Пять минут прощания (сборник) Драгунский Денис
«Жизнь Боброва».
Советский роман начала пятидесятых. Я прямо как будто бы увидел эту книгу. Толстую и потрепанную. Матерчатый корешок и желтая обложка, чуть разодравшаяся по краям: серо-черный шершавый картон виднеется из-под гладкой обклейки. «Жизнь Боброва» красивыми буквами и рисунок на обложке – завод с дымящимися трубами, дерево слева, а на первом плане – немолодой мужчина в пальто и кашне, в тяжелой шляпе на лысоватой голове. Видно было, что Бобров прожил долгую и трудную жизнь, родился в деревне, босиком пас коров, работал на тракторе, учился, выучился на инженера, много трудился и воевал с разными врагами и вредителями, пока не стал директором завода, вот этого, который дымит всеми своими трубами.
Хотя в жизни Боброва не все так просто и прекрасно было, как написано в этом романе эпохи бесконфликтности и борьбы хорошего с отличным.
В жизни Боброва было много тяжкого и просто ужасного, и тридцатые годы в деревне, и голод, и гибель любимых людей, и постоянная настороженность, и тревога, и неизвестность, и еще была война, конечно же.
…он попал в окружение и ушел к партизанам, а потом их поймали немцы и стали вешать, на глинистом обрыве над рекой. Бобров сорвался с виселицы, упал в реку и утонул, и превратился в бобра, и всю войну строил запруды вместе с бобрихой Клавдией, которая пряталась от немцев, потому что была молодая и красивая…
Но это ему просто приснилось на минуточку, потому что были такие дни и даже недели в его жизни, о которых он не мог вспоминать, просто сил не было, и вместо них появлялись странные сны. Рано утром, за секунду до того, как Клавдия Петровна начнет будить на работу.Тут я передал этот листок соседу, и жизнь Боброва исчезла, растворилась, растаяла, как будто не было ее совсем.
Но она была, была!
Жаль, никто не напишет.вилла «Бельведер» МЕРТВАЯ КОШКА ГАЛЯ
У Галины Кузнецовой был роман с Иваном Буниным. Он был на тридцать лет старше. Она жила в одном доме с ним и его женой Верой Николаевной, в Грассе, на юге Франции, с 1927 по 1934 год. Потом она сошлась с Маргаритой Степун (сестрой известного философа Федора Степуна) – на глазах Бунина и его жены.
Можно себе представить, что там была за жизнь, в этом доме.
Но в ее «Грасском дневнике» – ни слова об этом. Благолепие: великий писатель, его милая и добрая жена, его почитатели, и она – почтительная ученица и помощница. Ни одного резкого слова об окружении Бунина: все такие приятные и талантливые люди.
Не жизнь, а беломраморный барельеф.
Не дневник, а сплошное умолчание.
Но!
Но уже буквально на второй странице!
Читайте внимательно:
«Там на одной из террас есть пустой каменный водоем. На дне его среди веток и мусора лежит маленький, чисто вымытый дождями скелет кошки. Очевидно, она соскочила туда, а выбраться назад не смогла. И хотя умирала она, должно быть, медленно и мучительно – в скелетике ее, в аккуратно поджатых желтых косточках передних лапок есть какое-то глубокое, трогательное успокоение. Она так тихо лежит…»
Какой точный символ. Здесь всё про Галину Кузнецову: Это она попала в высохший водоем (любовь старика Бунина), не смогла выбраться назад (некуда, и никого вокруг), душевная гибель ее была медленна и мучительна (отчаяние-одиночество), но в результате – умиротворенно сложенные лапки и изящный скелетик.
«Иван Алексеевич, однако, предупредил меня, чтобы я не говорила о кошках в присутствии Веры Николаевны – у нее к ним какой-то болезненный страх».
Вот, собственно, и весь «Грасский дневник».
Дальше второй страницы можно не читать.
В смысле смысла, я имею в виду.воскресный поход в Третьяковку ДОКАЗАТЕЛЬСТВО КУЛЬТУРЫ
Как доказать, что высокая культура – нужна?
Та культура, которая не приносит быструю прибыль и не доставляет быстрое удовольствие.
Как доказать, что нужно сохранять памятники архитектуры, переиздавать и изучать классику, и не только изучать силами специалистов, но и проходить в школе, но и просто читать (смотреть, слушать) время от времени?
Что нужно ходить в музеи и в театры.
Как доказать, что Пушкин – великий поэт, а Малевич – великий художник? Хотя один написал много красивых слов, а другой – нарисовал много прямых углов. Ну, душа в заветной лире. Ну, черный квадрат.
Никак это нельзя доказать.
А вот доказать обратное – легко.
Пушкин старомоден, непонятен, неинтересен. «Свободы сеятель пустынный» – это как? Про что? Почему пустынный? Араб, что ли?
Малевич? Да любой сам так может, квадраты раскрашивать. За что же ему слава, а его наследникам миллионы?
Высокая культура не доказывается. Она принимается как данность, не подлежащая обсуждению именно в смысле своей необходимости.
Или не принимается.В пьесе Петера Вайса «Дознание» узница концлагеря вспоминает: – На площади был кран, из него текла тоненькая струйка воды. С утра к крану стояла длинная очередь. Утолив жажду, люди снова становились в очередь, набрать воды для умывания. Те, которые переставали умываться, опускались и гибли.
река времен в своем стремленьи ХРУСТАЛЬНЫЙ ПЕРЕУЛОК
В апреле 1981 года студент пятого курса Вадик N получил письмо.
Незнакомый старик уведомлял Вадика, что его отец был агентом, сексотом. Старика взяли в пятидесятом по делу гидротехников, и следователь показал ему донос, написанный Вадиковым отцом. А потом, в лагере, этот старик встретил еще четверых, которых погубил он же. Письмо завершалось словами, что сын должен знать правду об отце. Даже самую страшную.
Вадик был комсомолец, как все. Но гэбистов не любил – тоже как все в его компании. Его приглашали в первый отдел, закидывали удочку; он делал вид, что не понимает. Отца своего он обожал, отец был инженер, строитель гидростанций, человек веселый и сильный. Умер за год до этого письма.
Сначала Вадик не поверил. Потом затосковал. Он всегда хотел быть, как отец. Читать те же книги, курить те же сигареты, так же завязывать галстук, маленьким красивым узлом.
– Мама, – однажды сказал Вадик за завтраком. – Расскажи мне правду о папе.
– Какую правду? – мать спросила вроде бы спокойно.
– Я получил письмо, – сказал Вадик.
– От Веры Ильиничны?
– От какой Веры Ильиничны?
– У тебя есть сестра Танечка, на два года младше, – заплакала мать. – Вера Ильинична была на похоронах, ты спрашивал, я сказала, что это с работы…
Вадик погладил ее по плечу, сказал «не плачь, ничего» и тем же днем пошел в первый отдел и сказал, что да, согласен работать в органах. Раз никому нельзя верить.Дослужившись до майора, он записался на прием к генералу, начальнику управления. По личному вопросу: был ли его отец секретным сотрудником госбезопасности. Пятидесятый год, дело гидротехников.
Через две недели генерал вызвал его и сказал, что нет, не было такого агента. И такого доносчика не было, и свидетеля с такой фамилией не было тоже. В деле гидротехников главные показания давал доцент Z – и генерал назвал фамилию старика, который написал письмо студенту Вадику.
Генерал рассказывал, когда завербовали доцента Z, и когда посадили, и всякие интересные подробности: его бывший шеф и учитель работал на этом знаменитом деле.
– У него жена была очень красивая, – говорил генерал. – Шеф рассказывал. Но нехорошая. Развелась с ним, когда его взяли. Но страшно красивая. Вера Ильинична Вигель, я даже фамилию запомнил.
Постаревший Вадик пошел домой пешком: он жил на Пятницкой. Прошел через Ильинку и Хрустальный переулок. На Москворецком мосту остановился. Был ноябрь, первый легкий снегопад. Под мостом катилась река, серая, как этот вечер, как все на свете. Что было делать?– Ну и что мне было делать? – спросил меня, рассказав эту историю, полковник Вадим Петрович N.
– Плюнуть, – сказал я. – Плюнуть на могилу этого козла. И уволиться из гэбэ.
– Я так и сделал, – сказал он. – В смысле плюнул.по поводу предыдущего СПАСАТЕЛИ И ОТКРЫВАТЕЛИ
Меня много раз спасали, говоря мне правду.
Открывая мне глаза.
Мне от этого, правду сказать, только тошно делалось. Во-первых, многое из этих веселых новостей я и так знал.
А что не знал, узнал бы скоро сам, без посторонней помощи.
Ничего хорошего, кроме гнусного ощущения, что кто-то чужой знает о моих тяготах, неудачах, болях, поражениях, о том, как меня предавали мужчины, как мне изменяли женщины, – и не просто знает – ах, да мало ли кто о чем знает! – но и сообщает мне об этом. Я, дескать, все про тебя знаю. И сейчас вот научу, как жить дальше.
Спасибо.
Есть такая манера: говорить гадости на правах друга. И приговаривать: «Да ты цени мою искренность, да кто же, кроме старого друга, тебе правду скажет». Тьфу!
И еще.
Самое маленькое три раза ко мне подходили разные немолодые люди и предлагали рассказать какие-то ужасные тайны. Вот именно так. О моих родителях. О каждом в отдельности, я имею в виду.
Я отказывался.
Эти люди умерли.
И мне совершенно не жалко, что я не знаю этих тайн.поздний вечер в чужом городе ЛЕСТНИЦА
Мама рассказывала про одну свою сотрудницу.
Она была одинокая женщина, разведенная жена; она из последних сил вырастила дочь, дала ей образование; дочь тут же вышла замуж и быстро вошла в семью мужа, прижилась там, а у матери бывала совсем редко; и вот эта женщина, Соня ее звали, чуть ли не первый раз в жизни поехала отдыхать.
Одна поехала. Ей было сорок пять. Вполне, кстати, ничего из себя – такая маленькая, худенькая, большеглазая.
Вот. Ну и там, на отдыхе, на море, она познакомилась с мужчиной из другого города. Немолодой, образованный, симпатичный, старше ее лет на десять.Они сошлись сразу, на второй день отпуска, и три недели прожили как в раю, как будто это был медовый месяц. Так Соня рассказывала моей маме. Хотя на самом деле, наверное, это были ее чувства, это она была как в раю или в медовом месяце, а что думал этот мужчина, не совсем понятно.
Впрочем, скорее всего, он тоже увлекся. Вряд ли бы Соня стала так по-детски врать. Хотя, возможно, она преувеличивала.
А может быть, и нет. Кажется, он в нее по-настоящему влюбился. Потому что он стал писать ей письма из своего города. Длинные, подробные и горячие – настоящие любовные письма. Он ей писал, что скоро, совсем скоро он уладит все свои дела, и они будут вместе наконец. Он не был женат, кстати.
А через полгода замолчал. Вдруг, внезапно. Она написала еще два раза. Потом послала телеграмму: «Ты жив?»Он был жив, разумеется. Ответил кратким письмом: «Между нами все кончено, я женюсь на женщине, которая ждала моего решения восемь лет».
– Но каков подлец! – говорила Соня моей маме, заливаясь слезами. – А какие слова говорил! Какие письма писал! Обязательно приеду к нему. Позвоню в дверь. Он откроет, а я брошу эти письма ему прямо в лицо! В морду!
– Не надо, – говорила мама.
– Нет, надо! – рыдала Соня. – Пусть ему станет стыдно!
– Не станет ему стыдно, – уговаривала ее мама. – Ну, разве на минутку. Да и то не перед вами, а перед женой. А вам будет ужасно подходить к его двери. А потом! Как вам будет гадко спускаться по лестнице, выходить на улицу, ехать на вокзал… Не надо.
Соня поджала губы, высморкалась и вышла из комнаты.
А через месяц она сказала моей маме:
– Как вы были правы, Алла Васильевна! Это было ужасно. Особенно потом, спускаться по лестнице. Темный страшный двор. Холодный поздний вечер. Еле до вокзала добралась. А письма я решила не отдавать. Поэтому и в дверь звонить не стала.расследование причин КТО ВИНОВАТ?
Почему этот мужчина бросил Соню из предыдущего рассказа?
Нельзя же сказать, что он был просто подлец.
Просто подлецов не бывает. Тем более не бывает «просто поступков». Тем более в таких довольно сложных и эмоционально нагруженных обстоятельствах.
Если бы он был циничный курортный донжуан, он не стал бы писать ей письма несколько месяцев. И вообще вряд ли провел бы с ней весь отпуск. Попользовался бы ее наивной жаждой любви, и на ее глазах бесстыдно бы ушел к другой.
Что же случилось?
А вдруг в своих письмах она оказалась назойливой и пошловатой? Многословно и не очень грамотно рассказывала о своих чувствах, подробно описывала, как провела день. Что утром «одела», что на обед «кушала», как на работе «давлеет» начальница. Кошмар, правда?
То есть она как бы сама виновата.
Или так. Соня была еврейка. А его престарелая тетя была закоренелая антисемитка. Или наоборот, Соня была русская, а тетя – правоверная еврейка. И она сказала: «Женишься на жидовке (на шиксе) – лишу наследства!» И он выбрал наследство: кооперативную квартиру, набитую дорогой мебелью и хрустальными вазами.
То есть он сам виноват, сделал гадкий корыстный выбор.Или вот. Он был сотрудником секретного оборонного НИИ. Как положено, доложил в первый отдел, что хочет жениться на такой-то. КГБ ее проверил. Оказалось, ее бывший муж эмигрировал в Америку. Но иногда писал письма и присылал посылки для дочери. И ему сказали: женишься на ней – лишим допуска и уволим. И он выбрал любимую работу; да и вообще: уволили бы его – где работать, на что жить? То есть он виноват, но не очень.
Ну, или такая ситуация: он получил смертельный диагноз. Жить осталось полгода. Уже начались невыносимые боли. И он не захотел ее мучить. То есть он совсем не виноват, даже отчасти молодец.
Но я не о том, собственно.
Я о том, как люди ищут виноватого в своих бедах.
Три разных характера.Одни всегда (ну, чаще всего) говорят: я виноват сам.
Другие считают, что всегда виноват кто-то другой.
А третьи уверены, что никто не виноват. Фатальное стечение обстоятельств.Ну, а как было на самом деле, мы все равно не узнаем.
я мыслю, следовательно… СРЕДНЯЯ ОЖИДАЕМАЯ
– Ты о чем думаешь? – спросил Сережа Наташу.
Было полвосьмого вечера. Они пришли с работы, поужинали и сели на диван. Они только месяц как поженились и еще не очень умели жить вместе. Сережа закурил, а Наташа смотрела в открытое окно: был июнь, светлый теплый вечер.
– А? – переспросила она.
– О чем ты думаешь? – повторил Сережа.
– Ни о чем, – сказала она.
– Как это? – удивился Сережа.
– Ну, так, – сказала она. – Просто.
– Я не в смысле, что ты что-то специально вспоминаешь, – сказал он. – Или про что-то рассуждаешь в уме. Я просто – о чем ты думаешь. Вот сейчас.
– Ни о чем, я же сказала.
– А я, например, все время о чем-то думаю, – сказал Сережа. – Все время что-то в голове крутится. Работа, ребята, мать с отцом. Кого в метро видел. Например, сегодня мужик рядом сидит: костюм шикарный, галстук розовый, духами пахнет на весь вагон, а на кроссовках грязь ошметками засохла, даже странно. Вспоминаю кино, какое смотрел. Книги тоже. Новости по радио. Куда поехать в отпуск. Ну и про тебя, конечно, все время думаю.
– Что ты про меня думаешь? – Наташа на него посмотрела.
– Какая ты красивая. Ну и вообще, – он засмеялся и покраснел, – неважно. А про меня совсем не думаешь?
Наташа помолчала, но потом честно помотала головой.
– Почему?
– Не знаю, – сказала она.
– Погоди, – сказал он. – Наверное, я тебя не так понял. Наверное, ты просто очень устала и сейчас расслабляешься, да? Вот так сидишь на диване, смотришь в небо, все мысли улетают, и в голове чисто и светло. Да?
– Нет, – сказала Наташа.
– Жалко, – сказал он.
– Чего тебе жалко?
– Ничего, – сказал он и недовольно загасил сигарету в пепельнице.
– У тебя голова не болит? – зло спросила Наташа. – От мыслей?
– Глупо, – сказал он.
– Сам дурак! – заплакала Наташа.
Он вышел из комнаты.
Посидел на кухне на табурете. Налил в чашку воды из чайника. Бросил туда пакетик. Вода была остывшая, чай не заваривался.
Я дурак, а она умная, – вдруг подумал он. – Думай не думай, все уже без нас рассчитано. Сколько нам лет?
Двадцать пять. Впереди тридцать четыре года совместной жизни. По статистике так выходит. Спасибо, конечно. А у нее еще четырнадцать – без меня. Одна будет жить. Вдова. Кто ее замуж возьмет, в пятьдесят девять лет?
Ему стало жалко Наташу, как она будет старая, и некрасивая, и совсем одна.
Но почему одна? А дети? Нужны дети!
Он вбежал в комнату, обнял ее, поцеловал и серьезно сказал:
– Раздевайся.вторая сигнальная система АНГЛИЙСКОЕ ВОСПИТАНИЕ
Мой приятель, художник Сева Шатурин, рассказывал:
«Красивая. Рыжая, и глаза зелено-желтые, кошачьи. Умненькая. Напросился в гости. Вино, конфеты, цветы.
Сидим, выпиваем, болтаем. Подсаживаюсь к ней поближе, кладу ей руку на плечо. Она вывертывается и говорит:
– Я тебе нравлюсь?
– Да, – говорю, – очень.
– Ты хочешь лечь со мной в постель?
– Да, – говорю.
– Что же ты молчал весь вечер? И зачем руками? Как парень с девкой на гулянке. Молча потискались – и на сеновал. У меня другое воспитание.
– Какое? – спрашиваю, чтоб хоть что-то сказать.
– Английское, – говорит. – Женщина может лечь в постель хоть через час после знакомства. Если мужчина убедит ее. Словами.
– Ты мне нравишься, – говорю через силу. – Я тебя хочу.
– Ну что ты! – улыбается она. – Как-то мало. Неубедительно.
– Хорошо, – говорю. – Сейчас.
И я стал говорить, как она прекрасна, как я схожу с ума, глядя в ее желтые глаза, как я мечтаю зарыться лицом в ее рыжие волосы. Я рассказал, что у меня есть квартира и мастерская, есть заказы. Я не знаменит, но собратья по искусству меня ценят; я не богат, но вполне обеспечен. На меня можно положиться. Но главное – я люблю ее и хочу быть с ней, хочу ее обнять и сделать своей женщиной, сейчас, сию минуту, и я буду счастлив, если она останется со мной надолго, а лучше – навсегда.
Когда я это говорил, на меня просто страсть накатилась, а она смотрела на меня неподвижно, а потом сказала:
– Хорошо, – и встала с кресла. – Давай попробуем. Только чур я первая в душ пойду. Да! У тебя презервативы есть?
– Нет, – сказал я.
