Наука Плоского мира. Книга 2. Глобус Пратчетт Терри
Почему они не добьются успеха одним махом, а постепенно будут приближаться к своей цели, раз за разом совершенствуя средства?
Такова уж история.
Эта история динамична, но мы узнаём ее лишь по мере развития событий. Вот почему мы присваиваем названия историческим периодам постфактум. И по этой же причине монахам Плоского мира приходится странствовать по Диску, чтобы быть уверенными в том, что исторические события, которые должны произойти, действительно происходят. Они – хранители рассказия, беспристрастно распространяющие его, чтобы весь мир следовал сюжетной канве. Исторические монахи подробно описаны в романе «Вор времени». С помощью гигантских вращающихся цилиндров, называемых Ингибиторами, они берут время в долг там, где оно не нужно, и возмещают там, где без него не обойтись:
«Как гласит Второй Список Когда Вечно Изумленного, и выпилил Когд Вечно Изумленный первого Ингибитора из ствола дерева вамвам, и вырезал на нем должные символы, и установил бронзовый шпиндель, и позвал к себе тогда ученика Удурка.
– Очень красиво, о учитель, – сказал Удурок. – Молитвенное колесо, да?
– Нет, все гораздо проще, – ответил Когд. – Эта вещь хранит и перемещает время.
– Всего-то?
– И сейчас я ее проверю, – молвил Когд и повернул Ингибитор на пол-оборота.
– Очень красиво, о учитель, – сказал Удурок. – Молитвенное колесо, да?
– Нет, все гораздо проще, – ответил Когд. – Эта вещь хранит и перемещает время.
– Всего-то?
– И сейчас я ее проверю, – молвил Когд и на сей раз повернул Ингибитор чуть меньше.
– Всего-то?
– И сейчас я ее проверю, – молвил Когд, и на сей раз он осторожно подвигал Ингибитор взад-вперед.
– Все-все-все… Всего-го-го-го-то-то, то-то? – спросил Удурок.
– И я ее проверил, – заключил Когд».[80]
В Круглом мире исторических монахов нет – по крайней мере нами таковых не замечено, хотя, наверное, вычислить их было бы невозможно, – зато у нас имеется нечто наподобие исторического рассказия. У нас даже есть поговорка: «История повторяет саму себя» – сначала в комедийном ключе, затем в трагическом, потому что единственное, чему она учит, это то, что история никогда не учится из истории.
История Круглого мира напоминает биологическую эволюцию: подчиняется правилам, но все равно ведет себя так, будто ни от чего не зависит. Фактически же она сама придумывает себе правила. На первый взгляд кажется, будто это несовместимо с существованием динамики – ведь она воплощает правила, по которым система переходит из одного состояния в другое, крошечное мгновение в масштабах всего будущего. Тем не менее динамика в истории присутствует – если бы ее не было, историки не смогли бы разобраться ни в одном ее событии. Равно как и в случае с эволюцией.
Решение этого ребуса заключается в странной природе исторической динамики. Оно эмерджентно. А эмерджентность – одно из наиболее важных и наиболее загадочных свойств сложной системы. Важно оно и для нашей книги, потому что именно существование эмерджентной динамики позволяет людям рассказывать истории. Короче говоря, не будь она эмерджентной, нам не понадобилось бы рассказывать истории о системе, потому что тогда мы сумели бы понять ее на ее же условиях. Но при эмерджентной динамике мы в лучшем случае можем надеяться получить ее описание, которое сводится к упрощенной, но выразительной истории…
Но мы уже забегаем вперед нашей истории, так что давайте вернемся назад и объясним, о чем идет речь.
Фазовое пространство обычной динамической системы полностью предопределено. Иными словами, существует простое и точное описание любого поведения системы, причем в некотором смысле оно известно заранее. Вдобавок установлено правило (или ряд правил), согласно которому система переходит из одного состояния в другое. Например, если вы пытаетесь понять Солнечную систему с классической точки зрения, то фазовое пространство будет включать в себя все возможные позиции и скорости движения планет, лун и других тел, а правилами будет служить комбинация законов Ньютона о гравитации и движении.
Такая система детерминистична – ее будущее как таковое полностью предопределено настоящим. Объясняется это довольно легко. Для этого возьмем текущее состояние и, руководствуясь правилами, вычислим, каким оно будет в будущем, один шаг спустя. Тогда мы сможем рассматривать это состояние как новое «текущее» и снова применим правила, чтобы вычислить, что произойдет с системой через два шага. Снова повторим это действие – и узнаем, что случится через три шага. Повторим миллиард раз – и будущее окажется предопределено на миллиард шагов вперед.
Этот математический феномен привел математика XVIII века Пьер-Симона де Лапласа к созданию яркого образа «безграничного интеллекта», способного предсказать будущее каждой частицы во вселенной, если та будет иметь точные описания всех этих частиц в определенный момент. Лаплас понимал, что на практике выполнить такой расчет слишком тяжело, а наблюдать состояние каждой частицы в один и тот же момент не то что тяжело, а просто невозможно. Несмотря на это, благодаря его образу появилась оптимистическая точка зрения на предсказуемость вселенной. Точнее, мелких ее фрагментов. В течение нескольких столетий наука неоднократно посягала на то, чтобы эти предсказания стали правдой. Сегодня мы можем предвидеть движение Солнечной системы на миллиарды лет вперед и даже прогнозировать погоду (относительно точно) на три дня вперед – а это вообще фантастика. Серьезно. Погода гораздо менее предсказуема, чем Солнечная система.
Гипотетический интеллект Лапласа был высмеян в романе Дугласа Адамса «Автостопом по галактике» – там он представлен в образе Глубокомысленного – суперкомпьютера, которому потребовалось пять миллионов лет, чтобы вычислить ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. И ответ этот – 42. Название «Глубокомысленный» недалеко ушло от «Безграничного интеллекта» – хотя и произошло от названия порнографического фильма «Глубокая глотка», а оно, в свою очередь, взято из псевдонима тайного осведомителя, который действовал во время Уотергейтского скандала, когда от должности был отстранен президент Никсон (как быстро это забывается…)
Одной из причин, по которой Адамс осмеял мечту Лапласа, заключалась в том, что около сорока лет назад мы узнали, что предсказание будущего вселенной или даже малого ее фрагмента, требует больше, чем просто безграничный интеллект. Для этого нужны исходные данные, абсолютно точные до бесконечного числа десятичных знаков. При этом нельзя допускать ошибок – даже самых ничтожных. Вообще нельзя. Попытки не считаются. Благодаря феномену, известному как «хаос», даже малейшая ошибка в определении исходного состояния вселенной способна возрасти с экспотенциальной скоростью, в результате чего предсказанное будущее быстро и много потеряет в правдоподобности. Впрочем, на практике измерения с точностью до одной триллионной, или двенадцатого десятичного разряда, для современной науки недоступны. То есть мы хоть и умеем предсказывать движение Солнечной системы на миллиарды лет вперед, но не можем делать это корректно. По правде говоря, мы очень слабо представляем себе, где через сто миллионов лет окажется Плутон.
А через десять миллионов лет – легко.
Хаос – лишь одна из практических причин, по которым невозможно предсказать будущее (во всяком случае правильно). Но мы сейчас рассмотрим другую причину – сложность. Если хаос сводит на нет метод предсказания, то сложность делает бессильными правила. Хаос возникает в результате невозможности сказать на практике, в каком конкретном состоянии находится система. Но в сложной системе нельзя даже приблизительно сказать, в каком диапазоне состояний она пребывает. Хаос ставит палки в колеса машины научных предсказаний, а сложность превращает эту машину в кучу покореженного металлолома.
Мы уже говорили об ограничениях лапласовского представления о мире в контексте теории Кауффмана об автономных агентах, распространяющихся на пространство смежных возможностей. Теперь мы внимательнее рассмотрим, как осуществляется это распространение. Мы увидим, что представление Лапласа по-прежнему играет определенную роль, хоть и не такую важную.
Сложная система состоит из некоторого числа (как правило, крупного) субъектов или агентов, взаимодействующих между собой согласно особым правилам. Из такого описания она кажется просто динамической системой, фазовое пространство которой имеет огромное количество измерений, по одному на каждый субъект. Все это так, только слово «просто» здесь может сбить с толку. Динамические системы с большими фазовыми пространствами могут творить удивительные вещи – гораздо более удивительные, чем то, на что способна Солнечная система.
Правила в сложных системах имеют «местное» значение и установлены лишь на уровне отдельных субъектов. А наиболее интересные ее свойства, наоборот, глобальны и установлены на уровне всей системы. Даже если нам известны местные правила субъектов, это не означает, что мы можем вывести динамические правила системы как единого целого – этого нельзя сделать ни на практике, ни в принципе. Проблема в том, что необходимые расчеты могут быть слишком трудными и в лучшем случае займут много времени, а в худшем – вообще окажутся невыполнимыми.
Предположим, к примеру, что вы хотите предсказать поведение кота с помощью законов квантовой механики. Если подойти к задаче серьезно, то для этого нужно выписать «квантовые волновые функции» всех субатомных частиц, из которых состоит кот. Проделав это, вы можете применить правило математики, известное как уравнение Шрёдингера, которое, по мнению физиков, и предскажет будущее состояние кота[81].
Однако ни один нормальный физик не станет этим заниматься ввиду чрезмерной сложности волновых функций. Количество субатомных частиц кота настолько огромно, что, даже если вы могли бы точно измерить их состояние – что, конечно, вам все равно никогда не удастся, – во всей вселенной не найдется такого листа бумаги, чтобы вместить необходимые расчеты. Поэтому их нереально даже начать, потому что на практике текущее состояние кота нельзя описать языком квантовых волновых функций. Что касается подстановки волновой функции в уравнение Шрёдингера… просто забудьте об этом.
Разумеется, такой способ моделирования поведения кота нерационален. Однако он дает понять, что привычные заявления физиков о «фундаментальности» квантовой механики в лучшем случае могут оказаться правдивыми разве что в философском смысле. Она не фундаментальна для нашего понимания кота, хотя может таковой являться для самого кота.
Вопреки этим трудностям котам в основном удается вести себя так, как и положено вести себя котам, и, в частности, узнавать свое будущее, просто доживая до него. На уровне философии причина этого может состоять в том, что вселенная справляется с решением уравнения Шрёдингера гораздо лучше, чем мы, и что ей не нужно описывать квантовые волновые функции кота: у нее и так есть кот, который с этой точки зрения сам является собственной квантовой волновой функцией.
Предположим, что даже в этом случае вселенная, похоже, не использует никаких уравнений Шрёдингера, пропуская кота в свое будущее. Уравнение – это модель, созданная человеком, а не реальностью. Но даже если вселенная «действительно» следует уравнению Шрёдингера – и тем более если это не так, – у ограниченного человечества нет никакой возможности проследить за «расчетами» пошагово. Просто шагов здесь чересчур много. То, что нас интересует в коте, происходит на уровне системы – он урчит, ловит мышей, пьет молоко, застревает в своей дверце. Уравнение Шрёдингера никак не помогает нам понять эти феномены.
Если логическая цепь, ведущая от описания сложной системы на уровне субъектов к поведению уровня системы, слишком тяжела для людского понимания, то такое поведение называют эмерджентным свойством сложной системы, или просто «эмерджентностью». Кот, пьющий молоко, – это эмерджентное свойство уравнения Шрёдингера, примененного к субатомным частицам, из которых он состоит. Как и молоко, и миска… и кухонный пол…
Один из методов предсказания будущего – это жульничество. Он обладает множеством преимуществ. И он работает. Его можно проверить, что позволяет считать его научным. Многие люди поверят своим глазам, не понимая, что их глаза врут, а ловкого обманщика никогда нельзя поймать на горячем.
Волшебники получили правильного Шекспира, лишь в одном из поздних случаев допустив ошибку в такой мелочи, как его пол. Великим мастером предсказания будущего в этом вопросе был принц Монолулу. Будучи выходцем из Западной Африки, он носил яркие племенные одеяния и буквально обитал на рынках Ист-Энда в Лондоне в конце 1950-х. Принц Монолулу мог пристать к беременной женщине с криком: «Я скажу, какого пола будет твой ребенок! Возврат денег гарантирую!» Многие дамы поддавались на его уловку и платили ему по шиллингу, что тогда составляло 1/50 недельной зарплаты.
Первый уровень этой уловки состоял в том, что случайное угадывание гарантировало принцу половину заработанной суммы, но он действовал еще хитрее. Принц добавил в план еще один уровень: он записывал пророчество на бумаге и вкладывал в конверт, а простаки расписывались на печати. Когда оказывалось, что предполагаемый Джон оказывался Джоанной, или, наоборот, те немногие, кто не ленились попытаться вернуть свои деньги, открывали конверт и обнаруживали, что в нем предсказание было верным. Они не получали денег обратно, потому что принц Монолулу утверждал, что написанное в конверте совпадало с тем, что он говорил им изначально, а они, очевидно, неправильно его поняли. На самом же деле в конверте всегда лежало предсказание, прямо противоположное его словам.
История – это сложная система, роль ее субъектов играют люди, правила взаимодействий представлены в ней в виде сложных взаимоотношений между людьми. Мы не настолько хорошо разбираемся в социологии, чтобы выписать эффективные правила на этом уровне субъектов. Но даже если бы разбирались, феномен уровня системы и регулирующие их правила уровня системы наверняка были бы эмерджентными свойствами. То есть нам не под силу вывести правило, по которому состояние всей системы переходит на один шаг в будущее. Это эмерджентная динамика.
При эмерджентной динамике уровня системы даже сама система не «знает», что с ней случится. Единственный способ это узнать – запустить ее и смотреть, что произойдет. Нужно позволить ей самой создавать собственное будущее. В принципе, для нее возможно лишь одно будущее, но вы никак не можете срезать путь, чтобы предсказать будущее, прежде чем она сама до него доберется. В частности, это касается и истории человека, и биологической эволюции. И котов.
Биологи давно научились не доверять объяснениям эволюции, согласно которым эволюционирующие организмы «знали», к чему стремились. Объяснениям вроде «слон развил длинный хобот для того, чтобы всасывать воду, не наклоняясь к земле». Сомнения здесь вызывает не причина, по которой слон обладает длинным хоботом (хотя, конечно, об этом тоже можно поспорить), а союз «для того чтобы». Он наделяет слона эволюционным предвидением и предполагает (ошибочно), что тот каким-либо образом мог выбирать направление своей эволюции. Все это несомненный вздор, а значит, неразумно придерживаться теории, приписывающей эволюции слонов определенную цель.
К сожалению, динамика выглядит слишком целеустремленно. Если эволюция слонов следует ей, то ее конечный результат, очевидно, предопределен, и в этом случае система «знает» наперед, что она должна делать. Самим слонам нет нужды понимать свои цели, но системе это знание в некотором роде необходимо. Если бы эволюционную динамику слонов можно было описать наперед, это был бы хороший аргумент против динамического описания. Однако при эмерджентной динамике и сама система, и слоны могут узнать свое будущее, только дожив до него.
Так же устроена и история. Из-за того, что давать названия ее периодам можно лишь по их завершении, возникает сильное подозрение в том, что историческая динамика существует, но является эмерджентной.
На этом этапе дискуссии может показаться, что эмерджентная динамика ничем не лучше отсутствия динамики как таковой. Теперь мы постараемся убедить вас в том, что это не так. Дело в том, что эмерджентная динамика, пусть ее и нельзя вывести логически из правил уровня субъектов, все равно остается динамикой. Она имеет собственные закономерности и может придерживаться их напрямую.
Именно это происходит, когда историк говорит что-то вроде: «Крёз Неподготовленный был богатым, но слабым царем, так и не создавшим достаточно многочисленной армии. Следовательно, захват его царства соседями с последующим разграблением его сокровищ был неизбежен». История такого типа представляет собой правило уровня системы, историческую закономерность, которое часто нельзя преодолеть. Мы можем усомниться в научности этих историй – ведь легко быть крепким задним умом. Но в данном случае она входит в общее употребление: богатые, но слабые цари сами напрашиваются на то, чтобы быть жестокими и бедными варварами. Это предсказание, крепость заднего ума, которая проверяется научным путем[82].
Истории эволюционных биологов ничем от них не отличаются и становятся научными, когда перестают быть «просто историями», оправданиями прошлого, и превращаются в общие принципы, по которым можно предсказывать будущее. Предсказания эти ограниченны: «при таких-то обстоятельствах следует ожидать такого-то поведения». Это не что-то типа «в четверг, в 21 час 43 минуты, в результате эволюции у первого слона появится хобот». Для науки «предсказать» значит заранее узнать, что при определенных условиях произойдут определенные события. Сроки при этом предсказывать не нужно.
Пример этой закономерности можно найти в совместной эволюции креодонтов, крупных кошачьих, похожих на саблезубых тигров, и титанотериевых, которыми они питались, – млекопитающих с большими копытами и нередко огромными рогами. Когда крупным кошачьим необходимо усовершенствоваться, путем наименьшего сопротивления для них становится увеличение длины клыков. Их жертвам в ответ на это приходится развивать более толстую шкуру и более крупные рога. В результате эволюционная гонка вооружений становится неотвратимой: у кошек появляются все более крупные клыки, а у их жертв – все более толстая шкура… в ответ кошки опять увеличивают клыки… и так продолжается снова и снова. Гонка начинается, и оба противника вынуждены следовать единой стратегии. В конечном итоге кошачьи клыки вырастают до таких размеров, что несчастные животные с трудом поднимают головы, а шкуры титанотериевых вместе с их многочисленными рогами на лбу и на носу становятся настолько тяжелыми, что их носители с трудом волочатся по равнинам. И оба вида очень быстро вымирают.
В истории эволюции эта гонка креодонтов и титанотериевых имела место по меньшей мере пять раз, и каждая из них длилась примерно по пять миллионов лет. Этот пример эмерджентной закономерности и вправду впечатляет, а его многократные повторения подтверждают, что в его основе лежит динамика. Со всей вероятностью это произошло бы снова, не появись люди, одержавшие верх и над крупными кошачьими, и над их медлительными жертвами.
Заметьте: мы называем эти закономерности уровня системы «историями», и это вполне обоснованно. Они обладают повествовательной, последовательной внутренней логикой, имеют начало и конец. И являются историями, потому что не могут быть «сокращены» до описаний уровня субъектов – ведь тогда они напоминали бы что-то вроде бесконечных мыльных опер. «Так, этот электрон врезался в тот, они объединились и испустили фотон…» – такое повторяется, с незначительными расхождениями, воистину непостижимое число раз. Один из центральных вопросов, касающихся эмерджентной динамики, звучит так: что случится, если мы снова запустим систему в слегка измененных обстоятельствах? Появятся ли те же самые закономерности или мы увидим нечто совершенно иное? Если перезапустить историю Европы начала XX века без Гитлера, развяжется ли Вторая мировая война каким-нибудь другим путем? Или все пройдет гладко и мирно? Для историков этот вопрос является одним из ключевых. Несомненно, Гитлер сыграл решающую роль в развязывании войны, но более глубокий вопрос здесь состоит в том, был ли он продуктом политики своего времени и мог ли кто-то другой сотворить то же самое, не будь Гитлера, или же он вершил историю и сам создал войну, которой иначе не случилось бы?
Рискуя вызвать споры, мы склонны считать, что Вторая мировая была неизбежным следствием политической обстановки 1930-х, когда Германия была обременена репарациями после Первой мировой, поезда не приходили вовремя… а Гитлер просто был средством выражения национального стремления воевать. Но это не отвечает на интересующий нас вопрос – это лишь его природа. Это вопрос типа «А что, если?..», и касается он фазового пространства истории. Он не спрашивает, что случилось, – он спрашивает, что могло случиться вместо того, что случилось.
В Плоском мире в этом хорошо разбираются. В романе «Дамы и Господа» можно найти следующий эпизод:
«Такие штуки, как параллельные вселенные, действительно существуют, хотя «параллельные» – не совсем правильное определение. Вселенные переплетаются и закручиваются вокруг друг друга, как ткань из обезумевшего ткацкого станка или эскадрон новобранцев с глухотой на правое ухо.
К тому же они разветвляются. Но – и это крайне важно – не постоянно. Вселенной, в общем-то, наплевать, наступили вы на бабочку, не наступили… Бабочек много. Так бог, увидевший, как падает пичужка, не прилагает усилий, чтобы ее подхватить.
Пристрелить диктатора и предотвратить войну? Но диктатор – это лишь кончик социального нарыва, из которого появляются диктаторы. Пристрели одного, через минуту появится другой. Пристрелить и этого? Почему бы тогда не пристрелить всех и не захватить Польшу? Через пятьдесят, тридцать или десять лет мир все равно двинется прежним курсом. История обладает огромной инерцией.
Впрочем, и на эту инерцию находится управа.
Когда стенки между «тем» и «этим» истончаются, когда появляются странные утечки… Тогда-то и встает вопрос выбора. В такие минуты можно увидеть, как вселенная, накренившись, спускается по другой штанине хорошо известных Штанов Времени».
Вопросы этого типа можно задавать относительно любой динамической системы – независимо от того, эмерджентна она или нет, – но они будут принимать особое значение в случае, если динамика «ведет себя так, будто ни от чего не зависит». Будет ли она вести себя так же, если ее перезапустить? Станет ли рассказывать ту же историю? Если да, то эта история устойчива и в некоторой степени неизбежна – не только в каком-то определенном ходе истории, а во всех историях.
Писатели-фантасты исследуют фазовое пространство истории, рассказывая об «альтернативных[83] вселенных», в которых меняется какое-нибудь историческое событие, после чего развиваются возможные последствия. В романе Филипа Дика «Человек в высоком замке» описывается история, в которой Германия победила во Второй мировой. Трилогия Гарри Гаррисона «Запад Эдема» повествует о мире, где астероид пролетел мимо и динозавры не вымерли. Фантасты часто задаются вопросами фазовых пространств истории, особенно в контексте эволюции. Самый известный пример – «Удивительная жизнь» Стивена Джея Гулда, поднимающая вопрос, возникнут ли люди снова, если эволюция будет перезапущена. Он отвечает отрицательно, основываясь на буквальном понимании слова «человек». Гаррисон же в своем «Западе Эдема» ответил, что мозазавры – современники динозавров, вернувшиеся к водной жизни, – могли бы эволюционировать и сыграть на эволюционной сцене ту роль, которую играют люди в нашем мире. (Ради сюжета он поместил в свою альтернативную вселенную и настоящих людей, но иилане, разумные потомки мозазавров, были более развиты.)
Там, где Гулд видит расхождения и значительные изменения, вызванные случайными событиями, Гаррисон видит совпадения: пьеса та же, но актеры другие. Для Гулда большое значение играет замена актера, а для Гаррисона главное – сама пьеса. Оба представляют достойные аргументы, но важнее всего здесь то, что они отвечают на разные вопросы.
Второй способ исследования фантастами альтернативных путей развития истории – это произведения о путешествиях во времени, и это возвращает нас к волшебникам из Незримого Университета и их сражению с эльфами. Существует два типа таких историй. Первый – тот, в которых главный герой использует свою способность путешествовать во времени прежде всего для того, чтобы наблюдать за прошлым или будущим. Хорошим примером такой истории служит первый заметный роман на эту тему – «Машина времени» Герберта Уэллса, изданная в 1895 году. С помощью машины времени Уэллс рассмотрел тему будущего человечества, но его Путешественник во Времени не предпринимает серьезных попыток изменить ход истории. Роман Роберта Силверберга «Вверх по линии» 1969 года, напротив, концентрирует внимание на парадоксах, возникающих с появлением возможности отправиться в прошлое и изменить его. В этом романе Служба Времени не задается такой целью: наоборот, ее главная задача – не допустить возникновения парадоксов и уберечь прошлое от наблюдателей из будущего, которые каталогизируют прошлое, посещая его, чтобы своими глазами увидеть, что там происходило.
Классический парадокс путешествий во времени состоит в вопросе: «Что случится, если я вернусь в прошлое и убью своего дедушку?» Понятно, что данная ситуация осложнена тем, что в случае смерти дедушки вы не сможете родиться, а значит, и вернуться в прошлое, чтобы убить его, следовательно, он должен быть жив и вы все же родитесь… Все попытки разрешить эту самопротиворечащую причинно-следственную петлю не честны: возможно, дедушка все же умирает, а вы рождаетесь с другими дедушками и бабушками, но тогда это получится, что вы убили не своего дедушку. В многомировой интерпретации квантовой механики логика причинно-следственных связей во вселенной держится на том, что убитый дедушка жил в параллельной вселенной, отличной от той, в которой жил убийца. Но в этом случае он тоже не ваш настоящий дедушка, а просто его параллельная версия из какой-то другой вселенной.
Несколько тоньше оказывается так называемый «парадокс нарастающей аудитории». Если для людей будущего станут доступны машины времени, они непременно захотят отправиться в прошлое и стать свидетелями всех великих исторических событий – например, распятия Иисуса. Но из имеющегося описания этих событий мы знаем, что они не происходили на глазах у многотысячной толпы пришельцев из будущего. Тогда где же они? Это временной аналог парадокса Ферми[84] о разумных инопланетянах: если их полно по всей галактике, то где же они? Почему они до сих пор нас не посетили? Другие временные парадоксы можно найти в основе сюжетов рассказов Роберта Хайнлайна «По собственным следам» и «Все вы, зомби…». В последнем герой, путешествующий во времени, умудряется стать собственным отцом, сыном и – после смены пола – матерью. Когда его спрашивают, откуда он взялся, он отвечает, что ему-то это наверняка известно. Главная загадка в том, откуда взялись все остальные. Дэвид Джерролд в романе «Дублированный» довел эту идею до крайности.
На протяжении последних десятилетий серьезные физики начали думать о возможности путешествий во времени и разрешении связанных с ними парадоксов. Своей работой они отдают дань повествовательному императиву Круглого мира. Причина, по которой эти вопросы их интересуют, несомненно, лежит в том, что, будучи детьми, они читали истории Уэллса, Силверберга, Хайнлайна и Джерролда. Когда они стали профессиональными физиками, эти истории всплыли в их подсознании, и они всерьез ухватились за эту идею – не как за практическую инженерную задачу, но как за теоретическую проблему.
А позволяют ли законы физики совершать путешествия во времени? Наверняка вы считаете, что нет, однако удивительные результаты теоретических исследований свидетельствуют об обратном. До запуска машины времени нам еще далеко, к тому же мы, возможно, упускаем из виду какой-нибудь базовый принцип физики, который изменит ответ на отрицательный, но факт в том, что сегодня общепризнанная передовая физика не воспрещает путешествий во времени. Наоборот, она даже предлагает ряд сценариев их осуществления.
Эти исследования проводятся в контексте общей теории относительности, согласно которой пространственно-временной континуум может искривляться от гравитационного воздействия. Или, если точнее, гравитация сама возникает в результате таких искривлений, «искаженного пространства – времени». Физики ищут не машину времени, а «замкнутую времениподобную кривую». Такая кривая отвечает объекту, который отправляется в будущее и попадает в собственное прошлое, таким образом оказываясь пойманным в замкнутой «временной петле».
Лучший из известных способов создания замкнутой времениподобной кривой – это применение кротовой норы. Он представляет собой короткий путь сквозь пространство, возникающий в результате слияния черной дыры с белой, обратной ей во времени. Если черная дыра всасывает все, что находится рядом с ней, то белая их выплевывает. Кротовая нора всасывает объекты черным концом и выплевывает из белого. Сама по себе она скорее является передатчиком материи, чем машиной времени, но применимо к знаменитому парадоксу близнецов работает именно как машина времени. Согласно теории относительности для объектов, движущихся с очень высокими скоростями, время замедляется. То есть, если один из пары близнецов быстро-быстро полетит к далекой звезде, а потом вернется, он состарится меньше, чем его сестра, которая все это время находилась дома. Предположим, близнец-путешественник берет с собой белый конец норы, в то время как его сестра остается у черного. И когда он возвращается, белый конец оказывается моложе черного: выход из норы лежит в прошлом относительно входа в нее. Таким образом, все, что засасывается черным концом, выплевывается в собственном прошлом. Поскольку белый конец теперь оказывается прямо возле черного – ведь близнец вернулся домой, – объект может перескочить черную дыру и наматывать круги по этой пространственно-временной петле снова и снова, описывая замкнутую времениподобную кривую.
Создание такого устройства на практике осложнено многими проблемами, главная (!) из которых состоит в том, что кротовая нора разрушается слишком быстро и объект не успевает пройти сквозь нее, если только ее не удерживать, пронизав «экзотической материей» с отрицательной энергией. Тем не менее ничего из этого не нарушает современных законов физики. А как в таком случае быть с парадоксами? Оказывается, законы физики запрещают ряд подлинных парадоксов, хотя и не имеют ничего против многих ситуаций, которые кажутся парадоксами. Для понимания разницы весьма полезно использовать метод, известный как диаграммы Фейнмана. Эти диаграммы представляют собой изображение движения объекта (как правило, частиц) в пространстве и времени.
Приведем пример кажущегося парадокса путешествий во времени. Человек заперт в бетонной клетке, без еды, без воды и без возможных путей выхода. И пока он в отчаянии сжался в углу и ожидает смерти, дверь открывается. И на пороге появляется… он сам. Он прибыл из будущего с помощью машины времени. Но как ему удалось для этого попасть в будущее? Вот в чем парадокс. Ну, может быть, какой-нибудь добрый человек открыл дверь и выпустил его…
В причинно-следственных связях в этой истории присутствует что-то весьма странное, но, как показывает диаграмма Фейнмана, она не нарушает законов физики. Во-первых, человек следует пространственно-временной траектории, согласно которой оказывается в клетке, а затем выходит из нее в открытую дверь. Эта временная цепь тянется в его будущем до тех пор, пока он не находит машину времени. Затем цепь меняет направление на обратное и устремляется в прошлое до момента, когда он обнаруживает запертую клетку. Он открывает ее, и его временная цепь снова поворачивает обратно – теперь в его собственное будущее. Так человек проходит сквозь время по зигзагообразной траектории, при этом на каждом этапе законы физики остаются в силе. Конечно, при условии, что его машина времени тоже согласуется с этими законами.
Но дедушкин парадокс этим методом объяснить нельзя. Временная цепь, ведущая от дедушки к убийце, рвется с возвращением убийцы – она не имеет последовательного сценария даже на диаграмме Фрейнмана. Стало быть, некоторые истории о путешествиях во времени совместимы с законами физики и содержат хоть и искаженные, но логичные причинно-следственные связи, а другие столь же убедительные истории не согласуются с законами. От дедушкиного парадокса можно избавиться, если предположить, что изменение прошлого логически противоречивым способом переключает вас в альтернативную вселенную – скажем, в параллельный мир из теории квантовой механики. Но в этом случае убитый вами человек будет приходиться дедушкой не вам, а альтернативной версии вас. Следовательно, это «разрешение» дедушкиного парадокса просто жулит.
Если принять все это во внимание, подход волшебников к решению проблем, связанных с путешествиями во времени, представляется весьма разумным!
Глава 29
Весь «Глобус» – театр
Эльфы не тратили много времени на серьезные размышления. Они управляли людьми, которые думали за них. Они не занимались музыкой, не рисовали картин, не вырезали из дерева и не ваяли из камня. Их талантом был контроль разумом – и это было единственным, в чем они преуспели.
Однако были среди них и такие, кто прожил тысячи лет и, не обладая выдающимся умом, накопил массу наблюдений, опыта, цинизма и памяти, которую люди, и того не имея, сочли бы мудростью. Одна из величайших эльфийских мудростей сводилась к тому, что они никогда сами не читали.
Они нашли несколько клерков, чтобы те прочитали пьесу.
Они прослушали ее.
Затем, когда пьеса была окончена, королева сказала:
– И что, волшебники сильно интересовались этим человеком?
– Да, ваше величество, – ответил один из старейшин.
Королева нахмурилась.
– Эта… пьеса… хороша. Она обращается к нам… по-доброму. Со смертными мы строги, но честны. Мы вознаграждаем тех, кто хорошо сотрудничает с нами. Наша красота преподносится удовлетворительно. Наши… отношения с мужем показаны более романтичными, чем следовало бы, но тем не менее… она хороша, она укрепляет наше место в мире людей. Один из волшебников в самом деле носил ее с собой.
Один из старших эльфов прочистил горло.
– Наша хватка слабеет, ваше величество. Люди становятся более… как бы это сказать… любопытными?
Королева метнула на него взгляд, но тот был старше многих королев и не отступил.
– Ты думаешь, это нам навредит? У них сговор против нас?
Старшие эльфы переглянулись. Они думали, что здесь имел место сговор, прежде всего потому, что они обязаны были выявлять такие вещи. За незамеченный сговор они отвечали головой перед судом фей.
– Мы думаем, что это возможно, – наконец ответил он.
– Почему? Каким образом?
– Нам известно, что волшебники были замечены в компании автора, – сказал эльф.
– А вы не думали, что они, может быть, пытались сделать так, чтобы он не написал этой пьесы? – резко проговорила королева. – Вы видите хоть какую-нибудь возможность того, что эти слова причинят нам вред?
– Мы пришли к заключению, что не видим… однако имеем предчувствие, что каким-то образом…
– Это же так просто! К нам наконец проявили настоящее уважение, а волшебники пытаются не дать им показать его! Неужели вы так глупы, чтобы это заметить?
Она повернулась на каблуке, и ее платье вскружилось.
– Это непременно случится, – сказала она. – Я сама это проконтролирую!
Старшие эльфы выходили, не глядя ей в лицо. Им было известно, что бывает, когда она в таком настроение.
На лестнице один из эльфов сказал:
– Мне просто интересно… кто-нибудь из нас может опоясать всю Землю за три минуты?
– Для этого нужен очень длинный пояс, – ответил другой.
– А ты хотел бы, чтобы тебя называли Душистым горошком?
Глаза старого эльфа были серыми, испещренными серебряными пятнышками. Они видели много ужасных вещей в свете многих солнц, и большинство из них доставили ему удовольствие. Он считал людей ценной добычей. Ни одно другое существо не испытывало столь глубокого восхищения, ужаса и подозрения. Ни одно другое существо не было способно создавать у себя в уме монстров. Но иногда казалось, что они не стоили приложенных усилий.
– Не думаю, – ответил он.
– Итак, Уилл. Ты же не против, если я буду так к тебе обращаться? Ой, декан, принеси Уиллу еще пинту этого противного эля, хорошо? Итак… о чем это я… ах, да, мне в самом деле понравилась эта твоя пьеса. Я вообще считаю, она великолепна!
Чудакулли весь светился. Вокруг него в трактире суетились люди.
Уилл попытался сосредоточиться.
– Какая это была пьефа, любежный фэр?
Улыбка не сошла с лица аркканцлера, но ее края начали опускаться. Он никогда не был сторонником чтения, если оно не было вызвано необходимостью.
– Та, которая про короля, – ответил он, пытаясь уменьшить риск ошибиться.
Ринсвинд, сидевший за другим краем стола, отчаянно изображал пантомимы.
– Кролик, – говорил Чудакулли. – Крыса. Хорек. Вроде бы… шляпа. Крыса. Грызун. Что-то с зубами.
Ринсвинд, сдавшись, наклонился над столом и что-то шепнул.
– Что-то про гадюку. Как человек женился на гадюке. В смысле, на вздорной женщине. Не на настоящей гадюке, конечно. Кто же станет жениться на настоящей гадюке? Это было бы совсем глупо.
Уилл моргнул. Будучи актером и драматургом, он не привык отказываться от угощения выпивкой, а эти люди вели себя весьма щедро по отношению к нему. Более того, они казались ему совершенно ненормальными.
– Э-э… благодарю, – проговорил он.
Он ощущал на себе чей-то взгляд, а также странный и неприятный животный запах. Повернувшись на лавке кругом, он был вознагражден широкой улыбкой. Она занимала все пространство между краем глубокого капюшона и воротником камзола. Была видна и пара карих глаз, но в глаза прежде всего бросалась улыбка.
Библиотекарь поднял свою кружку и дружелюбно кивнул Уиллу. Улыбка при этом стала еще шире.
– Я уверен, тебе постоянно об этом говорят, – продолжил Чудакулли, хлопнув его по спине так сильно, что его эль расплескался, – но у нас есть для тебя кое-какая идея. Декан, еще по кружечке, хорошо? Что-то местный эль слабоват. Так, значит, идея, – он ткнул Уилла в грудь. – Слишком много королей – вот в чем беда. А чего хочет публика, которая ходит в театры и протирает штаны?
– Башмаки, – поправил Ринсвинд.
– Чего?
– Стирает башмаки, аркканцлер. В театре в основном стоячие места.
– Ну ладно, пусть будут башмаки. Все равно ведь протирает. Благодарю, декан. Ваше здоровье! – Чудакулли аккуратно вытер губы и вновь повернулся к Уиллу, который пытался уклониться от тыкающего в него пальца.
– Стирают башмаки, ха-ха, – сказал он и моргнул. – Забавно-забавно, с нами когда-то то же самое приключилось. Да, пару лет назад, в день летнего солнцестояния, эти ребята пытались поставить пьесу для короля, а потом раз – и повсюду оказались эльфы, ха-ха. Ну что, профессор, я выпью еще за твой счет – он слишком горький, чтобы считаться серьезной выпивкой. Так о чем это я? Ах да, об эльфах. Значит, ты должен… тебе нужно… эй, а ты чего не записываешь?
Утром Ринсвинд сумел открыть глаза лишь с четвертой попытки, да и то с помощью обеих рук. Сначала его мозг подтормаживал, словно шестеренки в нем крутились вхолостую, но затем заработали большие и страшные механизмы.
– Вх дл дер… – проговорил он, но быстро вернул контроль над речевым аппаратом.
Обрывки прошлой ночи выползли из тени и принялись исполнять свой предательский танец у него перед глазами. Он застонал.
– Мы же не могли этого сделать, правда же? – пробормотал он.
Память подсказала ему: это было только начало…
Ринсвинд сел и подождал, пока все вокруг не перестанет кружиться.
Он сидел на полу библиотеки. Остальные волшебники были разбросаны по всему залу, некоторые раскинулись на книжных полках. В воздухе стоял тяжелый пивной запах.
События следующего получаса скрыты занавесом. Когда он поднимается, мы видим, что волшебники уже сидят за столом.
– Должно быть, это все из-за свиных шкварок, – предположил декан.
– Я не помню никаких свиных шкварок, – пробормотал Думминг.
– Ну, было что-то хрустящее. По-моему, оно еще шевелилось.
– А я совершенно уверен, что все это последствия наших путешествий, – сказал Чудакулли. – Должно быть, такие вещи очень сильно сказываются на организме. Мы так сильно концентрировались на нашем деле, что, как только расслабились, нас будто распружинило.
Волшебники потихоньку оживились. Жалкое пьянство было большим позором для джентльменов, которые могли высидеть целый ужин за преподавательским столом в Незримом Университете, но временная болезнь… да, это накладывало особый отпечаток. Хоть они и могли жить с этой болезнью, но все равно предпочли бы, чтобы ее не было.
– Точно! – согласился профессор современного руносложения. – Дело вовсе не в драке!
– И не в пирушке – она была довольно умеренной по нашим меркам, – сказал декан.
– Да мы вообще не опьянели! – живо поддержал заведующий кафедрой беспредметных изысканий.
Память Ринсвинда, к сожалению, вела себя в буквальном смысле вероломно. Она прекрасно все сохранила.
– Так что же, – сам того не желая, спросил он, – мы не рассказывали Уиллу ничего такого?
– Какого такого? – не понял Чудакулли.
– Ну, про нашу магическую библиотеку, например. Вы еще говорили: «Это хорошая идея, можешь ей воспользоваться», а еще про ланкрских ведьм и о том, как они возвели на престол своего нового короля, и как сюда прорвались эльфы, и про вечную вражду семей Силачия и Вентурия…
– Мы все это рассказали? – изумился Чудакулли.
– Да. А еще про страны, в которых мы побывали. И много чего еще.
– Почему меня никто не остановил?
– Декан пытался. По-моему, это тогда вы ударили его заведующим кафедрой беспредметных изысканий.
Волшебники сидели в пропахшей элем комнате.
– Может, попробуем все заново? – спросил профессор современного руносложения.
– И что, сказать ему, чтобы он все забыл? – сказал Чудакулли. – Не мели ерунды, приятель!
– Думаю, мы могли бы вернуться назад в прошлое и не дать себе рассказать…
– Ну уж нет! Хватит этого! – оборвал его аркканцлер.
Ринсвинд вынул свой экземпляр пьесы и положил перед собой. Волшебники замерли.
– Продолжай, – сказал Чудакулли. – Расскажи все. Что он написал?
Ринсвинд открыл книгу и прочитал пару строк наугад:
- Змейки с острым язычком,
- Черви, ящерки, ежи…[85]
– Нет-нет-нет, – бормотал декан, обхватив голову руками. – Прошу, скажите кто-нибудь, что мы не пели ему «Ежика»…
Ринсвинд читал дальше про себя, шевеля губами. Он перевернул несколько страниц, а затем вернулся к началу.
– Всё на месте, – сказал он. – Те же плохенькие шутки, та же неправдоподобная сумятица – всё! Как и было! Только теперь все это случится здесь!
Волшебники осмелились обменяться довольными взглядами.
– Ну, хорошо, значит, всё, – сказал Чудакулли. – Дело сделано.
Ринсвинд перевернул еще несколько страниц. Его воспоминания о прошлой ночи были несвязными, но даже настоящий гений не смог бы извлечь какой-либо смысл, когда целая куча пьяных волшебников гомонит одновременно.
– Гекс? – позвал он.
– Да? – отозвался хрустальный шар.
– Эта пьеса будет поставлена в этом мире?
– Есть такое намерение, – ответил голос Гекса.
– А потом чо случится?
Гекс рассказал ему, а затем добавил:
– Это один из возможных исходов.
– Погоди, – вмешался Думминг. – А их больше одного?
– Разумеется. Спектакль может не состояться. Фазовое пространство содержит газету с отчетом о первой постановке, которая закончилась пожаром, повлекшим гибель десятков человек. В результате театры были закрыты, а драматург погиб во время мятежа. Его закололи пикой.
– Ты имеешь в виду, алебардой? – поправил его Чудакулли.
– Пикой, – повторил Гекс. – Это сделал торговец рыбой.
– А с цивилизацией что случилось?
Гекс выдержал паузу, а затем произнес:
– Человечеству не хватило трех лет, чтобы покинуть планету.
Глава 30
Ложь для людей
Прошу, скажите кто-нибудь, что мы не пели ему «Ежика»…
«Ежик» был известной в Плоском мире песенкой, вроде нашей «Эскимо Нелл». Впервые она встречается в «Вещих сестричках», где звучит ее приставучий припев: «Вот только с ежиком вышел прокол». Ради свершения мести волшебники применили силу истории, с помощью которой они зарядили свое секретное оружие – Шекспира. Они не сомневались, что он произведет эффект не меньший, чем межконтинентальная баллистическая ракета с разделяющимися головными частями. Но, прежде чем пускать его в ход, они не на шутку обеспокоились вероятным нанесением сопутствующего ущерба, а именно культурным разложением, которое мог вызвать «Ежик».
Такое последствие немногим лучше вечной эльфийской инвазии, но в целом более желательно.
В Круглом мире истории обладают столь же мощной силой, что и в его вымышленном аналоге. Эта сила заключена в них потому, что мы обладаем разумом, а разумом мы обладаем потому, что в них заключена сила. Здесь мы снова сталкиваемся с комплицитностью, и все, что нам остается, это разобраться в ней.
И пока мы будем это делать, не забывайте, что Плоский и Круглый мир не так разнятся, как дополняют друг друга. Каждый из них – во всяком случае, по собственному суждению – способствовал появлению другого. У нас Диск считается фантазией, порождением разума, а Плоский мир представляет собой серию романов (невероятно успешных), керамических фигурок, компьютерных игр и аудиокниг. Плоский мир живет благодаря магии и повествовательному императиву. События происходят в нем потому, что этого от них ждут люди, а также потому, что это необходимо для продолжения истории. Круглый мир считает Плоский своим творением.
На Диске придерживаются тех же взглядов – только с точностью до наоборот. Волшебники Незримого Университета знают, что Круглый мир – это порождение Плоского, непредвиденный побочный эффект чрезвычайно успешной попытки расщепления чуда и создания первой самоподдерживающейся магической цепной реакции. Им это известно потому, что они сами являлись свидетелями его сотворения. Круглый мир был умышленно создан недоступным для магии. И свободный от нее вакуум, как ни странно, приобрел собственные регулирующие принципы – правила. События происходят в Круглом мире потому, что следуют из этих правил. Однако почитать их и понять, к чему они ведут, невероятно тяжело. Их последствия эмерджентны. Волшебники познали это на горьком опыте: любые их прямые попытки – например, сотворение жизни или внедрение экстеллекта – непременно выходили боком.
Эти две точки зрения не противоречат одна другой – ведь они относятся к разным мирам. И все же благодаря взаимосвязям Б-пространства эти два мира делают друг друга более понятными.
Странный дуализм между Круглым и Плоским мирами перекликается с аналогичным ему примером Разума и Материи. С возникновением Разума в Круглом мире произошла удивительная перемена. В Плоском мире возник повествовательный императив. Зародилась магия. Вместе с эльфами, вампирами, мифическими существами и богами. Что характерно, все они появились непрямым, косвенным способом, равно как и связь между правилами и их последствиями. Они возникли не совсем благодаря силе историй – она лишь заставила разум попытаться воплотить истории в жизнь. Попытки не всегда венчались успехом, но даже в случае неудач Круглый мир все равно менялся.
Повествовательный императив прибыл в Круглый мир подобно мелкому богу и рос одновременно с верой людей. Когда миллион человек верит в одну и ту же историю и пытается воплотить ее, их общий вес может компенсировать индивидуальную неэффективность.
В Плоском мире нет науки – есть только магия и рассказий. Поэтому волшебники облекают плоскомирскую науку в проект «Круглый мир» – об этом подробно говорится в книге «Наука Плоского мира». Круглый мир поддерживает изящную симметрию: в нем нет ни магии, ни рассказия, поэтому люди воплощают их в форму историй.
Повествовательный императив не может возникнуть без рассказия – и здесь решающую роль сыграл Разум. Императив по пятам следовал за повествованием, и они оба комплицитно эволюционировали – ведь если есть история, значит, есть тот, кто хочет, чтобы она сбылась. Тем не менее история немного превосходит силу принуждения.
От остальных существ, населяющих эту планету, людей отличает не язык, не математика и не наука. И даже не религия, искусство или политика. Все это лишь побочные эффекты, возникшие в результате изобретения историй. Теперь может казаться, что без языка никаких историй быть не могло, но это иллюзия, вызванная нашей нынешней одержимостью записывать истории в словесном виде на бумаге. Но еще до появления слова «слон» можно было указать на слона пальцем и показать выразительный жест, нарисовать его на стене пещеры вместе с летящими копьями или вылепить его фигурку из глины и разыграть с ней сценку охоты. Эта история ясна как день, а охота на слона просто следовала за ней.
Мы не Homo sapiens, не разумные. Мы – третьи шимпанзе. От обыкновенных шимпанзе, Pan troglodytes, и бонобо, Pan paniscus, нас отличает нечто более тонкое, нежели огромный мозг, который у нас в три раза больше в пропорции к массе тела. Нас отличали его возможности. А наиболее существенным его вкладом в наше понимание вселенной стала сила истории. Мы – Pan narrans, шимпанзе рассказывающие.
Даже сегодня, спустя пять миллионов лет после того, как наши пути эволюции с шимпанзе разошлись, мы по-прежнему управляем своими жизнями с помощью историй. Каждое утро мы покупаем газету, чтобы узнать, как мы сами себе говорим, что творится в мире. Но большинство творящихся в мире событий, даже весьма важных, никогда не попадает в газеты. Почему? Да потому что их пишут журналисты, а каждый журналист с пеленок знает, что читателей прежде всего цепляет история. Событие, не представляющее никакой важности для планеты, например развод какой-нибудь кинозвезды, – это история. А события, имеющие значение, например применение хлорфторуглеродов (CFC) в качестве пропеллента в аэрозольном баллончике с кремом для бритья, – нет. Конечно, и из этого можно состряпать историю, но только если обнаружится, что эти самые хлорфторуглероды разрушают озоновый слой – для такой истории у нас даже есть название: «озоновая дыра». Но никто не слышал этой истории, когда в магазинах стали продавать эти аэрозоли – хотя это событие сыграло важную роль.
Религии всегда осознавали силу хорошей истории. Чудеса имеют больший успех в массах, чем обыденные добрые дела. Если кто-то поможет бабушке перейти через дорогу, это еще не будет историей, а вот если мертвый вдруг воскреснет – определенно будет. И вообще, если вы не можете рассказать убедительной истории о своем исследовании, его никто не опубликует. А если кто-нибудь и опубликует, все равно никто ничего не поймет. Законы движения Ньютона – это простые коротенькие истории о том, что происходит с комками материи, когда к ним прикладывают силу; они недалеко ушли от выражения вроде «если продолжать прикладывать к ним силу, они будут двигаться все быстрее». И «все движется по кругу», как сказал бы Думминг.
Почему мы так привязаны к историям? Наш разум слишком ограничен, чтобы уцепиться за вселенную в том виде, какая она есть. Мы малые создания в огромном мире и не способны представить его целиком и в мельчайих подробностях. Вместо этого мы пользуемся упрощенными представлениями об ограниченных участках вселенной. Простые модели, приближенные к реальности, кажутся нам чрезвычайно привлекательными. Благодаря своей простоте они легки для понимания, но от этого мало толку, если они не работают. При упрощении сложной системы по какому-либо принципу, будь то воля Божья или уравнение Шрёдингера, у нас возникает ощущение, что мы в самом деле чего-то достигли. Наши модели – это истории, и наоборот, истории – это модели более сложной реальности. Наш разум автоматически заменяет сложное простым. Если в истории звучит слово «собака», мы мгновенно получаем в уме ее изображение: большой, неуклюжий лабрадор с пушистым хвостом, свисающим языком и болтающимися ушами[86]. Наше зрение аналогичным образом заполняет пробел слепого пятна.
Мы учимся ценить истории еще детьми. Детский ум быстр и способен, но в то же время неконтролируем и неискушен. Истории вызывают у него интерес, а взрослые понимают, что ничто не может внушить ребенку какую-нибудь идею лучше, чем история. Они легко запоминаются и рассказчиком, и слушателем. Когда ребенок становится взрослым, он сохраняет любовь к историям. Взрослые должны уметь рассказывать детям истории, иначе они не смогут передать культуру. А еще взрослые должны уметь рассказывать истории другим взрослым, своим начальникам или товарищам, потому что они имеют понятную структуру в отличие от беспорядочной реальности. Истории всегда логичны – вот почему Плоский мир более убедителен, чем Круглый.
Наш разум выдумывает истории, а те – формируют его. Комплект «Собери человека» в каждой культуре складывается из историй и на них же держится. История может служить правилом жизни в какой-нибудь культуре, полезной уловкой, необходимой для выживания, ключом к великолепию вселенной или предположением о том, что может произойти, если мы будем следовать определенному курсу. Истории составляют карту фазового пространства бытия.
Некоторые из историй созданы лишь ради развлечения, но даже в них, где-то в глубине, содержится посыл – как в случае с Румпельштильцхеном. Другие же представляют собой миры «если», которые помогают нам принимать гипотетический выбор и воображать его последствия. В «гнезде разума» идет игра слов. И некоторые из этих историй обладают настолько убедительной логикой, что их повествовательный императив берет верх, а сами они претворяются в замысел. А замысел – это история с намерением воплощения ее в жизнь.
В Круглом мире, который лежит в хрустальной сфере, запертый в библиотеке Незримого Университета, наша история приближается к своей кульминации. Уилл Шекспир написал пьесу («Сон в летнюю ночь», разумеется), которая, по мнению эльфов, укрепит их власть над разумом людей. Она вступила в противоречие с представлениями Ринсвинда о том, что он собирался сделать, а разлетающиеся искры запустили в движение сюжет. Чем она закончится? Это одна из обязательных составляющих истории. Вам нужно просто дождаться и увидеть все самим.
Мы уже видели, как наша история развивается в соответствии с эмерджентной динамикой, – даже несмотря на то что все сущее следует жестким правилам, самой истории тоже приходится ждать, чтобы узнать, чем все кончится. Да, этот мир следует правилам, но здесь нельзя срезать путь и попасть в пункт назначения раньше установленного срока. История – это рассказ из книги, «предписанный» фаталистичным образом. Это рассказ, который дописывает сам себя по ходу действия – будто вам его читают, а вы слушаете. Он пишется даже сейчас…
В философском смысле история, которая уже написана, и история, которая пишется одновременно с тем, как вы ее читаете, имеют ряд существенных отличий. В первом случае каждое содержащееся в ней предложение предопределено, причем ее исход не просто единственный из возможных, но и «известен» заранее. У второй истории следующего предложения еще не существует, а финал неведом даже рассказчику. Сейчас вы читаете историю первого типа, хотя, пока мы ее писали, она относилась ко второму. И вообще, сначала она была совсем другой – но этой другой мы никогда не писали. Философы давно уже поняли, что определить, какой тип историй соответствует нашему миру, – задача не из легких. Если бы у нас была способность перезапустить мир, мы, возможно, обнаружили бы, что во второй раз он будет вести себя иначе, а значит, история вселенной окажется историей, которая разворачивается по ходу действия, а не изложена на бумаге.
Но едва ли такой эксперимент осуществим.
Читать бесплатно другие книги:
