Ушедший мир Лихэйн Деннис

– Ты ведь говоришь по-испански. Какая тебе разница?

– Мне надоело говорить по-испански.

Немного прошагали молча, мягкая тропа все время шла под уклон. Впереди, на самом высоком холме, стояла мельница для переработки сахарного тростника, взиравшая на эти десять тысяч гектаров, как суровая мамаша. На следующем высоком холме – дома управляющих – виллы в стиле колониальной эпохи с верандами вокруг второго этажа. Надзиратели за работниками жили в домах поменьше, стоявших чуть ниже по склону, и эти дома были рассчитаны на шесть-восемь человек. По периметру поля рассыпались крытые жестью домики рабочих. В основном с глинобитным полом, в некоторых был водопровод, но в большинстве – нет. На задворках каждого пятого домика торчал сортир.

Дион кашлянул, прочищая горло.

– Ну, допустим, мне повезет, я смогу обогнуть Ямайку, а что потом? Что я буду делать после?

– Исчезнешь.

– Как я смогу исчезнуть без денег?

– У тебя два куска. Два куска, заработанные кровью и потом.

– Не так уж много, когда ты в бегах.

– Знаешь что? Это не моя проблема, Ди.

– А мне кажется, что твоя.

– Это еще почему?

– Если у меня не будет денег, мне придется высовываться. И еще я сделаюсь отчаяннее. Вероятно, буду больше склонен к необдуманным поступкам. К тому же Ямайка! Сколько дел мы там провернули в двадцатых, да и в тридцатых? Тебе не кажется, что там меня рано или поздно узнают?

– Возможно. Надо было думать…

– Нет, погоди. Это ты должен был об этом думать! Тот Джо, которого я знал, положил бы мне в чемодан несколько пачек денег и с десяток паспортов. Он нашел бы людей, которые перекрасили бы меня, возможно, приклеили фальшивую бороду, и все такое.

– У Джо-Которого-Ты-Знал не было на это времени. Джо-Которого-Ты-Знал придумал, как вывезти тебя отсюда живым.

– Джо, которого я знал, придумал бы, как переправить мне капитал на Исла-де-Пинто.

– Исла-де-Пинос.

– Глупое название.

– Испанское.

– Я знаю, что испанское. Но считаю, что оно дурацкое. Понял? Дурацкое.

– Что такого дурацкого в Сосновом острове?

Дион несколько раз мотнул головой и ничего не ответил.

Через ряд тростника что-то прошуршало. Наверняка собака, выслеживающая добычу. Они постоянно охотились на плантации и носились вдоль рядов – коричневые терьеры с блестящими темными глазками, которые убивали крыс острыми как бритва зубами. Иногда собаки сбивались в стаи и нападали на работников, если от тех пахло крысами. Одна пятнистая сучка по кличке Луз была настоящей легендой – за один день истребила двести тридцать семь грызунов, – ее целый месяц за это пускали ночевать в Маленький Домик.

Поля охраняли вооруженные люди, вроде бы защищая от воров, но на самом деле карауля работников, чтобы те, у кого были долги, не разбежались. А долги были у всех. «Это не ферма, – подумал Джо еще в первый раз, когда они с Эстебаном осматривали поля, – это тюрьма. Я прикупил акции тюрьмы». Потому Джо и не боялся охраны – охрана боялась его.

– Я выучил испанский, – продолжал Дион, – на два года раньше тебя. Помнишь, я говорил тебе, что это единственный способ выжить в Айборе? Ты еще ответил: «Это же Америка. Я хочу говорить на своем собственном паршивом языке».

Джо никогда такого не говорил, но все равно кивнул, когда Дион оглянулся на него через плечо. Он снова услышал собаку справа от них, она задела боком тростник.

– Тогда, в двадцать девятом, я был твоим наставником. Помнишь? Ты только что сошел с бостонского поезда, белый как мел, остриженный по тюремной моде. Если бы не я тогда, ты бы собственную задницу не смог найти.

Джо наблюдал, как Дион глядит поверх высокого тростника на голубое небо с оранжевыми разводами. То было странное смешение красок: дневная синева изо всех сил старалась удержать позиции, в то время как оранжевый вечер выдвигался маршем из кровавых сумерек.

– Эти краски лишены какого-либо смысла. Их тут слишком много. И в Тампе то же самое. Что у нас было в Бостоне? У нас там был синий, серый был, желтый, когда всходило солнце. Деревья были зеленые. Трава была зеленая и не вымахивала на чертовы десять футов. Все имело смысл.

– Да. – Джо подозревал, что Диону необходимо слышать его голос.

До желтого домика оставалось около четверти мили, пять минут ходьбы по сухой дороге. Но по влажной земле уже десять минут.

– Он построил его для дочери, так, кажется?

– Так говорят.

– Как ее звали?

– Не знаю.

– Как это ты не знаешь?

– Да запросто – не знаю, и все.

– И никогда не слышал?

– Наверное, слышал. Не помню. Наверное, слышал, когда мы купили ферму и нам впервые рассказали эту историю. Его звали Карлос, предыдущего владельца. Но вот дочь? Да на кой черт мне знать ее имя?

– Знаешь, это даже как-то неправильно. – Он обвел рукой поля и холмы. – Она жила здесь. Играла, бегала, пила воду, ела. – Он пожал плечами. – У нее должно было быть имя. – Он снова посмотрел через плечо на Джо. – Что с ней сталось потом? Это-то ты знаешь?

– Она выросла.

Дион снова отвернулся от него.

– Ну, это-то несомненно. Но что с ней сталось? Она до сих пор жива? Или купила билет на «Лузитанию»?[24] Что?

Джо вынул револьвер из кармана, опустил руку, прижав к правому бедру. В левой он по-прежнему нес чемодан Диона, ручка из слоновой кости сделалась скользкой от пота. В кино, когда Кэгни или Эдвард Г. Робинсон стреляли в человека, жертва гримасничала, после чего элегантно перегибалась пополам и умирала. Даже когда стреляли в живот – а Джо знал, что такая рана заставляет человека хватать воздух скрюченными пальцами, лягать землю, визжать, призывая на помощь маму, папу и Господа. Но уж точно не умирать в тот же миг.

– Я ничего не знаю о ее жизни, – сказал Джо. – Не знаю, жива она или нет, не знаю, сколько ей лет. Знаю только, что она уехала с острова.

Желтый дом приближался.

– А ты?

– Что?

– Не собираешься уехать с острова?

И человек, которому выстрелили прямо в грудь, тоже не умирает сразу. Смерти требуется время, чтобы сделать свое дело. Девять граммов свинца могут отрикошетить от кости и полоснуть по сердцу, вместо того чтобы пронзить его насквозь. И в это время человек не теряет сознания. Он стонет и бьется, как будто его бросили в ванну с кипятком.

– Сомневаюсь, что на свете есть место, куда я сейчас мог бы отправиться, – сказал Джо. – Здесь для меня и Томаса безопаснее всего.

– Боже, как я скучаю по Бостону.

Джо доводилось видеть, как люди с пулей в голове идут, зажимая рану, прежде чем тело начинает оседать и ноги наконец-то подкашиваются.

– Я тоже скучаю по Бостону.

– Мы не были созданы для этого.

– Не были созданы для чего?

– Для этого жаркого, влажного климата. Мозги плавятся, и весь ты как вареный.

– Так ты предал меня ради этого – ради высокой влажности?

Единственный выстрел, каким убивают наверняка, – это в затылок, в основание черепа. Во всех прочих случаях пуля может отклониться куда угодно.

– Я никогда тебя не предавал.

– Ты предал нас. Ты предал наше дело. Это одно и то же.

– Нет, не одно. – Дион обернулся к Джо, без всякого удивления посмотрел на пистолет в руке друга. – До того как это стало нашим общим делом, оно было нашим делом. – Он ткнул в грудь себя и Джо. – Моим, твоим и моего несчастного бестолкового братца Паоло, упокой, Господи, его душу. А потом мы стали… чем мы стали, Джо?

– Частью чего-то большего, – сказал Джо. – И, Дион, ты потом восемь лет заправлял филиалом компании в Тампе, потому нечего сейчас петь о старых добрых временах и пускать слезу по дому без лифта на Дот-авеню, где не было холодильника, а туалет на втором этаже вечно не работал.

Дион отвернулся и пошел дальше.

– Как называется, когда знаешь одно, но продолжаешь верить в обратное?

– Не знаю, – сказал Джо. – Парадокс?

Плечи Диона поднялись и снова опали.

– Можно и так. Да, Джозеф…

– Не называй меня так.

– …Я знаю, что восемь лет управлял компанией, а десять лет до того карабкался наверх. И может быть, если бы представилась возможность начать все сначала, я поступил бы точно так же. Однако пара… – Он обернулся к Джо.

– …докс, – закончил Джо. – Парадокс.

– Парадокс в том, что я действительно хотел бы, чтобы мы грабили кассы и банки в соседних городках. – Он с печальной улыбкой обернулся назад. – Я хотел бы, чтобы мы до сих пор были грабителями.

– Но мы больше не грабители, – сказал Джо. – Мы гангстеры.

– Я бы никогда тебя не бросил.

– Что еще скажешь?

Дион задрал голову к холмам впереди, и слова вырвались как стон:

– Черт побери!

– Что?

– Ничего. Просто черт побери. Черт бы побрал все это.

– Все – не обязательно. В этом мире есть и хорошее.

Джо опустил чемодан Диона на землю.

– Если и есть, то не для нас.

– Не для нас. – Джо поднял руку за спиной у Диона, глядя, как его тень впереди делает то же самое.

Дион тоже это увидел. Он ссутулил плечи, чуть споткнулся на следующем шаге, но все равно шел дальше.

– Сомневаюсь, что ты сможешь это сделать, – сказал он.

Джо тоже сомневался. По руке, вдоль большого пальца до запястья, уже проходили судороги.

– Мне приходилось убивать, – сказал Джо. – Только один раз бессонница мучила.

– Убивать – да, – согласился Дион. – Но сейчас это казнь.

– Тебя до сих пор не волновала проблема казни.

Джо было трудно говорить, потому что удары сердца отдавались в горле.

– Я знаю. Но сейчас речь не обо мне. Тебе не обязательно это делать.

– Я считаю иначе, – сказал Джо.

– Ты мог бы позволить мне сбежать.

– Куда? В джунгли? За твою голову назначена такая цена, что любой работник с этих полей сможет купить собственную сахарную плантацию. А я подохну в канаве через полчаса после тебя.

– Значит, речь идет о спасении твоей жизни.

– Речь идет о том, что ты крыса. О том, что ты угроза всему, что мы построили.

– Мы дружили больше двадцати лет.

– Ты предал нас. – Голос Джо дрожал даже сильнее, чем рука. – Ты каждый день лгал мне в глаза, из-за тебя едва не погиб мой сын.

– Ты был мне как брат. – Теперь у Диона тоже дрожал голос.

– Братьям не лгут.

Дион остановился:

– Но убивать их можно, да?

Джо тоже остановился, опустил револьвер, закрыл глаза. Когда открыл их снова, Дион стоял, воздев указательный палец правой руки. На нем был шрам – тонюсенькая розовая полоска, рассмотреть которую можно было лишь на ярком солнце.

– А у тебя остался? – спросил он.

В детстве каждый из них порезал бритвой палец на правой руке в заброшенной конюшне в Южном Бостоне, потом они соединили кровоточащие пальцы. Глупый ритуал. Смехотворная клятва на крови.

Джо покачал головой:

– У меня сошел.

– Забавно, – сказал Дион. – А у меня остался.

– Ты даже полмили не пройдешь, – сказал Джо.

– Я понимаю, – прошептал Дион. – Понимаю.

Джо вытащил из кармана носовой платок, утер им лицо. Он смотрел мимо хижин работников, мимо домов начальства, мимо мельницы на темно-зеленые холмы вдалеке.

– Даже полмили.

– Почему же ты не убил меня в доме?

– Из-за Томаса, – ответил Джо.

– А-а. – Дион кивнул, ковырнул носком ботинка мягкую землю. – Как думаешь, все это уже записано где-нибудь?

– Что записано?

– Как нам суждено умереть? – Теперь взгляд Диона сделался жадным, как будто он хотел поглотить все: выпить небо, съесть поля, вдохнуть холмы. – Как думаешь, может, в тот момент, когда доктор вытаскивает нас из материнской утробы, где-нибудь уже записано: «Ты сгоришь при пожаре, ты вывалишься за борт, ты умрешь на чужой земле»?

– Господи, – только и сказал Джо.

Дион как будто внезапно выдохся. Руки обвисли, ноги согнулись.

Спустя минуту они уже шли дальше.

– Как думаешь, в следующей жизни мы встретимся с друзьями? Соберемся снова вместе?

– Не знаю, – сказал Джо. – Надеюсь, что да.

– Я думаю, обязательно. – Дион снова поднял глаза к небу. – Думаю…

Поднялся ветер, и мимо них пролетали с запада небольшие клубы дыма.

– Шарлотта, – сказал Джо.

– Что?

Терьер пронесся им наперерез, и Джо вздрогнул, потому что собака выскочила слева, а не справа, где он слышал ее пару раз, пока они шли. Терьер метнулся в тростник, зарычал. Они услышали, как пискнула добыча. Всего раз.

– Я вдруг вспомнил. Так звали девочку. Дочь прежнего хозяина.

– Шарлотта. – Дион широко улыбнулся. – Какое хорошее имя.

Откуда-то из-за холмов до них донесся слабый раскат грома, хотя в воздухе пахло лишь горелыми листьями сахарного тростника и мокрой землей.

– Красиво, – сказал Дион.

– Ты о чем?

– О желтом домике.

До дома оставалось ярдов пятьдесят.

– Да, – согласился Джо. – Красиво.

Он взвел курок. В последний момент закрыл глаза, но пуля все равно вылетела из ствола с резким щелчком, и Дион упал на четвереньки. Джо стоял над своим другом, у которого из дырки в затылке текла кровь. Она пачкала волосы и заливала левую часть головы, струилась по шее, впитывалась в мягкую почву. Джо видел его мозги, но Дион все еще дышал, отчаянно втягивая воздух. Сипло вздохнул и развернул лицо к Джо, уставился на него стекленеющим взглядом, из которого уходило понимание – понимание того, кто он, как оказался здесь на четвереньках, понимание прожитой жизни, – а названия самых простых вещей уже позабылись. Губы его двигались, но слов не получалось.

Джо выпустил вторую пулю ему в висок, и голова Диона резко запрокинулась вправо, он беззвучно растянулся на земле.

Джо стоял между рядами сахарного тростника, глядя на маленький желтый домик.

Он надеялся, что душа существует и сейчас Дион несется по сине-оранжевому небу. Он надеялся, что маленькая девочка, игравшая когда-то в этом домике, сейчас жива и здорова. Он молился за ее душу, молился за свою, хотя и понимал, что его душа погибла.

Он поглядел на поля, ощущая их дыхание, увидел за ними Кубу, вдыхавшую воздух полной грудью, только это была уже не Куба. Где бы он ни жил, куда бы ни поехал и ни пошел, отныне перед ним всегда земля Нод[25].

«Я проклят. И одинок».

«Или нет? – подумал он вдруг. – Или есть путь, которого я пока не вижу? Выход. Дорога, ведущая к свету».

Голос, ответивший ему, был усталым и холодным:

«Взгляни на тело у твоих ног. Посмотри на него. Твой друг. Твой брат. А теперь задай свой вопрос еще раз».

Он развернулся, чтобы идти обратно, – распоряжения о похоронах уже были сделаны – и окаменел. Ярдах в тридцати от него, на мягкой земле среди тростника стоял на коленях Томас. Рот раскрыт, лицо мокрое. Ошеломленный. Надломленный. Потерянный для него навсегда.

Глава двадцать шестая

Сироты

Спустя неделю, когда они укладывали вещи в гаванской квартире, Мануэль сказал Джо, что внизу того спрашивает американка.

Выходя из квартиры, Джо прошел мимо комнаты Томаса, который собирался, сидя на кровати. Он перехватил взгляд сына и кивнул ему, но Томас отвернулся.

Джо остановился в дверном проеме:

– Сынок.

Томас смотрел в стену.

– Сынок, посмотри на меня.

Томас в конце концов подчинился и уставился на него с тем же выражением, какое не сходило с его лица уже неделю. Он не злился, и Джо надеялся, что вскоре тоска сына выльется в гнев, а с гневом он справится. Но в лице Томаса читалось только отчаяние.

– Потом станет легче, – сказал ему Джо, наверное уже в пятидесятый раз после встречи в поле. – Боль пройдет.

Томас раскрыл рот. Под кожей ходили мускулы.

Джо ждал. Надеялся.

– Можно мне уже отвернуться? – сказал Томас.

Джо спустился. Прошел мимо телохранителей в прихожей, затем мимо еще двух у входной двери.

Она стояла у края тротуара, и одиночные послеобеденные автомобили поднимали пыль у нее за спиной. На ней было бледно-желтое платье, черные с вишневым отливом волосы собраны в узел на затылке. В каждой руке было по небольшому чемоданчику, и она так и застыла в этой безупречной позе, словно стоило расслабить хотя бы один мускул – и вся ложь осыпалась бы с нее.

– Ты был прав, – сказала она.

– Насчет чего?

– Всего.

– Уйди с проезжей части.

– Ты всегда прав. Каково это сознавать?

Он вспомнил о Дионе, лежавшем на мягкой земле, которая сделалась черной от его крови.

– Ужасно, – ответил он.

– Муж, конечно же, вышвырнул меня.

– Прости.

– Родители обозвали потаскухой. Сказали, что, если я появлюсь в Атланте, они при всех надают мне пощечин и больше никогда не взглянут в мою сторону.

– Пожалуйста, уйди с проезжей части, – сказал Джо.

Она послушалась. Поставила свои чемоданы на тротуар перед ним.

– У меня ничего нет.

– У тебя есть я.

– Не хочешь спросить, почему я приехала: потому что люблю тебя или потому что не осталось иного выбора?

– Мог бы. – Он взял ее за руки. – Но мне и без того плохо спится по ночам.

У него вырвался короткий, мрачный смешок, и она шагнула назад, все еще держа его за руки, но теперь касаясь лишь кончиками пальцев.

– Ты изменился.

– Правда?

Она кивнула.

– В тебе не хватает чего-то. – Она вглядывалась в его лицо. – Нет. Погоди. Что-то исчезло. Что это?

Это всего-навсего душа, если веришь в подобные вещи.

– Ничего такого, о чем буду скорбеть, – ответил он, поднял с тротуара чемоданы и повел ее в дом.

– Джозеф!

Он поставил чемоданы Ванессы на пол в прихожей и обернулся на звук этого голоса, потому что, кто бы ни звал его, голос был похож на голос покойной жены.

Нет, на самом деле не просто похож. Это был ее голос.

Он увидел ее на ближайшем углу, она была в широченной шляпе, которую всегда носила летом, с бледно-оранжевым зонтиком от солнца. На ней было простое белое платье, крестьянское, и она разок обернулась к нему через плечо, заворачивая за угол.

Джозеф вышел на тротуар.

Ванесса позвала из прихожей:

– Джо!

Но он шагал дальше.

На другой стороне улицы, между многоквартирным домом и кинотеатром, стоял светловолосый мальчик. Он снова был в одежде, вышедшей из моды лет двадцать, двадцать пять назад: брюки гольф из серой саржи, кепка для гольфа им под стать, – но на этот раз черты его лица были отчетливы. Голубые глаза, посаженные довольно глубоко, тонкий нос, острые скулы, резко очерченный подбородок, среднего роста для своего возраста.

Джо узнал его даже раньше, чем тот улыбнулся. Он узнал его еще в их последнюю встречу, хотя это показалось совершенной нелепицей. И казалось до сих пор.

Мальчик улыбнулся и помахал рукой, но Джо видел лишь Камберлендскую впадину на месте двух выбитых передних зубов.

Мать и отец прошли мимо по тротуару. Они были моложе и держались за руки. Одеты они были по моде Викторианской эпохи, гораздо проще, чем в те времена, когда он родился. На него они не посмотрели, и, хотя держались за руки, вид у них был не особенно счастливый.

Сэл Урсо, которого не было в живых уже десять лет, поставил ногу на пожарный гидрант, чтобы завязать шнурок. Дион с братом Паоло играли в кости под стеной многоквартирного дома. Он увидел бостонцев, умерших во время эпидемии гриппа в девятнадцатом году, монахиню из школы Врат Небесных – он и не знал, что она умерла. Все здесь давно выбыли из числа ныне живых: люди, умершие в Чарлстаунской тюрьме, люди, погибшие на улицах Тампы, те, кого он убил своими руками, те, кого он приказал убить. Он увидел каких-то незнакомых женщин, самоубийц, судя по шрамам на запястьях у одной и веревке на шее у другой. В конце квартала Монтус Дикс выбивал дерьмо из Рико Диджакомо; женщина, которую он любил когда-то, но уже много лет не вспоминал о ней, прошла, пошатываясь, с бутылкой водки в посиневшей руке, ее волосы и платье были насквозь мокрые.

Это были его мертвецы. Они заполнили улицу и переулки.

Он опустил голову, стоя посреди оживленной улицы Старой Гаваны. Опустил голову и закрыл глаза.

«Желаю вам всего хорошего, – сказал он покойникам. – Желаю вам только хорошего».

Страницы: «« ... 1516171819202122 »»

Читать бесплатно другие книги:

НОВАЯ книга от автора бестселлеров «10 тысяч лет Русской истории. Запрещенная Русь» и «Велесова Русь...
Задавшись вопросом: «Почему некоторые люди удачливее других?», – автор обнаружил 12 универсальных фа...
Операция «Мангуста» по свержению существующего режима в Российской Федерации предотвращена. Подача о...
«Знаете, что такое заветное желание? Это та мечта, которую хочется рассказать золотой рыбке, чтобы т...
«Знаете, что такое заветное желание? Это та мечта, которую хочется рассказать золотой рыбке, чтобы т...
Перед вами полностью обновленное издание бестселлера «Реальный репортер». В новой книге один из лучш...