– Ничего, – улыбнулась она. – Тут аптека за углом, сразу увидишь.Я спустился на улицу, и мне вдруг захотелось, чтоб я всю ночь бегал по аптекам – одна закрыта, другая на ремонте – или, еще лучше, чтоб я вернулся через сорок лет, совсем лысый, а меня бы ждала старуха в нелепом платье, и чтоб мы долго смеялись. Но нет, аптека работала, и я минут через десять уже звонил в дверь.
Она встретила меня в халате, с брызгами воды на весноватой шее.
– Поцелуй меня, – сказал я.
– Пойди зубы почисти, – сказала она. – Там щетка в упаковке. Полотенце синее.
И пошла в другую комнату. Наверное, в спальню.Я вошел в ванную, подошел к зеркалу и увидел, как мое лицо желтеет и тускнеет. Я стукнулся сначала подбородком об раковину, а потом затылком о кафель. Я не видел, как она прибежала. Она вызвала скорую и поехала со мной в больницу. И навещала меня каждый день.
А когда я выписывался, она сказала:
– Если ты считаешь, что это будет правильно, я могу выйти за тебя замуж.
– Ничего, – сказал я. – Спасибо, ничего…»– Зря это я, наверное, – вздохнул Сева.
– Не знаю, – сказал я. – А где она теперь?
– Не знаю, – сказал он.налог на наследство ДВАДЦАТОЕ НОЯБРЯ
Он плохо спал в эту ночь: снилось, как косматый мужик топит сургуч, льет на бумагу и бормочет: votre sceau, monsieur, sceau et signature ! [1] , и казалось, что кругом шаги. Заснул под утро. Проснулся от тишины.
Встал, надел халат. Прислушался. Босиком побежал по коридору, отворяя все двери. Пусто. Комната жены, комнаты детей – никого. Распахнутые шкафы. На ковре оброненная сумочка младшей дочери. Подобрал: пустая. Чуть не заплакал.
Но собрался с духом. Связался, с кем надобно. Разузнал примерно. Поехал догонять. Настиг в Рязани.
Они там сняли целый дом, частный пансион. Он поселился в гостинице, недалеко. Наутро пошел к ним.
Вошел в диванную. Сидят все пятеро: два сына, две дочери и жена.
Молчат. Крикнул:
– Зачем? Я стар, немощен, а вы тайком, ночью!
Таня встала и сказала:
– Папочка, вы известный писатель. Вы властитель умов и сердец, но зачем вы нас мучаете?
– Зачем эти истязания с завещаниями?! – вскричала Соня, жена.
– Правда, папа, – сказал Илья. – Ты хозяин авторских прав, ты волен завещать их кому хочешь. Да, да, да! Но зачем ты годами обсуждал это с нами? Мы узнаем о завещании, когда бог распорядится.
– Я понимаю, что в церкви ложь, – вдруг сказал Сергей. – Но так хочется иногда свечку поставить…
– Вы замучили нас вегетарианством, – сказала Саша. – К чему? Мы не индусы. Хотя вот Танечка увлекается.
– Замолчи, – сказала Таня. – Это некстати!
– Ты нас перессорил, – сказала Соня. – Одно спасение – убежать. Мы три дня без тебя жили, и снова стали как семья. Ушло зло, возвращается любовь. Нам от тебя ничего не нужно. Мы не воротимся. Прости.
– Странниками по святой Руси? – он запустил пятерню в бороду.
– Зачем, папочка? – сказала Таня. – У меня бабушкино имение. У Саши наследство от покойной тети.
– У меня акции Брокара и Сиу, – сказал Илья. – У Сергея лесопилки. У маман доходные земли в Уфимской губернии. Проживем.
Помолчали.
– Это все ваша гордость! – он потемнел лицом.
– Это ваша гордость, – твердо сказала Александра, самая любимая.
Он хлопнул дверью, вышел.
Дошел до своей гостиницы. В ресторане взял телятину и красное вино. Поднялся в номер, отдохнул. Вечером пил шампанское. Сильно охмелел. Утром болела голова. Велел принести водки и маринадов. Голова прошла, но настала сонная слабость. Целый день валялся в постели, так и заснул к вечеру. Поздним утром спустился в ресторан. В газете прочел, что в пансионе m-me Рудневой от внезапной эпидемической горячки скончалась вся семья известного писателя такого-то.
Свои немалые состояния жена и дети перед смертью завещали ему.ende gut – alles gut СЕРДЕЧНЫЕ СОСУДЫ
Этот случай произошел в середине 1960-х в доме творчества писателей «Малеевка» под Москвой. Это в районе Дорохова.
Что такое дом творчества писателей в те поры? Тот же дом отдыха, но чуть более удобный. Номера одноместные или двухместные – для писателя и его жены. Большой письменный стол у окна. Сортира и душа, правда, нет, только раковина в комнате. Ну, широкие коридоры, холлы, читальня с газетами и книгами. Столовая, бильярд. Большой парк с чистыми дорожками.
В коридорах на белых матовых шарах-светильниках написано черными буквами: «Тише! Шум мешает работать!» Почти как на «Мосфильме». Там в коридорах и на дверях павильонов было: «Тише! Снимает твой товарищ!»
Почему-то смешно.
Но я опять отвлекся.
Так вот, в середине 1960-х в «Малеевку» приехал поработать и слегка отдохнуть один довольно популярный писатель. У него недавно был инфаркт, и ему хорошо было пожить недельки три на свежем воздухе.
Об этом рассказала его жена. Она привезла его в «Малеевку», но сама с ним не осталась. У нее были какие-то дела в Москве. Жена рассказала, что у него недавно был инфаркт, и попросила супружескую пару из соседнего номера быть к нему повнимательнее. Просто последить, как он себя чувствует. Вдруг ему ночью станет плохо. Тогда он позовет или стукнет в стену, а они вызовут врача.
И уехала.
В первую же ночь соседи проснулись от явственных стонов.
«А-а-а…. О-о-о… Ой-ой-ой» – доносилось сквозь стену. Понятно было, что человеку плохо.
Они вскочили, набросили халаты, выскочили в коридор.
– Саша, тебе плохо? – крикнули сквозь дверь. – Саша, тебе нужен врач?
Стоны стихли. Они постояли у двери. Было тихо, но кровать все же скрипнула. Это их успокоило. Они решили: ему приснился тяжелый сон, но вот они его разбудили, он перевернулся с боку на бок, и всё прошло.
Но не успели они улечься, как стоны начались снова. Громче прежнего. Опять подбежали к двери. Опять стали его звать, стучать, ломиться. И опять тишина и едва слышный скрип кровати.
Но на третий раз он стал кричать «а-а-а!» уже на полном серьезе, как при инфаркте. Тогда сосед понял, что человека надо спасать. Он разбежался и плечом вышиб дверь. Нашарил выключатель – и обнаружил бедного Сашу в постели с официанткой.
Наутро приехала его жена.
Сам герой в это время гулял по парку.
Она увидела вывороченные дверные петли и закричала:
– Ему было плохо? Вы ломали дверь? Где он? Его увезли на скорой?
Соседи, покашливая, краснея и отводя глаза, объяснили ей, почему дверь оказалась сломана.
– Слава богу, что не инфаркт! – выдохнула жена.
И правда, слава богу.дополнение к вышесказанному НЕ ЖЕЛАЙ БЕДЫ БЛИЖНЕМУ ТВОЕМУ
По поводу смешного случая в «Малеевке».
Жена сказала: «Слава богу, не инфаркт!»
Вот какой вопрос в старое время психиатры задавали женщинам, которые были в депрессии из-за того, что муж ушел.
Эти женщины довольно часто рассказывали, что бросивший муж заболел или его уволили и что у него вообще вся жизнь пошла наперекосяк.
Читать бесплатно другие книги:
