Искушение чародея (сборник) Гелприн Майкл
— Хорошо, что добрая госпожа вовремя отвела меня к ветеринару, — говорил Пашка. — Полчаса пролежал на столе под наркозом, и, представляешь, влюбленность как рукой сняло. А то бы подхватил какую-нибудь заразу, и госпоже пришлось бы меня отправить на живодерню.
Я привычно облизал госпоже Койрыто чешуйчатые пятки и спустился по лестнице вниз. От мыслей про ветеринара меня мутило, а про живодерню — так попросту бросало в пот. Я с разбегу плюхнулся в бассейн, остудил голову и, усевшись на бортик, принялся думать. Думал я долго. Уже выбрался из дома и потопал на службу господин Койрыто; заскулил, выпрашивая пожрать, сторожевой любимец Виталий Петрович; потом госпожа Койрыто позвала меня наверх и оделила миской с утренней кашкой, а я так ничего еще и не придумал. Спасительная мысль пришла, когда я уже расправился с кашкой и госпожа принялась меня причесывать. Я попросту не скажу ей про девушку с родинкой, понял я и тут же испугался, потому что никогда ничего не утаивал от хозяев: того, кто утаивал, ждала живодерня. Минуту спустя, однако, я успокоился. Если ей не сказать, она и не узнает, подумал я и обрадовался собственной сообразительности. И вправду: пока госпожа Койрыто спит послеобеденные два с половиной часа, я вполне успею встретиться с девушкой. Если, конечно, та появится вновь. Вон какая поросль кустов замечательная всего-то в ста метрах от дома. Там нас никто не увидит.
Надо же, каким напыщенным, самовлюбленным олухом оказался мальчишка. Я даже не думала, что такие вообще бывают, и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться, слушая его бредни. Изнеженный, невежественный патологический эгоист. Впрочем, была у этого недоумка одна положительная черта — он не знал, а точнее, понятия не имел, что происходит между мужчиной и женщиной. Его, как выяснилось, жабы этому не учили.
— А сплю я на подстилочке, — хвалился этот крысеныш, по недоразумению названный человеческим именем. — Она рядом с господской кроватью, потому что мне доверяют. И в бассейне я могу купаться, когда захочу. И ошейник у меня самый красивый в городе, а намордник из мягкой кожи и почти не жмет.
— И кушаешь вкусно, Кондратик? — подначила я.
— Очень вкусно, — подтвердил он. — Иногда госпожа даже покупает мне мороженое. Ты когда-нибудь пробовала мороженое?
— Что ты, конечно, нет. Я подрабатываю на фабрике, мне мороженое не по карману. Ой, Кондратик, как же я тебе завидую.
Этот холеный дурень аж залоснился от удовольствия и принялся распространяться о том, как его причесывают, купают, наряжают в попонку и водят на выставки. А я смотрела на него и думала, как же мне повезло. В том, что меня, рожденное под землей пушечное мясо, могут в любой момент пристрелить, но ни одна сволочь никогда не наденет на меня попонку или намордник.
— А как там у вас внутри? — спросила, наконец, я, когда этот недоносок вдруг заволновался, что хозяйка скоро проснется, а значит, ему пора. — Наверное, очень красиво, да? Такой чудесный у твоих хозяев дом.
Он подтвердил, что внутри просто замечательно.
— Ах, как же я мечтаю на это посмотреть, — сказала я. — Но мне, наверное, нельзя?
Он надулся от спеси, сообщил, что на самом деле нельзя, но может быть, удастся что-то придумать. Затем мы договорились, что я снова приду послезавтра, и он ускакал. Я выбралась из кустов и поспешила по улице прочь. Мне отчаянно хотелось вымыть руки, будто измарала их в нечистотах.
— Караул! Грабят! — заблажил стариковский надтреснутый голос мне вслед.
Я на секунду замерла, затем быстрым шагом двинулась дальше и к вечеру была уже под землей.
— Старого пса надо грохнуть, — сказала я Эрику. — И быстро, до послезавтра дожить он не должен.
— Понял. А что у тебя с этим?
— Пока ничего. И слава богу, что ничего, — ответила я. — Но можешь быть спокоен, с ним я как-нибудь справлюсь.
— Я думаю, — почесал в затылке Эрик, — что тебе надо бы это дело форсировать. Чем скорее покончим с этим, тем лучше.
— Занимайся своим делом! — вызверилась я на него. — А я займусь своим. Мало того что хочешь превратить меня в шлюху, так теперь будешь командовать, когда ноги раздвигать?!
— Все-все, — сдал назад Эрик. — Извини, нервы.
Весь следующий день я промаялся, потому что не мог дождаться завтрашней встречи с Ленкой. Больше того, я стал рассеянным: утром забыл облизать госпоже Койрыто пятки, за завтраком уронил на пол миску с кашкой, а потом, задумавшись на ходу, сыграл с лестницы.
В довершение всех бед вечером, когда господин Койрыто вернулся со службы, я поскользнулся на ровном месте и случайно раскокал вазу, которая досталась господину Корыто в подарок, а раньше стояла в каком-то месте со странным названием «Эрмитаж».
— Сучий сын, — приговаривал господин Койрыто, охаживая меня электроплеткой.
— Дорогой, он хочет самочку, — вступилась за меня госпожа Койрыто. — У отсталых рас желание спариваться непременно сопровождается всякими дикостями, ну, ты же знаешь.
— А где я ее возьму, — недовольно проворчал господин Койрыто, но плетку бросил. — У нас тут не питомник.
— У госпожи Сеймечко прекрасная самочка, — зачастила госпожа Койрыто. — Зовут Фросей. Давай, сосватаем ее нашему Кондратику.
Господин Койрыто задумчиво почесал когтями брюхо.
— Породы разные, — буркнул он. — Нарожает ублюдков, кто их потом купит.
— Ничего, — утешила господина Койрыто моя мудрая хозяйка. — Если помет выйдет неудачным, его можно будет утопить в реке.
— Ладно, — согласился господин Койрыто. — А Сеймечки не против? — обеспокоенно спросил он мгновение спустя.
— Конечно, нет. Для них честь породниться с нами через любимцев.
С тем легли спать, и господин Койрыто сразу захрапел, а я до полуночи ворочался на своей подстилке и тихо плакал. Я совсем не хотел Фросю. Во-первых, потому, что она некрасивая, а во-вторых, потому, что хотел Ленку. Хотя что такое «хотел», я и сам толком не знал.
Наутро прибежала разгневанная госпожа Рыйло. Ночью, пока все спали, Виталий Петрович издох.
— Отраву какую-то сожрал, — жаловалась госпожа Рыйло. — Шибко пожрать любил. Что ж нам теперь делать? Сторожевые любимцы — товар редкий и дорогой, да и пока новый выучится, не один год пройдет.
— И не говорите, — посочувствовала госпожа Койрыто. — Я не представляю, что буду делать, если Кондратик околеет. К тому же цены на любимцев сейчас куйсаются. Ты ведь не собираешься околеть, Кондратик, пуся?
Я сказал, что совершенно не собираюсь, и получил в награду кусочек сахара.
— Виталий Петрович издох, — пожаловался мне этот смазливый жабий выкормыш.
— Умер, — поправила я. — Про людей говорят «умер» или «погиб».
Он не стал возражать и принялся, пуская слюни, рассказывать про какую-то Фросю. Я слушала вполуха, с трудом превозмогая брезгливость.
— Кондратик, — сказала я, когда молокосос на мгновение заткнулся. — Так ты покажешь мне дом госпожи Койрыто? Помнишь, ты обещал, я очень хочу посмотреть.
Он стал бубнить, что много думал и что это очень опасно, потому что если нас кто увидит, его сразу отправят на живодерню.
Туда и дорога, про себя напутствовала я, а вслух сказала:
— А ночью, Кондратик, миленький? Ночью, когда все уснут, ты ведь можешь отпереть мне дверь? Никто не увидит, а я быстро посмотрю и сразу уйду.
«Предварительно пристукну тебя и взведу бомбу, а потом уже уйду», — добавила я мысленно.
— Ночью… — замялся он. — Нет, Ленка, ночью тоже нельзя. А если госпожа Койрыто проснется? Или господин.
— Скажешь, что пошел по нужде.
— У меня для этого есть ведерко в прихожей, — напыжился от важности этот щенок.
— Так что же, ты, значит, так и не покажешь мне, как живешь? А если, — я стиснула зубы и тут же почувствовала себя настоящей шлюхой. — А если я тебе за это отдамся?
— Как это «отдамся»? — изумился он.
«Дать бы тебе по башке, — мечтательно подумала я. — Залепить с размаху в холеную глупую морду».
— Как женщина мужчине, — подавив отвращение, объяснила я. — Что, тоже не понимаешь? Как самка самцу.
Он вдруг смутился и покраснел, я даже не ожидала, что это домашнее животное на такое способно.
— Госпожа сказала, что скоро меня отведут к самочке, — жалобно протянул он. — К Фросе. А я не хочу.
— Почему не хочешь? — механически переспросила я.
— Потому что не люблю Фросю. А тебя люблю.
— Что? — опешила я. — Что ты сказал?
— Что люблю тебя.
Позже я поняла, что ненависть ушла из меня в этот самый момент. Исчезла, сменившись на жалость. Мне никто не говорил этих слов, никогда. И хотя я знала, что недоумок сказал их лишь от косноязычия, мне стало вдруг ни с того ни с сего приятно. Словно он подарил мне нечто такое, на что я никогда не рассчитывала, чего была лишена без всякой надежды когда-либо получить.
— Когда тебя должны повести к Фросе? — спросила я.
— Не знаю, — понурился Кондрат. — Госпожа сказала, что скоро.
— Ладно, — я неожиданно для себя самой погладила его по плечу. — Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
Мы договорились о новой встрече, и я отправилась восвояси. С Фросей можно было бы поступить так же, как со стариком, только смысла не было. Мало ли их в городе, этих фрось. Я внезапно остановилась и едва по лбу себя не хлопнула. «Дура, — сказала я себе. — Сентиментальная идиотка. Нашла себе заботу — собачью свадьбу. Пускай даже этих собак хоть сто раз по ошибке называют людьми».
— У нас все готово, — встретил меня Эрик. — Бомбу собрали, бахнет так, что ошметки жаб будут потом соскребать с деревьев. Ребята готовы, ждут. Ты как?
— Мне еще нужно время, — сказала я.
— Сколько?
— Не знаю. Надеюсь сладить все в следующий раз. Послушай, тут вот какое дело. Я бы не хотела его убивать.
— Кого «его»? — изумился Эрик. — Главжабу?
— Парнишку.
Эрик уставился на меня словно на сумасшедшую. За его спиной захихикала Машка, гыкнул Иван, крякнул от удивления дед Артем.
— А что с ним прикажешь делать? — пришел наконец в себя Эрик. — Может быть, сюда его притащим, на поводочке будем водить? Выгуливать, выкармливать или что там с ними делают.
Я тряхнула головой, избавляясь от невесть откуда взявшегося приступа слюнтяйства.
— Твоя правда, — сказала я. — Извини, расклеилась.
Целый день я не находил себе места. Я запутался: влюбиться оказалось очень болезненно. И еще не в ту, в которую велят хозяева, а совсем в другую, за которую запросто можно загреметь на живодерню.
Я пытался сообразить, зачем Ленке так уж необходимо попасть внутрь дома, но сообразить никак не удавалось. Едва я начинал думать об этом, Ленкина фраза «Я тебе за это отдамся» вытесняла из головы все остальное. Мне казалось, я понял, как это произойдет, хотя до конца и не был уверен. Почему-то я хотел этого, как ничего другого на свете, даже мороженое я никогда не хотел так сильно. И еще стоило об этом подумать, внизу все пылало жаром и напрягалось, да так, что по нужде толком было не сходить.
Ночью я поднялся с подстилки и, стараясь ступать бесшумно, спустился по лестнице на первый этаж. Осмотрел замки на парадной двери, затем на двери черного хода. Запирались они хитроумным устройством, которое господин Койрыто носил в служебных портках. Отпереть замки труда не составит, вон они, портки, висят сикось-накось на спинке стула.
Заснул я только под утро и проспал пробуждение господина Койрыто, за что тот меня пнул и пообещал вечером отлупить. Мне было безразлично, я даже вымаливать прощение не стал.
Утром на прогулке я спотыкался, путался у хозяйки под ногами, отвечал невпопад и очухался, лишь когда она сказала, что я, кажется, заболел, а значит, надо отвести меня к ветеринару.
Едва госпожа Койрыто погрузилась в послеобеденный сон, я вприпрыжку побежал к Ленке. Она, как и в прошлый раз, сидела в кустах, подтянув к себе коленки и положив на них подбородок. При виде нее у меня сладко заныло в груди.
— Сегодня ночью, — выдохнул я. — Я открою дверь и впущу тебя. Ты придешь?
Ленка встрепенулась.
— Завтра, — быстро сказала она. — Завтра в полночь, сегодня я не смогу. Кондрат, хотела тебя спросить. Ты вчера сказал, что любишь меня. А жаб ты тоже любишь?
— Не говори так, — испугался я. — Жабами спонсоров называют только плохие люди. Бунтовщики, партизаны…
— Да-да, конечно, — согласилась Ленка. — Извини. Так что, спонсоров ты тоже любишь?
— Люблю, — признался я. — Но по-другому. Они ведь мне как родители. У меня не было родителей, и тогда госпожа Койрыто стала моей мамой, она мне сама говорила.
— Мамой… — повторила Ленка. — До чего же кощунственно это звучит. Ты, впрочем, не поймешь, почему. Ладно, черт с тобой. Мне ложиться?
Я смутился. Мне казалось, что все должно произойти вовсе не так. Правда, как именно, я и сам не знал.
— Если хочешь, — неуверенно ответил я. Внизу у меня все уже словно горело.
В этот момент сверху вдруг загрохотало. Я задрал голову и ахнул. Вертолет господина Койрыто с двумя синими полосами по бортам стремительно спускался. Хозяин никогда не возвращался со службы домой в неурочное время.
— Что-то случилось! — бросил я Ленке. — До завтра.
Я вскочил и со всех ног побежал к дому.
— Значит, так, — Эрик расстелил на столе карту. — Утром выдвигаемся, до города идем порознь. За взрывное устройство отвечаем мы с Машей. Остальные накапливаются, — он ткнул пальцем в карту, — вот здесь. Это столовая для бедноты, в пятнадцати минутах ходьбы от объекта. За объектом будете вести постоянное наблюдение попарно, пары меняются каждые два часа. Я координирую. Если неожиданностей не будет, за четверть часа до полуночи сосредоточиваемся здесь, — Эрик снова ткнул в карту. — Объект отсюда в прямой видимости. Сюда же мы с Машей доставляем взрывное устройство. В полночь должен появиться любимец и, предположительно, направиться в нашу сторону. Дверь, опять-таки предположительно, останется незапертой. Как только мы в этом убедимся, любимца гасим, дальше по обстоятельствам. Все понятно?
Я долго не могла заснуть. Умом я понимала, что мальчишку придется устранить хотя бы потому, что, пощади мы его, проживет он недолго. Если останется в городе, жабы его уничтожат сразу. А в подземельях загнется сам, а если не загнется, Эрик его все равно пристрелит, не таскать же с собой такую обузу.
Умом я понимала. И, тем не менее, чувствовала себя убийцей, несмотря на то, что старого цепного пса приговорила с легкой душой. Заснула я лишь под утро, и когда Машка меня растолкала, долго не могла прийти в себя, потому что снилась мне мерзотная гнусная жаба, подмигивающая по-свойски, словно я была одного с ней толка.
К полудню я добралась до столовой для бедных и подсела за столик к деду Артему, который, уронив нечесаную лохматую голову на столешницу, изображал пьяного оборванца.
— Переживаешь? — не открывая глаз, спросил дед Артем. — Не переживай, Ленка, я вот радуюсь, что дожил до сегодняшнего дня, что могу хоть как-то поквитаться с этими тварями.
Я хотела было ответить, что не в мести дело, но в этот момент в дверях появился Иван, нашел меня взглядом и поманил наружу.
— Там этот, — сказал Иван, едва мы переступили через порог. — Любимец чертов. Я думаю, тебе стоит пойти на него посмотреть.
— А что такое? — удивилась я. — Зачем мне на него смотреть, ночью еще насмотрюсь, успею.
— Да какой-то он не такой, — развел руками Иван. — Ходит, ревет навзрыд, будто девка, которую вот-вот изнасилуют.
Через полчаса я изучила, как выглядит огорченная предстоящим изнасилованием девка. Вид у мальчишки действительно был не лучший.
— Кондратик! — окликнула я.
Он жутко обрадовался и, озираясь, порысил ко мне.
— Ленка, — сказал он, на ходу утирая глаза. — Как хорошо, что ты пришла. А то меня завтра отправят на живодерню.
— Что?! — изумилась я. — Куда отправят?
— На живоде-е-е-ерню, — захныкал Кондрат. — Хозяева думают, что я не понимаю языка спонсоров. А его все любимцы понимают, кроме самых тупых. Вчера господин Койрыто сказал, что не забирать же им меня с собой.
— Как это «с собой»? — не поняла я. — Куда с собой? Жабы переезжают?
— Они улетают от нас, — вновь захныкал Кондрат, забыв сделать мне выговор за то, что назвала его благодетелей жабами. — Господин Койрыто вчера сильно гневался. Говорил про каких-то инспекторов, которые осудили деятельность спонсоров и велели им убираться отсюда. В городе под названием Аркадия кто-то из спонсоров очень ошибся, инспекторы про что-то узнали, не знаю про что, и вчера пришел приказ всем спонсорам улетать восвояси. Госпожа Койрыто даже плакала, переживала, как мы, люди, без них тут будем. А меня решили — на живодерню. Из жалости: потому что без заботы и ухода я сам издохну, только медленно.
— Постой, — до меня еще не дошло. — Ты что же, хочешь сказать, что эти гады оставят нас в покое? Ты точно слышал?
— Точно, — заскулил Кондрат. — Господин Койрыто сказал, им всем дали неделю на эвакуацию. От любимцев, сказал, необходимо изба-а-авиться.
— А ну, прекрати хныканье! — рявкнула я на него. — Где сейчас это твое корыто?
— В доме, он не полетел сегодня на службу. Пришли господа Рыйло, Яйичко и Сеймечко, а меня выгнали, чтобы не путался под ногами.
— Вот как, — сообразила я. — То есть им сейчас не до тебя. А ну, стой здесь и не уходи никуда. Я вернусь через час, чтобы был здесь, ясно тебе?
От моей новости у Эрика отвисла челюсть.
— Не может быть, — сказал он, выслушав до конца. — Это наверняка ловушка. Жабы специально слили ложную информацию своему кобельку.
— А если не ловушка? — встрял дед Артем. — Если эти гады на самом деле выметаются?
— Через неделю увидим, — решительно рубанул воздух ребром ладони Эрик. — Так, операция отменяется. Отсидимся под землей, посмотрим, как оно будет.
С минуту мы молчали.
— А почему, собственно, отменяется? — нарушил наконец паузу дед Артем.
— Да, почему? — поддержала я.
Эрик удивленно заморгал.
— С ума сошли? — спросил он. — Какая сейчас может быть, к чертям, операция! Нам явно слили дезинформацию и ждут в засаде, мы все там поляжем. Но даже если не слили, бывают же на свете чудеса… Я слышал, что бывают, хотя не видел ни одного. В общем, если так, то какого черта их убивать?
— Точно, — ахнула Машка. — Если они… Если… Боже, неужели жабы действительно отсюда сгинут? Я не верю! Но если вдруг — пускай проваливают подобру-поздорову.
— А вот не выйдет, — неожиданно жестко сказал дед Артем.
— Что не выйдет?
— Не выйдет подобру-поздорову. Операция состоится.
— А я сказал, операция отменяется! — рявкнул Эрик. — Мы все уходим прямо сейчас, в жабью ловушку не суемся.
— Уходи, — дед Артем махнул рукой. — А я остаюсь. Даже если это ловушка.
— Как хочешь, — холодно обронил Эрик. — Оставайся.
— И я остаюсь, — выпалила Машка.
— И я, — поддержал Иван. — Пускай сдохну сегодня, но шанса не упущу. Ленка, ты?
Я молча кивнула, но через секунду спохватилась.
— Согласна, — выдохнула я. — С одним условием: любимца оставляем в живых. Делать будем прямо сейчас, пока жабы сидят там внутри. И не так, как планировали, а по обстоятельствам. Наши обстоятельства — изменились. К лучшему.
— Смотри, видишь эту штуку? — Ленка развязала стянутый тесьмой мешок и показала мне пузатый, грязно-зеленого цвета баллон. — Занесешь его в дом, пристроишь где-нибудь в углу, а потом переведешь вправо вот этот рычажок. Как только сделаешь, сразу уходи, не задерживайся. У тебя будет всего три минуты.
— Почему всего три? — растерялся я. — И зачем это? Госпожа Койрыто никогда не разрешала приносить вещи с улицы.
— Так надо. Если все правильно сделаешь, на живодерню тебя не отправят, — объяснила Ленка.
— Правда? — обрадовался я. — Не врешь?
— Честное слово, — поклялась Ленка. — Только смотри, делай все аккуратно. Если спросят, что в рюкзаке, не отвечай. Просто переведи рычажок и драпай оттуда.
Мешок, который Ленка назвала рюкзаком, оказался тяжеленным — пока тащил его до крыльца, я вспотел. С трудом протиснувшись в дверь, я с облегчением свалил мешок на пол и перевел дух. С верхнего этажа доносились сердитые голоса — господин Койрыто выговаривал за что-то господину Яйичко.
— Кондратик, маленький, — позвала меня госпожа Койрыто. — Бедняжка, знаешь, как мне будет тебя не хватать? Иди к мамочке, сладенький, я тебе пожалею.
Я раскрыл мешок и перевел вправо рычажок на грязно-зеленоватом баллоне, как велела Ленка.
— Кондратик, ну где же ты?
Я не ответил. Выскочил на крыльцо и побежал от дома прочь, к кустам.
— Сделал? — подалась мне навстречу Ленка.
Я гордо кивнул.
— Молодец, — похвалила она. — Бежим отсюда.
Ленка ухватила меня за руку и потащила за собой.
— Подожди, — уперся я. — Зачем нам бежать?
— Чтобы не посекло осколками, недоумок.
— Какими осколками?
У меня похолодело внутри. Я вспомнил исторический фильм, который смотрел по телеку вместе с госпожой Койрыто. Осколки получались, когда взрывался снаряд, которым глупые люди пытались убить доблестных спонсоров. В фильме убить никогда не удавалось, но мне стало неприятно.
— Потом объясню, — с досадой бросила Ленка. — Да поторопись же ты, черт тебя побери!
И в этот момент я понял. Понял, что принес в дом, и почему у меня было всего три минуты, и что две из них уже истекли. До меня дошло, что я сейчас наделал, что натворил. Я выдернул руку и опрометью помчался обратно к дому.
— Мама! — плача, кричал я на бегу. — Ма-а-а-а-а-ама…
Александр Голиков. Льготы для нервных
— Вот я и фликнула.
— Что сделали?
— Флик-ну-ла.
Кир Булычев. Протест
Меня зовут Ким Петров. Когда-то я был хорошим прыгуном в высоту (два пятьдесят четыре на Олимпиаде в Песталоцци — результат и по нынешним временам куда как приличный), потом стал неплохим функционером при Олимпийском комитете Земли (спасибо Сплешу за предоставленную возможность там работать — налетался по секторам за казенный счет, улаживая неизбежные конфликты между планетными федерациями), а после как-то тихо и незаметно отошел от дел: скромный банкет-проводы, скромная медалька за вклад в дело популяризации спорта на окраинных секторах и вот она, жизнь на пенсии. Я, как новоиспеченный пенсионер, недолго думал, куда приткнуться и чем заняться на заслуженном отдыхе. Имелась пара-тройка вариантов, что да как, и в итоге выбор пал на Илигу. Понравилась она мне своей непредсказуемостью еще тогда, в тот первый визит, когда разбирался с Машей и ее неосознанным желанием фликнуть на ответственных соревнованиях. Сам инцидент по сути своей грозил планете весьма суровыми санкциями, но… Хорошо все, что хорошо кончается. Благодаря вашему покорному слуге. И теперь илигская спортивная федерация далеко не последняя в своем секторе, а Маша сидит напротив и, смешно морща курносый носик, что-то старательно заносит в планш. Она заметно пополнела (время неумолимо), легкой атлетикой после того случая заниматься перестала, однако от привычки красить волосы в зеленый цвет так и не отказалась. Мне с ней легко. Зато со всем остальным, если честно, не очень.
Начать с того, что вид на жительство я получил… как бы это помягче? Со скрипом. Миграционный департамент рассматривал поданные документы чуть ли не под микроскопом, пока я околачивался в гостинице при космопорте. Даже мои заслуги в том случае с Машей не особо помогли, местные чиновники смотрели на мою персону как-то с подозрением, прямо скажем, косо смотрели (причину я понял чуть позже). Дальше — больше. Снять домик или квартиру оказалось настоящей проблемой. И дело было непонятно в чем, пока я не уразумел, что суть в природе самих илиганцев. Надо же! Из-за этого, собственно, я сюда и прибыл на ПМЖ, и она же (их природа), оказывается, мне и мешает тут поселиться. Да-да — все дело в способности жителей Илиги менять свою биологическую сущность в стрессовых ситуациях. Другими словами, в той самой фликтуации. Фликнуть для илиганца примерно то же самое, что для меня вздрогнуть от неожиданности. Ну, не совсем так, конечно, но где-то близко. А если еще учесть, что эту свою особенность илиганцы тщательно скрывают и пользуются ей крайне редко, то вы поймете, отчего департамент так неохотно выдал необходимые документы, а жилье найти удалось лишь через неделю. Кому из местных охота фликнуть на глазах чужака с другой планеты? В общем, я их понимаю. И не осуждаю. Вы бы стали, например, при посторонних снимать нижнее белье? Вот именно…
Но суть в другом. Эта способность местных фликать в экстремальных ситуациях натолкнула меня на одну толковую мысль, позже оформившуюся во вполне материальное воплощение в виде небольшого офиса с секретаршей за рабочим столом. Идея заключалась в следующем: а не попробовать ли изучить данный феномен как следует и не попытаться ли каким-либо образом приспособить его к делу? Или просто понять, как работает сам механизм флика? Идея мне очень понравилась, и я с энтузиазмом засучил рукава, приступил, так сказать, к ее осуществлению. Надо ли говорить, что первой и пока единственной помощницей во всем этом начинании стала зеленоволосая Маша с курносым носиком? Которой, кстати, энтузиазма также было не занимать?
Однако все оказалось куда проще и сложнее одновременно. Проще в том смысле, что местные ученые давно уже изучили механизм фликтуации и выделили некое вещество, никому тут на фиг не нужное (называлось оно, кстати, флук). А сложности начались, когда я попытался по наивности заполучить этот самый флук для своих целей (на тот момент не до конца еще ясных). Это сейчас я понимаю свою наивность и даже легкомысленность, а тогда чесал репу в недоумении и даже возмущался. Пока, опять же, не родилась толковая мысль облечь данное желание во вполне легальное предприятие с соответствующей вывеской да с маленьким офисом. Да уж — одно дело, если ты берешь некоторое количество флука непонятно для чего, и совсем другое, если ты его продаешь и при этом платишь в казну налоги. Реализуешь, если образно, чуть ли не прошлогодний снег, некую субстанцию, неизвестно как работающую, и получаешь в результате вполне реальные деньги. И мне хорошо, и Илиге нормально.
В бытность свою олимпийским функционером был я и напорист, и целеустремлен, и хладнокровен, немаловажные качества при той работе, но здесь пришлось учиться и кое-чему иному. Вежливости, например. Особенно со своими соотечественниками-землянами, что частенько наведывались на Илигу, как только мой бизнес более-менее наладился. С другими расами тоже хватало забот, но с моими земляками их было на порядок больше. Особенно с теми, кто не вписывался в критерии отбора. А тут, надо сказать, свои тонкости, в этих критериях: человек должен быть непременно нервным, если можно так выразиться. То есть, грубо говоря, бояться неожиданностей и соответственно реагировать на внешнюю агрессию. Другими словами, испугаться он должен. Причем испугаться сильно, буквально до потери пульса, возбудив свою нервную систему до предела. А как вы думали илиганцы фликают? Точно так же — пугаются до безобразия и превращаются, например, в птицу, чтобы свалить тут же с опасного места повыше и подальше. Или ныряют в водоем, а там уже рыбкой да в родной типа стихии. Вот так и никак иначе. Потому вежливо и объясняешь соотечественнику, что если он ничего не боится и мало реагирует на опасности всякого рода (а таких среди нас, уверяю, предостаточно, иначе не совали бы свой нос куда ни попадя), то тут даже и флук не поможет — проверено. Поэтому нервным у нас льготы. В том плане, что таким мы с радостью продадим и усовершенствованный флук (наши с Машей труды): при очень большом желании такой индивидуум может превратиться уже не в пугливого воробья или ворону, а, скажем, в ястреба, сокола или даже в орла. Или в щуку вместо пескаря. Тут уж все зависит от воображения клиента и степени его пугливости. Но то уже не мои проблемы.
А еще мы с Машей работаем над продолжительностью воздействия флука. Мало дать надежду клиенту свалить из опасного места посредством крыльев или плавников, надо, чтобы это состояние длилось по возможности дольше. На биологически активных планетах или в охотничьих угодьях хищники тоже не лыком шиты, обычно преследуют жертву до конца. Так что есть над чем работать. Пока же результат так себе, на троечку. Но у Маши светлая голова и масса энтузиазма, она оказалась прирожденным исследователем. Да и я кое на что гожусь. Человеческий организм, оказывается, весьма универсальная штука. А вы думали, откуда у нас столько пузырьков с флуком, адаптированным как раз под землян? Да-да, именно благодаря мне, подопытному, так сказать, кролику. Сижу и тихо восторгаюсь нашему с Машей лихому начинанию и вежливо киваю очередному клиенту-землянину, скромного вида интеллигенту в галстуке…
Так что вас пугает больше всего на свете? Что приводит в состояние ужаса и паники? Ах, боитесь летать на межпланетных челноках? Что ж, милости просим в ваш маленький персональный ад… Нет, этот выпорхнет из передряги не соколом, не орлом, а планетолетом с неограниченным запасом хода — у страха глаза велики! Что ж, высокого полета. Приходите к нам еще. Очень нервным мы завсегда рады, льготы обеспечим. Глядишь, и с продолжительностью действия вопрос тоже решим. Когда-нибудь. Может быть.
И я с надеждой посмотрел на Машу…
Часть пятая
Ровными стежками
Илона Самохина. Исполнитель
Наука отвергает вечные двигатели, рожденные в частных квартирах
Всем известно, что вечных двигателей не бывает.
Кир Булычев. Упрямый Марсий
Ничего не получалось. Выходило, прав Лев Христофорович — без науки ничего нельзя открыть, придумать, создать. И от этого становилось особенно обидно — ведь старался-то не для себя, для всех!
— Для всего человечества старался! — с трагизмом произнес Саша, сердито отпихнул небольшой губчатый камень в сторону и подпер подбородок кулаком.
Ну не идти же на старости лет учиться в институт?! Если бы молодость вернуть…
— А чтобы ее вернуть, я должен завершить мой опыт! Замкнутый круг какой-то! — даже плакать захотелось. Но этого делать было никак нельзя. — Еще чего, взрослый мужик и в слезы! — смущенно пробормотал Саша, глядя в окошко на проходящие мимо ноги.
Ноги были самые разные, иногда даже очень красивые, и это сбивало с рабочего ритма. Грубин вскочил, резко задернул шторки и вернулся к столу. Бросил косой взгляд на неприметный камушек и принялся судорожно разматывать забинтованный указательный палец, затем долго и придирчиво рассматривал уже подживший порез, поковырял пальцем, отчего выступила ярко-алая капелька. Явно удовлетворившись увиденным, Грубин прижал к ране камень, подержал немного. И снова ничего не произошло.
Оставался еще один способ, самый верный и самый последний. Вон он на столе стоит, в граненом стаканчике. Верный — потому что уж он-то давал стопроцентную гарантию успешности эксперимента, последний — потому что если опыт не удался, проверять дальше будет уже некому.
Александр задумчиво поболтал жидкостью в стакане, глядя сквозь грани на свет из окна, — подумать только, ведь выглядит как самая обыкновенная вода, а на деле — сильнейший яд. Потом столь же задумчиво посмотрел на камень. Отставил стакан и вновь принялся рассматривать порез на пальце. Рисковать как-то не хотелось. Нет, решительно приходится признать, что эксперимент не удался! А ведь уже даже название камню придумал — «Исполнитель». Грубин схватил результат своего опыта и с силой запустил в окно. Камень снайперски пролетел между шторками и слышно упал на мостовую, прямо под гладкий валец асфальтоукладочного катка, который поставил жирную точку в неудавшемся эксперименте, проехав прямо по упавшему под него камню. Крак!
— И никаких следов. И правильно, — пробормотал Саша, — а то Минц опять будет лекцию читать… — и быстро принялся убирать со стола.
Сжимая под мышкой портфель — подарок жены к годовщине свадьбы, — Корнелий Иванович решительно шагал на работу. Было жарко, просто нечеловечески жарко, и Корнелий Иванович то и дело останавливался, доставал из нагрудного кармана носовой платок, протирал лоб и намечающуюся лысину, убирал платок обратно и только после этого двигался дальше.
Перед стройконторой стоял асфальтоукладочный каток, перегородив вход в здание.
— Михалыч! — Удалов покрутил головой, пытаясь найти нарушителя. — Михалыч, ты своего бегемота убери с дороги, пройти нельзя…
Но Михалыч откликаться не торопился, а пролезть между катком и стеной дома для Удалова было проблематично, хотя поначалу он оптимистично решил-таки просунуться в дверь, однако после первой же неудачной попытки решил больше не рисковать.
Корнелий постоял мгновение в раздумьях, в очередной раз вытащил платок — хотелось в свой кабинет, там вентилятор — промокнул лоб и метнулся за угол. Так и есть! Михалыч стоит у пивной бочки в очереди! Пьет! Опять пьет, а ведь впереди рабочий день!
— Михалыч, а ну иди сюда! — Корнелий Иванович даже притопнул ногой в сердцах.
Но Михалыч лишь лениво повел глазами в сторону ругающегося начальника и продолжил стоять в очереди.
— Михалыч!
— Корнелий Иванович, жарко же, организм просит пива… — меланхолично заметил водитель катка.
— Какое пиво?! Ты на работе!
— Правильно, — тут подошла очередь Михалыча, он взял кружку, огромную, до краев заполненную темно-коричневым напитком с пеной, переливающейся через край, и с наслаждением глотнул. — Правильно, Корнелий Иванович! Дорогой ты мой человек, правильно! Потому и пью по чуть-чуть. Потому что на работе. Но сил моих уже нет, жара такая, — он взял вторую кружку и протянул Удалову. — Вот попробуйте, Корнелий Иванович, и сразу жизнь-то и наладится!
— Ты лучше крокодила своего от дверей убери, мне в контору нужно, звонить будут. И-и-и… — он покрутил пальцем перед огромной, крутобокой кружкой, — завязывай. Попадешься когда-нибудь.
— Пивко, стало быть, не будете? Зря, — Михалыч поставил на прилавок пустую кружку, вытер о штаны руку и, сжимая в руке вторую — полную до краев, двинулся, широко улыбаясь, к катку.
— Что ты все веселишься, вот что ты веселишься? — продолжал кипятиться Корнелий Иванович.
— А почему бы и не повеселиться? Как известно, делу — время, потехе — час. А рабочее время еще не наступило, дорогой мой Корнелий Иванович. Еще целых пять минут, целых пять минут, а Михалыч уже на работе, пиво пьет… Тьфу, работает! — он поставил кружку у педалей, влез в кабину, устроился поудобнее и вновь вооружился напитком.
Удалов пару секунд молча наблюдал за всеми манипуляциями работника, потом в сердцах махнул рукой и быстро-быстро двинулся в сторону аварийного выхода.
— Сейчас допью и сразу начну работать, — вслед прокричал Михалыч, но Корнелий Иванович лишь еще раз рубанул рукой воздух и засеменил прочь. Михалыч гипнотизирующе посмотрел на пиво, с жалостью — вслед стремительно удаляющемуся начальнику, крякнул и решительно осушил кружку, еще раз крякнул и полез наружу. — Не дадут спокойно выпить перед началом рабочего дня, понимаешь, — добродушно проворчал он себе под нос. Но Корнелий Иванович исхитрился услышать ворчание.
— Работать нужно, работать! — он вновь резанул рукой воздух сверху вниз.
— Так разве ж я не работаю, Корнелий Иванович? — удивился Михалыч. — Пива только в жару такую выпить хотел…
— Пива? — Удалов на мгновение даже дар речи потерял от наглости подчиненного. Что уже он ни делал, но ничего поделать не мог: Михалыч пил пиво, пьет и будет пить, хоть тресни. — Разгильдяй ты, Михал Михалыч, я тебя в милицию сдам!
— Да разве я не работаю? Пива чуток выпил, так жарко же, Корнелий Иванович. А так все в полном ажуре.
— А машина не мытая? — брякнул Удалов.
Читать бесплатно другие книги:
