С праздником! Валентинов день (сборник) Неволина Екатерина

Она скользнула подкрашенным глазом по бутылке водки на столе:

– Ой, спасибо, извините, не могу – корова моя ещё не доена, – и, кивнув Василию Игнатьевичу, убежала.

– Наша мама пришла, молочка принесла, – проблеял Денис, дурачась. – Знаю, знаю твой грешок, дядь Вась! Это же та невеста, которую ты прямо перед свадьбой кинул? Мужа её, дядю Петю Савушкина, помню. Помер, оказывается, я и не знал. Стала захаживать «по-соседски»?

Василий Игнатьевич покраснел: Клавдия жила в начале раскинувшейся почти на всё село улицы, где стояла автобусная остановка, он почти в конце.

– Может, пора исправить положение, а, дядь Вась? – прищурился племянник.

– Какое положение?

– Общее, вдовье.

Василий Игнатьевич молчал, и Денис пощёлкал пальцами перед его носом:

– Але, гараж! Дядь Вась, ты что, уснул?

– Нет.

Шутливо отпрянув, Денис замахал руками:

– Не смотри на меня, как волк на лису! Я же не говорю – сейчас женись! Позже, когда-нибудь зимой… весной… Не всё же бобылем ходить, а она к тебе неровно дышит, сразу видно. Хорошая женщина тётя Клава, и хозяйство у неё хорошее…

– Больше мне о ней не говори.

– Дядь Вась, ну что ты сердишься, я же тебе добра хочу!

– Не надо мне её добра. – Василий Игнатьевич сгрёб со стола пачку папирос, спички и ступил за порог, кое-как совладав с желанием хлопнуть ни в чём не повинной дверью.

Под утро, сидя перед большим озером с ружьём на изготовку, Василий Игнатьевич думал над словами племянника: «…она к тебе неровно дышит…» Вот уж напасть! Как сказать женщине – не приходи, ты мне не нравишься? Как сказать, что в слабой, увечной Аделе была сила, которой у Клавдии не было, нет и не будет? Светлая сила жены делала жизнь Василия Игнатьевича ярче в каждой минуте рядом с ней, поэтому вкус простой пресной лепешки, испечённой руками Адели, вспоминается ему желаннее шанежек и пирогов…

Чу! – в зудящей гнусом тишине послышалось зазывное кряканье манка. Василий Игнатьевич подобрался и мгновенно забыл обо всём, кроме охоты. Птицы нерешительно кружили в небе, раскрыв палевые с исподу крылья… начали спускаться… спустились! Ружьё бесшумно вздёрнулось, раздался выстрел… Чужой. Василий Игнатьевич увидел дымок из дула, высунутого в камышах с правой стороны озера, и двух крякв, покачивающихся в воде вверх белыми брюшками.

Оставив счастливца доставать упавших далеко птиц, опоздавший охотник тронулся дальше, на россыпь мелких озёр. Мысли возвращались к Аделе, к её светлому лицу у калитки, когда он уходил в лес надолго, – уходил с лёгким сердцем, храня в памяти её улыбку. Теперь Василия Игнатьевича никто не провожал, и пустота у калитки казалась ему потерей благословения на добытчицкую фортуну. К большому озеру он вернулся в полдень, но к костру не пошёл, как его ни кликали, только рукой махнул: сами обедайте, я не хочу…

Не могло быть так, но было: снова не повезло наследному промысловику. К ужину Денис наварил дома жаркого с картошкой, подал дядьке, как хозяину, лучшие куски утятины. Не заслужил, уныло подумал Василий Игнатьевич, приняв грудинку, одетую жёлтой от жира кожицей. Водку пить не стал. С неудовольствием посматривал на племянника, тот хлопал одну рюмку за другой не глядя и скоро принялся травить анекдоты. Вот чего не любил в нём старший родственник, так это неуёмного суесловия, срамящего фамилию.

– Встречаются на охоте два крокодила. Первый хвалится, что трёх негров съел. Спрашивает: «А ты?» Тот говорит: «Одного русского». – «Врешь! Ну-ка дыхни!»

Денис хохотал вместе с остальными, будто не сам рассказывал, виртуозно умудряясь совмещать балагурство и выпивку со щёлканьем семечек. Несколько пачек «Белочки» привёз с собой, надеясь покончить с курением, весь пол в кухне заплевал шелухой.

– Не наворожи «белочку», оставь пойло на завтра, – пошутил кто-то.

– Мне завтра машину вести, – напомнил Денис.

Значит, завтра к вечеру домой уедут, с виноватым облегчением понял Василий Игнатьевич. Работают люди, освободятся только в пятницу, к субботнему бдению в засадах у озёр.

Схватив за руку, племянник не дал подняться вслед за гостями, вышедшими на улицу покурить.

– Подожди, разговор есть… Что, дядь Вась, опять, как весной, не получается у тебя с дичью?

– Ну. И что?

– Не думал почему? Может, зрение забарахлило?

– Нормальное у меня зрение.

– Ружьё?

– Оба ружья на мишенях проверял. Тоже всё хорошо.

– Тогда почему?

– Заладил – почему, почему, – рассердился Василий Игнатьевич. – Причин не ищи! Во мне самом причина, какой-то заряд в организме, наверно, пропал.

– Слушай, дядь Вась, – замялся Денис, – я, кажется, догадываюсь, в чём тут дело. Ты… это… не старик же… Балуешься с ним хоть иногда?

– Некогда, ни до чего руки не доходят, – пробормотал Василий Игнатьевич и страшно смутился, когда сообразил, что сказал. Обормот так и грохнул. Отсмеявшись, вытер рукавом слёзы:

– Дядь Вась, ты знаешь, что такое «Виагра»?

– Знаю, в телевизоре видел, – буркнул тот.

Племянник уточнил:

– Я не об ансамбле «ВИА гра» говорю. Я о средстве…

– Знаю! – закричал Василий Игнатьевич, встал и вышел. Он эту рекламу с клипом, где бравенькие старички сально подмигивали, кладя на язык голубые таблетки, терпеть не мог.

На следующий день промахи продолжились. Пронеслась мысль о Клавдии… не она ли сглазила? В досаде от дрянной мысли Василий Игнатьевич стукнул палкой об угли костра, пепел – тучей, еле откашлялся.

– Мне доли не надо, – сказал, когда охотники по неписаным правилам делили к отъезду трофеи по числу добытчиков. – Я человек вольный, времени полно, успею набить.

– Дядь Вась, ты серьёзно о нашем разговоре подумай, – шепнул Денис. – Нет-нет, я не о тёте Клаве! Я о «Виагре». Конкретное снадобье, чес-слово, сам знаю. Так взбодрит, что все утки будут твои. – И хохотнул: – К женщинам тоже, вот увидишь, охота придёт!

…Уехали. Василий Игнатьевич подождал три часа, пока ребята добирались до города, – суеверие, конечно, но чем чёрт не шутит, – и только тогда вымел из дому налузганную племянником шелуху.

Промчалась половина бесплодной недели. Тропы и ноги исхожены, начала побаливать поясница. Разогнув утром спину на старом Денискином турнике, Василий Игнатьевич упрямо шагал к озёрам. Между множеством необъяснимых промахов взял, наконец, двух чирков, подстреленных как будто случайно. Пряча глаза, отдал их Клавдии, радостно представшей вечерком на пороге с традиционной уже крынкой молока и пирожками. Женщина, наверное, подумала, что поскупился на крупных уток.

– Прости, Клавдия, ты бы… не приходила, – осмелился сказать.

– Почему?

– Люди могут подумать всякое.

– А и пусть думают! – Она игриво махнула на него концом шали.

Ну что станешь делать с непонятливой?.. Василий Игнатьевич устало вздохнул:

– Не готов я к другой жизни, Клавдия.

– Ладно, – посерьёзнела женщина, – буду ждать, пока станешь готов, – забрала чистые крынки и ушла, погладив по небритой щеке.

«Лучше бы ударила и никогда б сюда больше не шастала», – тоскливо подумал Василий Игнатьевич, пугаясь невольного обещания. Одновременно радовался, что на неопределённое время удалось отсрочить активные претензии Клавдии к его одиночеству. Посидел в кухне, куря в печь, нашарил в углу за шкафом початую бутылку водки и от расстройства всю выпил. Ночью спал плохо, мучили обрывочные сны. То приснился африканский охотник с луком и колчаном стрел у набедренной повязки, крикнул: «Ну-ка, дыхни!», то хор ликующих стариков, глумливо подмигивая и вертя бедрами, пел песню ансамбля «ВИА гра»: «Ху-у, анатомия, биология!»

Измаянный похмельем, Василий Игнатьевич выхлебал ковш огуречного рассола из кадушки и побрёл-таки на рассвете к большому озеру. Озеро было на диво безлюдно – ни местных мужиков в скрадках, ни городских машин поблизости. Наведя бинокль, Василий Игнатьевич ахнул: в озёрном изгибе за полуостровом, поросшим хилым осинником, недалеко от берега плавала стая гусей! Дюжину насчитал… чёртову. А-а, надоели эти глупые суеверия! Насколько мог бесшумно и резво побежал Василий Игнатьевич к гусиному берегу за стеной камыша. Отдышавшись, с великими предосторожностями вполз в заросли и медленно раздвинул шуршащие стебли.

Красивые, солидные птицы скользили по серой с взблесками глади несуетливо, легко и, при всей раскормленности, изящно. Сбить бы половину… Цель была не просто мишенью, цель бежала вперёд, превращаясь в мечту, как у охотника-первогодка, ощущалась всем телом, будто полный дичи, оттянувший плечи рюкзак. Ба-бах-хх!!! Выстрел прогремел длинный, с шипящим отголоском водяного эха…

Слух у Тихонького был острый под стать зрению и уловил визжащие, щёлкающие звуки рикошета по стволам осинок на другом берегу. Перепуганные гуси захлопали крыльями, загоготали, выгнав на берег волну. Удивлённое оплошкой стрелка, эхо держало звуки долго, словно перекатывая их из ладони в ладонь. Стрелок неторопливо поднялся с колен, держа ружьё на весу. Махнув рукой растаявшему в небе птичьему клину, Василий Игнатьевич вздохнул:

– Счастливого вам пути.

Потом он стоял, ничего не видя, и слепо оглаживал цевьё. В стволах по-прежнему ровно горел чистый стальной огонь, дальнобойное ружьё не было виновато в человеческом поражении. Странные перемены происходили в самом Василии Игнатьевиче. Не думал он, не гадал, что когда-нибудь закатится его промысловая звезда, а вот, поди ж ты, погасла.

Два дня после неудачи с гусями провалялся он на диване у телевизора. В пятницу сказал прибывшим ребятам – никуда не пойду, поясница болит. Спина действительно разболелась от непривычки долгого лежания. Денис снова курил, но бросил пить и меньше стал балагурить. Спохватился, уезжая:

– Ах да, дядь Вась, чуть не забыл! Твой бредень так понравился другу заказчика, тоже коллекционеру, что он попросил тебя связать ряж, если сможешь.

– Из волоса?

– Из него.

– Где он их столько берёт?

– Кто его знает…

– Опять на стену повесит?

– Да, и заплатит хорошо.

– Мне без разницы, всё равно делать нечего. Лишь бы не браконьерствовал…

Тропы в лесу потемнели из-за сыпанувшей по деревьям желтизны. Листья плавали в лужах, задрав шейки черенков, как крохотные пёстрые уточки. Василий Игнатьевич заквасил бочонок капусты и сел вязать перед телевизором трёхстенную сеть: Денис привёз огромный мешок конского волоса.

За первым снегопадом на землю начала опускаться зима. Улетели последние, запоздавшие утиные стаи, снег за окном потерял пушистость и захрустел на тропах. Работа двигалась споро, уже в конце ноября Василий Игнатьевич связал путанку. Денис снова передал от покупателя немыслимую сумму и, прежде чем вязальщик вскинулся с отказом от лишних денег, поднял вверх ладонь:

– Тот, кто бредень заказывал, знаешь, что мне сказал? Он сказал – таких умельцев, как ваш дядя, наверное, больше нигде нет. В общем, полный тебе респект. Единственный, сказал, живой мастер сохранился, и надо беречь его как зеницу ока, потому что его сети – бесценный в своём роде экспонат. Гордись, дядь Вася, и бери деньги без разговоров.

– Ну… я рад, – смутился Василий Игнатьевич. Не распечатывая, сунул пачку в верхний ящик комода.

– Дров купи машины две, – посоветовал Денис. – Холодина у тебя.

В доме было прохладно, несмотря на утрамбованные завалинки и добросовестно проконопаченные стены. Дрова Василий Игнатьевич берёг. Ходили упорные слухи, что за проведение газа придётся платить, а ещё котел покупать. Трубы, батареи, плиту.

– Сосед собрался отказаться от газа, денег нет, а теперь я сам не беспокоюсь и ему в долг дам. Может, ещё кому-нибудь потребуется одолжить.

– Думаешь, вернут?

– Конечно, – обиделся за соседей Василий Игнатьевич. – Года за полтора-два обязательно вернут.

Конского волоса осталось порядочно.

– На вторую сеть хватит, даже больше, – взвесил мешок Денис. – Сделаешь на продажу жаберку, а? Выставлю на аукцион, кто больше даст!

– Хорошо, – согласился Василий Игнатьевич, – а то без работы телевизор скучно смотреть.

…Чего и кого он только не насмотрелся по телевизору, пока связывал сеточные узлы! Развелось по миру нацистов и сатанистов. Гомосексуалы затевали по Европе парады. Старухи-актрисы выходили замуж за молокососов и наоборот, старики женились на девчонках, годящихся им во внучки. От стыдного домысла, что старики пользуются «Виагрой», лицо Василия Игнатьевича наливалось брусничной краской. Он переключал программу на какой-нибудь детектив, но, отвлекаясь в рекламные минуты, размышлял: а если в самом деле из-за возрастных изменений в «анатомии-биологии» человека происходят процессы, таинственным образом влияющие на везение? В частности, на охотничью удачу?..

Перед Новым годом Денис приехал за готовой сетью и молча положил деньги в комод.

– Так её же ещё не купили, – запротестовал Василий Игнатьевич.

– Купили. Как узнали, что ты жаберку вяжешь, чуть не передрались мои коллекционеры. Первый, с бреднем, больше денег дал.

– Давай другому тоже свяжу.

– Неизвестно, когда сырьё пришлют, не спеши. Может, с нами Новый год встретишь? Походишь по магазинам. Диван тебе пора сменить, в этом пружины скоро выскочат, и газовую плиту присмотрим.

Василий Игнатьевич мотнул головой:

– Не, печку топить некому, картошка помёрзнет.

Спрашивать о Кате с Володькой было неудобно – племянник не упоминал о них в разговорах, а с Инной до сих пор не удосужился познакомить.

Курантов в Новый год Василий Игнатьевич не дождался – утомился рубить купленные накануне дрова, прилёг отдохнуть и проспал. Под утро привиделась Аделя, села на краешек изголовья. Погладила по плечу, аж дыханье зашлось. «Холодно, Вася?» – «Да, – признался он. – Дров купил, в доме жарко, но всё равно без тебя холодно». – «А ты один не оставайся, я же просила», – улыбнулась Аделя нежно, как умела только она.

Прошли полтора скучнейших месяца, и однажды у школы Василия Игнатьевича окликнула директриса Лидия Викторовна, которую помнил озорной первоклашкой, учась в шестом. Лидия Викторовна спросила, нашёл ли он новую работу.

– Откуда, – развёл руками Василий Игнатьевич.

– Сторожем к нам в школу пойдёте?

– Пойду, – сдержанно кивнул он, стараясь скрыть охватившую его радость.

– Правда, зарплата небольшая…

– Хоть пенсия у меня скоро, прибавка не помешает, и сидеть дома надоело.

– Только нам нужно знать, что вы здоровы.

– Здоров! – подтвердил он. – Даже простываю редко.

– Верю, – засмеялась Лидия Викторовна. – Но по правилам необходим медосмотр в городе. Деньги на медсправку есть?

– Есть.

– Как можно скорее пройдите, пожалуйста, сменный сторож третий день сидит.

– Завтра и поеду.

Лёгкий, весёлый после баньки шагал будущий работник школы на автобусную остановку. Выхлестал из себя вчера зимнюю скуку берёзовым веником, попарился всласть – дров теперь можно было не жалеть. Договорился с соседом о топке печи, позвонил Денису. Переночует у него, а утречком на медосмотр.

Возле дома Клавдии Василий Игнатьевич прибавил шагу, с опаской поглядывая на окна, и тотчас попался на глаза подружкам, вышедшим с сумками за калитку. Пришлось разговаривать, объяснять, зачем понадобилось в город. Томно вздохнув, Клавдия вдруг сказала:

– С Днём влюблённых тебя, Вася.

– С каким-каким днём? – не понял Василий Игнатьевич.

– Ты, Тихонький, совсем одичал на своей околице, – захихикала Зоя, прикрыв рот варежкой, – сегодня же День святого Валентина! Все празднуют, вот и мы в магазин за «беленькой» пошли. Жаль, что уезжаешь, а то бы вместе вспомнили молодость.

– Не наш праздник, чего справлять, – нахмурился он. Сильно не понравилось Василию Игнатьевичу, что Клавдия, не стесняясь ни Зои, ни людей на остановке, подошла впритык и принялась смахивать невидимые пушинки с его куртки. На лице женщины отчётливо проявилось частнособственническое выражение. С таким выражением смотрят на то, что давно и бесповоротно принадлежит данному лицу.

– Долго собираешься неприкаянным ходить? – жарко шепнула Клавдия, но тут, к счастью, показался автобус, народ ринулся занимать места, и Василий Игнатьевич избежал ответа по уважительной причине. Да и как ответить? Вопрос был очень трудным и в то же время пустопорожним. Клавдия с таким же успехом могла спросить, куда девалась молодость, и потребовать её возвращения. В город Василий Игнатьевич ехал с испорченным настроением, испытывая противное чувство нескончаемого долга, отдать который был не в состоянии.

Денис встретил на машине. Чем-то озабоченный, рассеянно принял пакет с нехитрыми деревенскими гостинцами (солёные огурцы, черносмородиновое варенье), выплюнул жевательную резинку в урну и, усадив гостя в салон, затараторил:

– Дядь Вась, я тебя домой подброшу, с Инной посидишь-поболтаешь, ладно? Я предупредил о твоём приезде, но сам не скоро освобожусь, извини. Сегодня праздник всех влюблённых, а у меня магазин подарков, покупатель с руками товар рвёт! Ещё нужно в продуктовый смотаться, ничего не успеваю, дядь Вась, гонка как у раба на галерах!

«Лендкрузер» резко развернулся от автовокзала на городскую дорогу и помчался так, будто племянника преследовала полиция. Василий Игнатьевич не был любителем быстрой езды, но «сидеть-болтать» до вечера с незнакомой Инной ему хотелось ещё меньше.

– Давай-ка я лучше с тобой.

Денис всплеснул ладонями над рулём, обтянутым овечьим мехом.

– Ну, тогда позвоню Инне, чтоб тебя не ждала. Где-то в шесть домой нарисуемся, а после восьми тебе одному придётся у нас посидеть, ничего? До одиннадцати. Просто день сегодня, ещё раз извини, немножко неподходящий, ты о празднике, вообще, в курсе? Он не официальный, но очень популярный у молодёжи, у сувенирных фабрик и соответственно у меня. Прибыль больше, чем под Рождество! Сейчас, погоди, в цветочный магазин быстренько заскочу, я ведь тоже этого праздника жертва, хотя не молодёжь: обязан преподнести любимой девушке букет цветов, позажигать с ней на романтическом ужине с танцами и сделать сюрприз в виде симпатичного колечка с «валентинкой». А так как у меня ещё четыре девушки… – Уловив в зеркале заднего обзора озадаченный взгляд Василия Игнатьевича, племянник расхохотался. – …четыре продавщицы, то по традиции я и своим работницам должен презентовать цветы с валентинками-премиями. Заодно проверю реализацию товара. Девушки обычно сменяются, но в авральные дни все работают. Красотки, увидишь! Да, старшую ты должен помнить, на рыбалку с нами ездила, вы вдвоём ещё щуку здоровенную поймали.

– Помню, – сказал Василий Игнатьевич и почувствовал, как странно ворохнулось сердце.

– Люба работала медсестрой, в буквальном смысле вкалывала без проходных, но деньги всё равно получала смешные, а детей – трое! Вот Катя и попросила за подругу, знает, что я не скупердяй и не эксплуатирую подчинённых до изнеможения. Девушки, правда, с десяти утра и до закрытия на ногах, зато через сутки. Люба второй год у меня.

– Приезжала вроде с одним ребёнком…

– Тривиальная история: сестра пила, тупо допилась и оставила двойняшек. Все четверо мальчишек ровесники.

– Четверо?..

– С моим Володькой. В одной школе учатся. Ты, дядь Вась, не думай, что бы между мной и его матерью ни случилось, Володька для меня – человек намбер уан. В кино с ним хожу, в зоопарк, куда захочет, иногда вместе с Любиной «тройней».

– Привозил бы в деревню. Пацанам в деревне хорошо…

Денис вырулил влево, обогнал два автомобиля и втиснул джип в ряд машин. После некоторого молчания тяжко завздыхал, что обычно предшествовало откровению, редкому при всей разговорчивости.

– Не говорил я тебе, дядь Вась… это не я Катю бросил. Это она к другому ушла. Другой – художник, не бизнесмен. Ну, может, к лучшему. Жену мою всегда к чему-то новому тянуло, она же не Люба. Вот Любови точно не до любви, – скаламбурил он, – то есть не до личной жизни с её сорванцами.

– Мужик-то Любин… где? – решился спросить Василий Игнатьевич.

– Не знаю, давно одна, – равнодушно пожал плечом Денис. – А так мы с Катей ничего, общаемся. Опять заставляет меня сигареты бросить, иначе грозит прекратить свидания с сыном. Дурной пример, видите ли, подаю во время тотальной борьбы с курением. Я специальный пластырь на руку прилепил – ноль помощи, от семечек зубы ноют, и жвачки надоели. Попкорн, что ли, купить?

– Растолстеешь с попкорна.

– Пускай, Инне будет испытание. Если любит – и от толстого не уйдёт.

Денис притормозил у цветочного ларька и через десять минут распахнул дверь машины, обнимая пышный ворох роз. Бережно сложив букеты на переднее сиденье, побежал к соседнему киоску за воздушной кукурузой.

Возле гигантского здания, сверкающего каскадным обилием голубого стекла, племянник посигналил перед вип-стоянкой, и шлагбаум услужливо поднялся.

– Это твой магазин?! – ошалел Василий Игнатьевич.

– Было бы круто! – засмеялся Денис. – Увы, я тут всего-то седьмую часть нижнего этажа арендую, но могу похвастать, что мой бутик – лучший в городе из ему подобных.

Багетные бордюры окаймляли окна и арки фойе, колонны были декорированы тем же багетом и зеркалами. Проходя мимо, Василий Игнатьевич пригладил волосы, выпрямился с достоинством и впервые за многие годы со смущённой усмешкой подумал о себе: а что, справный мужик.

Витрина совсем не маленького Денисова магазина «Весна подарков» манила взгляды огненным разнообразием всевозможных сердец, аж в глазах зарябило от красного цвета и всех его полутонов, как на демонстрации в Международный день трудящихся. Сердца-подушечки, сердца-открытки, светильники в форме сердца и воздушные шарики, плюшевые игрушки с сердцами в лапах, духи, куклы, россыпи брелоков и украшений, чайные пары, пепельницы, рамки для фото… А сколько людей! Продавщицы – ни дать ни взять сошедшие с подиума манекенщицы в бело-розовых платьях – с приветливой непринуждённостью беседовали с покупателями, словно с хорошими знакомыми или даже родственниками.

Сквозь пёструю взвесь голосов и шарканье ног из глубины нарядного зала донёсся смех Любы, и Василий Игнатьевич, как заворожённый, пошёл на эти воздушные со звонцами, волнисто-яблочные звуки. Она стояла вполоборота у стеллажа с подарками, что-то объясняя двум подросткам. Подстриженные белокурые волосы вились надо лбом, красивое молодое лицо выглядело усталым, но не изменилось, – по крайней мере так показалось Василию Тихонькому, сразу ощутившему на плечах бремя собственных лет. Бесшумно отступив за стеллаж, он прокрался под его прикрытием ближе к Любе и присел в зарослях вещей, как в скрадке. Пальцы безотчётно перебирали коробочки с ароматическими травами, аксессуары для ванной, а весь Василий Игнатьевич превратился в слух. Подростки удалились, и к Любе подошёл Денис.

– Любви все возрасты попкорны! Это тебе, Любовь.

– Ой, спасибо, какие чудесные! А ты с семечек на кукурузу перешёл? – снова засмеялась она, и послышался хрусткий шелест целлофана. Цветы подарил, понял Василий Игнатьевич.

– Народу – тьма, а врут, что кризис.

– Будет хороший доход.

– Хорошо покупают бельё «Ай лав ю»?

– Пять комплектов продали.

– А «Любовь» как продается? – проворковал Денис. – В смысле, кукла.

Черти в омуте Василия Игнатьевича чуть не взбрыкнули. Представив хулиганскую ухмылку племянника, едва удержался, чтобы не высунуть руку между полками для доброго тумака. Купить любовь, продать любовь… Торгаш!

– Нынешний хит – грелка-сердце, – суховато ответила Люба.

– Я бы тоже не прочь погреться о горячее сердце в холод, – произнёс Денис немного нечленораздельно, шурша пакетом. Наверное, закинул в рот горсть кукурузного средства против курения. Дальше они опять заговорили о неинтересных бухгалтерских вещах и вдруг:

– …на медосмотр… в школу сторожем взяли.

– Он здесь?.. Где он?!

Согнувшись за стеллажом, Василий Игнатьевич летящими прыжками, как всполошённый заяц, рванулся к выходу из блестящего красочного мира и опомнился только на уличной лестнице.

Денис вскоре вышел, приобнял за плечо:

– Чего сбежал-то, дядь Вась?

Василий Игнатьевич и себе не мог объяснить, почему так поступил, а Денису тем более и, багровея, пробормотал:

– Душно там… замутило.

Вкусно и быстро пообедали у киоска шаурмой в лаваше.

– Ты езжай, куда тебе надо, я по городу поброжу, – остановил Василий Игнатьевич двинувшегося к машине Дениса.

– Хорошо, – разрешил Денис, – часы есть?

– На руке, – показал Василий Игнатьевич.

– Без пятнадцати шесть будь, пожалуйста, напротив этого киоска. Видишь, через дорогу кирпичная аптека стоит? Вон там будь, заезд как раз удобный. Запомни: аптека, улица, киоск!

– Сам на трамвае приеду.

– Не вздумай, по новому адресу не найдёшь. Прихвачу тебя ровно без пятнадцати шесть у аптеки. «Виагру» на весеннюю охоту не забудь купить, – хохотнул насмешник, – и далеко не ходи, дядь Вась, заблудишься!

…В деревне Василий Игнатьевич знал «в лицо» каждое дерево у троп, и каждое дерево на пути могло подсказать, сколько он километров прошёл, а в городе впрямь легко заблудиться. Но не здесь, где голубым маяком сияет громада торгового центра, и вся жизнь будто вращается вокруг него. Стремительная, нервная, шумная, несётся городская жизнь в разные стороны по дну каменистых ущелий ручьями гудящего транспорта, человеческих потоков, влечёт людей в вёрткие стеклянные двери, как рыбные стаи в ряжи. Горячие запахи из открытых ларьков с шаурмой и шашлыком мешаются с бензиновыми парами, их разносит по переулкам февральский ветер; серое небо соткано из многотысячного дыхания, дыма и чада. Василию Игнатьевичу не хватало здесь просторного неба деревни, вольготного лесного воздуха – духа, широты его, глубины. Шагал наобум, присматриваясь к заманчивым вывескам и растяжкам, – все они зазывали куда-то, предлагали что-то и сливались в один мельтешащий базарный ряд. Качнув пятипалыми рогами, проскакал по верхам лось на фоне тайги, скрылся из глаз… Погоди-ка, застопорил себя Василий Игнатьевич и вернулся к вовсе не скачущему лосю – тот мирно стоял в рисованных кустах над дверью магазина «Охота & рыбалка».

Охотник & рыбак ходил по спортивно-промысловым секциям, восхищённо разглядывая выставочные вещи, и всякая казалась ему необходимой. Взять, что ли, сейчас пяток пластиковых уток? Нет, не в чем нести… или рюкзак купить? Давно пора сменить латаный старый…

За спиной продавец нахваливал кому-то ружьё:

– Практически классическая модель, но не хуже «помповика» подобного класса, а главное – дешевле.

Василий Игнатьевич обернулся посмотреть, что там за универсальное ружьё… и застыл. За продавцом по стене, крашенной мутновато и сине, как вечерняя озёрная водица, с резвящимися стайками краснопёрок… прозрачными дымчатыми волнами струился волосяной бредень! Никакой ошибки – это была его, Василия Игнатьевича, работа и песня, его долгие зимние вечера наедине с бубнящим телевизором… Его руки помнили науку деда Володара и собственное постижение древнего ремесла вязальщиков, помнили эти нежные узелки, вывязанные крючком Адели с думами о ней, хранимыми на донце самой солнечной памяти.

– Бреднем любуетесь? – переключился продавец на нового возможного покупателя.

– Он продаётся? – проговорил Василий Игнатьевич охрипшим почему-то голосом.

– Нет, эта самовязка коллекционная, мы её сами купили… Впрочем, если вы человек состоятельный, есть ей цена, – просквозив небрежным взглядом по шапке и куртке посетителя, продавец повернул лицевой стороной нацепленный сбоку квадратик ценника.

Цена была большая. Очень. Ещё в позапрошлом году Василий Игнатьевич удивился бы – запредельная цена. Но втрое больше заплатил ему за это изделие заказчик, пожелавший остаться неизвестным…

Продавец снисходительно сообщил:

– У нас недавно приблизительно за столько же приобрели одностенку и ряж, тоже из конского волоса. Но пользоваться ими владельцы, скорее всего, не будут. Редкость музейного уровня, а мастер вообще уникум. Сомнительно, что где-то ещё сохранилось старинное искусство вязания таких сетей.

– Кто ж этот мастер?

– Посредник сказал, что вяжет их его дядя. Без работы, говорит, в деревне остался, вот и начал вязать от скуки. Ну, и деньги, конечно, а нам – реклама.

– Где, интересно, он столько волос-то берёт?

– С какого-то питерского конного завода вроде бы присылают.

Ошеломлённый нечаянным открытием Денисова лукавства, брёл мастер-уникум по краю тротуара в стороне от быстроногих толп и не замечал, что подметает полой куртки фары припаркованных машин. С питерского конного завода, значит, хм-м… То-то волос был чистый, мытый, свёрнутый отдельными прядками… Василий Игнатьевич думал о шалопае, который заплатил ему огромную сумму из своего кармана. Ломал голову, как сказать обманщику, что он разоблачён, и прикидывал, у кого в своей деревне и соседних можно купить волосяное сырьё. Хорошо было бы навязать на сторожевой работе снастей, сдать их в охотничье-рыбачий магазин без «посредника» и возвратить этому «посреднику» деньги, переплаченные сверх настоящей цены. Забыв о принятом перед собой обещании никого не осуждать, Василий Игнатьевич ругал племянника: «Эх, Дениска, Дениска, «Виагра» ты стоеросовая», – и не находил других слов.

До назначенного времени остался целый час. Скоро тот, кто отвечает за уличный рубильник, зажжёт фонари, и жёлтый электрический свет создаст иллюзию тепла. Пальцы студёного ветра забирались под приподнятый воротник, дёргали мёрзнущие уши. Не дождавшись сочувствия фонарей, продрогший Василий Игнатьевич зашёл погреться в аптеку. В кутерьме людей и вихрей она оказалась оазисом тёплого спокойствия. Вспомнив, что хотел купить тонкий резиновый жгут, всегда нужный в хозяйстве, Василий Игнатьевич склонился над стеклянным прилавком. Под стеклом были расставлены упаковки с лекарствами и отдельно – бело-синяя коробочка с наименованием «Виагра».

– Препарат выдаётся по рецепту, – сказала аптекарша, корпулентная дама в накрахмаленном до блеска колпаке.

Погружаясь в жгучий стыд, Василий Игнатьевич вобрал голову в плечи и повернулся было к двери, но дама вдруг заговорщицки прошептала:

– Мужчина! Возьмите.

– Спасибо. – Он покорно взял высунутую в окошко картонную пачку и отсчитал деньги, которых ему полтора месяца хватало бы на хлеб. Стеснительным людям всегда трудно отказаться от ловко предложенной покупки.

– На здоровье. – Аптекарша кивнула с доброжелательным значением.

Фонари отодвинули сгущённый сумрак. По городу шли и шли юные люди, озарённые улыбками и сердцами, парящими на нитках. Людям было тепло. Несмотря на вьюжный ветер, они ели мороженое и смеялись. Василий Игнатьевич быстро выкинул коробочку с «Виагрой» в урну, взглянул на часы и побежал к торговому центру.

Долго-долго стоял он на нижней ступени лестницы. Покупатели так и сновали за голубым стеклом первого этажа. Хороший навар будет у Дениса. Продавщиц не было видно, лишь раз мельком Василий Игнатьевич видел чью-то фигуру в бело-розовой форме. Может, и не Любу. Он всё равно слышал её смех. Любин смех звучал в его ушах и продолжал неоконченную улыбку Адели.

А ещё откуда-то издалека, наверное, из парка доносилась прерывистая дробь дятла. В феврале дятлы всегда сильнее стучат. «Зовут весну», – говорил дед Володар. В марте прилетят вороны, в апреле – орлы, за ними – гуси. Лебеди и утки…

Василий Игнатьевич очнулся: в нагрудном кармане зазвенел телефон.

– Ты где гуляешь?! – закричал в телефоне Денис. – Я у аптеки десять минут торчу!

И вдруг что-то случилось. В голове у Василия Игнатьевича произошла какая-то встряска, какой-то маленький взрыв, и в уши ворвался лихой свист февральского ветра. Дышать сразу стало легко.

– Погоди, Денис, – заторопился Василий Игнатьевич, – я тут… понимаешь, к одному человеку иду, мне очень надо важную вещь ему сказать. Не жди меня, потом сам на такси приеду, – и отключил телефон.

Он пошёл. Взошёл по ступеням с чувством, что безрассудный порыв ни при чём, что своё действие он давно и основательно продумал, – это же хорошо, когда человек может греть кого-то и греться сам, чтоб никому не было холодно. И пусть женщины в деревне осуждают малахольного Тихонького, сколько их душе угодно. Кто они ему такие?..