Клан душегубов Петрухин Алексей

– Что? – не понял Бердяев.

– Вы просили все систематизировать, привести в порядок. Я подготовил базу данных. Готов предварительно представить ее вам.

Бердяев не верил своим ушам. За всю его, в общем, не короткую службу он не помнил подобного молниеносного исполнения его приказа, особенно в части бумажной работы.

– Молодец! Ну-ка, давай, конечно! – заинтригованно попросил он.

Суворовцев не спеша прошел к столу, вынул из портфельчика ноутбук, быстро и ловко приготовил его к работе. Вскоре на экране появилась навороченная заставка некой программы, а затем интерфейс, напоминающий современный поисковик.

Бердяев на эту компьютерную «игрушку» посмотрел с удивлением.

– И как у тебя работает эта балалайка? – настороженно спросил он.

– Можно по адресам, можно по датам, можно по фамилиям, кличкам, роду преступной деятельности, даже по отпечаткам пальцев. При желании, и по генетическим кодам. – Суворовцев говорил негромко и спокойно, а потому очень убедительно.

Бердяев, явно впечатленный, развернул к себе ноутбук и тут же уверенно залез в меню.

Уже через несколько секунд он открыл файл из базы и сказал:

– Сейчас проверим. – Потом остановился и повернул монитор к Суворовцеву так, чтобы тому было лучше видно изображение. Суворовцев сразу узнал этот файл с разделом вещественных доказательств, в котором было больше всего неразберихи. – Вот, к примеру, телефонная сим-карта. У нас таких изъятых – килограммы. Но, как ты понимаешь, сама по себе она звонить не может. Вывод? Значит, у каждой был телефон. А где база по аппаратам? Где поиск по физическим адресам, на которых фигурант бывал или жил? Удобно ведь – по адресам? Так что, база неплохая, но сырая еще. Работай. Доведешь ее до ума – покажешь. – Вполне удовлетворенный собой и разговором, Бердяев вышел из кабинета.

Суворовцев спокойно посмотрел ему вслед.

Ничего себе! Вот это интересно. Значит, Бердяев работал с этой базой данных. С ходу эту программу не расщелкаешь, тем более, не найдешь ее слабые места. Я думал, только я такими «секретными программами» увлекаюсь, в Управлении о них и слыхом никто не слыхивал. А о Бердяеве и вовсе думал, что он на компьютере только приказы об увольнении в «Ворде» набивает. Что ни говори, а здесь становится все интереснее. Жена Вершинина подсажена на героин. Бердяев подсажен на новейшие «проги». И ничего не понятно. Да. Темный лес. А чего я хотел? Было бы все просто, меня бы не послали.

Опять пришло уведомление на телефон.

И опять – Настенька пишет Охотнику. Настырная.

Настенька to Охотник

Слушай, Охотник. Каждый раз, когда в жизни случается хоть самая незначительная мелочь, хочется, чтобы это кто-нибудь заметил. Сегодня вот волосы с утра сами прекрасно легли, безо всякой укладки. Я хожу и ловлю себя на мысли, что все время озираюсь. Мне интересно – все ли видят, как у меня волосы легли здорово, и ведь безо всякой укладки? Мне это важно! Чтобы заметили...

Вот раньше люди вели дневники. Только не электронные – бумажные. И не для рейтинга – для души. Считалось, что прочесть чужой дневник – это, ну, фактически преступление. Их нельзя было читать! Это что-то очень личное, как нижнее белье, или даже еще «личнее»...

А сейчас все здесь, в Сети, стараются показать. Нет, не показать даже, а предложить примерить свое белье каждому встречному – сколько каментов к твоему последнему посту? Так много? О, да ты крутой! Твоя жизнь так интересна всем! Твое личное так всем подходит! Значит, что получается? У твое «исподнего» такой удобный размер, что всем – подходит. Безразмерка.

Вот и я тебе еще один камент сейчас накатаю, Охотник, совсем крутой станешь. А кто, собственно, я такая? Ты же не знаешь. Может, я – бот? Или клон? Таких в Сети полно: сами постят, а потом сами же под своими постами каменты пишут под другими никами... Создают иллюзию читаемости дневника. Потому что теперь ведь дневник – уже не дневник, если его никто, кроме автора, не открывает?

У меня тоже есть дневник: по статистике, мой журнал читает куча людей – и хоть бы один камент оставили! Кто все эти люди, «гости в моем мире»? А может, это и не люди вовсе? Где-то я читала, что на некоторых сайтах их авторы заводят специальных роботов-чатеров, чтобы общались с посетителями, жизнь поддерживали. И бывает такое, что, к примеру, на двух таких сайтах посетителей нет, и тогда приходится роботу с одного сайта общаться с роботом с другого, жизнь поддерживать же надо. Вот так сидят, представляешь, Охотник, роботы и чатятся. Они же умеют общаться, не хуже людей. Ты как? Нормально, а ты? И я. Ты че делаешь? Ниче, вот с тобой чатюсь, а ты? И я. Ну, давай поговорим о жизни и душе. Давай. Как ты думаешь, что такое жизнь? Я? Да, ты. Ну, жизнь – это то, что сейчас происходит, наше общение, наш чат. Согласен. Жизнь – чат. ЖЖ-жизнь. Вот так они и чатятся. Им хорошо. Представляешь? Смешно или страшно? Ну ладно, Охотник, не буду тебя грузить. А то тебе, наверное, охоту испорчу. ПАКА.

Сразу захотелось что-то ответить этой Настеньке. А что, хорошая она, и думает о том же, о чем и я. Почти так же, как я. Вот интересная вещь, кстати. Человек, который думает о том же, о чем и ты, так же, как ты, уже на этом основании кажется тебе хорошим, «своим» человеком. А почему? Потому, что себя же по определению считаешь хорошим, да? Интересно, есть ли на свете человек, который думает про себя: «Я – негодяй, полный негодяй, мерзавец законченный». Или нет таких людей? Интересно, как о себе думает Сорс? «Человек я, в общем, хороший, ну просто наркотиками торгую, людей убиваю пачками, а кому сейчас легко?»

И все-таки отвечу что-нибудь этой Настеньке. Сейчас. Вот так пусть будет.

Охотник to Настенька

Хороший ты человек, Настенька. Таких в лесу мало. Держись там. Согласен с тобой насчет дневников. Только получается, и ко мне, и к тебе это ведь тоже относится. Ты ведь тоже почему-то не бумажный дневник завела, а?

Когда Вершинин подъехал к месту забитой «стрелки», вместе с ванильным мороженым в его руке растаяло и терпение Скалы. К этому моменту уже больше часа Скала ни за что ни про что распекал несчастного Щуку, просто потому, что никого другого, на ком можно было бы сорвать свою злость, рядом не было. Вершинин опаздывал уже почти на полтора часа, и это было явное издевательство. Вместо того чтобы получать радость от жизни, что Скала любил и умел, в своем, конечно, понимании, он сидел в машине со Щукой и ждал Вершинина.

А когда Вершинин, по-детски семеня и отставив далеко в сторону руку с мороженым, чтобы оно не накапало на брюки, подошел к их машине, Скала подумал, что сразу убьет его. Но все же повод их встречи совсем другой, так что Скала страшным усилием воли попытался удержать себя в руках.

– Принес? – процедил он сквозь зубы.

– Что? – удивился Вершинин.

– То, что должен. То, что увел у Клерка. – вступил в разговор Щука, потому что у Скалы от невинно-глупого выражения лица Вершинина пропал дар речи.

– Я принес вам мороженое, – радостно ответил Вершинин и, распахнув дверь, сел на заднее сиденье рядом со Щукой. Потом нежным тоном прибавил: – Только лизать будете по очереди.

Последние слова были сказаны напрасно.

– Сейчас ты у меня будешь лизать! – взвился измученный за последние полчаса Щука. – Засунь его себе знаешь куда...

– Стой! – коротко и зло остановил его Скала. – Я никого в жизни не ждал больше двух минут, – говорил он медленно, вкладывая в каждое слово всю ненависть ко всему ментовскому сословию, – а на тебя, гнида, потратил восемьдесят четыре. Поэтому не разочаровывай меня. Принес то, что должен был принести?

– Да я же говорю. Ну, что вы, как эти, как нелюди? Я же к вам со всей душой. Вот, принес вам мороженое, – простодушно проговорил Вершинин. – Допустим, вы его не любите, даже ненавидите. Вас от него пучит, потому что вы уже большие мальчики, и в вашем организме нет нужного фермента, так что после принятия каждого стаканчика этого лакомства вы часами не слезаете с унитаза. Но это проблема ваша, не моя. Что же это получается? Человек к вам – с душой, с мороженым, а вы? Позволяете себе наезжать на меня, даже угрожать, вместо того чтобы... – Это был уже перебор, и Вершинин не успел договорить.

– Пошел вон! – истерично заорал Скала.

– Плохие вы, ребята, злые какие-то, честное слово. А я вам ванильное взял. По двенадцать рублей, хорошее...

Внезапно Щука выхватил пистолет, передернул затвор и ткнул его Вершинину в лицо, и тот в одну секунду принял на первый взгляд глупое, но, наверное, единственно верное решение – насадил на ствол пистолета стаканчик с мороженым.

– Ванильный глушитель, – пояснил он свои действия и мгновенно выскочил из автомобиля.

Взревел двигатель, и машина, визжа колесами, рванула с места.

– Все! Ну урод! – высунувшись из окна, кричал Скала. – Теперь не я тебя буду ждать, а ты, как шавка, будешь бегать по Москве и искать меня!

– Все равно вернешь, что взял, мусор! – поддакивал из своего окошка Щука.

– Верну, если вспомню! – улыбнулся Вершинин и проводил взглядом быстро удаляющуюся машину.

Он уже направлялся к своему автомобилю, когда за его спиной прогремел страшной силы взрыв.

В следующее мгновение, инстинктивно закрывая голову и втянув ее в плечи, Вершинин летел в сторону, отброшенный взрывной волной, с ужасом наблюдая, как огромный, почти трехтонный джип, в котором он сидел еще минуту назад, подбросило, как игрушку. Сделав в воздухе невероятный кульбит, машина тут же разорвалась на части.

Есть предположения, и есть догадки. В той работе, которой занимаюсь я, иногда они могут заменять факты – если фактов пока нет. Но замена эта – всегда временная, потому что нет ничего прочнее фактов. А факты таковы, что Скала и Щука были в джипе, взлетевшем на воздух. А Вершинин, каким-то чудом, вышел из нее меньше чем за минуту до взрыва. Что это такое? Чудо? Но я не верю в чудеса. Не то чтобы совсем не верю. Нет, конечно, верю. В чудо дружбы, в чудо любви. Но это другое, это лирика, в нашей работе чудес не бывает. Если кто-то должен погибнуть, он погибает. Бывает, что спасает случайность, и кто-нибудь наивный может считать ее чудом. Потому что всегда, покопавшись, обнаруживаешь у чуда причину. Очень конкретную, иногда бытовую. Так что чудесное спасение Вершинина – отличный сюжет для сказки. Но сказки пусть пишет Охотник, а мне – нельзя. Так почему Вершинин уцелел? Становится все длиннее цепочка фактов, говорящих в пользу его причастности к утечке информации в Управлении, источник которой мне и поручено, что называется, «найти и обезвредить». Да, Вершинин – артист, большой артист. Не ожидал. Век живи – век учись, народная мудрость. Надо будет рассказать ее Охотнику.

Какая коварная вещь – Интернет, прямо затягивает. Уже интересно, что там еще пишут Охотнику жители леса. Но сейчас не до блога, не буду смотреть.

Машина Скалы, вернее, то, что от нее осталось, еще слабо дымилась.

Вокруг сновали пожарные, скатывая рукава и сворачивая пожарные расчеты. Тут же теснилась прорва машин с мигалками всех мыслимых и немыслимых ведомств. В стороне толпилась обязательная стая зевак. Еще парочка машин «Скорой помощи» дополняла эту массовую сцену под каким-нибудь дурацким названием: «Кошмар на улице Огуречной» или что-нибудь в том же роде, какие в ходу у газетчиков. Оставалось удивляться, как такая уйма машин и людей уместилась на улочке, которую и улицей невозможно было назвать. Вокруг бестолково ходили какие-то люди, что-то кричали, махали руками.

У Вершинина ужасно болела голова, нет, это не совсем точно. Вершинин чувствовал вместо головы ком ваты, а в ушах гудели провода. Двое в черных костюмах задавали ему какие-то вопросы, и он рассеянно на них отвечал. И все-таки в одном участке его головы было если не светло, то, по крайней мере, более или менее ясно. Вот там-то и бились две одинокие мысли. Первая: «Что же это за хреновина, которую они так от меня хотят, что даже жизни за это не жалко?», и вторая: «Если бы Скала со Щукой не психанули и не прогнали меня из машины, вон тот парень в оранжевой куртке сейчас соскребал бы меня с асфальта и совком ссыпал в черный пластиковый мешок».

В это же время две фигуры неспешно шли по направлению к фээсбэшной машине, где стоял Вершинин. Это были Бердяев и Суворовцев.

«Тут как тут, кабинетные герои, – зло подумал Вершинин. – Сейчас Бердяев скажет, скривив рот чуть влево: «Я не сомневался, Вершинин, если где-то что-то рвануло, где-то рядом найдут тебя. Хорошо бы, чтоб уже, наконец, не живого».

Поравнявшись с майором, Бердяев приостановился и заговорил, скривив губы чуть влево:

– Я не сомневался, что если где-то что-то рвануло, где-то рядом будешь ты, Вершинин. Хорошо, что пока живой...

– Товарищ полковник, я не виноват. Пытался погибнуть, придя на встречу с преступниками. Не получилось. Ваши чувства понимаю. Буду дальше работать в этом направлении.

– Надеюсь, майор, у тебя есть алиби? – неожиданно серьезно спросил Бердяев и тут же, будто потеряв к Вершинину интерес, быстро пошел к своей машине, черному служебному авто, стоящему поодаль.

Суворовцев последовал за ним, догнал его, когда тот уже плюхнулся на заднее сиденье, но сам садиться в автомобиль не стал, а остановился рядом, поглядывая в сторону фээсбэшников.

Белые воротнички, или черные галстучки, что, в общем, одно и то же, если говорить о «спецах» и экспертах силовых структур, уже заканчивали свою работу. Надев на бедного Вершинина наручники, они запихали его в свою машину. Сейчас один из них, видимо старший, отдавал какие-то распоряжения следователею, который, внимательно слушая, опасливо посматривал в сторону несчастного Вершинина.

– Садись, чего стоишь? Ждешь приглашения? Его не будет, – раздраженно бросил Бердяев Суворовцеву.

– Разрешите задержаться?

– Что, интересно? Да. Вот такой у тебя был горе-предшественник. Ну как хочешь. Дело твое, оставайся. Поехали! – приказал он водителю.

– В отдел? – уточнил шофер.

– Обедать, – мрачно возразил Бердяев.

Машина плавно укатила, а Суворовцев, проводив ее взглядом, направился к работникам федеральной безопасности.

Их старший сейчас разговаривал с экспертом, худосочным молодым человеком в эспаньолке. «Эспаньолка» держал в руках два пластиковых мешка, заполненных чем-то всего на четверть.

– И что, это все?! – показывая на мешки, спросил старший.

– Все, что наскребли, к сожалению. Заряд был мощный, хватило бы на танк, даже два. Приведен в исполнение, скорее всего, дистанционно.

– Ну и кто из них кто?

– Вот это, – приподнял мешок в правой руке «Эспаньолка», – кажется, Скала, а это, – указал он на левый, – Щука. Или наоборот. Сейчас установить сложно.

– Ладно, грузите в машину и на экспертизу, – сказал старший и, посмотрев на Вершинина, язвительно добавил: – Ну ты и садюга! Меньше пластита класть надо, пуговицы, и те поплавились! А нам ведь с этим работать, о коллегах бы подумал!

– Вы здесь руководите? – негромко спросил Суворовцев старшего.

– Ну руковожу, если не мешают, – прищурившись, ответил тот.

– Майор Суворовцев, заместитель начальника отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, – представился Суворовцев.

– Майор Мамочкин. Только сразу предупреждаю: не надо упражняться по поводу моей фамилии. Будет хуже.

– Упражняться я не собирался. Отойдем-ка?

Вершинин увидел из окна, как Суворовцев с фээсбэшником отошли от машины и, пристроившись около «Скорой помощи», завели неспешный разговор. При этом больше говорил старший. Он мотал головой, пожимал плечами, разводил широко руки и постоянно показывал то в сторону сгоревшей машины, то в сторону Вершинина.

Суворовцев слушал его молча. Затем вдруг что-то негромко и подчеркнуто доверительно стал говорить старшему.

Вершинин, смеха ради, представил, что Суворовцев говорит:

«Сдадим Вершинина в психушку, я скажу, что у него припадки, что он угрожал погубить весь мир, а вы подтвердите, а? Он оттуда никогда не выйдет, не волнуйтесь. Ему там дадут таблетку, после которой он не сможет держать в руках ничего, тяжелее этой таблетки. Ну что, идет? Ну соглашайтесь. Кому нужен на воле этот дикарь?»

Старший внимательно выслушал Суворовцева, подумал немного и нехотя согласился.

После чего пошел к машине, открыл дверь и стал снимать с Вершинина наручники.

«Точно, в психушку! Сволочи, как быстро договорились! Зачем наручники снимает? Усыпить бдительность хочет. Если сейчас скажет – давай с тобой проедем в одно хорошее место, бью его в подбородок головой и убегаю. Пусть стреляют в спину!»

Но убегать Вершинину не пришлось, и подбородок старшего уцелел, потому что он с сожалением сказал:

– Выходи, майор. Свободен. Тут вот твой коллега нам все объяснил. Взял ответственность, так сказать. Ну что, я вынужден отпустить. Повезло тебе с коллегами.

Потирая затекшие запястья, майор вылез из машины. Она тут же круто развернулась и, резко рванув с места, исчезла в конце улицы.

– Зачем ты меня отмазал? – подошел Вершинин к Суворовцеву.

– Не из симпатии.

– Я догадался, но все равно приятно.

– У меня к тебе есть вопрос.

– Для тебя – все что хочешь. Но... только в присутствии адвоката, друг.

– Где здесь можно поесть?

Очень важно уметь сохранять адекватность. Например, важно хотеть есть. Если ты еще хочешь есть, значит, во-первых, ты живой, а во-вторых, адекватен, не в шоке, не в трансе, не в мандраже, в общем, ни в одном из нештатных состояний. Во время своей первой серьезной операции, помню, есть совершенно не хотелось. Не то что не хотелось – не мог. Ни есть, ни спать. Это плохо, так быстро доходишь до ручки. А этого делать нельзя. Молодой тогда был. За пять дней – семь кило долой, без всяких там диет и фитнеса. Да, наша работа – лучшая диета, один час заменяет сто часов фитнеса, точно. Адреналин. Но с тех пор прошло много времени, много было операций, много всяких неприятностей и приятностей. Я стал опытнее и не пропускаю прием пищи. Это тоже часть работы, в конце концов. Если есть аппетит, значит, ты в строю.

Интересно, где мне предложит поесть Вершинин. Могу себе представить. Какая-нибудь богадельня в китайском квартале. Впрочем, в этом городе нет китайского квартала, он растворен в вещевых рынках. Значит, студенческая столовая. Но их, по-моему, уже не существует. Вот интересно – есть вещи, о которых я уже не знаю, например, есть они или нет. Например, я знаю все технологии переработки героина из пакистанского сырца и могу по оттенку цвета наркотика определить его происхождение, знаю, кто из основных деятелей наркосети сейчас на свободе, а кто в тюрьме и когда выйдет, а есть ли на свете студенческие столовки – не знаю. Вот что значит – среда обитания определяет круг интересов. А ведь были времена, когда с друзьями мы могли забежать в столовку, подкрепиться после тренировки.

Я понял, куда Вершинин предложит мне сходить поесть. Это будет, скорее всего, заведение, которое он пару раз разгромил и в котором с тех пор его бесплатно кормят.

День, уже к этому часу сумасшедший, нормальнее к вечеру вряд ли станет. Ничего. Я готов.

Вершинин и Суворовцев сели в машину Вершинина, причем за рулем оказался Суворовцев.

– Нам ее дали на двоих, – сказал он.

– И какое же у тебя звание, «майор»? – поинтересовался Вершинин, намекая на разговор с фээсбэшником.

– Не генерал, – усмехнулся Суворовцев.

Этот короткий разговор, на самом деле, был их первым настоящим разговором, одним из тех, в которых люди говорят друг другу мало слов, но много информации. Оба поняли, что знают друг о друге многое и явно собираются узнать больше. Хороший первый разговор двух оперативников, по призванию, только очень разных – по стилю.

День клонился к закату. Ветер стал прохладнее, и жара начала потихоньку спадать. Что ждало впереди этих двух людей, столь непохожих друг на друга, было известно одному Богу. А Он, в отличие от людей, своими планами раньше времени делиться не любил, потому что знал жизнь и был мудрым.

...Ресторан «Лагуна», куда Вершинин вез своего преемника отужинать, был известен не столько тем, что здесь подавали отменный суп с мидиями и не имеющие никакого отношения ни к лагуне, ни вообще к морю свиные рульки, сколько тем, что здесь всегда можно было приобрести наркоту и девочек, в любом количестве, неплохом качестве и со скидками для постоянных клиентов. Сам Вершинин бывал в этой забегаловке три, ну, может, четыре раза, и то только по делам службы. Нет, «Лагуна» не была в их отделе на особом счету, как одно из самых злачных мест в городе, но все-таки в разнарядке на облавы против нее всегда стояла твердо заслуженная галочка.

В этом ресторане Вершинин хотел убить по крайней мере двух зайцев. Во-первых, накормить Суворовцева, тем самым хоть как-то отблагодарить его за свое освобождение из цепких рук ФСБ. И, во-вторых, к тому же самое главное – ему нужен был Клерк, или тот, кто стоял за этим именем. Сама по себе кличка Клерк, ему ни о чем не говорила. Больше того, впервые он услышал ее по телефону от Адвоката, а позже – от ныне покойного Скалы. Если люди Седого не ошибаются, а скорее всего это так, то он, Вершинин, где-то встречался с Клерком и вполне мог у того что-то изъять, даже сам того не зная. И встреча эта могла произойти именно в «Лагуне», на стоянку которой сейчас медленно въезжал Суворовцев.

«Здесь я бывал, может, здесь и изъял? Проверю, хуже не будет. Даже если сегодня здесь не окажется никакого Клерка, – размышлял Вершинин, – все равно, тут работает один человечек, который, может, расскажет мне о нем. В общем, не знаю, как двоих, а одного-то зайца я здесь точно прибью».

Так, или примерно так, рассуждал Вершинин, входя в «Лагуну». А Суворовцев просто подумал: «Как же хорошо я все-таки знаю уже Вершинина. Знаком с ним один день, но знаю. Точно, он громил это заведение».

Вскоре они сидели за столом, внимательно изучаю меню.

– Любишь это место? – как бы невзначай поинтересовался Суворовцев.

– Не. Место меня любит. Зовут и зовут. Не могу отказать.

– Я так и думал.

– Тебе что, здесь не нравится?

– Да пока, вроде бы, нравится. А у тебя какие планы?

– У меня? Да какие у меня планы? Планы простые. Служить стране, – мрачно ответил Вершинин, оглядываясь по сторонам и явно высматривая кого-то. – Ты вот что, спаситель, пока заказывай, а мне тут надо кое с кем перетереть.

Суворовцев поднял руку, к нему через зал поспешила аппетитная официантка, а Вершинин, хмыкнув, куда-то исчез.

Я не хотел, вроде бы, смотреть, но все же, пока принесут, почему не посмотреть. Мне опять пришли «каменты» на мой блог. Рейтинги растут, хорошо.

Снова куча какой-то чуши. Все-таки блог надо удалить. Зачем зря Сеть засорять? Мало там, что ли, своих любителей поговорить? И роботов-болтунов, или как их, о которых писала Настенька. А вот, впрочем, снова пишет она.

Настенька to Охотник

Привет, Охотник. Да, ты прав. Я ничем не лучше. Тоже веду дневник не на бумаге, а здесь, в Сети. Я даже хуже, потому что еще и осуждаю, типа, всех за это. А сама делаю так же. Но надеюсь, ты меня простишь, потому что таков человек, а я, Охотник, человек.

Я сейчас в лифте была, и у кого-то на телефоне заиграла «Огней так много золооотых...». Такой миленький винтаж: старая, давно забытая песенка и старая, вообще наглухо забытая жизненная позиция. «Его я видеть не должна – боюсь ему понравиться!» Это ж надо... Вот об этом напишу сейчас пару строк. Не то чтобы тебе, скорее, сама себе. Да, вообще-то, в Сети, если вдуматься, все пишут сами себе, потому что лица собеседника не видишь и вообще его не знаешь. Разговариваешь как бы со всеми, то есть ни с кем. Нормальная городская шизофрения. Почему городская? А что, нет? Ты можешь себе представить деревенского жителя, который сидит на форуме или в социальной сети? Типа, народ, у меня отелиться корова должна, что делать? Оставляйте каменты!

Так вот, очень интересно это – «Боюсь ему понравиться». Можно себе такое представить сейчас? Так же легко, как, например, пастуха-блогера. А почему? Что это за черта – «боюсь ему понравиться»? Да это ж не что иное, как женская скромность и стеснительность, во! Было так принято – девушка, молодая женщина должна быть скромна, в движениях – тиха и спокойна, а при встрече с мужчиной – опускать глаза. Как же это было красиво, я считаю. И думаю, что мировая поэзия и живопись всем своим золотым фондом обязаны именно этой традиции, потому что поэтов и живописцев именно это вдохновляло. Разве нет?

Сейчас бы такое и в голову никому не пришло. Журналы и телевизор продавливают совершенно другое – нужно пытаться понравиться, нужно уметь соблазнить, нужно уметь раздеться и раздеть. На обложках журналов девушки в трусиках уже считаются одетыми в пальто. Думаю, что скоро журналы, посоветовавшись, откажутся и от этой последней досадной детали, которая тоненькой ниткой удерживает связь современного человека с приличием. Сейчас это приличие находится на границе физиологической откровенности. Перейти эту границу – и там уже только порно. Ой, Охотник, извини, что я девушка, а с тобой такие темы обсуждаю. Ну Сеть, она на то и Сеть, что тут все можно.

Вот если я определяла бы, куда идти моде, то настаивала бы, что лучший винтаж должен быть не в одежде, не в оправах очков, а в манере вести себя. Если бы опять появились девушки, «боявшиеся понравиться», мне кажется, это было бы круто.

Ты спросишь, ну, а ты сама? Стеснительна, скромна? Должна тебе признаться, не очень. Да и положение в обществе, понимаешь, обязывает. Быть, как это пишут в журналах, неотразимой хищницей. Смешно!

Ладно, по-моему, я накатала тебе уже слишком «многабукоф». А, кстати, ты, Охотник, как относишься к этой теме? Ну к той, что выше? Тебе какие женщины нравятся? Ты любишь хищниц, Охотник?

Ничего себе, как говорят в Сети, «жжот» Настенька! Ну что я могу сказать? Да, опускающая глаза при виде мужчины юная княжна и укрывающая свои громадные печальные глаза за тонким шелком черкешенка – наверное, это было красиво. Более того, все эти девушки на обложках, в позах стриптизерш из придорожного бара для дальнобойщиков, меня мало, как бы это сказать, трогают. Мне подавай внутренний мир. Хотя, конечно, красоту внешних форм оценить тоже могу. Но когда она сама лезет в глаза, как отравляющий газ, это, конечно, бесит. Одного не понимаю, а как себе представляет Настенька жизнь «застенчивой» девушки сегодня? Над ней же все смеяться будут. Будет одна. В конце концов, наверняка начнет грустить, разочаруется, выпивать начнет, опустится. Господи, ну что я говорю? Почему, если застенчивая, обязательно опустившаяся алкоголичка? Нет, конечно. Я не это хотел сказать. Просто такие черты, как скромность и стеснительность, сегодня не востребованы. Не катит такой винтаж. Это правда. И скорее всего, судя по интонациям, Настенька и сама это понимает. Да, представляю ее. Какая-нибудь мечтательная студентка факультета экологии. Представляет, наверное, как было бы здорово, если бы на всей земле цвела сакура, пели брачные песни киты и бегали босые дети. Увы, Настенька, в мире сейчас, как бы это тебе сказать, чуть другие оси развития.

А что, кстати, ответить ей?

Судя по всему, эту еду несут мне.

Отвечу быстро. Если ей нравится скромность у девушек, то должна нравиться и скупость в словах мужчин. Стоп, я что, уже хочу ей понравиться? Бред.

Так. Пишу.

Охотник to Настенька

Настенька, предположу, что ты способна на тот «винтаж души», о котором пишешь.

Предположи и ты, что кто-то еще на это способен. Например, я. Ничего не имею против скромности и прочего. Отлично.

Ну а дальше? Что мы будем делать в темном лесу? Нас просто съедят, Настенька. А этого я себе позволить, видишь ли, не могу. Я ведь Охотник. Охотник – этот тот, кто охотится, а не тот, кого жарят на ужин. Слушай, а ты? Какие у тебя планы? Как думаешь жить среди «хищниц»? Расскажи. Извини, прервусь, я не в лифте, я в ресторане. Охотник.

Как и предполагал Вершинин, никакого Клерка сегодня в ресторане не было. Ну или, во всяком случае, он не встретил ни одного знакомого лица, у которого бы он за последнее время что-то изъял.

А вот бармена искать было не нужно. Тот неизменно стоял на своем посту, за барной стойкой, и сейчас что-то увлеченно рассказывал одному из клиентов. Вот к нему Вершинин и направился. Мрачно и решительно.

– Я, говорит, только пробу сниму, – с жаром говорил бармен, не подозревая о нависшей угрозе, – и выкладывает, блин, дорогу на полстола! Прикинь! Я ему говорю, ты че делаешь?! Это что, по-твоему, дорожка?! Это, браток, не дорожка, это шоссе в никуда... – Вдруг он увидел Вершинина, и глаза его наполнились ужасом. – Ты же знаешь, я не имею дел с китайцами, – дробной скороговоркой начал он. – Я... Я даже не умею говорить по-китайски. Вот спроси, спроси меня что-нибудь по-китайски! Я тебе не отвечу! Не потому, что не хочу, а потому, что этого языка не знаю. – Вершинин молчал и неумолимо приближался. Расстояние между ними сократилось до опасного для бармена. И все-таки для второй попытки спастись у бармена еще была возможность. Как ему казалось. – Я не видел ее! Уже неделю, даже две. Точно, точно две недели. Ты же в курсе, наш ресторан только для взрослых, малолеток мы даже в фойе не пускаем. Ведь я же ей говорил: «Подумай о родителях, у тебя такой замечательный отец, у него такая профессия, он целыми днями гоняется! За преступниками! Чтобы ты, чтобы мы! Чтобы все жили счастливо, а ты отвечаешь ему черной неблагодарностью». Вот. Я ей говорил.

Вершинин в это время был уже у стойки.

– Это был не мой кокаин! – заорал несчастный. – Мне его подбросили! И машину я теперь паркую правильно. Чего тебе надо?! Если двум девушкам нравится один парень, и этот парень готов платить мне деньги, то это совсем не значит, что я сутенер. Может, я ему просто нравлюсь!

Все, времени для попыток спастись с помощью переговоров с Вершининым больше не было. Вообще, переговоры с Вершининым всегда занятие малоперспективное, и это, как правило, быстро понимал всякий, кто пытался вести их с ним. Правда, еще оставалась пара секунд для того, чтобы броситься бежать. Именно это единственно оставшееся решение бармен и принял. Но не всегда единственное оставшееся на первый взгляд решение является единственным правильным. Бармен этого пока не знал, да и не думал об этом. Он просто бежал и через две секунды был уже на кухне.

Однако фора в две секунды бармена не спасла. Вершинин настиг его. Гремели кастрюли, падали стеллажи, уставленные посудой, визжали поварихи и поварята, бывший начальник отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков находился «в ударе». Он схватил первую подвернувшуюся под руку раскаленную сковороду и нанес бармену удар точно по темени. Тот взвыл, свернулся калачиком и, обняв свою бедную голову, начал смешно и трогательно сучить ножками.

– Только не надо мне говорить, что ты не знаешь, где найти Клерка! – эффектно начал с чистого блефа Вершинин. – Ты снабжаешь его наркотой и просто не можешь не знать, где он. Теперь я хочу, чтобы об этом мы знали оба. Так честнее. А?

– Да, не спорю, так честнее. Но я не знаю, где искать! Он же... Крут! Он приходит сам. Честное слово! Поверьте мне, – жалостливо хрюкнул бармен.

Второй удар сковородой был не столь сильным и болезненным, сколь первый, скорее, удар-предупреждение о следующем ударе без пощады.

– Не ври! – коротко пресек его Вершинин.

– Он уехал, с девочками. К себе, – не выдержав, выдавил бармен и заплакал.

Столовые приборы, аккуратно разложенные на столе, уже призывно поблескивали, а желудок Суворовцева уже успел выдать первую порцию необходимого для усвоения пищи сока, когда в зал стремительно вошел раскрасневшийся, но довольный собою Вершинин.

– Пошли отсюда! – бросил он на ходу.

– Но я уже заказал, – печально заявил Суворовцев.

– Мы уходим. Я там немного огорчил повара, так что вкусно все равно не будет.

Суворовцев еще печальнее посмотрел на стол, где могла бы состояться его размеренная трапеза, и последовал за Вершининым. Он умел не огорчаться по таким мелочам.

Да. Становится все интереснее и интереснее. Если играет на два фронта, должен был изо всех сил держаться от меня подальше, должен был почувствовать, что новый человек в этот момент появился в Управлении не зря. Вот Бердяев, по-моему, почувствовал. Вида не подал, но что-то почувствовал. Бердяев не прост.

Но неужели Вершинин настолько не прост, что специально держится ко мне поближе, понимая, кто я и откуда? Этот его вопрос – в каком ты звании, майор? Понимает. Но тогда зачем сейчас тащит меня за собой? Очень смело для ведущего двойную игру. Ну какой бы она ни была – двойной, тройной или еще какой, я ее принимаю. Играть я люблю, и чем партия сложнее, тем интереснее.

Ох, мне бы твои заботы, Настенька. Опять пишет мне. Похоже, ей нравится морочить голову незнакомому человеку.

Настенька to Охотник

Привет еще раз. Так ты – в ресторане. Я сразу поняла, кто ты. Ты обедаешь и ужинаешь в ресторане. У тебя, конечно, есть дом и, весьма вероятно, жена и семья. Но ты бываешь дома редко, так что они уже давно привыкли, что ужин и просмотр семейного кино проходит без тебя, а ты давно привык, что вопрос, с какого блюда начнем, тебе задает не жена, а официант. Ты – бизнесмен, я думаю. Предпочитаешь добротную, слегка консервативную кухню. Европейскую, по настроению – японскую. Знаешь толк в еде, но и не слишком ею заморочен.

Должна тебе признаться, я тоже сейчас уже с трудом вспоминаю, когда последний раз готовила. А ведь я это, как ни смешно, умею и люблю. Причем не просто умею – делаю это весело, а не мучительно.

Я считаю, что настоящая стряпня – это праздник. Это кайф. Но только когда в доме все-все есть, до мельчайшего ингредиента. Тогда я готовлю очень вкусно. А если, например, нет в доме ажгона, тогда все, фиг вам бухарский плов, будете есть макароны с сосисками! Вот такой уж я человек. Можно, конечно, плов и без ажгона приготовить, но это будет уже не плов. Это будут макароны.

Поэтому я готовлю редко. К тому же дела, все на бегу. Так что фраза «я в ресторане» мне о многом сказала.

Значит, ты тоже. Живешь на бегу. А я-то думала, ты такой суровый мужчина у костра. Захотел поесть – пошел в лес, убил. Поел. Сидишь потом, смотришь на журавлиный клин.

Кстати, хмели-сунели у нас толком смешать не умеют.

Да, слушай! Я вот ни разу не видела в составе ни одной смеси для плова ажгона, и только в одной – барбарис. А ведь спросите любого узбека – это основные компоненты, которые делают плов пловом. А карри тут вообще ни при чем – это приправа из другой страны и другого времени. Все-таки раньше я любила готовить. А твоя жена, что она любит, Охотник? Кроме тебя, конечно?

Извини за «многабукоф» и наглость в вопросах, просто стояла в пробке. Так что спасибо, что, сам не зная, развлек меня. Удачной охоты в меню!

Ну и несет эту Настеньку. А она с юмором, даже начинает мне нравиться. Как виртуальный собеседник, я имею в виду. А ей, похоже, я тоже начинаю нравиться. Ну, конечно, я не склонен относить эту заслугу на свой счет. Это все аватар Хемингуэя. Удачные я нашел ник и аватар. Романтичные.

Все-таки надо бы удалить этот блог. Отвлекает. И вообще, нехорошо морочить голову студенткам, которые думают, что пишут бизнесмену, любящему французскую кухню.

Удалю блог, решено.

Клерк метался по своей огромной квартире, голый и несчастный, демонстрируя присутствующим здесь же девицам свои прелести, но не столько их, сколько многострадальные части своего израненного тела – шеф его здорово обработал, не пожалев даже дорогую клюшку.

Теперь Клерк жаждал сочувствия и душевного тепла. И не находил их. «А ведь перло. Да еще как перло! И когда меня подобрал Седой и пристроил к делу. И когда появилось бабло, а потом даже начало вываливаться из карманов. И позже, когда, уже оперившись и поняв, что к чему, начал потихоньку отпочковываться от Седого и «мутить свое». И вот теперь – все обвалилось. А что случилось-то? Да ничего не случилось. Просто встретил на своем пути мента. Обычного мента. И вся жизнь полетела в жопу, как кокос на сквозняке! Седой – тоже зверь, настоящий! Ну, отнял мент у меня эту хрень! На то он и мент, с него и спрашивайте. А меня-то за что? И где справедливость, где человечность и, главное, где искать теперь этого мента?»

Все, дальше с этого места думать Клерку не хотелось. Хотелось нюхнуть и забыть обо всем.

– Кто-нибудь в этом доме сделает мне дорогу? – Не дождавшись к себе внимания, он начал его требовать.

Надо заметить, Клерк не страдал недостатком женского общества. Разумеется, за деньги. Он любил девочек, и об этом знали многие проститутки, их подруги и подруги их подруг, поэтому к Клерку приходили женщины в любое время суток. Вернее, времени неурочного не было. Приходили нюхнуть, у Клерка кокса всегда было вдоволь, и, надо отдать ему должное, он не был жадным, приходили просто перекантоваться, приходили принять душ и просто так приходили, ни за чем.

Выставив на всеобщее обозрение свою филейную часть, Клерк склонился над стеклянным столиком, усыпанным горками белого порошка, и начал перебинтованными пальцами демонстративно беспомощно ладить себе из него дорожку.

– Давай я сделаю, – послышался чей-то слабый, почти детский голос из дальнего темного угла комнаты, и из темноты вышла молоденькая девушка. Почти девочка.

– Что? – переспросил Клерк, силясь вспомнить, кто это такая.

– Я говорю, давай сделаю тебе дорожку, – повторила она.

– Ты кто такая? – Девушка не ответила, и тогда Клерк обратился ко всем присутствующим девицам – их было еще три: – Кто это такая?

Вопрос остался без ответа. Девушки продолжали заниматься своими делами. Одна из них делала себе педикюр, устроившись на диване, вторая, облаченная в его, Клерка, рубашку, вышагивала по квартире, бесконечно разговаривая по телефону, а третья, судя по шуму воды в ванной, сейчас принимала душ.

– Ты кто? У тебя есть имя, паспорт? И вообще, ты можешь отличить муку от кокса? Дорожку она сделает, тоже мне. Сестра милосердия, да?

– Имя есть. Паспорт есть. Отличить могу. Я дизайнер.

– Дизайнер? – На израненном лбу Клерка проявилась усиленная работа мозга. В голове начали проворачиваться какие-то шестеренки, лопнула пружина, и вдруг что-то прояснилось.

«Дизайнер! Ах да! Когда же это было? Ну да, месяца четыре назад. Правильно, четыре месяца назад я пригласил дизайнера, чтобы... – Лопнула еще одна пружинка, и какая-то шестеренка выскочила из паза. – Чтобы расписать одну из стен гостиной. Все правильно. Так, и что, она здесь торчит уже четыре... Интересно. То есть интересно, а что со стеной?»

Клерк, сбивая стул, кинулся к дальней стене гостиной и застыл около нее, как изваяние.

Передать, хотя бы приблизительно, содержание этой росписи было невозможно, но можно было дать ей название. И звучало оно так: «КОКАИНОВЫЕ ГРЕЗЫ».

– Так, все подошли сюда! – громко крикнул Клерк. Он хотел, чтобы все присутствующие оценили этот шедевр, обменялись мнениями. – Что вы видите?

Однако мнений, как ни странно, не было.

– Похоже на татуировку. На лобке, – задумчиво сказала та, что с педикюром, и все снова разбрелись по квартире.

Шедевр остался неоцененным. Клерка опять игнорировали.

Он вернулся к столику, сел перед ним в кресло и еще раз попытался принять дозу. Руки не слушались, кредитная карточка выпадала из пальцев, и кокаин сыпался со стола.

– Почему я обо всем должен просить?! Видя мое состояние, мои страдания, неужели вам не захотелось задать вопрос?

– Какой? – спросила та, что с педикюром.

– Что – какой? – удивился Клерк, плохо помня только что сказанное, как большинство кокаинистов.

– Какой вопрос?

– А, вопрос... «Милый, а не помочь ли тебе сделать дорожку?»

– Милый, а не пошел бы ты в жопу, – ласково ответила девушка и включила фен, чтобы просушить лак на ногтях.

Клерк часто замигал, и у него на глазах выступили слезы. Ему до жути было жалко себя.

– Дай сто долларов, – сказала девица с телефоном, не отрываясь от трубки.

– Ты еще ничего не сделала!

Теперь Клерк хныкал и не стеснялся этого.

Не дожидаясь разрешения, девушка вынула из портмоне, лежащего тут же на столике, стодолларовую купюру и ловко скрутила ее в трубочку. Потом изящно выдернула из ноздри Клерка ватный окровавленный тампон и воткнула трубочку в освободившееся отверстие.

Через четыре минуты Клерк был уже в норме. В голове стало ясно и прохладно. Пошел «приход». Теперь он видел мир в правильном свете. И его понесло.

– Все пошли вон! Вон!

Он бегал по квартире, сбивая на своем пути мебель, орал как оглашенный, судорожно собирая в большой ворох то тут то там разбросанные предметы женского туалета. Потом открыл дверь и безжалостно выбросил на лестничную площадку собранный урожай женского белья. Туда же вытолкал и всю стайку полуобнаженных барышень.