Санаториум (сборник) Петрушевская Людмила
Всю ночь наш бедный арестант играл свою музыку, не давая спать ворам, обманщикам и хулиганам, и его несколько раз побили – что не помешало ему исполнить ту же мелодию на груди врача, который тем временем мазал его шишки зеленкой: трам-пам-пам, остальное вы уже знаете.
И когда его стали судить за нарушение порядка, вместо последнего слова музыкант исполнил свою песенку на скамье подсудимых, при этом ногами он стучал по полу.
Судья, толстая женщина, опытный работник, бабушка трех трудных подростков, метким глазом посмотрела на несчастного и сказала:
– Да какой же он хулиган, я че, нормальных хулиганов не знаю? Он больной, вы че!
И она отправила его в тот дом, где живут печальные пациенты и мужественные санитары.
Но и там наш музыкант сыграл свою песню где только мог: на шее шофера, на рукаве заведующего и даже лежа на носилках простучал ее ногами, так как руки ему повязали, а когда его уложили в кровать и стали давать лекарства ложечкой, он зубами на ложечке сыграл все что хотел: трам-пам-пам! Разбрызгав при этом лекарство по всему лицу медбрата. Что имело свои последствия, потому что если все больные начнут лупить микстурой в глаза медработников, то это уже будет такой дурдом!
Короче говоря, он совершенно не подчинялся правилам, и к нему вызвали старенького профессора, который славился тем, что он не раз укрощал удавов, некоторых буйных депутатов и даже группы школьников в театральном буфете!
Профессор посмотрел на бедного больного – у него даже рот был заклеен, чтобы этот музыкант дал поспать своим тихим соседям по буйному отделению.
Профессор сказал:
– Отдайте-ка вы мне его на один день!
– Берите, – сказали усталые санитары.
Музыканта развязали и расклеили, он обрадовался и сыграл свою музыку на носу профессора.
Профессор похвалил молодой талант и прочел ему небольшой доклад на тему о том, что его дарование нуждается в обучении, что нельзя играть все время одно и то же, надо знать и другие песни!
– Мне нравится моя, – возразил больной.
– А вот тогда поедем покажем вашу песенку специалистам, – воскликнул профессор.
И музыкант сразу же и с большой радостью согласился.
И на санитарной карете профессор повез будущего исполнителя не куда-нибудь, а в помещение большого оркестра!
Там лежали, стояли и висели десятки инструментов – скрипки, виолы да гамба, лютни, спинеты и клавесины, а также рожки, трубы, тубы и челесты.
– Вот тебе тридцать инструментов на выбор, – сказал профессор, – и на каждом ты можешь сыграть свою песню хоть по пять раз! Сыграешь?
– Еще бы, – согласился наш музыкант.
И он ухватил здоровенную трубу под названием фагот и стал дуть в нее с большой силой, но ничего не вышло, фагот громко сказал «Пук!», и новоявленный ученик застеснялся.
– Хорошо, попробуй вон на скрипке, – посоветовал профессор.
– С удовольствием! – сказал музыкант, быстро сел на рояль, схватил скрипку, положил ее на колено и начал пилить по струнам смычком.
Раздался визг как от пяти поросят, и бедный скрипач расстроился.
Потом ему дали побарабанить на клавесине, и тут даже терпеливый профессор вздрогнул от ужаса.
– Не получается, – признался несчастный музыкант.
– А сейчас мы пойдем еще кое-куда, – ответил на это профессор и повел музыканта по коридору.
А там, за дверью соседней комнаты, стоял молодой человек, держал скрипку на плече, а смычком водил буквально в воздухе и играл так красиво, что наш новоявленный студент заслушался и расплакался.
– Но это еще не все, – заявил профессор, – вот как играет клавесин!
В соседнем кабинете девушка в белом платье и с косой сидела, закрывши глазки, и перебирала пальчиками по клавишам, и это была еще более чудесная музыка!
Музыкант все плакал и плакал, бессильно распустив руки по бокам, а профессор утер ему слезы полой больничного халата и сказал:
– Но есть еще один инструмент, он называется барабан! Попробуй-ка!
И наш музыкант стукнул разок, стукнул другой, ему понравилось, и он тут же начал от всей души стучать по барабану. Ему было удобно и приятно, это был такой прекрасный гул и грохот, что стулья вокруг начали приплясывать. Разумеется, он выстукивал свою песенку.
Сбежались оркестранты, а их руководитель сказал:
– У парня талант!
Короче говоря, барабанщика выписали из больницы, и он своих ходом устроился в вечернюю музыкальную школу для взрослых, класс ударных, и там он мог стучать сколько хочешь, причем он выучил самые разные песенки – и трам-пам-пам, и тубидуби-тубидуби, и умц-умц-умц, и опа-опа!
Профессор давно лечит другие трудные случаи, а барабанщик все барабанит, радуясь своему счастью (никто не арестовывает и не кладет в больницу).
И он думает: надо же, какой долгий и трудный путь надо было пройти человеку, чтобы обнаружить такое место, где и самому хорошо, и люди довольны, то есть не затыкают уши.
Теперь он барабанит на свадьбах, на парадах и на танцах, но, как каждый профессионал, он совершенно не желает играть в свое свободное время, а говорит: «Я не нанимался бесплатно стучать!»
Вместо этого наш музыкант, который теперь многому научился в своем любимом деле, завел себе новый интерес – то есть каждую свободную минутку он рисует – и зарисовал уже все обои в своей квартире, тротуар вокруг дома, все стены по соседству, забор соседнего завода и часть его трубы вверх на четыре метра!
Причем он орудует баллончиками с автомобильной краской, вы все видели такое рисование, проезжая по улицам нашего пестрого города.
И чем это может кончиться, никто не знает.
Может быть, будет выставка, а может быть, крупный штраф. Или опять полиция…
Царевна-лягушечка
Итак, начинаем сказку.
Конечно, жила-была совсем небольшая лягушка, маленькая, как пуговка от рукава.
Но она, несмотря на свой неудачный рост, тоже мечтала о будущем, о сексе, о таинственной стреле, которая вонзится в кочку, и вода пойдет кругами… О прекрасном Иване-царевиче, который найдет стрелу. (А мы уже прискакали и ждем! Ведь что такое талант? Это дар очутиться в нужное время в нужном месте.)
И царевич заприметит нас и возьмет с собой! Как Царевну-лягушку!
Ведь бабушки, расквакавшись на ночь, передавали своим внучкам эту правдивую историю зачем?
Вот за этим.
И ориентация у них у всех была на Наташу Водянову, недаром такая фамилия у нее и глаза большие, наши. Рот тоже.
И давным-давно бы портреты царевича с супругой-лягушкой (Н. Водянова) и головастенькими наследниками украшали все камыши и осоку, если бы не повышенная влажность. И все юные лягушки буквально молились бы на эти таинственные портреты – почему таинственные, да потому что никто из болотных никогда не видел ни царевича, ни ту лягушку, которая, по слухам, попав головой в железную крышку от баночки, никак не могла высвободиться, а именно в тот момент подслеповатый царевич нагнулся за своей стрелой. И он увидел это страшилище – вверху металлический головной убор типа короны, а внизу только рот до ушей, всего остального было не видать, мутная вода. И он, видимо, подцепил это дело стрелой. И принц, конечно, был малость придурковатый, раз он мог вообразить, что крышка от банки – это корона и что на той, что трепыхается голым пузом вперед, уже можно жениться (ему приспичило, видно, а царская семья разрешает породняться только с коронованными).
И вот наша незамужняя маленькая лягушка, как и все остальные эти зеленые девчата с ластами, мечтала найти подходящую крышечку от банки и на всякий случай надеть на голову. И постоянно ее носить.
И, как и другие, эта лягушка размером с пуговичку мечтала о путешествиях, дальних странах, о балах и дворцах, каретах и самолетах, не понимая того, что там везде необходимо будет для нее и родни устроить повышенную влажность, ну как у них в болоте. И чтобы было много комаров и осоки. А какое, к примеру, болото можно организовать в самолете? Туда даже аквариум не пропустят.
Водянова недаром же избавилась от прежнего имиджа!
Так что лягушечка пока что жила как все, то есть прыгала, плавала, квакала, ела подводное спагетти, а иногда перехватывала и мясца, когда мимо проплясывал комар. О мухе можно было только мечтать, она для маленькой лягушки была как для человека целая овца – и что бы этот человек делал, если бы овца с громким ревом носилась у него над головой?
Но вот наступил момент (иначе зачем мы рассказываем сказки?), когда жизнь лягушечки резко переменилась.
Над ней сгустилась чья-то тень, беднягу сплющило, как клещами, причем клещи эти была горячими, уау! И тельце бедной несостоявшейся царевны сжалось под страшным давлением, и она, плоская как бумажка, вознеслась из родного болота и была сброшена в темный сухой подвал, в глубокую яму с грубыми стенами и щелью на дне. Там лягушечка и застряла, не в силах квакнуть и подать сигнал маме и сестрам, что я гибну, прощайте, спасите!
Лягушка даже заплакать не могла, потому что мгновенно высохла. Ее трясло, болтало, терло в грубых стенах, она хватала воздух запекшимся ртом, и ее огромные (как у Наташи) глаза оставались открытыми во тьме.
Так продолжалось целые века.
Вместо маленькой живой лягушки в мрачной трясущейся тюрьме болталось сухое тельце с висящими, как веревочки, лапками.
Потом что-то произошло, тряска прекратилась, и этот сухой комочек опять сдавило и понесло наружу. Возник свет, резкий и горячий.
– О, какая маленькая, – прогремело, как гром. – Вон банка, возьми, зачерпни из бочки. Там дождевая, теплая.
И – о чудо! – где-то вдали забулькало.
И лягушечка с высоты плюхнулась в болото!
Она сначала пошла ко дну, напиталась водой, расправила ручки-ножки, полежала там.
– Подохла? – загремел тот же голос. – Вот зачем было брать! Это ведь живое существо ты убил, Иван.
Иван! Это царевич!
Лягушечка изо всех сил рванулась наверх.
– Ма, она жива, – сказал Иван-царевич.
Лягушечка протерла лапками глаза.
– Ой, какая миленькая! – произнес громовой голос. – Ну ты подумай, как мы умеем!
Иван молчал.
Лягушечка поплавала стилем кроль, а потом пошла на дно отлежаться.
– Утонула, – сказал Иван и откашлялся.
– Иван, сломай-ка веточку, мы ей в банку положим, чтобы она могла сидеть.
Лягушке тут же сунули прямо под нос свежеспиленное бревно. Она еле увернулась.
– Пошли ужинать, – прогремело над банкой. – Неси ее, на подоконник пока поставим.
– А чем ее кормить? – спросил Иван.
«Он заботится обо мне», – радостно подумала лягушка и забралась на бревно. Было неудобно, но кое-как она все же приняла позу «сидеть в задумчивости», то есть укрепилась лапками, свесила брюшко, вздула горло и вытаращилась.
И тут Иван стал ее осыпать чем-то кисловатым. В глаз попало. Лягушка бросилась в воду. Там это дело плавало везде.
– Я ей хлеба покрошил, ма, – прогремел он.
– Ей комара надо! – ответил бас.
– Ща.
Дальше что-то бухало, металось, грохотало. Свистел ветер.
– Поймал! – зарокотал Иван.
Лягушке на голову брякнулся труп комара.
Иван и та громовая башка склонились над банкой.
Лягушке было неловко жрать мясо прямо при них, тем более что комар оказался суховатый – видимо, оголодал. Лягушка запихнула его под корягу, чтобы он напитался водой. Будем отрывать по кусочку.
– Она никак не придет в себя, – сказал тот голос. – Всё, Иван, бери учебник и иди на крыльцо учи на воздухе. Потом мне расскажешь. Люблю грозу в начале мая и дальше.
– Ну ма-а, – завыл Иван, – а поиграть?
– Ты сегодня совсем не занимался, ты что? Троечник.
– Можно я лягушку поставлю около себя? На ночь?
У лягушечки забилось сердце. На ночь!
– Пусть на подоконнике пока побудет, придет в себя, – прогремело в ответ. – Знаю тебя, надуть ее хочешь? Как твой Борька, мучить ее собрался? Затем и принес. Она живое существо, ты понял? Беззащитное создание! Маленькая красавица! Борька садист растет, добром это не кончится. Восемь лет, здоровенный лоб, старше тебя, а уже себя показал. Естествоиспытатели нашлись. Иди уже!
Лягушка ничего не поняла – что это такое, естествоиспытатели? Но она знала одно: Иван-царевич ею интересуется!
Они оба, два великана, угрохотали прочь, и лягушечка принялась за комара. Она запихнула его к себе в пасть и долго глотала. Потом присела переваривать.
За окном потемнело, начал накрапывать любимый дождь.
Пришел Иван. Хорошо, что она успела покончить с комаром, было бы неудобно перед женихом. Она сидела на бревнышке как модель – слегка отставив ногу, часто дыша и пряча под лапками самое заветное, что есть у лягушек: толстый живот.
Иван стал копаться в карманах. Что-то нашел. Оглянулся.
Вытянув губы, он воткнул в них какую-то длинную зеленую трубу невероятной красоты, почти прозрачную, нагнулся над банкой, пальцами полез к лягушке…
«Сейчас будет свадьба!» – догадалась она и потупила взор.
Сердечко ее забилось. Вот как, оказывается, это у них происходит. Зеленая прозрачная труба… Он собирается ее мне воткнуть! Может быть, будет больно. Такая огромная!
Но все равно не то, что у нас: взвали жениха на загорбок и вези в общей колонне, пока он там что найдет у тебя, фу! Старшие девчонки рассказывали.
Иван приблизил лицо и трубу. У него были огромные, как лужи, глаза.
В это время за окном, но очень близко, полоснула молния и – бабах! – грянул гром.
Иван с трубой вздрогнул и отшатнулся.
И лягушка от испуга дала свечу в воздух и полетела вон из банки. Мимо пронеслись какие-то завесы, колонны, подул сильный ветер.
Она летела, летела и шлепнулась в мокрую траву.
Ливень усилился. Началось самое блаженство – общий массаж.
Тут же она по привычке высунула язык и – чпок! – поймала мокрую мошку. Это все равно что человеку засунуть в рот готовую сосиску.
Как хорошо на воле, подумала лягушка.
И она квакнула.
Она знала, что у нее серебристый, очень красивый голосок.
Иванушка, слушай! Ты найдешь меня!
И она заквакала, торопясь.
И тут же ей ответил кто-то: «Я тут, рядом. У вас прекрасный голос! Кто вы?»
Она, конечно, сказала:
– Я, ква, Царевна-лягушка, ква! Я сбежала от Ивана-царевича в окно! Он меня ищет и хочет жениться!
К ней подпрыгнул красавец, зеленый и блестящий, с огромными глазами и великанским ртом.
И остальное общество окружило их.
– Вы Царевна-лягушка? А где корона? – заквакали бабы.
Она отвечала так:
– Корону я потеряла в доме Ивана-царевича, когда он хотел немедленно на мне жениться, прямо сейчас, еще до свадьбы, и вообще он был такой страшный! Глаза как лужи! Ему не терпелось! И прямо трубу наставил мне в низ живота, труба была у него зеленая, длинная!
– Ква-ква! – закричали все. – Вчера Борька-бандит с этой трубой надул нашу бабушку! Она взорвалась! Убийцы они!
– Да, я испугалась и прыгнула из банки! И корона моя упала! Что мне дороже – жизнь или та корона? Я ни за что не вернусь! Меня ждут дома!
Зеленый юноша тут же сказал, что проводит ее, как царевну, с почетом.
Он посадил лягушечку себе на плечи и помчался к ее болоту.
Там их встретил встревоженный семейный хор. Лягушечка рассказала обо всех своих приключениях: и про карман, и про банку, и про хлебные крошки, и про комара! И затем самое страшное – про трубу Ивана-царевича, направленную в низ живота! Ей бы никто не поверил, но чужеземец так преданно кивал каждому ее слову, так жадно смотрел на лягушку и так часто называл ее «моя царевна», что все размякли.
Пришлось тут же играть свадьбу.
И наша лягушечка, согласно обычаю, взвалила на себя огромного жениха и поволокла его под дождем, чтобы он по дороге справил все свои обязанности…
На обратном пути она говорила ему, что ничего хорошего – быть царевной. Это как плен, понимаешь? А ты – самый лучший. Мне с тобой было хорошо!
Он чуть не заплакал от благодарности и снова забрался к ней на закорки.
И она, как всякая верная жена, подчинилась его воле и поволокла мужа вдаль.
Маленькая сестра
А тут жила-была девочка, маленькая, худенькая.
Жила, никому не видная, взаперти в детском буквально доме, ни мамы ни папы, и все равны, всем одинаково живется – так считалось.
Но некоторые были равнее (это такая шутка ходила среди своих), они были везучие, удачливые.
Таланты – они всегда в первых рядах, и из этих рядов они первыми выскакивают на свободу, в открывшийся мир, вон из надоевших стен, и это происходит чуть ли не при салюте, снаружи доносится буквально взрыв аплодисментов или нечто похожее на то, короче, там начинается краткая шумиха.
Итак, девчонок разбирают, сначала самых лучших, которые всегда заметны, всегда вертятся у выхода.
Но еще не взятые бедняжки надеются, что и им выпадет счастье выйти на волю. И в оставшемся коллективе победительницам, конечно, завидуют, и те, оставленные, те, кто покинут судьбой, они тоже рвутся в первачи, в востребованные, в лидеры, на свободу.
И они добиваются своего в конце концов, покидают тесные для них стенки родного дома, и вот опять наступает денек, еще одна вырвалась при громе салюта, и ряды узниц редеют.
Так что в один прекрасный момент выясняется, что только маленькую, невзрачную худышку никто не взял, она одна осталась в доме, слоняется из угла в угол, места себе не находит и всё думает – неужели я действительно хуже всех?
И получается, что да.
И бедняга затихает в уголку.
Хотя надежда никогда не покидает живые существа, и девочка все-таки робко думает, что ей удастся покинуть опостылевшие стены, что распахнутся двери и кто-то ее заберет к себе…
И тут однажды раздаются голоса, что-то вроде просьбы, причем с отчаянием: «Ищите, ищите, где-то они были», и «Как хочется горячего чаю», и «Зажигалка кончилась, тьфу!», «Нет, ничего нету, все обшарил. Так сказать, бросил курить», «Замерзнем же, ищите, у меня точно нет»…
И вдруг все затрещало, зашуршало вокруг дома нашей бедной девочки, закачалось, подпрыгнуло высоко-высоко, похоже что к небесам (девочка откатилась в угол), и раздвинулись стены ее дома, и раздался крик: «Ура, есть!»
А там, во внешнем мире, была тьма и стоял лютый холод, только наверху, во тьме, сияли какие-то мерцающие огни, прекраснее которых девочка ничего не видела в своей маленькой жизни.
Она сразу как-то потянулась вверх, эти огни ее звали, звенели, переливались, но к девочке склонились какие-то живые великаны, и кто-то ахнул: «Всего одна?» – а кто-то сказал: «Ветер, но попробую. Дайте бумагу, нету? Ну дайте хоть деньги».
«Деньги? – подумала маленькая девочка. – Что это такое? Почему все задумались? Завозились?»
– Нет, она не годится, – сказал кто-то безнадежно, – слишком тонкая. Она нас не спасет. Замерзнем тут.
И вдруг девочка всеми силами своей души закричала без слов: «Я! Я сильная! Я вас спасу! Я крепкая! Попробуйте!»
И тут чьи-то толстые, грубые пальцы вытащили ее из раздвинутых дверей, загородили ладонями, а потом сильно ударили ее по бедной голове – и вдруг все взорвалось, загорелось, душа девочки превратилась в огромное пламя («вот оно что», последней мыслью догадалась она).
И от ее вспышки загорелось что-то еще, рядом, потом целый сноп искр поджег мерзлую веточку, она затлела и долго набирала огня, чтобы передать его другой ветке, потолще.
– Ура, – коротко сказал кто-то. – Огонь. Какое счастье, что спичка нашлась. Всё, продержимся. Костер.
А маленькая спичка вовсе не погасла.
То есть тельце ее рассыпалось в прах, но душа все еще горела, она полыхала в костре, согревала протянутые к ней руки, грела консервную банку со снегом, из которой потом люди жадно пили кипяток, и она долго не гасла – пока не загудел первый появившийся на трассе грузовик и не утащил на тросе заглохшую машину.
Костер догорел, а душа маленькой спички улетела в темные утренние небеса, к другим огням, к звездам. Они ведь тоже горели во тьме, как и она, и они ее позвали издалека:
– Сестра-а!
Наш блохнот
Блохи живут в блохословенном мире, в блоханстве.
Они все время пьют. И они мечтают о мировом блохосподстве.
Чтобы все говорили на языке блохинди.
Блохи называют друг друга «Ваше блохородие»!
И самые блохастые заседают в блохударственной блдуме, поют «Блоше, блоху храни», это их гимн. За них проблохосовало блошинство блох!
Там была партия «Яблохо», и в ней оппозиционный блох, но им все время угрожали: «Блохудра, а не хо, сблохочешь по блохаре?» И дела «Яблоха» стали блоховаты.
И блохи блдумы блохоговеют перед своим верховным блоханом за то блошенство, которое испытывают, живя на пищеблохе (на соб. или кошк.), они там ведут свое блохозяйство, т. е. пьют, на закусь берут блохарчо и блохинкали, и у них есть даже День блоходарения, когда они поют блохором и ходят с блозунгами блохороводами по блошиному рынку. И повсюду видны блоходарные блохари.
И, напившись красненького, они читают вслух своего поэта, Александра Блоха, «по вечерам над ресторанами горячий воздух блох и сух»…
Как результат, все друг друга ублохотворяют, добиваясь неземного блошенства, дело не блохитрое, и возникает многоблошие – т. е. все неблохо.
И если ты не лох на букву «б», не блошизик, не блошара и не блохам, не враг блохобществу, ты сможешь неблохо прожить в своей блохате, т. е. пить в заблоховременно блохоустроенном жилом блохе (на соб. или кошк.).
И тогда можно будет просто облохотиться на всё. Пускай у всех все блохо, у нас блоходенствие.
И над тобой проплывут облоха. Блохокрылые блошадки.
И, выражаясь неблохородно, это будет блохуенно!
Правда, ныне наступили неблохополучные времена.
Потому что ежели пить неблохонамеренно, совершать облошности, т. е. блохищения, то блоходетель, этот блохастый пищеблох (соб. или кошк.) начинает блохоискательство.
И это блохамство!
Пищеблох сблошь и рядом погружается в блохань с антиблохином или опрыскивается облохом яда, то есть совершает блохохульство.
И блохутатам в блохударственной блдуме твердят: «Опять сблоховали!»
И говорят: «Не сблохуй и не сблохуен будешь!»
Но там сидят такие блохитрые, что добывают из недр пищеблоха прямо блоханками, на блохаляву. И не слушают блохоразумных блох, как бы облохнув, т. к. считают, что если пришло блохополучие, то надо жрать. И они пьют, пока совсем не поблохеет!
А блохеры приводят цифры в своих блохосферах в Сети, кто блохапнул и сколько.
И пишут, что надо бы на пищеблохах ставить свои блохпосты, чтобы заблохировывать такие незаконные блохозяйства.
Правда, потом у блохеров дела идут блохерово, ими начинает интересоваться блохударственная блохуратура.
Так что главные блохи блоханства пьют без ограничений.
Пьют кровь и даже ее проливают.
Пьесы
Венера знает
Одноактная пьеса
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ОН
ОНА
ОНА. А вам как работается на новом месте? Но я вас нашла. Слава богу. Да святится имя твое.
ОН. Слушайте, я вам не мальчик, таскать меня на скамейку. У меня пять минут. Что вам? У нас в отделении свободных вакансий нет. Вы полтора часа назад звонили.
ОНА. Простите. Пришлось нам покормиться. Чтобы не плакать (кивает на коляску).
ОН. И зачем вы приехали?
ОНА. Я хотела вам кое-что сказать. Во-первых, я вас как любила, так все и осталось.
ОН. Так. Вы сказали, что хотите мне очень важное для меня передать.
ОНА. Да. Вот, это книга (достает из коляски толстый том).
ОН. Том Ключевского?
Читать бесплатно другие книги:
