Золотое снадобье Гроув С.

20

По могилам

Западная партия была основана в 1870 году – и тотчас обратила алчные взоры на северную часть Пустошей. Экспансия, которую партия Новых штатов всегда считала полной утопией, первоначально преподносилась как способ обуздать беспредел налетчиков, торговцев рабами и плантаторов, учредивших в том краю едва ли не отдельные феодальные королевства.

Шадрак Элли. История Нового Запада

На то, чтобы одолеть шесть кварталов вверх по Маячной улице, Тео понадобилось битых два часа. Мысль о необходимости лично увидеть человека, известного в Бостоне как Гордон Бродгёрдл, внушала ему желание удирать во все лопатки и не останавливаться, пока будут силы бежать. Ноги отказывались идти: ведь если он увидит Бродгёрдла, тот наверняка увидит его!.. Остановившись, Тео развернул краденый гудьировский велосипед и побрел обратно вниз… Подумал о Шадраке и Майлзе в тюрьме – и снова остановился. Уж у них-то, в кутузке сидя, точно не было ни единого шанса выведать правду… Вспомнилось и расследование Грея, копавшего определенно не там. Тео даже стукнул себя кулаком по бедру: что за непростительное малодушие! Повернулся, поднялся на два квартала… Опять остановился – не в силах идти дальше.

Так продолжалось более двух часов кряду. Наконец Тео встал на углу, совершенно измотанный, с потными ладонями… однако исполненный решимости.

«Я здесь ради того, чтобы доказать: он виновен, – твердо сказал себе Тео. – Я знаю, это так. Еще я знаю, что тому должны быть доказательства. Их просто надо найти. А когда я их найду, Шадрака и Майлза освободят».

Бродгёрдл владел крупнейшим домом на Маячном холме. Это был кирпичный особняк, воздвигнутый на угловом участке земли. Большинство других строений скучилось у поворота дороги, это же похвалялось длинным передним двором, отгороженным от улицы черным невысоким забором из кованого железа. Оконные шторы в каждой комнате были раскрыты полностью, словно возвещая: хозяину дома нечего от кого-либо таить.

Тео стоял на противоположном углу, с горькой улыбкой наблюдая за особняком. Он помнил времена, когда человека, ныне именуемого Гордоном Бродгёрдлом, не пустили бы даже по этой улице гулять, не то что домовладельцем здесь быть. В те дни он откликался на имя Уилки Грэйвз, или попросту Уилки Могила, и на каждом клочке его изорванной одежды висело по серебряному колокольчику, а зубы у него тогда были длинные, острые и железные до самых кончиков. Не зубы, а зубья! Он даже перчатки носил, увенчанные железными когтями – чтобы доходчивей объяснять свою позицию, если кто-то сразу не понимал. А происходило такое нередко…

«Вот это я понимаю, преображение!» – сказал себе Тео, наблюдая, как Бродгёрдл вылезает из конной коляски и направляется по подъездной дорожке к крыльцу. Он поменял не только зубы, но и волосы с бородой. Сменил и походку: теперь он нес себя с этакой ненаигранной властностью, как бы подразумевавшей наследные привилегии. Тео хорошо помнил, как прежде держался враг: вся его поза, бывало, излучала агрессию и нетерпеливый напор.

Не изменились разве что голос и глаза. Они наводили ужас совершенно как прежде…

Разглядывая Бродгёрдла, облаченного в шикарный костюм, Тео невольно припомнил день, когда в самый первый раз встретил Уилки Могилу. Воспоминание было из тех, которые он не первый год усердно пытался похоронить, – как, впрочем, и все, что хоть в малейшей степени касалось Грэйвза. И вот теперь прошлое вернулось, непрошеное и удивительно яркое. Вырвалось из-под многолетнего спуда…

Все случилось в городке, по недоразумению названном Раем: здесь было так же сухо и пыльно, как и во множестве других городишек, пройденных Тео. К тому времени он уже две недели странствовал совершенно один, и ему редко удавалось добыть себе пищу.

Он увидел фургон, стоявший перед таверной, – не вполне обычный фургон. Большинство путешественников Пустошей использовали хлопчатый брезент, который пропускал свет, но худо-бедно ограждал от холода и жары. Этот был целиком деревянный, с дверкой позади. Дверь замотали цепью и заперли на замок. Тео тут же смекнул, что фургон, не иначе, был набит ценностями. Что в нем перевозили? Слитки золота? Денежные купюры? «Еду!..» Воображение нарисовало свисающие с крючков гирлянды колбас, мешки зерна, бочонки с яблоками и картошкой… Тео был до того голоден, что, пожалуй, сгрыз бы даже луковицу, причмокивая от удовольствия. Привидевшаяся картина изобилия неудержимо потянула его к себе – хотя он и понимал, что в Раю для воришки было полно добычи куда как полегче.

Позже, оглядываясь назад, Тео ругательски ругал себя: как он мог не обратить внимания на состояние лошадей?.. Если бы в животе поменьше сосало, он точно заметил бы неухоженные копыта, а на ляжках животных – засохшие полосы крови. Но нет, он мог думать только о залежах провианта внутри. Вытащив отмычки, Тео занялся замком. Сколько там всего! Какая будет пирушка!..

Вот так его и застукал Могила. С отмычкой в недрах замка и с глупым предвкушением на лице. Грэйвз ухмыльнулся, показав разом все свои железные зубья. Он держал на поводке черную сторожевую псину. Судя по виду, жилось зверюге не сытней Тео.

«Взять его, Салли!» – скомандовал Могила гулким голосом, который Тео запомнил навеки. Собака прыгнула вперед… Тео выставил руку с железными костями: псину не остановит, но, может, хоть задержит…

Воспоминание заставило Тео содрогнуться. Сердце тяжело и болезненно заколотилось. Он заслонился развернутой газетой, которую предусмотрительно захватил. Бродгёрдл остановился в дверях, оглядел улицу… Что верно, то верно – его почти невозможно стало узнать. По-настоящему его выдавал только голос, ведь людей с жестокими глазами на свете хоть отбавляй. Он что-то сказал дворецкому и скрылся в прихожей. Тот махнул кучеру, направляя его в каретный сарай.

Но Уилки Могила – не единственный, кого разительно изменили прожитые годы. Это относилось и к Тео. Имя, правда, он сохранил прежнее, зато стал много старше и несравнимо мудрее. В последний раз он видел Грэйвза, когда был мальчишкой одиннадцати лет от роду. Куда меньше ростом, существенно грязней нынешнего… и, конечно, гораздо более жалким.

«Он меня нипочем не узнает. Даже если я среди бела дня перед ним встану!» – решительно сказал себе Тео.

Эта мысль, выросшая из остатков уверенности, дала ему силы действовать. Сев на велосипед, Тео покинул свой угол и объехал владения Бродгёрдла кругом. Особняк с окружающими угодьями занимал большую часть квартала. За домом вместо заднего двора раскинулся сад, примыкавший к улице. По бокам красовался высокий кирпичный забор, увитый плющом. Тео нашел в стене дверь, но она оказалась крепко заперта. Впрочем, в железной поверхности был прорезан узор – силуэт совы. Сквозь него оказалось возможно заглянуть в сад.

Тео присел на корточки и стал наблюдать. Он увидел лопату, торчавшую в земле возле недавно вскопанной клумбы. Тео сместился вправо и заметил две мужские ноги. Они стояли по обе стороны двери, что вела в садовый сарайчик Бродгёрдла. Тео выпрямился.

«Что ты замышляешь, Могила? – думалось ему. – Почему твои люди сараюшку стерегут? Старый трюк повторяешь или новому научился?»

Встав на велосипедную педаль, он приподнялся и снова поглядел сквозь прорезь узора.

…И чуть не свалился, удивленно вскрикнув. Потом испустил долгий, медленный вздох. «Ну ты даешь, Могила. Это что-то новенькое». Перекинул ногу через седло и покатил прочь со всей скоростью, на какую был способен. Крутой склон Маячного холма немало способствовал быстрому удалению от дома Бродгёрдла, только сердце продолжало бешено колотиться. Он ясно рассмотрел двоих мужчин, карауливших садовый сарайчик. Одетые в неприметные костюмы, они были вооружены абордажными кошками, висевшими у поясов, а на щеках у того и другого красовались безошибочно узнаваемые шрамы: длинные полоски от уголков рта до самых ушей. Такие оставляет тугая проволока, некогда впившаяся в кожу…

21

Карантин

Орден Золотого Креста – один из самых воинствующих. Он разбогател, присваивая выморочную собственность жертв морового поветрия. Иные критикуют орден за то, что он наживается на людском несчастье. Члены ордена возражают на это, называя себя уборщиками земель: они ведь очищают их от заразы и присматривают за жилищами на карантине.

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

София последовала за капитаном Размышляем через весь корабль и спустилась вместе с ним в трюм. Тот был заполнен деревянными ящиками с надписями типа «Консервированная треска», «Баночная патока», «Конфитюр». Капитан провел девочку весьма кружным путем, пока они не оказались в кормовой части трюма. Остановившись, он высоко поднял фонарь. София увидела высокий ящик с колесиками. Удавалось разглядеть только общую форму коробки. Деревянная крышка, по всей видимости державшаяся на петлях, снабжалась равномерно расположенными отверстиями для проветривания. Приподнявшись на цыпочки, София попыталась заглянуть внутрь, но в трюме было темновато, а дырочки – слишком малы. Она только и рассмотрела что-то коричневое и зеленое. Крышку запирал внушительных размеров висячий замок. София на пробу налегла плечом на край ящика, и тот легко покатился по трюмному настилу.

Все это не могло не удивлять. София ожидала чего-нибудь гораздо меньших размеров. Письма, ценного свертка… А тут – растение в кадке, и не маленькое.

– Она что, – спросила девочка, – саженцы мне оставила?

– Похоже на то, – сказал капитан.

София задумалась, как быть в такой ситуации. До Севильи они добрались благополучно и быстро. Даже выиграли по пути несколько дней. Поэтому посланник Угрызения еще не явился, а Барр с Каликстой всяко не прибудут раньше июля. И на борту «Истины» задерживаться нельзя. Корабль продолжит плавание и вернется в Бостон лишь через несколько месяцев.

«Ладно, – сказала она себе. – Если нужно это делать, чтобы добраться до дневника, значит сделаем это!»

– Что ж, придется забрать, – неохотно проговорила она.

– Думаю, в одиночку вам справиться будет трудновато, – сказал капитан Размышляй. – Я велю команде выкатить ящик наверх, пока с вами беседует священник, уполномоченный по моровому поветрию.

– Спасибо, – поблагодарила София и, уже возвращаясь вместе с ним через трюм, спросила: – А долго они беседуют? Эти уполномоченные?

– Все зависит от того, не было ли недавней вспышки болезни. Иногда они вникают в каждую мелочь, тем паче что мы прибыли из-за рубежа. Собственно, угроза исходит изнутри, а не извне, но клирикам логика не указ… – Остановившись на трапе, он повернулся к Софии. – У вас же нет, примером, заразного насморка?

– Нет! Я в полном порядке!

– Отлично. Насморк – это всего лишь насморк, но, как я только что сказал, сильной стороной клириков логика не является…

София обдумала его слова:

– Вы когда-нибудь видели человека, пострадавшего от этой болезни?

– Однажды я едва не причалил в одном порту к северу от Севильи. Несколькими годами ранее через те места прокатилась эпидемия. Так вот, я еще издали разглядел, что на берегу не осталось живых. Лишь кости несчастных усеивали причал…

Севильский порт располагался в устье реки Гвадалквивир, делившей город на две неравные части. Гавань, растянувшаяся вдоль речного берега, выглядела пустынной. Один корабль, пришвартованный неподалеку от «Истины», вполглаза охранялся сонным моряком и бурой собакой. Три других судна выглядели вовсе покинутыми; их мачты устало клонились к мутной воде. Покрытые пылью апельсиновые деревья обрамляли дорогу, что вела к большой каменной арке. За ней угадывалась мощеная улица, где вяло двигались люди и лошади. Здания у реки, с их щербатыми белыми стенами и красными черепичными крышами, казались поблекшими, словно выгоревшими на солнце.

София торчала на причале уже больше часа. В одном соборе зазвонили колокола, со всех сторон тотчас отозвались колокольни поменьше. Казалось, Севилья ненадолго ожила, наполнилась нестройным и радостным шумом. Потом звон утих, отчего навалившаяся тишина показалась еще более давящей и зловещей.

София уже ничего так не хотела, как убраться в тенек. Она оказалась последней в очереди к уполномоченному по заразе. Нигилизмийских миссионеров отпускали в город одного за другим, и они уходили, неся скудные пожитки. Перед Софией остались только две женщины, Откуда и Пристрастие, ничем особо не примечательные, обе – средних лет. Среди прочих их выделяли разве что проявления доброго расположения друг к дружке. Они стояли смирно, старательно не обращая внимания на Софию.

Палящее солнце напоминало ей приключения в Пустошах. Она пыталась спрятаться от жары, усевшись за своим ящиком, но маленький прямоугольник тени не принес облегчения. Священник, переговариваясь со своим писцом, приблизился к Пристрастию и Откуде. Это был немолодой уже мужчина, практически лысый, с кустистыми бровями и почти полным отсутствием подбородка. Зубы у него были желтые и кривые, а одеяние, выдержанное в бело-красно-черных цветах, по виду плохо подходило для свирепой жары, но он, казалось, не замечал этого.

Остановившись перед Откудой, он молча окинул женщину взглядом, потом быстро заговорил с писцом по-кастильски. Тот не спеша начал делать пометки. Клирик, держа руки сложенными перед собой, мутновато-голубыми глазами уставился на Пристрастие.

– Прибыли сегодня с Нового Запада? – с акцентом выговорил он по-английски.

Пристрастие кивнула.

– Что вас сюда привело?

– Я нигилизмийка. У нас здесь миссия.

– Какого рода?

Она вздохнула:

– Наставить Папские государства на путь истинный.

– И каков же, по-вашему, этот путь?

Пристрастие не ответила. Она, казалось, истаивала на солнце. Кашлянув, она положила руку на плечо Откуды и пробормотала:

– Она вам поведает, каков истинный путь.

Клирик переглянулся с писцом, тот кивнул. Последовал вопрос:

– Вам нехорошо?

– Да, ей нехорошо, но это всего лишь простуда, – ответила нигилизмийка. – Она утомлена путешествием и изнурена жарой.

И Откуда обняла Пристрастие за талию.

– И долго она уже болеет?

– Примерно четыре дня. Ей нужны отдых и питье, вот и все.

Клирик окинул Откуду бесстрастным взглядом и вновь повернулся к Пристрастию. Та стояла, закрыв глаза, и глубоко дышала, ни дать ни взять уснув на плече у подруги. На лбу и верхней губе выступили капли испарины. Кустистые брови святого отца сползлись к переносице. Он тихо сказал по-кастильски что-то еще, писец снова кивнул. Быстро ушел прочь по причалу, нырнул в каменную арку на выходе…

– Куда это он? – раздраженно спросила нигилизмийка. – Мы целый час в очереди ждали! Не довольно ли?

– Довольно, – сдержанно согласился клирик.

Он снова соединил руки и принялся ждать.

Вновь нескончаемо потянулось время… Впрочем, писец вернулся всего через несколько минут, причем в сопровождении двоих конников. По спине Софии разбежался холодок, она вскочила, охваченная скверным предчувствием. Плащи всадников, белые, с капюшонами, переливались на солнце. Лица скрывали золотые маски с длинными, хищно загнутыми клювами и узкими прорезями для глаз. Софии вспомнилась нохтландская стража. Только, пожалуй, эти золотые всадники выглядели еще страшней!

Выехав на причал, они спешились и неторопливо последовали за писцом. Вблизи София рассмотрела, как переливались золотые нити, вставленные в белую ткань. Еще у них были тяжелые пояса и по длинному мечу в ножнах. Один, подойдя, откинул с головы капюшон, обнажив ворох золотых кудрей, но маска осталась на месте. Уполномоченный по заразе коротко кивнул новоприбывшим, сказал несколько слов и указал на Пристрастие. Золотые клювы согласно кивнули. Не произнеся ни слова, шагнули к нигилизмийке и взяли ее под руки.

– Что вы творите? – хватая вялую руку подруги, закричала Откуда.

Пристрастие как будто очнулась и что-то протестующее забормотала, беспомощно отталкивая стражу. Всадники даже внимания не обратили на ее усилия. Подхватили – и не то повели, не то понесли женщину прочь. Она пыталась отбиваться:

– Куда вы меня? Куда?..

Ее спутница тем временем наседала на клирика:

– Что такое? В чем дело?

Тот ответствовал совершенно спокойно:

– У вашей подруги лапена.

– Да о чем вы? Она всего лишь простужена! А тут еще жара…

– Посмотрим.

– Но куда ее увозят?

– В карантин.

– Но вы не можете просто так забрать ее в карантин! Там же другие будут! В самом деле заразные!..

Клирик кивнул:

– Мы и должны изолировать всех заразных.

Голос Откуды сделался пронзительным:

– Но у нее не может быть никакой лапены!

Несколько мгновений уполномоченный молча смотрел на нее.

– Вы так в этом уверены? Я наблюдал все симптомы. Она испытывает усталость и безразличие к жизни. Ее с трудом удается расшевелить.

– Какое безразличие к жизни? Ее всего лишь изнурила жара!

– У нее все симптомы, причем запущенные, – безапелляционным тоном проговорил клирик.

Золотые клювы уже покидали пристань, один вел лошадей, другой – женщину.

– А вы, значит, вместе с ней путешествовали? Осталось установить, нет ли и у вас признаков болезни…

Откуда, пораженная внезапным молчанием, лишь с ужасом смотрела на клирика. Потом разгладила юбки и выпрямилась во весь рост.

– Что ж, – сказала она. – Задавайте ваши вопросы. Вы сами убедитесь сейчас, что со мной все в высшей степени хорошо.

Святой отец задумчиво сощурил глаза.

– Итак, вы прибыли сегодня с Нового Запада? – вновь завел он предписанную его работой шарманку.

