Одна женщина, один мужчина (сборник) Михалкова Елена
– Как называлась та стрижка, что ты делала Люське? – слабым голосом уточнил он.
– Лесенка, – прошептала Марина. О том, что Люська, посмотрев на свое отражение, обругала самозваного мастера криворучкой, повязалась косынкой и отправилась в ближайшую парикмахерскую, Марина вспомнила только сейчас. Как и о том, как смеялись мастера.
– В ресторан мы, конечно, не пойдем. – Славик собрался с духом и внимательно изучал в зеркале свой новый образ. – И вообще, я теперь никуда не пойду, разве только в парикмахерскую. И то, – добавил он, углядев одну из проплешин, – не раньше, чем через месяц.
– Почему через месяц? – умирающим голосом спросила Марина.
– Стрижка очень нравится потому что! – рявкнул клиент, окончательно потеряв самообладание.
– Нет! – неожиданно возразила Марина. – Мы пойдем прямо сейчас. Собирайся!
Славик продолжил упрямиться, но супруга проявила неожиданную твердость. И то верно – раз уж ресторан отменяется, сына нужно забрать от родителей и привести домой. Не пойдет же она одна, когда на улице уже темнеет.
В доме Марининых родителей царило предпраздничное оживление. Во всех комнатах горел свет, звучала музыка, а из кухни тянуло потрясающим ароматом.
– Как раз пироги готовы! – весело встретила их мама.
– А мы с дедушкой Мишей ёлку наряжаем! – сообщил скачущий вокруг Санька.
Следом спешил и сам дедушка – высокий широкоплечий бородач, радостно улыбающийся гостям.
– ЗдорОво! – пробасил он и протянул руку Славику.
– С наступающим! – вежливо сказал тот, снимая шапку.
В наступившей тишине оглушительно грянула музыка. Потом мама как-то странно всхлипнула, отвернулась к стене, и плечи ее мелко-мелко затряслись.
– Ни фига себе! – не сдержался Санька. Тут же захлопнул рот ладошкой, оглянулся на бабушку и шмыгнул в комнату, где зачем-то прибавил громкость музыки.
Только Михаил Николаевич сохранял спокойствие.
– Это что такое? – сурово спросил он Марину, кивнув на зятя.
Марина принялась было небрежно объяснять, что случилось недоразумение, но постепенно тон ее становился все менее веселым, голова опускалась все ниже, и наконец она умолкла на полуслове. Михаил Николаевич нахмурился и уже собирался что-то сказать, но тут Марина жалобно воскликнула:
– Папа, сделай что-нибудь! – и посмотрела ему в глаза своим особенным взглядом. Так она смотрела на него в пять лет, расколотив мячом мамину музыкальную шкатулку. И в десять лет, принеся домой первую «двойку». И в пятнадцать… Взглядом, полным безграничной веры, что папа может все спасти и исправить. Взглядом, который гарантированно работал всегда. Сработал и в этот раз. Михаил Николаевич непонятно хмыкнул и, пробормотав под нос странную фразу: «Строгай, внучек, – дедушка топором подровняет!» – достал откуда-то машинку для стрижки волос и бритву.
Через несколько минут лампочки люстры весело отражались на гладко выбритой голове. Нельзя сказать, что прическа «под ноль» очень шла Славику – худощавое лицо выглядело изможденным, а резко выделившиеся брови придавали ему разбойничий вид. Но, глядя в зеркало, он улыбнулся – впервые за последние пару часов.
– Лет на десять помолодел, – подбодрила теща. – Все будут думать, что тебя в армию забирают. А теперь к столу!
– Нет-нет! Мы в ресторан, нас люди ждут! – жизнерадостно ответила Марина и подхватила супруга под руку. – За Санькой придем завтра, как договаривались.
Друзья уже сидели за столиком. Внешний вид Славика не остался незамеченным.
– О! У Славки новый имидж! – оживились они. – В армию собрался? Или в буддийский монастырь? Нет, я понял – жарко у нас сейчас? Правильно: легче дышишь – быстрее соображаешь.
Марина сохраняла невозмутимость, а Славик добродушно отшучивался.
– Уважаемый, можно на пару слов? – произнес вдруг кто-то.
Веселый разговор смолк. Девушки испуганно вжались в кресла. Компания в недоумении уставилась на двух подошедших к столу бритоголовых субъектов с какими-то серыми лицами. Обращались они явно к Славику. Парни сжали кулаки и стали медленно подниматься из-за стола.
С трудом отцепив от запястья руку перепуганной Марины, Славик отошел с этими двумя к соседнему столику.
– Чего надо? – спокойно спросил он.
– Давно из санатория? – поинтересовался один из субъектов.
Славик попытался припомнить, когда в последний раз профсоюз расщедрился ему на путевку, но безуспешно.
– Где чалился? – добавил второй, с интересом наблюдая за работой мысли на лице собеседника.
– Чалился? – с трудом понял тот смысл вопроса. – Тут какая-то ошибка, я не…
Погладил себя по гладкой макушке и просветлел лицом:
– Это я просто… В армию ухожу!
Собеседники, кажется, поверили не сразу. Но, пристально посмотрев на Славика, снова оглянувшись на напряженную компанию, они согласились:
– Без обид, все путем! – и кивнули в сторону Марины: – Смотри, чтоб она тебя дождалась.
– Она дождется! – заверил их Славик и подмигнул жене.
Светлана Дмитриевна подняла бокал.
– Давайте выпьем за здоровье наших молодоженов! Двадцать пять лет вместе – это не шутка. Кстати, Мариночка, – повернулась она к подруге, – не хотела бы ты рассказать нашим читателям, как сохранить отношения с любимым человеком? Главный редактор как раз планирует к февральскому выпуску статью на эту тему.
