Злые чары Синей луны Грин Саймон

— Хороший вопрос, — откликнулся Пешеход.

Сказать ему больше было нечего. Все озирались, напряженно ожидая нападения, которое так и не последовало. На каждой стене мерцали дивные мозаики, изумляли прекрасные резьба и гобелены, изуродованные и перепачканные бегущей кровью. Одинокая кафедра проповедника имела такой вид, будто на ней зарезали что-то очень большое. Повсюду стояли изящные статуи, изображающие различные добродетели. Но у всех отсутствовали головы. Воздух был спертый и очень жаркий, все вспотели. Окон не наблюдалось, от умопомрачительного железного смрада свежепролитой крови деваться было некуда. Хок несколько раз сплюнул, но вкус все равно оставался во рту. Здесь царила гнетущая атмосфера ужаса, которая давила душу, словно слишком тяжелое для смертных бремя.

— Как будто мы снова в Черном лесу, — проговорила спустя некоторое время Фишер. — Он вцепляется в душу и прижимает тебя к земле. Он жмет и жмет… Пока не почувствуешь себя грязным, снаружи и изнутри.

— Да, — отозвался Хок. — Помню.

— А я и не знал, что вы прошли через Черный лес, — заметил Ламент.

— Ну, да, ты же не все знаешь, — отмахнулся Хок. — Это было давно. Суть в том, что нам нельзя оставаться здесь слишком долго. Даже тебе, Пешеход. Если это место сродни Черному лесу, оно сожрет наши души.

— Что-то надвигается! — воскликнул Сенешаль.

Вокруг них материализовались мертвецы, словно пятнающие воздух мутные тени. Длинные ряды мужчин, женщин и детей, вместо глаз и губ — темные ямы, с ног медленно стекает кровь. Они были абсолютно, нечеловечески неподвижны, и на четыре живые души со всех сторон накатили волны боли, утрат, ужаса. Они закричали — все, даже Ламент. Боль была невыносима, утраты страшны, ужас — невообразим. Это ни шло ни в какое сравнение с ворчливым, но безвредным привидением, которое Хок и Фишер обнаружили в Хейвене. Перед ними страдали духи убитых, тени несчастных людей, вырванных из жизни до времени и обреченных оставаться в месте своей гибели. Там, где их так жестоко лишили любви и надежды. В ловушке между реальным миром и грядущим, запертые в бесконечном миге отчаяния.

— Боже мой, — пролепетал Хок.

— О господи, о господи, — причитал Сенешаль. — Сколько их здесь?

— Сотни, — ответил Ламент. — И они пробыли здесь очень долго.

— Бедняги, — повторяла Фишер. — Бедняги.

По темной толпе прошла медленная волна ряби, и в сознании живых зазвучал беззвучный голос: «Освободите нас. Освободите нас».

— Разве ты ничего не можешь поделать? — требовательно спросил Сенешаль у Пешехода. — Ты же Гнев Божий, мститель за обиды. Если что и заслуживает отмщения, так именно это. Здесь же дети! Сделай что-нибудь, черт тебя дери!

— Я не могу вернуть жизнь мертвым, — отозвался Ламент. — На это был способен только один человек, а я не он. Все, что мне доступно, — это освободить их из этого места и отослать к вечному упокоению. С местью придется подождать, пока мы не найдем их убийцу.

Он потянулся за своей святой силой и не нашел ее. Сила, которую он в прошлом так легко призывал, воплощение Господней воли в мире людей, больше не принадлежала ему. Он звал голос, который жил внутри него, но ответа не получал.

— Ну? — спросил Хок. — Чего ты ждешь?

— Я умалился по сравнению с тем, чем я был, — медленно произнес Ламент. — Я — Гнев Божий в мире людей, а мы, сдается мне, уже не в мире людей. Мы в каком-то ином месте.

— Я всегда знаю, где нахожусь, — заявил Сенешаль. — Это всегда было моим даром, в этом — моя сила. Но я утратил свой дар. Я потерялся. Никогда раньше я не испытывал этого ощущения. Никогда. Как вы, люди, это выносите?!

По мере того как Сенешаль говорил, он переходил от неуверенности к страху и затем к полной истерике. Он умолк только после того, как Фишер схватила его за руку и хорошенько встряхнула.

— Расслабьтесь. Вы привыкнете. Сосредоточьтесь на происходящем. Я всегда находила, что присутствие смерти очень дисциплинирует.

— Что-то творится с призраками, — заметил Хок. — У них возбужденный вид.

Темные фигуры теперь двигались, скользя вокруг живых в огромном хороводе. Они кружились все быстрее и быстрее, пока отдельные фигуры не затерялись в сплошном черно-белом мареве. Шепчущие голоса зазвучали снова. Они отчаянно пытались передать людям нечто важное, но разобрать удавалось только два пугающих слова: «Переходные Существа». Пораженный Ламент резко втянул ноздрями воздух, и все обернулись к нему.

— Этого имени я услышать не ожидал, — сказал он. — Переходные Существа представляют собой бессмертные креатуры огромной мощи, физические воплощения отвлеченных понятий или идей. Они пребывают вне времени и пространства, пока какой-нибудь идиот не призовет их в явный мир. Не будучи рожденными, они не могут умереть. Идеи, воплощенные в материальную форму, невозможно уничтожить, их можно только изгнать. Князь демонов был Переходным Существом. Он один едва не уничтожил этот бренный мир. Если здесь представителей этого племени слишком много, нам определенно не под силу одолеть их.

И тут мертвые пронзительно закричали. Ужасный звук наполнил огромный неф и отразился от его окровавленных мраморных стен. А после он внезапно рассеялся и исчез вместе с призрачными фигурами. Через несколько секунд только эхо их ужаса свидетельствовало о том, что они были здесь. Однако постороннее присутствие по-прежнему ощущалось — такое сильное, что его чувствовали все. Словно взгляд злобных глаз. Хок и Фишер снова встали спина к спине, выставив перед собой оружие. Ламент сердито озирался. Сенешаль слегка наклонил голову набок и прислушивался.

— Еще что-то надвигается, — сказал он. — Что-то плохое.

И тут он возник прямо перед ними — человек, объятый пламенем. Жар заставил Хока и Фишер отступить на шаг. Сенешаль спрятался за Ламентом, который выставил посох между собой и пылающим человеком. Языки пламени вздымались и опадали, но не пожирали свою жертву. Сначала кожа этого человека была болезненно-красной, затем она чернела и лопалась, светясь в открытых трещинах кроваво-красным, прежде чем потемнеть еще больше и стать словно живая зола, и потрескаться, и отвалиться, обнажив свежую новую ткань. Снова и снова повторялась огненная смерть в бесконечном мучительном цикле. Объятый пламенем, претерпевающий бесконечную пытку — это был…

— Жареный, — негромко произнес Ламент.

— Добро пожаловать в мое творение, — проговорил вновь прибывший сухим скрипучим голосом. Пламя плясало у него на языке, во рту. — Это все мое. Я это создал. И из-за него я заставил всех тех людей погибнуть — потому что я стремился к чему-то большему. Из-за меня и из-за того, что я сделал, они навеки заточены в этом месте. Они появляются и пропадают по моему желанию. Я позволил им ненадолго показаться, чтобы вы получили представление о моем могуществе.

— Если ты столь могуществен, — спросила Фишер, — то почему горишь?

— Потому что я умер и был проклят, — ответил Жареный. — А затем меня призвали из ада, чтобы сделать стражем этого места. Но пылать мне вечно, изнутри и снаружи, бесконечно сгорать и возрождаться, объятому жаром бездны, дабы мое наказание не закончилось только потому, что меня ненадолго выпустили погулять.

— Сколько же ты здесь пробыл? — спросил Хок, стараясь не отворачиваться от удушливой вони горелой плоти.

— Столетия, — ответил Жареный. — Столетия мук и ни секунды облегчения. Сначала думаешь, что скоро привыкнешь, но этого не происходит. И сегодня боль такая же страшная, как и в первый день, когда меня утащили в преисподнюю. Я даже плакать не могу. Мои слезы превращаются в пар.

— Ты смеешь просить нашей жалости? — вопросил Ламент. — После признания в убийстве всех этих несчастных пленников? Объяснись! Кто ты такой? Что случилось столько веков назад?

— Что заставляет тебя думать, что я открою тебе свои тайны, Пешеход?

— Потому что грешники любят хвастать своими грехами. Это их единственная радость и утешение.

— Думаешь, ты — самый умный? — протянул Жареный. — Ты ничего не знаешь! Вообще ничего. Тогда как я могу поведать тебе вещи, которые взорвут твой разум и проклянут душу. Я Томас Чэдбурн, архитектор и создатель этого Собора. Все здесь рождено моим сознанием. Я надзирал за его сооружением, мучился над каждой деталью и доводил рабочих до безумия, потому что не принимал ничего, кроме совершенства. И это был мой первый грех. Гордыня. Потому что я полюбил мое творение сильнее, чем Бога, для поклонения которому оно предназначалось. Я считал себя могущественным и выдающимся человеком и постоянно хотел большего. Гораздо большего. Изучая некоторые древние книги в поисках способов сделать мое детище еще прекраснее, я наткнулся на древний договор, который мог бы изменить мою природу и сделать меня подобным богу. Следуя содержавшимся в нем инструкциям, я без страха отправился в Черный лес, и ни один демон не тронул меня. Они знали, что меня ждут, что я приглашен. В гнилом сердце Черного леса я обнаружил князя демонов, сидящего на трухлявом троне. Он сказал мне, что делать, чтобы стать таким же могущественным, как он, и я сделал это. Но он, разумеется, солгал. Переходные Существа всегда лгут. Наши короткие жизни для них — ничто, мелкое развлечение. Они ненавидят человечество за то, что оно реально.

Цена моего могущества оказалась удивительно простой. Массовая жертва. Собор мой был, наконец, достроен, и поэтому я созвал первых прихожан. Я обещал им особую церемонию, которой они никогда не забудут. Они все пришли — те, кто так долго и тяжко трудился на строительстве храма. Они пришли с семьями, с детьми. Они пели гимны и славили Господа, в которого я больше не верил. А я стоял в замаскированном пентакле и произносил слова, которым меня научили. И в единый страшный миг каждый мужчина, женщина и ребенок набросились друг на друга в безумной ярости и разорвали друг друга на кусочки. Отцы и матери убивали своих детей, а потом и друг друга. Это было изумительное зрелище, и я смеялся, смеялся, смеялся… Они, разумеется, до сих пор здесь, несчастные убийцы и их жертвы, связанные друг с другом ужасом потери и невольно совершенными страшными преступлениями. Вечные пленники заклятия, силу которому придала их смерть.

Когда безумные крики, стоны и хрипы слились в яростный вой, который стал резонировать по всему зданию, усиленный и сконцентрированный в соответствии с моим проектом, весь Собор содрогнулся. И в одно бесконечное мгновение сооружение, некогда взмывавшее к небесам, опрокинулось и устремилось в бездну. Само пространство вывернулось наизнанку. То, что должно было принадлежать Богу — радость и чудо людского мира, — было отдано в руки врага.

— Сволочь, — не выдержал Хок.

— Что?

— Что слышал. Ты думаешь, твой рассказ нас впечатлил? Напугал? В свое время мы видали существ и похуже тебя, малявка. Ты мне только аппетит испортил. Все эти люди, принесенные в жертву твоему честолюбию… по-прежнему здесь, в этом ужасном месте! Из-за того, что ты сделал. Я видел среди мертвых детей. Детей, сволочь поганая! Я этого не потерплю. Чего бы это ни стоило, я растерзаю тебя и увижу этих бедняг свободными. Слышишь, Жареный? Чего бы это ни стоило!

— И что ты сделаешь? — поинтересовался убийца. — Прикончишь меня? Я давно умер, капитан Хок. Меня приговорили судьи ада, и моя пытка хуже, чем любое наказание, которое я мог бы принять от твоей руки. Духи мертвых заключены здесь навечно по моей воле, и ни ты, ни любая другая живая душа ничего не могут с этим поделать.

Хок вскинул топор и бросился вперед. Фишер поймала его за локоть и остановила.

— Нет, Хок! Это не ответ. Такому, как он, даже секира Верховного мага нипочем. Придется подождать более удачного случая.

— Она права, — поддержал Изабель Ламент. — Сдержи свой гнев, капитан. Он пытается спровоцировать нас. Продолжай рассказ, убийца.

— Все пошло не так, — сказал Жареный. — Громадный объем магической энергии, полученный в результате столь чудовищной кровавой жертвы, должен был сделать меня властелином мира. Я замыслил такие чудеса, такие ужасы! Я мог бы стать прародителем новой чудовищной эры. Но я был в безопасности от воздействия моего заклятия, только оставаясь внутри пентаграммы. Когда Собор вывернуло, со мной произошло то же самое, и я очутился снаружи пентакля. Глупейшая ошибка! Меня растерзали жертвы моих же собственных чар. Я умер и обрек себя на адские муки — и все зря! По глупости. Князь демонов мог бы предупредить меня, но, разумеется, не сделал этого. Наверняка он не один год смеялся при мысли о том, что я горю в преисподней по его милости.

— Что такое ад? — спросила Фишер.

— Вечное и непрестанное сознание собственной вины, — ответил Жареный. — Мне не позволено сказать вам больше. Разве что… Даже после всего, что со мной было сделано, несмотря на всю мою бесконечную пытку, я все-таки не раскаиваюсь. Я по-прежнему горжусь тем, что сделал. Я почти достиг всемогущества! И я не теряю надежды. Потому-то вы четверо и оказались сейчас здесь. Вы являетесь частью плана, которого не понимаете, плана, сложившегося в необъятных умах существ, которые старше самого человечества. Сбросить тесные оковы порядка, переделать реальность и вызвать ад на земле.

— Что заставляет тебя думать, будто мы станем помогать такому дерьму, как ты? — спросил Хок, все еще стискивая рукоять топора.

— Не слишком-то воображай о себе, капитан Хок. Ад ждет и тебя, и твою женщину. Я всегда чую другого убийцу. — Он повернулся к Ламенту и широко ухмыльнулся, при этом его почерневшие губы растрескались. — Убийство привлекательно само по себе, не так ли, Пешеход?

— Ты не закончил рассказ, — бесстрастно повторил Ламент. — Почему ты здесь, а не в аду, где твое место?

Жареный пожал плечами, и на них заплясали язычки пламени.

— Первый Лесной король пытался вернуть Собор и созвал для этой цели множество могущественных чародеев, но сделанное мной не так-то легко исправить. И поэтому король выстроил вокруг Опрокинутого Собора огромный замок в качестве саркофага. А затем велел своему самому могущественному чародею, загадочному персонажу по имени Магус, вызвать меня из ада и сделать стражем этого места. Дикая магия никого не впускает сюда и не выпускает отсюда. Вот она, ирония: создатель, запертый как раб внутри собственного творения! Так что теперь вместо преисподней я горю здесь. Боль та же самая.

— Но если Лесной замок служит Опрокинутому Собору саркофагом, зачем тут страж? — спросил Сенешаль. — Какой сумасшедший полезет сюда без острой необходимости?

— Из-за врат, — сказал Жареный. — И власти, которую они обещают.

— Это врата в преисподнюю? — уточнил Ламент.

— Нет, кое-куда похуже. И я собираюсь отвести вас туда. До самой верхушки моего Собора, глубоко в землю. И либо вы сорветесь и погибнете к моему вящему удовольствию, либо доберетесь до врат. И я посмотрю, как вы их откроете и отправитесь в место, которое для людей хуже ада. Оно называется Грёза. И там вы обречены на вечные муки без умирания. Вы познаете боль, и ужас, и отчаяние, а Грёза не имеет конца.

— Как же ты любишь звук собственного голоса, — заметила Фишер.

— Грёза не является частью материального мира, — сказал Ламент, игнорируя Фишер так же, как и Жареный. — Как же эти врата проведут нас туда?

— Вследствие содеянного мной Опрокинутый Собор не является более частью материального мира. Моя кровавая жертва выбросила его прочь из мира смертных. Ты, безусловно, заметил, что уже не во всем прежний, Пешеход. У тебя здесь нет власти.

— Бог везде, — ответил Пешеход.

Жареный пожал плечами:

— Пространство, занимаемое ныне Опрокинутым Собором, образует связующий мост между миром людей и миром Грёзы. Неприметная задняя дверь, через которую Дикая магия вернется, чтобы править всем сущим.

Здесь Ламент и Жареный углубились в обсуждение отвлеченных подробностей, и Хок с Фишер быстро утратили нить беседы. Они немного отошли, чтобы тихонько переговорить между собой. Сенешаль направился к ним, лишь бы не оставаться одному.

— Сколько из этого, по-твоему, достоверно? — спросил Хок.

— Не знаю, — нахмурилась Фишер. — Все вроде бы увязывается одно с другим, но в основе — только слово сознавшегося убийцы.

— Зачем ему лгать? — спросил Сенешаль.

— А зачем ему говорить правду? — возразил Хок. — У него нет причин помогать нам.

— Может, ему нужно, чтобы мы открыли эти врата.

— Не исключено, — согласился капитан. — Думаю, на текущий момент нам придется иметь дело с этим ублюдком. Хотя бы ради надежды найти какую-нибудь возможность освободить души, запертые в этом жутком месте. Жареный находится здесь по заслугам. Они — нет. Я сделаю что угодно, чтобы освободить их.

— Это неподходящее место для обещаний, — покачал головой Сенешаль. — Мы понимаем далеко не все из того, что здесь творится.

— Верно, — согласилась Фишер. — Давайте только убедимся, что не выполняем за кого-то грязную работу. — Она окинула Собор нехорошим взглядом. — Мне очень не нравится это место. В своем роде здесь даже мрачнее, чем в Черном Лесу.

— Жареный упомянул чародея по имени Магус, — сказал Сенешаль. — Вам не кажется…

— Прошли сотни лет, — сказал Хок. — Как это может быть тот же самый человек? Даже чародеи не живут так долго. Кроме того, я не заметил ничего, чтобы указывало на такой уровень могущества Магуса.

Жареный резко обернулся к ним.

— Магус еще жив? Мне следовало знать, что он по-прежнему здесь. Все так же плетет интриги, заставляя всех служить его целям… Нам нужно идти. Немедленно. Пока он не пришел сюда за вами.

— Ты боишься его, — сказал Хок. — Почему? Ты же мертв. Что еще он может тебе сделать?

— Он может послать меня обратно в ад, — ответил Жареный. — В конце концов, именно он вызвал меня оттуда. — Он обхватил себя пылающими руками, словно боясь развалиться на части, и сердито уставился на Ламента. — Почему вас здесь так мало? Я ожидал больше народу. Почему королева не явилась? Это же ее замок, ее королевство. Ее долг находиться здесь. Или она слишком напугана?

Ламент впервые улыбнулся:

— Окажись Фелиция здесь, она бы просто прикурила от тебя сигарету. Ей нет нужды присутствовать здесь. Мы представляем ее.

Фишер вдруг хихикнула, и все посмотрели на нее. Она, как бы оправдываясь, пожала плечами:

— Я просто прикидывала: что было бы, если бы мы привели сюда Владычицу Озера. Загасила бы она эту живую свечку?

Последовала пауза.

— Твое чувство юмора, Изабель, выбирает самые странные моменты для проявления, — заметил Хок.

— Владычица показалась? — переспросил Жареный. — Вот оно! Мы отправляемся прямо сейчас.

— Погоди, — прервала Фишер. — Ламент, ты вроде бы Гнев Божий. Разве ты никак не можешь помочь запертым здесь душам?

— Я тоже об этом думал, — вставил Сенешаль.

— Моя сила изрядно уменьшилась, — признался Джерико. — В этом царстве лжи и обмана я больше не слышу голос моего Бога. А без божественного руководства я располагаю только моими собственными умом и опытом.

— Тебе в самый раз потолковать об обманах, Ламент, — сказал Жареный. — Ты лгал себе много лет. Никакого гласа Божьего в тебе никогда не было. Ты всегда слышал только собственный голос, голос той части тебя, откуда исходит магия. Твоя магия, твоя сила — не Божья. Не было в тебе Божьей силы — никогда. Ты всего лишь колдун с манией величия. Бога нет, Ламент. Думаешь, твой добрый Бог позволил бы существовать пыточной камере вроде ада? Есть только мрак и то, что ждет в сердцевине мрака. Свет лишь преходящее явление.

— Лжец, — отозвался Ламент. — Ад построен на лжи, а ты — его часть. Все твои слова подозрительны.

— Зачем лгать, если от правды гораздо больше вреда? — вопросил Жареный.

Он расхохотался в лицо Ламенту, и Пешеход ударил его посеребренным концом посоха. Он вложил в удар всю силу, но в последний момент посох дернулся в сторону не в состоянии коснуться Жареного. Ламент потерял равновесие и вынужден был быстро отступить, чтобы не попасть в огонь. Он, казалось, забыл о своей неуязвимости. Однако Джерико быстро пришел в себя и начал громким дрожащим голосом читать молитву об изгнании беса, пока его слова не потонули в хохоте Жареного.

Ламент умолк на полуфразе. Спутники впервые увидели его смущенным и неуверенным. И немного испуганным.

— Я здесь, потому что мне велено быть здесь — властью гораздо большей, чем твоя, колдун, — ухмылялся Жареный. — Вся твоя жизнь была ложью, Ламент. Ты всего-навсего мелкий маг, чьи силы дремали до зрелого возраста, когда их, наконец, пробудила травма, нанесенная тебе гибелью твоих товарищей-монахов в Долгой ночи. Ты боялся своей подавляемой магии, поэтому нашел, на кого переложить вину. Все сделанное тобой результат религиозной мании, сфокусированной через твое собственное колдовство. — Жареный снова заржал, когда Ламент закричал в бессловесной ярости. — Все ужасные вещи, которые ты делал во имя Господа! Поражал грешников насмерть своей священной яростью! Мы в аду знаем о ярости все, Ламент. Разве тебе никто никогда не говорил, что ярость — грех? Даже святая ярость. А убийство — всегда убийство. Каждый день, Джерико, с тех самых пор, как ты начал свое фальшивое дело, ты обрекал себя на вечные муки во имя своего Бога. Как тебе обрадуются в аду! Для лжепророков в преисподней уготован особенно жаркий угол.

— Ложь, — бормотал Ламент. — Это не может быть правдой. Не может…

— Довольно! — резко вмешался Хок. — Приведи мне хоть одну убедительную причину, почему мы должны с тобой идти, убийца. Ты явно не о нашем благополучии печешься.

— Ответ на все ваши вопросы и решение всех ваших проблем лежат по ту сторону врат, — ответил Жареный. — Вы рискуете своей жизнью и своими душами, но если каким-то чудом вы пройдете через врата и вернетесь, то сможете исправить все, что неладно в Лесном королевстве. Все.

— Как это возможно? — спросил Хок.

— Я же говорил вам. Там власть. Власть изменить все к лучшему. Или к худшему, если вы проиграете.

— И ты поведешь нас к этим вратам? Даже при том, что тебя посадили сюда специально, чтобы помешать нам в этом?

— Я пробыл здесь очень долго. И связывающие меня заклятия уже не так сильны, как вначале. Я отведу вас на самый верх Собора, к находящимся там вратам. До самого верха, или до самого низа, как вам будет угодно.

— До самого низа, — тихо повторил Ламент, глаза у него разъехались в стороны. — Чтобы увидеть нечто ужасное, распластавшееся на своем кошмарном троне.

— Да знаем, — отмахнулся Хок. — Князь демонов тоже производил сильное впечатление, но мы же пнули его под зад коленом! И это не врата в ад, забыл? Они ведут в Грeзу. Чем бы она ни была, она — не ад.

— Ад, как и религия, принимает разные обличья, — сказал Ламент. И отвернулся, чтобы они не видели его лица.

— Почему так важно, чтобы мы прошли через эти врата? — спросил, помолчав, Сенешаль.

— Силы пришли в движение, — ответил Жареный. — Беспредельная мощь давит на другую сторону врат. Они хотят освободиться и надеются использовать вас. И если вы проиграете, я, по крайней мере, увижу ваше падение и страдание. По ту сторону врат или по эту.

— И это — все, что тебе осталось? — поморщилась Фишер. — Злоба и мстительность?

— Проклятые должны сами искать себе утешение.

— Что произойдет, если мы пройдем через врата? — спросил Хок.

Жареный пожал плечами, и язычки пламени на них подпрыгнули и замигали.

— Наверное, вы все умрете. Никто еще не возвращался живым из Грёзы. Это не такое место, где человек в состоянии выжить. Там погибает даже человеческая мысль. Слишком много ограничений, понимаете? Итак, готовы ли вы умереть, мои храбрые герои? Готовы ли отдать жизнь за возможность спасти Лесное королевство? Заметьте — после того, как эта страна с вами обошлась… Может ли кто-то из вас искренне сказать, что Лес обращался с вами честно?

— Я мог бы уничтожить врата, — сказал Ламент, не оборачиваясь. — И навек изолировать Грeзу от мира людей.

— Нет, не мог бы, — сказал ему Жареный. — Врата являются важной частью реальности, одной из спиц в великом колесе, вокруг которого вертится все. Если бы ты попытался уничтожить их, ты рисковал бы все запутать. Нет, единственный имеющийся у вас выбор это попытаться пройти врата или сразу отказаться от этой затеи. Жить или умереть. Держаться героями, какими вы себя считаете, или бросить Лес на произвол судьбы.

— Я знаю свой долг, — сказал Хок. — Я всегда знал.

— Некоторые вещи просто приходится делать, — сказала Фишер.

— Именно это придает жизни цель и смысл, — согласился Сенешаль.

Пешеход повернулся обратно к ним, чуть улыбаясь.

— Спасибо. Я на секунду забылся. Вся моя жизнь была отдана защите невинных и отмщению обиженных. Ничто не изменило моей веры в это. Мы идем вперед — к вратам и дальше.

— Ой, как трогательно! — глумливо воскликнул Жареный. — Может быть — только может быть! — вы окажетесь достаточно сильными, чтобы выжить при прохождении через врата. И если удастся, вы договоритесь с существами, ждущими на той стороне. Переходными Существами. Если вы сумеете предложить им подходящую цену, они могут просто вывернуть для вас Собор обратно и освободить запертые здесь души. Малая часть меня не прочь увидеть, как расстроятся планы Переходных Существ, потому что один из них предал меня. Но какую цену вы можете им предложить? Она должна быть больше, чем господство над самой реальностью. Сейчас они очень сильны. Трещина производит огромные потоки Дикой магии и направляет их вниз через мой Собор. С вашим вмешательством или без него, врата недолго их удержат. Переходные Существа жаждут сделаться реальными. Как только они при помощи Синей Луны явятся в наш мир, Дикая магия станет господствовать во всем, и на земле на вечные времена воцарится ад.

— Они ведь посылали тени-убийцы в тронный зал, верно? — спросил Сенешаль. — Которые остановила юная ведунья…

— Проба сил, — отмахнулся Жареный. — Вкус будущего.

— Куда бы мы ни повернулись, я вижу руку Магуса, — проворчал Сенешаль. — Никогда ему не доверял. Он создал Трещину и не сделал ничего, чтобы остановить вторжение теней. А теперь еще и выясняется, что Жареный знает его имя. Может, Магус стоит вообще за всем происходящим — от опрокидывания Собора до нынешних бед королевства? И если так, смеем ли мы на время нашего отсутствия оставить его без достойного противника в замке?

— По-моему, выбор у нас невелик, — сказал Хок. — Сначала — врата. Если мы это переживем, может, нам удастся заставить его закрыть Трещину и остановить нарастание Дикой магии.

— Это очень большие «если» и «может быть», — заметила Фишер.

— Не важно, — сказал Ламент. — Идем к вратам. От этого зависит все, во что мы верим.

— Мы все погибнем, — предрек Сенешаль. — Я точно знаю.

— Один последний вопрос, — обратилась Фишер к Жареному. — Что сталось с участниками предыдущих экспедиций сюда? Почему мы их не видели?

Жареный широко ухмыльнулся:

— Я их съел.

Чтобы спуститься вниз, им пришлось преодолеть весь путь наверх. Врата в Грeзу располагались на самой верхушке Собора, а добраться туда можно было только по узкой лестнице, вырубленной прямо во внутренней стене галереи. Она вилась все вверх и вверх, через все множество этажей и уровней храма, и заканчивалась в цельнозолотом шпиле на самой вершине.

Жареный повел их осматривать лестницу, улыбаясь их растерянности. Ширина ступеней не превышала восемнадцати дюймов, выступали они прямо из стены, а перила отсутствовали. От все увеличивающейся пропасти верхолазов отделяла только толща не самого свежего воздуха. Жареный указал путь объятым пламенем пальцем, и его спутники едва не свернули себе шеи, безуспешно пытаясь разглядеть потолок нефа, теряющийся в невообразимой вышине над ними.

— Сколько здесь еще этажей? — спросил Хок, борясь с внезапным приступом головокружения.

Он испытывал иррациональное и крайне неприятное ощущение, что в любой момент гравитация может снова поменять полярность, ноги оторвутся от пола, и он начнет падать прямо на потолок. Глаза у него начали стекленеть, и ему пришлось отвести взгляд. Фишер незаметно взяла его под руку.

— Больше, чем вы можете представить без ущерба для вашего спокойствия, — ответил Жареный.

— Сколько времени потребуется, чтобы добраться до вершины? — спросила Фишер.

— Кто знает? Раньше никто так высоко не забирался. Помимо опасностей самого восхождения, ибо это должно было стать паломничеством, мне, думаю, следует вас предупредить: в моем Соборе есть ужасы и чудеса — загадки и тайны, каких вы не видели ни наяву, ни во сне.

— Не делай на это ставку, — сказал Хок. — Мы с Изабель бывали и там, и там.

— Верно, — согласилась Фишер.

— Кто пойдет первым? — спросил Сенешаль, с неудовольствием оглядывая узкие ступени. — Обычно веду я, но без моего дара…

— Можете следовать за мной, — предложил Жареный. — Никто не знает местную топографию лучше меня.

— Вот потому-то ты первым и не пойдешь, — отрезал Ламент. — Ты можешь умышленно завести нас в опасное место, просто ради удовольствия посмотреть, как мы сражаемся за свою жизнь. Первым пойду я.

— Не думаю, — подал голос Хок. — Не хочу тебя обидеть, Пешеход, но ты сам говорил, что утратил большую часть своих сил. Если мы наткнемся на какую-нибудь дрянь, идущему впереди придется принять на себя первый удар. Ты, может, и подрастерял свою силу, но мой топор по-прежнему при мне. Так что первым пойду я.

— А я сразу за тобой, — немедленно встряла Фишер. — Сенешаль, вы за мной.

— Не возражаю идти замыкающим, — предложил Жареный.

— И этого я тебе не доверю, — сказал Ламент. — Кто знает, что ты можешь затеять у нас за спиной? Нет, ты пойдешь следующим, а замыкающим буду я. И если мне только покажется, что ты замышляешь предательство, я скину тебя вниз.

— О маловерные, — лицемерно посетовал Жареный. — Сколько цинизма в святом человеке.

И они начали восхождение по узкой лестнице, крепко прижимаясь правым плечом к стене, чтобы не сползать слишком близко к открытому краю. Ступени были вытесаны из цельного мрамора, бледного и безупречного. Они неприятно напоминали Хоку торчащие из стены зубы. Расстояние между ступеньками было как раз таким, чтобы напрягать и утомлять ноги, и принц тщательно выверял темп. Неизвестно, сколько привалов они смогут сделать. Группа медленно двигалась вдоль внутренней стены галереи, стараясь не слишком часто оглядываться на все увеличивающийся провал. Он притягивал глаза, почти физически отрывая их от стены. Хок твердо зафиксировал взгляд на ступеньках прямо перед глазами и рекомендовал остальным поступить так же.

Жареный шел один, держась на безопасном расстоянии от Сенешаля впереди и Ламента позади, ибо его пламя было слишком жарким, чтобы выносить его близость. Боль мучила его сильнее, когда он не имел возможности отвлекать себя разговорами. Время от времени ему приходилось останавливаться и обхватывать себя руками. Он оставлял черные, липкие следы на бледных ступенях. Ламент наблюдал за всем этим и тихо переживал. Не раз он обрекал злого человека гореть в аду за причиненные им страдания, но непосредственное лицезрение адских мук удручало. Даже после всего содеянного Жареным Ламент его все-таки чуточку жалел.

Они все карабкались и карабкались, словно ползущие по стене насекомые, и огромный сводчатый потолок постепенно выступал перед ними из мрака. Его покрывало огромное сплошное изображение голубого неба и облаков, почти невыносимо реальное.

Они остановились на первый настоящий привал. Осторожно уселись на ступени, прижавшись плечами к стене. Никто пока по-настоящему не выдохся, но уже чувствовалось напряжение в мышцах спины и ног. Путники старались не думать о том, сколько еще идти и что ждет их впереди, когда они доберутся до цели. Одно дело — проявлять героизм и уверенность в своих силах, стоя на твердом полу галереи, и совсем другое — сидя на узкой ступеньке над провалом, в который и заглядывать-то не хочется.

Хок позволил страху течь сквозь себя и наблюдал за процессом как бы со стороны, признавая существование человеческих слабостей, но не позволяя им овладеть собой. Он уже делал так прежде. Затем его посетила новая мысль, и он посмотрел на Жареного:

— Ты зачем звонил в колокол?

— Я не звонил.

— Кто-то делал это. Все в замке слышали.

— Здесь нет колокола, — сказал Жареный. — Только звук колокола. Это набат. Часть оригинальной конструкции Собора. Он предназначен для предупреждения окружающей местности о надвигающейся опасности. Я создал целую сигнальную систему — пока еще был святым дурнем. Она до сих пор работает, вопреки моей воле.

— Погоди, — не поняла Фишер. — Откуда берется звон, если нет колокола, чтобы его издавать?

— Магия, — объяснил Хок.

— У меня от нее уже голова болит. Что-то должно производить исходный звук, разве не так?

— Воспринимай сие, как гимнастику для ума, — посоветовал Сенешаль. — Наподобие хлопка одной ладонью. Классическая религиозная загадка без очевидного ответа.

— Именно, — поддержал Жареный, оглядываясь на Ламента. — Сколько ангелов могут танцевать на кончике иглы, святоша?

Ламент улыбнулся:

— Зависит от мелодии.

Жареный фыркнул, а потом ударил пылающей рукой по стене, словно пытаясь отвлечься от боли.

— Я многое вложил в этот Собор. По большей части все это забыто за столетия. Что он может? Что в нем содержится? Никто теперь не помнит тех невинных людей, которых силой заставили его строить. Забыты материалы, против воли реквизированные у хозяев. Кто назовет имена несчастных крестьян, согнанных с их земли, чтобы возвести Собор на наиболее подходящем месте.

— Очередная ложь, — бесстрастно отметил Ламент. — Все происходило совсем не так. Я читал старые отчеты в церковных библиотеках. Люди пускались в путешествие за много миль, только чтобы поучаствовать в таком грандиозном проекте. Никого не принуждали к этому. Все материалы поставлялись добровольно, для вящей славы Господней. Все знали, что из дурных начинаний не вырастет ничего хорошего. Собор должен был стать местом радости и прославления Бога, и ни малейшего пятна не должно было пасть на его создание.

Жареный рассмеялся:

— Ладно, может, я и преувеличил. Вами порой так легко манипулировать! Однако не следует верить всему прочитанному в церковных библиотеках. Историю всегда пишут победители.

— Сдерживай свою мелочную натуру, — сказал Ламент. — Мы пришли, наконец, все исправить, и ничто нас не остановит.

— Никогда так не говори, — предостерегла его Фишер. — Как раз когда становишься самоуверенным и дерзким, все вдруг идет наперекосяк и изо всех щелей лезет разная дрянь. Как правило, с очень большими зубами.

— Вы ничего не понимаете! — злобно бросил Жареный. — Вы здесь потому, что нужны Переходным Существам для открытия врат. Вы — просто пешки в большой игре.

— А зачем мы им? — деланно удивился Хок. — По-моему, ты говорил, что они скоро станут достаточно могущественными, чтобы вскрыть врата со своей стороны.

— Им не терпится. Они чуют, что их время, наконец, пришло.

Фишер поерзала, прикидывая меч на руке.

— Я была бы почти счастлива, если бы нам пришлось сражаться с чем-нибудь материальным. Это место изматывает, словно ногтями по душе скребут.

— То-то было бы облегчение, — согласился Хок. — Иметь перед собой нечто, по чему можно двинуть в ответ. Но, на мой взгляд, здешние опасности носят скорее духовный характер. Нам нужно сосредоточиться на том, кто мы есть и во что мы верим.

— А во что мы верим? — неторопливо спросила Фишер. — Я хочу сказать, после всего, что мы видели, через что мы прошли, сколькими разными людьми нам приходилось быть в разные времена, — во что нам осталось верить?

Хок взглянул на нее и улыбнулся:

— Мы верим друг в друга.

— Да, — улыбнулась в ответ Фишер. — Этого у нас не отнять.

— Их легендарная любовь, — произнес Сенешаль так тихо, что никто его не слышал.

Хок осторожно глянул вниз, на длинную вереницу пройденных ступеней, а затем вверх — на бесконечную цепь ступеней, которые еще предстояло одолеть, и припомнил другую лестницу. Это было много лет назад. Он был тогда гораздо моложе, нежеланный второй сын, решительно намеренный доказать, что и он чего-то стоит. Он забрался на Драконью гору, чтобы убить дракона в пещере у самой вершины. Он думал, что погибнет в битве с драконом, но уже само восхождение едва не уничтожило его. Подъем оказался невероятно тяжелым, погода, как назло, разбушевалась, и последнюю часть горы ему пришлось преодолевать на четвереньках по предательски качающимся скалам и живым осыпям. Он много раз мог повернуть, но не сделал этого. И когда, наконец, добрался до пещеры на самом верху, то обрел друга-дракона… и любовь в лице его пленницы, принцессы Джулии.

Руперт улыбнулся воспоминаниям. Время от времени хоть что-то он делал правильно.

Они снова начали карабкаться вверх. Мышцы спины и ног болели теперь зверски, они просто протестующе выли, но люди упорно продолжали восхождение. Хок еще больше замедлил шаг, но это не помогало. Время, казалось, ползло. Головы свесились на грудь. Путники слишком устали даже для того, чтобы заглядывать в растущий провал. Наконец, они достигли широкого, незаметно изгибающегося свода купола и, пройдя через люк в нарисованном голубом небе, выбрались на следующий этаж. И снова ступени вдоль стены. И новые этажи. Они ползли вперед, стараясь думать только о ближайших ступенях, что ждали их впереди.

Теперь повсюду виднелись дивные произведения искусства, грандиозные и прекрасные, бессчетные столетия скрытые от смертных взоров. Все они были осквернены кровью невинно убиенных. Предательство Жареного наложило отпечаток на весь Собор, а он только смеялся.

Они едва добрались до девятого этажа, когда Ламент вдруг объявил привал. Пешеход переносил тяготы подъема легче всех, а поскольку он в первый раз попросил о передышке, все остановились и уставились на него. Он не выглядел уставшим или даже запыхавшимся. Джерико Ламент задумчиво разглядывал простую, самого обычного вида дверь, врезанную прямо в стену. Пешеход протянул руку и легонько пробежал пальцами по тускло-коричневой поверхности.

— Что за ней, убийца?

— Сокровища и ужасы, — беспечно ответил Жареный. — Воплощенные мечты и кошмары, давно потерянные для мира людей. Сюда было принесено множество драгоценных вещей, дабы преумножить благодать величайшего в мире Собора. Можете взглянуть, если хотите. Ни одна из этих дверей не заперта. Но помните: открывая здесь дверь, вы рискуете душой.

— Ай, заткнись! — рявкнула Фишер. — Почему ты не можешь разговаривать, как все нормальные люди?

— Не думаю, что у нас есть время для охоты за сокровищами, — брюзгливо заметил Сенешаль, промокая рукавом пот со лба. — Может, на обратном пути…

— Здесь должно находиться чудо, — сказал Ламент. — Предметы, которых при жизни касалась рука Спасителя.

— А, это, — небрежно бросил Жареный. — Ежели вам нужны реликвии, то вы пришли по адресу. За этой дверью находится реликварий, музей костей. Сюда стаскивали всевозможный религиозный хлам, пока строили Собор, поэтому пришлось устроить выставку. Присмотрись повнимательнее к двери, Пешеход.

Ламент наклонился ближе и уперся носом в бледно-коричневую поверхность. Его острые глаза разглядели тонкую вязь переплетающихся линий или трещин, как будто вся дверь представляла собой одну большую головоломку. Он задумчиво сдвинул брови, пытаясь выявить закономерность. Все части были безупречно пригнаны друг к другу. Наконец он распознал образующие дверь формы и отдернул голову в шоке и ярости. Пешеход опасно быстро развернулся на узкой ступеньке и гневно воззрился на Жареного.

— Что ты сделал, мразь?! Это же кости! Человеческие кости! Вся дверь сложена из человеческих костей!

— Ну да, — подтвердил Жареный. — А отчего, по-твоему, он называется музеем костей? Входи, входи. Ты еще ничего не видел.

Дверь легко распахнулась от прикосновения Ламента, и он вошел. Остальные последовали за ним, как всегда держась подальше от Жареного. Длинная узкая комната, уходящая прочь от двери, состояла полностью из человеческих костей. Никаких усилий скрыть природу комнаты не предпринималось. Плечевые и берцовые кости образовывали стены, пустоты между ними заполнялись костяшками пальцев. Потолок представлял собой выложенный черепами свод. Пустые глазницы взирали сверху вниз на первых за века посетителей. Вдоль комнаты протянулись два ряда обычных стеклянных стеллажей, где были выставлены всевозможные предметы. В дальнем конце реликвария возвышался богохульный костяной алтарь, где подсвечниками служили собранные щепоткой кисти рук, а чашей для питья — череп. Пол колыхался под ногами волнами плотно уложенных ребер.

— Где ты раздобыл столько костей? — понизив голос, спросил Хок. Он не понимал, где находится, в церкви или на кладбище.

— Это было нелегко, — признал Жареный. Кости у него под ногами медленно чернели от жара. — Я проследил места захоронений всех святых и угодников в Лесном королевстве, каждого священника и отшельника. Всех этих блаженных придурков. Велел выкопать их кости и привезти сюда. Ради приумножения святости Собора. Мощи всегда служили предметом поклонения для обывателей, я просто расширил концепцию. В итоге собралось очень много костей, и я решил сделать из них что-нибудь полезное. Выстроил реликварий. Разве он не восхитителен? И столько красоты без толку пропадало в холодной земле!

— Сколько? — негромко спросил Ламент. — Сколько людей ты вытащил из могил, лишил покоя?

— А, черт, не знаю, — отмахнулся Жареный. — В какой-то момент я потерял им счет. Тогда я думал, что святости не может быть достаточно. Под моим началом работало множество людей: они устанавливали места захоронений, вычисляли фальшивки, платили нужным людям, чтобы святые тела можно было выкопать и перевезти сюда. Некоторые из тех, кто делал это для меня, и по сей день тут, в главном нефе, среди других жертвенных душ. Как вы теперь относитесь к ним, когда узнали, что они совершили?