Пророк Темного мира Волков Сергей

Охта понимающе улыбнулся — итеру нужна связь, и дело связчика — обеспечить ее. Ухватившись за ближайшую петлю, медник легко поднял в воздух свое искалеченное тело и ловко пошел по избе, перехватывая руками. Опустившись на скамью у дальней стены, он сунулся за широкий дверной косяк и двумя пальцами вытянул оттуда плоский брусочек питалыцика, хранящий в себе небесные искры. Перебросив питальщик Бойше, хозяин избы вихрем пронесся к печи, скрылся за ней и вскоре появился, держа в зубах за стебелек антенны дырчатую связницу.

Кинув себя на кровать, Охта бережно положил прибор рядом и тихо приказал Бойше:

— Дверь припри. И окошко.

Связником медник был аккуратным, исправным. Бойша не помнил, чтобы хоть раз не оказалось у него живого питальщика, чтобы связница забарахлила или по иной какой причине отказал Охта кому-то из итеров и близких итерскому духу людей, посвященных в тайну.

Со щелчком вставив поданного Бойшей питальщика в связницу, медник дождался, пока не зазеленеет крохотное окошечко-писанница, старательно набрал известное лишь ему цифровое имя. Связница попискивала, точно мышонок, а Бойша представил, как срываются с антенны удивительного прибора невидимые сигналы, ласточками взмывают в небо и мчатся в запредельные дали, до которых конному не одну седмицу ехать.

Ответ пришел быстро. Охта бережно поднес связницу к уху, произнес положенное запретное слово:

— Алло. Здесь тринадцатый. Дайте связь.

— Алло, тринадцатый, здесь сотый. Запрашиваю пароль, — кузнечиком протрещал в связнице далекий неизвестный голос.

— Синхрофазотрондетерминантколлайдер! — тихо, но быстро и четко выпалил Охта. Отзыв пришел секунду спустя:

— Котангенснорсульфазоладиобата.

Бойша знал — ни один из чистунов, а тем паче незнатей никогда в жизни не сможет повторить древние и тайные слова. Что они означают, ведали лишь верховные иерархи итеров.

— Связь даю. Говорите, — стрекатнула связница.

Охта протянул прибор Бойше. Итер облизнул разом пересохшие губы. Он всегда волновался, беря в руки дырчатую коробочку. Сейчас его слова превратятся в сигналы и умчатся в восходные земли. И это будет сделано не чарами Всеблагого Отца, а едино лишь силой человеческого разума.

— Здесь Бойша Логсын, — хрипло выговорил итер. — Инфа для господина нарука: дело сделано, пакля со мной, доставлю по случаю. Ждите.

— Понял тебя, Бойша Логсын. Это все?

— Все, — зачем-то кивнул итер, несколько мгновений тупо смотрел перед собой, потом отдал связницу Охте.

— Здесь тринадцатый. Конец связи, — произнес медник и отключил прибор. Выщелкнув питалыцика, он поджал губы — на торце брусочка горел красный огонек, означающий, что небесные искры заканчиваются и питалыцика пора кормить новыми.

Кормежку творили на мельнице, где к ветряку была тайно приспособлена чудо-машина генератор. Ведал генератором Самарка-третий, но даже он, слободской старшина, не знал, для чего Охте заряженный питал ыцик.

Упрятав связницу, медник по ремням вернулся к верстаку.

— Надо чего? — спросил он Бойшу, берясь за чеканок.

— Барахлишко примешь? Ножей пара, по мелочи кое-что.

— Горячее?

— Ага.

— Тогда вполцены.

— Идет, — беспечно согласился Бойша. За вещи убитых чистунов выручить хоть что-то — удача. Не было ведь ни гроша, а тут — алтын.

— Еще что? — Охта глянул на итера.

— Патронов бы зарядить пару дюжин. У тебя больно точнобойные выходят.

— Сделаем. Подай-ка с полки набойник да мерку. Жрать хочешь?

— Потом, ввечеру. — Бойша передал Охте требуемое, сел на табурет, вытащил из мешка коробку с гильзами, положил на край верстака. Есть хотелось так, что в брюхе словно мартовские кошки завывали, но объедать хозяина итер не собирался — тот без бабы живет да без ног, какой уж тут харч, какая готовка?

— Тигель на огонь поставь. Углей там нагреби, да не протряси, — распорядился медник, быстро отбирая нужные по калибру гильзы и пропуская их через трубку обжимника.

Свинец расплавился скоро. Бойша, натянув на руку суконный прихват, перенес тигелек на верстак, где уже готов был ряд форм для пчел.

Охта сам разлил сверкающий металл, бормотнул что-то и взялся за капсюли. Постукивая деревянной выколоткой, он снарядил гильзы и принялся отмерять порох. Вскоре двадцать четыре патрона стояли в ряд, ожидая, когда остынут пчелы. Их медник вставлял щипцами и в два оборота сдавливал обжимником.

— Готово! — Охта глянул на Бойшу.

— Спасибо. — Итер убрал патроны, разложил по местам инструменты. — Пойду я пока… Самарку повидать надо, к Горчиле зайти. На закате жди, с гостинцами, повечеряем. Бывай!

— И тебе не хворать, — отозвался медник, уже постукивая молоточком по краю чашки.

А начиналось все более чем прозаически: утром, придя на работу, Тамара встретила у лифта старлея Женю Стеклова, за внешнее сходство и длинные волосы прозванного в Управлении Т Джимморрисоном. Стеклов выглядел озабоченным.

— Привет! Шеф велел тебе зайти, как появишься.

— А что такое? — поинтересовалась Тамара, помня древнюю мудрость: «Предупрежден — значит вооружен».

— Какое-то взаимодействие с ментами, кажется, — пожал плечами Джимморрисон. — Ну давай, я побежал!

— А ты куда?

— Карпухин во Владик с инспекторской проверкой летит. Мне оборудование отправить надо, — уже из кабины лифта ответил Стеклов и исчез за сомкнувшимися дверями.

Начальник гвардмейстерского отдела Управления Т полковник Терентий Северьянович Чеканин ждал Тамару в своем старомодном, имперского стиля, кабинете. Сидя за огромным столом, он при свете сталинской лампы с зеленым стеклом просматривал распечатки, доставленные из информотдела.

— Здравствуй, душа моя. Проходи, садись. — Чеканин отложил сводку, выключил лампу. — Ты чем сейчас занимаешься?

— Законом парных случаев применительно к Темному миру, — ответила Тамара. — Но это скорее исследование, чем…

— Ясно, — перебил ее Чеканин. — Чайку не желаешь?

— Спасибо, Терентий Северьянович.

Полковник налил Тамаре стакан чая, вставил его в серебряный подстаканник, пододвинул блюдце с сушками.

— Вот какое дело, душа моя: смежники наши из спецкомиссии МВД вышли на группу Коша. По имеющейся у них информации, под Можайском, на торжище диких незнатей, сегодня в пятнадцать ноль-ноль должна состояться сделка между неким неизвестным и самим Кощем. Предмет сделки — якобы энное количество чаровной силы, собранной и заключенной в бурдюк из кожи нетопыря. Многие незнати занимаются таким промыслом — собирают и продают уже сплетенные заклятия. Покупатели, как правило, люди, чаровники, использующие чужие запасы, дабы попусту не тратить свою энергию. Так что тут вроде бы все вполне нормально, за одним только исключением — почему Кощ сам выступает в качестве покупателя, не отправив в Можайск кого-нибудь из своих подручных? У нас имеется полученная через осведомителей информация, что на самом деле Кощ собирается купить артефакт из числа «бесценных древних вещиц».

— А что это? — удивилась Тамара. — Никогда не слышала такого термина.

— Это дословный перевод с арабского, — ответил полковник. — В шестнадцатом веке сирийский маг Нахур Аль-Дамаси впервые поименовал так предметы из собрания тамплиеров, обнаруженные в могиле одного из орденских братьев, похороненных у крепости Тортоза. «Камень богов», «Меч пророка», «Цепь Святого Антония», «Ветвь Адама» и прочие артефакты, хранящие в себе частицы мощи великих чаровников давно прошедших эпох. Постепенно в число «бесценных древних вещиц» вошло двенадцать предметов, каждый из которых может в сотни раз увеличить способности как людей-чаровников, так и незнатей, обладающих ими. Поэтому все эти артефакты находятся под жестким контролем властей и тщательно охраняются. Четыре артефакта находятся в России, шесть — в США, по одному — в Германии и Франции. И вот вроде бы как появился тринадцатый предмет.

— Есть предположение — что это?

Чеканин отрицательно покачал головой:

— Нет. Но я думаю, это привет от Хорста Убеля. Ты помнишь, что из обрпункта-14 сумели ускользнуть двое незнатей?

— Да, я читала отчет. — Тамара кивнула и тут же вскинулась: — То есть вы хотите сказать, что они унесли с собой то, что Убель вынес из архива?

— Я ничего не хочу сказать, потому что ничего не знаю. Это все лишь гипотеза. И чтобы подтвердить либо опровергнуть ее, ты возьмешь передвижной следящий комплекс «Зрак» и поедешь на милицейскую операцию в качестве консультанта-наблюдателя. Я бы сам поучаствовал, да у нас совещание в «головном офисе». В общем, собирайся, бери «Зрак», и — с Богом. Будь осторожна, никуда не лезь. Твоя задача — зафиксировать энергетический отпечаток артефакта.

Тамара поднялась. Чеканин тоже встал, протянул девушке подписанную заявку для техотдела.

— И вот еще что, душа моя. Возьми-ка ты с собой нашего сержанта. И ему полезно развеяться, и я за тебя спокоен буду.

— Хорошо, Терентий Северьянович. Во сколько выезжать?

— В тринадцать двадцать. Полковник МВД Закряжин, ты его должна помнить по делу Убеля, будет ждать вас на Минском шоссе у поворота на Кубинку.

«Я еще успею в аптеку!» — прикинула в уме Тамара. Неожиданное задание особо не взволновало ее. Исполнять обязанности наблюдателя девушке было не впервой, техномагический мобильный комплекс «Зрак» она изучила если не досконально, то, уж во всяком случае, на твердую четверку. Гораздо больше Тамара переживала из-за просьбы соседки Татьяны Сергеевны. Та, вдова, пожилая, но крепкая еще женщина, жила тем, что держала дома пару породистых мопсов, регулярно продавая через международный клуб собаководов щенков. Накануне, во время прогулки, одного мопса искусал дурной ротвейлер из сорок девятого дома. Раны воспалились, и Татьяна Сергеевна, безотлучно сидевшая со своим любимцем, попросила Тамару зайти в ветеринарную аптеку — купить антибиотик цефалексин.

Она сбегала за лекарством, выпила в кофейне чашку капуччино, вернулась в управление, отнесла заявку в техотдел и спустилась в подвал за напарником.

Домовой уже почти месяц сиднем сидел в своем блоке и хандрил. Потеряв зимой во время операции в Зареченске двух своих напарников, Охохонюшку и Мочану, Мыря блестяще проявил себя в весеннем рейде сотрудников отдела по городам Уральского региона, в Магнитогорске взял практически без борьбы гварда-отступника, а вот летом загрустил.

— Пошто живу, небо копчу? — тяжко вздыхая, спрашивал незнать то ли у Тамары, то ли сам у себя. — Смыслу не вижу. Кажный день как другой — и все вместе на цепь похожи. Тянется моя цепь, по рукам-ногам путает. Мочи нет. Уйду я. Совсем уйду. Судьба, знать, так желает. Спать буду. Не зови меня и начальнику скажи — не пойду. Хватит.

— Но ты же самый лучший из всех незнатей, принявших Красную печать! — убеждала девушка Мырю. — Как мы без тебя? А судьба… Судьбу люди сами творят. И незнати тоже. Будешь сиднем сидеть — совсем пропадешь. Поднимайся, поехали.

Опустив мохнатые брови на желтые глаза, Мыря вздыхал, дергал себя за бороду, шуршал сеном, наваленным на нары. Тамара терпеливо ждала, поглядывая на часы. Времени оставалось мало, но девушка понимала — торопить домового не надо.

Свесив босые ноги, Мыря посидел на краю нар, спрыгнул наконец вниз и начал одеваться.

— Вот скатаюсь с тобой, погляжу на мир тварный последний разок — и на покой, — ворчал он, наматывая портянки. — Был сержант Мыря, да весь вышел. Амба!

До Можайска добрались быстро. Закряжин встретил микроавтобус управления в условленном месте, забрался в салон. Вежливо поприветствовав незнатя и Тамару, он предложил кофе из термоса и коротко объяснил коллегам детали предстоящей операции.

— Коща уже ведут. Торжище наши люди держат под контролем. Там сейчас тихо. Главный минус, так сказать, узкое место, — мы не знаем, откуда появится продавец и кто он. Двое наших незнатей отслеживают все перемещения биоэнергов в окрестностях. Но у нас нет уверенности, что им удастся зацепить артефакт.

— То есть вы думаете, что возникнут проблемы с захватом? — спросила Тамара.

Закряжин, смущенно почесав гладко выбритый подбородок, покосился на Мырю и кивнул:

— Уверен, что возникнут. Поэтому мы и обратились к вам. Ваши приборы в состоянии зафиксировать энергетический слепок артефакта. План такой: прервать сделку в самом начале, взять Коща на месте, а продавца с товаром — чуть позже, где-нибудь в укромном уголке.

— А почему нельзя арестовать всех сразу? — удивилась Тамара. Закряжин улыбнулся, но ответить не успел — в разговор вмешался Мыря:

— Коли Кощ штуковину энту хоть на миг получит — больших делов наворочать сможет. Нельзя ему в руки такое давать, что б там оно ни было. Поняла?

Тамара покраснела — ей объясняли очевидные вещи. Разговор пресекся, некоторое время в салоне микроавтобуса царила тишина. За окнами проносились скошенные луга с длинными копнами подготовленного к вывозу сена. Дальние леса уже тронула желтизна, хотя было только начало сентября. «Ранняя в этом году осень. — Тамара скользнула взглядом по сосредоточенному лицу Закряжина, по нахохлившемуся Мыре. — Буду проситься у Чеканина на оперативную работу. Совсем я закопалась в информотделе…»

Торжище незнатей раскинулось на окраине Можайска. Непосвященному человеку, личеню, сложно было догадаться, что вот этот заставленный старыми железнодорожными контейнерами, заросший лебедой, замусоренный пустырь — оживленная торговая площадка обитателей Темного мира.

Пустырь граничил с обнесенным сеткой-рабицей пристанционным мелкооптовым рынком. Здесь было многолюдно, можайцы и гости «Священного города русских», как именовали Можайск туристические справочники, толкались меж торговых рядов, пахло прогорклым жиром, овощами, автомобильным выхлопом, гремел из колонок над ларьком с дисками очередной шлягер-однодневка:

Закряжин оставил Тамаре рацию, сообщил позывные, откатил дверцу и канул в толпу.

— Где встанем? — поинтересовался водитель, повернувшись в салон.

— Вон там, у деревьев, — указала Тамара, расчехляя «Зрак».

Микроавтобус, урча двигателем, протиснулся через толчею машин и замер на обочине разбитой дороги. Отсюда хорошо просматривался весь пустырь. По краю его, у забора рынка, сидели в ряд торговцы всевозможной рухлядью. Облаченные в телогрейки выпивохи, бабки, закутанные в платки, какие-то вовсе опустившиеся личности разложили на газетах и картонках старые вещи, инструменты, поношенную обувь, безделушки вроде значков, статуэток, разнокалиберные вилки-ложки и книги. Поодаль мелькали силуэты нескольких бродячих собак, какие-то смазанные тени шныряли между контейнерами, в воздухе кружили воробьи и голуби. Обычная, ничем не примечательная картина провинциального быта начала двадцать первого века.

Направив раструб прибора, Тамара вставила в ухо серебряную капельку наушника, включила питание, краем глаза заметив, как оживившийся домовой привстал с сиденья, разглядывая пустырь. «Зрак» загудел, экран пошел полосами, затем на нем возникло четкое в своей невозможности изображение: весь пустырь оказался заполнен незнатями. Не менее сотни их деловито расхаживали туда-сюда, о чем-то оживленно беседуя, некоторые подходили к торговцам, над которыми дрожали разноцветные ауры, указывающие, что это не просто люди, а личени-чаровники.

На торжище собрались в основном стихии, прикиды и перевертыши из разных родов. Хотя Тамара и потратила полгода с лишним на изучение многообразных видов биоэнергов, сейчас, «в поле», она с ходу смогла опознать только колдобенника, шипуху и пару лесовиков, да и то исключительно потому, что у этих незнатей имелись явно выраженные приметы — колдобенники отличались огромными ступнями, у шипух все тело было усеяно мелкими колючками, а лесовики носили одежду навыворот, с застежками на женскую сторону. Все остальные, обряженные в личины, завернутые в тряпье, ежесекундно меняющие облик, идентификации не поддавались. Тамара хотела уже поинтересоваться у Мыри относительно самых необычных участников торжища, но тут ожила рация.

— Я первый. Объект приближается, — пробился сквозь треск помех голос Закряжина. — Общая готовность. Повторяю: общая готовность!

Дождавшись своей очереди, Тамара сообщила полковнику, что они готовы, и снова устремила взгляд на экран «Зрака». Когда Кощ появится на торжище, ее задача — отслеживать перемещения главного московского чаровника-нелегала, дождаться встречи с продавцом, зафиксировать артефакт и дать сигнал Закряжину. «Знал бы шеф, что вместо его „никуда не лезь“ мне придется быть чуть ли не главным действующим лицом всей операции — пожалуй, сам бы поехал», — усмехнулась Тамара, но тут Мыря хлопнул ее по руке, указывая на темно-зеленый «Уазик»-«буханку», неуклюже переваливающийся на колдобинах.

— Кощ? — тихо спросила Тамара.

— Он. Хорошо прикинулся, хрен подумаешь… — Незнать нахмурился. История его вражды с чаровником была давней, темной. Тамара знала только, что Мыря значился в «мертвецком списке» Коша едва ли не на первом месте, а уж у незнатя чаровник шел вне всяких списков — «Сколько раз увижу — столько раз убью». И вот сейчас заклятый враг был буквально в двух шагах от домового — и тот не мог, не имел права ничего сделать. Впрочем, даже если бы у Мыри и появилась возможность поквитаться с Кощем, вряд ли чаровник прибыл бы в Можайск без охраны. — А вот и догляды ментовские, — с неожиданной усмешкой фыркнул домовой. — Вишь, уличенихи-травницы двое стоят? Греча и Багульник. Телепени ушастые. Кош небось срисовал их уже. Эх, гранатомет бы мне…

Тамара, никак не отреагировав на горестный вздох незнатя, касающийся гранатомета, продолжила следить за «уазиком» Коща. Вот он втиснулся в ряд машин, припаркованных у ворот мелокооптового рынка, вот открылась дверца, и некоронованный монарх Темного мира столицы ступил узконосой модной туфлей в рыжую можайскую глину.

Сопровождающих у Коща оказалось трое — двое людей, чаровников средней руки, зато поражающих своими размерами, и неприметный незнать из мимикризантов, прикинувшийся крохотным кроликом-альбиносом с красными злыми глазками. Уютно устроившись на руках Коща, незнать внимательно следил за происходящим вокруг — аура его пылала, как фальшфейер.

— Это первейший догляда Коща, око его и ухо, — прошипел с ненавистью Мыря. — Шорох именем Мука. По его наущению немало добрых незнатей загибло.

Кощ перешел дорогу и в окружении бодигардов двинулся вдоль ряда торговцев-личеней. Чаровник был облачен в дорогой черный костюм-тройку, под хрящом кадыка искрился бриллиантами кокетливый галстук-бабочка. Ни дать ни взять столичный модник приехал в провинцию побродить по местному блошиному рынку. Кощу почтительно кланялись. Тамара несколько секунд смотрела на узкое темное лицо всесильного чаровника, потом перевела взгляд на экран «Зрака». Шедший слева от босса телохранитель нес на растопыренных пальцах сплетки боевых чар, правый сунул руку за отворот куртки, видимо, держась за рукоять пистолета.

Греча и Багульник юркнули за рассевшийся ржавый контейнер, чтобы не попасться на глаза Кощу. Мыря сердился, катал в горле рык, как взбешенный кот. Время сделалось тягучим, как патока. Тамара сжала повлажневшей рукой рацию, готовая в любой момент подать сигнал людям Закряжина.

Откуда вывернулся вислоусый овинник, она не поняла. Казалось, он просто возник из воздуха и встал перед Кощем, покачиваясь с пяток на носки коротких грязных сапожков. В руках овинник сжимал обыкновенный дерюжный мешок. За спиной незнатя маячила раздерганным комком шерсти обдериха, ее скукоженная мордочка то выступала на свет, то пряталась в серой мути.

— Он это! — взвыл Мыря, подскакивая от возбуждения. — Этот! В мешке, там! Ох, ярок, слепит… Чего сидишь?!

Последняя фраза адресовалась Тамаре. Девушка вскинула рацию, но в эфир выходить не торопилась — «Зрак» не показывал, что в мешке овинника что-то есть.

— Давай, девка! Поздно будет! — бесновался домовой. — Плюнь ты на свою технику, голоси на всю ивановскую! Говорю тебе — поздно будет!

— Но нет же ничего! — растерянно выкрикнула Тамара, и тут на экране «Зрака» будто вспыхнуло крохотное солнышко — это овинник раскрыл горловину мешка, показывая Кощу свой товар. «Зрак» взвыл процессором, записывая параметры энергетической составляющей объекта. — Первый, я пост наблюдения! Они встретились! Артефакт зафиксирован! — едва ли не провизжала Тамара в рацию.

Улиткой проползла томительная секунда, пошла вторая. Кощ сунул руку в мешок. «Где же оперативники?! — закусив губу, переживала девушка. — Он же сейчас возьмет ЭТО…»

Дальнейшее произошло настолько быстро, что вычленить какие-то конкретные моменты задержания чаровника Тамара не смогла бы при всем желании. Вот Кощ стоит, рука в мешке. А вот он уже летит на землю, бодигарды валяются поодаль и шорох Чука белой снежинкой мчится прочь. Вокруг суетится множество людей и нелюдей, свившихся в причудливый многорукий и многоголовый клубок.

— Взяли! — восторженно цокнул языком Мыря. — Ай, молодца! Теперь бы только не выскользнул. Он же как налим, гнида…

Домовой точно в воду глядел.

Кощ каким-то невероятным усилием вместе с пиджаком стряхнул с себя повисших на плечах оперативников. Оставшись в жилете, чаровник рысью отскочил в сторону, рванул с шеи галстук-бабочку. Украшавшие ее бриллианты ослепительными искрами сыпанули в разные стороны, превращаясь в глыбы льда, отливающие на неярком сентябрьском солнце зеленью.

— Ой! — вскрикнула Тамара. Водитель, дремавший за баранкой, поднял голову, оглядываясь.

— Что тут? А? Ах ты черт…

Последнее восклицание относилось к Кощу — тот, размахивая мешком и делая гигантские прыжки, мчался через пустырь прямо к их микроавтобусу. Вытащив пистолет, водитель распахнул дверцу. Одновременно с ним наружу полез отчаянно ругающийся Мыря.

Что случилось потом, Тамара не поняла. В памяти осталось только обезглавленное тело водителя, застывшее возле машины, красный луч, вылетевший из руки Мыри и вонзившийся в грудь Коща, а затем на нее навалилась тьма…

Весь день Бойша провел в заботах. Уходить из слободки он собрался ночной порой — днем одинокий путник с шибалом больно заметен. За Белой водой имелось у итера приметное одному ему местечко — островок на болотине. Идти туда, правда, хлопотно, урема кругом, бучила, что дышат злым духом, да тварей всяких окрест не счесть, ну зато на островке, что Бойша прозывал Лягухиным, никто его не найдет — и искать не станет.

Запасясь харчем, выменяв у жены слободского старшины Самарихи на пару скакуньих шкурок вязаную поддеву, разжившись у лудильщика Жихана горючей слезой, перед закатом отправился Бойша, как и обещал, к меднику — повечерять. Потом, в сумерках, перемахнет он городьбу за Охтиной избой и канет в лес — только его и видели.

«По чарке выпьем, закусим — и в путь», — неспешно шагая по слободке, размышлял Бойша. Тревожный свист караульщика с вышки толкнул его в спину, точно ветер. Сердце сразу взялось в разбег, лицу стало горячо. «Это по мою душу, — понял Бойша. — Незнать, тварь, выследил. Уходить надо».

Огромными прыжками итер понесся к городьбе. Изба медника, откуда доносилось звонкое постукивание молоточка, осталась в стороне. Перебросив мешок через городьбу, Бойша подпрыгнул, изогнулся, цепляясь носком сапога за отесанный верх заплотного бревна, подтянул тело вверх и, сдирая слой мха, наросший на острие, перевалился на внешнюю сторону. Спасительный лесок темнел совсем рядом. Но уже наладившись нырнуть в частый осинник, Бойша на мгновение замер, прислушиваясь к звукам, метавшимся над низинкой, — и остановился.

Он не мог просто так уйти, бросив жителей Шибякиной слободки на милость чистунов. Судя по крикам и звону клинков, у ворот на другой стороне городьбы уже шел бой. Это значило, что незнать привел большой отряд княжьих дружинников или, что еще хуже, сынов Всеблагого Отца, безжалостных и беспощадных. Они с ходу налетели на слободку, а раз так, стало быть, ждет поселение разор и смерть.

«Проберусь краем частокола и погляжу, — решился Бойша. — Если чего — вдарю из шибала. Коли мужики на городьбе упрутся, да я точно бить стану — авось отмашемся».

Все обернулось как нельзя хуже. По следу итера и впрямь пришли сыны Всеблагого, головорезы, каких поискать. Бойша опознал их издали по крупночешуйчатым кольчугам и особым, прямым мечам-палашам. Осыпав защитников слободки стрелами из больших, чужеземной работы, самострелов, поимщики двинулись на приступ. Пока одни пытались перемахнуть через заплот, несколько рослых воинов вырубали в леске бревнину для тарана.

Когда стесанный наобум комель ударил в затрещавшие створки, когда полетели через головы слобожан факелы и головни, Бойша выбрался на удобную для стрельбы позицию и изготовил шибало. Он собирался выцелить и первым делом положить незнатя, но того нигде не было видно. И тут рухнули в клубах пыли и дыма воротины. Сыны Всеблагого с воплями рванулись внутрь.

«Пропадай, моя головушка», — стиснул зубы итер и начал слать пчелу за пчелой в облитые кольчугами спины. Ветер, раздувший пожар в слободке, потянул дым верхом, застя глаза нападавшим. Бойше это не мешало — метавшиеся у ворот фигуры он видел отчетливо. Спрятаться за заплотом сынам не давали последние уцелевшие защитники, насмерть вставшие в воротном проеме, и итер стрелял, как по тетеревам, особо не заботясь, что враг спрячется — некуда ему прятаться.

Незнатя Бойша заприметил случайно — меняя ульи-магазины, вскинул голову, увидал на путеводной плеши идущего к слободке коня, а потом скользнул глазами ниже и вздрогнул. Псеглавец. Хуже плохого это. Умны, сильны, злы псеглавцы, первейшие слуги Человека-БезИмени. Такие не спустят и не отступят.

И еще: коли псеглавец сопровождал тех чистунов, что тексты несли, стало быть, ух как непростые это бумаги…

Оборотень крался через осинник, уверенный, что итер его не замечает. «Чаровать будет, — понял Бойша, перекладывая горячий ствол шибала на левую сторону. — Что ж, поглядим, кто из нас скорее да точнее…»

Незнать метнул свою сплетку первым, но опередил свинцовую пчелу на полвзмаха ресниц. Бойша хотел торжествующе вскрикнуть — но вместо этого заскрипел зубами от досады. Пчела краем задела незнатю руку, всего лишь сбив бросок. Сплетка полетела не в Бойшу, а по кривой на пылающую, объятую криками слободку. Полетела, развернулась — и потекла вниз, в земной ад гибнущего селения, угольная тьма.

«Черная небыть! — ахнул Бойша. — А там два с лишком десятка душ шибякинцев да сынов под четыре десятка. Всем конец. Распухнет небыть, всю низину зальет по маковки…»

И следом возникла другая, простая и ясная в своей очевидности мысль: «Бежать надо! Тексты уносить! Незнатю изничтожить их важнее, чем заполучить».

Рванулся итер через заросли, полез вверх по склону — прочь от черной небыти, прочь от смерти, но тут свистнуло меж ветвей, и он уперся грудью в незримую преграду.

— Погань незнацкая! — зверем оскалился Бойша, срывая шибало с плеча. — Л-ладно, гнидовин, давай померяемся, у кого жилы туже…

Дождевая вода была сладковатой на вкус и почему-то отдавала рыбой. Но Тамару это уже не волновало. После видения озаренной молниями опоры ЛЭП, превращенной неведомо кем в языческого идола, после истерики, случившийся с ней, девушка обессилела и дрожала то ли от холода, то ли от нервного потрясения.

Мыря собрал почти три ведра воды и теперь, дав напиться Тамаре и утолив жажду, развесил на ветках свою мокрую лопотину, щеголяя в одних сатиновых трусах до колен. Холод домовому был нипочем, Тамару же он заставил переодеться в сухое, притащив из трюма замшевые штаны, суконную куртку и подбитый коротким бурым мехом плащ. Откуда вещи, с кого их снял Мыря, Тамара не поинтересовалась. Молнии ли выжгли ей душу, дождь ли вымыл из нее что-то очень важное, человеческое, но девушка только вяло принюхалась к одежде — тухлятиной не пахнет — и переоделась, сунув домовому сырой ком на просушку.

— А ведь пава павой, лясимкая такая, — прищелкнул языком Мыря, окинув взглядом Тамару. — Порты особливо моднявы.

Девушка хотела улыбнуться в ответ на шутку домового, но не сумела выдавить из себя и подобия улыбки. Мыря покачал головой, сердито дернул себя за бороду и убрел с палубы.

Тучи разошлись, солнце поднялось к зениту; припекало. Местность окрест начала меняться. Угрюмые леса все чаще сменяли прозрачные, веселые перелески; открылись дали. Стайки молодых березок, выбегая к прогалине, щедро рассыпали вокруг себя золотые монетки листьев. «Осень, — поняла Тамара. — Как и у нас. Сентябрь. Бабье лето». И, словно в ответ на ее мысли, с высоты прилетел пульсирующий клик журавлиной стаи. Птицы летели косым клином и с палубы древесного корабля казались росчерком, ожившей «галочкой», небрежно поставленной кем-то на бледно-голубой странице небес.

А потом она увидела ежика. Тощий, взгорбивший колючки зверь выполз из зарослей лещины, принюхался, тыча узкой, неприятной мордой в траву, споро перебежал прогалину и канул в осиннике по другую сторону. И все бы ничего, да вот только размерами тот ежик был с добрую свинью…

Дважды за день корабль пересек вброд неширокие, спокойные речушки. Тамара, оправившись от утренних потрясений, попыталась разобраться в системе управления, дергая за палки и веревки, свисавшие с потолка в «рубке», как окрестила она носовое помещение судна, но больших успехов не достигла. Однажды ей вроде показалось, что скорость корабля увеличилась — отчаянно, навзрыд застонало дерево, скрипы и шорохи слились в общий, истошный визг, но тут прибежал взъерошенный Мыря и, сверкая глазами, велел «дурью не маяться».

— Везет нас эта телега — и пущай везет! Когда что-то работает — не лезь, боком выйдет! — сурово отчитал Тамару домовой. Девушка молча развела руками и поднялась на палубу. Мыря был прав, но безделье, голод и отсутствие информации, словно гири, пригибали к земле, и хотелось сбросить эту тяжесть, выпрямиться, снова стать сильной и уверенной в себе.

Перевалило за полдень, солнце покатилось к закату. Теперь оно било в глаза, бликуя на стеклах очков Тамары, и, чтобы посмотреть вперед по ходу корабля, приходилось козырьком приставлять ладонь ко лбу, закрываясь от слепящих лучей. Поэтому, а может, и из-за отсутствия привычки распознавать в этих мглистых, серо-коричневых, крапчатых каких-то далях приметы человеческого жилья, деревню Тамара заметила не сразу.

Небольшая, в полтора десятка домиков, она умостилась в тенистой низинке у подножия леса по левую руку от прогалины, по которой двигался древесный корабль. Домики окружала потемневшая городьба, выслав ближе к вершине холма сторожевую вышку, на которой сейчас бесновался, размахивая руками и что-то крича, бородатый человек с луком в руках.

Тамара крикнула Мырю, жадно всматриваясь в первое человеческое поселение, увиденное ею в этом странном месте. Домовой выбрался из трюма, вытирая о штаны испачканные липким руки.

— Трупаков-то зубачи, что в кормовом бучиле обретаются, подъели почти. Руки-ноги только остались, — буркнул он. — Чагось тут?

— Вон деревня! — едва не вывалившись за борт от возбуждения, крикнула Тамара и осеклась — караульщик на вышке вдруг выронил кривульку лука и полетел вниз. А из багряной кленовой рощи к запертым воротам деревни грязно-блескучей многопальчатой лапой метнулись люди, поблескивая зажатыми в руках длинными клинками.

— Эх ты! — вскрикнул Мыря, жадно вглядываясь в разворачивающийся перед ними штурм деревеньки. — Во попали мы, девка! Оне счас резаться начнут, а нам-то аккурат рядышком пройти придется. Вишь, дорога прямо краем по холму проложена. Кабы и нам не отгрести…

У Тамары все внутри похолодело. Она представила себе грязных бородатых мужчин с окровавленными мечами в руках, взбирающихся на палубу древесного корабля. Не нужно было гадать, что ждет ее, если это случится.

— Где кинжалы? — без голоса спросила она, неотрывно глядя, как нападавшие облепили ворота и городьбу, пытаясь с помощью лестниц перебраться через заплот сразу в нескольких местах.

— Ага, — сразу смекнул, что к чему, Мыря. — Я счас, принесу… И лестницу втяну.

От деревни доносился звон оружия. По верху частокола замелькали люди. Копьями, вилами, просто жердями они пытались оттолкнуть, сбросить лестницы, поразить карабкающихся по ним находчиков.

— Коли нормальная, личеньская деревня, мужиков тут десятка два будет. Приступщиков раза в два больше. Не сдюжат поселяне, — прокомментировал штурм вернувшийся Мыря. — Ежели подмоги не будет — хана всем.

У Тамары бешено колотилось сердце. Она сразу встала на сторону неведомых ей жителей прилесной деревеньки и теперь отчаянно переживала за них, скорбя, что ничем не может помочь этим несчастным.

Два клинка, принесенные домовым, девушка положила на палубу возле себя. Чем бы все это ни закончилось, как бы ни обернулось, живой она им не дастся — хватит, была уже заложницей, месяц потом в больнице провела. Мыря, похоже, размышлял сходным образом. Он вооружился топориком, за голенище валенка сунул пару ножей, а верный кистенек-гирьку повесил на пояс — чтобы всегда под рукой был.

Штурм между тем перешел в новую фазу. Не сумев одолеть частокол, находчики притащили с опушки корявое неокоренное бревно, видимо, наспех вырубленное в леске, и принялись бить им в ворота. В гуще столпившихся у городьбы людей вспыхнули факелы. Объятые пламенем палки взмыли в воздух, огненным дождем окропив деревню. Крытые соломой и дранкой кровли изб занялись быстро, и белесый дым поплыл над низиной, заволакивая побоище.

— Гляди-кось, ворота сбили! — воскликнул Мыря, кулаком пристукнув по бортовому стволу. — Ну все…

И тут над деревней гулко раскатился звук выстрела, а следом за ним — второй, третий…

— Стреляют, — прошептала Тамара.

— Приметный звук, — вслушиваясь, прищурился домовой. — Пулей бьет. Одиночными. Наш вроде патрон, но не фабричный. «Калаш»? «Сайга» мабуть?

— Откуда тут «Сайга»? — пожала плечами Тамара. — Пищаль какая-нибудь. Гаковница…

— Не, девка, это не пищаль. Я пищальный бой хорошо помню. Там как ахнет, да как откликнется — грачи с веток падали. А тут злой удар, короткий. Во, слышь, слышь? Тах-х, тах-х! С потягом, значит, ствол длинный. На эту… как ее? Знайперку похоже, во!

— Снайперскую винтовку. СВД, она без глушителя.

— Точно. — Мыря раздвинул бороду в щербатой улыбке. — Коли патронов хватит — должны отбиться. Пуля, она хуч и дура, но ежели верной рукой пущена… Это как с бабой — умеешь, дык всего добьесся.

Древесный корабль тем временем медленно, но верно вползал на косогор, намереваясь пройти краем подковообразного холма прямо по-над горящей деревней. Полыхало там теперь вовсю, запах гари ясно ощущался и на палубе. Что творилось между объятых огнем домов, разглядеть не было никакой возможности, но сквозь треск пожарища явственно доносились грубые крики, женский визг, собачий лай — и выстрелы. Тамара считала про себя — девятнадцать, двадцать…

Вдруг сизая дымная шапка, разметавшая космы над лесом, разом осела, прильнула к земле, а над деревней вспухла черная клякса, мгновенно распустившая сотни коротких щупальцев. Одиноко грохнул последний выстрел, и наступила неправдоподобная тишина. Исчезли все звуки — треск горящих домов, крики людей, звон оружия.

— Эх ты! Чары! — испуганно расширил глаза Мыря. — Чего столбом торчишь — никшни! Прячься!

Присев за борт, Тамара и домовой через щель между стволами борта продолжали наблюдать за гибелью деревни. То, что она погибла, не вызывало никаких сомнений — настолько чуждой всякой жизни была тьма, объявшая низинку. Уже не видно было ни городьбы, ни воротин, ни изб. Сторожевая вышка, оказавшаяся по колено в непроглядном озере, неожиданно подломилась, точно подрубленная, и беззвучно канула в аспидную мглу — как в бездну.

— Никогда допреж о таких чарах не слыхал, — бормотал Мыря. На лбу домового выступили крупные капли пота, в голосе слышалась Дрожь. — Он, чаровник-то, что створил такое, всех уравнял. Мертвое место тут теперь. И чернь эта, она надолго — я чую. Ох, надо бы нам ходу давать, ну как зацепит… Вишь, лес мрет?

Тамара видела. Тьма, на поверхности которой не было ни отблеска света, медленно расползалась в стороны, и там, где она лизнула корни деревьев, водопадом осыпались в черноту желто-красные листья, а следом немо рушились и стволы. К тому моменту как их корабль взобрался на самый верх холма, овальное пятно, темневшее прямо под ними, поглотило все — и живое, и неживое.

— Оно дальше не поползет? — громким шепотом спросила девушка.

— Ный его знает, — хрипло ответил ей Мыря. — Нам другая забота счас — кабы на чаровника не нарваться. Он, хибарник, должон тута бродить. И беда — не чую я его. Знать, сокрылся, убивец.

Грузно переваливаясь на травянистых ухабах, корабль полз и полз по своему невесть кем выверенному пути. Он прошел больше половины холмистой подковы, и теперь смотреть вниз стало легче — закатное солнце светило в правый борт, вызолотив темные дали на востоке, там, где они были нынешним утром.

Тамара, поднявшись с колен, перевесилась через борт. От высоты у нее захватило дух. Многометровый корабль, а прямо под ним — почти отвесный склон, заросший мелким березняком. Еще ниже, там, где черная мгла подступила к изножью холма, в зарослях дикой сирени и черноплодки девушка заметила какое-то шевеление.

— Куда ты?! — зашипел Мыря, пытаясь сдернуть Тамару на палубу. — Заметит!

— Человек! Человек внизу! — ответила она. — Сам смотри!

Домовой подпрыгнул, лег грудью на ствол борта и поглядел туда, где трещал ломкими ветками неизвестный. Вот он проломился сквозь мелколесье и вывалился на небольшую полянку. Тамара вскрикнула — у человека была собачья остроухая голова!

— Перевертыш! — ахнул Мыря. — Незнать! Так вот оно что…

Договорить он не успел — из сохранившего листву куста бузины в нескольких шагах от псеглавца выполз, опираясь на локти, мужчина с окровавленной головой. Оборотень глухо заворчал, припав брюхом к жухлой траве. Он готовился прыгнуть, и дико было видеть Тамаре, как задние лапы незнатя, облаченные в зеленые штаны, не по-человечьи вывернулись, упираясь когтистыми ступнями в землю.

Раненый что-то крикнул и потянул из зарослей длинноствольное ружье. Его противник понял, что медлить нельзя, и прыгнул, оскалив длинные клыки. Ударил выстрел, голубоватое облачко дыма поплыло над ветвями. То ли человек промахнулся, то ли незнать оказался живучим, но пуля его не остановила. Псеглавец набросился на раненого, торжествующе завывая.

— Сделай что-нибудь! — Тамара повернула к домовому красное злое лицо. — Он же его убьет!

— С ума спятила! — рыкнул Мыря. — Ты видала, что с деревней сталось?! Хочешь, чтобы и нас так же?..

Но мужчина внизу справился и без посторонней помощи. Невероятным усилием сбросив с себя псеглавца, он сжал в руках свое оружие и, точно копьем, узким прикладом ударил незнатя в грудь. Тот отшатнулся, подсек лапы о трухлявый поваленный стволик и спиной вперед упал в черный мрак. Короткий отчаянный взлай — и вновь тишина объяла мир. Человек обессиленно выронил ружье и уткнулся лицом в землю.

— Лестницу давай! — распорядилась Тамара, не глядя на домового.

— И не подумаю, — невозмутимо ответил Мыря. — Сама посуди — мало ли кто этот парняга? Можа, он первейший в здешнем крае злодей…

— Лестницу давай!! — завизжала Тамара, сдирая очки с лица. — Живо! Мы его спасем, понял?!

— Понял, понял… Вожжа тебе под хвост попала, что ль? — проворчал в бороду домовой, устремляясь к свернутой в моток лестнице.

…Раненый мужчина — да не мужчина, парень, молодой, лет двадцати четырех — двадцати пяти, не больше — оказался неожиданно тяжелым. Тамара прокляла все на свете, вместе с домовым волоча его по крутому склону наверх, к удаляющемуся кораблю. Но поднять безжизненное, залитое кровью тело на гребень холма — это лишь половина дела. Предстояло еще каким-то образом доставить раненого на палубу. Времени на раздумья — как это сделать — не было вовсе. Древесный корабль уходил на запад, а из парня уходила жизнь. Он уже почти не дышал, многочисленные раны кровоточили, руки похолодели, испачканный сажей нос заострился…

— Надо было перевязать его там, внизу! — задыхаясь, крикнула домовому Тамара.

— Успеется, — отмахнулся тот. — Жилы не задеты. Давай, рассупонивайся. Мне ремень нужон — буду его к лестнице вязать.

Поколебавшись секунду, Тамара проворно вытянула из прорезей в замше чужой сыромятный ремешок с бронзовой пряжкой, подала Мыре. Домовой тем временем снял свой ремень и споро примотал раненого к веревочным ступенькам.

— Давай, наверх лезем! — распорядился он и первым принялся карабкаться на борт корабля. Тамара сняла штаны — все равно без ремня они не держались, — обвязала вокруг шеи и единым махом взлетела следом за домовым, нимало не задумываясь о том, как она выглядит на качающейся лестнице, оставшись в узеньких трусиках танга.

Но самое сложное ждало их впереди. Начав втягивать парня, и Тамара, и Мыря скоро поняли — не осилить. Никак. Слишком неподъемный груз висел внизу, слишком мало сил было у девушки, а домовой в одиночку не мог справиться с такой тяжестью.

— Блок… нужен… — с трудом глотая раскрытым ртом воздух после нескольких бесплодных попыток, выкашляла из себя слова Тамара.

— Блок, говоришь? — прищурился Мыря. — Вяз — дерево мылкое… Ну-ка попробуем…

И, схватив топорик, он принялся с остервенением рубить ствол, через который была перекинута лестница. Древесный корабль завыл, затрещал ветками, словно живой, гневаясь на незнатя, но тот не останавливался. Стесав кору, домовой сделал несколько глубоких засек, аккуратно снял белую щепу, подчистил образовавшуюся выемку, провел по ней корявым пальцем.

— Мокро. Давай лестницу сдвигать. Со смазкой оно веселее пойдет.

Веселее — не веселее, но дело и впрямь пошло. Но каких сил стоило Тамаре, да и Мыре, втащить бесчувственное тело на корабль! Упираясь плечами в просмоленные выбленки лестницы, они уподобились тягловым животным, шаг за шагом втягивая непосильную ношу. Багровый от натуги домовой ругался сквозь зубы, брызгая слюной. Тамаре казалось, что вся она превратилась в туго натянутую струну, которая вот-вот не выдержит — лопнет, и тогда… Что будет тогда, девушка старалась не думать. А потом ушли и мысли, и чувства. Мыча что-то нечленораздельное, скользя каблуками по переплетенным ветвям палубы, она мечтала лишь об одном — чтобы все это когда-нибудь закончилось.

И это произошло. Перевалив нелепо дергающего руками парня через борт, Мыря и Тамара рухнули рядом с ним. Домовой дышал с таким звуком, точно у него в груди бурлил ручей, Тамара смотрела на него — и не видела. Красная муть плавала перед глазами, в ушах звенело.

— Вс… вставай! — прорычал Мыря. — Отвязывай его! Ж-ж…живее! Мне еще ствол евоный… ох, лышенько… ствол поднять надоть!

Тамара думала, что не сможет не то что встать — даже пошевелиться, но в голосе домового лязгнул металл, и она, удивляясь сама себе, подползла на четвереньках к раненому и непослушными пальцами начала распутывать ремни.

Мыря обернулся быстро.

— Одному чисто удовольствие по веревкам энтим лазать, — жмурясь, сообщил он Тамаре, свалив на палубу ружье и отороченный мехом кожаный рюкзак, подобранный в зарослях. — Бежать только пришлось — далеко ушкандыбала наша тарантайка.

Улыбнувшись запекшимися губами, Тамара вернулась к раненому. Пока Мыря отсутствовал, она раздела его, как смогла, промыла раны на теле и глубокую ссадину на голове дождевой водой и теперь перевязывала парня, пустив на бинты свою просохшую батистовую блузку.

— Эх, да кто ж так… — нахмурился домовой, увидев ее старания. — Ну-ка дай! Широко рубаху-то распустила. И замотала туго. А вот тут вообще не надо ничего. Это тьфу, царапина, само заживет. Вот, на брюхе прореха — это да. И на плече — вишь, глубокая какая? Кровь нутряная идет… А на башке чегось? У-у-у, худо. Эх, боюсь, девка, не выдюжит парень. Черва под кожей, сырь земная. Колом али топором ему звезданули — как еще в сознании-то был? Гной тут пойдет, жар начнется, антонов огонь потом — и все, каюк. Я ранетых на своем веку перевидал тыщи. Зря упирались…

— И ничего не зря! — вскочила Тамара, топнула ногой. — Ты ж незнать! Чары примени! Травки какие-нибудь вспомни.

— Боюся я, — простодушно признался Мыря и тут же поправился: — Ну, не то чтобы — а опасаюсь. Тут дела такие творятся, что только чаровать начнешь — враз на заметке окажешься.

— У кого?

— У набольших здешних. Не, девка, нам до поры тишиться надоть. Да и не знаю я ни травок особых, ни сплеток целебных, чай не бабка-золотуха. Так, по краю чегось… Подорожник там, мать-и-мачеха, брусничный лист, зверобой, матрешка, кровохлебка…

— Вот и давай, пока светло еще, — немедленно отозвалась Тамара.

— Да что я, мартына хвостатая — цельный день по веревкам скакать? — огрызнулся домовой, но послушно полез вниз.