– Написать статью? – Глаза Марины Михайловны распахнулись в изумлении. – Но я не умею! А впрочем, – подумав, добавила она, – может, и умею. Я же никогда не пробовала.
Татьяна Пушкарёва
С ветерком
– Ааааааааааааааааааааа! – орала Таша, перекрывая звук мотора.
Эхо почему-то отвечало матерно. Мотоцикл несся внутри огромной трубы, проложенной для отвода паводковых вод под железной дорогой.
– Никогда ему этого не прощу, никогдаааааааааааааааа!
Мотоцикл промчался по улице райцентра, подкатил к ЗАГСу, и Андрей, ловко подхватив Ташу, занёс её внутрь, положил перед чиновницей два паспорта и заявление. Таша, оглушённая скоростью, трубой и ветром, промолчала на вопрос о согласии, только судорожно мотнула головой. Это сочли достаточным подтверждением.
Таше было тридцать два. Она жила в маленьком посёлке. Мать семейства. Ответственный работник. Секретарь местной партячейки (шёл 1978 год). И практически красавица. Не нынешняя глянцево-обложечная модель, а настоящая женщина. Женщина, у которой есть всё! Вот только мужчины нет. Таша уже два года была молодой вдовой с двумя малолетними детьми на руках. Муж нелепо погиб в ДТП. А среди немногочисленных жителей посёлка мужчин подходящего возраста было раз-два и обчёлся. Свободных и непьяных – того меньше. А уж на Ташин вкус и характер и вовсе никого.
Характер у неё был не то чтобы тяжёлый, нет. Он просто был. Например, если вечером приходил незваный гость (откуда бы взяться званым?), то Таша открывала дверь, держа в правой руке топор. Он был не слишком заметен в приоткрывшейся щели. Но иногда замечали, да. Ей было просто страшно за детей. Со стороны же казалось, что она решительно тюкнет топориком всякого, кто сделает неловкое движение.
Чуть позже сезонные разнорабочие (они каждый год приезжали на уборку урожая) оставили Таше щенка. Ну оставили и оставили. Собака в деревенском доме никогда не бывает лишней. Был он мышастой масти и со смешными огромными лапами. Звался Туман. Детям понравился, и ладно. А через полгода вырос в дога: сильный, невоспитанный и весёлый носился он по двору, сметая на своём пути грядки с помидорами, кусты георгинов, визжащих детей. Теперь незваные гости даже не доходили до двери, за которой у Таши стоял топор.
Однажды осенью Ташу позвали на свадьбу. Свадьбы в таких местах в то время касались абсолютно всех. Это потом, после девяностых, стало много чужих людей – беженцы из отпадающих республик, переселенцы из мест, в которых стало голодновато, горожане, позарившиеся на бросовые цены провинциальных домиков. А тогда в посёлке все были друг другу родственниками. Степень родства могла быть очень замысловатой и вовсе некровной (простой пример: племянник кума), но уж не настолько неочевидной, чтобы не позвать на свадьбу.
Таша принарядилась в голубое шифоновое платье (было ещё одно такого же покроя – от знакомой портнихи из райцентра – зелёное) и туфли на каблуках, завила кудри на своей русой голове и отправилась веселиться на чужую свадьбу.
И веселилась по полной программе. Пила вино, плясала, ела дважды обильную (деревенская и свадебная) еду, смеялась с подругами. Когда у праздника появились признаки вырождения и угасания, прибыли свежие силы – наконец-то добрались родственники и друзья с соседнего хутора. Радиолу переключили с лирических записей на танцевальные, заплескались по рюмкам штрафные и ещё какие там были положены опоздавшим гостям. Тосты, подарки, снова еда…
Среди прибывших был и незнакомый Таше молодой человек. Он обращал на себя внимание густыми усами и вьющимися волосами неприличной длины (почти до плеч!). Небольшого роста, но хорошо сложённый, с сильными руками – рубашка на бицепсах туго натягивалась при движении, – в каких-то невероятных клешёных штанах… В общем, девушки им интересовались.
Таша же, оказавшись рядом, заметила тоном классной руководительницы (у неё, кстати, в анамнезе было недолгое директорство в маленькой начальной школке): «А что это, молодой человек, у вас такие косы на голове? Приходите в гости, постригу». Это было не приглашение, а так, болтовня веселой и слегка нетрезвой женщины, но подстричь Таша могла, это правда. Девчонок своих малолетних, деда-соседа, сына его облагораживала, иной раз и подругам ровняла отросшие чёлки да хвосты. Сказала да и забыла. До того ли.
Спустя неделю в Ташину дверь постучали. Туман не лаял – вероятно, унёсся по своим туманным кобелиным делам. По голосу, который откликнулся на её «Кто там?», она не опознала гостя. Поэтому дверь открывала, как и раньше, с топором в руке. В сумерках она с трудом узнала свадебного знакомца. Имени не вспомнила. На вопрос, зачем пожаловал, простодушно удивился: как зачем? Стричься!
Молодой человек назвался Андреем. Андрей так Андрей. Таша постригла юнца – при ближайшем рассмотрении он оказался именно юнцом. Было ему двадцать четыре. Восемь лет разницы! У Таши несмотря на позднее время визита даже не появилось никаких мыслей вольного характера. Двадцать четыре! Мальчишка. Только когда сливала из ковшика воду ему на спину, чтобы смыть мелкую сечку волос, почувствовала, как по телу прошла лёгкая судорога. Словно ветер на воду дунул. И стало горько, как бывает горько от сознания: в твоей жизни этого не будет…
Через неделю Андрей явился снова. И спустя ещё несколько дней. Он всегда приходил в темноте, чтобы любопытный деревенский люд не подумал чего плохого о Таше, а уходил около пяти утра – как раз хватало времени, чтобы добраться до соседнего хутора, поспать часок и отправляться в поле. Андрей работал пока трактористом. Пока – потому что учился заочно на инженера. То есть в города от сельской своей жизни убегать не собирался, но и на тракторе горбатиться до пенсии был не готов.
Роман этот длился c ранней осени до глубокой весны, и всё было хорошо. Но Андрею пришло время ехать на летнюю сессию. И тут началось. Андрей стал просить Ташу выйти за него замуж. Таша не верила своим ушам. Он, этот мальчик, этот красивый, умный, весёлый мальчик, лучший жених на три колхоза, просит её руки. Нет. Ни-ко-гда! Что скажут дети? Что скажут люди? И вообще – он же через год пожалеет. Это что ж, разводиться? Что скажут люди? Она же старуха. Ей тридцать два. А у него всё впереди. И что скажут люди?
Но Андрей был настойчив. В конце концов он перешёл к откровенному шантажу. Сказал, что если она не выйдет за него замуж, то он никакую сессию сдавать не поедет. Понимаете? Высшее образование – коту под хвост. Инженерство – коту под хвост. Никуда он не поедет. Дурак, право слово.
Было хорошее субботнее утро. Солнечное, тёплое. В понедельник Андрея ждали в институте. В ЗАГСе райцентра, если не устраивать торжественной регистрации, их распишут прямо на месте. Отступать некуда. Таша посмотрела сначала на зелёное шифоновое платье, потом на голубое. Выбрала его. К дому на мотоцикле – впервые днём! – подъехал Андрей.
Вещий кот
Соберу я в солдатский мешок свои плюшевые игрушки, миску, ложку, лоток, поводок…
Дмитрий Воденников
Нашкодивший кот сидел на принтере и изо всех сил делал вид, будто происходящее его абсолютно не касается. Морда его от этого была похожа на лицо обмочившегося в постель первоклассника, который не хочет рассказывать маме о конфузе, но не знает, как самостоятельно справиться с проблемой. Сложная такая морда, в общем. Кот старательно игнорировал вопли хозяйкиного самца, вопли хозяйки и те пять предметов, в которые превратился один предмет, лежавший до этого на принтере.
– Господи, Катя, это же новый айфон, я его четыре дня как купил. Тварь! – кинул Максим коту. – Вдребезги ведь. Ну, накажи его как-нибудь, я не знаю, это же твой кот. Убери его отсюда. Тварь! Гад хвостатый!
Он шлёпнул кота, тот, коротко крутнувшись в воздухе, тяжело шмякнулся неподалёку. Кот был старый. Кота подарил Кате папа, уже покойный. Поэтому кота Максиму трогать не стоило.
Скандал разгорался, децибелы и страсти росли по экспоненте, и не было ни одной точки, где они могли бы обратиться в ноль. Но внезапно математическая аналогия перестала быть корректной, ибо в комнате повисла гробовая тишина. Фраза из мультика «Трое из Простоквашино», та самая – «Выбирай: или я, или кот», – в жизни звучала совсем не смешно. Глупо – да. Странно. Страшно. Вот именно, что страшно. Потому что Катина жизнь рушилась и летела в тартарары из-за какого-то айфона, из-за какой-то мерзкой железки, и это творит человек, с которым они собирались сегодня подавать заявление в ЗАГС.
Внезапно Катя увидела, что за её спиной с книжного шкафа медленно падает огромная ваза, которую ей когда-то подарил Максим, ещё слабо разбираясь в её вкусах и пристрастиях, и которую она не любила – и за размер (туда было нечего поставить, кроме роз в половину её роста, а ей нравились мелкие цветы), и за цвет (какой-то коричневато-красный, а она предпочитала холодные оттенки), и за тяжеловесность. Плавное движение вазы сопровождал какой-то протяжный звон, обернувшийся будильником на том самом айфоне. Гаджет был цел. Максим спал. И только кот сидел на подоконнике со сложным выражением лица, будто он только что вышел из противного Катиного кошмара.
Надо было приготовить ему еды (сублимированных магазинных кормов он не признавал, поскольку был котом старой закалки), отнести на кухню и проследить, чтобы поел: зверь действительно был стар настолько, что порою забывал, в каком месте еда и для чего она. Катя возилась с ним по утрам сама, давая Максиму поваляться в постели ещё минут двадцать-тридцать. В этом было больше любви и нежности, чем кажется, ибо стремительный город не даёт нам передышек, заставляет бежать и бежать, независимо от того, есть у нас на это силы или нет. И когда женщина заслоняет любимого от подгоняющего ритма хоть и на полчаса – это ли не забота?
Планы на день был одновременно велики и просты. Максим едет на встречу с заказчиком, на обратном пути заскочит на свою квартиру (душ, переодеться, позвонить родителям), потом в ЗАГС. Катя ненадолго в офис (договорилась с коллегой, что та её во второй половине дня прикроет от клиентов и начальства), на маникюр (куда ж без него?), потом в ЗАГС.
Дверь за Максимом захлопнулась. Катя поскакала в ванную докрашивать ресницы на левом глазу. Ну и немножко дорасчесаться. И, может быть, выщипать какой-то лишний волосок. И вот здесь ещё раз припудрить. И… Утробный вопль кота прервал превращение Кати в портрет инфанты Марии Терезы. Она выскочила из ванной и уставилась на питомца. Он явно был не в порядке. Ни песен петь, ни сказки говорить. На полу тут и там виднелись мутные неаппетитные пятна. «Кирдык котику», – подумала Катя без каких-либо чувств. И это были последние секунды, когда она была спокойна и как-то даже равнодушно-отстранённа. Потом началось.
Сперва зазвонил телефон: курьер с платьишком, заказанным третьего дня, решил-таки добраться до Кати и будет минут через пятнадцать. Тут котик взвыл ещё раз. Катя одной рукой натягивала джинсы, второй доставала переноску, третьей объясняла курьеру, как ему пройти от метро, а четвёртой набирала на городском телефоне номер такси.
Максим был готов лопнуть от досады. Новенький-кленовенький айфончик остался лежать на принтере в Катиной квартире. Он это обнаружил уже в вагоне метро – хотел посмотреть в календарь и полистать книжку. Пришлось возвращаться.
На проезде, ведущем во двор, Максима обогнало такси. Он увидел, как из подъезда выскочила Катя, схватила у какого-то подошедшего мужика пакет, букет, взяла с лавки большую сумку, юркнула в машину, мужик прыгнул следом. И такси унеслось.
Курьер был с пакетом и букетом – у них, понимаешь ли, акция. И хотел, чтобы ему объяснили про наземный транспорт, потому что на метро ему было неудобно возвращаться. И расписались на двух бумажках. Кате пришлось усадить его в такси, чтобы вывезти к остановке, и по пути подписать бумажки. Одновременно она рассказывала таксисту, как удобнее проехать к ветеринарке, чтобы не встать там и ещё вон там. Кот аккомпанировал короткими воплями. Надрывающегося в сумочке телефона Катя не слышала.
Спустя три часа и одну операцию заплаканной Кате вернули бесчувственного котика. Велели привозить послезавтра на перевязку и проверку катетера, выдали пачку лекарств, проинструктировали, какие лучше использовать шприцы, куда и зачем колоть, – и молитесь, чтобы он это вынес, очень уж пожилой котик.
На мобильном пять пропущенных звонков от Максима, дома записка от него же: «Не ожидал от тебя такого». На звонки не отвечает, к ЗАГСу не пришёл. Выговор на работе даже не огорчил.
До послезавтра ждать не пришлось – ночью у кота начались судороги. В круглосуточной больничке опять были уколы, капельницы, но коту надоело. К послезавтра от кота у Кати остались переноска, миска да лежачок. От Максима не осталось ничего: он не переезжал к Кате, считал, что это ни к чему, только ночевал время от времени. Вот, дескать, поженимся, продадим однушки, купим нормальную квартиру, тогда и заживем вместе – по-настоящему. На звонки по-прежнему не отвечал. Понять, в чём дело, Катя не могла, но за жизнь его не опасалась: судя по фэйсбуку, Максим был не только жив, но и пьян. И даже, кажется, не одинок.
В общем, спустя неделю Катя собрала котовские вещи в большую икеевскую сумку, придавила их большой вазой с самого верха книжного шкафа (всё равно она ей никогда не нравилась) и потащила это добро к мусорке. Возле контейнера стоял ясноглазый парень с молочным котёнком в руках.
– Девушка, миленькая, вам котёночек не нужен? Я спешу очень, мне в ЗАГС надо, заявление подавать, а куда я с ним через полгорода? Да и Ленка нас с ним из дома выгонит. У неё же такса.
– Давайте, – кивнула Катя. Сунула дрожащего хвостатого дурачка за пазуху, вынула из своей сумки вазу, протянула изумлённому парню. – Это подарок вашей Ленке.
И пошла домой.
Мария Амор
Зарок
Прекрасное во всех отношениях лето погибло ради того, чтобы Настя обрела полезный жизненный опыт: когда мужчина начинает рассказывать о своей яхте, не следует упиваться романтическими подробностями, что у судна две мачты, паруса – аж три, а сделано оно шведскими мастерами, мебель в салоне красного дерева, и футов в лохани целых сорок два… Напротив, подобное хвастовство слушательницу должно насторожить, ибо красное дерево, паруса и палуба нуждаются в непрестанном и тщательном уходе.
Вопрос, призванный решить, переводить ли воздыхателя в категорию друга сердца, совсем не «правда, ты любишь меня больше, чем яхту?». Нет, нет и нет, эта планка непомерно высока, а женские непосредственность и неопытность милы, но глупость их полностью не заменяет. Единственное, что необходимо уточнить, – имеется ли на яхте обслуживающий персонал? Потому что если нет, то им неминуемо станет сама гостья.
Сезон навигации начался внедрением в сухопутное девичье сознание суровой флотской дисциплины и прибытием на Гибралтар, к месту зимовки лодки. Впрочем, куда именно, оказалось совершенно несущественным – нигде, кроме дока, начинающей юнге бывать не пришлось, и ничего, кроме ракушек, плотно облепивших днище судна, увидеть не удалось, ибо моллюсков надо было отодрать, а суденышко – перекрасить. «Вот, милая, скребок, – сказал любимый капитан, – а вот – кисть». Отвлекаться не рекомендовалось, яхтсмену не терпелось выйти в плавание.
По окончании каторжных работ счастливая пара оказалась наконец-то на воде. Ну, не в открытом море, понятное дело. Морские переходы – дело редкое, сложное и опасное. Тур Хейердал, конечно, их совершал, но рядовые плейбои предпочитают переползать вдоль берега от одной марины к другой. Потому что знают: как только берег останется вдалеке, море разыграется, в моторе непременно что-то испортится, а пассажирку начнет со страшной силой тошнить, хотя на борт ее взяли не для этого.
В своих глупых девичьих мечтах Настя романтично загорала на палубе в заливе, прыгала с борта в прохладную воду, наслаждалась бокалом красного вина под темным бархатом южной ночи… А в действительности яхта по большей части стояла у причала, и жить так оказалось хоть и экзотично, но приятно в той же мере, как на качающемся автомобильном паркинге. Зато когда стало известно, во сколько обходится стоянка, она смирилась с прижимистостью яхтсмена. Боливару не снести двоих.
Плавать под парусами Насте расхотелось после первой же попытки. Возможно, потому, что при смене галса ее треснуло по макушке, а почистить, высушить, сложить и зачехлить три гигантских, вздувающихся и упирающихся паруса, кроме Насти, было некому.
Редкие моменты идиллического дрейфа она посвещала зубрежке правил навигации по звездам. Это помогло ей удержаться от ехидных замечаний о том, как глупеет лицо мужчины, часами рассматривающего в морской бинокль топлесную часть проносящихся мимо серфисток.
Смирилась Настя и с особенностями круиза: со сложностями спуска воды в унитазе, куда ее надо было каждый раз предварительно накачивать, с тем, что мыться приходилось в море. А, прибыв в новый порт, пришвартовавшись и покончив со всеми формальностями, парочка путешественников шла не любоваться городом, о нет! Они разыскивали местный автобус и тряслись на нем до предыдущей стоянки, потому что у баловней судьбы имелась не только яхта, но и машина, и требовалось ее перегонять, дабы не лишиться ни капли комфорта.
Трудно давалась Насте только необходимость перепрыгивать с борта на далекую твердую землю. Однако яхтовладелец не одобрял сходни, шкрябающие палубный настил, а пришвартовываться впритык к набережной опасался: стеклопластик обшивки – дело нежное, может поцарапаться. Каждому морскому волку следовало решительно преодолеть страх высоты и падения в воду.
Однажды в яхту врезалась соседняя посудина. Капитан остался спасать корабль от погружения на морские глубины с помощью ругательств, а Настя была послана в полицейский участок. Жестами и теми словами, которые ей казались наиболее похожими на испанские, она доходчиво объяснила местному стражу порядка ситуацию: «Отра… э-э-э… каравелла… э-э-э-э… бум! ностра каравелла…»
По возвращении обнаружилось, что несообразительная посыльная умудрилась заполнить неправильную анкету, и получила нагоняй. Вот тут Настя и приняла роковое решение, которое гораздо безопаснее воплощать, находясь в полной независимости в собственном доме, – не позволять себя обижать и воспитывать.
Яхту долго чинили. Лето уже повернуло к осени, до возвращения в Москву осталось рукой подать, когда яхтсмен попрекнул Настю мотовством – ненужным приобретением швейцарского шоколада и неоправданно дорогого вина. Она вспомнила данное себе обещание и попросила, чтобы друг сердца отвез ее на берег.
Яхтсмен и отвез, ожидая слез и раскаяния. Так Настя, без забытого впопыхах телефона, с одной сумкой и малой толикой денег за пазухой, оказалась в ночном порту Пальма-де-Майорка, среди огней казино, морячков в отпуске, проституток и прочих добропорядочных граждан, взявших себе в привычку совершать моцион в такое время в таком месте.
Долгий, многоэтапный путь в Москву включил ночлежку с алжирскими нелегалами, сутки на полу терминала Пальма-де-Майорки и рассвет в Барселоне, запомнившийся гадким порочным парнишей, попытавшимся выхватить сумку. Затем Настю ждала ночь в общем зале студенческого хостела, перелет в Берлин, так как мест на Москву не оказалось, холодный вечер на вокзале, а под конец мытарств – сутки в поезде «Берлин – Москва».
Тут ей повезло: когда она, с новоприобретенной сноровкой бывалого путешественника, расположилась со всеми мыслимыми удобствами на жесткой скамье меж двумя посторонними мужчинами, ее потрясла за плечо попутчица и сообщила, что в ее купе пустует полка.
В дороге Настя не распускалась, не плакала и себя не жалела. Наоборот, поддерживала силу духа самокритикой и все время твердила: «Так мне, дурище, и надо! Буду знать, как доверяться плейбоям с яхтами! Больше ни-ко-гда! Никогда! Клянусь!»
Когда, едва живая, она наконец-то вползла в московскую квартиру, там отчаянно трезвонил телефон.
– Настя! – кричал яхтсмен на другом конце международного провода. – Ты с ума сошла, да? Я тут едва не рехнулся! Ты знаешь, как я испугался?! Я же тебя по всему острову искал! Черт-те что могло случиться! Разве можно так людей пугать?! Я завтра прилетаю и прямо к тебе с аэродрома…
Настя рыдала, шмыгала носом, рассказывала про свои мытарства. Ему пришлось утешать ее, правда, справедливо напоминая, что во всем виновато ее, Настино, бешеное упрямство. В конце разговора она еще раз всхлипнула и ответила:
– И я. Очень, да. Целую.
Повесила трубку, высморкалась, вытерла глаза и подумала, что утром надо успеть в парикмахерскую. И в магазин, купить чего-нибудь. Дом-то совсем пустой, а он с дороги голодный будет…
Платье для счастья
Опостылело Кате казаться административной служащей и заурядной матерью-одиночкой, когда на самом деле она сложна, непредсказуема и саморазрушительна, как Настасья Филипповна или Кармен.
Возможно, дотоле дремавший Катин нонконформизм пробудили Сашкины слова о его бывшей, которая, оказывается, «была не такая, как другие», – а еще уверял, что сам ее бросил! А может, ехидное замечание Маринки: «Вот Жанна никогда не выглядит секретаршей». В ответ на эти вызовы судьбы Катина сложная лунная сущность, ее истинное мятущееся Я расправило крылья и вознеслось над морем постылой, навязанной обстоятельствами ординарности. В запале она смела будничные свитера, банальные блузки и обыденные юбки-карандаши в дальний ящик и твердо решила принять за эталон гардероба эстрадный прикид Леди Гага.
Но нельзя забывать, что должность у Катрин представительная и ответственная. На работе ее ценят не за декламирование Хлебникова невпопад и не за интригующую неадекватность. Поостыв, она выудила из вороха забракованной униформы практически неношенного Кальвина Клайна. Да и ребенка, понятное дело, не стоит пугать своим сложным внутренним миром, он и так от рук отбился. И прокурору в мамином лице она не станет добровольно подкидывать аргументы для излюбленной обвинением версии о том, кто сама виновата во всех своих несчастьях.
И уж совершенно ни к чему метать бисер своей исключительности перед лучшей подругой Анюткой, та только взволнуется, добрая душа. Пусть лучше поможет сшить новое одеяние, соответствующее Катерининому истинному образу. Уже ясно, что одной цепочкой на щиколотке хрен отделаешься, для самовыражения требуется как минимум татуировка на санскрите на копчике.
А вот до Маринкиного сведения пора довести, что, между прочим, Катя давно пишет книгу. О чем – пересказать невозможно, Марин, ты все равно не поймешь, это такой опыт экзистенциализма, выраженный в метафизических образах… Пусть завистница подавится своим язвительным «ты это сама сшила, что ли?».
Вечером, с очередным скандалом уложив сына, Катя-Клеопарта ожидает Сашку. Жемчужные бусы на челе, босая, с шарфом а la Айседора Дункан, с тревожным блеском в очах, со слегка бессвязным, по-ахматовски туманным, порывистым, многозначительным надрывом в речах:
– Я больше так не могу… мне все, все надоело… Ах, оставь, оставь меня!
Устремив загадочный взор на свечу, некоторое время взвешивает, не продекламировать ли любимое, заранее освеженное в памяти – об особенно тонких руках, колени обнявших, – но как-то не удается вставить прочувствованные строки, поэтому Катерина только твердит, что нет, нет сил дальше жить, когда это постоянное, бесцельное, изматывающее умирание… И слезы катятся уже непроизвольно.
А сердечный друг сидит рядом, глазами хлопает, а потом говорит, изрядно обалдевший:
– Ну все вы одинаковы: как ПМС, как прямо хоть в бункере пережидай. Что это у тебя на лбу запуталось?
И бережно пестуемый образ Катрин-Прекрасной-Дамы неумолимо летит, летит степной кобылицей куда-то прямиком к убогости Бедной Лизы, и мнет ковыль последнего самоуважения… Но, по счастью, в этот момент Сашка притягивает упирающуюся Лилит, обнимает, целует и бормочет:
– Раз в месяц имеешь полное право! – И добавляет нежно: – Девочка моя!..
И Катя внезапно понимает, что экстримы в духе Леди Гага совершенно не нужны для счастья, что гораздо больше, чем быть не от мира сего, хочется быть лучше всех. Хотя бы один-единственный день. Причем приглашены будут только самые близкие. И какая глупость, какая нелепая надуманность – этот жемчуг в волосах! Если честно, то даже фата во второй раз уже как-то необязательна.
Для полного счастья нужно только белое, элегантное, безупречное в своей простоте платье.
Заслуженное женское счастье
Трогательное предание о «любви с первого взгляда» может как ничто, украсить семейные легенды, но Лена знала, что в действительности каждая невеста – сама творец маршей Мендельсона и свадебных тортов своего счастья.
Прекрасная жительница Иерусалима Елена до последней возможности эксплуатировала нехитрый рецепт приятной жизни – быть красивой и свободной. Но к тридцати годам прелестный образ юной Наташи Ростовой начал трещать по всем швам, и настала пора полюбить какого-нибудь достойного избранника навеки.
Определив задачу, психолог Лена разработала тактику и стратегию создания счастливого семейного союза. Ради обнаружения подходящего кандидата было решено активно участвовать в культурной жизни столицы, появляться на всех тусовочных мероприятиях, вернисажах, перформансах, лекциях и дипломатических коктейлях. Разумеется, ей были известны и другие злачные места, но обретенные там знакомые охотнее платили за ночное такси, нежели брали замуж, так что имело смысл начать с чего-нибудь возвышенного, вроде вечеров поэзии. Вначале Лене не везло, вплоть до того, что пару раз подкатывались сами поэты. Однако, пребывая в поисках нормального человеческого существования, а не материала для трагических мемуаров, потенциальная невеста рифмоплетов решительно отшила. Лена знала, что романтиков стоит любить в ранней юности, а потом наступает пора перевязать розовой ленточкой вирши, оставшиеся от пылкого чувства, и сложить ихв шкатулочку.
Одетая во что-нибудь невинно-черное и провокативно маленькое, Лена предоставляла всем робким желающим удобный шанс познакомиться. Внимательно изучала каждую вывешенную на выставке картину, неторопливо листала на проходе программку. Терпеливо перечитывала в фойе объявления «Быстрое и безболезненное обрезание опытным раввином с многолетним стажем!», «Наши гаранты подпишутся под любую вашу ссуду!» и «Адвокатская контора Лифшица обеспечит стопроцентный выигрыш в лотерее “Грин-карты”». Спустя некоторое время охотнице улыбнулось счастье – она приметила свой идеал, и «все, что было справа, – стало слева, и все, что было слева, – стало справа», как описал классик Лев Николаевич Толстой столь же переломный момент собственной жизни.
Среди почитателей русскоязычной словестности, обряженных в потертые свитера и треники с лампасами, прекрасный незнакомец приятно выделялся костюмом Хьюго Босса и элегантной стрижкой. Разведка донесла Лене вид занятий – нейрофизиолог, – а также обнадеживающе холостое семейное положение избранного объекта.
Так эффективно, как умели только Арики Шароны и Моше Даяны, Лена пустила в битву заготовленные резервы. Друзья вывели на нее жертву и представили, верные сторонники закрыли пути отступления, оттерли многочисленных конкуренток и по секрету поведали счастливчику, как неслыханно повезло ему заинтересовать собой самую неприступную и красивую женщину столицы.
Некоторое время фанфан-тюльпан еще колебался между ней и какой-то пергидролевой блондинкой, но блондинку не украшали аура доступности и шляпка с вуалеткой. К тому же во время антракта, когда добычу могли отнять или она сама могла сделать рывок на свободу, Лена цепко прихватила нового знакомого под локоть и увела подальше. Туда, где никого не было, к столику с книгами поэта, и весь перерыв демонстрировала принцу свое тонкое понимание верлибра, а блондинке – что ей тут нечем поживиться.
Первое свидание состоялось в вифлеемской Базилике Рождества Христова под Рождество, и ненасытно целующаяся за колоннами парочка безнадежно испортила многочисленным паломникам весь хадж… В конце вечера Лена могла поклясться, что это был блицкриг.
Вскоре суженый переехал из своего холостяцкого убежища на уютную Ленину жилплощадь, однако в омут семейной жизни опрометью не бросался. Целый год девушка на затянувшемся выданье не могла вырвать внятного предложения руки и сердца. Более того, за этот год красавец перестал терпеливо внимать стихам Лениных знакомых, прекратил обегать машину и распахивать перед пассажиркой дверцу, то и дело даже забывал дарить цветы. Но не перестал ее смешить, не забывал радовать и не прекратил волновать. И однажды безнадежно усугубил ситуацию признанием в любви. Не приходится удивляться, что стряслось непредвиденное – охотница попалась в собственный капкан. Лена, до тех пор женщина разумная и осторожная, потеряла голову, забросила все грамотные приемы манипулирования чужим сознанием и, со своей стороны, отчаянно влюбилась.
Барышни, созданные для любви, как итальянский – для музыки! Учитесь на примере Лены, не ставьте одним махом на кон все состояние своей души! Играйте по мелочи, пока не определятся намерения противника. Придерживайте свои прекрасные порывы, чтобы они не пропали втуне. Задумайтесь: не потому ли он с вами, что это решает его жилищный вопрос? Заранее выясните: что будет, когда вы дойдете до моста жизненно важного решения? Собирается ли избранный попутчик перенести вас через него, всю в подвенечно-белом, или бросит на переправе? Взвешивайте почаще и поточнее, равноценна ли отдача понесенному вами расходу доброго имени и невинности. Ищите ценники на подарках.
Ибо на что может рассчитывать женщина, неосмотрительно заплутавшая в дебрях чувств, не оставившая спасительных следов-крошек и безнадежно потерявшая обратную тропинку к равнодушию? На то, что страшнее смерти ничему не бывать, что судьбу можно запугать собственной безрассудностью? Вместо того чтобы полагаться на собственную квартиру, машину и хорошую работу, неосмотрительная Лена сделала ставку на верность, нежность и любовь.
И еще на то, что всю неделю, пока ее машина пребудет в ремонте, бывший учитель вождения и друг-любовник, а ныне – просто добрый приятель Максим не поленится подвозить ее с работы и демонстративно провожать до самой двери.
На седьмой день, после особо затянувшегося прощания с Максимом, Лена наконец-то услышала от суженого долгожданный вопрос. И потеряла голову настолько, что ответила категорическим согласием с неприличной поспешностью.
Если женщина от большого ума полюбит так, что только смерть представляется спасительной сеткой под трапецией ее безумной страсти, тогда – запомните мое предостережение, неосторожные девы! – в ее жизни неминуемо наступит день, когда ей еще придется сердиться на своего избранника. Хотя бы за то, что он злостно не ставит посуду в посудомойку, упорно швыряет рюкзак посреди прохода и много лет кряду разбрасывает грязные носки по всему дому.
Елена Касьян
Про орехи. И про Костика
Марина уехала к маме в деревню почти на всё лето. Свежий воздух, ягоды, парное молоко. Да и вообще, как-то легче вдали от города, от этой глупой истории с начальником, от сплетен, от бессонницы, от молчащего телефона. Мама ничего не спрашивала, хотя было понятно, что переживает. Такие открывались перспективы, такая удачная партия.
«Дура, дура! – думает Марина. – Как я могла так вляпаться?»
А здесь время текло неспешно и спокойно. Марина расслабилась, почувствовала себя уверенней, кожа покрылась загаром, волосы чуть выгорели. Она собирала их в тугой хвост и становилась похожа на старшеклассницу.
Новый сосед свешивался через забор и угощал сливами, улыбался, краснел, как мальчишка. Мама нахваливала его Марине, хотя что она могла о нём знать? Зовут Константином, не женат, строит дом, работает механиком в мастерской, ни с кем не гуляет.
Грецкие орехи срывали прямо с дерева. Скоблили зелёную подсохшую кожицу, загоняя под ногти мякоть. Снимали тонкую плёночку, обнажая белое тело ореха, стыдливое и упругое, как у девственницы. Сбор первых орехов – особая сладость.
Марина думала, что это даже лучше, чем собирать какую-нибудь клубнику, без проблем ложащуюся на язык, мягкую и текущую соком.
Приходил сосед. Ждал у калитки.
Рыжая Боба заливалась лаем. Гудели осы. Бормотал на своём соседский индюк.
Мама говорила: «Иди уж, иди! Свистит же, боже ты мой, иди!»
А руки не отмываются никаким мылом. Прячешь в карманы сарафана, и там, в карманах, продолжаешь оттирать пальцы.
Соседа хотелось называть Костиком, так он был молод и стеснителен, да и вёл себя, как школьник. А он и не возражал. Говорил, что его так бабушка величала. «Костик, в попе гвоздик». А сам всё время смеялся и краснел.
«Господи, зачем мне это надо? – думала Марина. – Детский сад какой-то…»
Он умел свистеть, жонглировать тремя предметами и доставать языком до кончика носа.
Костик думал, что влюблён в Марину. А она думала, что Костик дурак.
И если бы он не хвалил её непрестанно, не рассыпался в комплиментах, было бы вовсе скучно. Но ей было почти нормально, и они шли гулять к реке. И шли в тир, стрелять по бочонкам. И Марина два раза промахнулась, а три попала. А Костик вообще не попал ни разу.
А вечером он царапал ключом на лавочке – «Маша». И на поручне возле магазина – «Маша». И на задней стенке тира – «Маша».
Он доставал языком до носа и думал, что Марина в него влюблена. А она думала, какой же он дурак, господи боже мой! И зачем ей всё это надо?
А ещё он позвал её в кино однажды. И отгладил стрелки на выходных брюках.
И купил билеты. И, наверное, сладких петушков на палочке или стакан малины (почему-то ей казалось, что именно так всё и должно с ним происходить) …
Но Марина об этом не узнала, потому что она не пошла. Она забыла.
Костик ждал-ждал, ел малину, наверное, ел петушков, билеты рвал на мелкие кусочки.
Потом стоял в темноте у калитки и свистел, свистел…
– Ну выйди уже! Свистит же, ну! – говорила мама.
– Меня нет! Скажи, что меня нет…
А потом Марине становилось скучно, и она окликала его через забор, как ни в чём не бывало.
И он радовался, этот Костик, и вёл её к реке, и покупал мороженое.
А потом как-то поехал в город и купил фотоаппарат. И сразу прибежал к Марине, и снимал её весь день, весь день, весь день. А она кривлялась, показывала ему язык, говорила, что он не умеет, что неправильно, что глупый…
И она к нему привыкала понемногу, к этому Костику.
И однажды даже подумала, что надо бы его поцеловать уже разок. Ну и вообще, как-то надо уже… И как маленькая, тренировалась у зеркала запрокидывать голову эффектно, чтобы волосы развевались. И думала, как красивее, если поднимать одну ножку (так «ах», как в кино) или не поднимать?
«Господи, что за глупость? Что я делаю? – спохватывалась она и отворачивалась от зеркала. – Взрослая женщина, а веду себя…»
А назавтра Марина накрасила ногти красным лаком и пошла к Костику в мастерскую.
Идёт-идёт себе мимо магазина – дети играют в догонялки.
Идёт-идёт мимо кинотеатра – мальчишки толпятся, ждут кого-то.
Идёт-идёт мимо тира – парочка на ступеньках целуется…
Парочка целуется… Костик с какой-то белобрысой… Не может быть!
Её Костик! С какой-то чужой белобрысой!
И она заворачивает за угол, прилипает спиной к стенке и не может дышать.
И слёзы катятся, и злость такая, и обида, и страх, и совсем не может дышать.
И она так минут тридцать стояла.
А потом ничего. Постояла и пошла себе домой.
Шла и думала: для того чтобы понять невозможное, оказывается, достаточно тридцати минут.
Пришла домой и говорит:
– Мам, а пойдём чистить орехи, а?
А мама отвечает:
– Да там уж и чистить-то нечего, боже ж мой! Мы же только вчера с тобой…
– А пойдём всё равно.
И вечером Марина смывает с рук ореховый жёлто-коричневый сок. Вместе с красным лаком смывает, вместе с тиром, с кино, с мороженым, с Костиком этим, с его вечным свистом, вместе с этим уходящим летом и со своим дурацким прошлым. И у неё понемногу светлеет на душе. И она плачет легко, как в детстве. И совсем не потому, что плохо, а потому что хорошо. Как хорошо-то, Господи, как хорошо…
А не пошли бы вы…
Два раза в неделю Семён Янович звонит бывшей жене и справляется о её самочувствии.
Разговоры их не очень разнообразны.
– Как твоё самочувствие, Раечка? – спрашивает Семён Янович.
– Хорошо, Сёма. У меня всё хорошо, – неизменно отвечает Раечка.
– Как на работе? Как вообще?
Под «вообще» Семён Янович подразумевает нового Раечкиного мужа Аркадия.
Учитывая, что этот брак длится третий год, муж не такой уж и новый. Хотя Семён Янович до сих пор считает развод каким-то недоразумением.
Аркадий на пару лет младше Раечки и ощутимо младше своего предшественника. Он также ощутимо успешнее, здоровее и, чего уж скрывать, темпераментнее.
А Раечка – женщина видная. Семён Янович долго её добивался в своё время. Его покойная мама всегда говорила: «Сёма, чем труднее женщину завоевать, тем дороже победа».
– У нас с Аркашей всё в порядке, Сёма, – говорит Раечка. – Спасибо, что позвонил. Береги себя, – добавляет Раечка и кладёт трубку.
– А не пошла бы ты, Раечка! – в сердцах говорит Семён Янович и идёт курить на балкон.
С тех пор как у него разыгралась язва, он старается меньше курить и завтракает исключительно овсянкой.
– А что, у нас сегодня среда уже? – спрашивает Аркадий, выходя из ванной.
Он ловко перебрасывает полотенце с одного плеча на другое, хлопает Раечку по попе и садится к столу.
– Ну ты же слышал, – смущённо улыбается Раечка и ставит чайник.
Читать бесплатно другие книги:
