Золотое снадобье Гроув С.

5

Новости с берегов Жуткого моря

Водоемы на северо-западной оконечности Нового Запада, некогда известные как Великие озера, разительно изменились после Разделения. Они превратились в бескрайнюю ледяную ширь, пересекать которую отваживаются немногие. Раньше у озер были различные названия, в том числе Эри – в честь одного из прибрежных племен. Теперь несколько племен населяют само заледеневшее море: эри и другие, в том числе Вещие, перебравшиеся с тихоокеанского побережья. О нынешнем названии моря ходят многоразличные слухи, но то, что оно действительно Жуткое, никакому сомнению не подлежит. Ледяные дворцы, замерзшие озера под сводами просторных пещер… Морозные чертоги не раз завораживали исследователей странными огнями, внезапными туманами, эхом таинственных голосов…

Шадрак Элли. История Нового Запада

Вот уже три дня София вчитывалась в указатели, посвященные «восемьдесят второму году нашей эры». За это время она одолела девятнадцать томов. Угрызение поддерживала ее бесстрастными комплиментами по поводу того, как быстро она читает. Сама София отчетливо понимала другое: скорость ее чтения, наоборот, недостаточна. И вот трое суток, когда, по расчетам, она была в относительной безопасности, завершились. Теперь начиналась рискованная игра. Отныне ей предстояло каждый день подходить к дверям архива с оглядкой на все возрастающую вероятность, что обман вскрылся и сейчас ее выведут на чистую воду.

«Разыщи нас, пока мы еще дышим!» – стучало у нее в голове, когда она шла с трамвайной остановки к дому тридцать четыре.

«Если бы я знала, что делать, – мысленно вздыхала она. – Что я могу?»

Не было уверенности даже в том, что искать нужно именно в восемьдесят втором нигилизмийском году. А если жизненно важная улика хранилась на расстоянии трех книжных полок, среди указателей, касавшихся восемьдесят третьего?

Одним словом, к домашней двери София приблизилась в исключительно унылом и подавленном настроении. Отворила боковую дверь, бросила на скамейку сумку для книг… и замерла.

Изнутри дома долетали звуки веселья. Там смеялись на три голоса… то есть нет – на четыре! Сердце забилось. София чуточку послушала – и медленная улыбка озарила ее лицо. Она пересекла прихожую, бросилась в дядин кабинет и из него сквозь открытую дверь вниз, в картологическую комнату.

– А вот и она! – донесся голос Шадрака, сопроводивший ее торопливые шаги по ступеням.

София влетела в комнату и в первую секунду увидела, что Шадрак сидит за столом, а миссис Клэй и Майлз Каунтримен – в креслах поблизости. Внизу же лестницы, скрестив на груди руки и с предвкушением вскинув карие глаза, стоял Тео. Разогнавшаяся София еле остановилась всего на одну ступеньку выше его. Помедлила, вновь на секундочку выпав из временного потока… и со счастливым облегчением осознала: Тео выглядел измотанным дальними странствиями, он определенно вытянулся со времени отъезда… но все равно это тот же самый Тео, ее верный друг.

Он расплел руки и протянул ей ту, где был шрам. Рука странновато подрагивала.

– Ну? – спросил он хриплым голосом. – Долго мне еще объятий-то дожидаться?.. Уже час тут торчу!

София качнулась вперед, всхлипывая и смеясь, и крепко обняла дядю.

– Где тебя носило? – кое-как выговорила она. – Я уж думала, ты никогда не вернешься!

Он рассмеялся:

– Ага! Вижу, так и не выучилась за временем следить…

Но широченная улыбка, которую, слегка отстранившись, увидела София, говорила другое. Он тоже по ней смертельно скучал.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от Тео и подойти к Майлзу. Путешественник радостно обнял ее. Его вечно растрепанная седая грива сделалась еще длинней, София в ней мало не задохнулась.

– Софочка, дитя мое! – воскликнул он, отпустив ее наконец. – Нам пришлось ногтями и зубами прорываться назад, но вот мы и дома! – И он ухмыльнулся с видом заговорщика. – Впрочем, должен тебе сообщить, что именно теперь самый подходящий момент предпринять новое путешествие!

У Шадрака и миссис Клэй вырвался дружный стон.

– Именно так! – запротестовал Майлз. – У Софочки завершился учебный год, прогноз погоды по «Календарю фермера» исключительно благоприятен… а как сладостно пахнут в июне ветры чужедальних земель!

Шадрак с веселым отчаянием замотал головой.

– Погоди хоть несколько минут, – взмолился он в шутку. – Прежде чем мчаться навстречу дыханию заморских ветров, расскажи нам про Индейские территории!

– Так отправимся же все вместе, – немедленно предложил Майлз. – По дороге мы с Тео полный отчет тебе и дадим!

София и миссис Клэй рассмеялись.

– Майлз, – проговорил Шадрак с упреком. – Я вынужден заключить, что ты самым злонамеренным образом вознамерился терзать и мучить меня! Ведь знаешь прекрасно – министерство заточило меня в Бостоне, я тут сижу, точно кролик в садке… словно куренок в корзине… как беспомощный узник в каталажке!

– Ладно, ладно, – заворчал Майлз. – Что я точно вижу, так это то, что министерство успело приучить тебя важничать… ну да, тебя все время на части рвут, и каждое дело – самое безотлагательное… Какие уж тут путешествия! Даже маленькая морская прогулка… ненавязчивый такой выезд воздухом подышать… есть чудовищное нарушение священного хода великих государственных дел!

София и Тео улыбнулись и подмигнули друг дружке.

– Во имя всего святого, Майлз! – взорвался Шадрак. – Давай я прямо сейчас сложу с себя должность и выдвину тебя на свое место? ак тебе такой вариант? Знал бы ты, с какой радостью я оставил бы все эти священные дела, или как ты там их назвал, в общем, безобразие это, от которого у меня голова каждый день пухнет! Все бы бросил – и с вами!.. – Он вздохнул и продолжил уже серьезнее: – Правду молвить, собачья это работа – министром быть! Врагу не пожелаю…

– В самом деле? Неужто даже блистательному, благообразному, премудрому Гордону Бродгёрдлу? – вопросил Майлз саркастично. – Право, стоило бы поделиться с означенным персонажем парой-тройкой твоих постоянных мигреней… пусть хоть приблизится к пониманию, что это такое – быть простым смертным!

– Уговорил, – улыбнулся Шадрак, решив воспользоваться случаем и рассмотреть свои жизненные проблемы в юмористическом ключе. – Бродгёрдлу – пожалуй.

Он поднялся неожиданно энергично:

– Так или иначе, сегодня у нас выдался счастливый вечерок, не будем же его портить черными мыслями о всяких там… ну их, действительно! Друзья, идемте наверх, сейчас вы убедитесь, что я не оказался решительно не готов к скромному празднованию! У меня имбирное пиво припрятано, а еще есть две мясные запеканки из «Марки и свистка»… а еще наша дорогая миссис Клэй раздобыла у Оливера Хэмилтона самый большой торт с кленовым сахаром, какой только бывает!.. Майлз, Тео! Если вы еще будете так любезны захватить с собой карты, дабы показать каждую милю своего пути, нам поистине больше не о чем будет мечтать!

Майлз тотчас устремился к лестнице:

– Пусть Тео доклад задвигает, я свой рот чем получше займу…

Миссис Клэй последовала за путешественником, подхватив миткалевые юбки, чтобы не споткнуться. Шадрак догнал экономку:

– Поторопимся, миссис Клэй, во имя добрых Судеб! Не то останутся нам с вами одни крошки на полу…

– Какое счастье, что кленовый торт сохраняется наверху, в моих комнатах, – ответствовала миссис Клэй.

– Этот человек найдет все, – притворно испугался Шадрак. – Когда он голоден, ничто не пребывает в безопасности. Кухонный стол и тот под угрозой…

София и Тео рассмеялись, следуя за старшими.

– Погоди-ка. – Тео взял девочку за руку. – Рассказывай, как ты жила?

София заулыбалась. Внезапно вернулось смущение, охватившее ее в первый миг встречи.

– Все хорошо! – Она стиснула его ладонь. – Как здорово, что ты снова здесь!

– А уж я-то как рад! Слушай, Шадрак говорит, ты в библиотеке поселилась…

София опустила глаза:

– Ну да… Все бьюсь над письмом, пытаюсь расшифровать. Сдвигов, к сожалению, пока никаких. Сейчас, например, перекапываю аж триста томов, надеясь в них нечто ценное отыскать…

– Сейчас, вообще-то, лето стоит, – притворно-легкомысленным тоном сказал Тео. – Может, позволишь себе маленький перерыв? Передохнешь от письма?

Ответом ему был взгляд Софии, полный удивления. Они к тому времени как раз добрались до верха лестницы.

– Передохнуть? От письма? – спросила она.

Предложил бы сразу его закинуть в горящий камин!

– Именно. Знаешь, иногда вещи начинают выглядеть по-другому, если посмотреть на них… спустя некоторое время. Дай мозгам перерыв, понимаешь? Займись чем-нибудь другим…

София даже отняла руку:

– Не нужен мне никакой перерыв!

– Я же не уговариваю тебя напрочь позабыть про письмо! Ни в коем разе! Я про маленькие каникулы говорю. Примером, удалось бы Шадрака развести, чтобы отпустил нас на месяцок поплавать с Каликстой и Барром. Глядишь, по ходу идеи новые посетят!

– Сказала же, не нужны мне каникулы! Я хочу маму с папой найти!

– Ну хорошо, хорошо, – тотчас уступил Тео, и его тон стал примирительным. – Я же только вернулся, помнишь? А ты уже вовсю на меня злишься! Мы так не договаривались! – И снова заулыбался: – Давай я тебе помогу! Вместе одолеем эти триста томов, небось вдвое быстрей и получится. Что скажешь?

И он потянулся к ней, желая снова сжать ее руку.

София смотрела на него, постепенно смягчаясь:

– Я сама должна их все изучить… но все равно спасибо. И я правда рада, что ты вернулся!

– Софочка! Тео! – появляясь в дверях кабинета, окликнул Шадрак. – Собираетесь вы помочь нам отвоевать у Майлза хоть немного еды – или как?.. Он уже надел на вилку целую запеканку, и без подмоги нам с ним не справиться!

– Ах он проглот этакий, – возмутился Тео и ринулся вверх, увлекая за собой Софию.

Обе запеканки гордо красовались на кухонном столе в окружении бутылочек имбирного пива. Миссис Клэй расставляла тарелки, готовила салфетки и приборы; Майлз, не вовремя потянувшийся к угощению, уже получил шлепок по рукам.

Когда все расселись, Шадрак торжественно разрезал первую запеканку, разлил пиво в бокалы и произнес тост:

– Добро пожаловать домой, Тео и Майлз! За счастливое окончание путешествия!

– И за новые, грядущие, – добавил Майлз, поднимая бокал. – Ближайшая поездка стартует прямо назавтра!

Все рассмеялись и занялись запеканкой. Она оказалась в полной мере так хороша, как Шадрак и предрекал. Когда на столе остались лишь крошки да пустые стаканы, миссис Клэй принесла сверху десерт. Щедрые порции мягкого желтого бисквита в обильной глазури из кленового сахара сопроводили чарльстонский чай, разлитый по чашкам.

Расправившись с третьей порцией торта, Майлз с удовлетворенным вздохом откинулся на спинку стула. А потом начал долгий рассказ о поездке, описывая нескончаемый переезд по штату Нью-Йорк и через северо-западный угол Пенсильвании – на границу Индейских территорий. То и дело впадая в полемику с Тео – их воспоминания по некоторым обстоятельствам отчасти разнились, – он в итоге признал, что путешествие на запад выдалось бедноватым на события. Во всяком случае, пока не достигли берега Жуткого моря.

– Единственным препятствием, с которым мы столкнулись, было очевидное предубеждение против бостонцев, – покривившись, как от кислого, сообщил Майлз. – Закрытие границ не очень-то добавило нам популярности. Представьте, в Соленом один старик взял и плюнул в меня, едва выяснил, откуда я прибыл!

Воспоминание заставило Тео хихикнуть:

– Ну, Майлз, конечно, ка-ак плюнул в ответ.

– А что я, по-вашему, должен был сделать? – возмутился путешественник. – Я хотел ему доказать, что ненавижу закрытие границ еще побольше, чем он!

– Так вот, помимо этого забавного происшествия, мы испытали затруднение, лишь разыскивая Кабезу де Кабру. На это у нас ушло времени не меньше, чем на всю поездку от Бостона до Жуткого моря.

– Верно, – согласился Майлз.

– Все типа знали, где он живет, только каждый нес свое, – пояснил Тео. – Да и у нас никаких определенных сведений за душой не было.

Майлз и Тео пустились в путь на излете зимы, отслеживая один непроверенный слух. Бостона достигли вести об отшельнике, живущем в хижине на берегу Жуткого моря. Якобы это был выходец из Папских государств по имени Кабеза, и якобы этот самый Кабеза триста шестьдесят четыре дня в году неукоснительно сторонился человеческого общества. А на триста шестьдесят пятый – конкретно в день зимнего солнцестояния – прерывал свое затворничество, выдавал бредовые пророчества о конце света, о новом грядущем Великом Разделении… а еще – о чудесах Авзентинии. Что касается языка, Кабеза пользовался невероятной смесью кастильского, английского и языка Вещих. Окрестные селяне отмахивались от самозваного пророка, считая его прорицания бреднями сумасшедшего.

Тем не менее отзвуки его ежегодных речей добрались до Бостона… и с ними название «Авзентиния», встречавшееся, кроме них, лишь в письме Бронсона. Еще валил мартовский снег, когда Майлз и Тео выехали на запад.

– К тому времени, когда мы отыскали домик на дереве, служивший жильем Кабезе де Кабре, – продолжал Майлз, – уже кончался апрель. Его мертвое тело давно успело стать пищей ворон.

– Брр, – содрогнулась миссис Клэй.

У Шадрака вырвался разочарованный вздох:

– Вы хоть в домике что-нибудь разыскали? Не выяснили, откуда он вызнал об Авзентинии?

– Кабеза де Кабра вел почти звериную жизнь, – нахмурился Майлз. – Одевался в шкуры, спал на клочках грязного меха… Ни горшков, ни сковородок, ни инструментов, ни книг. Чем питался и как – до сих пор никакого понятия не имею. Мы из его клоповника чуть с пустыми руками не ушли… спасибо Тео – заметил кое-что, без него я наверняка пропустил бы!

– А я это заметил только благодаря некоторым картографам, оставшимся дома, которых я время от времени вспоминал, – чуть заметно улыбнувшись Софии, добавил Тео. – Что-то вроде занавески… или, скорее, ширмы, не знаю. Такой квадрат темной материи, приколоченный на окно для защиты от солнца. Я чему удивился – смотрю, чистый на удивление… в такой-то грязище! Мы вытащили гвозди и сняли его. И, как и следовало ожидать, стоило ему чуток потрепыхаться на ветру…

– Это карта была! – воскликнула София.

– Именно, – подтвердил Майлз. – Впрочем, если вы с Шадраком сумеете хоть как-то осмыслить, я точно самую свою толстую ушанку съем!

– Тащите же ее скорее сюда! – потребовал Шадрак. – Да, и ушанку смотри не забудь. Можешь ее сразу на блюдо из-под торта положить.

– Напугал! Сперва карту-то посмотри, после будешь пугать!

Тео исчез в кабинете Шадрака, где они с Майлзом оставили рюкзаки, и вскоре вернулся с объемистым белым свертком примерно в локоть длиной. Шадрак и миссис Клэй приготовили стол, убрав с него посуду, и Тео осторожно развернул ткань. Внутри обнаружился квадрат материи лиственно-зеленого цвета.

Лоскут поначалу казался совершенно непримечательным. Края были истрепанными и потертыми, но собственно поверхность оставалась чистой, неповрежденной и гладкой. Тео бережно перевернул ткань… София и Шадрак разом ахнули. Другая сторона лоскута оказалась сплошь покрыта мельчайшим бисером, даже мельче зернышек перца, и каждая бисерина – аккуратно нашита.

– Вот именно, – сказал Тео в ответ на восторженные ахи и охи. – У нас тоже глаза на лоб полезли, когда мы это увидели, но что к чему, я только потом сообразил. Сами видите, бисер-то ни в картину не складывается, ни в узор.

– Металл, глина и стекло, – выдохнула София.

– Какая работа! – склоняясь над столом, восхитился Шадрак. – Никогда подобной техники не видел! Какой дивный метод, простой и красивый! Это ж кто додумался включить другие слои непосредственно в погодную карту? Гений, да и только.

– Таких карт я по Нохтландской академии не припомню, – озадаченно вставила миссис Клэй.

– Ну, кое-кто здесь картологических академиев не кончал, – сказал Майлз. – И мистер Шадрак ни разу не изволили поведать мне о таинственных техниках, которыми здесь все восхищаются.

– Не изволил? – возмутился Шадрак. – Да я сколько раз порывался тебе объяснить! А ты мне что отвечал? Дескать, никакие изображения не заменят вольного воздуха полевых изысканий… На том все и кончалось!

Тео расхохотался:

– Он и меня так же слушал.

– Сами скучищу разводите, а я еще и виноват, – фыркнул Майлз. – Так оно хоть на что-то годится, хотелось бы знать?

– Еще как годится! – с энтузиазмом принялась объяснять София. – Можно узнать обо всем, что происходило в определенном месте в определенное время! Матерчатая карта обычно отражает погоду. Если наложить ее на другие слои, на другие карты памяти – глиняную, которая показывает состояние земного покрова, металлическую, запечатлевшую все рукотворное, и стеклянную, показывающую события человеческой жизни, получается самое полное впечатление о происходившем.

Шадрак поднял голову, его глаза светились восторгом.

– Эта же карта, – подхватил он, – отменяет нужду в отдельных слоях, ибо сочетает глиняные, металлические и стеклянные бусины. Это не просто инновация – прорыв!.. Кроме того, я ни разу еще не встречал карты, выполненной в золоте… вероятно, из-за дороговизны… однако этот бисер, несомненно, из золота! – Он помолчал. – Софочка, стеклянные бисерины видишь? На первый взгляд здесь больше всего глиняных, золота примерно четверть, и…

– И пять штук стеклянных, – вставил Тео. – Я чуть не ослеп, пока разглядел!

И он одну за другой показал все пять бусин, спрятанных в сложных извивах карты среди остальных.

– Пятеро человек? – подала идею миссис Клэй.

– Может быть, и больше, – сказал Шадрак. – Но, кажется, не намного.

– Человеческая жизнь довольно скромно представлена, – задумчиво проговорила София.

– Я и говорю, ничего особо полезного, – сказал Майлз. – Сами увидите.

Тео приподнял лоскут и дохнул на него, так что материя затрепетала. Затем опустил карту на стол вышивкой вниз. По тканой поверхности тут же разбежалась тонкая сеть белых линий.

– Теперь, когда карта сработала, – с предвкушением проговорил Шадрак, – определимся со временем!

Он указал на гнездышко концентрических кругов в углу карты. Внешний и следующий имели по шестьдесят делений, третий насчитывал восемь, а самый внутренний – двенадцать.

– Секунды, минуты, часы, дни, месяцы… – пробормотал Шадрак. – И они не принадлежат к счислению Нового Запада. Года вообще нет… София!

Она уже открывала буфет:

– Ячмень подойдет? Рис?

– Рис, я думаю.

После недолгих поисков девочка вернулась с горсткой риса и все высыпала на стол. Шадрак с улыбкой посмотрел на нее:

– Выбирай.

София, совершенно счастливая, положила по зернышку в каждый круг. Ощущение было такое, словно вернулись добрые старые времена: опять они, как когда-то, вместе возились над картами.

– Просто чтобы легче было запомнить, – отвечая на дядину улыбку, сказала она. – Итак, берем четвертое апреля… четыре часа, четыре минуты и четыре секунды.

Они одновременно коснулись пальцами белых линий, тянувшихся по ткани. В сознании Софии ярко вспыхнуло воспоминание о месте и времени, где она никогда не бывала. Повсюду расстилалась сухая пустынная местность. Ровная земля местами поросла невысоким темно-зеленым кустарником. В пыльной дали поднимались в небесную синеву несколько холмов… Небо было ярким настолько, что ослепляло. Немилосердно палило солнце, от сухого жара перехватывало дыхание. Воздух был совсем неподвижен. Еще несколько мгновений София мысленно разглядывала засушливую равнину… Потом отняла палец.

– Хм, – отозвался Шадрак.

Он сидел, откинувшись в кресле, сложив руки на груди.

– Я вам вот что скажу, – добавил Майлз. – Там повсюду одно и то же. Жарко, сухо и – нигде никого. Вот и вся польза!

– Нет, так не бывает, – возразил Тео. – Зачем тогда металлические бисерины? О стеклянных я и вовсе молчу. Где-то на этой карте должны быть и люди, и уйма всего ими сделанного. Деревня, город, дороги всякие… Надо их просто найти, а на это у нас пока времени не было. Я к тому, что карта охватывает целый год, примерно столько и понадобится провести во всех изображенных на ней местах. А покрывает она сто квадратных миль, если не больше.

Майлз покачал головой:

– Эту карту прочесать всей жизни не хватит. Нет уж, спасибо! Вот вам карта, сами с ней и возитесь. А я уж лучше живьем там побываю!

Шадрак задумчиво проговорил:

– Думается, это где-то в Папских государствах…

– Согласен, – кивнул Майлз. – Пейзаж вполне соответствует. Осмелюсь даже предположить, что перед нами южная часть полуострова.

– Именно. Тем более что Кабеза де Кабра предположительно прибыл из Папских государств.

– Так здесь, возможно, его воспоминания и запечатлены? – предположила София.

– Или чьи-то еще, но карта, скорее всего, приехала с ним вместе из-за океана, – подвел итоги Шадрак. – Разве что… Разве что ее вышили непосредственно в Индейских территориях, использовав воспоминания Кабезы де Кабры.

София разглядывала сплетение белых линий, испещривших полотняный квадрат. Подробности услышанного постепенно укладывались в сознании. Кабеза де Кабра толковал об Авзентинии. Явился же он из Папских государств, а карта запечатлела целый год, прожитый в тех краях. Связь выглядела очевидной, но больше они ничего определенного не узнали. Может, Кабеза де Кабра вовсе и не об Авзентинии говорил. Мало ли как исказилось слово, много миль летевшее из уст в уста! София прищурилась и решила: как бы то ни было, карта все же могла содержать в себе некий важный секрет. Они всего лишь прикоснулись к ней – почем знать!

Размышления девочки, равно как и беседу, продолжавшуюся без ее участия, прервал неожиданный стук в парадную дверь. Потом постучали еще – быстро, несильно. Парадной дверью в доме тридцать четыре никто никогда не пользовался. Все замолчали, и в наступившей тишине звук повторился. Миссис Клэй поднялась на ноги, занервничав:

– Кто бы это мог быть?..

Шадрак нахмурился:

– Из министерства, наверное…

Миссис Клэй вышла из кухни. Удалился стук ее каблучков по дереву половиц.

Все ждали, прислушиваясь. Она открыла дверь… Прозвучал мужской голос: кто-то представился. Очень скоро миссис Клэй возвратилась, ведя худощавого мужчину в светло-сером пиджаке.

– Блай? – вскакивая, удивился Шадрак. – Что случилось?

– Прошу извинить меня за то, что прерываю ваш праздник, – сказал премьер-министр Блай.

От него не укрылось ни присутствие гостей, ни царившая в комнате атмосфера, не говоря уже о наполовину съеденном торте.

– К сожалению, обстоятельства требуют безотлагательных действий. Прямо сейчас сюда направляется Бродгёрдл. Он собирается убедить тебя, друг мой, в необходимости расторгнуть договора, заключенные с Индейскими территориями. Он определенно располагает козырями, могущими воздействовать на твое решение, но какими именно, мне доподлинно неизвестно. Он не знает, что я прослышал о его намерениях, и подавно – о моем присутствии здесь. Тем не менее я счел за благо предупредить…

Шадрак с ужасом смотрел на него, ушам своим не веря:

– Расторгнуть? Договора?.. Это же все равно что войну объявить…

Блай покачал головой:

– Забудем об этом пока. Как ты полагаешь, что у него может на тебя быть? О чем он проведал таком, что способно причинить тебе боль? И что мы можем предпринять, дабы выбить у него из рук оружие?

– Ну… я не знаю… – Шадрак запустил в волосы пятерню. – Возможно, он блефует. Но может и что угодно пустить в ход… Это зависит от того, насколько сильно он намерен сам замараться!

Рот Блая превратился в одну прямую черту.

– Полагаю, – сказал он, – до предела…

И тут же в парадную дверь забарабанили снова. На сей раз – громко и непрерывно. Все замерли на местах.

– Надо впустить его, – коротко бросил Блай. – Иначе будет выглядеть подозрительно.

Шадрак с усилием перевел дух:

– Майлз, отведи Блая в хранилище карт. Не показывайтесь оттуда, пока я сам не приду… София, Тео, – ступайте наверх. Миссис Клэй! Я приму Бродгёрдла в кабинете.

И он быстро свернул карту.

– Как скажете, мистер Элли… – дрожащим голосом выговорила миссис Клэй и вышла из кухни.

Блай следом за Майлзом удалился в противоположном направлении.

София стояла неподвижно. Ноги точно приросли к полу.

– Идем. – Тео потянул ее за руку.

– Все будет хорошо, – сказал Шадрак и легонько сжал ее плечо. – Ступай, Софочка. Я вас потом всех позову.

6

«Гнездышко»

Я цеплялась за кусок мачты «Пустельги», а кругом вздымались волны, усеянные обломками корабля. В небе царила все та же непроглядная темень, однако завывание лютотравов утихло, и я расслышала далекий голос, звавший меня по имени:

– Минна! Минна!..

Это подавал весть мой муж. Я закричала в ответ так громко, как только могла, невзирая на боль в горле, раздраженном соленой морской водой. Спустя некоторое время он услышал меня.

– Где ты? – крикнул он. – Подай голос, я к тебе поплыву!

Я выкрикивала его имя, кашляя и хрипя. Наконец мне показалось, что ярость волн немного улеглась, и вот уже я рассмотрела кусок дерева, двигавшийся в мою сторону. Это был целый щит, выломанный из палубы. Бронсон стоял на коленях и греб обломком доски. Он осторожно вытащил меня из воды на импровизированный плот, где мы с ним и повалились друг дружке в объятия, совершенно выбившись из сил.

Впрочем, мы недолго радовались спасению. Как-никак, мы остались совершенно одни посреди бескрайней водной пустыни. Я бы, наверное, заплакала от отчаяния, но мое тело и разум были предельно утомлены. Я не то уснула, не то лишилась чувств, не то просто поплыла в бесконечной пустоте полночного океана…

Когда же я вновь начала осознавать кругом себя мир, первое, что почувствовала, – объятия Бронсона. Волны вокруг нас успокоились настолько, насколько это вообще возможно в открытом море, а небо понемногу светлело. Только тогда я сообразила, что меня потревожили человеческие голоса, и принялась расталкивать Бронсона.

Мы с ним разом обернулись навстречу подходившему судну. Размерами оно походило на погибшую «Пустельгу», носовая же фигура изображала русалку с руками, вытянутыми вперед; она держала в ладонях птичку. «Гнездышко», гласило название, начертанное изящными белыми буквами. Корабль медленно приближался, двое матросов уже сбросили через борт веревочную лестницу. На несколько мгновений я даже усомнилась в реальности происходившего. Такого везения не бывает!

Учитывая название судна, его знакомый облик и оснащение, а также громкие выкрики на английском языке, мы с Бронсоном успели решить, что оно шло с Нового Запада. И в самом деле, капитан Рен, встретивший нас на палубе, подтвердил, что они отплыли из небольшого порта в Северном Мэне; его наименование ничего нам не сказало. Капитан оказался человеком исключительно высокого роста, как, впрочем, и все его моряки. Пронзительный взгляд голубых глаз определенно свидетельствовал и об авторитете капитана, и об участии по отношению к нам в нашей беде.

Он немедленно пригласил нас в свою каюту, где предложил сухое платье и по бокалу согревающего вина. Капитан любезно дал нам время умыться и собраться с мыслями.

– Как только вы в достаточной мере оправитесь, я сочту своим долгом ознакомиться с обстоятельствами несчастья, постигшего ваш корабль, – проговорил он официальным, даже чопорным тоном: немалая редкость для морского капитана. – Впрочем, я понимаю, что сейчас вы совершенно без сил. Прошу вас, отдохните пока. Когда же будете готовы, разыщите меня на палубе.

Мы с мужем тепло поблагодарили его за доброту и не замедлили воспользоваться великодушием капитана.

…Бронсон часто говорил потом, что я обманулась так же, как и он сам, потому-то и не подметили ничего странного в том, что касалось капитана Рена и его экипажа. Муж полагает, что мы были весьма не в себе после трагической гибели «Пустельги» и ночи, проведенной на утлом плоту; где уж тут проявлять наблюдательность, не говоря о бдительной настороженности! Тем не менее я настаиваю, что моя память ничем не замутнена; более того, берусь утверждать – еще в первые секунды в каюте капитана Рена… нет, даже когда он только приветствовал нас на палубе «Гнездышка»! – я заподозрила, что он не тот, за кого себя выдает.

Взять хоть одежду, которой он нас снабдил. Слишком уж хорошо она была сшита. Думайте что хотите, но в ней мне сразу стало как-то не по себе. Изысканная работа, тонкая ткань… Я уже упоминала, что Рен и его люди – высоченные как на подбор. И еще – у них невероятно ровные и белые зубы. Таких здоровых и ухоженных моряков попросту не существует. Убранство каюты капитана Рена тоже весьма мало напоминало судовое жилище капитана Гиббонса. Трудно даже объяснить, что в ней было не так, но половина вещей казалась совершенно новенькой, ни разу не использованной… а другую половину, наоборот, словно закупили в лавочке старинных диковин. Вытираясь полотенцем, я заметила на столе несколько морских карт. Иные были напечатаны на бумаге удивительной белизны: я такой, право, ни разу не видела. В то же время увеличительная лупа – бостонской, кстати, работы, в точности как принадлежавшая капитану Гиббонсу – выглядела так, словно ею пользовались не первый век. Деревянная ручка растрескалась и почернела: ни дать ни взять пересекала Атлантику в тысяча первый раз. Теперь-то, задним числом, все это более чем очевидно. А тогда я только понимала, что в каюте капитана Рена мне очень не по себе. Что-то определенно было неправильно, но что?..

Я так и сказала Бронсону, когда мы с ним возвращались на палубу. Я спросила мужа:

– Как по-твоему, что за человек наш капитан?

– Думаю, неплохой малый, – ответил он. И легонько взял меня за подбородок: – Выше голову, любовь моя! Теперь мы в безопасности.

– Да, ты прав. Мы в безопасности, – сказала я и добавила, помолчав: – Тебе, однако, не бросается в глаза, что капитан и его люди… немного странные, что ли? Как-то не похожи они на мэнских уроженцев, которых я до сих пор видела…

Бронсон рассмеялся:

– Верно. Но они могут быть и не из Мэна. Капитан всего лишь сказал, что они отплыли оттуда, но это ничего не говорит об их происхождении. – Он приобнял меня за талию: – Ни о чем не тревожься, родная. Желай он в самом деле причинить нам вред, бросил бы на милость океана, и все!

С такой логикой не поспоришь. Мое беспокойство вскорости улеглось само по себе, убаюканное дружелюбием капитана, – хотя очень многое, касавшееся корабля и людей, все так же производило странное впечатление.

Капитан Рен желал знать все подробности нашего злоключения.

Бронсон начал с того, что показал ему письмо Бруно Касаветти, послужившее поводом для нашего путешествия:

2 декабря 1880 года

Мои дорогие друзья, Минна и Бронсон!

Пишу вам, пребывая в превеликой нужде и отчаянии, взываю о помощи!

Как вы помните, шесть месяцев тому назад я отбыл из Бостона, имея целью нанести на карту границы между Срединными Путями и Папскими государствами. Не буду вдаваться в подробности того, каким образом изменилась первоначальная цель путешествия и как я лишился всякой возможности исполнить поставленную задачу. Знайте, друзья мои: произошло нечто ужасное. Здесь, в этом месте, которое я, как мне казалось, очень хорошо знал, обнаружилась новая эпоха. Объяснить, откуда она взялась, я не могу. Как бы то ни было, она принесла с собой страх, нетерпимость и жестокие преследования.

Это письмо я пишу тайно. Самый листок мне доставило дитя, спасенное мною от участи, которой ваш покорный слуга избежать не сумел. Несчастное дитя было обвинено в колдовстве; меня также объявили пособником нечисти. Дело в том, что здешний край подвергся ужасающему моровому поветрию; жители называют его «лапена». Соответственно, люди склонны во всем усматривать дьявольщину и колдовство. Я сумел отвести их подозрения от девочки по имени Розмари, но обвинения против меня выглядят гораздо серьезней… к тому же меня никак не назовешь милым дитятей, урожденным в данной эпохе. В настоящее время я сижу в узилище города, именуемого Муртия (в книгах Шадрака мне также встречались наименования «Мурсия» и «Мурзия», так что могу и ошибаться), и судья постепенно копит улики против меня. Поверьте, я не вызвал бы вас сюда без крайней нужды, но, похоже, вы составляете единственную мою надежду спастись. Розмари отвезет это письмо в один удаленный город; оттуда королевской почтой оно доберется до морского порта, а там, я надеюсь, его заберет какой-нибудь путешественник, направляющийся в Бостон… К сему прилагаю карту и подробные указания, как отыскать Розмари. Защитите ее, если сумеете: она никоим образом не виновата в том, что со мною произошло.

Еще раз простите меня, друзья, за то, что нарушаю ваши планы зовом о помощи… Итак, отдаю свою жизнь в ваши руки!

Бруно Касаветти

– Похоже, дело вправду нешуточное, – согласился капитан Рен, возвращая письмо. – Значит, вы надумали лично откликнуться на просьбу?

Мы описали ему наше плавание на борту «Пустельги» и жуткое столкновение с лютотравами. Когда дошли до существ, уничтоживших корабль, глаза капитана вспыхнули возбуждением.