О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий
Спина чуть-чуть вздрагивает, а Вавилон просыпается в некоторой судороге, блюдце падает, а ложка с медом попадает не в рот, а в глаз.
Фрол захохотал, затрясся, даже слезы вытер, будто ничего смешнее в жизни не видывал.
– Фрол Иваныч, ждут тебя на совет в Олександровой слободе, – сказал юноша.
– Давай шубу, шапку, палку давай, – мрачновато сказал Фрол, подымаясь.
Вавилон закудахтал, вывалил из-за пазухи десятка полтора яиц, тяжело с одышкой запрыгал по ковру, разбивая яйца носом.
– Дурак ты, Вавилон, и шутки у тебя дурацкие, – досадливо произнес Фрол, влезая в пудовую шубу, украшая голову высоченной шапкой-трубой, беря в руки клюку с каменьями самоцветными.
В этом государственном виде, почти неузнаваемый Фрол прошелся по палате, крутанул глобус, в сумлении покачал головой, углубился пятерней в дебри своей бороды, не менее значительной, чем у тестя.
Затем боярин двинулся по палатам своего роскошного дома, по лестницам и переходам, и везде перед ним склонялась в земном поклоне бесчисленная дворня.
Возле одного окошка Фрол остановился и заглянул во внутренний дворик.
Там хлопотала, распоряжалась с девушками раздобревшая, как сливочный пирог, Аннушка. Девушки выносили груды какой-то рухляди и бросали ее в костер посреди двора.
Фрол увидел, как одна из служанок показала хозяйке его пожелтевшие потрескавшиеся крылья и как Аннушка своею рукой, ничтоже сумняшеся, бросила их в огонь.
Что-то шевельнулось, что-то дрогнуло в государственном лице Фрола Иваныча Скобеева, но только лишь на секунду.
Важный мрачноватый боярин вышел на крыльцо. Множество людей, скопившихся вокруг крыльца, конных и пеших, громко приветствовали его:
– Здравствуй, батюшка-боярин Фрол Иваныч!
Фрол уже направился было к карете, как вдруг взгляд его привлекла весьма миловидная девица, что выставилась в одно из верхних окон, дочь его Пелагея. Фрол нахмурился и зарокотал грозно, но любовно:
– Ты чего это в обычай взяла в окошко выставляться? Геть за пяльцы!
Девица фыркнула, отвернулась и вдруг… Вдруг большая тень пролетела по фасаду дворца и раздался крик с неба:
– Пелагеюшка! Лебедушка моя! Лови лялею болотную!
Над двором пролетел на надувном пузыре некий босоногий парень. Очень метко он бросил белый цветок зардевшейся Пелагее и взмыл саженей на десять вверх.
– Купецкий сын Николка Грудцын-Усов с рыбалки летит, – позевывая сообщил Вавилон.
– Пымать! Пымать! – исступленно завопил Фрол и застучал клюкой. – В железа его!
Заметались люди на дворе, заскакали толстозадые лошади, а юношеская фигурка, подвешенная к надувному пузырю, удалялась в сверкающем небе.
Дерзкая мелодия со свистом нахлынула волной и…
Пять тысяч секунд
В этом фильме экран сразу же ошарашит зрителя видом неистовой толпы, а фонограмма оглушит ревом и свистом.
Искаженные в безумном восторге лица, распахнутые в бессвязном крике рты, дергающиеся конечности. Что это? Религиозный экстаз какой-нибудь новой секты хиппи? Ничего подобного, перед нами сцена, ставшая уже привычной на европейских спортивных ристалищах: болельщики ликуют.
Вот причина столь бурного восторга. На электрическом табло четыре нуля – время вышло. Счет 77:78. команда STUDENT (Moscow) проиграла одно очко команде PRICHI-FRICHI-SITY-CAMPUS.
Болельщики беснуются на баскетбольной площадке вокруг десятерых гигантов. Как побежденные, так и победители выглядят растерянными.
На опустевшей трибуне, высоко над площадкой, два наших спортивных журналиста переговариваются друг с другом.
– Дико обидно. Парни вели всю игру и на последних минутах…
– Я был прав. Я всегда прав, старик. «Студент» не может выиграть решающий матч.
– Они играют классный баскетбол. Они играют тот баскетбол, который и есть настоящий баскетбол.
– Везде надо выигрывать, и в баскетболе тоже. «Стуент» не может выиграть финала, у них всегда чего-то чуть-чуть не хватает.
– Смотри, Грозняк не может успокоиться…
Маленький человечек со свирепо сжатыми челюстями боксера, тренер «Студента» Самсон Грозняк пробивается к судейскому столу, показывает жюри свой секундомер, показывает на табло, что-то требует, грозит.
В течение этой безумной, грохочущей, хохочущей, кричащей, свистящей минуты выясняется, что электронные часы фирмы «Лонжин» ошиблись. В запасе у «Студента» осталось еще 3 секунды. Служители стадиона неимоверными усилиями очищают площадку от толпы. Жюри по радио увещевает разбушевавшихся «леди и джентльменов». На табло вместо четырех нулей появляется 39,57.
Самсон Грозняк мечется среди болельщиков, разыскивая своих игроков, спотыкается о букеты цветов, расшвыривает ногами еще дымящиеся ракеты и петарды. Наконец, он поймал рыжеусого гиганта Ваню Приколова и поставил его под свой щит и дал ему в руки игровой мяч. Другого игрока, Юру Кулич-Куликовского, он посылает на половину поля противника.
Вот он бежит, наш главный герой, Юра Кулич-Куликовский, двухметровый юноша с симпатичным и, конечно, огорченным в этот печальный момент лицом.
– Что можно сделать за три секунды? – вздыхает скептически настроенный журналист.
Какая-то бойкая девица успевает приколоть к мокрой Юриной майке значок с надписью «кисс ми визаут ток». Юра жмурится от блицвспышек, встает на свое место спиной к щиту противников. Теперь мы в упор смотрим на его лицо, напряженное, со вздутыми венами, сразу постаревшее на добрый десяток лет.
Сирена судьи. И сразу на электротабло выскакивает новая цифра 39,58. Осталось две секунды. Ваня Приколов через всю площадку точно бросает мяч Юре Кулич-Куликовскому, окруженному со всех сторон игроками всемирно известного клуба «Причи-Фричи-Сити-Кампус». 39.59. Юра прыгает и бросает мяч по кольцу. 40.00.
И здесь мы останавливаем стоп-кадром все происходящее: Юру в воздухе, мяч в воздухе, лица игроков, лица болельщиков, лицо Самсона Грозняка, лицо еще незнакомой нам девушки, вполне великолепное лицо, напоминающее, правда, негатив – до того сильный загар и до того выгоревшие волосы… Мы останавливаем все, за исключением двух журналистов.
ПЕРВЫЙ. Ну, вот и все. Время вышло.
ВТОРОЙ. Однако мяч еще летит.
ПЕРВЫЙ. Что толку? «Студент» проиграл. Они всегда в решающих матчах немного недотягивают.
ВТОРОЙ. Ты забываешь, дружище, что по правилам баскетбола мяч, брошенный в последнюю секунду, до свистка может лететь и за пределами игрового времени. Видишь, он летит!
ПЕРВЫЙ. Сколько же он может лететь?
ВТОРОЙ. Сколько угодно. В правилах это не оговаривается. Хотя бы пять тысяч секунд, хотя бы весь наш фильм.
Освещенный ярким полдневным солнцем альпийский луг в высокогорье. Мирная идиллическая картина. По склону разбросана отара овец, на валуне стоит неподвижная фигура чабана в длинной кавказской бурке и папахе. Фигура выделяется на фоне близких глетчеров с не меньшей четкостью, чем силуэт всадника на известных в недалеком прошлом папиросах «Казбек». Огромная кавказская овчарка со спокойной важностью пересекает кадр.
Картина эта столь неожиданна после нашей бурной баскетбольной войны и столь мимолетна, что кажется ошибочно вклеенным кусочком другого фильма.
Вновь стук мяча и подошв по деревянному покрытию баскетбольной площадки. Идет тренировка в клубе «Студент». Одновременно на площадке около двадцати парней, пять или шесть мячей. Броски, пасы, прыжки, дриблинги.
Сцена этой тренировки представляется нам как вокально-танцевальная. (Кстати, в стилистике всего фильма должны сочетаться сугубо реалистические сцены, полные драматизма спортивной борьбы, со сценами типа «мьюзикл».)
Солист – тренер Самсон Аполлинариевич Грозняк. Он маленький папа огромных детей. Он здесь и там, повсюду, прыгает, бросает мяч, показывает приемы, дает «ценные указания». Он поет о том, чего не хватает, по его мнению, команде «Студент», о своей мечте.
ГРОЗНЯК
- Нам не хватает, ребята, для высшего класса
- Многих значительных качеств, каких не хватает, увы,
- Техники нам не хватает, прыгучести, воли к победе,
- Кроме того, нам не хватает, ребята, звезды.
ХОР
- Быть может, там, где кручи,
- Где горный воздух чист,
- Растет, как дуб могучий,
- Баскетболист!
ГРОЗНЯК
- Ваня Приколов, Столов Ипполит и Сирхладзе Димитрий,
- Петенька Зайцев, и Дворкин Наум, и Покровский Эдуард,
- и стремительный Толя Шалимов,
- В вашем созвездии, парни, одной не хватает звезды!
ХОР
- Неграмотный, дремучий,
- Таинственный кацо,
- Спустись, и мы научим
- Бросать в кольцо!
ГРОЗНЯК
- Что мы имеем для самого высшего, мальчики, класса?
- Качество то, что имеем в избытке, – ура!
- Все мы имеем, ребята, любовь к баскетболу!
- Техника будет у нас и прыгучесть, и будет звезда!
ХОР
- Как клеточке в таблице,
- Нам нужен элемент!
- Чабан, спустись в столицу,
- В наш клуб «Студент»!
Танец-тренировка продолжается, но по динамику слышится приветливый голос:
– Товарищ Грозняк Самсон Аполлинариевич, вас просят явиться на заседание тренерского совета клуба.
Грозняк с досадой стягивает тренировочный костюм, влезает в пиджачную пару. Каждый предмет туалета он надевает с возрастающей досадой, а рублевый галстучек-регат цепляет просто с остервенением. Вдруг он замечает, что совсем неподалеку от него с исключительной тщательностью одевается один из его питомцев – Столбов Николай. Старый костюм, очки, пробор, ни дать ни взять научный работник, только рост огромный.
– Николай, тренировка еще не кончилась!
Грозняк смотрит на питомца с еле скрытой тревогой.
– Для меня кончилась, Самсон Аполлинариевич, – с виноватой улыбкой мнется гигант.
Грозняк хватает Столбова за руку и тащит в тренерский совет как нашкодившего мальчишку.
На тренерском совете клуба «Студент» царит благодушие. Кривые многочисленных диаграмм ползут вверх. Клокочет боржомчик, и в легком сигаретном дыму порхают улыбки. Звучит дружеская оптимистическая многоголосица.
– Успехи в нашем клубе несомненны…
– Весьма отменны…
– Конечно, существуют недостатки…
– Лишь опечатки…
– По боксу повышенье нормативов…
– В бюджете накопление активов…
– Большой прогресс замечен в сфере гребли…
– В оранжерее свеженькие стебли…
- – В гимнастике медали,
- которых и не ждали,
- и наш студень Виталий
- стоит на пьедестале.
– Запущена в печать многотиражка.
– Закуплена в райфо малолитражка.
– И массовость взбухает, словно тесто.
– И кассовость, хе-хе, имеет место.
- И шум стоит веселый
- Под сводами дворца
- Во время баскетбола,
- Когда играется
- Любая часть финала.
- Туда нельзя попасть,
- Хотя бы шла финала
- Шестнадцатая часть.
- Нет, там отнюдь не голо
- Во время баскетбола.
В этот момент хлопнула дверь, и на пороге появился Грозняк. Вслед за ним, нагнув голову, в помещение проник Столбов. Члены тренерского совета встретили их симпатичными аплодисментами.
– Аплодисменты? – хмуро сказал Грозняк и выпустил изо рта клубок черного дыма от кубинской сигары «Portagas» (он курит сигары). – Аплодируете ренегату?
– Как?! – вскричал председатель тренерского совета розовощекий регбист Борщов. – Вы зрелый игрок и мастер атаки отличный?
Столбов прижал руки к груди.
– Товарищи, выхода нет. Я прощаюсь с большим спортом. У меня родилась двойня. Я пишу диссертацию. Прощайте, товарищи. Я ухожу от вас по старости. Чао, товарищи, чао!
В наступившей после его ухода тишине члены тренерского совета боялись взглянуть на Грозняка, но тот стойко переносил неожиданный удар судьбы. Он смотрел сквозь собственный дым в окно и видел там свою мечту – огромную, как монумент, фигуру чабана на горном склоне.
…Он идет по аллее стадиона и размышляет в горестном недоумении. Как? Предпочесть баскетболу сомнительный пыл диссертаций? Ссылаться на старость при росте два метра ноль восемь? О, если мне бы природа послала столь замечательный рост, я бы играл до седин в дорогом баскетболе, да и во время седин я бы, конечно, играл. Право, смешно предпочесть баскетболу сомнительный гнет материнства или отцовства двойного, как сделал глупец Николай…
Грозняк идет по аллее, крепко стуча каблуками, попыхивая сигарой, но размышления его звучат, как жалобы на горькую судьбину.
Навстречу ему со скамейки поднимается спортивный журналист Слоновский, тот самый скептик из нашего пролога.
– Привет, Грозняк!
– Эх, Слоновский, я несчастен.
– Я знаю. От вас ушел Столбов.
– И это накануне отборочных соревнований!
– Утешить вас могу лишь тем, что вы все равно их не выиграли бы.
– Я знаю вашу точку зрения, Слоновский! «Студенту» всегда чего-то не хватает. Ваш идеал «Инженерия».
– Конечно, вы проиграете «Инженерии» очков пять или семь, может, три, если вам повезет, может быть, даже одно очко, но обязательно проиграете.
В конце аллеи появляются игроки «Студента», возвращающиеся с тренировки. Все вместе в своих джинсах и свитерах они выглядят как компания обычных юнцов, и лишь при приближении к тренеру и журналисту мы видим, что это гиганты.
– Мы выиграем у «Инженерии»! – потрясает кулаком Грозняк и смотрит на своих парней. – Мальчики!
– Еще бы нет! – хором отвечают мальчики и подпрыгивают.
– Мы выиграем отборочные игры и поедем на кубок Адриатики!
– Еще бы нет.
– И там мы выиграем у югославов, у американцев и у испанцев!
– Еще бы нет!
– Мы обыграем «Фричи-Причи»!
– Еще бы нет!
Насмешливый смех Слоновского.
– У «Фричи-Причи-Сити-Кампус»? Да вы не выиграете ни у них, ни у нашей «Инженерии», даже если найдете своего – ха-ха-ха – чабана. Вам, братцы, кое-чего не хватает. Вы отлично играете, и вы любите баскетбол, но
- Хоть съешьте ваши кеды,
- Но принцип спорта, гол.
- Одним нужна победа,
- Другим лишь баскетбол —
- Любители, студенты,
- Игра ваш идеал.
- В тяжелые моменты
- Вас съест профессьонал,
- Я видел «Фричи-Причи»
- Они страшны, как шквал,
- А вы как ни кричите,
- Вас съест профессьонал.
- Вас съест профессьонал.
- Вас съест профессьонал.
Едва Слоновский закончил свою неприятную арию, как в глубине аллеи среди гипсовых скульптур замелькало яркое пятно. Пресолиднейший и наиприятнейший человек ловко приближался на мопеде. Он махал рукой и радовался еще издалека, словно вестник победы.
– Кто это? – спросил Слоновский.
– Это композитор Григорий Михайлович Баклажан, наш главный болельщик, – ответил Грозняк. – Хорошо, что вы спели свою арию до его прихода.
– Нашел! Нашел! – кричал композитор, приближаясь. – Самсон, я его нашел! Собирайся немедленно, я его нашел!
– Кого нашел, Гриша-джан? Что за паника?
– О счастье! О нежданная радость! В краю фольклора я его нашел. Он растет среди фольклора, джан!
– Да кто растет, Гриша?
– Чабан! Твоя мечта, Самсон!
Легкие растрепанные тучки цеплялись за скальные столбы под ногами чабана, а над ним по-прежнему сверкало незыблемой голубизной огромное небо.
Чабан свистнул верному псу, спустился с камня, прилег на траву и вынул маленькую книжечку для спокойного чтения. Он читал сборник стихов Андрея Вознесенского «Взгляд» и немного даже подергивал ногами от удовольствия. Ноги его, торчащие из-под бурки, были обуты в баскетбольные кеды.
На гребне горы появились Грозняк и Баклажан. Они шли в альпинистской связке и с ледорубами в руках. Вид у них был измученный, но гордый – преодолели такой подъем!
– Есть еще, есть еще, Самсоша, порошок в… – начал было Баклажан и осекся.
В двух шагах от себя он увидел весьма пожилую даму, которая преспокойнейшим образом прогуливала свое тело в старомодных туфельках на тонком каблучке. На крохотной площадке над пропастью преспокойно лежало имущество дамы – желтый чемодан, футляр со скрипкой и даже ноты на пюпитре.
– Простите, мадам, но как вы сюда попали? – обескураженно спросил Баклажан.
Дама не удостоила его ответом, отвернувшись, закурила папиросу.
– Мадам, вы здесь?
Грозняк не обратил даже внимания на неожиданную встречу. Словно «демон, дух изгнания» он склонился над лугом и с сокровенным восторгом озирал фигуру в бурке, возлежащую на лугу. Губы его шевелились, и было видно, что, кроме восторга, он занят еще и каким-то подсчетом.
Общеизвестно, что размер какого-либо предмета – это всегда сравнение его с каким-либо другим предметом. В сравнении с горами фигура чабана была обычной человеческой фигурой, но когда к ней приблизились Грозняк и Баклажан, оказалось, что это фигура Прометея.
– Алейкум салям или салям алейкум? – шепотом спрашивал тренер у композитора.
– Судьба, как ракета, летит по параболе, – вдруг громко произнес чабан. – Вознесенский. Позвольте с вами поспорить. Судьба – это посох в руке странника…
– Философ!
Грозняк в ужасе схватился за голову.
Чабан обернулся, и мы увидели веселое и добродушное мальчишеское лицо. Чабан сел, и из-под бурки вылезли длиннейшие ноги в бахромчатых джинсах.
– Привет, – сказал он, не без интереса разглядывая колоритных альпинистов. Он снял папаху, и мы увидели лохматую голову вполне современных очертаний.
– …Гагемарджос, салям алейкум, – пробормотал Грозняк.
– Пасете овец? – спросил Баклажан.
– Пасу ли? О нет! Я здесь играю на фортепиано и вулканизирую шины. Простите за добродушную усмешку. Мое занятие настолько очевидно, что не нуждается в вопросах. Да, я пасу овец. Позвольте представиться. Юра Кулич-Куликовский.
Словоохотливость юного чабана поразила путников.
– Григорий Михайлович Баклажан, композитор, – представился один.
– Самсон Аполлинариевич Грозняк, доктор философии, – представился другой.
– По некоторым еле уловимым приметам вижу, что вы москвичи. Присаживайтесь на эту бурку, дорогие земляки, и угощайтесь лепешками овечьего сыра, – Юра выскочил из бурки и оказался в майке с портретом Ринго Старра на груди.
Из-за скалистого гребня вдруг донеслось трогательное, исполненное печали пенье скрипки.
– Эх, – поморщился юноша, – опять звуковые галлюцинации. С тех пор как я удалился…
– А вы удалились, Юра? – остренько посмотрел Грозняк.
– Причина – женщина? – спросил Баклажан.
Юра смутился.
– Целых две.
Он на секунду отвернулся от своих собеседников, и в его голове проплыло яркое воспоминание недавнего прошлого.
…Две весьма пожилых дамы, одна в пенсне и на высоких каблуках, другая в тренировочном костюме спортобщества «Буревестник», яростно спорили друг с другом, стучали кулаками по столу.
– Мальчик получает уродливое воспитание! – кричала одна. – Однобокое уродливое воспитание!
– Он не Ломоносов! – кричала другая. – Он не Леонардо! Мальчик может поставить мировой рекорд в десятиборье!
Сам мальчик – головой под потолок – в отчаянии метался по комнате, простирая руки к старухам.
– Бабуля, успокойся! Баба Маша, кончай!
……………….
– Нет, серьезно? – пытливо спросил Грозняк.
– Просто мне здесь нравится, – сказал Юра. – Я люблю простор. Я люблю аэродромы и не люблю метро. А здесь, – он развел руки, – посмотрите, здесь видно, что земля все-таки огромна, а горы какие огромные, – он немного погрустнел.
– Разве вам не хочется спуститься? Поступить в какой-нибудь вуз? В консерваторию, например?
Юра смущенно засмеялся.
– В консерваторию? Витамина «Т» не хватит! В смысле – таланта.
– Встань-ка на ножки, сынок, – вдруг попросил Грозняк, и в голосе его была такая профессиональная нотка, что Юра тут же удивленно подчинился.
– Ну-ка подпрыгни! – скомандовал Грозняк.
Фигура гиганта взметнулась в горное небо.
– Хватит, – убежденно сказал Грозняк. – Хватит у тебя витаминчика.
– Для консерватории, – вкрадчиво вставил Баклажан.
– У вас, Юрий, комплекс роста, – уверенно и с напором заговорил Грозняк. – На фоне этих диких штук, – он показал большим пальцем на горы, – вы кажетесь себе нормальным пацаном, а там внизу…
– Там внизу все смотрят мне вслед, – тихо сказал Юра. – Все присвистывают, говорят «ого», «вот это да» и тому подобное. Это утомительно. Здесь мало людей, и все ко мне привыкли, а для гор я вообще карапуз.
– Это комплекс роста. Дело поправимое, – уверенно сказал Грозняк.
– И потом, знаете ли, – продолжал Юра, – ко мне все время пристают спортивные тренеры, – он засмеялся. – Например, мне просто осточертели с этим идиотским баскетболом… Ты рожден для баскетбола! Что с вами, товарищи?
– Вы не любите баскетбол? – медленно проговорил Грозняк, поднимаясь с бурки. Казалось, он сейчас… Баклажан схватил его за руки и повернул к Юре свирепое лицо.
– Терпеть не могу баскетбола, но в чем дело, товарищи? – простодушно удивился Юра.
– Соображаешь, что говоришь? – заорал на него Баклажан. – В консерваторию не хочешь?
– Пойдем, Григорий, нам здесь делать больше нечего! – Грозняк вырвался из рук друга и стремительно покатился вниз, разрезая отару.
Баклажан, естественно, – связка же, – покатился за ним.
– Самсоша, Самсоша! – взвыл он.
Юра удивленно смеялся, глядя им вслед, потом извлек из торбы флейту, сыграл на ней что-то виртуозное и задумчиво уставился в небеса.
…Внизу под огромной скальной балдой дрожал Грозняк.
– Ты все сорвал, джан. Как так можно? – укорял его Баклажан.
– Мне не нужен такой игрок, – стучал зубами Грозняк. – Гриша, если ко мне придет игрок типа Алсиндора, Чосича, Чемберлена, Белова, вместе взятых, и окажется, что он не любит баскетбола, а играет в него, скажем, для денег или для славы, – я ему покажу на дверь. Гриша, когда я вхожу в метро или в троллейбус и вижу там игроков, я знаю, все они или любили, или любят, или полюбят баскетбол. Баскетбол – это самая лучшая человеческая игра. Я люблю баскетбол!
Он встал, прижался спиной к скальной балде и трогательным голосом запел песенку «Маленький игрок».
…Мелодия этой песенки звучит над горным краем. Мы видим всю округу с высоты: луг с отарой овец, опоры канатной дороги, по которой ползут кресла с горнолыжниками, зону вечных снегов, ледник, где петляют слаломисты.
Под вечер, когда тени в ущелье стали длинными и темно-синими, Юра Кулич-Куликовский пришел на метеостанцию к бородатым парням-метеорологам.
– Ребята, мне сегодня предложили поступить в консерваторию! – сказал он возбужденно.
Он присел к старенькому пианино и заиграл мелодию песенки «Маленький игрок».
– Появились два чудака, один философ, а другой композитор Баклажан… – объяснял Юра.
– Ты им играл, Юрочка? – спросили метеорологи.
– Я? Нет. Как странно, – пробормотал Юра. – Они ведь моей музыки не слышали, так почему же «консерватория»? Значит, просто подшучивали.
В домике метеорологов мерцал телевизор. Показывали баскетбол. Юра заиграл нечто печальное.
– Кто играет? – уныло спросил он.
– «Студент» и «Инженерия», – сказали метеорологи. – Хорошие команды. «Инженерия» лучше. Лучше, но хуже. Не люблю этой команды – играет, как швейная машинка строчит, а «Студент»… Да, он всегда проигрывает «Инженерии». И все равно он лучше. Позволь, все-таки лучше та команда, которая выигрывает… Не для меня!
Такой бурный спор мгновенно пролетел под крышей метеостанции и закончился он вопросом к Юре.
– А ты, Юрочка, играл в баскет?
Юра вздохнул так, словно у него уже все позади.
– Играл…
Он продолжал играть свою элегическую импровизацию, когда с порога послышался женский голос.
– Кто здесь на высоте четыре тысячи метров играет на пианино очень мило?
Метеорологи онемели: в дверях стояла горнолыжница, похожая на негатив – лицо темное и грива выцветших чуть ли не до белизны волос. Поблескивали отдаленными насмешливыми искрами ее глаза, а иногда они казались дырками в немыслимо голубое небо высокого Кавказа.
– Какая героическая компания! Привет, снежные люди!
Она говорила с легким, но вполне отчетливым акцентом.
– А зачем вы сюда поднялись?
– Чтобы съехать.
– Хотите кофе? – спросили наконец метеорологи, сумев сохранить все-таки мужественную невозмутимость.
Что касается Юры, то он как играл, так и продолжил играть, только с раскрытым от изумления ртом.
– Боги Олимпа, стоило подняться на такую высоту, чтобы тебе предложили чашечку кофе, – продолжала кокетничать слаломистка.
Потом она засмеялась. Оттолкнулась палками и отъехала от метеостанции. Юра вскочил, конечно, ударился головой о низкий потолок и выскочил на сверкающий снег.