Санаториум (сборник) Петрушевская Людмила

Заказное убийство

Монолог

Алло, это вам неизвестный человек звонит, вы меня не знаете. Перезвоните мне, у меня на телефоне нету денег, речь идет о том, что мне вас заказали. Обыкновенно, как, и пистолет дали. (Выключает телефон. Он звонит.) Вас зовут Александр, по батюшке Евгеньевич. Погодите, стойте, не говорите ничего, не спрашивайте, это я сам все вам скажу, в чем дело – в чем дело, потом будете решать. Не перебивайте, сначала я. Если вы стоите, то сядьте, потому что я вам скажу, что дело идет о вашей смерти. Вы ведь Александр, у меня записано. Александр Евгеньевич, так. Тише! Потом будете возражать. Александр, мне вас заказали. Я звоню поговорить. Вы не бойтесь, я хочу наоборот, хочу вам сообщить, понимаете? Кто вас заказал. Я могу оставить вас в живых. Вам будет интересно узнать, кто вас заказал. Нет, очень как раз интересно. Молчите. Вас заказал ваш сын Дмитрий Александрович. Димон такой, вы помните? Ну ваш-то сын давнишний, Александрович по батюшке. Он мне уже дал аванс. Он не стал долго ходить вокруг да около. Мы познакомились с ним в «Макдоналдсе», он торгует подержанными машинами, и он принес мне на стол, я сидел, полный поднос, я это ценю. И он дал мне две тысячи баксов, я просчитал в туалете. И я уже сразу у него машину купил, неважно, битую, но на ходу, «мерседес-вэн», микроавтобус, за тысячу долларов. Салон весь обтянут таким синим бархатом, но все заблевано. Я мыл долго, в «Макдоналдсе» в туалете сцедил шампунь в пустую бутылку из-под кока-колы, все намылил до пены, поехал нашел деревню, смывал все там у пруда, потом меня там избили, что не имеешь права. Да. Долго проветривал. Я в своем автобусе теперь ночую, потому что я сам с Иваново, развелись с женой, я ей оставил всю квартиру, подписал бумаги, два ее брата надо мной стояли и ее нотариус. Отсюда живым не выйдешь – под лозунгом. Я специально не там закорючку поставил, чтобы потом в суд подать, но не мог, они меня сразу с вещами отвезли на автобус Иваново– Москва, сказали, не возникай больше в этом городе ближайшие двадцать пять лет, а квартиру продаем. Я в Москву рано утром приехал – пошел на стройку, кем угодно меня берите, мне надо питаться и ночевать только. И меня поселили в вагончике с гастарбайтерами, работал у бетономешалки. Ни душа, ни туалета. Варят на улице себе, туалет под забором. Потом я сидел ночью на лавочке у богатого дома, там выкидывают они утром хорошие пакеты. Потому что ночевать в вагончике не мог с гастерами, один там приставал, он из зоны пришел. И меня утром на лавочке нашел один товарищ и предложил сутками сторожить рекламу на доме, половину платы он брал себе. И я хорошо устроился, сидел в дежурке около шлагбаума, бесплатно заменял охранников, кто не хотел там ночевать. В туалет ходил в «Макдоналдс». Это я рассказываю, чтобы вы были в курсе, почему я пошел на это убийство. Безвыходное положение. И меня ваш сын заметил в «Макдоналдсе», что я куски собираю, и принес мне полный поднос, подозвал, два гамбургера больших, картошка тоже большая, кофе и пирожки с вишнями два. Он сразу понял, что я кончил военное училище еще до всего, у меня выправка и я аккуратный. Хожу в куртке камуфляжной, теперь уже нет. Бреюсь в «Макдоналдсе», и он меня застал там в туалете и отметил. И мы поговорили, он дал мне ваш адрес, план квартала, фотографий несколько, код подъезда, деньги и пакет с револьвером. Сказал, сначала обнаружь его, пойми кто это, когда он будет идти от дома к машине, машина «вольво» серая. Убивай в лифте в спину. Два выстрела, третий контрольный в голову, когда упадет. В подъезд за ним входи в каком-то другом прикиде, купи в секонд-хенде пальто и шляпу, боты какие-то на ноги, после акции маску от гриппа надень, выходи и все в пакетах поезжай выкинь в разные мусорки. Я тебе потом заплачу еще половину, созвон!

Но я думаю, как бы он меня тоже не убил как свидетеля, чтоб больше не давать денег. Но он не знает, где я и кто я. Больше я в тот «Макдоналдс» не хожу. Я уже нашел себе в мусорке около больницы пальто хорошее, все в грязи и в крови, от покойника, санитары побрезговали или не успели. Но я отмыл с мылом все в луже. Пальто широкое, там и автомат можно пронести. Нашел и шапку на нос, ботинки себе подобрал в урне у обувного магазина. Никто меня не знает в лицо, когда я сижу на улице, то заслоняю лицо воротником, а в дежурке вообще в окно не заглянешь. Я все оставил первой жене с детьми, квартиру и дачу, но они были ее, я не стал судиться. Я военный, у меня ничего нет своего. Второй жены тоже была ее квартира, но она меня так любила, что половину мне отписала, потому что я иначе не соглашался с ней жить, она была сама как слониха с хоботом. Такое заболевание. Ее братья меня ненавидели, она же больная, рассчитывали на квартиру, и они ее в конце концов и восстановили против меня. Это я уже рассказал. Это Дима дал мне этот мобильник и сказал, что если я договор нарушу, то он меня пробьет по картотеке ФСБ и найдет по координатам телефона. Даже если я буду ехать, убьют. Дима уже звонил четыре раза. Что не выполняешь работу. Он хочет побыстрее, пока вы не женились на этой из города Бреста девушке. Он хотел узнать дату свадьбы и мне сказать, потому что, если убивать после свадьбы, она унаследует половину четырехкомнатной квартиры! Ну я не знаю, может быть, половину половины, он ведь тоже там совладелец. Короче. Что я предлагаю. Я предлагаю вам убить какого угодно человека из вашего подъезда, все будут в курсе убийства, только надо сделать фальшивый паспорт ваш, и я ему вложу в карман. А выстрелю потом ему в лицо. А вы уезжайте пока что. И дальше – слушайте! Он отдаст мне вторую половину денег, и я при этом его и убью. Но мне очень нужно пятьдесят тысяч долларов. Двадцать пять тысяч сразу и половину потом. Вы мне положите в большом пакете на лавку рядом со мной, пароль «Я вас где-то видел». И я сделаю эту работу. Я вам буду звонить, понятно? Как не туда попал! Александр! Не Александр? А кто? Алло!

Не искушай

Пьеса-диалог

ОНА. Какая бедная деревня.

ОН. Здесь много таких.

ОНА. Как они здесь живут? Здесь одни камни.

ОН. Они вырабатывают мрамор. Раньше вырабатывали, теперь, видите, нет.

ОНА. Огни в домах.

ОН. Живут. О, смотрите, деревня целиком из камня.

ОНА. Красиво как. А чем они живут?

ОН. Я не знаю. Говорят, здесь больше коров, чем людей. Я здесь живу десять лет.

ОНА. О да, запах. Запахло деревней.

ОН. Раньше у меня был дом в горах, и иногда я просыпался от запаха навоза.

ОНА. Ну что, у них есть молоко, мясо. Кур, правда, я здесь не видела ни разу. Молоко, мясо. Немного овощей. Знаете, может быть, хорошо так жить. Работать с утра до ночи, спать как убитый.

ОН. Я сегодня почти что не спал.

ОНА. Но вы выглядите прекрасно, я тоже плохо спала. Я вообще страдаю от бессонницы. А этот мотель, там спишь за картонными стенами. Какой-то человек возился с дверью, никак не мог попасть, стучал. А, как я вчера перепутала ключи.

ОН. Ну ничего страшного, я сам много жил в мотелях. Ничего страшного.

ОНА. В конце концов, ничего страшного. Только я в первый раз спала на окраине и совершенно одна в целом доме.

ОН. Я много спал в мотелях, ничего.

ОНА. А я впервые.

ОН. Ну, у нас есть отель, но там сейчас живут музыканты.

ОНА. Тоже ничего хорошего. Я много жила по гостиницам, актеры и музыканты ночами бегают из номера в номер, пьют, выясняют отношения. Спортсмены тоже. Вообще, когда есть коллектив, группа людей, они мало обращают внимания на одиночек, вообще на людей.

ОН. Может быть, я не думал.

ОНА. Чувствуешь, как будто на тебя идет стена.

ОН. Да? Я не знаю.

ОНА. Я очень чувствую в такие моменты свое одиночество.

ОН. У вас хорошая гитара.

ОНА. Да, был такой мастер в Париже, русский, он оставил после себя двадцать одну гитару. И все. Двадцать одну.

ОН. Да, оставил после себя. Как-то странно звучит.

ОНА. Гитара Николаева. Некоторые понимают, что это такое.

ОН. Да, я услышал сразу.

ОНА. Я обратила внимание, как у вас загорелись глаза, когда я вынула гитару из футляра.

ОН. Да… Она звучит как арфа.

ОНА. Есть особый секрет.

ОН. Я подумал, что, конечно, гитара есть самый совершенный аккомпанемент для голоса. Голос… и струны.

ОНА. Да. Я рада, что вы поняли.

ОН. Это был незабываемый вечер.

ОНА. Я ищу мои песни везде. Даже здесь есть какие-то эмигранты, они от дедов-прадедов знают такие вещи!

ОН. Я очень рад, что услышал о вас в Нью-Хейвене от моей подруги.

ОНА. Да, меня здесь передают из рук в руки, как почтовую посылку.

ОН. Я знаю, что на отделении…. как это… этнографической музыки…

ОНА. У нас это называется фольклорная музыка.

ОН. Да, на отделении фольклорной музыки вы пели три раза.

ОНА. Да, за два дня три раза.

ОН. Они были в восторге.

ОНА. Они меня изучали, как под микроскопом. Они не знали моих песен.

ОН. Записывали вас?

ОНА. Записывали, теперь будут писать работы.

ОН. Вы разрешаете вас записывать?

ОНА. Я не обеднею. У меня песен на сто вечеров.

ОН. Но зачем, надо сначала выпустить записи на фирме… Я не знаю… Но я слышал, что это копирайт, они не имеют права…

ОНА. Пусть, пусть. Мне уже много лет, я могу не дождаться своей пластинки… Для этого надо чего-то добиваться, куда-то обращаться, что-то запрещать… У эмигрантов у всех есть мои записи. На родине тоже много. Как я могу запрещать?

ОН. Надо нанять адвоката.

ОНА. Чтобы он запрещал людям слушать у себя дома мои песни, да?

ОН. У вас нет адвоката? У вас нет агента?

ОНА. Нет. Да не нужен мне никто. Зачем. Я еду сейчас в Дартмут, потом в Техас, я как почтовая посылка, и все.

ОН. Да вас же никто здесь не знает!

ОНА. А зачем мне это? Чтобы набирались стадионы? Я мала для этого.

ОН. У вас большой голос.

ОНА. Вы это поняли? Спасибо. Я прячу мой голос. Гитара требует мелодии, сердца. Голос вредная вещь. От моего голоса люди съеживаются, нельзя.

ОН. Вы пели в опере?

ОНА. Да, как-то пела… Няню в «Евгении Онегине». Мне было двадцать лет, я училась в консерватории.

ОН. Я знаю «Евгения Онегина».

ОНА. Да, есть такая русская опера.

ОН. Нет, я знаю оперу наизусть.

ОНА. Я тоже. Кстати, я заметила, что у вас в доме на пианино стоят ноты.

ОН. Не обращайте внимания, пустяк.

ОНА. Ноты русских песен.

ОН. О, это не имеет значения.

ОНА. Я сразу поняла, почему именно вы меня пригласили.

ОН. Нет, я просто люблю русское пение. Моя бывшая жена была известная русская певица, рок-звезда.

ОНА. Я ее знаю?

ОН. Вы ее знаете.

ОНА. Я не спрашиваю ее имя.

ОН. Ее имя Ольга.

ОНА. Ольга? Ах вот оно что… Ольга. Она, я помню, исчезла еще раньше меня.

ОН. Ольга. Она переехала ко мне, я ее спас, на ней женился и вывез в Америку. Но это не имеет значения.

ОНА. Вы ее спасли?

ОН. Враги ее обвинили в неуплате налогов… Погубить хотели, она сказала. Может, не это было причиной. Со мной поговорили ее друзья.

ОНА. Быть женатым на рок-звезде – это что-то значит.

ОН. Ничего не значит. Я просто ее спас, вывез.

ОНА. Она вернулась в Россию?

ОН. Она живет сейчас в нескольких странах.

ОНА. Она здесь не пела?

ОН. Она хотела сменить профессию.

ОНА. Вот оно что… Вот оно что… У нее был хороший голос.

ОН. Был. Был. Потом что-то с ним случилось.

ОНА. Вы сами поете?

ОН. Не обращайте внимания. Я организовал русскую оперу на славистике, в моем прежнем университете. Где я был профессором.

ОНА. Я знаю про эту оперу. Слышала. А что, она существует?

ОН. Да. Но уже в таком… Другом составе, конечно. Другие студенты… Другой руководитель. Меня там на кафедре не оставили.

ОНА. Жалко.

ОН. А мне как жалко было! Как я любил их! Мы были один организм. Опера – это голос Бога.

ОНА. А вас на кафедре не оставили.

ОН. Ну, раз в семь лет происходит ротация… Думаю, кое-кто руку приложил к тому, чтобы меня там не было.

ОНА. Как жаль.

ОН. Одна из попечительского совета.

ОНА.У меня тоже есть люди, которые хотят, чтобы меня вообще не было. Они занимают такие маленькие посты. Они отвечали моему администратору, что я не формат. Поэтому мне закрыта дорога на радио и телевидение.

ОН. Нет, там была другая история.

ОНА. Может быть, зависть несостоявшихся. Ведь слава о вас, о вашей русской опере даже и до меня докатывалась. Вы ведь пели и сольные партии. У вас прекрасный, говорили, тенор. Профессор-тенор. Такое не прощается.

ОН. Нет, не это.

ОНА. Я видела ноты у вас на рояле. Не искушай. Я ведь пела этот дуэт с одним человеком. Мы выступали вместе, но концертов было мало, он понял, что со мной не заработаешь. А у него была семья. Мне много не надо, только чтобы иметь возможность выйти на сцену. А там уже все мои, хоть семнадцать человек.

ОН. У нас были большие залы. Мы объездили весь континент, и в Европе выступали. Но в Россию нас не приглашали.

ОНА. Да. У нас странное обстоятельство, русское – народные песни, оперы, церковная музыка – русским не интересно. Хоры исчезли, самодеятельные оперы тоже. Мы не любим петь свое. Татары да, грузины, армяне, все национальности, как соберутся, так поют. У них в деревнях многие живут.

ОН. Я далек от этих проблем. Сейчас опять приближаются выборы, уже на новой кафедре. Семь лет прошло. Я стал очень осторожен, сам себе аккомпанирую и в одиночестве пою.

ОНА. Спойте. (Поет: «Я люблю вас».) А вы никогда здесь не поете?

ОН. Я пою.

ОНА. Да, раскрытое пианино.

ОН. Не обращайте внимания.

ОНА. Я много вижу людей и знаю много случаев, когда люди скрывают свой голос.

ОН. О, это не страшно.

ОНА. А он из них рвется.

ОН. Это не так интересно.

ОНА. А что вы преподаете здесь?

ОН. Политологию Китая.

ОНА. А откуда у вас русский язык?

ОН. Бабушки-дедушки. Но мой язык не особенно хороший.

ОНА. Вы сохранили его, это важно.

ОН. Мой дедушка пел в Париже.

ОНА. Да?

ОН. В ресторане, в хоре балалаечников.

ОНА. Какие судьбы, какие судьбы…

ОН. А прабабушка, его мама, родилась в Китае.

ОНА. Китаянка?

ОН. Нет, русская тоже.

ОНА. Отсюда ваш китайский язык?

ОН. Нет, интерес к Китаю. Она не знала китайского.

ОНА. Вообще, политология Китая – это так сложно…

ОН. Ну…

ОНА. Я не спрашиваю.

ОН. Это профессия. Синология у нас процветает. Большая кафедра.

ОНА. Мне нравятся древние китайские волшебные романы. Лисы, оборотни, разрушенные храмы.

ОН. Да.

ОНА. Их музыку я не понимаю.

ОН. Современная музыка опирается на китайскую систему гармонии.

ОНА. Я не специалист.

Пауза.

Спасибо вам за вчерашний ужин в ресторане, очень милые люди.

ОН. Да, очень.

Пауза.

ОНА. Какие красивые места!

ОН. Новая Англия.

ОНА. Значит, у Ольги пропал голос?

ОН. Она здесь никогда не пела.

ОНА. Вообще никогда? И никто ее не приглашал?

ОН. Она здесь была никому не известна. Здесь совершенно другая культура.

ОНА. Что же, это правда.

ОН. Мы давно в разводе, но у нас прекрасные отношения. Пишем друг другу.

ОНА. Вот это хорошо. Я знаю, что здесь люди не делают трагедию из разводов. Разошлись, и все.

ОН. Да нет, это не очень сложно.

ОНА. А детей нет?

ОН. Слава Богу, что нет. Ой, это очень осложнило бы ситуацию.

ОНА. Да, да, я понимаю. Моя дочь уже взрослый человек, работает в штаб-квартире в Женеве, мы встречаемся с ней на Рождество.

ОН. В моем случае это было бы очень трудно.

ОНА. Я очень люблю моих внуков, но я их не ращу.

ОН. Я даже представить себе не могу.

ОНА. Я не завишу ни от кого в данном случае, и моя дочь тоже. Ее зовут, кстати, тоже Ольга.

ОН. Распространенное имя.

ОНА. Мое любимое имя, Оленька.

ОН. Посмотрите, какая каменная церковь.