тс-с!

– Господь держал меня одесную себя в начале пути своего, прежде созданий своих, искони, – туманно сообщил светозарный оратор. – Я родился, когда еще не существовала бездна, когда еще не было пространств и времен, текущих под звездами. Я родился прежде, нежели водружены были горы, прежде холмов, прежде чем водоросли покусились на утесы и прибрежный песок. Когда еще Он не сотворил ни земли, ни полей, ни начальных пылинок Вселенной. Когда он еще уготовлял небеса, я был там. Когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда полагал основание Земли, и тогда я был при Нем.

– При ком? При ком? – зашептались люди.

– Ну, тише! Дайте ему закончить…

– Да при Господе, при Господе-Вседержителе!..

– Да вы-то хоть помолчите, бабуся…

– И радость моя, – продолжал витязь, – была с сынами человеческими от начала времен. Ибо я – Мараил, предстоящий пред Всемогущим.

– Что я вам говорила! А вы мне рот затыкаете!

– А может, у него еще и документик имеется?

– Вам бы только корочки, бюрократ поганый…

– Итак, дети, послушайте меня! Ибо блаженны те, кто сохранит слова мои. Многочисленны собрались вы у врат моих, где водворен я на страже с тех времен, как умер Адам и жена его. О, как многочисленны вы, нашедшие город, где самим Богом поставлен я стражником и начальником ожидающих душ…

– От! Вы слышали? «Поставлен начальником»! Я ж говорила! Ну, скажите, говорила? А вам – корочку подавай. Как не стыдно!..

– Да помолчите же вы, наконец! Дайте ему уже досказать. Ну, вот, прослушали. Что он сейчас сказал? Это все из-за вас. Вот из-за таких, как вы…

Фигура витязя исчезла. Народ в полутьме стал разбредаться, кто куда. В легком отупении друзья молча стояли на площади, наблюдая, как рассасывается толпа. Встряхнувшись, Блюмкин оглянулся на Машу и Даню, а потом, с видом человека, который знает, что делает, двинулся к приоткрытой двери в стене ближайшего здания.

Вместо лестницы на этажи за дверью обнаружился тускло освещенный коридор с затхлым воздухом и полом, покрытым старой желто-серой и коричневой, уложенной в шахматном порядке, плиткой. Бормоча про себя проклятья, доктор упрямо двигался вперед, а парочка уныло плелась за ним, пока они, наконец, не наткнулись на облупившуюся дверь, распахнули ее и… неожиданно вышли на площадь сумеречного города.

– Где это мы? – удивился Даня и оглянулся. На двери за его спиной висела табличка с надписью «WC». Оторопев, вся компания ломанулась обратно и оказалась в светлом кафельном зальчике с кабинками и писсуарами.

За столом со свернутыми отрезками туалетной бумаги и салфетками сидела полная пожилая женщина.

– Проходите, проходите, – сказала она гостеприимно. – Мальчики сюда, девочки – дальше. – И добавила с затаенной гордостью: – У нас бесплатно.

– Что за чёрт? – буркнул Блюмкин, и они вышли обратно в город.

В легком отупении друзья молча стояли на площади. Тут и там, предлагая свои услуги, сновали таксисты. Доктор поймал мотор и попросил доставить их в номера.

– Извините, а в каком мы городе? – спросил он у водителя по пути.

– Ни в каком, – ответил тот неприветливо.

– А сколько стоит проезд? – поинтересовался Даня.

– Нисколько.

Смысла спрашивать что-то еще явно не было.

… Это был странный ночной мир, где время остановилось на полуночи и секундные стрелки часов тикали туда-сюда, оставаясь на месте. Лишь на первый взгляд все здесь было так же, как в любом большом городе: интеллигенты посещали балет, бомжи слонялись по закоулкам, бандиты кутили в злачных клубах… Но трамваи вдоль темнеющих в полном безветрии городских аллей позвякивали здесь сами по себе, без вагоновожатых, с добрыми таксистами тут расплачивались разговорами за жизнь, а со злыми – тактичным молчанием, в газетах же можно было встретить заметки любых эпох. На открытии номера, как правило, печатались интервью с героями некрологов…

Друзья разместились в гостинице «Атлантида». Причем несколько нахальным способом – проскользнув мимо задремавшего портье и прихватив со стены три ключика. Они надеялись, что когда наступит утро, они смогут объяснить ситуацию, расплатиться и задержаться тут, пока все не станет окончательно ясно… Но случилось неожиданное. Неизвестно, сколько они ждали, может, часы, а может быть, и целые сутки, но утро так и не наступило. И денег за жилье никто не потребовал, хотя персонал обсуживал их так, будто они щедро заплатили вперед.

Все здесь были приезжими, но жили, как привыкли на прежнем месте – каждый на своем. Одни при этом задумывались о прошлом и будущем, другие, наоборот, старались не заморачиваться. Аркадий Эммануилович поначалу метался по городу, обивал казенные двери и многочисленные конторы в поисках ответа, где они находятся и зачем. Но ответ ускользал. Он даже встретил двух-трех унылых знакомых, но ничего не добился и от них. Ответа на вопрос, что они здесь делают и как собираются быть дальше, доктор не получил. «Какая теперь разница? Разве это теперь имеет какое-то значение?» – отвечали ему со вздохом и шли прочь – кто на службу, кто в кино, кто в кабак.

В конце концов, Блюмкин отчаялся и тоже стал проводить вечера в гостиничном баре. Впрочем, как раз здесь и произошла одна знаменательная встреча.

Как-то раз, кода в зале играла струнная музыка и стукались шары на бильярде, в глубине, в табачном дыму, доктор заметил очень пьяного человека в смокинге в компании двух бледных проституток в изъеденных молью мехах. Был он плотной комплекции, давненько небрит, но в пижонском вечернем костюме. Он то и дело покачивался над столом и, выпячивая нижнюю губу, с чем-то горестно соглашался. Что-то странно знакомое показалось в нем Блюмкину.

– Простите, а вон там, это кто? – спросил Аркадий Эммануилович у бармена, нарочно повернувшись к компании спиной.

– Этот-то? – протирая стаканчик салфеткой, отозвался бармен шепотом и слегка улыбнулся. – Да как вам сказать… Я здесь еще с советских времен верчусь. Славное было время. – Довольно-таки буржуазный с виду бармен вздохнул. – Я тогда в Одессе буфетчиком в Отраде работал. Бывало, и киноактеры ко мне заглядывали с киностудии. Особенно помню Валентину Серову. В стране голод, а она вся в бриллиантах, кругом репортеры вьются, того и гляди, от фотовспышек ослепнешь. Эх, замечательная была женщина. Актриса! Жаль, что теперь не заглядывает…

– А что так? – спросил доктор.

Бармен с сожалением развел руками:

– Увы, она покончила с собой…

Доктор, соболезнуя его горю, покивал и осушил стаканчик грейпфрутового коктейля. Потом, поморщившись и помотав головой, вновь посмотрел в конец зала, где заинтересовавший его тип уже в одиночестве лежал лбом на столе. Бармен, не спрашивая, доктору повторил.

– Простите, но все же по поводу вон того… – продолжил, было, расспросы Блюмкин, но бармен уже обслуживал другого клиента. – Э… – бессильно добавил Аркадий Эммануилович и вновь уставился сквозь клубы табачного дыма на чем-то заинтриговавшего его пьяницу.

Доктор выпил еще, а затем, пошатываясь и хватаясь за плечи сидящих за столиками посетителей, побрел по проходу выяснять, чем же зацепил его этот гражданин в костюме. Подойдя, он схватил его за короткие потные волосы, поднял… И тут же в ужасе уронил. Голова мощно стукнулась лбом о стол и сказала:

– Ой.

– Но этого не может быть! – вскричал доктор. – Ванечка, это ты?

– Я, – ответила голова, не поднимаясь.

– Но как? Ты же скончался у меня на руках! – показывал свои ладони и растопыренные пальцы доктор. – На телестудии в Киеве мы подобрали тебя раненого. Но в машине ты умер!

– Уж чего Бог положил, того, как говорится, не переменить, – ответил Ванечка с полуоткрытыми глазами, икнул и весомо добавил: – Простите, доктор за откровенность, но что же тут удивительного? Ведь вы тоже, как вы выражаетесь, скончались. Вот мы с вами тут и встретились.

– И действительно, – согласился Аркадий Эммануилович, вдруг в полной мере осознав этот факт, и утер платком пот со лба. – Действительно. Так и есть.

– Ну, так дайте, Аркадий, как вас там по батюшке, я вас расцелую, – сказал Ванечка. Доктор рухнул в его объятья, и они с грохотом скатились под стол.

– Я сегодня случайно прочел ваши имена в некрологе, – рассказывал Антисемецкий, когда они уже выбирались из бара. – Сразу решил наведаться. Вот, даже костюмчик позаимствовал. Разволновался, конечно, а когда дошел до «Атлантиды», решил, перед тем как подниматься, для смелости пропустить грамм сто пятьдесят-двести. Тут подошли ко мне две интересные женщины… Две гражданочки подошли… Закурить попросили, то да сё… – сведя брови и потупившись, закончил свой рассказ Иван Петрович, вывернул карманы и оттуда выпала пачка папирос.

Случилось это в просторном лифте, как раз в тот момент, когда консьерж нажал на кнопку, и кабина с шестью пассажирами тронулась вверх. Ванечка стал нагибаться за папиросами, пукнул, и тесный ему пиджак лопнул посередине спины.

– Ой, – сказал мусорщик.

Лифт звякнул и остановился, двери разъехались, пассажиры повалили вон, а консьерж незаметно утер рукавом ливреи слезу.

– Так даже свободней будет, – стараясь не дышать носом, успокоил товарища доктор, имея в виду пиджак.

– Точно, – обрадовано согласился Ванечка и пукнул еще раз.

– Мерзавцы! – выскакивая из лифта, бросила им замыкающая старушка.

Для Дани с Машей появление Ванечки также явилось шоком. Первое время они боялись к нему прикоснуться и не верили, что это действительно он. Но когда Ванечка переоделся, воспринимать его стало значительно легче.

Как оказалось, работал он здесь, как и раньше мусорщиком. Плюс ко всему он разыскал тут нескольких пустолазов со станции «Русь», и с ними в основном и общался.

– Но, – говорил Ванечка, – тебе, Даня, лучше от них подальше держаться. Всё они никак забыть не могут, что ты контейнером станцию разнес. Тогда-то их в космос и выбросило. И сразу – сюда.

– И все-таки здорово, что мы снова вместе, – сказал Даня, обнимая товарища.

– Да, потосковали мы по тебе, – улыбнулся доктор. – Что там теплые моря и заграница, когда близкого друга рядом нет.

– Эх, – скромно потупился Ванечка. – Зато вы, вот, государя видели, – он мечтательно улыбнулся. – Мало того! За одним столом с ним сидели. А все-таки, как же так получилось? – и он сделал туманный жест рукой в районе горла.

– Не знаю, – пожал плечами доктор. – Кажется, что-то не то было с водкой.

– Паленая? – удивился Ванечка.

Доктор, пряча глаза, снова пожал плечами, а Даня заметил:

– Жалко все-таки, что мы с царем не попрощались.

– Да, как-то нехорошо получилось, – согласилась Маша.

– А-а, чего уж теперь-то… Что было, того уж точно не избежать, – заметил Ванечка и улыбнулся. – Давайте-ка споем лучше.

– Что петь будем? – спросил Даня.

– Может, нашу, космическую, про Гагарина?

– Давайте! Давайте! – захлопала в ладоши Машенька. – Доктор, миленький, вы ее знаете?

Доктор кивнул, взял со стены гитару, и они браво заголосили:

И было им так хорошо. Так, как давным-давно бывало только при жизни – на станции «Русь».