Одна женщина, один мужчина (сборник) Михалкова Елена
– Позвольте, – возмутился молодой человек, – как это так? Верните деньги!
Но цыганка продолжала терпеливо растолковывать, что деньги отправились в астральное путешествие и извлечь их оттуда невозможно, а надо просто подождать. Дня три.
– Хорошо, – сдался наконец герой, – но как же я доеду до Москвы? Билет-то стоит рупь двадцать!
Цыганка, выразив сочувствие, предположила, что добрые люди помогут. Эта фраза навела героя на мысль.
– Одолжите мне хотя бы рубль! – попросил он. – Вы же не хотите, чтобы я, больной, без денег, остался в Можайске?
Цыганка была поражена таким оборотом событий и безропотно достала откуда-то из глубин юбки мятый рубль. Герой был очень признателен, потому что у нее голодал маленький ребенок и она собиралась на этот рубль купить хлеба и молока. Но цыганка сказала, что ребенок, так и быть, перебьется.
Все же оставалась проблема: где добыть недостающие двадцать копеек? Еще раз напомню, что молодой человек был в жару и плохо соображал. Поэтому он подошел к пивному ларьку, где стояла кучка хулиганов и отвратительно ругалась, сплевывая.
– Друзья, – обратился к ним молодой человек, – одолжите мне, пожалуйста, двадцать копеек.
Хулиганы повернулись к нему. Молчание затянулось. Наконец один из них, видимо, главный, спросил, не скрывая изумления:
– Это зачем?
– На билет не хватает, – сокрушенно ответил молодой человек, и хулиганы разразились хриплым хохотом.
– Ты что, билеты покупаешь, что ли? – отсмеявшись, спросил главный хулиган. – Ну ты, бля, даешь! – И они, отвернувшись, продолжили беседу.
Уж и не вспомнить, как молодой человек добрался до Москвы. В дороге он то засыпал, то просыпался в поту, и все ему мерещились контролеры. Наконец он открыл дверь квартиры и рухнул в постель, успев только выпить аспирина и полстакана водки из морозилки.
Но едва он сомкнул вежды, как загремел телефон – а он уж отвык от этого звука за три недели на картошке. Чертыхаясь и путаясь в одеяле, несчастный вскочил и подбежал к аппарату.
Звонила его одноклассница, нежная блондинка Маша, в которую он тайно влюбился перед выпуском, да так и не признался. Маша увидела его из окна, когда он из последних сил брел к дому, и обеспокоилась: здоров ли он, не нужна ли помощь. Тронутый, он даже несколько преувеличил тяжесть своего состояния, и Маша пообещала попозже зайти и позаботиться о нем.
Герой, хоть и обрадовался, все же уснул, а вскоре его опять поднял звонок – на этот раз от его… ну, официальной подруги. Брюнетки. Она узнала случайно, что он заболел, и желала немедленно приехать и спасти любимого.
Молодой человек было согласился и тут вспомнил про Машу. С большим трудом он отбился от предложения, сославшись на маму, бабушку и еще что-то. Похоже, подруга ему не очень поверила, потому что распрощалась сухо.
Ну что тут дальше скажешь? Маша была самоотверженна в помощи, да и потом тоже. Как говорится, в здоровье и в болезни, в горе и в радости. Молодой человек на ней женился. Правда, потом развелся.
Но вот что удивительно: через много лет они все трое, включая брюнетку, случайно встретились у теплого моря, в городе Сан-Диего и очень друг другу обрадовались! Впрочем, до той поры много всего произошло. Даже трояк молодой человек однажды неожиданно обнаружил в кармане, и очень кстати, потому что ему, по обыкновению, срочно надо было опохмелиться.
Александра Тайц
Вчерашние новости
– Я вчера смотрела «Си-Эн-Эн», – щебетала Сюзан, розовая после душа, – и представляешь, одна женщина…
– Да, дорогая, – энергично ответил Фрэнк и открыл «Нью-Йорк таймс».
– …пришлось ей, болезной, работать в магазине кассиршей, вот тебе и Йель! – победно заключила Сюзан.
– Да что ты говоришь?! – сказал Фрэнк. – Надо же!
А через несколько минут вдруг донеслось:
– …А вокруг нее летали слоны, ну все такое…
Он насторожился и прислушался.
– …и представляешь, оказалось, если смешать этот лак для волос с пропанолом один к трем, то получится невиданной силы галлюциноген!
– А откуда это известно? – удивился Фрэнк.
– Фрэнк!
– Ах, да! Да, дорогая, удивительно интересно!
– Так вот, – продолжила Сюзан, – а еще в «Си-Эн-Эн» говорили, что одну женщину посадили в тюрьму. И она там потолстела на сто фунтов от сидячей жизни.
Фрэнк смерил взглядом объемистый зад супруги.
– Да, дорогая, – произнес он осторожно, – и что?
– А потом ее выпустили, и она за месяц похудела обратно! Потому что ела только цветную капусту и занималась сексом четыре раза в день! – Тут Сюзан хихикнула и многозначительно посмотрела на мужа.
– Вот ведь как бывает! – с чувством сказал Фрэнк, сложил газету, чмокнул жену в прохладный лоб и пошел на работу.
Девушка напротив была вся какая-то фиолетовая. Фиолетовые туфли, сиреневый игривый костюмчик, фиолетовые острые ногти. Остренький (не фиолетовый) носик, строго сжатые фиолетовые губки. Стервочка. Фрэнку такие нравились – немножко опасные, немножко дурочки. Обычно у них низкий голос и плавные жесты… Вдруг девушка улыбнулась и кивнула ему как знакомому.
– Хай, – вежливо сказал Фрэнк, – давно не виделись…
– А мы разве знакомы? – удивилась девушка.
– Просто мне показалось, будто вы меня знаете.
– А мне – что вы меня! – Девушка рассмеялась и глазами показала на свободное место рядом – садитесь, мол, поболтаем.
Тут Фрэнк понял, что действительно где-то виделся с фиолетовой феей. На какой-то вечеринке, что ли?
– Фрэнк, – он протянул руку. – И я уверен, что мы с вами знакомы. Вы кто по специальности?
– Лариса, – девушка крепко пожала протянутую руку, – теоретический физик. А вы?
– Вау. А я далеко не так крут. – Фрэнк посмотрел на фею другими глазами. Теоретический физик, ничего себе.
– Да ну. – Лариса поморщилась. – Фигня. Именно что теоретический. Работы по специальности нет, работаю черт-те кем. В Мэйсисе.
Фрэнк грустно покивал.
– Да вот я тоже, знаете… Заканчивал журналистику, столько планов было, и куда все делось?
– Надо же. – Девушка снова улыбнулась. – А у меня был знакомый журналист! Мы в тюрьме познакомились. Он у меня интервью брал.
– Как это? – удивился Фрэнк.
– Так получилось. Я в это время… Ой, моя остановка! – Фиолетовая Лариса подхватила сумку.
– Уже? – расстроился Фрэнк. – Но вы же не рассказали… А может…
Фея еще раз ослепительно улыбнулась и направилась к выходу – но вдруг обернулась.
– А знаете что? – сказала она. – Давайте на ланч как-нибудь сходим? – протянула Фрэнку визитку, улыбнулась и ловко выскользнула из набитого вагона – как нож сквозь масло.
– Я вчера смотрела «Си-Эн-Эн», – сказала Сюзан, – и там рассказывали, что у одной женщины из Греции было скверное зрение!
Фрэнк открыл «Нью-Йорк таймс» и намазал тост джемом.
– …Она стала видеть даже прошлое и будущее! – услышал он через некоторое время. – Потому что именно в этой воде содержатся молекулы памяти, которые… И представляешь, в «Си-Эн-Эн» рассказывали… Одна женщина от самого Багдада шла пешком, потому что у нее была аллергия на кардамон, и поэтому… О, а в вечерних новостях… Одна женщина пала жертвой судебного произвола, так и написано! Интересно, чего она наделала… Объявили подписку… И у нее оказалось два миллиона долларов, прям вот в почтовом ящике!
– Милая, это необычайно интересно! – восхитился Фрэнк и перешел к спортивной хронике.
– …И вот они прибегают на стоянку, а там огромные следы!.. И представляешь, на высоте двадцать тысяч футов! Но все обошлось, ребеночек здоровенький вышел! – радостно закончила Сюзанна.
– Слава богу! – обрадовался Фрэнк, сложил газету, поцеловал жену в лоб и пошел на работу.
– Надо было еще вчера позвонить, – ругал себя Фрэнк, разглядывая визитку фиолетовой Ларисы. – Сразу надо было! А теперь она поди и забыла, какой-такой Фрэнк, скажет… Но откуда ж я ее помню?
– Ой, Фрэнк, – раздался низкий фиолетовый голос в трубке. – Отлично! Конечно, пойдем! Вот прямо сейчас и пойдем, хотите? Рядом со мной есть чудное греческое место, готовят точно как моя мама, я его обожаю. Пойдем?
Сегодня Лариса была вся в нежно-зеленых полутонах, с ниткой зеленых круглых бус на белой шее.
– Красивые бусы! – похвалил Фрэнк.
– Да, очень. Жалко, что я их потеряю вечером, – непонятно ответила она. – Я их в Индии покупала…
Заказали ланч.
– На гарнир сегодня наша фирменная цветная капуста, – сообщила официантка. – В сухариках, очень вкусно!
– А можно что-нибудь другое? – попросила вдруг Лариса и, обернувшись к Фрэнку, добавила: – Я однажды в юности целый месяц ела только цветную капусту. Не могу больше!
– Вы начали про журналиста, – напомнил Фрэнк.
– А! Да! Ой, это ужасно смешная история. Дело в том, что у нас в колледже была идиотская традиция, мы каждую весну собирались большой толпой, одни девчонки, – и бегали по кампусу голые. А я забыла, что голая, и в таком виде прямо и пошла по улице. В магазин заявилась…
– Вы Йель, что ли, заканчивали? – догадался Фрэнк.
– Ну да! И меня, разумеется, забрали… А этот молодой человек меня спас, написал статью в газете…
– Я бы про вас не только статью, я б роман написал! – с чувством выпалил Фрэнк.
– Да ну вас, – смутилась Лариса.
– Ну тогда фильм снял бы! Вы очень красиво двигаетесь.
