Друд, или Человек в черном Симмонс Дэн

Глава 26

По пробуждении от опиумного кошмара я обнаружил, что ослеп.

Я не видел ни зги. В притоне Короля Лазаря повсюду царил полумрак: рассеянный свет от притушенных фонарей в главном помещении всегда сочился сквозь красный занавес, и от угольной печки, стоявшей у входа в мою каморку, всегда исходило тусклое оранжевое сияние. Сейчас же я лежал в кромешной тьме. Я поднес руки к лицу и удостоверился, что глаза у меня открыты, прикоснувшись кончиками пальцев к глазным яблокам. Я моргнул, прищурился, но не увидел своих пальцев.

Я закричал и на сей раз явственно услышал свои вопли, отразившиеся эхом от каменных стен. Я позвал на помощь. Я громко позвал Короля Лазаря и его помощника. Никто не откликнулся.

Мало-помалу я осознал, что лежу не на своей высокой койке с подушками, а на холодном каменном полу или твердой земле. Причем голый.

В точности как в моем кошмарном сне. Или в реальном логове Друда, похитившего меня. Я дрожал всем телом. Именно от холода я и проснулся. Но я мог двигаться и уже через несколько мгновений стоял на четвереньках в непроглядной тьме и водил по сторонам руками, пытаясь нащупать край деревянной койки или даже угольную печку.

Пальцы мои пробежали по шершавому камню, вошли в углубление и наткнулись на деревянную поверхность. Я пошарил обеими руками вокруг отверстия, проверяя, не стена ли это, в которую вделана одна из деревянных коек. Нет. Камень и дерево были древними — они пахли древностью, — и камень местами искрошился, осыпался, а под ним я нащупывал прохладное дерево. Все вокруг источало запах застарелой гнили.

Я нахожусь в одной из кубикул — в одной из бессчетных погребальных камер многоярусных катакомб. Это каменная или цементная стенка саркофага, а в нем помещается деревянный гроб. Деревянный гроб, обшитый изнутри свинцом. Я внизу, среди мертвецов.

Они переправили меня сюда.

Ну да, конечно. Перенесли вниз, в Подземный город, спустившись по крутой винтовой лестнице за крестной перегородкой в круглой апсиде. И доставили по подземной реке к храму Друда. Возможно, сейчас я нахожусь в нескольких милях от притона Короля Лазаря, на глубине целой мили под Лондоном. Без фонаря мне отсюда в жизни не выбраться.

Тут я снова заорал дурным голосом, пополз вдоль ряда саркофагов, попытался подняться на ноги, но снова упал на четвереньки и принялся лихорадочно шарить по сторонам руками в поисках фонаря, который я всегда брал с собой в притон Короля Лазаря, чтобы освещать себе путь туда и обратно.

Никакого фонаря я не нашел.

Наконец я перестал метаться и скорчился в кромешной тьме, похожий больше на объятого паникой зверя, нежели на человека.

Чтобы отыскать путь к подземной реке или сточному каналу, нужно спуститься на добрый десяток ярусов катакомб. Вдоль бесчисленных прямых и извилистых галерей на всех десяти ярусах размещаются многие сотни кубикул. Лестница, ведущая наверх с первого яруса, и выход в галерею сразу под Погостом Святого Стращателя, где предположительно все еще ждет меня сержант Хэчери (как долго я оставался здесь, внизу?), находятся всего в десяти ярдах слева от входа в притон Короля Лазаря — оттуда надо пройти по короткому изогнутому коридору, пролезть сквозь пролом в задней стене одной из кубикул, прошагать мимо ряда установленных один на другой саркофагов, потом повернуть направо, выйти в широкую галерею и наконец подняться на десять ступенек, чтобы выйти в наземный склеп и — вероятно, возможно — на свет дня. Я сотню раз проходил этим путем после своих опиумных ночей.

Я потянулся к жилетному карману за часами. Никакого жилета, никаких часов. Вообще никакой одежды.

Я осознал, что замерзаю — частый стук зубов отражался эхом от незримых каменных стен. Я трясся так сильно, что мои локти выбивали дробь на стенке каменного саркофага, к которому я бессильно привалился.

Я потерял всякое чувство ориентации, пока слепо метался из стороны в сторону, — даже если бы я сейчас находился в притоне Короля Лазаря, я не сообразил бы, где выход.

По-прежнему дрожа всем телом, я выставил вперед руки с растопыренными пальцами и неверной поступью двинулся вдоль ряда саркофагов и гробов. Несмотря на вытянутые руки, я умудрился врезаться во что-то головой с такой силой, что шлепнулся на задницу. Почувствовав, как из ссадины на виске потекла кровь, я торопливо ощупал рану и невесть зачем поднес пальцы к глазам, словно вдруг обрел способность видеть в кромешной тьме. Рана оказалась поверхностной и кровоточила слабо.

Осторожно поднявшись на ноги, я поводил перед собой руками и наконец нашарил препятствие, чуть не отправившее меня в нокаут.

Холодная металлическая решетка, покрытая столь толстыми наростами ржавчины, что проемы между прутьями уже почти исчезли.

Железная решетка! Во всех кубикулах, расположенных вдоль подземных галерей, вход перекрыт древней железной решеткой. Если я нашел решетку, значит, я нашел галерею — пусть одну из многих, что пролегают здесь на разных ярусах, в большинстве своем мне совершенно незнакомых.

А вдруг решетка заперта? Тогда мне в жизни отсюда не выбраться. Через двадцать, пятьдесят или сто лет кто-нибудь обнаружит мой скелет среди саркофагов и гробов — и просто решит, что я один из «стариканов», как выражается Дредлс, хранитель подземной часовни Рочестерского собора.

Снова охваченный паникой, я принялся лихорадочно елозить ладонями, колотить коленями по металлической решетке, сдирая кожу о наросты ржавчины, но наконец нашел, что искал. Проем! Отверстие! По крайней мере — щель, образовавшуюся на месте насквозь проржавевшего и выпавшего вертикального сегмента решетки.

Щель была всего дюймов десять шириной, с неровными зазубренными краями, но я протиснулся в нее, ободрав до крови грудь, спину и сморщенные гениталии.

Теперь я находился в галерее. Вне всяких сомнений!

«Если только ты не пролез сквозь решетку, что находится за гробами, — сказал я себе. — Тогда ты окончательно заблудишься на одном из нижних ярусов бесконечного лабиринта, расположенных на неизмеримой глубине».

Я упал на четвереньки и ощутил под ладонями и коленями шероховатые каменные плиты. Нет, это одна из главных галерей. Теперь мне остается лишь добраться по ней до полупотайной лестницы, ведущей на самый верхний ярус, а потом преодолеть последние десять ступенек до склепа, где меня ждет Хэчери.

В какую сторону идти? Как я отыщу лестницу в кромешной тьме? В какую сторону идти?!

Я отполз немного влево, нащупал решетку, сквозь которую протиснулся минуту назад, и осторожно поднялся на ноги — я даже не знал, какая здесь высота потолка. Когда два года назад мы с Диккенсом спускались к подземной реке, иные коридоры имели высоту добрых десять футов, а другие представляли собой узкие тоннели, где приходилось идти на полусогнутых, чтобы не удариться головой. С фонарем все было очень просто.

Так налево или направо?

Я повернул лицо сначала в одну, потом в другую сторону, не ощутил ни малейшего движения воздуха. Будь у меня свеча, возможно, я определил бы, есть ли здесь сквозняк…

«Будь у меня чертова свеча, я бы спокойно выбрался отсюда и без всяких сквозняков!» — мысленно проорал я. Оказывается, я заорал вслух. Гулкое эхо раскатилось по галерее в обоих направлениях. О господи, еще немного — и я точно спячу.

Я решил положиться на инстинкт и идти так, как если бы я шел из притона Короля Лазаря. Мое тело хорошо помнило обратный путь, пусть даже мой мозг — сейчас лишенный всякой зрительной информации — категорически отказывался в это верить.

Держась левой рукой за стену, я двинулся по галерее. Я проходил мимо других решеток, других входных проемов, но ни в одном из них не висела драная занавеска, отделявшая притон Короля Лазаря от коридора. У каждого неперекрытого проема я опускался на колени и, переползая с места на место, шарил руками по полу в поисках ступенек, но не находил ничего, кроме изъеденных ржавчиной обломков заградительной решетки, гробов да пустых ниш в стенах.

Я продвигался все дальше в непроглядном мраке, по-прежнему дрожа всем телом и громко стуча зубами. Голос рассудка говорил, что я здесь не замерзну насмерть — ведь в подземных пещерах держится постоянная температура, около пятидесяти градусов[15]. Впрочем, какое мне дело до голоса рассудка? Мое покрытое ссадинами и синяками тело замерзало.

Мне кажется — или коридор действительно чуть изгибается налево? Галерея, ведущая к притону Короля Лазаря, слегка изгибалась направо, если приближаться к нему со стороны потайной лестницы, что спускалась с первого яруса катакомб. Если я нахожусь на втором ярусе и справа от лестницы, тоннель здесь должен немного изгибаться налево.

Я понятия не имел, где нахожусь. Но одно я знал наверное: я уже прошел в два раза больше, чем нужно пройти, чтобы добраться от занавешенного входа в притон Короля Лазаря до выхода со второго яруса катакомб.

Тем не менее я продолжал двигаться дальше. Дважды откуда-то справа тянуло холодным сквозняком. От прикосновения ледяного воздуха к коже дрожь омерзения пробегала по моему телу — мне чудилось, будто некое мертвое, безглазое существо гладит меня длинными, мертвенно-бледными, бескостными пальцами.

Я дрожал и шел дальше.

Когда мы с Диккенсом, во время первого нашего сошествия в катакомбы, шли из притона Короля Лазаря, здесь были два коридора слева — сейчас они находятся справа от меня. С тех пор я множество раз проходил мимо, не глядя и не светя фонарем в ту сторону. От одного из них ответвлялся коридор с такими же кубикулами, ведущий к круглому помещению с алтарем, крестной перегородкой и потайной лестницей, спускающейся на нижние ярусы Подземного города.

Где ждал Друд.

Но возможно, я уже нахожусь на одном из нижних ярусов.

Несколько раз я останавливался и корчился в рвотных позывах. Мой желудок был пуст (меня, помнится, стошнило еще в первой кубикуле, где я очнулся), но приступы рвоты все равно изредка накатывали, заставляя меня сгибаться пополам и бессильно приваливаться к каменной стене.

Я обследовал очередной не перекрытый решеткой входной проем (ничего, кроме груды мусора) и шаткой поступью прошел еще шагов двадцать, прежде чем уперся в глухую торцовую стену.

Коридор кончился. Стена справа от меня тянулась в направлении, откуда я пришел.

Тогда я закричал. И кричал долго. Гулкое эхо прыгало в темноте за моей спиной.

Они заложили кирпичом коридор, где оставили меня. Наглухо перегородили, чтобы никто даже костей моих не нашел.

Я принялся царапать, скрести стену, ломая ногти и сдирая лоскуты кожи с пальцев; кирпичи с кусками древней извести сыпались мне под ноги.

Бесполезно. За кирпичами оказались другие кирпичи. А дальше начиналась прочная каменная кладка.

Я рухнул на колени, задыхаясь и давясь от рвотных позывов, а потом пополз в обратном направлении.

Последний обследованный мной входной проем — заваленный мусором — теперь находился справа от меня, но на сей раз я заполз в него, раздирая в мясо и без того разодранные ладони и колени об острые камни на полу.

Это не просто груда камней. Это ступеньки, вделанные в холодную землю.

Я стал лихорадочно карабкаться по ним, рискуя удариться лицом о какое-нибудь препятствие в темноте, но напрочь забыв о всякой осторожности.

Я врезался лбом в стену и едва не скатился обратно вниз, но в последний момент успел схватиться за край проема. Там был проем. Я почти видел неровную каменную кладку с одной и другой стороны.

Я рванулся вперед и сильно оцарапал висок и щеку о шершавый камень. Еще один саркофаг. С трудом поднявшись на ноги, я осознал, что вокруг меня на каменных или цементных постаментах стоят гробы. Я попал в очередную кубикулу. Лязгая зубами от холода, я повернул голову налево, и мне почудилось, будто я вижу там чуть заметный проблеск света.

Я налетел в темноте на железную решетку, принялся молотить, елозить по ней ободранными, скользкими от крови ладонями, наконец нашел проем и, шатаясь, вышел через него в некое пустое пространство — вероятно, в следующую галерею.

Да, я действительно видел свет — бледный призрак света — справа, всего в двадцати ярдах от выхода из кубикулы.

Шлепая босыми ногами по каменному или кирпичному полу широкой галереи, я побежал к свету.

Да. Теперь я явственно различал во мраке свои руки. С окрашенными в темно-красный цвет пальцами.

Там была лестница с высоченными каменными ступенями, что уходили вверх и скрывались из виду, заворачиваясь спиралью.

Хорошо знакомая лестница.

Рыдая, взывая о помощи к сыщику Хэчери, поскальзываясь, падая, поднимаясь и снова карабкаясь вверх, я добрался до знакомого клиновидного отверстия и протиснулся в него.

Яркий свет ослепил меня, хотя через несколько мгновений я осознал, что в склеп проникает лишь слабый предрассветный свет январского утра — при таком даже читать невозможно.

Я привалился спиной к каменному постаменту над потайным входом в Подземный город (куда я никогда впредь даже не сунусь, поклялся я себе там и тогда) и бессильно осел на пол.

— Хэчери! Бога ради, помогите! Хэчери!

Звук собственного голоса так сильно напугал меня, что я едва не обмочился. Тогда я посмотрел вниз, на свое голое белое тело. Взгляд мой приковался к животу, к месту под самой грудиной.

Я увидел там красную рану или ссадину.

Именно там скарабей заполз в твое нутро.

Я потряс головой, прогоняя жуткое видение из опиумного кошмара. Все мое тело было сплошь покрыто синяками и ссадинами. Ступни, колени и ладони ободраны до мяса. Голова раскалывалась от боли.

Потому что в твоем мозгу копошится огромный жук.

— Прекрати! — выкрикнул я вслух.

Почему Хэчери нет на месте? Почему он бросил меня именно сегодня, когда я нуждаюсь в нем как никогда?

Возможно, ты провел внизу несколько дней, Уилки Коллинз.

«Мис-с-стер Уилки Коллинз», — отдалось эхом в мучительно ноющем мозгу.

Тут я рассмеялся. Не имеет значения. Они пытались убить меня, кем бы они ни были (наверняка это Король Лазарь со своими погаными друзьями-чужеземцами и товарищами-опиуманами), но у них ничего не вышло.

Я свободен. Я выбрался из катакомб. Я жив.

Взглянув наверх, я с изумлением обнаружил, что за время моего отсутствия кто-то украсил стены маленького склепа гирляндами. Этих тускло поблескивающих серых лент точно не было здесь, когда мы с Хэчери пришли несколько часов (дней? недель?) назад. С Рождества минуло уже более двух недель. И вообще — зачем украшать пустой склеп?

Впрочем, неважно. В тот момент для меня ничто не имело значения — ни мое истерзанное, дрожащее тело, ни дикая головная боль, ни страшная жажда, ни лютый голод. Я хотел лишь одного: навсегда убраться отсюда.

Стараясь держаться подальше от черного клиновидного отверстия в полу, я обогнул каменный постамент — торопливо, ибо буйное писательское воображение живо нарисовало мне длинную серую руку с длинными, белыми, бескостными пальцами, которая выскальзывает из этой дыры, точно змея, и утаскивавает меня, истошно кричащего, в холодную тьму, — но в следующий миг резко остановился.

Мне пришлось остановиться.

Путь мне преграждало тело, распростертое на каменном полу. Это был сыщик сержант Хибберт Хэчери — с застывшей на мертвенно-белом лице гримасой ужаса, с разодранным в беззвучном вопле ртом, с вытаращенными остекленелыми глазами, устремленными на украшенный гирляндами барельеф под потолком. На полу рядом с трупом валялись остатки послеполуночного ужина, маленькая фляжка, шляпа-котелок и роман Теккерея. Из распоротого живота Хэчери тянулись к потолку поблескивающие серые гирлянды, которые были вовсе не гирляндами.

Не в силах даже заорать, я перепрыгнул через мертвое тело, поднырнул под туго натянутые серые ленты и выбежал, голый, на окутанный предрассветными сумерками Погост Святого Стращателя.

Глава 27

Двумя часами позже я находился в другом опиумном притоне. Ждал.

Счастье, что я вообще остался жив. Все-таки я пробежал, не разбирая дороги, через самые опасные припортовые трущобы Блюгейт-Филдс, причем нагишом и с дурными воплями. Только неурочное время суток (даже грабители спали по домам холодным, снежным январским утром) да тот факт, что даже грабители испугались бы буйного сумасшедшего с окровавленными руками, объясняют, почему первым человеком, встреченным мной в ходе панического бегства, оказался констебль, обходивший дозором свой квартал.

Полицейский сам изрядно струхнул при виде меня. Он вытащил из-за пояса короткую увесистую дубинку и, несомненно, оглушил бы меня и оттащил за волосы в ближайший участок, если бы я хоть минутой дольше лопотал совершенную невнятицу, не произнося ни единого осмысленного слова.

На деле же он спросил:

— Как вы сказали? Вы сказали «тело Хэчери»? В смысле — Хибберта Хэчери?

— Бывшего сержанта Хибберта Хэчери, не частного сыщика Хибберта Хэчери… да, констебль… они выпустили ему кишки и развесили их по стенам склепа… о боже! о господи!.. он работал на меня, частным образом, неофициально, а не на инспектора Филда, на которого он работал частным образом официально.

Полицейский крепко тряхнул меня за плечи.

— Что там насчет инспектора Филда? Вы знаете инспектора Филда?

— О, да! Да! — вскричал я и рассмеялся. Потом расплакался.

— Кто вы такой? — осведомился густоусый констебль в побеленном снегом шлеме.

— Уильям Уилки Коллинз, — проговорил я, стуча зубами. — Уилки Коллинз для миллионов моих читателей. Уилки для моих друзей и почти всех знакомых. — Я снова истерически захихикал.

— Никогда о таком не слышал, — заявил полицейский.

— Я близкий друг и соавтор мистера Чарльза Диккенса. — Нижняя челюсть у меня тряслась так сильно, что я с трудом выговорил словосочетание «близкий друг».

Констебль отступил на шаг и, похлопывая тяжелой дубинкой по ладони, хмуря брови под козырьком шлема, с минуту разглядывал меня, стоящего голым на ветру со снегом.

— Хорошо, тогда пойдемте. — Он крепко взял меня за посинелое от холода, исцарапанное предплечье и повел по улице.

— Пальто, — пролепетал я, лязгая зубами. — Одеяло. Что-нибудь.

— Потерпите немного, — сказал он. — Сейчас придем. Пошевеливайтесь. Не отставайте.

Я представил себе полицейский участок, куда он ведет меня, в виде уютной каморки с громадной, докрасна раскаленной, пышущей жаром печью. Моя рука, зажатая в мертвой хватке констебля, безудержно тряслась. Я снова плакал навзрыд.

Но он отвел меня не в полицейский участок. Я смутно узнал трухлявую лестницу и темный коридорчик, по которому он протащил меня. Потом мы оказались в убогой сумрачной комнатушке, и я узнал морщинистую старуху с крючковатым носом, торчащим из-под натянутой низко на лоб черной шали.

— Сэл, — сказал полицейский, — устрой этого… джентльмена… где потеплее и дай ему какую-нибудь одежку. Желательно не особо завшивленную, хотя в общем-то без разницы. Смотри, чтобы он не улизнул. Приставь к нему своего малайца.

Опиумная Сэл кивнула и принялась виться вокруг, тыкая меня в голые бока и живот корявым пальцем с длинным ногтем.

— Этого я туточки не раз видела, констебль Джо. Он частенько захаживал, чтобы выкурить трубочку-другую, валяючись вон на той койке, ага. Инспектор Филд уволок его отседова как-то посередь ночи. А впервой он заявился сюда со стариной Хибом Хэчери и одним джентльменом, который, они сказали, прям-таки наиважнейшая персона. Этот тогда чванливо эдак задирал свой носишко, ага, все хмурился да смотрел свысока сквозь свои стекляшки, хотя теперича он без очков.

— И кто же был той важной персоной? — осведомился полицейский.

— А Диккенс, что про Пиквика сочинил, — вот кто! — выпалила Сэл с таким торжеством, словно ей потребовалось напрячь все свои умственные силы, чтобы извлечь это имя из глубин одурманенного опиумом сознания.

— Не спускай с него глаз, — прорычал констебль. — Раздобудь для него какую-никакую одежду, даже если тебе придется отправить своего идиота на поиски тряпок. Приставь к нему малайца. И размести его подле своей дрянной печурки, куда ты никогда не кладешь больше одного куска угля, — мне надо, чтобы он не скопытился до моего возвращения. Тебе все ясно, Сэл?

Старая карга утробно хрюкнула, потом мерзко хихикнула.

— В жизни своей еще не видела мужчинки с таким махоньким скукоженным петушком — а вы, Джо?

— Делай что велено, — рявкнул констебль и вышел прочь.

Волна холодного воздуха от двери накатила на нас, словно дыхание Смерти.

Ну как, впору пришлось, голубчик? — спросила Опиумная Сэл, заглядывая в заднюю каморку, где я находился один.

Рослый малаец с ритуальными шрамами на щеках сторожил за дверью. Окно здесь было наглухо закрыто ставнями и заколочено гвоздями. Даже в январе смрад Темзы просачивался сквозь него с ледяным сквозняком.

— Нет, — сказал я.

Грязная, вонючая рубаха была мне мала. Рабочие штаны и куртка пахли так же скверно, а кожа от них зудела гораздо сильнее. Ни исподнего, ни носков мне не дали. Древние, разбитые башмаки свободно болтались на ногах.

— Скажите спасибо, что хоть такая одежка нашлась, — захихикала полоумная старуха. — У нас и этого-то не оказалось бы, кабы старый Яхи не помер тут нежданно-негаданно два дня тому, а за вещами евонными никто не явился.

Я сидел там в холодном свете субботнего утра, пробивавшемся сквозь щели в ставнях и…

Постойте. А действительно ли сейчас утро субботы — утро, наступившее после пятницы, когда я спустился в мир Короля Лазаря? По ощущениям — прошло несколько дней, а то и недель. Я хотел было спросить у Опиумной Сэл, но почти сразу понял, что, скорее всего, старая карга сама не знает, какое нынче число или день недели. Я мог бы обратиться к сидевшему за дверью малайцу со шрамами, но он, по всем признакам, не понимал и не говорил по-английски.

Я тихо рассмеялся, потом судорожно всхлипнул. Какой сегодня день недели, не имело ни малейшего значения.

Голова болела так сильно, что я боялся потерять сознание. Я ощущал средоточие боли глубоко в мозгу, далеко за глазными яблоками — ничего общего с подагрической головной болью, еще совсем недавно казавшейся мне невыносимой.

Навозный жук прокапывает ход пошире. Ползет по нему, толкая перед собой блестящий серый шарик…

Я присел на край грязной койки и опустил голову к самым коленям, борясь с рвотными позывами. Рвать было нечем, и от сухих спазмов внутренности мои превратились в сплошной комок боли.

Блестящие серые гирлянды, тянущиеся к потолку.

Я потряс головой, прогоняя жуткое видение, но от резкого движения боль накатила с новой силой, вызвав очередной приступ дурноты. В воздухе висел мерзкий запах опиумного дыма — запах дрянного, дешевого, разбавленного, грязного опиума. Даже не верилось, что на протяжении многих недель я приходил сюда за низкопробным товаром старой Сэл и забывался наркотическим сном на одной из этих грязных коек. О чем я тогда думал?

О чем я думал минувшей ночью (неважно, сколько суток прошло с нее), когда спустился под склеп, чтобы присоединиться к китайским мумиям в другом опиумном притоне?

Именно инспектор Филд при участии Хэчери вытащил меня отсюда много месяцев назад. Именно инспектор Филд посоветовал мне ходить в притон Короля Лазаря под охраной Хэчери. Может, все это было задумано с самого начала? Не Филд ли убил Хэчери — возможно разозлившись на здоровенного сыщика за то, что он без спросу работает на меня?

Я снова потряс головой. Нет, все это не имело никакого смысла.

Я чувствовал, как некое существо с шестью колючими лапками и огромными жвалами шевелится глубоко в моем мозгу. Я ничего не мог поделать. Я пронзительно завопил — не только от боли, но также от ужаса.

В комнатушку ворвались инспектор Чарльз Фредерик Филд и сыщик Реджинальд Баррис.

— Хэчери погиб, — проговорил я, снова стуча зубами.

— Знаю! — рявкнул инспектор Филд. Он схватил меня за предплечье такой же ловкой, цепкой хваткой, какой рано утром меня держал другой полицейский. — Вставайте. Мы идем туда.

— Ничто не заставит меня туда вернуться!

Я ошибался. Сильные пальцы Филда нащупали на моей руке какой-то нерв, о существовании которого я не подозревал. Взвыв от боли, я вскочил на ноги, шаткой поступью двинулся между Баррисом и пожилым дородным инспектором к выходу, с грохотом спустился по лестнице — сопровождающие поддерживали меня под руки и подталкивали в спину — и вывалился на улицу, где нас ждали еще несколько человек.

Вместе с инспектором Филдом и Баррисом в группе насчитывалось семеро спокойных, крепких мужчин — хотя все они были в партикулярном платье, я тотчас признал в них бывших полицейских. Трое из них имели при себе дробовики, у одного на боку висел громадный кавалерийский пистолет. Я никогда не интересовался атрибутами военного ремесла и испытал потрясение при виде всего этого оружия на лондонской улице.

Впрочем, мы находились не в самом Лондоне, а в Блюгейт-Филдс. Когда мы покинули Нью-Корт и зашагали грязными улочками, которыми я ходил вот уже два года при любой погоде — Джордж-стрит, Розмари-лейн, Кейбл-стрит, Нок-Фергюс, Блэк-лейн, Нью-роуд, Ройял-Минт-стрит, — я заметил, что закутанные в лохмотья фигуры во дворах и дверных проемах, похожие на бесформенные драные тюки, отступают в тень или исчезают при нашем приближении. Здешние обитатели тоже мгновенно признавали полицейских в семерых вооруженных суровых мужчинах, с угрюмой решимостью шагавших широким шагом мимо их убогих логовищ.

— Что произошло? — осведомился инспектор Филд.

Он по-прежнему держал меня железной хваткой за дрожащую руку. Я кутался в одеяло, наброшенное на плечи поверх грязной рабочей куртки подобием шали, но дешевая шерсть не защищала от пронизывающего ветра. Снова шел снег.

— Что произошло? — повторил Филд, слегка встряхивая меня. — Расскажите все по порядку.

В тот момент я принял одно из самых важных решений в жизни.

— Я ничего не помню, — заявил я.

— Вы лжете, — прорычал инспектор Филд и снова встряхнул меня, теперь покрепче.

От прежней его показной почтительности теперь не осталось и следа. Я вполне мог быть одним из многочисленных смитфилдских или лаймхаусских преступников, к которым он применял такую вот железную хватку в течение многих лет службы.

— Я вообще ничего не помню, — снова солгал я. — Ровным счетом ничего — с момента, когда закурил трубку в притоне Короля Лазаря прошлой ночью около полуночи, как обычно. Несколько часов назад я очнулся в темноте, отыскал путь наверх и обнаружил там… бедного Хэчери.

— Вы лжете, — повторил инспектор.

— Меня одурманили каким-то наркотиком, — проговорил я безжизненным голосом; мы уже свернули в переулок, ведущий прямиком к кладбищу. — Лазарь или кто-то другой подмешал сильнодействующий наркотик мне в опиум.

Сыщик Баррис отрывисто хохотнул, но инспектор Филд взглядом заставил его замолчать.

У ворот Погоста Святого Стращателя дежурил еще один высокий мужчина в пальто, вооруженный дробовиком. Завидев нас, он прикоснулся пальцами к козырьку кепки. Когда мы подошли к воротам, я стал упираться, но Филд потащил меня за собой, точно малого ребенка.

Снег покрыл белым саваном могильные плиты, надгробные памятники и плоские крыши склепов. Мертвое дерево, нависавшее над последним склепом, походило на фоне пасмурного неба на растекшуюся чернильную кляксу, густо обведенную белым мелом.

В склепе нас ждали еще трое мужчин; клубы пара от дыхания колыхались над ними, точно скованные морозом души. Я отвел взгляд в сторону, но прежде успел увидеть, что выпотрошенное тело Хэчери накрыто куском просмоленной парусины. Блестящие серые гирлянды исчезли, однако я заметил в углу второй кусок парусины, поменьше, под которым что-то лежало. Даже несмотря на мороз, здесь пахло как на скотобойне.

Почти все наши спутники остановились в дверях склепа или остались снаружи. Маленькое помещение казалось переполненным, ибо все шестеро находившихся там людей старались держаться подальше от накрытого парусиной трупа Хэчери.

Я вдруг осознал, что один из мужчин, ждавших в склепе, не полицейский и не сыщик, а здоровенный малаец с длинными черными сальными волосами — руки у него были заведены за спину и скованы железными наручниками. В первый момент я принял его за малайца из притона Опиумной Сэл, но уже в следующий миг увидел, что он заметно старше и щеки у него не покрыты шрамами. Он смотрел на меня без всякого любопытства, вообще без всякого выражения — тусклым взглядом, какой мне доводилось видеть у приговоренных к казни перед повешением или сразу после.

Инспектор Филд потянул меня к узкому отверстию в полу, но я уперся изо всех сил.

— Я не хочу туда, — задыхаясь, пробормотали. — Я не пойду!

— Пойдете, — сказал инспектор и пихнул меня в спину.

Один из охранников высокого малайца отдал свой фонарь инспектору, другой — Баррису. Мы трое стали спускаться вниз по узкой лестнице — впереди Баррис, потом я, а за мной инспектор, подталкивающий меня в спину. Только один еще мужчина — незнакомый мне сыщик с тяжелым дробовиком — последовал за нами.

Должен признаться, дорогой читатель, многое из происходившего в течение следующего получаса по сей день остается для меня покрыто мраком неизвестности. Отупевший от ужаса, усталости и боли, я находился в состоянии, близком к засыпанию, когда человек то сознает окружающую действительность, то проваливается в дрему, то вновь возвращается к яви, потревоженный каким-нибудь звуком, ощущением, другим внешним раздражителем.

Лучше всего мне запомнились раздражители, поступавшие со стороны инспектора Филда, — он продолжал стискивать мое предплечье железной хваткой, таская за собой и толкая перед собой в подземном мраке, слабо рассеиваемом фонарями.

При свете фонарей спуск по короткой лестнице и путь к притону Короля Лазаря показались знакомыми и привычными, как давний повторяющийся сон, — ничего похожего на кошмар моего панического бегства в кромешной тьме.

— Это опиумный притон? — спросил инспектор Филд.

— Да, — сказал я. — То есть нет. То есть да. Не знаю.

Вместо красного занавеса во входном проеме я увидел ржавую решетку, какие стояли во всех остальных кубикулах. Лучи фонарей выхватили из мрака штабеля гробов, а не ряды трехъярусных коек и каменный постамент с буддообразной фигурой Короля Лазаря.

— Эта решетка, в отличие от прочих, не вделана в стену, — пробормотал Баррис, хватаясь за ржавые прутья и налегая на них.

Решетка, ударившись о каменный пол, громыхнула, как колокол Судного дня. Мы вошли в узкий проход.

— Никакой кирпичной крошки с потолка, — сообщил Баррис, светя фонарем себе под ноги. — Пол чисто подметен.

Четвертый мужчина из нашей группы остался в галерее со своим дробовиком.

— Да, это притон Короля Лазаря, — сказал я, когда фонари получше осветили знакомый коридор и маленькую погребальную камеру.

Но там не осталось ничего, даже следов на каменном полу, где стояли тяжелые койки и железная печка. На постаменте, где всегда восседал Король Лазарь в своем ярком одеянии, теперь покоился древний пустой саркофаг. Мой личный альков в глубине помещения теперь превратился в обычную нишу, забитую гробами.

— Но вы очнулись не здесь, — сказал инспектор Филд.

— Нет. Вроде бы дальше по коридору.

— Пойдемте глянем. — Инспектор знаком велел Баррису идти вперед. Мужчина с дробовиком поднял свой фонарь и двинулся следом за нами.

Я думал о Диккенсе. Продолжает ли он свою гастрольную поездку по Америке? В последнем письме, отправленном из Нью-Йорка, Неподражаемый жаловался на «слабую сердечную деятельность» и столь угнетенное состояние духа, что он каждый день валяется в постели до трех часов пополудни и лишь невероятным усилием воли заставляет себя встать и подготовиться к вечернему концерту.

Может, у Диккенса скарабей внутри? Может, чудовищный жук переползает из мозга к сердцу и запускает в него свои громадные жвалы всякий раз, когда Диккенс предпринимает попытку освободиться от власти Друда?

Из первоначального плана турне и из телеграмм, приходивших Уиллсу в редакцию, я знал, что в январе Диккенс должен выступить с чтениями в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Балтиморе, Бруклине и что каждый концертный зал продавал от шести до восьми тысяч билетов на выступление, — но в каком именно из перечисленных городов с непривычными для слуха названиями он находится сейчас?

Хорошо зная Диккенса, я с уверенностью предполагал, что он непременно оправится от болезни и уныния и опять начнет резвиться да дурачиться, развлекая детей и зевак в поездах во время путешествий из одного города в другой, и полностью выкладываться физически и морально на дневных и вечерних концертах. Но я также знал, что при этом он будет маяться хандрой считать дни до своего отъезда на родину в апреле.

Доживет ли Диккенс до апреля? Пощадит ли его скарабей, коли изобличит в предательстве?

— Вы очнулись тут? — резко спросил инспектор Филд.

Он крепко встряхнул меня, выводя из задумчивости. Я заглянул в кубикулу, ничем не отличавшуюся от большинства прочих, если не считать следов на густо устланном пылью полу — следов, оставленных маленькими, босыми, уязвимыми ногами. А на зазубренных краях отверстия в ржавой решетке, сквозь которое я протискивался в кромешном мраке, темнела запекшаяся кровь. Я невольно провел рукой по одежде, прикрывавшей свежие ссадины на моих ребрах и бедрах.

— Да, — тупо проговорил я. — Кажется, здесь.

— Чудо, что вам удалось отыскать путь к выходу в темноте, — заметил Баррис.

На это мне было нечего сказать. Я трясся, словно в малярийном ознобе, и хотел лишь одного: поскорее убраться из этой преисподней. Но инспектор Филд еще не закончил со мной.

Мы двинулись обратно по галерее. Лучи трех фонарей зловеще метались по изрезанным проемами стенам, заставляя сердце мое замирать от ужаса. Казалось, будто реальность и вымысел, жизнь и смерть, свет и беспросветная тьма кружатся в безумном страшном танце.

— Этот коридор ведет к крестной перегородке и спуску на нижние ярусы? — осведомился инспектор Филд.