Клан душегубов Петрухин Алексей

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Самолет включил «продувку», из сопла вырвался столб раскаленного воздуха, и с огромного дерева, стоящего неподалеку, сорвалась стая каких-то больших носатых птиц.

Погрузка подходила к концу. В грузовой отсек с большой предосторожностью уже были погружены массивные, с виду похожие на дорожные, чемоданы, черные контейнеры с героином. Около трапа «президент» давал какие-то указания своим подчиненным, роем столпившимся вокруг него. Военные проверяли обмундирование и готовились к посадке. А в стороне какая-то отбившаяся от стада антилопа жевала свою бесконечную жвачку и флегматично наблюдала за этой человеческой и наверняка, с ее точки зрения, тупой суетой.

Она была не одинока. На противоположной стороне, опершись на капот черного лимузина, стоял господин Сорс и с тем же равнодушным выражением наблюдал за происходящим. Он был спокоен. Все шло по намеченному плану, за исключением кое-каких шероховатостей, и то связанных, по большей части, с разностью ментальностей. Однако им он не придавал особого значения, понимая, что Африка – это Африка. Это не Европа и не Америка.

Так что, в общем, он был спокоен и даже доволен. Все шло по плану, и это был его план.

Неожиданно оцепление военных разомкнулось и пропустило оранжевый задрипанный грузовичок, который резво подкатил и остановился прямо у трапа, обдав пылью столпившуюся группу провожающих лиц.

Из кабины выскочил водитель и спешно подбежал к «президенту».

– Привез? – коротко спросил тот.

– Да, господин.

– Грузите в самолет, – распорядился «президент».

Водитель кинулся к двери кузова, открыл ее и вместе с подбежавшими грузчиками с осторожностью начал доставать из нее большую клетку с перепуганными растрепанными курицами.

– Это что такое? – настороженно спросил подошедший Сорс.

– Ритуальные птицы.

– В каком смысле, ритуальные? – удивился, все еще не веря своим глазам и ушам, Сорс, относя, видимо, в этот момент свое недопонимание к несовершенному английскому «президента».

– Без них нельзя, – пояснил тот. – Они нам помогут.

– О, я очень чту ваши обычаи. Понимаю, понимаю. Обычаи – это прекрасно. Но, может, не надо их в самолет? – Помня о диких нравах местных племен, Сорс был, как мог, деликатен.

– Мои люди никогда не летали на самолете. – «Президент» не терпел возражений, тем более, в присутствии своих клевретов. – Они думают, что птицы помогут им взлететь.

– А, вот как, – потрясенно вздохнул Сорс. – Понятно.

– Что встали? – сердито махнул грузчикам «президент». – Тащите в самолет!

Грузчики схватили клетку и прытко поволокли ее по трапу.

– Ладно. Птицы так птицы, – тихо проговорил Сорс и отошел от самолета.

«Это надо просто пережить. Просто пережить. И все», – подумал он, и антилопа, как ему показалось, утвердительно мотнула головой.

Она пишет мне опять. Ответила сразу же. Ждала?

Настенька to Охотник

Сначала удивил. Не бизнесмен? Интересно, а кто же ты? Еще и не женатый не бизнесмен? Не может быть, чтобы я так ошибалась. Может быть, ты морочишь мне голову? Нет, у тебя явно другие цели. Какие, Охотник?

А ты, между прочим, тоже ошибаешься. Нет, все угадал, студентка, правда, теперь уже в прошлом. Путешествия, фитнес – правильно. Только времени на все это стало ужасно не хватать. В общем, если ты хотел произвести впечатление проницательного, умудренного опытом охотника, ты его произвел. Доволен?

Только текилу я ненавижу. Люблю белое вино. И еще ненавижу, когда люди не говорят друг другу, что думают. Смешно, да?

О чем ты на самом деле думаешь, Охотник?

Ничего себе. Это что, она в самом деле думает, что я вот так вот, незнакомой девушке, которая, кстати, вообще неизвестно, девушка ли вообще, – скажу, о чем я думаю? Ну это или очень глупо, или очень дерзко. Нет, она не глупа. Ну тогда она мне действительно начинает нравиться.

Смешное образовывается положение фигур на доске. В деле, которым сейчас занимаюсь, мне все не нравится. Зато в личном блоге – красота, сам с неба упал прекрасный собеседник, требующий исповедальной искренности уже в третьем разговоре. Пожалуй, сегодня я еще не удалю свой блог.

Должно же быть что-нибудь, что мне нравится и не связано с пресечением наркотрафика. И вообще, пошли они все! Я стал мыслить, как Вершинин. Способность перенимать образ мыслей другого человека – во время обучения меня хвалили за это. А вот какие у такого умения могут быть последствия для его обладателя? Об этом предупредить забыли.

Значит, напишу ей так:

Охотник to Настенька

Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, о чем думаю? Пожалуйста. Как Вселенная отличает «зря» от «не зря»? Никак не могу разобраться, может, ты поможешь, не-студентка, ненавидящая текилу?

Вершинин обнаружил ее посередине комнаты сразу, как только вошел в квартиру. Она была без сознания. Все очень просто. Он не принес денег, ей не дали «лекарства», значит, она не приняла «дозу», потом у нее началась «ломка», и, в завершение всего, она потеряла сознание. Развитие сценария было знакомо от и до. С той только разницей, что Вершинин никогда не тревожил жену, то есть всегда оставлял ее там, где обнаруживал, будь то балкон, прихожая или ванная. Если же была зима или холодная ветреная погода, он ограничивался тем, что укрывал ее теплым одеялом, по-прежнему не беспокоя и оставляя ее на том же месте, пока она сама не приходила в себя.

Сегодня же он, никак это себе не объясняя, решил нарушить правило. Подошел к ней, осторожно взял на руки и понес на кровать. Но потом началось...

Не надо было этого делать. Эта нежность никому, во всяком случае, тому, на кого была направлена, не была нужна. Все-таки есть вещи, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах.

Она пришла в себя и тут же заорала на него, отпуская проклятия:

– Что? Боишься, да? Боишься признаться, что меня сбили машиной из-за тебя, из-за твоего упрямства, из-за твоей твердолобости! Ты все равно ни хрена не можешь сделать и никогда не мог! Только строишь из себя героя! Посмотри на себя в зеркало. Ты хуже их! Да ты просто кретин с пистолетом! За что ты надо мной издеваешься? Хочешь моей смерти?! Вы оба хотите моей смерти! Даже эта маленькая тварь... Она ничего не принесла мне! Говорит, что ты не дал ей денег. Но я знаю, ты даешь ей деньги, она покупает наркоту и колется сама, а мне не дает. – И тихо зарыдала.

Нельзя сказать, что все, что она бросала ему в лицо, было правдой. Но доля правды присутствовала. Это Вершинин знал. По его вине случилось это ДТП, в котором сам он не пострадал только чудом, а она пострадала, попала в больницу, а потом, при весьма странных обстоятельствах, пристрастилась к наркотикам. И с тем, что он кретин с пистолетом, тоже нельзя было не согласиться.

Но такие приступы ярости, такие потоки проклятий и обвинений ему приходилось видеть и слышать раньше. И он со временем стал равнодушен к ним – так происходит со всеми, кто вынужден жить рядом с героиновым наркоманом. Каждый, кто видел такие припадки три, пять и более раз, начинает относиться к ним спокойнее, понимая, что несчастный, или несчастная, в такие минуты адской пытки просто не понимает, что говорит, и не ведает, что творит.

По-настоящему же сейчас его беспокоило только одно – где дочь? Он прошелся по комнатам и почувствовал, что его что-то неприятно отвлекает. По всей квартире были разбросаны маленькие меховые брелки – новомодное увлечение подростков, цепляющих их на свои рюкзачки. Все бы ничего, но их здесь было слишком много. В спальне их тоже было много. Его жена ползала на четвереньках по комнате, что-то бормоча себе под нос, и методически выворачивала каждый из них. После осмотра очередного брелка в сердцах отшвыривала его от себя.

– Где дочь? – тихо спросил Вершинин.

– Она сказала, что нам отказали в лекарстве. Но я-то знаю, она его спрятала.

Жена залезла под кровать, выудила оттуда еще охапку брелков и, замкнувшись в себе, продолжала их осмотр.

Вершинин больше не мог этого видеть. Он вышел в гостиную, достал телефон и набрал Суворовцева.

– Далеко уехал?

– Нет, не далеко.

– Нам нужно срочно прокатиться в одно место. Заодно посмотришь ночную Москву.

– Ночную Москву? Спасибо, сейчас буду, – ответила трубка спокойным голосом Суворовцева.

Вершинин оглядел комнату, для чего-то взял со стула брелок – розового зайку – и вышел из дома.

Настенька to Охотник

Ты серьезно? Ну, пожалуй, удивил. А ты мне начинаешь нравиться, Охотник. Ну не то чтобы нравиться – как может нравиться экран монитора? Но мне нравится, что ты думаешь о Вселенной. Я уже несколько лет не встречала человека, который думал бы о Вселенной. Раньше знала одного, вернее, знаю его и сейчас. Но общаться, в общем, мы с ним не можем, он далеко. Жизнь, сам понимаешь, темный лес.

Как Вселенная различает «зря» от «не зря» – думаю, очень просто. Все, что сделал для себя, – зря. Все, что сделал для других, – не зря.

Вселенная слишком дорожит тобой – ты ведь об этом? Ну если тебя заботит кто-то, кроме себя любимого, и пополнения счетов, тогда тебе нечего бояться. Тогда, думаю, Вселенная о тебе позаботится. Кстати, не обольщайся. Позаботится не значит – не даст пропасть. Но – не даст пропасть зря. Надеюсь, мои ответы помогли тебе найти тропинку в лесу. Впрочем, судя по всему, лес ты и вправду знаешь неплохо, Охотник. Пока.

Успокоила, нечего сказать. Нет, если предложенная ею система координат верна, мне на самом деле нечего бояться. Если пропаду, то не зря. Звучит оптимистично.

Есть только одно «но» – пропадать я не собираюсь.

У меня совершенно другое задание.

– Слушай меня сюда, – заговорщицки прошипел бармен. – Верблюжонок – пропишутся тормоза. Понимаешь? Ни времени, ни пространства. Лошадка – будешь скакать всю ночь.

Бармен скабрезно хохотнул. Девушка, его собеседница, тоже улыбнулась. Бинт, обмотанный вокруг головы бармена, смешно оттопыривал ему уши.

– Как скакать? – уточнила она.

– Как, как... Галопом! А тебе советую сделать качели: сначала быстрее, потом медленный вариант добавить, потом вдогонку еще один быстрый, и все. Караул. Благодарить меня будешь неделю.

Суворовцев сделал последний кадр, и бармен был присовокуплен к делу, в разных ракурсах. Затем убрал свой портативный фотоаппарат в боковой карман и вышел из-за стола, прихватив с тарелки кусочек черного хлеба. Ему опять не удалось поужинать, он ехал любоваться ночной Москвой.

Занимался новый день. «Поливалки» уже освежили улицы, а лица ранних редких прохожих еще не разгладились от ночного сна.

Машина Суворовцева лениво въехала на стоянку перед Управлением. За рулем теперь сидел он, как человек, проводящий эту, прямо скажем, странную ночную экскурсию.

Нет, им не удалось посмотреть достопримечательности. Хотя в каком-то, криминально-мрачном смысле Вершинин был подлинным знатоком достопримечательностей столицы. В поисках дочери Вершинин провез своего нового начальника по всем злачным местам, которые только знал.

Теперь в голове полусонного Суворовцева мелькали разноцветные огни забегаловок всех мастей, размалеванные лица проституток и каменные подбородки их сутенеров, лоснящиеся физиономии геев, тупые, ленивые хари вышибал и прочее.

Но дочери Вершинина они так и не нашли.

Машина чихнула и заглохла. Бензин был почти на нуле.

Суворовцев лениво потянулся, вышел из машины и вяло побрел в Управление.

– Может, тебя отвезти в гостиницу? – предложил Вершинин.

Видно было, что он испытывает некое слабое чувство вины перед Суворовцевым, которого лишил и сна, и обеда, и ужина.

– Нет, спасибо. Я в кабинете. А ты?

– Я домой.

– Домой – это хорошо.

Суворовцев постучал в стеклянную дверь. Через минуту за дверью нарисовалась физиономия Большого Джона – сотрудника Управления, нередко остававшегося на ночь в его стенах. Он узнал его и впустил внутрь.

Получается смешно, когда замечательные и знаменательные фразы относишь к этой работе. Нашей работе. Например, вначале было Слово, потом – Дело. А у нас что? Целая кипа дел, миллионы слов в них. Вначале было Слово, потом их стало чуть больше, но все равно мало. Слова дорого стоили. Но это было очень давно. С тех пор цена слов резко упала. Я еще помню времена, когда писатель считался «большим человеком». Уважаемым. Сейчас у нас книг не пишет только ленивый. Не только каждая кухарка, а и вообще – несуществующие в природе люди, то есть фантомы, псевдонимы и псевдонимные личности, все строчат книги. Книги эти выходят гигантскими тиражами. Но цифры этих тиражей еще ничего по сравнению с цифрами посещаемости популярных блогов. А кто их пишет? Тоже писатели. Сетевые. Как говорит Вершинин – это кто такие еще? Откуда, из какой группировки? Была у земли ноосфера, теперь и блогосфера появилась. Каждый считает себя вправе назвать себя писателем. При этом в среде этих любителей-писателей идет совсем не любительская, а вполне профессиональная, циничная и техничная борьба за читателей. Читатель тоже изменяется, потому что он тоже пишет «каменты». Читатели, смешно, переквалифицируются в писателей и других писателей читать не хотят. Вымирает читатель как вид. Для кого же ежедневно пишутся миллионы новых слов? Книг, газет, блогов, постов, комментариев к ним, сайтов, электронных писем? Все они хранятся в одной огромной базе данных.

Мало кто знает, и еще меньше тех, кто, зная, задумывается о том, что все когда-либо отправленные электронные сообщения и письма можно при желании «поднять» и прочесть. Эти рукописи точно не горят.

Как-то недавно я не поленился и не побоялся представить себе это глобальное хранилище информации. Сейчас они уже есть, более того, по роду своей работы мне иногда приходится ими пользоваться. А в ближайшем будущем создают такие, что можно будет хранить ВСЕ телефонные разговоры, ВСЕ эсэмэски и ВСЕ письма, ВСЕ коммунальные платежи, ВСЕ налоговые декларации и прочие документы, на которых человек хоть раз поставил свою подпись или в которых хоть раз был упомянут, «проходил», как у нас говорят. Так вот, ВСЕ данные на ВСЕХ граждан страны можно будет хранить в одном месте. Сначала это будет целым зданием. Потом японцы постараются и превратят здание сначала в пару комнат, потом – в комнату, потом – в чемоданчик.

Это будет очень тонкий такой чемоданчик, типа моего. Чемоданчик, который знает все про всех. Конечно, доступ при этом к нему будут иметь не все, потому что если все будут знать всё – наступит хаос. А этого мы, сотрудники силовых структур, допустить не должны, поэтому доступ к чемоданчику, знающему все, будет тоже – только у нас. Есть в этом, что ни говори, какая-то исключительность. А ей я напишу:

Охотник to Настенька

Спасибо, Настенька, успокоила. Если все так, как ты говоришь, то мне нечего бояться. Если пропаду, то не зря. Есть только одно «но» – пропадать я не собираюсь. У меня другие планы.

У меня к тебе два небольших вопроса. Почему ты мне пишешь? И каков твой план? На жизнь.

По черному небу были рассыпаны мириады звездных крошек. Где-то внизу, в темноте, спала земля. Заунывно урчал двигатель, а в конце салона подвыпившая группа военных никак не могла угомониться. Они громко разговаривали на непонятном языке и играли в какую-то азартную, судя по разгоряченным лицам, игру, отдаленно напоминающую то ли игру в кости, то ли в бабки.

Сорс устало вздохнул и прикрыл глаза. Последние дни вконец измотали его. Забыться не получалось, и он попытался переключиться на что-нибудь более приятное. Однако и здесь его ждала неудача, память, как синяя стрелка компаса, показывающая на север, неизменно возвращала Сорса в один и тот же день. День, когда он в последний раз встречался с самыми влиятельными наркобаронами, элитой преступного мира.

Встреча была назначена в одной европейской стране, в доме одного из лидеров международного криминала. Гнездо этого господина находилось далеко за городом, в предгорье Альп, и представляло собой роскошный дворец с огромным, идеально ухоженным парком с фонтанами, бассейнами, бесконечными газонами и прочими атрибутами богатства и пафоса.

К несчастью, Сорс на эту сходку опаздывал, поэтому воспользовался вертолетом, самым удобным видом транспорта, особенно в гористой местности. Тем не менее, когда он приземлился на роскошный луг перед дворцом, все уже были в сборе и, как выяснилось, ждали только его.

– Ну что же это ты? Видишь, мы собрались здесь по-семейному, скромно, без показухи, а тут вдруг вертолет. Нехорошо, зачем это? – мягко сделал ему замечание пожилой седовласый господин.

Одно время Сорс с ним плотно работал, но каждый раз забывал его имя.

– Прошу прощения. Обстоятельства... как всем известно, выше нас, – уклончиво ответил ему Сорс и присоединился к остальным.

Пожилой господин, сделавший Сорсу замечание, не врал. Почти все съехавшиеся на встречу мафиози были людьми, мягко говоря, преклонного возраста, и почти все прихватили с собой внуков и внучек, которые сейчас беспечно резвились на лугу под бдительным присмотром «нянек», облаченных в черные костюмы, с большими пистолетами под мышками. «Няньки» добросовестно отнеслись к возложенным на них обязанностям и даже пытались поддержать детвору в их веселых и наивных играх, что выглядело, в каком-то смысле, достаточно трогательно.

Наконец-то, когда все уселись за роскошный стол, поставленный здесь же, на лугу, и выпили первый тост за гостеприимного хозяина, Сорс взял слово. Надо заметить, что эта встреча носила неофициальный характер, это была своего рода «тусовка», целью которой являлся обмен мнениями, информацией и – выражение некоего общего «договора о намерениях».

Сорс уже получил внесенные в дело взносы и уже начал действовать, тем не менее, необходимо было поставить кое-какие точки над кое-какими немаловажными «i». И, разумеется, выслушать в ответ пожелания.

Для начала он поведал обо всех тонкостях и сложностях задуманного предприятия. Потом рассказал о перспективах их, теперь уже общего, дела. Воодушевленный благосклонным приемом слушателей, Сорс закончил так:

– Европа, Азия, Россия, и это еще далеко не все регионы, которые мы хотим включить в наши планы. В тех же странах, где прошли перевороты, уже разбиты сотни гектаров плантаций и вовсю строятся заводы для переработки сырья. Иными словами, наш бизнес приобретает цивилизованный облик. Очень скоро вы сможете реально оценить плоды ваших вложений!

Он хотел было поставить на этом точку, но вдруг руку поднял Рамирос, прилетевший сюда из Мексики и бывший, скорей всего, просто наблюдателем.

– Амиго, я не могу понять, для чего меня сюда пригласили? Людей, уполномочивших меня на эту встречу, интересует наш северный сосед. Мы готовы вложить миллиарды, чтобы проложить такой же трафик в Штаты.

Вопрос был в самую точку. Сорс выдержал паузу.

– Господа, хочу напомнить, что наш бизнес процветает до тех пор, пока наши интересы лежат в русле политических интересов Соединенных Штатов. – Здесь он немного помолчал, так как считал, что нужна в этом месте пауза, почти угрожающая. – Вы, господин Рамирос, и ваши люди, наверное, еще не испытывали на себе ковровых бомбардировок. Так спросите у тех из присутствующих, кто их еще помнит. – И добавил: – Не рубите сук, на котором сидите.

...Сорс открыл глаза, вынырнув из воспоминаний. Урчали, теперь уже почти успокаивающе, движки самолета. В салоне было тихо.

«Да. Если все получится, я открою новую страницу истории, и обо мне будут говорить – конечно, в узких кругах – как о новом Капоне. Но если хоть что-то пойдет не так и вся схема обвалится, виноватым во всем тоже сделают меня...» А вот про это ему думать совсем не хотелось. И он снова закрыл глаза.

Вновь и вновь возвращаюсь в своих мыслях к одному вопросу – что делает человека таким, каким он становится к зрелому возрасту и каким, чаще всего, и остается потом до конца. Почему Клерк увлекался наукой в юности и был в молодости научным сотрудником? Почему Седой и Сорс могли бы стать лидерами крупных компаний, руководить крупными, в масштабах, может быть, даже целой страны – значимыми проектами, позитивными, созидательными? И почему все трое, и каждый из них, оказались «по ту сторону»? И где, собственно, все время про это думаю, проходит эта самая «сторона»? Где эта черта?

Обычно в таких случаях принято пенять на детство, среду и все такое. Мол, все закладывается в детстве, все определяет семья, воспитание. Конечно, само по себе это так, и с этим трудно поспорить. Но как раз-таки могу поспорить, что даже самый предубежденный сторонник «теории детства» не отыскал бы в Сорсе-ребенке грядущих признаков монстра. Не верю в то, что ребенок может быть монстром. Я не хочу сказать, что все дети – ангелы, но и в детей-мафиози, у которых на лбу или на детской коляске четко написано – голубым по розовому – вот будущий душегуб и наркоторговец, тоже не верю. Мне кажется, что в детстве закладываются основы личности, да, формируются привычки, даже характер в целом. Но все это, как бы сказать, лишь формирует некий музыкальный инструмент в человеке. Например, создается внутри человека скрипка. Но вот играть потом эта скрипка может совершенно разный репертуар, плюс еще и с совершенно разным чувством, плюс еще и с совершенно разными целями. Одна и та же скрипка может играть Моцарта и может играть на похоронах, может играть авангардный джаз на высоколобых фестивалях, а может играть в ресторанах похабщину, может звучать гармонично и светло, а может издавать душераздирающую какофонию. И все это – та же скрипка. Так и Клерк, Седой, Сорс и прочие пауки и паучки. Что-то случилось с ними в какой-то момент, и не в детстве, вероятно, даже не в юности и не в ранней молодости. В какой-то момент они четко и навсегда выбрали, что будут играть на своих скрипках. Выбрали репертуар, определились даже с публикой. Когда же?

Со временем я все чаще думаю, что это происходит с человеком тогда, когда он начинает даже не понимать, а чувствовать: пора что-то решать. Молодости пора переходить в зрелость. Пора застолбить свое место под солнцем. Еще хуже, когда человек в этот момент вдруг начинает думать, что то, чем он бредил в детстве, увлекался в юности, чему учился, к чему стремился, – это как-то... Не то. Не дает тех возможностей, которых он заслуживает. Не то место – мало солнца, много тени. И тогда человек начинает смотреть не в глубь себя, а по сторонам. И видит, что, пока он сидит в своей тени, другие вовсю загорают на солнце. У других места намного лучше, а почему? Разве они лучше его? Нет, они не лучше. Они хуже. И тогда человек перестает помнить о себе, каким был в детстве и юности, и хочет побыстрее стать большим. Большим бизнесменом, большим авторитетом, большим говнюком, наконец. Неважно – главное, что большим.

Вот тогда-то талантливый управленец становится главой клана, а младший научный сотрудник – теневиком. Конечно, в главу клана вчерашний скромный менеджер превращается не сразу, на это уйдут годы. Но в этот момент он уже – глава клана, потому что решил им стать и будет идти по головам, а если надо, то и рубить головы, чтобы им стать. Он выбрал свой путь, поняв, где его место под солнцем.

Иногда даже мне кажется, что существует не просто полоса в жизни, даже не год или месяц, а день и час, когда это происходит. Я уверен, что был такой час, когда младший научный сотрудник выбрал путь, который окончился в роскошной квартире с горами кокса, а затем в черном полиэтилене. Был такой час, когда «младший» сидел и думал: ну, это какая-то ерунда, почему я должен всю жизнь оставаться младшим? А чтобы выйти в академики, ой, сколько надо поработать – и мозгами, и локтями. Академия наук, если в ней покопаться, – ведь тоже саванна. А вот приятель, с которым вместе учились, бросил эту фигню, занялся бизнесом и неплохо себя чувствует. Может, тоже заняться бизнесом? Правда, приятель этот вечно в проблемах, налогах и проверках – по уши. Нет, не то. Много тени, мало солнца. А вот другой приятель непонятно чем занимается, мутный какой-то, но всегда веселый, весь в деньгах, поездках во Францию, весь в «Бриони». Пиджак – младшему научному надо открыть заново таблицу Менделеева, чтобы купить такой. И то неизвестно, сколько сегодня заплатили бы за таблицу Менделееву. Может, и кинули бы гения, запросто. Да и вообще, таблицу эту уже подло открыл Менделеев, занял это место под солнцем. А чем он, интересно, занимается, этот приятель в «Бриони». Вряд ли, конечно, чем-то законным, это понятно. Зато как выглядит! Легко. Уверенно. Всегда загорелый. Сразу видно – нашел человек место не в тени, а под солнцем. Скорее всего, в этом нет ничего сложного, и изобретать ничего не надо. Надо просто сказать себе – я хочу так же – и начать делать то, что для этого нужно.

Был такой час, и были такие мысли у Клерка – ну, конечно, не буквально такие, я не читаю мысли, тем более, давние мысли, тем более, трупов, но похожие, я уверен. Эти мысли, эти соблазны и этот выбор сначала заставили его скрипку играть мажорную мелодию «прухи». Потом превратили мелодию в какофонию кокаина. А потом заставили скрипку замолчать. Уколом в шею.

Вот такая судьба. Да, Настенька, завидую тебе. Живешь в своем мире сетевой романтики. Если бы видела то, что видел я, ты вообще никогда не выходила бы. Ни из дома, ни в Сеть.

Все. Мыслей больше нет. Пустота. Сплю. Спокойной ночи, люди.

Правая рука затекла до самого плеча. Хотелось вытянуть ноги, но колени уперлись во что-то твердое и никак не желали выпрямляться. Если добавить к этому тупую боль в затылке, то сложится картина кошмарного тревожного сна, которым спал Вершинин.

В следующую секунду он подскочил как ошпаренный, сильно ударившись при этом головой в крышу машины. Затекшая рука почувствовала свою независимость и непроизвольно нажала на клаксон. Раздался резкий звук, от которого Вершинин проснулся окончательно.

Пробуждение было не менее кошмарным, чем он.

Взъерошенный, он выглянул в окно. Солнце уже жарило вовсю. Было раннее утро. Мимо него спешили школьники, увешанные непропорционально большими ранцами. Прошла еще одна группа детей, и он почувствовал на себе чей-то странный пуговичный взгляд. Это был Микки-Маус. Он висел на ранце одного из детей и... УЛЫБАЛСЯ. Вершинину почему-то стало не по себе. Мимо прошел розовый слоненок, за ним два желтых зайчика, потом мышонок, еще мышонок, потом прошли разом мишка, попугай и кенгуру, потом пробежал какой-то экзотический представитель фауны, которого Вершинин вообще не решился причислить ни к какому отряду.

Ему вдруг показалось, что он принимает парад меховых детских игрушек и параду этому нет конца. «С ума сойти! И ведь кто-то это производит?! Вот вам, пожалуйста, спрос рождает предложение. Так ведь это ж!!! Ниче себе!!» Вершинин быстро поднялся по ступенькам и даже не вошел, а почти вбежал в Управление. Большой Джон сделал вид, что не заметил его, и беспрепятственно пропустил.

Если бы майор не увидел в кресле спящего Суворовцева да в углу знакомый шкаф, он подумал бы, что ошибся дверью. Кабинет было не узнать. От прошлой обстановки не осталось ничего, даже фотографии Наоми. Вместо нее теперь почему-то висел портрет выдающегося русского химика Дмитрия Ивановича Менделеева.

«Бедолага. Видно, че-то есть в моем кабинете такое. Ломает людей кабинет мой. Магнитная аномалия, сто пудов, надо сказать Бердяеву, что под кабинетом – аномалия, пусть решает, что делать», – подумал Вершинин, глядя на нового заместителя. Суворовцев действительно расположился в кресле в странной и неестественной позе. И не расположился вовсе, а скорее притулился, сложив руки на колени, подобно несчастным пассажирам метро, совершающим бесконечное ежедневное путешествие через всю Москву, или космонавтам.

– Я не сплю, – вдруг отчетливо произнес «космонавт», не открывая глаз и не меняя позы.

– В моем шкафу есть все необходимое для жизнедеятельности человека. Как на космической станции. А вот с диваном ты погорячился. Он был старенький, но еще послужил бы! – поучительно заявил Вершинин.

– Все в порядке, – не согласился Суворовцев. – Мне удобно.

– Ну-ну. – Вершинин прошелся по кабинету и пристроился на подоконнике. – Сначала человек остается ночевать в своем кабинете, потом теряет друзей и сразу за этим увлечения, потом начальник начинает называть его дураком, а мама – придурком, затем его бросает жена, и в довершение ко всему он отвыкает от телевизора. Этапы падения. Деградация личности – твоя перспектива. Готовься, и не говори, что я тебя не предупредил.

– Там, на столе, – не открывая глаз, кивнул на стол Суворовцев. Из-под папки торчала аккуратненькая тоненькая стопочка нерусских денег.

– Это что? Деньги? – не поверил своим глазам Вершинин, уже давно разуверившийся в людской доброте. Месяца три назад ему твердо и без сочувствия перестали давать в долг коллеги.

– Угу.

– И что, я могу их вот так просто взять?

– Угу.

– Ну смотри, я их беру. Сейчас возьму, и уже ничего нельзя будет вернуть.

– Ты что, не возвращаешь долги? – без особого удивления поинтересовался Суворовцев.

– Почему не возвращаю? – неубедительно возразил Вершинин. – Возвращаю. По мере поступления, в хронологическом порядке. У меня своя бухгалтерия.

– Представляю. Записываешь на ордерах на погром?

Вершинин посмотрел на Суворовцева и, все еще не веря в человеческую бескорыстность, подошел к столу, беря деньги двумя пальцами.

– Я, майор Вершинин, – начал громко докладывать он, – беру эти деньги в качестве займа, а не подкупа. Эти деньги даны мне майором Суворовцевым в трезвом уме и, я надеюсь, в твердой памяти. Однако взятый мною заем не обязывает меня чистить означенному майору Суворовцеву ботинки и стирать ему носки. Записали? – закончил он, обращаясь к мнимому «слухачу», и поднял трубку телефона. На душе у него сразу запели неизвестно откуда взявшиеся птицы, и с дочерью он говорил уверенно и даже весело. – Привет, дорогая. Ну все. Извини. Я чуть задержал. Пока обналичил, одно-другое. Можешь приехать за деньгами. Нет, не украл. Почему убил? Никого я не убил еще, сегодня. Наоборот, сегодня я всех люблю. А тебя – больше всех!

Он положил трубку, посмотрел на Суворовцева, и на лице его появилось загадочное выражение.

– Пока тебя покинут твои сладкие сны, в которых ты генерал, точнее, генерал-лейтенант, я тебе кое-что расскажу. О... мягких игрушках. – Вершинин сделал многозначительную паузу, ожидая, что Суворовцев хоть как-то отреагирует, но тот по-прежнему сонно моргал. Или делал вид, что никак не может проснуться. – У тебя были в детстве мягкие игрушки? Ну там, слоники, зайчики, мишки всякие. Были? Наверняка были, я вижу это по твоей позе. Сонный слоник, просыпайся, к следственной работе присоединяйся!

– У меня детства не было, – тихо ответил Суворовцев, не меняя позы.