Тут Фрэнк расхрабрился и жестами показал – как именно. Довольно, впрочем, сдержанно.
– Ага! Можно снять, например, триллер! Ну или фильм ужасов, – кивнула Лариса важно, и оба рассмеялись.
С Ларисой было легко и приятно – можно было болтать обо всем на свете. Однако Фрэнка все время волновало, что он откуда-то знает эту милую даму. Но откуда?
– Лариса, а вы горы любите? – спросил он наугад. В колледже он немного занимался альпинизмом – может, там и встречались?
– Очень, – обрадовалась Лариса, – но я-то что! А вот Синди, это моя дочка, – пояснила она, – она прямо там, в Гималаях, и родилась! Она, представляете, еще совсем маленькой была – рисовала только горы! И маленьких таких человечков сверху. Это, мол, мама. Это папа… Папу-то она никогда не видела, только по телевизору… Но рисовала все равно!
– Как по телевизору?
– В передаче «Что мы знаем о снежном человеке», – саркастически фыркнула Лариса. – Папа у нас был тот еще тип… Да что мы все обо мне? Расскажите-ка про себя. Вы кем работаете?
– Я вчера смотрела «Си-Эн-Эн», – сказала Сюзан, наливая кофе. – Так вот, говорят, одна женщина…
– Да что ты, дорогая?! – удивился Фрэнк и развернул «Нью-Йорк таймс».
– …Оказалось, что на самом деле… – долетал до него откуда-то издалика голос Сюзан, – …щупальца! …с Юпитера, но точно неизвестно… С пятьдесят шестого этажа…
Он кивал и невидящими глазами смотрел в газету. Сегодня за завтраком Фрэнк был особенно рассеян. Он обдумывал, как бы половчее сделать решительный шаг – пригласить Ларису на ужин с вином и закономерным исходом. Сколько можно ходить на ланч, в конце концов, неделю уже ходим!
Фрэнк тщательно подготовился. Еще на прошлой неделе объявил Сюзан, что у него важный обед с японскими коллегами, и, возможно, он затянется допоздна. «Ты же знаешь этих азиатов, – небрежно говорил он, – у них законы, черт возьми, гостеприимства! Наверняка придется тащиться к ним в отель на коньяк. Да они еще пить не умеют… Беда!»
Фрэнк сложил газету, особенно нежно поцеловал жену в пахнущий душистым мылом и огуречным кремом лоб и пошел на работу.
Лариса отнеслась к предложению удивительно безмятежно.
– Обожаю французскую кухню, – обрадовалась она, – вот прямо сегодня? Класс! Но я же не одета для ресторана, я успею переодеться?
Фрэнк, чувствуя растущие за спиной крылья и сладостное томление в паху, смело предложил закончить работу чуть раньше и вместе купить нужный наряд. И снова Лариса необычайно быстро согласилась – не ломалась, не смущалась, лишь деловито заметила, что сможет уйти в пять.
Платье нашлось около шести, в половине седьмого они уже ели устриц, а в четверть девятого, взявшись за руки, бежали по Пятой авеню, омываемые потоками первого весеннего ливня. Фрэнк ошалел от восторга и вседозволенности, перепрыгивал лужи и кричал что-то неразборчивое, Лариса придерживала подол непоправимо мокрого платья, смеялась и прижималась к нему мокрым шелковым боком.
– «Хилтон!» – показала она на стеклянно-золотые двери и сияющий вестибюль отеля за ними. – Пойдем? На самый-самый высокий этаж, правда?
Любезный портье проводил мокрую парочку до номера, подчеркнуто не обращая внимания на расплывающиеся под их ногами лужи. Взял чаевые и тихонько прикрыл за собой дверь. Верхний свет он предусмотрительно не зажег, оставив номер погруженным в интимный полумрак.
Фрэнк протянул обе руки к своей прекрасной даме, и она нежно улыбнулась в ответ. Потом робко придвинулась ближе и наконец обняла его за шею. Он положил руку Ларисе на грудь, заглянул в лицо – и обомлел.
Глаза феи светились в темноте ровным, темно-зеленым светом. Фрэнк моргнул, отгоняя морок, и в этот момент у него под ладонью что-то энергично задвигалось. Он отдернул пальцы.
Из декольте дамы к горлу Фрэнка тянулись светящиеся щупальца. Он рванулся к двери, но тут руки возлюбленной напряглись, словно два стальных каната, и сомкнулись на шее Фрэнка, а из широко улыбающегося рта плеснуло зеленой едко пахнущей жидкостью.
– Я вчера смотрела «Си-Эн-Эн», – взорвалась внезапно голова голосом Сюзан. – Говорят, одна женщина оказалась никакая не женщина, а гигантский спрут, и под кожей у нее – щупальца! И говорят, что с Юпитера, но точно неизвестно. Последнюю свою жертву она выбросила с пятьдесят шестого этажа…
Кирилл Готовцев
Одна женщина
Одна женщина заставила себя отойти от зеркала, но даже это насилие над личностью не смогло испортить ей настроение. Прекрасный день только начинался, она была чудо как хороша, настроение было прекрасным, вечер обещал быть томным, в общем, один сплошной праздник. Жизнь у Тамары у-да-лась.
Впрочем, ничего другого и быть-то не могло, такая жизнь предначертана ей судьбой, с самого начала, с самого рождения. Конечно, ее родители могли бы быть поизящнее душой, потоньше воспитанием, да и происхождением они не блистали, но, по счастью, в этом не оказалось проблемы. Осознание, КОГО им выпало счастье принести домой из роддома, посетило их сразу. Во всяком случае, Тамара не помнила, чтобы когда-то эти скучные и местами даже ограниченные люди считали ее себе ровней. Никогда. Ни разу за все время. Ни малейшего сомнения в том, что волею судьбы в их семье растет настоящая принцесса, из тех, чей удел повелевать и нести в мир чудо своего таланта, ни капли колебания не замечала Тамара у себя дома. Вне всякого сомнения, ее рождение стало для них настоящим чудом.
«Интересно, а все же, как они догадались? – раздумывала Принцесса еще вчера, расчесывая перед зеркалом волосы. – Неужели я была такой прекрасной и умной еще в младенчестве? По-моему, дети все такие одинаковые…»
Но сегодня ей было не до пустых раздумий. Ее ждал свет, она сегодня была снова готова блистать, скрашивая серые дни своего народа. Ее свита, должно быть, заждалась. Тамара бросила последний взгляд в зеркало и, широко улыбнувшись, покинула свои покои.
Во дворе светило солнце. Май уже почти заканчивался, поздняя весна постепенно уступала лету, разве что грязная куча, наваленная дворником за долгую зиму, сочилась последними остатками жижи. Тамара аккуратно обогнула разрытый еще с осени водопровод и пошла к остановке маршрутки, привычно не обращая внимания на замерший в восхищении народ, которому было даровано счастье жить с ней по соседству. Через минуту ожидания она грациозно села в подъехавшую машину и отбыла, величественно и твердо.
Чем Тома так приглянулась Герасиму, он и сам не очень знал. Довольно заурядная девица, приземистая, с тусклыми мышиными волосами, короткими пальцами и не сильно следящая за собой, она была совсем не той девушкой, какую он хотел видеть рядом. Ему всегда нравились высокие, даже крупные, лишь бы с осанкой, с властными глазами, такие королевы, перед которыми хотелось выглядеть лучше и спину держать ровнее. Не то что квашня Томка.
А главное, что бесило Геру, ну пусть внешностью не вышла и умом не блещет, пусть, что уж греха таить, звучное старинное имя было чуть ли не единственным выдающимся пунктом в его собственном резюме, но пусть бы она хоть характером удалась? Томина заносчивость еще в институте была притчей во языцех, даже обеспечила ей пропуск в тусовки, правда, в качестве бесплатного развлечения. Вне зависимости от того, раздавала она «свои милости» или, напротив, «гневалась», это было умопомрачительно комично, если, конечно, не воспринимать всерьез. Возможно, жалость к самовлюбленной дурнушке и толкнула к ней Герасима, может, протест против тех, кто его самого не слишком привечал и держал на дистанции.
В любом случае, после института Тома стала практически единственной, с кем он поддерживал контакт. Это было сродни мазохизму. Она дико, бешено, люто раздражала Герасима, но стоило ему неделю не встретиться с ней, он начинал скучать, злясь уже на самого себя.
Вот и сегодня ему предстояло веселье, отвязаться от которого не удавалось еще ни разу, хотя это было самое скучное развлечение из всех, которые он мог только себе вообразить. Он будет сопровождать Тамару на «светский раут». Так она называла дурацкие сборища, которые местный активист каких-то не менее дурацких тренингов то ли по этикету, то ли по пикапу устраивал с целью выловить очередные жертвы.
Организатор он был никакой, и мало кто приходил на эти мероприятия третий раз, кроме, разумеется, Тамары. Гера с удовольствием бы отказался от столь «привлекательного» мероприятия, но тогда Тома пошла бы туда одна и над ней бы там посмеялись. Один раз так уже было, и Герасим тогда еще пообещал себе, что больше никогда не даст ее в обиду. Странная и несносная, она была его другом, а за друзей он всегда стоял горой. Как жаль, что она настолько не в его вкусе.
Герасим опаздывал уже на две минуты, но это не могло испортить ее настроение, так же как и легкая усталость от насыщенного дня. Жалкий слизняк не имеет даже понятия, какое неуважение и невнимание он проявляет по отношению к ней, милостиво разрешившей ему сопровождать ее в общество, куда ему самому никогда не было хода. «Приятно, что всегда под рукой верный вассал, с которого начнется ее будущая свита, но бог мой, неужели ты не мог послать мне кого-нибудь с более чистым сердцем?» – думала Тамара, прогуливаясь в свете зажегшихся фонарей. Он, конечно, хорош собой, да и рассказчик блестящий, но ей всегда казалось, что рядом должен быть кто-то самоотверженный, добрый, с честными намерениями и невинной душой. Совсем другой, совсем… Так жаль…
Марвин отпил еще маленький глоток кисловатого вина, поморщился и, небрежно махнув пальцами, стер из воздуха изображение спешащего крепкого юноши с правильными тонкими чертами лица, благородная внешность которого контрастировала с нелепой курткой грязно-болотного оттенка. Его лицо, еще секунду назад искаженное гримасой брезгливости, теперь выражало заинтересованность.
– Мессир, и что же, вы придерживаетесь канонической формулы реализации? – обратился он к тучному джентльмену, развалившемуся в соседнем кресле. – Мне казалось, эта формула с поцелуем давно уже вышла из моды. Классика, конечно, но вы так все запутали.
– Мой дорогой Марвин, – толстяк прямо-таки излучал удовлетворение от того, как впечатлил давнего приятеля, – ну конечно, это классическая задача упаковки кармической пары в неустойчивую диссонирующую конструкцию. Здесь упражнение не для них, а для вас. Как вы думаете, кто из них в этой конструкции – Лягушка?
Тимофей Шевяков
Игра на чужом поле
Их спор был бесконечным, как ожидание официанта в «Шоколаднице». Они успели позабыть, с чего все началось, остались азарт и желание одержать верх. Улыбки и спокойный тон могли ввести в заблуждение разве что совершенно бесчувственного человека. Воздух над столом, казалось, гудел и искрился.
– …Хорошо, давай поставим вопрос иначе – может ли человек сам, без чьей-либо помощи, уничтожить свои чувства к другому? Сознательно, подчеркну! – Девушка победно посмотрела на собеседника.
Тот усмехнулся.
– Ты заставляешь меня играть на своем поле. Хорошо. Только правила будут моими. И – посмотрим на результат.
Девушка закусила губу и чуть погодя, явно нехотя, кивнула.
Мы были знакомы очень давно – еще со школы. Время и судьба кидали нас из стороны в сторону – мы встречались, расходились, возвращались, ругались и разбегались вновь. Единственное оставалось неизменным – мы любили друг друга, хоть признавать это порою было нелегко. В конце концов нам надоела эта бесконечная болтанка, и, сойдясь в очередной раз и всласть наорав друг на друга, мы наконец поженились. Трудно сказать, кому от этого стало более легко – то ли нам двоим, то ли нашим друзьям и знакомым, уставшим от наблюдения за бесконечной мелодрамой.
– Алексей, согласны ли вы…
– Светлана, согласны ли вы…
Согласны, согласны. Уже лет десять как согласны.
– Поздравляю вас… Теперь можете…
Можем, ох как можем.
Еще лет пятнадцать мы жили долго и счастливо, почти не ссорясь, практически не ругаясь. Наверное, со стороны мы казались идеальной парой – ну а что тут еще сказать? Любим друг друга, любим двух своих детей, в доме все идеально… Тошно-то как. И, собственно, нельзя сказать, что я разлюбил Светку, что надоело мне это все. Нет. По-другому. Есть такое старое слово – «обрыдло». Вот оно самое со мной и произошло. Вроде и замечательно все, а жить не хочется. А потом появилась она. Ну да, моложе Светки лет на десять, «бес в ребро» и все такое. Шустрая, язвительная, милая Анна.
Пытаюсь вспомнить сейчас, как мы встретились в первый раз, – и не могу, как в тумане все. То ли на какой-то выставке у нее упал буклет, а я поднял и подал. То ли у кого-то на дне рождения меня представили как «старого балагура», а она сказала, что со «старым» понятно, а насчет «балагура» посмотрим. То ли… Не помню, потом закрутилось так, что для меня все слилось в один бесконечно счастливый день. День, длившийся полгода.
– Лешка, родной мой, я ухожу. Совсем. Есть другой человек, которого я люблю… Которого я полюбила совсем недавно. Но я знаю, что хочу быть с ним вместе. Ты чудный, но… Прости.
Гудки в трубке. Она не дала мне сказать ни слова. Понятное дело, я, старый балагур, уговорил бы ее подождать, повременить, поговорить об этом при встрече. Конечно, это ничего бы не изменило, прекрасно это понимаю. Толку-то. Ей нужен тот, кто готов быть вместе с ней. А я не для того без малого десять лет добивался Светки, чтобы в одночасье все переменить. Да и сорок с лишним – не тот возраст, чтобы начинать личную жизнь с нуля. Опять же, Анька меня моложе, что будет лет через… Ох, вот же дрянь какая из меня полезла. Тьфу. Ладно, что случилось – то случилось, назад пленку не открутишь.
Светлана сидела в прихожей с совершенно потерянным видом. В гостиной писклявыми голосами бормотал телевизор – дети смотрели мультики и не слышали, как пришла мама. А ей впервые хотелось плюнуть на все и тихо уйти. Хоть на неделю убежать куда-нибудь, чтобы понять, что произошло. Ну или хотя бы попробовать выкинуть последние полгода из головы, забыть как кошмарный сон. Впрочем, почему кошмарный-то? Прекрасный был сон, все, как в дымке – встречи, цветы, прогулки, рестораны, поцелуи и далее, далее, далее.
– Свет, тебе плохо?
Она даже не услышала, как открылась дверь. Алексей стоял перед ней, немного театрально преклонив колено, и держал за руки.
– Све-е-т. Врача вызвать?
– Не надо, Леш. Я просто устала.
Она хотела сказать еще какую-то дежурную ложь про погоду, осень, дураков на работе, – но горло перехватило, и она заплакала – не так, как плачут взрослые – картинно или же истерично. Нет, она заплакала так, как плачут маленькие дети, впервые испугавшись чего-то – вздрагивая, подвывая и захлебываясь слезами.
– Лешка, я не могу так больше, это гадко, мне надо уйти… – И еще много, много слов болезненной скороговоркой – чтобы выплеснуть, избавиться, забыть.
Алексей крепко прижимал Светку к себе и безуспешно старался ничего не слышать, просто чтобы не сойти с ума, потому что…
Они встретились полгода назад, в самом начале весны. Это было маленькое кафе с только что открывшейся верандой на три столика. Март был удивительно теплым, снег стаял в считанные дни – и не было никакого желания сидеть в душном помещении. Но на улице – увы и ах – не нашлось свободного места.
– Садитесь, я уже ухожу! – Молодой человек вскочил и отодвинул стул. Чашка его была полна кофе, он беззастенчиво врал, но Светлане это было почему-то приятно. То ли потому, что с мужем они познакомились точно так же, то ли потому, что парень ей чем-то неуловимо напомнил Алексея в молодости, то ли оттого, что женщине за сорок приятно внимание мужчины, который ее существенно моложе.
Его звали Антоном, он был мил, неназойлив и очень предупредителен. Представившись, он залпом допил кофе, поклонился и сказал, что не хочет мешать и вообще он уже уходил, но будет очень благодарен, если представится возможность когда-нибудь в будущем повидать… Будущее наступило через неделю. Антон явился с букетом формальных роз – но, узнав, что Светлана предпочитает лилии, букет изъял, отлучился на десять минут и вернулся с охапкой лилий.
Они могли разговаривать часами, гулять по городу, – и в один прекрасный день признались друг другу в любви. Света понимала, что это сумасшествие, но ничего не могла с собой поделать. Каждый раз, оставляя на улице букет лилий, она понимала, что бесконечно это продолжаться не может, что-то надо делать, пора прекращать, потому что дети и Алексей…
А потом: «Нам было хорошо вдвоем, но мы оба знаем, что ты не уйдешь из семьи». Это ее слова, ее роль, это он должен был плакать и падать на колени, умоляя остаться. Она сильная, состоявшаяся женщина, она может выйти из этой ситуации. Но почему же так больно?
…По-прежнему из гостиной доносилось мерное бормотание телевизора, время от времени заливисто хохотали дети, а двое заплаканных взрослых людей сидели в прихожей, обнявшись и уперевшись друг в друга лбами.
– Светка, ты ни в чем не виновата. Я не буду ни о чем говорить. Просто мне надо уйти. С детьми буду помогать… В школу водить, сидеть, если надо. Деньги опять же… Отпусти только, не могу я так.
– Ты… У тебя…
– Не говори ничего. Пожалуйста.
Любой человек хоть раз в жизни испытывает дурацкое желание ковырнуть свежую рану, просто чтобы проверить – точно ли она болит? Вот и меня понесло в нашу с Анной любимую кафешку. Я был уверен, что увижу ее там – и был вознагражден за догадливость. Они сидели за угловым столиком, никого не видя и ничего не слыша, молодые и счастливые. Теперь я увидел, как же Анька похожа на Светлану – если сбросить лет пятнадцать. А он до боли похож… У меня перехватило дыхание. Не может быть. Я вскочил из-за своего столика и, стараясь не переходить на бег, подошел к влюбленной парочке.
– Ань, привет! Я зашел чашечку кофе выпить, смотрю – ты. Рад видеть, чудесно выглядишь. Не представишь меня своему кавалеру?
– Привет, Лешка. Это Антон, мой будущий муж. Антон, это Алексей, мой… Хороший друг.
Я произнес пару необходимых шуток, откланялся и вышел. Состояние было препаршивое. Пасьянс сложился, только непонятно какой. Зато понятно, что в нем я не предусмотрен.
Их спор был бесконечен, как… Как любые бесконечные споры, пожалуй, когда уже нет ни проигравшего, ни победителя, а есть лишь невозможность остановиться.
– Я оказалась права, признай. Он сам, добровольно, своими руками все разрушил! – Девушка победно улыбнулась и застучала носком туфли по паркету.
– Который «он»? Давай уточним. «Он» отказался от одной любви в пользу другой, не зная, что это одна и та же любовь, причем поступил так в обоих случаях. Ну, так кто оказался прав? – Оппонент девушки пригладил начавшие седеть волосы и усмехнулся.
Та насупилась и перестала стучать.
– Ты сжульничал.
– Нет. Я же согласился на твое поле. При моих правилах. Жизнь все расставила по местам. Они снова молоды и счастливы.
– Жизнь – это маленькая красивая взбалмошная дрянь, которая радуется всему, что видит. «Ой, травка! Ах, цветочек! Ой, котик! Ах, человечек!»
– А ты?
– А я не взбалмошная, – сказала она и показала язык.
Мужчина улыбнулся.
– В моих силах было дать им посмотреть на самих себя – юных или взрослых, – но что-либо изменить я не волен. Судьба у нас ты, а не я.
– Хорошо, уговорил, ничья. Продолжим позже.
Хризантемы
Тебе восемнадцать. Мне двадцать четыре. Ты только что узнала, что поступила в институт, бежишь вприпрыжку и сияешь от радости. Я не мог не улыбнуться в ответ – а ты подлетела, повисла у меня на шее, засмеялась и поцеловала. Твои губы были сладкими от мороженого.
– Удачи! – сказал я и пошел дальше, а ты подмигнула мне и побежала по своим делам. Я даже не узнал твоего имени.
Тебе двадцать три. Мне двадцать девять. Полгода назад я случайно увидел тебя здесь, у дверей института. Ты почему-то плакала – а я не нашел в себе сил и смелости подойти и спросить. В самом деле, что бы я сказал тебе? «Вы поцеловали меня пять лет назад»? Глупо, смешно. Наверное, надо было. Я сижу на парапете с букетом хризантем и жду тебя. Может быть, ты любишь другие цветы, может, у тебя кто-то есть, может, ты просто не помнишь того парня, у которого повисла на шее в день своего поступления. Это неважно. Просто мне нужно тебя увидеть.
Тебе двадцать семь. Мне тридцать три. Сколько шуток было на тему возраста в день рождения – банальных, скучных, вымученных и неизбежных. Да и ощущения праздника не было – пока я не увидел тебя у барной стойки.
– Это судьба, – сказала ты и улыбнулась.
– Это судьба, – сказал я одновременно с тобой.
Помнишь, как мы гуляли по осенним бульварам, бегали и пинали кучи палых листьев, как ворчали на нас дворники и лаяли собаки? Помнишь, как мы прятались от дождя в подворотне? Горячий чай в кафе, разговоры, улыбки и молчание. Нам было хорошо молчать вдвоем.
Мне уже сорок. А тебе – тебе по-прежнему двадцать семь. Я бегу к тебе с охапкой хризантем, боясь опоздать. Ты улыбаешься мне, с благодарностью принимаешь цветы и слушаешь мою сбивчивую речь. Мне хорошо и спокойно, потому что ты всегда меня выслушиваешь до конца. Сейчас лето – и я невольно вспоминаю ту первую встречу, ту смешную милую девчонку, повисшую на моей шее. Улыбка не сходит с твоего лица – и я улыбаюсь в ответ. Как хорошо, что это было.
Мне скоро семьдесят пять. Очень жаль, что ты не стареешь. Я очень рад, что ты никогда не постареешь. Тебе двадцать семь. Я принес тебе хризантемы. Прости, но я, наверное, уже не смогу приходить к тебя так часто. Прости. Мне очень не хватает твоей улыбки.
Ирина Лазарева
Ничья
Мы познакомились на первом курсе. Вы с ребятами из нашей группы сидели на подоконнике, пили пиво и переговаривались о том, кто вечером смотрел телик и кто все-таки вчера выиграл. Я проходила мимо, беседу про футбол радостно поддержала и попросила поделиться пивом. Вы, привыкшие, что наши девочки старательно изображают глянцевых красоток, а пиво и футбол считают ниже своего достоинства, были ошарашены. Ну что поделать – футбол всегда был папиной страстью, он и меня приучил. А пиво с детства люблю, так как-то сложилось. Ну, и понеслось.
К Татьяниному дню нас уже считали парой. Зима пролетела незаметно, мы то ездили куда-то всей компанией, то гуляли вдвоем, забредали к кому-то в гости, целовались и очень много разговаривали. С тобой так здорово было разговаривать, кажется, тебе было интересно все, и ты умел поддержать любую тему – легко, без занудства, но и без натужного высмеивания.
1:0
К весне что-то поменялось – мы стали реже ходить куда-то вместе, прекратили висеть на телефоне каждый день, потом ты отсел от меня на лекциях и начал прятаться в перерывах. Дальше делать вид, что ничего не понимаю и все еще может наладиться, мне не удавалось. Как сдала летнюю сессию, не понимаю до сих пор, потому что ты уже вовсю гулял с Ленкой из седьмой группы.
Все-таки сдала, родители уехали на дачу, а мы с лучшей подругой Светкой сидели у меня дома и пили пиво. Знакомы мы со школы, и пиво любим обе, но к футболу ее приохотить не удалось – она занималась теннисом, смотрела все возможные турниры и заявляла, что категорически не выносит командный спорт. Я плакала и рассказывала, какой ты гад, она меня утешала:
– Да пошел он к черту! Главное, не показывай, что тебе не все равно, а то еще хуже получится. Хочешь, чтобы он до кучи еще гордился, что ты убиваешься? Ну, выиграл он сейчас, пусть, сволочь, радуется. Придет время, ты еще отыграешься, мало не покажется. Ну ладно, ну, чего ты так… Хочешь, еще пива принесу?
Все вроде так просто, но тогда мне показалось откровением. Сейчас счет в твою пользу, гол засчитан, но игра еще не окончена. Надо собраться, и я обязательно отыграюсь.
Лето мы со Светиком провели прекрасно – на дачу, купаться, по магазинам. Летом было легче, все-таки мы с тобой не сталкивались, а к осени, когда опять пришлось встречаться каждый день, оказалось уже гораздо проще видеть тебя с Ленкой и небрежно говорить «привет». Счет я, конечно, не сравняла, но к борьбе была вполне готова.
1:1
Тем летом на пляже мы познакомились с парнями, и с одним из них Светик несколько раз встречалась, пока он окончательно ей не надоел. На второе, кажется, свидание Светка притащила с собой меня, а ее кавалер вызвонил какого-то своего приятеля. Так мы и познакомились с Лехой. Он был совсем не похож на тебя – плечистый, здоровый, со светлым «ежиком» на голове и круглым румяным лицом. Он не учился, где-то, по его словам, работал. Разговаривать особо не умел, но любил посмеяться, классно водил машину, ходить по ресторанам тоже любил и лихо платил там за всю компанию.
Рестораны были для нас со Светкой в диковинку, наши родители доходами похвастаться не могли, а тогда, к началу девяностых, с деньгами было совсем туго. Голодным студентам упустить возможность повеселиться на дармовщинку было просто грешно. А еще Леха, как оказалось, обожал футбол, и совсем скоро мама приходила в ужас, когда во время очередного матча перед экраном бесновались уже не два, а три «психованных болельщика».
Пиво к просмотру Леха приносил замечательное, неведомое иностранное, и папа долго с удовольствием обсуждал с ним, какое лучше и почему. Рыбу к пиву тоже приносил Леха, и тоже прекрасную – «братаны с Поволжья привозят». Ел Леха за двоих, и мама, которая готовить и кормить всегда почитала счастьем, расцветала и старательно лепила пельмени и варила борщи.
Сам Леха моих родителей сначала ужасно стеснялся – было очень забавно, когда такой немелкий парень жался по углам, втягивал голову в плечи и что-то невнятно бубнил в ответ на их вопросы. Когда же понял, что в доме ему рады, очень быстро освоился, за глаза родителей звал «батяня» и «мама», в глаза уважительно – по имени-отчеству. Любые родительские пожелания выполнял едва ли не до их возникновения, обязательно старался хотя бы раз в неделю проводить вечер у нас дома. К этому времени я уже знала, что семьи у Лехи нет – отец спился, мама умерла несколько лет назад.
Все к этому шло, и весной мы поженились.
Сколько человек гуляло на свадьбе, точно я не знаю до сих пор. Платил за все Леха, попытки родителей хоть как-то вмешаться урегулировал так, что все остались довольны. Праздновали мы в ресторане, кроме моих родных, была вся наша группа, Светка, еще пара моих подруг и куча Лешиных приятелей, чем-то на него похожих – таких же крепких, здоровых и коротко стриженных. Приятели были с подругами и без, но их было столько, что я запомнила не больше половины.
Веселились полночи с какими-то дурацкими конкурсами, песнями и плясками. Ближе к утру ты, уже хорошо пьяный, отловил меня в толпе, счастливую и запыхавшуюся от танцев, и пытался что-то сказать. Я никак не могла понять, что именно, и все просила повторить. Музыка ревела, язык у тебя порядком заплетался, но ты крепко ухватил меня за локоть и что-то упорно бубнил, пока рядом не вырос Леха. Тебе хватило одного его взгляда, чтобы раствориться среди гостей.
На угрюмое Лехино «о чем?» (понятно, кто-то из добреньких однокурсников проболтался) беззаботно ответила, что пьяный идиот пытался на моей свадьбе говорить со мной о футболе, и скорей потащила Леху танцевать. Правдой было только то, что в твоем несвязном бухтении промелькнуло слово «счет». Я даже собиралась отловить Светика и все рассказать, оценив ее мудрость и правоту, но опять завертелись танцы… Потом непонятно с чего началась драка, вроде что-то не поделили Лехины приятели, стало совсем не до того.
Мы уехали на неделю отдыхать, но позже кто-то мне говорил, что после моей свадьбы тебя видели с шикарным фиолетовым фингалом.
2:1
После свадьбы мы поселились в центре, в бабушкиной квартире, потому что Леха жил на съемной, достраивая дом за городом. Бабушка перебралась к родителям. Сделали хороший ремонт, по выходным навещали родителей или ездили вместе с ними на дачу. Я училась, Леха где-то работал, куда-то иногда ездил, но про дела говорить не любил, а я и не настаивала – мне самой было что рассказать, да и других тем хватало. С третьего курса я ушла в декрет, а потом совсем забрала документы – дом, сын и хозяйство отнимали все время.
Девчонки на курсе страшно мне завидовали, еще бы: платья, украшения, машина, теперь еще и дом. Опять же, семья – сын, муж, который задаривает и сдувает пылинки… Я, конечно, поддакивала и задирала нос – чтобы знали.
Изнанка была не такой радужной. Когда схлынуло первое упоение семейной жизнью «как у больших», я заскучала. Нет, все прекрасно – свой дом, Леха… Но круг общения сократился в разы – одной мне разрешалось ходить только в универ, и то меня обязательно встречал и провожал Леха или кто-то из его то ли приятелей, то ли подчиненных. Я могла купить практически все, что понравится, но по магазинам ходила только с Лехой. По ресторанам – тоже. Домой ко мне могли приходить родители и очень немногие подруги. В кафе встречалась только с ними же.
Я не обвиняла Леху, наоборот, гордилась – такая сильная любовь! А когда появился сын и я засела дома, стало совсем тоскливо.
Читать бесплатно другие книги:
