Счастливые шаги под дождем Мойес Джоджо
– Я согласна со всем, о чем вы сегодня говорили. Все, о чем вы говорили, я испытала сама. Но конечно, не охоту, потому что я не бывала на охоте. Но все, что вы говорили о вечеринках, о людях и о том, что иногда лошади вызывают бльшую симпатию, чем люди, и что вы не против, если люди посчитают вас немного странным, – это ведь и про меня тоже. Про меня. Как будто я слушала собственные мысли. Поэтому я не могу… не могу вас отпустить. А если вы ужаснетесь моим словам и посчитаете меня самым бесцеремонным и навязчивым существом, то и пусть, потому что впервые за всю жизнь я была самой собой.
По пылающим щекам Джой сползли две тяжелые соленые слезинки, как дань переживаниям после произнесения самой долгой своей речи за взрослую жизнь. Она пыталась сдержать слезы, испытывая одновременно ужас и восторг от содеянного. Она унизилась перед этим незнакомым человеком, и ее мать, а возможно, и Стелла расценят ее поведение как недопустимое. Сказав ему, что ей все равно, она покривила душой. Если сейчас он отвернется от нее, произнесет какие-нибудь вежливые банальности о том, как чудесно он провел день и как она, должно быть, устала, она продержится до дома, а потом найдет способ… да, убить себя. Потому что ей невмоготу будет скользить по поверхности, когда она успела погрузиться в прохладную, умиротворяющую глубину. «Скажи хотя бы, что понимаешь, о чем я говорю, – взмолилась она про себя. – Мне будет этого довольно».
Наступило долгое, мучительное молчание. Мимо с ревом промчалась очередная машина.
– Пожалуй, нам лучше вернуться, – сказал Эдвард, кладя руку на руль, а другой включая передачу.
Джой замерла и очень медленно, плавно прислонилась к спинке сиденья. Она все поняла неправильно. Да, разумеется. С чего она взяла, что подобный всплеск чувств завоюет уважение мужчины, не говоря уже о его сердце?
– Простите, – прошептала она, опуская голову. – Простите меня.
– За что? – спросил Эдвард, отводя с ее лица влажную завесу волос. – Я хочу поговорить с вашим отцом.
Джой беспомощно на него посмотрела. Неужели он собирается сказать отцу, что она дурочка?
– Послушайте, – сказал он, дотронувшись до ее лица рукой, пахнувшей потом и лошадьми. – Знаю, вы подумаете, что это немного неожиданно. Но, Джой, если вы согласны, я хочу попросить у него вашей руки.
– Вы ведь не думаете, что мы согласимся? – произнесла ее мать, лицо которой выражало ужас и изумление. Неужели ее дочь сумела вызвать в мужчине столь сильное чувство? Плохое настроение Элис только усугублялось тем, что к их возвращению она не успела привести себя в порядок. – Мы даже не знаем его. – Она говорила так, словно Эдварда в комнате не было.
– Я сообщу вам все, что пожелаете узнать, миссис Леонард, – проговорил Эдвард, вытянув перед собой длинные ноги в испачканных брюках.
Джой оглядывала его, ошеломленная счастьем обладания. Остаток пути она провела в состоянии шока, чуть не истерически смеясь над безумием совершенного ими поступка. Она его не знает! Он не знает ее! И тем не менее, неловко держась за руки, они заговорщицки улыбались друг другу. И так вышло, что она по своей воле отдала свою жизнь в его руки. Она не ожидала найти кого-то. Даже не собиралась искать. Но он, казалось, знает, что делает, и знает лучше ее, что правильно, а что нет. И похоже, нисколько не обеспокоен тем, как предстанет со своим умопомешательством перед ее родителями.
Эдвард перевел дух и быстро заговорил:
– Мой отец – судья в отставке, они с матерью переехали в Ирландию, где разводят лошадей. У меня есть брат и сестра, оба старше меня и оба состоят в браке. Мне двадцать девять лет, служу на флоте уже почти восемь лет после окончания университета. Помимо морского жалованья, у меня есть доверительная собственность.
Легкое сморщивание материнского носа при упоминании Ирландии уравновесилось словами «доверительная собственность». Однако Джой пристально вглядывалась в лицо отца, в надежде заметить признаки одобрения.
– Это так неожиданно. Не понимаю, почему бы вам не подождать.
– Вы полагаете, что любите ее?
Отец, откинувшись в кресле, с джином и тоником в руке, внимательно посмотрел на Эдварда. Джой покраснела. Эти произнесенные вслух слова показались ей почти непристойными.
Эдвард посмотрел на нее долгим взглядом, потом взял за руку, заставив снова покраснеть. Ни один мужчина не прикасался к ней в присутствии родителей.
– Не знаю, может ли пока каждый из нас назвать это любовью, – медленно произнес он, обращаясь в основном к Джой, – но я не такой уж молодой и глупый. Я был знаком со многими девушками и точно знаю, что Джой – не такая, как все.
– Можете повторить это? – сказала мать.
– Могу сказать лишь, что, пожалуй, смогу сделать ее счастливой. Будь у меня больше времени, я бы сумел успокоить вас. Но дело в том, что мы совсем скоро отплываем.
Джой не приходило в голову усомниться в силе его чувства. Она лишь испытывала жгучую радость оттого, что это чувство не уступает ее собственному. Ошеломленная тем, что ее назвали исключительной в хорошем смысле, она не сразу почувствовала, что у него вспотела рука.
– Слишком поспешно, Грэм. Скажи им. Они совсем не знают друг друга.
Джой заметила, как возбужденно блестят глаза матери. «Она завидует, – подумала вдруг Джой. – Завидует, потому что разочарована собственной жизнью, и ей невыносима мысль, что кто-то собирается вырвать меня из моей».
Словно пытаясь что-то постичь, отец продолжал разглядывать Эдварда. Тот выдержал его взгляд.
– Да, в наше время все происходит быстро, – сказал Грэм, сделав знак Бей Лин принести еще напитков. – Ты же помнишь, как это было в войну, Элис.
Джой с трудом подавила дрожь восхищения. Сжав руку Эдварда, она ощутила легкое ответное пожатие.
Отец осушил стакан, делая вид, будто на минуту поглощен чем-то за окном.
– Итак, допустим, я скажу «да», молодой человек. Что вы намерены предпринять в ближайшие полутора суток?
– Мы хотим пожениться, – затаив дыхание, произнесла Джой.
Она подумала, что теперь может говорить, раз зашел разговор о сроках. Отец как будто не слышал ее. Он разговаривал с Эдвардом.
– Я прислушаюсь к вашим пожеланиям, сэр.
– В таком случае я вас благословляю. На помолвку.
Сердце Джой подпрыгнуло и замерло.
– Можете пожениться, когда получите следующий отпуск на берегу.
В комнате повисла напряженная тишина. Джой, стараясь не поддаться разочарованию, смутно различала за дверью шаркающие шаги Бей Лин, которая метнулась на кухню сообщить новость поварихе. Мать переводила взгляд с дочери на отца. Что подумают люди?
– Если у вас серьезные намерения в отношении друг друга, вам не трудно будет подождать. Можете купить кольца, сделать объявление, а поженитесь позже. – Отец тяжело опустил стакан на лакированный столик, словно сообщая решение суда.
Повернувшись, Джой посмотрела на Эдварда, а тот медленно и глубоко выдохнул.
«Пожалуйста, не соглашайся с ним, – умоляла она про себя. – Скажи, что хочешь жениться прямо сейчас. Возьми меня с собой на твой большой серый корабль».
Но Эдвард промолчал.
Пристально глядя на него, Джой испытала первое разочарование, первое смутное и горькое осознание того, что человек, на которого она возлагала большие надежды и которому доверилась, может оказаться не таким, как она полагала.
– Когда это произойдет? – спросила она, пытаясь унять дрожь в голосе. – Когда вы рассчитываете сойти на берег?
– Следующая стоянка будет в Нью-Йорке, – произнес Эдвард немного извиняющимся тоном, – но должно пройти около девяти месяцев. Может быть, даже год.
Джой, выпрямившись, бросила взгляд на мать. Та уже перевела дух и чуть улыбалась снисходительно, словно говоря: «Ах эти молодые люди. Им может казаться, что они влюблены, но посмотрим, что будет через полгода». Джой с тоской поняла, что Элис хочет доказать свою правоту. Она ищет подтверждения того, что настоящей любви не существует и каждый в конечном итоге приходит к жалкому браку, как у нее. Если родители и думают, что это охладит ее пыл, они ошибаются.
– Тогда увидимся через девять месяцев, – сказала Джой, глядя в голубые глаза новоявленного жениха с той уверенностью, которую в тот момент испытывала. – Только… пишите мне.
Открылась дверь.
– Боже, храни королеву! – промолвила Бей Лин, входя с подносом напитков.
Глава 1
Октябрь 1997 года
Сразу за рыбной таможней стеклоочистители в машине Кейт наконец замерли, а потом покорно соскользнули к капоту – в тот самый момент, когда сильный дождь перешел в ливень.
– Ах, черт побери! – воскликнула она, сворачивая в сторону и щелкая переключателем на приборной доске. – Ничего не видно. Милая, если я съеду на следующую площадку, ты сможешь высунуть руку и протереть ветровое стекло?
Сабина подтянула колени к груди и сердито посмотрела на мать:
– В этом нет никакого смысла. Можно с тем же успехом остановиться.
Кейт остановила машину, опустила боковое окно и попыталась протереть свою половину ветрового стекла концом бархатного шарфика.
– Нам нельзя останавливаться. Мы же опаздываем. Ты не можешь пропустить паром.
Мать была в целом мягким человеком, но, уловив эту стальную нотку в ее голосе, Сабина поняла, что только цунами может помешать ей сесть на паром. И это не было чем-то неожиданным – за последние три недели она много раз слышала эту нотку. Столкнувшись с еще одним подтверждением собственной беспомощности перед матерью, Сабина обиженно выпятила нижнюю губу и в молчаливом негодовании отвернулась.
Кейт, тонко чувствуя переменчивые настроения дочери, отвела взгляд.
– Знаешь, если бы ты не настраивала себя на негативное отношение, то могла бы хорошо провести время.
– Как я могу хорошо провести время? Посылаешь меня в дом, где я была дважды за всю жизнь, погостить в городе на болоте у бабушки, которую ты так любишь, что не виделась с ней несколько лет, блин! Чтобы я стала кем-то вроде прислуги при дедушке, который скоро даст дуба. Здорово! Ну и каникулы. Всю жизнь мечтала.
– Ой, смотри! Снова заработали. Попробуем добраться до порта. – Кейт вывернула руль, и обшарпанный «фольксваген» выехал на мокрую дорогу, веером разбрызгивая по сторонам грязную воду. – Послушай, нам неизвестно, что твой дед настолько болен, очевидно, он просто ослаб. И я считаю, тебе полезно на время уехать из Лондона. Ты почти не встречалась с бабулей, и пока она совсем не состарилась, или ты не уехала в путешествие, или что-то еще, вам не помешает немного пообщаться.
Сабина, отвернувшись, смотрела в боковое окно.
– Бабуля. Ну прямо как в игре «Счастливые семьи».
– И я знаю, она будет очень благодарна за помощь.
Сабина так и не повернулась. Она отлично знала, почему ее отправляют в Ирландию, и мать тоже это знала, но если уж она такая лицемерка и не может этого признать, то пусть не ожидает, что Сабина будет с ней откровенна.
– Левый ряд, – не поворачиваясь, сказала она.
– Что?
– Левый ряд. Чтобы попасть на паромный терминал, надо ехать в левом ряду. О господи, мама, почему ты не носишь эти чертовы очки?
Кейт повернула в левый ряд, игнорируя протестующие сигналы за спиной, и, следуя ворчливым наставлениям Сабины, поехала к указателю «Пешие пассажиры». Найдя унылую парковку, она остановилась перед безликим серым зданием. Почему офисы иногда так удручающе выглядят, рассеянно подумала она. Когда машина и стеклоочистители остановились, из-за дождя здание начало быстро заволакиваться словно дымкой, и все вокруг превратилось в импрессионистский пейзаж.
Кейт, для которой без очков большинство предметов сливались в импрессионистскую дымку, смотрела на силуэт дочери, пожалев вдруг, что у них не будет теплого прощания, как это бывает у других матерей и дочерей. Ей хотелось сказать Сабине, насколько мучителен для нее уход Джеффа и как ей жаль, что дочь уже в третий раз наблюдает семейные разлады. Кейт хотела сказать Сабине, что посылает ее в Ирландию, чтобы оградить от горьких сцен, которые они с Джеффом и не пытались скрыть теперь, когда подходили к концу их шестилетние отношения. Еще ей хотелось сказать, что у Сабины есть и бабушка, а не только мать.
Но Сабина обычно не давала ей ничего сказать, ощетинившись колючками, как мрачный маленький дикобраз. Если Кейт говорила дочери, что любит ее, то ее называли персонажем из «Домика в прерии». Если же она пыталась обнять Сабину, то та уклонялась. «Как это получилось? – без конца спрашивала себя Кейт. – Я была так уверена, что наши отношения сложатся иначе, что у тебя будет свобода, которой я была лишена. Что мы станем друзьями. Как вышло, что ты начала меня презирать?»
Кейт научилась скрывать от дочери свои чувства. Сабина терпеть не могла, когда мать о чем-то просила, а если становилась излишне эмоциональной, это раздражало ее еще больше. Поэтому Кейт просто достала из сумки билет и щедрую, на ее взгляд, сумму денег и вручила дочери.
– Так вот, плавание займет около трех часов. Похоже, будет немного штормить, но, боюсь, у меня нет ничего от морской болезни. Прибудешь в Росслер примерно в полпятого, и бабушка встретит тебя около справочного бюро. Не хочешь, чтобы я написала записку?
– Думаю, я смогу запомнить «справочное бюро», – сухо произнесла Сабина.
– Что ж, если все-таки что-то пойдет не так, то на корешке билета найдешь телефонные номера. И позвони мне, когда приедешь, чтобы я знала.
Знала, что путь свободен, с горечью подумала Сабина. Мать действительно считает ее глупой. Действительно думает, будто Сабина не понимает, что происходит. За последние несколько недель столько раз ей хотелось накричать на мать: «Я знаю, что ты знаешь. Знаю, почему вы с Джеффом расходитесь. Знаю про тебя и этого проклятого Джастина Стюартсона. И вот зачем ты отсылаешь меня прочь на несколько недель – чтобы мы с Джеффом не мешали твоим шашням».
Но почему-то, несмотря на весь ее гнев, до этого не доходило. Потому, наверное, что мать казалась такой печальной, такой поникшей и несчастной. Но все же напрасно Кейт рассчитывала, что Сабина уедет молча.
Они уже несколько минут сидели в машине. Временами дождь утихал, и тогда они видели перед собой очертания унылого терминала, но потом он вновь припускал, превращая картинку в размытую акварель.
– Так к моему возвращению Джефф уже уйдет?
Говоря это, Сабина вздернула подбородок, и ее слова прозвучали скорее вызывающе, чем вопросительно.
Кейт посмотрела на нее.
– Возможно, – медленно проговорила она. – Но ты по-прежнему сможешь видеться с ним, когда захочешь.
– Так же, как я в любое время могла видеться с Джимом.
– Тогда ты была совсем маленькая, дорогая. И все усложнилось, потому что у Джима появилась новая семья.
– Нет, все усложнилось, потому что у меня появлялся один чертов отчим за другим.
Кейт дотронулась до плеча дочери. Почему никто не скажет, что роды не такая уж большая мука?
– Пойду, пожалуй, – пробубнила Сабина, открывая дверь машины. – Не хочу опоздать на паром.
– Дай провожу тебя до терминала, – сказала Кейт, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
– Не беспокойся, – ответила Сабина, хлопнув дверью и оставив Кейт в одиночестве.
В море довольно сильно штормило. Дети с визгом проносились взад-вперед по ковровой дорожке на подносах из кафетерия, а их родители скользили из стороны в сторону по пластиковым скамьям, попивая напитки из банок и время от времени разражаясь приступами громкого смеха. Другие, пошатываясь, толпились в кафетерии в очереди за дорогими чипсами, игнорируя сохнущие под пищевой пленкой салаты, или играли на автоматах, с которых неслись резкие нестройные звуки. Судя по количеству семей и почти полному отсутствию нетрезвых, воскресные морские путешествия были популярны среди туристов.
Сабина села у окна, отгородившись от раздражающей публики стереоплеером. Это были люди, похожие на тех, что она видела на придорожных станциях техобслуживания или в супермаркетах. Люди, которых не особенно беспокоила их одежда и прически или их манера сидеть и разговаривать. Вот такой она увидит Ирландию, мрачно сказала она себе, слушая басовое звучание компакт-диска. Отсталая. Бескультурная. Совсем не крутое место.
В тысячный раз Сабина проклинала мать за эту ссылку, за то, что ее оторвали от друзей, от дома, от привычной жизни. Это будет настоящий кошмар. У нее нет ничего общего с этими людьми, бабка с дедом для нее в сущности незнакомцы. Она оставила Дина Бакстера на растерзание Аманде Галлахер как раз в тот момент, когда думала, что у нее с ним что-то получится. Хуже всего, что у Сабины нет с собой даже мобильника и компьютера для связи. Пришлось признать, что компьютер великоват для перевозки. К тому же мать сказала, что не собирается оплачивать международные звонки с ее телефона, на котором и так долг. Типа «ты зря на это рассчитываешь». Зачем она так сказала? Скажи она матери, что рассчитывает на это, и та завела бы разговор о том, что следовало отдать ее в частную школу.
Итак, Сабину не просто отправили в ссылку, но и оставили без мобильника и электронки. Однако, мрачно вглядываясь в пенящееся Ирландское море, Сабина все же радовалась тому, что ей не придется испытать на себе нескончаемое напряжение от медленного и болезненного разматывания матерью и Джеффом опутавшей их домашней паутины.
Она раньше Джеффа догадывалась, что это должно произойти. Догадывалась с того вечера, когда, спускаясь из своей комнаты, услышала, как мать шепчет в телефон: «Знаю. Я тоже хочу тебя видеть. Но понимаешь, он сейчас просто невыносим. А я не хочу все усугублять».
Сабина замерла на ступенях, потом громко кашлянула. Мать с виноватым видом резко положила трубку, а когда дочь вошла в гостиную, чересчур оживленно произнесла: «Ах, это ты, милая! Я не слышала тебя наверху! Как раз думала, что приготовить на ужин».
Обычно мать не готовила ужин. Она была та еще стряпуха. Эту обязанность выполнял Джефф.
А потом она увидела его. Джастина Стюартсона. Фотограф из национальной газеты левого толка. Человек, самомнение которого не позволяло ему ездить на обшарпанной машине матери, и он пользовался подземкой. И еще он с важностью носил кожаный пиджак, модный лет пять назад, и брюки цвета хаки с замшевыми сапогами. Уж как он старался разговорить Сабину, отпуская замечания по поводу музыкантов андеграунда, которых она могла знать, пытаясь цинично и со знанием дела говорить о музыкальном бизнесе. Она тогда бросила на него, как ей казалось, испепеляющий взгляд. Сабина знала, зачем Джастин пытается завоевать ее доверие, но этот номер не пройдет. Мужчины за тридцать пять не могут быть крутыми, даже если думают, что понимают в музыке.
Бедный старый Джефф. Бедный старомодный Джефф. Он сидел дома по вечерам и, нахмурившись, занимался пациентами, которых никак не удавалось принудительно отправить в психушку. Стараясь не допустить, чтобы еще несколько психов окончили жизнь на улице, он обзванивал все психиатрические клиники Центрального Лондона. Чертовски трудное занятие. А мать с рассеянным видом входила и выходила, делая вид, что это ее волнует, вплоть до того дня, когда Сабина спустилась вниз и стало очевидно, что Джефф все знает, потому что он бросил на нее долгий вопрошающий взгляд, как бы говорящий: «Ты знала? И ты, Брут?» Джеффа, как психиатра, одурачить было трудно, и, встретив его взгляд, Сабина постаралась выразить сочувствие и осуждение жалкого поведения матери.
Никто из них не узнал, как горько она рыдала. Джефф немного раздражал, был чересчур серьезным, и Сабина никогда не думала о нем как об отце. Но он был добрый, хорошо готовил, и при нем мама была вменяемой. К тому же он жил в семье с ее детства. По сути дела, дольше любого другого. А вот при одной мысли о том, что мама с Джастином Стюартсоном занимаются этим, ее начинало тошнить.
В полпятого объявили, что до Росслера остается несколько минут хода. Сабина встала со своего места и пошла к высадке пеших пассажиров, стараясь не обращать внимания на небольшое волнение. До сих пор она лишь раз путешествовала одна, во время той злополучной поездки в Испанию к Джиму, предыдущему партнеру матери. Он хотел уверить Сабину, что она по-прежнему часть его семьи. Мать хотела уверить ее, что у нее по-прежнему есть, так сказать, отец. А стюардесса на борту «Бритиш эруэйз» старалась уверить ее, что она очень большая девочка, раз путешествует одна. Но с того самого момента, когда Джим встретил Сабину в аэропорту со своей новой беременной подружкой, которая шла за ним, настороженно поглядывая, Сабина знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Потом она еще только раз виделась с Джимом, который пытался привлечь ее к общению с младенцем. По выражению лица подружки можно было понять, что она совсем не хочет привлекать Сабину. Сабина не обижалась на нее. В конце концов, этот младенец не был кровным родственником, и ей не хотелось, чтобы в доме крутился какой-то ребенок предыдущего партнера.
Двери распахнулись, и Сабина оказалась на движущейся ленте, вокруг которой были толпы переговаривающихся людей. Она собралась снова надеть наушники, но побоялась пропустить какое-нибудь важное объявление. Меньше всего ей хотелось позвонить матери и сказать, что она потерялась.
Сабина огляделась по сторонам, пытаясь представить себе, как выглядит ее бабушка. Последняя ее фотография была снята больше десяти лет назад, когда Сабина прошлый раз гостила в ирландском доме. У нее сохранились лишь смутные воспоминания, но на снимке была красивая темноволосая женщина с высокими скулами, со сдержанной улыбкой смотрящая на Сабину, которая поглаживала маленького серого пони.
«А что, если я ее не узнаю? – с тревогой думала Сабина. – Обидится ли она?»
Открытки бабушки на дни рождения и Рождество всегда были короткими и формальными, без каких-либо намеков на чувство юмора. Из скупых слов матери можно было понять, что ошибиться очень легко.
Потом Сабина заметила какого-то мужчину, который стоял, прислонившись к стойке информации, и высоко держал кусок картона со словом «Сабина». Он был среднего роста, жилистый, с густыми, темными и коротко остриженными волосами. Вероятно, одного возраста с матерью. И еще Сабина заметила, что у него только одна рука. Другая заканчивалась пластиковой кистью с полусогнутыми пальцами, какие бывают у магазинных манекенов.
Сабина непроизвольно поднесла руку к волосам, поправляя их, потом подошла, стараясь изобразить беззаботность.
– А ты изменилась, бабушка.
Пока она подходила, он недоуменно смотрел на нее, размышляя, та ли это девушка. Потом улыбнулся и протянул ей здоровую руку:
– Сабина, я Том. Ты старше, чем я думал. Твоя бабушка сказала, что тебе… – Он покачал головой. – Понимаешь, она не приехала, потому что к Герцогу пригласили ветеринара. Я тебя отвезу.
– Герцогу? – переспросила Сабина.
У него мелодичный ирландский акцент, какой бывает только в телесериалах, мимоходом подумала она. У бабушки совсем не было акцента. Сабина старалась не смотреть на пластиковую руку, воскового цвета и какую-то неживую.
– Старый конь. Ее любимец. У него больная нога. И твоя бабушка не любит, чтобы за ним ухаживал кто-нибудь другой. Но она сказала, что вы увидитесь в доме.
Значит, бабушка, которую она не видела почти десять лет, вместо того чтобы встретить ее, предпочла остаться и ухаживать за какой-то паршивой лошадью. Сабина почувствовала, как у нее на глаза наворачиваются непрошеные слезы. Что ж, этого достаточно, чтобы понять отношение к ее визиту.
– Она души в нем не чает, – осторожно произнес Том, беря у Сабины сумку. – Я бы не стал придавать этому значение. Уверяю, она с нетерпением ждет твоего приезда.
– Что-то непохоже. – Сабина метнула взгляд на Тома, а не посчитает ли он ее обидчивой.
Она ненадолго приободрилась, когда они вышли на парковку. Не из-за машины – огромного обшарпанного «лендровера», хотя он был, конечно, круче маминого авто, – но из-за груза: двух громадных шоколадных лабрадоров, шелковистых и изгибистых, как тюлени. Бурно приветствуя людей, собаки радостно повизгивали.
– Белла и Берти. Мать и сын. Давай перелезай назад, глупая псина.
– Берти?
Сабина скривилась, не переставая поглаживать две чудные головы и уклоняясь от влажных носов, которые тыкались ей в лицо.
– Они все на «Б», сверху донизу. Как и гончие, только те все на «Х».
Сабине не хотелось спрашивать, о чем он говорит. Она села на переднее сиденье и пристегнула ремень. С некоторой тревогой она спрашивала себя, как Том собирается вести машину без одной руки.
Как оказалось, необычным образом. Пока они неслись по серым улицам Росслера, а потом выехали по главной улице к парку Кеннеди, Сабина пришла к выводу: дело не в том, что Том неуверенно держит рычаг переключения. Его рука неплотно держала рычаг, постукивая о пластмассовую головку, когда машина подпрыгивала на ухабах.
Сабина подумала, что эта дорога домой мало что обещает. На мокрых узких улочках портового городка не видно было магазинов, по которым ей захотелось бы пройтись. Как она успела заметить, они были забиты в основном старомодным нижним бельем для старух или автодеталями. Вдоль улиц шли живые изгороди, за ними стояли современные коттеджи, некоторые со спутниковыми тарелками, напоминающими плесень, растущую из кирпичей. Место это мало напоминало типичный пригород. Там был парк, названный в честь покойного президента, но Сабина считала, что в ней вряд ли проснется тяга к зеленым насаждениям.
– И чем же можно заняться в Уэксфорде? – спросила она Тома, и тот на миг повернулся к ней и рассмеялся.
– Нашей столичной девочке уже скучно, да? – дружелюбно спросил он, и она совсем не обиделась. – Не беспокойся. Когда будешь уезжать отсюда, спросишь себя, чем же можно заниматься в городе.
В это как-то не верилось.
Чтобы отвлечься, Сабина стала думать о руке Тома, лежавшей сейчас на ручном тормозе рядом с ней. Ей не доводилось раньше встречать человека с протезом конечности. Прикрепляет ли он ее каким-то клеем? Снимает ли на ночь? Кладет ли в стакан с водой, как соседка Маргарет свою вставную челюсть? А всякие практические дела – как он надевает брюки? Однажды Сабина сломала руку, и оказалось, что она не может одной рукой застегивать молнию на брюках. Приходилось просить маму помочь. Сабина поймала себя на том, что украдкой бросила взгляд на его ширинку – а нет ли там «липучки», – но потом быстро опустила глаза. Том может подумать, что она с ним заигрывает, и хотя он симпатичный, у нее нет намерения поиграть с «одноруким бандитом».
Том заговорил с ней только еще раз, спросив о матери.
Сабина с удивлением посмотрела на него:
– Откуда вы ее знаете? Вы, должно быть, живете здесь очень давно.
– Не совсем. Жил здесь в юности. А потом уехал работать в Англию через пару лет после нее.
– Она никогда о вас не упоминала.
Произнеся эти слова, Сабина поняла, как грубо они прозвучали, но Том, казалось, не обиделся. Она заметила, что он ответил не сразу, а чуть помедлив, словно взвешивая слова.
– Не знаю, насколько хорошо она меня помнит. Я работал на дворе, а она никогда особо не увлекалась лошадьми.
Сабина уставилась на него, обуреваемая желанием задать и другие вопросы. Как-то странно было представить мать в этих краях, в компании однорукого конюха. Для нее Кейт вписывалась только в городское окружение – в их дом в Хакни, с его ничем не покрытыми полами, комнатными растениями в подставках и артхаусными постерами, заявляющими об их либеральных ценностях среднего класса. Или ее можно было встретить в экзотических кафе на Кингсленд-роуд за увлеченными беседами со вспыльчивыми подругами, увешанными длинными серьгами, и она старалась отсрочить тот противный момент, когда ей придется вернуться к написанию статьи. Или она приходила домой в восторге от только что увиденного претенциозного фильма, тогда как реалист Джефф ругал его за отклонение от традиционных художественных приемов немецкой школы. Или что-то в этом роде.
При мысли о Джеффе у Сабины сжалось сердце, и она опять разволновалась. А напишет ли он ей, на миг подумала она. Понимая, что он расстается с матерью, Сабина испытывала неловкость. Она не знала, как теперь вести себя с ним. Возможно, Джефф скоро найдет новую подружку, как Джим, потом Джастин Стюартсон бросит маму, и та впадет в уныние, спрашивая, почему мужчины такие сволочи. Что ж, Сабина не станет ей сочувствовать. И ни за что не согласится поехать на каникулы с Джеффом, если тот обзаведется новой семьей. Это точно.
– Вот мы и приехали, – сказал Том.
Сабина не помнила, каков дом снаружи, только то, что он большой. Но с детства помнила его внутри: повсюду лестницы из темного дерева и бесконечные коридоры, запахи горящих дров и воска, и лисьи мордочки. Она помнила эти лисьи морды, развешенные в соответствии с датой кончины каждого зверя, выступающие из маленьких щитов и бессильно скалящие со стен свои зубы. Сабине тогда было шесть лет, и они приводили ее в ужас. По нескольку минут она сидела скорчившись на ступенях и ожидая, что проходящий мимо человек поможет ей скрыться от чудовища. Из дворовой жизни она помнила лишь грустного ослика, который непрерывно кричал, стоило уйти с его поля, и ей приходилось оставаться. Мама и Джим думали, что она в него влюблена, и говорили всем, какой ослик милый. Сабина не могла объяснить, что ослик шантажирует ее, и радовалась, когда кто-то заставлял ее вернуться в дом.
Теперь она заметила обветшалый фасад дома, высокие георгианские окна с облупившейся краской, растрескавшиеся и покосившиеся подоконники, зияющие, как беззубые рты. Когда-то это был, очевидно, великолепный дом – самый роскошный из тех, что она видела. Но теперь он, сильно постарев, стал похож на человека, который перестал заботиться о себе и лишь ждет предлога удалиться. «Мы с ним в чем-то похожи», – с сочувствием подумала Сабина.
– Надеюсь, ты привезла с собой шерстяные вещи, – почти не разжимая губ, сказал Том и поднял ее сумку на ступени. – Тут ужасно сыро.
Он позвонил, через несколько минут дверь открылась, и перед Сабиной предстала высокая женщина в брюках из твида и резиновых сапогах, которая счищала с кардигана клочки сена. Черты ее лица говорили сами за себя – она была стара, но отличалась стройной фигурой. Женщина протянула Сабине руку, и пальцы ее неожиданно оказались широкими и толстыми, как сардельки.
– Сабина, – с улыбкой произнесла она и, чуть помедлив, протянула другую руку, словно ожидая объятия. – Извини, что не встретила тебя на пристани. День выдался такой суматошный.
Сабина не знала, подойти к ней или нет.
– Привет, – буркнула она, не в силах вымолвить «бабушка». Потом смущенно затеребила волосы, не зная, куда девать руки. – Рада… рада видеть тебя.
Бабушка отвела руки, продолжая стоять с немного натянутой улыбкой.
– Да-да… Путешествие прошло хорошо? На этом пароме бывает ужасно. Сама с трудом выдерживаю.
– Было нормально. – Сабина услышала, как собственный голос переходит в шепот. Она чувствовала за спиной присутствие Тома, который прислушивался к этому нелепому разговору. – Немного штормило. Но ничего страшного. – (Наступила долгая пауза.) – Конь в порядке?
– Нет, не совсем. Бедняга! Но мы дали ему лекарство, чтобы ночью лучше спал. Привет, Белла, девочка моя, привет, привет. Да, знаю, Белла, ты очень хорошая девочка. Эй, Берти, не смей ходить наверх.
Старая женщина наклонилась и погладила блестящую шкуру собаки, потом повернулась и вошла в прихожую. Том жестом пригласил Сабину войти и, бросив сумку на ступени, отсалютовал и проворно спустился по лестнице.
У Сабины возникло детское желание попросить его остаться, и она замерла на месте. С возмущением она подумала, что бабушка не поблагодарила Тома за то, что встретил ее внучку. Даже не представила его. Ростки обиды, проклюнувшиеся в душе Сабины утром при отъезде из Лондона, постепенно набирали силу. Медленно войдя в прихожую, она закрыла за собой массивную дверь.
На нее сразу же обрушились запахи и звуки, пробудившие детские воспоминания. Мастика для пола. Старые ткани. Клацанье собачьих когтей по плиточному полу. Где-то за бабушкой, энергично вышагивающей по коридору, Сабина различала важное тиканье дедушкиных часов, такое же размеренное, как десять лет назад, во время ее последнего визита. Правда, теперь рост позволял ей видеть поверх столов – все эти фигурки бронзовых лошадей, стоящих или замерших в прыжке над бронзовыми изгородями. На стенах висели написанные маслом картины с изображением лошадей, с указанными именами – Моряк, Ведьмин Каприз, Большая Медведица, словно это были портреты полузабытых членов семьи. Они почему-то подействовали на Сабину успокаивающе. «Тогда ты не нервничала, – сказала она себе. – Подумай, это же твоя бабушка. И возможно, она беспокоится, как бы лучше устроить свою внучку».
Но казалось, бабушка хорошо умеет это скрывать.
– Мы поместим тебя в голубую комнату, – сказала она наверху, указывая на комнату в дальнем конце площадки. – Отопление не слишком хорошее, но у меня есть миссис X., которая будет разжигать камин. И тебе придется пользоваться нижней ванной, потому что здесь нет горячей воды. Я не смогла дать тебе комнату получше, поскольку в ней живет твой дедушка. А на стенах в нижней комнате есть плесень.
Стараясь сдержать дрожь в холодной запущенности комнаты, Сабина огляделась по сторонам. Это был какой-то любопытный гибрид 1950-х и 1970-х годов. Голубые обои в стиле шинуазри в какой-то степени сочетались с бирюзовым грубошерстным ковром. Шторы, обшитые золотой парчой, были великоваты для этого окна. В углу стоял допотопный умывальник на чугунных ножках, а ближе к камину висело тонкое зеленоватое полотенце. Над каминной доской помещалась акварель, изображающая лошадь с тележкой, а на другой стене у кровати висел неумелый портрет молодой женщины, возможно матери Сабины. Девочка то и дело оглядывалась на дверь, сознавая молчаливое присутствие деда в одной из комнат неподалеку.
– В шкафу висит несколько вещей, но там найдется достаточно места для твоей одежды. Это все, что ты привезла?
Бабушка опустила глаза на ее сумку, а потом огляделась по сторонам, словно ожидая увидеть что-то еще.
Сабина не ответила.
– У вас есть компьютер?
– Что-что?
– У вас есть компьютер?
Спрашивая, она уже знала ответ. Можно было догадаться по виду этой комнаты.
– Компьютер? Нет, здесь нет компьютеров. А зачем тебе компьютер? – Голос бабушки был отрывистым, непонимающим.
– Для электронной почты. Чтобы держать связь с домом.
Бабушка, казалось, не услышала ее.
– Нет, – повторила она. – У нас тут нет никаких компьютеров. Теперь можешь распаковать вещи, а потом мы выпьем чая, после чего ты заглянешь к дедушке.
– Здесь есть телевизор?
Бабушка внимательно посмотрела на нее:
– Да, телевизор есть. Сейчас стоит в комнате у деда, потому что он любит смотреть поздние новости. Думаю, иногда сможешь брать его.
Они не успели еще войти в гостиную, а на Сабину уже навалилась депрессия. Даже появление миссис X., низенькой, пухлой и вкусно пахнущей домашним хлебом и ячменными лепешками, не улучшило ее настроения, несмотря даже на дружеские расспросы о плавании по Ирландскому морю и здоровье матери. Избавления не было. Том оказался здесь самым молодым, а ему было столько же лет, сколько и ее матери. Не было телевизора и компьютера, и Сабина еще не выяснила, где телефон. И, пока ее нет дома, Аманда Галлахер похитит у нее Дина Бакстера. Все это сущий ад.
За чаем в гостиной бабушка казалась чем-то обеспокоенной. Она окидывала комнату невидящим взором, словно пытаясь решить какую-то проблему. Время от времени она неуклюже поднималась со стула, быстро шла к двери и выкрикивала какие-то приказания миссис X. или кому-то другому, поэтому Сабина решила, что бабушка не привыкла к долгим чаепитиям и тяготится необходимостью сидеть здесь с внучкой. Она не спросила о матери Сабины. Ни разу.
– Тебе надо сходить к лошади? – чтобы дать им обеим предлог уйти, спросила наконец Сабина.
Бабушка с облегчением посмотрела на нее:
– Да-да, ты права. Надо посмотреть, как там мой мальчик. – Она встала, стряхивая с брюк крошки, и к ней немедленно подскочили собаки. Подойдя к двери, бабушка обернулась: – Хочешь увидеть конюшни?
Сабине страшно хотелось уйти, чтобы в одиночестве упиваться растущей тоской, но она понимала, что это невежливо.
– Ну ладно, – недовольно произнесла она.
Тоска по Дину Бакстеру может подождать еще полчаса.
Ослика давно не было. «Ах он бедняжка», – обронила бабушка. Но в остальном во дворе все осталось по-прежнему. Там определенно было веселее, чем в доме. По проходу между стойлами ходили согнувшись двое худощавых мужчин со швабрами и грохочущими ведрами. Они раскладывали сено по прямоугольным отсекам, из которых доносились звуки царапающих цементный пол копыт или глухие удары в деревянные перегородки. Из стоящего на перевернутом ведре плоского транзистора неслись какие-то мелодии. Глядя на все это, Сабина смутно припомнила, как ее подняли к одной из дверец и она завизжала в упоительном ужасе, когда к ней из темноты приблизилась огромная вытянутая морда.
– Полагаю, сегодня ты устала и не захочешь ездить верхом, но я заказала тебе из Нью-Росса опрятного меринка. Будешь на нем ездить.
У Сабины отвисла челюсть. Ездить верхом?
– Я уже давно не езжу верхом, – запинаясь, произнесла она. – С самого детства. То есть… мама не говорила мне…
– Ладно, потом поищем в кладовке. Какой у тебя размер обуви? Четвертый? Пятый? Могут подойти старые сапоги твоей матери.
– Прошло уже пять лет. Я перестала ездить.
– Да, ездить в Лондоне – настоящая скукотища, так ведь? Однажды я была в конюшне в Гайд-парке. Чтобы добраться до травы, пришлось перейти шоссе.
Бабушка широкими шагами пересекла двор, чтобы отругать одного из помощников за то, как он сложил солому.
– Но мне не особенно хочется.
Бабушка не слышала ее. Взяв швабру у одного из мужчин и резко взмахивая ею, она стала показывать ему, как надо подметать.
– Послушай, я… Мне не так уж нравится верховая езда.
Тонкий, высокий голос Сабины прорезался сквозь шум, и все посмотрели на нее. Бабушка остановилась как вкопанная и медленно повернулась к Сабине:
– Что?
– Мне не нравится. Верховая езда. Я как-то переросла ее.
Работники переглянулись, и один глупо ухмыльнулся. Сказать такое в Уэксфорде было, вероятно, равнозначно признанию: «Я убиваю младенцев» или «Я ношу трусы наизнанку, чтобы сэкономить на стирке». Проклиная себя за это, Сабина почувствовала, что краснеет.
Бабушка с минуту безучастно смотрела на нее, потом повернулась в сторону конюшни.
– Не глупи, – пробормотала она. – Ужин ровно в восемь. С нами будет твой дед, так что не опаздывай.
Сабина в одиночестве без малого час прорыдала в своей сырой, отдаленной комнате. Она ругала проклятую мамашу, отправившую ее в это дурацкое место, проклинала чопорную, неприветливую бабку вместе с ее глупыми чертовыми лошадьми, проклинала Тома – ведь он заставил ее поверить в то, что все не так уж плохо. Она проклинала и Аманду Галлахер, которая – Сабина точно знала – будет встречаться с Дином Бакстером, пока она здесь страдает. Проклинала также ирландские паромы, которые продолжают ходить в гнусную погоду. Проклинала бирюзовый ковер за его отвратительный вид. Узнай кто-нибудь, что она живет в подобной комнате, ей придется эмигрировать. Навсегда. Потом Сабина села и стала ругать себя за то, что дошла до такого состояния – побагровевшее, пятнистое и сопливое лицо, – вместо того чтобы очаровывать окружающих большими печальными глазами и чистой кожей.
– Вся моя жизнь – адская мура! – запричитала она, потом поплакала еще немножко, потому что слова, сказанные вслух, звучали гораздо жалостней.
Когда Сабина медленно спустилась по лестнице, дед уже сидел за обеденным столом. Она сразу заметила его трость, зажатую между коленями и высовывающуюся из-под стола. Потом, обойдя угол гостиной, Сабина увидела его сутулую спину, неловко привалившуюся к спинке высокого стула. Стол был накрыт на троих, и между ними было свободное пространство сияющего красного дерева. Дед сидел при свете свечи, уставившись в никуда.
– А-а… – медленно произнес он, когда внучка появилась в поле его зрения. – Ты опоздала. Ужин в восемь. Восемь.
Костлявый палец указывал на стенные часы, которые сообщили Сабине, что она опоздала на семь минут. Сабина взглянула на деда, раздумывая, извиниться или нет.
– Ну, садись, садись, – сказал он, опустив руку на колени.
Читать бесплатно другие книги:
