О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

– Не удивляйтесь, Павел. Я – «Никитич».

Павел был так ошеломлен слиянием образа преуспевающего инженера и легендарного вождя боевиков, что некоторое время не мог прийти в себя. Красин между тем говорил:

– …У нас мало ружей и револьверов, поэтому основным оружием в предстоящем восстании будут ручные бомбы-македонки. В Петербурге нам удалось добиться больших успехов в производстве взрывчатых веществ. Сейчас главное – наладить транспорт бомб, взрывателей и бикфордова шнура из столицы в Москву, Киев, Одессу, Ригу… Павел Иванович, что же вы коньяку не попробуете? У нас фирма солидная, и коньяк французский…

– Да-да, конечно, – суетливо закивал Павел.

Красин налил ему коньяку.

Поздним вечером, когда Красин вошел в подъезд своего дома, к нему метнулась какая-то тень. Он схватился уже в кармане за пистолет, когда узнал Павла. Глаза юноши горели.

– Я ждал вас весь вечер… Надя, ну выходи же! Он пришел! – Павел бросился в темный угол и вытащил за руку мрачно глядящую исподлобья Надю. – Надя, вот человек, по единому слову которого я отдам свою жизнь! Леонид Борисович, я только хотел, чтобы Надя увидела вас…

– Что это за гимназические штучки, Павел Иванович? – строго сказал Красин. – Вспомните о той ответственности, которая на вас лежит.

Сухо поклонившись Наде, он пошел по лестнице вверх, а когда остался в одиночестве, закрыл глаза и на секунду прислонился к стене.

Нескончаемая толпа с яркими пятнами знамен текла по Неглинной. Пели «Русскую марсельезу», «Дубинушку», «Варшавянку», выкрикивали:

– Долой садиста-царя! Да здравствует республика! Дубасова – долой!

В штормовом этом гуле немо кричали бесчисленные ораторы с фонарей, с крыш трамваев, немо трубил оркестр. Ощущение единства и головокружительной высоты было настолько острым, что у многих на глазах стояли слезы.

Плакали от счастья и три девушки, взявшиеся под руки Таня и Лиза Берг и их горничная Сима. Из-за плеча Лизы появилась голова студента.

– Товарищи, вы с Высших женских? Никак не могу к вам в Мерзляковский за бомбами пробраться. На Тверском казаков – пруд пруди!

– А вы в объезд по набережной.

– Эврика! Спасибо, товарищ!

К девушкам обернулись три солдата-«артурца» в огромных лохматых папахах. Протянули семечек.

– Угощайтесь, барышни!

– Из плена, чай, кавалеры? – кокетничала Сима.

– Из японского плена, господа московские барышни. – «Артурцы» были слегка во хмелю.

– И чего же вы там ели в Японии?

– Ели мясо кита, – со спокойной печалью ответил «артурец».

– Страсти Господни! – ужаснулась Сима.

– Товарищи! – рванулась к «артурцам» Таня. – Пролетариат…

– Мы знаем, – перебил ее один из «Космачей», – пролетариат всех стран борется с капиталом. Мы солидарные.

В оружейном магазине Торбека дружинники Берга связывали крепкими веревками хозяина и приказчиков. Павел в это время отсчитывал деньги.

– Вот, господин Торбек, получите сполна за весь товар.

– Окна, – улыбнулся Торбек, – будьте любезны, господа, разбейте окна.

Полетели стекла.

– Осторожный дьявол, – усмехнулся дружинник.

– Нам дела мало, – сказал другой. – Одних винчестеров 70 штук!

На Старо-Триумфальной казачья сотня была окружена демонстрантами.

– Шашки наголо! – надрывался есаул.

Казаки словно не слышали приказа.

– Свободу казакам! – кричали в толпе. – Переходите к нам!

– Господа, мы же присягу давали, – неуверенно улыбались казаки.

Вдруг послышался жуткий свист и мощный голос:

– Разойдись! Стреляем!

Анархистская дружина «Черный костер» дала залп по сотне и бросилась в атаку. Взвились шашки.

Митенька-«Огурчик» пикой черного знамени ударил кому-то в глаз, получил удар саблей по плечу, завизжал от радости:

– Пролилась, полилась и моя кровушка за свободу, за убиенных мной агнцев и незабвенного Виктора Николаевича…

В Камергерском с крыльца МХТа кто-то говорил речь, и девушки засмотрелись: уж не Станиславский ли? Какой-то юноша быстро прошел, оделяя всех толстыми пачками листовок и приговаривая:

– Разбрасывайте, разбрасывайте!

Вдруг среди толпы заплясали лошади и тускло заблестели над головами клинки.

– Товарищи, без паники! Дадим отпор! – пронеслось в толпе.

Таня вдруг увидела молодую женщину, которая, деловито задрав юбки, вытащила из-за чулка револьвер и часто стала палить. Таня выхватила из муфты и свой маленький «бульдог».

Совсем рядом прогрохотал залп. В Камергерский ворвалась стрелковая рота, в толпе замелькали черные шинели городовых, бляхи дворников. Кто-то рванул Таню за плечо.

– Ага, с ливальверчиком!

На Думское крыльцо, забитое людьми, пробился молодой еще человек с белыми волосами. Послышались голоса:

– Тише! Тише! Это большевик Литвин-Седой.

Седой, надрываясь, закричал:

– Московский совет рабочих депутатов принял решение о вооруженном восстании!!!

На Собачьей площадке Ферапонтыч поймал за соленые уши малолетнего злоумышленника, который торговал патретиками лейтенанта Шмидта и Маруси Спиридоновой, и товар изъял. Опосля в Скатерном переулке налетел на Уева жгучий острик.

– Отдавай, сатрап, личное оружие!

– А если не отдам?

– Убью!

– Чем убивать, ты мне лучше пятерик подари, господин поднадзорный зубной техник.

Получив пятерик и расставшись с наганом и шашкой, Уев хорошо подзаработал на Тверском.

– Кому Шмидта-лейтенанта и госпожу Спиридонову? Полтинник пара, судари мои, полтинничек всего…

Обогатившись, в Калашном выменял шинельку на старого попугая-колдуна, а валенки с калошами на цепную собаку Шарика. Солидно пришел домой и заснул в луже, посередь горницы стоя.

Ночные депеши. Полковник Симановский генералу Дебешу: «По Лефортово положение критическое, у Гужона нужно выручать драгун». Дебеш генералу Шейдеману: «Послать никого не могу…» Шейдеман Дебешу: «Владимир Павлович, нужно выручать…» Губернатор Дубасов премьеру Витте: «Кольцо баррикад все теснее охватывает город. Совершенно необходимо…»

Всю ночь вещий попугай шептал на ухо:

– Спи, Уев, спи, а то шкуру спустят с тебя…

Под утро явился чернявый-кучерявый, вроде памятника с Тверского бульвара, стал бонбу в карман подкладывать.

– Да куды ж, сударь, вы ее толкете, там у меня стакана два тыквенных семечек еще осталось…

Проснулся Ферапонтыч, глянул в форточку: вокруг песни, смех, пальба.

– С праздничком, господа скубенты!

На перроне Николаевского вокзала в Петербурге Красин и Кириллов ждали Надю. «Кандид» держал в руках огромную коробку швейцарского шоколада.

– Случилось непредвиденное, Леонид Борисович, – я полюбил ее, – тихо говорил он. – Фиктивный брак обернулся для меня страданием…

Красин хмуро слушал его. Подошла Надя, она изображала беспечную веселую барышню, на нее оглядывались. Красин поцеловал ей руку, заговорил:

– «Кольберг» и «Наташа» проехали благополучно. Если явятся с досмотром, спокойно ешьте конфеты. Коробку оставите в доме Бергов и сразу отправляйтесь на угол Воздвиженки и Моховой, на квартиру Горького. Мария Федоровна Андреева даст вам конверт. Ну вот… я уверен… вы… – он протянул руку.

– Идите, Леонид Борисович, опоздаете, – проговорила она, отворачиваясь. Рукопожатие их распалось.

Кириллов вошел вместе с нею в купе. Он был бледен, смотрел исподлобья, топтался на одном месте.

– Ну не надо, Алексей Михайлович, милый, идите уж и вы, – прошептала она.

– Берегите себя, – обернулся в дверях Кириллов.

В квартире Горького полы ходили ходуном, дребезжала посуда. Люди входили, не представляясь, выбегали без лишних слов, что-то ели, перевязывали друг другу раны, проверяли оружие, обменивались информацией.

– Артиллерия разбила училище Фидлера.

– Там арестовано больше сотни наших парней.

– Ну я им ночью отвечу!

– Бросьте вы свои эсеровские штучки!

– Главное – Николаевский вокзал. Железнодорожники все время атакуют.

– Вагоны с ружьями придут в Перово…

– Молчите! Уверены, что в этой толчее нет провокатора?

– Есть представители Кавказской дружины?

В толпе иногда мелькали лица хозяев: Горького и Андреевой. Горький оживленно беседовал с дружинниками. Андреева давала указания по дому, следила за столом, с которого не убирались еда и самовар. Мелькало в толпе, между прочим, и личико Мити «Огурчика»…

– Вы путешествуете одна, мадмуазель? – в дверях купе стоял сухощавый подполковник с моноклем в глазу.

– Если не считать коробки конфет, – кокетливо ответила Надя. – Не угодно ли, месье?

– Вы знаете, что в Москве волнения?

– Волнения? Какого рода? – Надя подняла брови.

– Весьма серьезного характера. Стрельба. Прошу прощения, – Ехно-Егерн поклонился, повернулся к двери и подумал: «Кабан дремучий Укучуев, так унизить мастера сыска…»

Андреева открыла дверь и ахнула: перед ней стояли высокие юноши в белых папахах с маузерами через плечо.

– Мария Федоровна Андреева? – спросил один. – Я Васо Арабидзе. На вашу квартиру готовится налет. Прибыли для охраны по поручению «Никитича».

– Прошу вас, товарищи, но… – проговорила Андреева, и в это время мимо нее проскользнул на лестницу «Огурчик».

– Кто таков? – спросил Арабидзе, поймав его за полу.

– Это раненый из анархистов, – сказала Андреева.

«…Унизить психолога тайной войны до досмотров в поездах, рыло чугунное», – подумал Ехно-Егерн, все еще не выходя из купе, и вдруг его словно озарило молнией. Он резко повернулся и посмотрел на девушку, на коробку шоколада под лампой… Мгновенно вспомнилось ему, что и вчера он видел такую же девушку, с таким же шоколадом, в таком же купе, и третьего дня такую же девушку…

– В чем дело, полковник? – спросила Надя.

– Нет-нет, ничего, прошу прощения, мадмуазель, – он вышел, козырнув.

Митя спускался по лестнице, когда открылась одна из дверей и мощная рука втянула его в темную квартиру.

– Ну, «Огурчик», куда приходят вагоны с оружием? – спросил сиплый голос. – Молчишь? А ежели про пароход рассказать товарищам?

– В Перово, – пробормотал Митя, и был тут же выброшен на площадку.

– Сволочи, псы царские! Пятнадцать душ порешу в память Виктора Николаевича! – ощерившись, он проверил свой маузер.

Несколько бомб подряд взорвалось в каре драгун на Театральной площади. Началась неслыханная паника. Бутовщики в центре города!

– Стреляют из центральных бань! – крикнул кто-то.

Драгуны перестроились и поскакали в атаку на бани. Когда площадь опустела, из водопроводного люка спокойно вылез… Витя Горизонтов. Зачем-то он вывернул свой кожан «лунный» мехом вверх и спокойно пошел по Театральной площади.

– Действовать малыми группами, нападать и уходить, все по инструкции, – бормотал он.

Первый же патруль остановил его.

– Э, ты с какого сучка сорвался? – спросили солдаты.

– Ай эм инглишмен, ай лав уан рашен вумен, – сказал Витя.

– Иностранец, из цирка должно.

– От бабы идет. Иди, емеля, а то схлопочешь пулю в…

В темном переулке на плечо ему опустилась чья-то рука. Он выхватил пистолет и чуть не засадил с ходу в темноту…

– Спокойно, «Англичанин Вася»!

– «Личарда»! – Виктор узнал знакомого эсера из «Чебышей».

– Хочешь в напарники? Охранку рванем? – весело спросил «Личарда».

«Временные боевые соглашения с эсерами не исключаются. Все по инструкции», – подумал Виктор и завопил:

– О чем ты спрашиваешь!

Надя вошла с мороза в дом Бергов, поцеловала Симу, расстегнула ротонду.

– Где Павел, Коля? Девочки дома?

Вдруг она заметила, что глаза Симы расширились от ужаса, резко обернулась и увидела, как в дурном сне, каких-то грудастых щекастых мужчин и среди них вчерашнего галантного жандарма в черном пальто и шляпенке. Он улыбался ей дрожащей, почти просящей улыбкой.

«Неужели ошибка? – думал Ехно-Егерн. – Вся судьба поставлена на карту».

– Какая девка, подполковник, ах, какая девка! – с сальной улыбкой шептал ему на ухо ротмистр Щукин.

Вскрикнув, Надя безотчетно бросилась вверх, в кабинет Павла. Переодетые жандармы устремились следом. Когда они ворвались, девушка трижды выстрелила из угла. Один жандарм упал, другие скрутили ей руки. Вошел сияющий Ехно-Егерн.

– Так и есть, мадмуазель, – он словно приглашал разделить его радость. – В коробке капсюли для бомб!

– Брюшкина ухлопала, отца семейства… сучка, красная паскудина, – тяжело дыша и дрожа, сказал Щукин. – Разрешите приступить к личному досмотру?

Ехно-Егерн укоризненно покачал головой и вышел. Щукин приблизился к Наде и разорвал ей платье на груди.

– Будешь плеваться, солдатам отдам…

Над баррикадой клубился морозный пар и взлетали дымки частых выстрелов. Когда Коля Берг прибежал на баррикаду, брат его Павел весело хохотал:

– Видал, Коля, как улепетывал от нас полковник Зуров?

– Где сестры? – сквозь зубы спросил он брата.

– Гуляют, наверное…

– Гуляют! Они захвачены полицией!

– Революция, Коля, – спокойно сказал Павел. – Надо быть готовым к жертвам. Баррикады…

– Пусть сгорят все твои баррикады, если с головы моей сестры упадет хоть один волос! – закричал Николай и повернулся к Лихареву. – А ты чего молчишь? Ты же любишь Лизу! Или уже принес ее в жертву?

– Прекрати истерику! – неожиданным железным голосом сказал Илья. – Сестры сидят в Тверской части. Вечером я пойду туда с отрядом. Примешь участие в экспедиции?

– В ЭКСПЕДИЦИИ принимать участие не буду, а сестер спасать пойду! – Николай с отвращением оттолкнул протянутый ему кем-то браунинг.

Отряд Ильи собрался в темной подворотне наискосок от полицейского участка. Улица была пустынна и темна.

«Если бы мне самому освободить Лизу! – думал Илья. – Может, забудет она тогда «Англичанина»…» Он поднял уже руку, но…

Со скрежетом открылись ворота участка, и выехала длинная тюремная карета. Одновременно в глубине улицы возник дробный стук лихача.

С налетевшего, как привидение, лихача грянули выстрелы. Кучер и городовой упали на мостовую. Из пролетки выскочили двое. Один в какой-то немыслимой шубе, мехом вверх, швырнул бомбу во двор участка.

– Вперед! – скомандовал Илья, и дружинники с криками бросились в атаку.

– Поехали, «Англичанин», тут и без нас народу хватает! – крикнул «Личарда», и лихач унесся в темноту.

Илья сбил прикладом замок на карете и, побледнев, увидел в толпе арестованных Лизу и Таню.

Семеновцы выпрыгивали из вагонов и сразу начинали атаку по заранее разработанной диспозиции. Подошедшая артиллерия громила заводы Бромлея и Гужона, Прохоровскую мануфактуру.

КОМАНДИРУ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ

СЕМЕНОВСКОГО ПОЛКА ПОЛКОВНИКУ МИНУ

Августейший главнокомандующий приказал не прекращать действия, пока все сопротивление не будет сметено окончательно, чтобы подавить в зародыше всякую вспышку…

– Есть! Упал! – радостно закричала Лиза, отрываясь от винтовки.

В живых на третьем этаже конторского здания фабрики Бергов осталось не более 15 человек. Они лежали на полу и вели непрерывный огонь из окон. Илья лежал справа от Лизы. Иногда он восторженными глазами взглядывал на девушку. Слева от нее лежал Павел. Таня ползала по полу, перевязывала раненых. Николай демонстративно сидел на стуле в углу и читал Шопенгауэра. Пули дырявили стены вокруг него.

…Мир не есть боевая арена, за победы и поражения на которой будут раздаваться награды в будущем мире; он сам есть страшный суд, куда всякий несет с собой, смотря по заслугам, позор или награду…

– Я уже одиннадцать мерзавцев ухлопала! – неистово закричала Лиза. – Они же трусы, трусы!

– Лиза! – Павел повернул к себе голову сестры. Глаза ее стремительно расширялись. – Что они делали с тобой в участке?

Лиза сразу же зарыдала.

– Ой, Павлуша… они хватали меня за грудь, за ноги, хохотали…

Илья в ужасе смотрел на любимую. Глаза Павла остекленели.

– Пушку выкатывают! – крикнул из своего угла Николай. – Видите? Пушку!

– Целься лучше! Залпом! – успел крикнуть Илья.

Страшный удар оглушил всех и разбросал по комнате. Когда рассеялся дым, в наружной стене зияла огромная пробоина.

– Лиза! – Таня бросилась к рваному краю пола.

Внизу на снегу лицом вниз лежала ее сестра.

«…Мы начали, мы кончаем… Кровь, насилие и смерть будут следовать по пятам нашим, но это ничего. Будущее за рабочим классом. Поколение за поколением во всех странах на опыте Пресни будут учиться упорству…» – из последнего приказа Штаба пресненских боевых дружин.

Николай и Павел быстро шли вдоль ночного Пречистенского бульвара, когда из Сивцева Вражка выскочил казачий патруль. Казаки мгновенно окружили братьев и, тесня конями, подогнал к стене.

– В чем дело, господа? – спросил Николай. – Мы идем в Зачатьевский монастырь за священником. Папе стало плохо и…

– Покажи-ка крест, иуда! – гаркнул казак.

Николай, к удивлению Павла, извлек нательный крест.

– Штаны надо с них снять! Крест любой жид может навесить!

– Посмейте только прикоснуться! Убью! – Павел выхватил пистолет.

Связанных одной веревкой братьев втолкнули в Манеж, который был полон войск. Слова команд гулко неслись под сводами зала.

Братьев мгновенно окружила толпа офицеров и нижних чинов, многие со следами ранений, видно прямо из боя.

– Арестованы с оружием, – доложил казак.

Какой-то кавалерист разрезал саблей веревку.

– Господа, оружие было у нас для самообороны, – проговорил Николай.

– Сволочи! – вдруг завопил кавалерист. – Сколько побили хороших солдат! Чего вам надо?

Толпа заревела, и Николай вдруг увидел, что в его тело вошел штык.

– Вы с ума сошли, господа! – он попытался закрыться рукой от летящей в лицо сабли и увидел, как обвис на штыках бесчувственный уже Павел. Потом на него надвинулось широкое рябое лицо с каменным подбородком и недоразвитым носом. Пришла полная темнота и полная тишина.

В темноте послышался тихий-тихий спокойный голос Павла.

– Коля, ты очнулся? Я весь изрублен, боли уже не чувствую… Обними меня…

Братья заплакали.

– Коля, пока не поздно, слушай… я погиб за революцию… я горжусь этим… если ты уцелеешь, помни – все мои деньги – партии… разыщи «Никитича»…

– Где я найду его?

– Помнишь инженера Красина? Он и «Никитич» – одно лицо…

– Не может быть!

– Это верно, как то, что мы с тобой родные братья.

Последовало молчание, после которого Павел забормотал бессвязные слова:

– Коля… страшная тайна… мы вам не турки… задницей на лицо… тяжелая вонючая каменная… прямо на лицо…

– Я видел его! Паша, я его знаю! – не своим голосом закричал Николай.

Широкое рябое лицо с каменным подбородком и недоразвитым носом надвинулось на него[5].

бей бей бей его ребяточки хватай длинноволосого а вон папаха белая топором его топором скубенты-суки всех передушим целуй портрет государя ноги мне целуй не поцелуешь землю жри господа смотрите платок красного цвета носовой говоришь вот и утри юшку утри утри давай-ка веревку брат чего смотришь ишь задрыгался а вон еще патлатый бежит ату его ату

На Прохоровской мануфактуре заседает военно-полевой суд… Преданы расстрелянию рабочие: Коршеновский 25 лет, Зернов 18 лет, Белоусов 20 лет… привет адмиралу Дубасову.

В предрассветных сумерках по Москве гнали колонну арестованных. В последней шеренге плечом к плечу шли «Англичанин Вася» и «Огурчик».

– Вполне возможно, Митька, нас вместе повесят как дезертиров, – сказал Горизонтов.

– Дай-то, Господи! – мечтательно прошептал Митя.

– Если колонна сейчас завернет на Сущевку, будем действовать, – Горизонтов кивнул через плечо на солдата.

– Придушим, Виктор Николаевич? – оживленно спросил Митя.

Горизонтов с изумлением посмотрел на него.

Колонна заворачивала на Сущевку. Горизонтов мощным хуком оглушил солдата. Митя подхватил винтовку, не забыв ударить упавшего штыком. Они побежали под арку ближнего дома.

…

Митя отчаянно метался на чердаке среди промерзших простыней, высунулся наконец в слуховое окно и увидел своего кумира, идущего по коньку соседней крыши. Снизу тявкали выстрелы, слышались свистки. Гигант вдруг схватился за живот и покатился куда-то в тартарары. На крыше появились городовые. Митя заревел белугой и, почти не целясь, убил троих.

В кабинете Красина сидели ближайшие его боевики: Кириллов, Буренин и Игнатьев. Красин спокойно и жестко говорил:

– На Кавказе у нас должна быть своя большевистская боевая группа, и возглавит ее Камо. Второе. Горькому для поездки в Америку нужны телохранители. Есть у вас кандидатуры?