София молча, с широко раскрытыми глазами наблюдала за происходящим. Все случилось так быстро, что ей просто не верилось. Нигилизмийку увели прочь. Теперь ее поместят в карантин. Если там есть настоящие больные лапеной, Пристрастие наверняка заразится. Сердце отчаянно колотилось, внимание уплывало. Она чувствовала странную смесь облегчения, стыда и страха. Облегчения – оттого, что ее-то уж точно не уведут отсюда жуткие люди в золотых масках. Стыд из-за этого облегчения и страх: а вдруг все-таки… Нет! Ни в коем случае! Невозможно!

Клирик наконец кивнул Откуде, видимо удовлетворенный ее ответами.

– Все в порядке, – сказал он. – Вы можете выйти в город.

Женщина кивнула в ответ:

– Благодарю вас.

София видела, насколько глубоко потрясена была нигилизмийка. Не прибавив больше ни слова, женщина подобрала обе сумки, свою и подруги, и побрела в сторону арки.

Уполномоченный по заразе наконец обратил бесстрастный взор на Софию. Писец приготовился зафиксировать ее ответы.

– Вы прибыли сегодня с Нового Запада? – прозвучал первый вопрос.

– Да, – с вымученной улыбкой ответила София.

– Что вас сюда привело?

– Поиски родителей, – сказала она. – Они приехали сюда много лет назад. Я надеюсь отыскать их следы.

Клирик немного помолчал, потом эхом повторил услышанное:

– Надеетесь отыскать их следы?

– Да, на самом деле я здесь проездом в Гранаду. Там в нигилизмийском архиве лежит документ, написанный моей матерью.

Клирик задумался над услышанным, затем кивнул в сторону ящика:

– А это что такое?

– Кадки с саженцами.

Должно быть, здоровенный замок внушил уполномоченному определенные подозрения, но делать вид, будто ящик принадлежал ей, было невозможно. Вдруг ее попросят открыть коробку? Ключа-то нет!

– Зачем вы это привезли?

– По просьбе друга, – сказала София. – Это подарок человеку, которого я должна встретить в Севилье.

– Имя и адрес этого человека?

София открыла сумку и вытащила «Где купить карту…». Там был раздел, касавшийся Севильи. По возможности изображая спокойствие, девочка перелистнула страницы.

– Джильберто Херез, – сказала она клирику, найдя в книге нужное место. – Калле Абадес!

Уполномоченный снова помедлил. Затем быстро обратился по-кастильски к писцу, прилежно заносившему на бумагу ответы Софии. Тот что-то ответил. Последовал новый заученный вопрос:

– Вас в последнее время посещали какого-либо рода призраки или видения?

Сердце ухнуло вниз.

– Нет, – сказала София.

– Беретесь ли вы утверждать, что любите жизнь, дарованную вам Господом?

– Да.

– Желаете ли вы, чтобы эта жизнь прекратилась?

– Нет.

– Страдаете ли вы от уныния духа? Знаете ли кого-либо… – он чуть помедлил, – кого-либо, помимо путешественницы по имени… – он оглянулся на писца, тот заглянул в записи и подсказал, – по имени При-стра-стие… кто также страдал бы от уныния духа?

– Нет, – сказала София, – не знаю.

– Если вам доведется впасть в состояние, именуемое упадком или унынием духа, принимаете ли вы обязательство тотчас покинуть город, предаться уединению и умереть в одиночестве, дабы не заразить любящих жизнь?

Перспектива столь жуткой участи развернулась так неожиданно, что София даже заколебалась. Клирик пристально наблюдал за нею.

– Да, – сказала она. – Принимаю.

– Назовите свое имя и место жительства.

– Эфемера Тимс из Бостона, Новый Запад.

– Все в порядке. Можете выйти в город, – сказал клирик.

Писец свернул бумаги.

– Спасибо, – поблагодарила София.

– Вот только, – уже поворачиваясь, чтобы уходить, сказал священнослужитель, – боюсь, вам не удастся передать саженцы адресату. Джильберто Херез умер от лапены еще в прошлом году.

22

Сокольничий и призрак

Удачливыми охотниками вскоре было открыто, что золотые глаза четырехкрылов продолжали источать свет даже после того, как этих тварей убивали. Нетленные, словно воск, они могли служить вместо свечей и масляных ламп. В Севилье и Гранаде их некоторое время даже использовали для уличного освещения, но горожане тотчас же разворовали драгоценные шары все до единого. Теперь их можно видеть только в частных домах.

Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств

София даже не предполагала, что саженцы окажутся настолько увесистыми. По ровному месту катить груз не составляло большого труда, но стоило выбраться на мощеную улицу, и продвижение тотчас замедлилось. Камни были выпуклыми и неровными, ящик на каждом шагу кренился и застревал. Рюкзак Софии, притороченный к ящику, мотался туда-сюда и съезжал…

Пыльные апельсиновые деревья неподвижно стояли под убийственным солнцем. Приложив немалые труды, София все же добралась до главной площади – плазы, как здесь выражались. К синему небу перед ней возносился недостроенный Севильский собор – арки, башенки, остроконечные шпили… В книге Эспаррагосы говорилось, что строительство началось за много веков до Великого Разделения. Моровое поветрие вызвало всеобщий застой, соответственно, все работы заглохли. Незавершенный собор стоял одинокий и грустный, как несбывшаяся мечта.

Тем временем усилия Софии незамеченными не остались. К ней приблизилась женщина в длинной вуали, она вела за руки двух маленьких девочек. Девочки, облаченные в белые платья, такие длинные, что подолы тянулись по мостовой, завороженно разглядывали юную чужестранку. Возле собора сидели трое стариков, беззубые, с морщинистыми, точно сушеные абрикосы, лицами. Они хихикали, указывая пальцами на ее ящик. А на углу, как раз где София свернула на площадь, лежало шерстяное одеяло. Там стояла на коленях старуха и умоляюще тянула руки к прохожим…

Софии нечего было ей подать. Дергая ящик, она покинула площадь и потащилась дальше улицами, стараясь, по крайней мере, держаться в тени. Она пыталась добраться до магазина, упомянутого в перечне продавцов карт. Пусть Джильберто Херез и умер, но магазин-то должен работать?.. И еще ей требовалось купить еды. У нее были с собой деньги, ходившие дома, но ни золота, ни местной валюты она с собой не привезла.

В гавани она пристально изучила карту Севильи и теперь следовала проложенным маршрутом, упорно таща поклажу по неровным камням. От жары мутилось в голове. Ноги дрожали, по лбу каплями стекал пот. Она уже сомневалась, правильный ли сделала выбор. Может, стоило оставить проклятый ящик на борту «Истины»? Уж верно, она и без него добилась бы помощи от товарища Угрызения. Если он появится, значит будет расположен помочь ей – с ящиком или без…

Тяжелая коробка вдруг покатилась вперед легко, словно сама по себе. София даже споткнулась. Увернувшись от толчка, она оглянулась: что такое? Оказывается, ящик подталкивал ладонью рослый мужчина в плаще с надвинутым капюшоном.

– Похоже, вам не помешала бы помощь, – сухо произнес он по-английски.

Голос был низкий, мужчина говорил с заметным акцентом. Такой акцент София уже слышала в речах путешественников, посещавших Шадрака: этот человек был из Сокровенных империй. Под капюшоном угадывался щетинистый подбородок, светло-русые волосы, по длине и цвету сходные с ее собственными, и орлиный нос. Глаза в тени капюшона рассмотреть было труднее. София вполне обоснованно засомневалась: поношенные сапоги, длинный меч под плащом, на плече – лук и колчан… Мужчина же упирался ладонью в деревянную стенку.

– Вперед, – сказал он тоном погонщика мулов. – Я подтолкну.

София слишком устала, чтобы спорить. Просто взяла переднюю ручку и потащила. Дело сразу пошло куда веселей, ей даже понадобилось усилие, чтобы не запутаться в мысленной карте. Они миновали улицу мясников, где в тени висели на крюках туши, а у каждого входа витали рои мух. Свернули в переулок, где две молодые женщины чесали шерсть, сидя у дома. Часовня на маленькой площади наполняла воздух густым запахом благовонных курений. София бросила мимолетный взгляд сквозь открытую дверь лавочки: пучки сушеной лаванды, свисающие с потолка, белые свечи всех размеров и форм… Еще несколько минут быстрым шагом по тихим улицам – и они добрались до нужного адреса в еврейском квартале. София остановилась и вытерла пот со лба.

– Пришли, – сказала она и обернулась к мужчине в сером плаще. – Спасибо большое.

– Всегда пожалуйста, – коротко ответил он и удалился туда, откуда пришел.

София с некоторым изумлением проводила его взглядом.

«Даже самые дружелюбные люди в этой Севилье не очень-то дружелюбны», – подумалось ей.

Удаляясь, человек в сером плаще вскинул левую руку, и тотчас же, свалившись точно из ниоткуда, ему на запястье, на кожаную перчатку, уселась серо-бурая хищная птица. Повернула голову и уставилась на Софию. Черные глаза сверкали пугающе ярко.

Краешек крыши бросал на мостовую узкую тень. София встала там, стараясь перевести дух. А ведь улочка могла бы быть красивой: раскрашенные двери и ставни, ящики для цветов… Даже мостовая чем-то напоминала родную Ист-Эндинг. Увы, самый воздух здесь, казалось, был напоен всеобщей подозрительностью и запустением. Иные дома стояли нежилыми: окна разбиты, дверные арки замусорены. Таких по всему городу было полно…

София постучала в дверь лавки, по большому счету уже ничего хорошего не ожидая. Вывеска косо висела на единственном уцелевшем гвозде, забранные ставнями окна выглядели не очень-то гостеприимно… Изнутри никто не отозвался. София совсем поникла, но постучала еще. Когда ответа не последовало и на третий раз, она присела на порог и стала думать, как же быть дальше. К магазину карт она пришла по наитию, за неимением лучших идей. По ходу дела ей нужно добираться в Гранаду, но как организовать переезд, если она ни еды добыть себе не могла, ни на ночлег устроиться?..

София прислонилась затылком к закрытой двери, всеми силами стараясь не подпустить к себе панику. Привычно сунула руку в карман и нащупала серебряную катушку, ища хоть какой-то поддержки. Вот бы перенестись обратно домой, в Бостон!..

Стоило подумать о доме, о Шадраке, о возвращении Тео, о кленовом торте миссис Клэй, и глаза наполнились слезами. Ну почему, почему рядом нет Тео? Уж он не просто сообразил бы, как поступить в такой ситуации, он еще и шутку бы подпустил… Эта мысль заставила девочку улыбнуться, но слезы продолжали капать – такие соленые, что даже щипало щеки.

«Мне воды не хватает, – сообразила София. – Вот почему сил не стало и в голове туман!»

Она почувствовала себя еще более подавленной и беспомощной. Где-то дальше по улице открылась и снова закрылась дверь. София приподняла веки и поглядела влево-вправо, прикрываясь рукой.

«Вот сейчас начну во все подряд двери ломиться! Небось у кого-нибудь достанет доброты напоить меня и накормить».

Кое-как поднявшись, София вскинула на плечо сумку, перешла улицу и постучала в низкую синюю дверь напротив. Никто не отозвался. София вновь постучала. На сей раз изнутри послышался звук. Правда, сама дверь не отворилась – лишь маленькое зарешеченное окошко на уровне глаз. София с надеждой заглянула внутрь. Оттуда на нее смотрела старуха.

– Прошу вас, – по-английски проговорила девочка. – У вас не найдется немножко воды и еды?

Она подняла руку к лицу, изобразив, что ест. Потом взяла невидимый стакан и опрокинула в рот.

– Пожалуйста…

Еще мгновение старуха молча смотрела на нее. Потом окошечко захлопнулось.

Софию словно ударили по лицу: первый отказ, как известно, самый болезненный. Из-за следующей двери никто так и не откликнулся. Из-за третьей ее окатили потоком невразумительных слов, после чего захлопнулось и это окошечко. Четвертый и пятый дома выглядели необитаемыми, но она все равно постучала – безрезультатно. У шестой двери в ящиках красовались цветы, ставни – распахнуты. Дверь и ставни были одинаково выкрашены ярко-желтым. В отличие от остальных домов окошечка здесь не было. София постучала громко, насколько духу хватило.

Спустя несколько секунд дверь приоткрылась. Выглянула молодая женщина.

– Простите, у вас не найдется немного еды и питья? – спросила София и повторила свою пантомиму.

Женщина помедлила, словно бы в нерешительности. Волосы у нее были повязаны платком, поверх синего платья – передник, усыпанный мукой. Юбки неожиданно всколыхнулись, и мимо колен матери протиснулся мальчишка лет трех, не более. Он толкал дверь, чтобы лучше видеть происходящее, и, раскрыв рот, смотрел на Софию. Щеки у него были в муке. София улыбнулась ему, чувствуя, как лопаются пересохшие губы.

– Привет, – сказала она малышу и легонько помахала рукой.

– Ве-е, – отозвался он и помахал в ответ.

Женщина молча смотрела то на Софию, то на ребенка. Потом наклонилась и что-то сказала мальчонке. Тот исчез, словно его на веревочке утянуло внутрь дома. Женщина повернулась и по-кастильски обратилась к Софии, указывая на улицу. Голос звучал вроде приветливо, только София не поняла ни единого слова. Она так и сказала:

– Не понимаю…

– Агва, – произнесла женщина. И повторила для внятности: – Агва!

Потом сделала движение руками, помещая одну поверх другой, словно по канату лезла. София удивилась и тут же сообразила: «Нет! Она воду из колодца достает!»

– Ясно, спасибо…

Женщина вскинула палец, веля Софии повременить. Тут же вновь появился малыш и передал матери ломоть хлеба – коричневого, с изюмом. Женщина улыбнулась, чмокнула отпрыска в макушку, что-то шепнула. Ребенок послушно повернулся и протянул хлеб Софии.

Кажется, изнеможение делало ее слезливой. Ресницы намокли уже второй раз в течение одного часа. София протянула руку, взяла хлеб.

– Спасибо огромное, – сказала она. – Никогда вашей доброты не забуду… Спасибо!

Мальчик застенчиво улыбнулся и сложил руки на животе. Женщина тоже улыбнулась, указывая вдаль по улице.

София еще раз горячо поблагодарила добрых людей и пошла прочь, на ходу запуская зубы в свою добычу. Рот совсем пересох, глотать было трудно, но хлеб все равно показался ей восхитительным. Он был подслащен медом, сочные изюмины взрывались на языке. За поворотом узенькой улочки открылась крохотная плаза, безлюдная, с каменным колодцем посередине. София устремилась к нему, не удержавшись от победного вскрика. Спрятала в сумку драгоценный недоеденный ломоть, прицепила ведерко на карабин и опустила в колодец. Плеск, раздавшийся внизу, показался ей самым восхитительным звуком на свете. София вытащила ведро, перебирая веревку, в точности как показывала женщина, и принялась пить – жадно, словно не один день странствовала в пустыне. Какое счастье!.. Напившись, девочка поставила ведро на край колодца и со счастливым вздохом осела наземь. Ей значительно полегчало, и даже обстоятельства, в которых она очутилась, перестали казаться такими уж безнадежными. В конце концов, у нее были еда и вода – не это ли важнее всего?..

Поднявшись, она пошла забрать ящик и рюкзак – и вдруг задумалась о растениях внутри. Если уж она едва не погибла от жажды и жары, то каково приходилось саженцам?.. София зачерпнула из колодца еще ведро, отцепила от веревки и понесла по улочке. Поливка сквозь дырочки для проветривания потребовала немалой изобретательности и творческого подхода. В конце концов она поднялась на крыльцо заброшенного магазина и смогла залить воду в отверстия. Приникла к ним лицом… Кажется, внутри в самом деле просматривались зеленые стебельки…

Возвратив к колодцу ведро, София вновь почувствовала, как накатывает усталость. Что делать дальше – было решительно непонятно. Ладно, она все-таки добыла себе пропитание: уже подвиг! Девочка со всем возможным удобством устроилась на крыльце, в тени своего ящика. Опустила голову на рюкзак – и почти сразу крепко уснула.

Пробуждение оказалось не из приятных: что-то острое тыкалось ей в плечо. София открыла глаза. Улицу успели затопить поздние сумерки, а непосредственно над ней стоял какой-то старик. Он что-то быстро и настойчиво говорил по-кастильски и концом длинной палки тыкал Софию в плечо.

– Эй! – Она перехватила клюку. – Хватит уже, я проснулась!

Сердитый ответ прозвучал опять по-кастильски. София поднялась.

– Я вас не понимаю, – нахмурилась она.

Мимика вкупе со словами произвела неожиданный эффект: старик замолчал.

– Ла-пе-на? – спросил он затем, медленно и раздельно.

– Нет! – решительно ответила София и энергично мотнула головой. – Нет, я не больна. Просто устала!

Она сунула сложенные руки под щеку, изображая желание поспать. Потом из общих соображений обозначила жестами проблему еды и питья. Раз уж дед озаботился, не больна ли она, чего доброго, и с этим поможет…

К сожалению, намек насчет помощи мигом отбил у собеседника всякий интерес к ней. Старик оперся на палку, окинул девочку свирепым взглядом из-под косматых бровей и, буркнув что-то на прощание, захромал прочь. София проводила его взглядом и вздохнула. Такое впечатление, что молодая женщина, поделившаяся с ней хлебом, – единственный добрый человек на всю Севилью… Пройдя еще несколько шагов, старик дотянулся длинной палкой до уличного светильника. Ловким движением пересадил маленькое пламя на свечной фитилек внутри. Опустил палку, двинулся дальше…

София вновь уселась на пороге, потерла глаза. Свечка не слишком-то рассеивала уличную темноту. Холодно еще не стало, но после заката сухой воздух сделался заметно прохладней. Уличный ночлег обещал обернуться весьма сомнительным удовольствием. Мелькнула мысль, а не попросить ли снова помощи у доброй хозяйки, но София прогнала ее прочь. Встав, она огляделась и стала прикидывать, не получится ли забраться в один из брошенных домов. Между тем быстро темнело…

Ее внимание привлекло смутное движение возле плазы. Кто-то вышел на улицу?.. Вроде бы женщина. София видела очертание юбок. Уж не та ли, что хлебушком угостила? Нет, дверь другая. Фигура сдвинулась с места и поплыла над мостовой прямо к Софии. Девочка вышла на середину улицы, исполнившись внезапной надежды. Не иначе, кто-то заметил ее спящую и решил пожалеть!