Золотое снадобье Гроув С.
А как бросить Майлза с Шадраком? Пока остается хоть малейший шанс отвести от них беду – нет, невозможно. Тем более что Тео, пожалуй, единственный, кто реально мог повлиять на ход вещей. Ибо только он в точности знал, кто стоял за случившимся.
Мысль о непосредственном столкновении с Бродгёрдлом приводила в ужас.
«Нет, до этого не дойдет, – твердо сказал себе Тео. – Мне не обязательно с ним говорить, даже видеть его. Я должен просто доказать, что виноват именно он!»
Он вдруг понял, что миссис Клэй все еще ждала от него объяснений.
– Да, я знал Бродгёрдла, – сказал он. – Раньше. Прежде, чем со всеми вами познакомился. Когда еще в Пустошах жил…
– Ты хочешь сказать, что он не с Нового Запада?
– Именно.
– Но этого никто не знает, а сам он себя за бостонца выдает! – Миссис Клэй терзала в руках носовой платок. – Значит, у него никаких прав нету в парламенте заседать!
– А я о чем? Он ничем не лучше нас с вами, и документы у него, откуси я собственную голову, такие же липовые.
– Но об этом необходимо сообщить! Прямо сейчас! Кому-нибудь в парламенте…
– А вот это, – сказал Тео, – плохая идея.
– Почему? Я думаю, мы обязаны, Тео! Ты должен!
Тео с удовольствием открыл бы ей правду. В общем-то, именно так он и собирался поступить, чтобы она убедилась в правомерности его дальнейших намерений. Да только необходимые слова застряли где-то на полпути. В итоге Тео не то чтобы соврал – просто выговорил удобную и легкую полуправду:
– Вот что… Помните вечер, когда Блай говорил с Шадраком… ну… о рычаге воздействия? О козыре против него? – Экономка кивнула, и Тео продолжил: – А знаете обычный козырь Бродгёрдла? Он людей шантажирует.
Миссис Клэй смотрела на него, не понимая.
– Но ведь Шадрак ничего плохого не сделал!
– А откуда нам знать, что у него за козырь? Вдруг это нечто из прошлого, о чем мы и понятия не имеем? – Произнеся это, он сам поежился, неожиданно подобравшись вплотную к правде. – Если мы с вами просто так явимся в парламент и вывалим: «Бродгёрдл – не гражданин Нового Запада!» – он возьмет и в ответ выложит то, что у него есть на Шадрака!
– Теперь ясно, – медленно проговорила она. – Но кто он на самом деле? Ты мне так и не сказал…
Тео открыл рот, на ходу соображая, что говорить:
– Он был банкиром… в Пустошах, по ту сторону границы. Он сколотил состояние, обирая железнодорожных перекупщиков. Брал их деньги… а потом раскапывал на каждого какой-нибудь грязный секрет – и делал так, чтобы денежки никогда к ним не вернулись. Это случилось с десятками людей у меня на глазах…
Вышло вполне правдоподобно. И очень неплохо соответствовало нынешним обстоятельствам.
– А ты-то как все разузнал? – спросила миссис Клэй.
Она уже не сомневалась в его словах, лишь ужасалась.
Тео отмахнулся, этак небрежно:
– У меня приятель в том банке работал.
– Как все это отвратительно!..
– Да, – согласился Тео. – Отвратительно.
А про себя подумал: «Знать бы тебе, как было на самом деле…»
15
Истина без прикрас
Прежде, нежели моровое поветрие начало свою страшную жатву, паломники из других эпох во множестве посещали Папские государства, устремляясь к святыням, что украшают полуостров, подобно драгоценным камням; они суть памятники благим чудесам, возымевшим место в сей некогда благословенной стране. Ныне святые места посещаются гораздо реже, иные, увы, впали в прискорбнейшее запустение. Однако чудеса, свидетельства коих по-прежнему хранятся в обрушенных стенах, сегодня способны потрясти ничуть не менее, чем когда-то…
Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств
София бегом бросилась обратно в каюту, с грехом пополам отбиваясь от возобновившихся приступов морской болезни.
«Тео, наверное, разместили в другом месте, – говорила она себе. – Небось, заболтался с соседом. Или на корабле осматривается».
И как тут в отчаяние не прийти?
«Кто бы ждал, что он сразу побежит проведать меня!»
Если на то пошло, Угрызение к ней тоже не заглянула. Странновато, конечно, но, может быть, миссионерские обязанности отвлекли?..
София сбежала по трапу вниз, отмечая про себя, что все двери были по-прежнему распахнуты, а каюты – пусты. От этого становилось не по себе.
«Куда же все подевались?»
Заметив трап, уводивший наверх, она поднялась палубой выше и увидела еще один коридор – такой же пустой, как и первый. Софию даже посетила совершенно нереальная, фантастическая мысль: а что, если она единственный пассажир на борту? Как тут было не вспомнить россказни Бабули Перл о «Лебеде» и о лакриме, брошенной на борту судна, которое она отказывалась покидать. София несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, силясь успокоить и нервы, и желудок.
«Это у меня с головой что-то творится. Всему должно быть объяснение!»
И действительно, вскоре все выяснилось. Из большой каюты в конце коридора долетал запах жареной курицы. Желудок тотчас же взбунтовался, притом что одновременно шевельнулся и голод. За тремя длинными столами сидело десятка три нигилизмийцев, они тихо разговаривали за едой. Ни Угрызения, ни Тео не было видно… впрочем, народу в каюте хватало, может, София просто не разглядела.
Пока она гадала, как быть, из-за стола встал рослый седоусый мужчина.
– Мисс Тимс, – слегка поклонился он, подходя. – Я капитан Размышляй. Вам уже лучше?
София смотрела на него, недоумевая.
– Меня сильно укачивает, – сказала она. – И я хочу найти своих спутников… Теодора и Угрызение.
Капитан немного помедлил. Затем, обернувшись, махнул рукой мужчине средних лет, тому самому, что принимал Софию на борту. Тот немедля вытер салфеткой рот и подошел к ним:
– Да, кэп?
– Мисс Тимс спрашивает о своем госте, Теодоре Константине Теккари.
Мужчина ответил извиняющимся тоном:
– Боюсь, мисс Тимс, он так и не прибыл. Я до самого отплытия стоял на том месте, где мы с вами разговаривали. Всех пассажиров приветствовал…
Она безнадежно спросила:
– И даже записку никакую не передавали?
– Нет, к сожалению.
София трудно сглотнула:
– Понятно… А Угрызение?
– Спасибо, Изменяя, – отпустил сотрудника капитан и обратился к Софии: – Угрызение пришла к выводу, что вы нехорошо себя чувствуете. Она решила вас не беспокоить и всех нас попросила о том же. Она велела передать вам это…
И он вынул из кармана кителя конверт.
София ошеломленно взяла его:
– Вы… вы хотите сказать, что ее тоже здесь нет?
Капитан прокашлялся:
– А вы рассчитывали, что она здесь будет? Вероятно, случилось какое-то недоразумение. Угрызения на борту «Истины» нет.
– Но она же с миссией ехала в Папские государства!
Капитан немного помолчал, потом заговорил, тщательно подбирая слова:
– Все обстоит немного не так. Несколько недель назад Угрызение забронировала место для вас, Эфемера Тимс, и для вашего гостя, но ни в коем случае не для себя. Вы же Эфемера Тимс?
София ошарашенно смотрела на него.
– Да, – почти прошептала она.
– Трудно сказать, чем вызвано недоразумение, но, быть может, письмо вам все объяснит? – Капитан взял Софию под локоть и проводил к креслу возле стены. – Если к вечеру оправитесь, прошу вас, присоединяйтесь к нам за ужином.
София молча проследила за тем, как капитан Размышляй возвращается за стол… Потом трясущимися руками открыла конверт.
София!
Пожалуйста, прости меня за то, что наверняка покажется тебе ужасным обманом. Да, так и есть, но лишь в силу необходимости… Продолжай утверждать, что тебя зовут Эфемера Тимс и что ты едешь в Папские государства, и капитан без помех доставит тебя за океан. Он много раз плавал туда и обратно, так что плавание, скорее всего, пройдет без происшествий. Размышляй мыслит шире, чем большинство нигилизмийцев, и вдобавок склонен уважать твоего дядю.
В Папских государствах вас с Шадраком встретит мой товарищ; вы легко узнаете его – он упомянет мое имя. Полагаю, он же исчерпывающе объяснит вам, почему мы вынуждены были прибегнуть к хитрости… И вот еще: я оставила в трюме кое-какой груз на твое имя. Передайте его моему товарищу, когда высадитесь на берег. Он же поможет вам добраться до дневника.
София, мне бесконечно жаль, что я не смогла отправиться в плавание вместе с тобой. Еще раз прости меня за обман. Есть веские причины, обязывающие меня остаться в Бостоне. Прошу, не обращай внимания на то, как могут выглядеть мои поступки: я действовала из лучших побуждений. Право, тебе не придется ни о чем жалеть, в том числе и об этой неправде.
Твоя подруга Кассия(Угрызение)
Письмо выпало из рук, но София даже не заметила… Взгляд девочки блуждал по каюте, до нее медленно доходил весь ужас случившегося. Она путешествовала через Атлантику совсем одна и притом под чужим именем. Плыла на корабле, полном незнакомцев, и где-то там предположительно должна была встретить еще одного незнакомца…
Вот и весь ее «тщательно продуманный план». Да это была самая взбалмошная, опасная, безумная идея на свете!..
16
Утрата Блая
Парламентарии платят за свои места и сообразно своим взглядам присоединяются к той или иной партии. Каждые шесть лет жители Нового Запада голосованием избирают партию, которая выдвигает премьер-министра, – естественно, тоже члена парламента. Как правило, партия, победившая в голосовании, избирает в премьеры политического лидера, уже завоевавшего популярность…
Шадрак Элли. История Нового Запада
Гордон Бродгёрдл стоял перед большим зеркалом, обозревая себя в полный рост. Он куда лучше многих своих коллег-депутатов понимал, что внешний облик зачастую определяет победу или провал. Те, кто восхищался парламентарием Бродгёрдлом, а такие не то что в его палате, а и во всем Бостоне составляли подавляющее большинство, говорили, что он был хорош собой. Те, кто его боялся, то есть практически все, кто его знал, называли Бродгёрдла внушительным. Те, кто его боялся, а восхищения не испытывал, не говорили про него ничего.
Немногие смельчаки, допускавшие, что в красивом и внушительном парламентарии было что-то смутно зловещее, обычно не могли сформулировать, что же именно. Возможно, всему виной – прямой пробор, разделявший густые черные волосы ровно посередине крупной головы: этакая суровая белая линия. А может, дело в пронизывающем взгляде черных глаз из-под нависших бровей? Обычно эти глаза выражали совсем не то, что слова… Или кому-то не давали покоя тонкие усы, прилепившиеся, точно сороконожка, к верхней губе и не очень соответствовавшие черной окладистой бороде? Эта сороконожка, казалось, жила собственной жизнью. Когда Бродгёрдл улыбался, она корчилась, как на сковородке.
Вот и сейчас большая рука, припудренная, наманикюренная, поглаживала кончик сороконожки; другая рука покоилась на широкой груди. Фамилия Бродгёрдл означала «широкий в поясе», чему вполне соответствовала талия, как же этим не гордиться? А также тем, насколько подавляло других его присутствие! Стоило Бродгёрдлу войти в комнату и целенаправленно устремиться к человеку среднего сложения, не говоря уже о субтильном, после чего уставиться на него с высоты огромного роста – и людям казалось, будто гора рассматривает хлипкую тележку у своего подножия. Болтуны, дерзавшие заглазно посмеиваться над Бродгёрдлом, мигом замолкали, когда на них надвигалась широченная грудь, увенчанная грозной бородой в сопровождении немигающего взгляда вознесенных над нею глаз!
Он этим пользовался умело и к своему удовольствию. Извлекал выгоду из собственной наружности, полагая ее первейшим инструментом силового давления, который позволял заодно сберегать словесные аргументы до более подходящего случая… тем самым придавая речам, когда они наконец раздавались, дополнительный вес!
Отвернувшись наконец от своего отражения, Бродгёрдл еще раз просмотрел приготовленную к случаю речь. Она заполняла три бумажных листа. Депутат прочел их все до конца, шевеля губами. Ему предстояло произнести их перед бостонской общественностью, жаждавшей подтверждения или опровержения слухов, касавшихся убийства премьера.
Раздался легкий стук в дверь: пора! Держа текст в напудренной руке, Бродгёрдл прошагал к двери. В сопровождении помощника вышел в длинную колоннаду, что вела к ступеням Палаты представителей. Внизу пчелиным роем гудела толпа, выплеснувшаяся на общественные луга. Ее беспокойство, приправленное нездоровым возбуждением, было физически ощутимо.
Бродгёрдл поднялся на трибуну, оказавшись на всеобщем обозрении. Толпа мгновенно притихла: взяв начало возле ступеней, волна тишины быстро накрыла ее до самого края. Бродгёрдл ждал – спокойный, собранный, сосредоточенный.
Вообще-то, публичное объявление об убийстве Блая составляло долг лидера парламентского большинства. Бродгёрдл, лидер меньшинства, вызвался сам, и ни у кого не хватило духу ему отказать. На самом деле его следовало выбрать хотя бы из-за голоса, столь же мощного, как и телесная стать. Когда Бродгёрдл вещал на публику, этот голос гремел, точно колокольный набат. В личной беседе – журчал, словно неодолимый поток…
Глядя сверху вниз на жителей Бостона, великан ждал, пока толпа не утихнет вся, до последнего человека. Потом он заговорил:
– Бостонцы! Друзья мои!.. Коллеги поручили мне сделать безотлагательное объявление, ибо сегодня произошло событие неординарного свойства…
Он сделал паузу, оставив последние слова висеть в воздухе над головами людей. В толпе не шевелилась ни единая живая душа. Казалось, весь город напряженно слушал Бродгёрдла.
– Как вам известно, – снова заговорил он, – за последние месяцы мы с премьер-министром Блаем не единожды расходились во мнениях. У нас были разные воззрения на перспективы Нового Запада.
Я желал видеть нацию могучей и доминирующей, Сирил представлял ее мощной и сострадательной. Это, конечно, весьма разные позиции по отношению к нашей стране и всему миру.
Он вновь сделал паузу; тишина стояла такая, словно слушатели вовсе вымерли.
– Я бесконечно счастлив объявить вам, – сороконожка над верхней губой принялась мучительно извиваться: он улыбался, – что буквально три дня назад мы наконец-то сошлись во мнениях. Сирил прямо сознался мне, что изменил свою позицию в пользу плана, который я всячески разворачивал перед ним с самой зимы. Проще говоря, это план силового объединения нашей Западной эпохи: где взаимовыгодного, где посредством экспансии… а временами – из чистого сострадания!
Внизу волной разбежался шепот. Кто-то не верил своим ушам, другие были сбиты с толку. Бродгёрдл выждал мгновение и продолжил:
– Увы, пойдя по такому пути, решившись поддержать мой план обеспечения превосходства Нового Запада, Сирил сделал своими и моих врагов тоже. Шадрак Элли и Майлз Каунтримен, двое ближайших сподвижников Сирила, в одночасье сделались его могущественными неприятелями! И та иностранка, что много месяцев тайно проживала у Сирила, женщина из народа Вещих по имени Златопрут, она, несомненно, также тяжело перенесла изменение его политических воззрений.
Последнюю фразу Бродгёрдл выдал с этакой усмешкой, содержавшей немалый намек. Как и следовало ждать, слушатели заахали.
– Увы, жизнь в политике успела приучить меня к мстительности моих недругов и низменности их приемов. Соответственно, я готов с ними справляться. Сирил, будучи человеком, готовым отстаивать ценность сострадания даже перед лицом неприкрытой агрессии, подобного опыта приобрести не успел, и в итоге это погубило его. С глубоким прискорбием объявляю вам, сограждане, о том, что сегодня после полудня премьер-министр Сирил Блай был обнаружен убитым… Бостонцы! Почил ваш премьер! Да упокоится он с миром!
Свою речь Бродгёрдл спланировал тщательно. Объявление о гибели Блая стало ее финальным аккордом, как и задумывалось. Он знал: услышав его, толпа взорвется. Так и случилось. Людское скопище взревело. Это был разом и жалобный крик горя, и вопль ярости, и возглас недоумения. По улью стукнули палкой: рой изготовился кинуться на любого врага, яростный, недоумевающий и огорченный.
Бродгёрдл обратил к собранию обширную спину и сошел с возвышения. Парламентарии, стоявшие у колоннады, на ходу пожимали ему руку. Даже члены его собственной партии изумились тому, насколько ловко он вставил шпильку покойному премьеру в своей хвалебной вроде бы речи и как мастерски использовал смерть Блая для собственного политического гамбита. Впрочем, к смелым деяниям Бродгёрдла им было не привыкать; те же, у кого хватало смелости противостоять ему, все без исключения впоследствии о том пожалели. Вот поэтому коллеги один за другим его поздравляли. Одни – искренне, другие не очень… и во всех случаях к теплым словам примешивался страх.
Вернувшись к себе в кабинет, Бродгёрдл отложил листки с речью для последующего приобщения к делу, затем вызвал помощника – тощую личность по имени Бертрам Пил. Поспешно вбежав, Пил приготовил деревянный столик для записей, с которым не расставался. Разгладил бумагу, схватил карандаш и застыл в ожидании.
Берти Пил являлся величайшим поклонником своего босса, и это было к лучшему, поскольку им приходилось проводить вместе почти все рабочие часы, каждый день. Есть определенный сорт людей, о которых годами вытирают ноги; в результате они приходят к выводу, что миром правят мелкие тираны, а раз они правят миром, значит у них есть на это некое право; а если есть такое право, данное свыше, значит мир управляется так, как тому и надлежит быть.
Именно к такому типу людей и принадлежал Пил. Как же ему было не испытывать восхищенного почтения к величайшему из тиранов и забияк, а именно к Гордону Бродгёрдлу? Для Пила его босс являлся фигурой, достойной самого пристального наблюдения и подражания. Естественно, Берти и не надеялся развить в себе подобную властность, но вменял себе в обязанность всеми силами попытаться. Соответственно, в подражание наклонностям босса Пил обзавелся прямым пробором, пудрил руки и холил под носом тонкую сороконожку усов. Отчего и выглядел более молодой и весьма истощенной версией Бродгёрдла, что, в свою очередь, делало броского и внушительного члена парламента еще более внушительным и броским.
– Я бы хотел, чтобы вы отнесли письмо нашему обвиняемому министру, Шадраку Элли.
– Слушаюсь, сэр. – Пил замер в ожидании.
– Уважаемый министр Элли. Восклицательный знак, – начал диктовать Бродгёрдл. – Я с глубоким потрясением и скорбью услышал о вашем неправомерном аресте в связи со смертью премьера. Точка. С нетерпением ожидаю вашего освобождения. Точка. До тех пор, запятая, прошу вас, запятая, немедленно обращайтесь ко мне, запятая, если я могу быть вам хоть чем-то полезен. Точка. Искренне ваш… и так далее. И всенепременно, Пил, отдайте письмо ему лично в руки. Дождитесь ответа, пусть он скажет «да» или «нет». Об условиях мы уже договорились. Если тюремные власти не разрешат передачу письма, дайте знать, и я лично с ними переговорю.
– Слушаюсь, сэр.
– Будете возвращаться из полицейского штаба, загляните ко мне домой. Велите моему эконому доставить ужин сюда. Сегодня мы допоздна засидимся на работе, Пил.
– Как скажете, сэр! Спасибо, сэр!
Пил нацарапал памятную записку себе самому, чтобы не забыть об ужине, и повернулся на каблуке, весь трепеща от ужаса и восторга. Так всегда с ним бывало, когда Гордон Бродгёрдл, парламентарий, показывал миру, из какого теста слеплен.
Тео шел из гавани домой, на улицу Ист-Эндинг, и наблюдал, как постепенно рассеивается толпа. По возвращении он увидел миссис Клэй за кухонным столом, а против нее – инспектора Грея. Тот без устали делал пометки в блокноте. Экономка сидела, точно аршин проглотив, с глазами, мокрыми от недавних слез.
– Инспектор Грей пришел переговорить с тобой и с Софией, – сказала миссис Клэй. – Я сказала ему, что очень обеспокоена: ты ведь снова ушел, едва появившись…
И она со значением посмотрела на Тео.
Грей привстал, чтобы пожать ему руку.
– Если вы не очень спешите, я бы задал вам несколько вопросов, молодой человек.
Обращение «молодой человек» Тео не нравилось никогда, как и те, кто его употреблял. Однако инспектор, судя по всему, употребил его машинально, а вовсе не из высокомерия. Похоже, он был из тех, кто следует правилам, отнюдь не задумываясь, чему эти правила служат.
– Разумеется, – сказал Тео, стараясь соблюсти баланс услужливости и озабоченности. – Все, чем могу…
– Разве София Тимс не с вами пришла?
– Боюсь, что нет, – с серьезным видом ответил Тео, избегая смотреть в глаза миссис Клэй. – По всей видимости, она отбыла на корабле в Папские государства.
– Как!.. – ахнула миссис Клэй.
Грей посмотрел на нее, потом снова на Тео:
– Что, неожиданный отъезд?
– Она делилась такого рода планами со мной и с Шадраком. Однако окончательное решение приняла только что.
Мисс Клэй снова разразилась слезами.
– Поверить не могу! – И уткнулась лицом в носовой платок.
– Почему же она отправилась в Папские государства?
– Родители Софии пропали без вести много лет назад. Она тогда еще ребенком была. Недавно она выяснила, что ключ к их исчезновению может храниться в Гранаде.
Грей молча смотрел на него.
– Ясно, – сказал он затем. Склонился над блокнотом, спокойно записал что-то. – А вы где провели сегодняшнее утро и середину дня?
– Утром я был здесь, – начал Тео вполне правдиво. – Потом я отправился в Публичную библиотеку: мы с Софией уговорились там встретиться. Но она не появилась…
Выговорив эти слова, он ощутил неожиданно острый укол вины. Только представить, как София нескончаемо ждала его в гавани и в конце концов поняла: он не придет!.. Поняла ли, что обстоятельства ему помешали? Может, решила, что он просто подвел ее? Сдрейфил?..
– Я тогда вернулся домой, – продолжал он, – и миссис Клэй мне все рассказала – о том, что здесь произошло… и что Софии нет дома. Ну, думаю, точно за океан сорвалась! Я и побежал в порт. Смотрю, а ее имя и правда в списке пассажиров на борту «Истины», отплывшей в пятнадцать часов.
Миссис Клэй знай всхлипывала в платочек.
– В пятнадцать часов, – повторил Грей. – Несколькими часами позже обнаружения тела. А ранее сегодня Софию дома вы видели?
До сих пор Тео и в голову не приходило, что четырнадцатилетнюю девочку можно заподозрить в убийстве, но сам детектив, похоже, не видел ничего особенного в подобном предположении. Он следовал правилам – и тем все сказано.
– Она ушла рано утром, – сказал он. – Вообще-то, София упоминала, мол, сегодня очень подходящий день начать путешествие, – уточнил он. – Я просто не думал, что она сегодня же и сядет на корабль.
– Все эти обстоятельства требуют пристального изучения, – нахмурился инспектор. – Когда мисс Тимс планировала вернуться?
– Наши общие друзья собирались через месяц забрать ее из Севильи, – ответил Тео.
Миссис Клэй с надеждой спросила:
– В самом деле?
– Значит, она вернется вместе с ними в июле.
Грей покачал головой:
– Слишком поздно для нашего расследования. – И записал в блокноте что-то еще. – Могу я на ваши документы взглянуть?
Тео поднялся со стула:
– Сейчас наверх за ними схожу…
Взгляд Грея остался вполне безмятежным.
– Вы неосмотрительны, молодой человек. Я и миссис Клэй то же самое говорил. Вам, как иностранцам, следовало бы все время с собой документы носить.
Тео непринужденно улыбнулся:
– В самом деле? А мне и в голову не приходило.
Он покинул кухню и скоро вернулся с бумагами.
Грей просмотрел их, потом взял документы миссис Клэй, лежавшие на столе, и все вместе убрал в нагрудный карман:
– Пусть пока останутся у меня.
Тео вновь улыбнулся, на сей раз криво:
– Затруднительно будет последовать вашему совету…
– Ни в коем случае, – с прежним спокойствием произнес Грей. – Вы оба до конца расследования пребываете под домашним арестом в пределах этого дома.
– Что?.. – ахнула экономка. – Но мы же ничего дурного не сделали!
– Вполне возможно, – сказал Грей. – Однако было совершено серьезное преступление, причем именно в этих стенах. Поэтому никто не может оставаться вне подозрений. Особенно иностранцы!
Последовало долгое молчание.
– Мы больше не иностранцы, – негромко проговорил Тео. – Мы теперь здесь живем.
Грей встал, пропустив эти слова мимо ушей.
– У парадной и боковой дверей круглые сутки будут стоять полицейские…
Миссис Клэй опять уткнулась в платочек и тихо зарыдала. Тео холодно смотрел Грею в глаза.
– Как бы нам с голоду не помереть, если даже на рынок выйти нельзя…
– По жизненно важным нуждам выйдете в сопровождении офицера. И естественно, если вас застигнут бродящими сами по себе вне дома, такое поведение будет трудно истолковать иначе как намеренное препятствование правосудию. Соответственно, это повлечет арест…
– Но это же неправильно, – слабым голосом выдавила миссис Клэй.
– Что действительно неправильно, мадам, так это премьер-министров убивать, – сказал Грей. – Почаще вспоминайте об этом, прежде чем наши действия осуждать.
17
Кормило «Истины»
Откуда появилась Темная эпоха, никому в точности не известно. Нам словно бы открылось окно в далекое прошлое, слишком страшное для осмысления. Она впилась в тело нашего полуострова, как смертоносная пиявка – в чистую кожу государств. Лишь неустанными трудами орденов, в особенности же – ордена Золотого Креста, удается сдерживать напасти, распространяющиеся оттуда…
Фульгенцио Эспаррагоса. Полная и официальная история Папских государств
Некоторое время София жестоко страдала, раздумывая, не потребовать ли возвращения «Истины» в Бостон. Она ведь понятия не имела, трудно ли это организовать и насколько благосклонно отнесется капитан к подобному «повороту сюжета». И вообще… отсутствие Тео… Почему он не пришел? Что могло ему помешать?.. Она то чувствовала себя уничтоженной мнимым предательством, то переживала о благополучии друга. В голове всплывали самые разные предположения. Майлз попросил сопровождать его на север и Тео согласился? Шадрак обнаружил ее записку и потребовал объяснений? Несчастный случай, застигший Тео между домом и гаванью?.. Ни одно не выглядело удовлетворительным. Все казалось равно возможным – и невероятным. София никак не могла успокоиться. Сегодня она не сомневалась – он попросту бросил ее. Назавтра была твердо уверена: он такого ни за что по своей воле не сделал бы!
Разгадать маневр Угрызения – ничуть не проще. Несколько дней, привыкая к распорядку жизни на «Истине», София припоминала свои разговоры с архивисткой – и ужасалась собственной недальновидности.
«Да как я могла с такой легкостью ей поверить? О чем вообще думала?.. Вот что получается, когда начинаешь обманывать Шадрака. И в архиве о себе лгать».
Она снова и снова перебирала собственные решения.
«Не надо мне было в архив в одиночку ходить.
Я должна была дяде про буклет рассказать. И лучше бы я в порту осталась, дождалась Тео. Хоть вопросом бы задалась, почему Угрызение не на борту. Хоть спросила бы себя, с какой стати она взялась мне помогать».
Теперь, задним умом, София понимала, что жадное стремление разыскать мамин дневник, охотное следование знамениям Судеб сделало ее опрометчивой и безрассудной. В других людях эти качества ее порой восхищали. Тогда как в себе самой…
Со временем она оставила самокопание. Постепенно примирившись с обстоятельствами, София сумела взглянуть на вещи сквозь унижение. Она, конечно, наломала дров, но она все-таки ехала к дневнику, и ни одна из сотворенных глупостей не сделала его менее желанным. Какое! Чтобы добраться до него, она готова была хоть каждый день унижаться.
«Я бы опять все то же самое сделала!» – твердо сказала она себе наконец. После чего сосредоточилась на будущем, на том, что ждало ее впереди. Не важно кто, как и почему – важно лишь то, что в Севилье ее встретит человек, способный показать путь к дневнику Минны. София усердно напоминала себе об этом, стискивая в кулаке серебряную катушку и отчаянно надеясь, что все ее ошибки и оплошки тоже были частью высшего плана.
«А если меня снова обманут, – думалось ей, – я, по крайней мере, на Барра с Каликстой могу уповать. Уж они-то меня в июле там подберут».
Капитан Размышляй, как и обещала Угрызение, показал себя очень умелым судоводителем. Спокойное течение плавания позволяло думать о продолжении путешествия, а не о возможных опасностях, грозивших кораблю. Нигилизмийцы вежливо не обращали внимания на пассажирку. Они, судя по всему, считали ее новообращенной, еще не выученной полностью контролировать свое поведение, а значит, подверженной недолжным всплескам эмоций. Поэтому Софию попросту обходили.
Ей, со своей стороны, оказалось вовсе нетрудно платить им той же монетой. Тем более что первые несколько дней у нее своих забот хватало: тут и переживания, и морская болезнь… Когда же она устала от запоздалых раскаяний и решились следовать намеченным курсом, ее внимание снова обратилось к бисерной карте, что лежала нераспакованной в рюкзаке.
«На ней Папские государства, куда мы собираемся, – твердил Тео. – И потом, это я ее нашел. А что взято, то свято!»
«Вот бы ты сейчас был здесь, со мной», – мысленно отвечала София.
Вздохнув, она развернула плотную ткань и выложила на маленький столик в каюте. Положила пальцы на полотно – и нырнула в сухую, жаркую, неподвижную атмосферу пейзажа Папских государств. К ее удивлению, морская болезнь тут же испарилась без следа. Подметив это, София стала спасаться в карте долгими дневными часами. Бывало даже, что, вернувшись к обычной реальности, София на некоторое время сохраняла чувство устойчивости, и тогда тошнота ее отпускала.
Так выработался некий распорядок. Она укладывалась на ночлег, пребывая в карте, под темным, усеянным звездами небом Папских государств, – там качки не было вовсе. Утреннее пробуждение взбаламучивало желудок. София тотчас ныряла в карту примерно на час, чтобы привести себя в порядок ради завтрака с нигилизмийцами. Потом проводила остаток утра за чтением Эспаррагосы. После обеда делала записи в тетради и, если позволяла погода, сидела на палубе. После ужина София вновь пряталась в карту. В ней встречались огненные закаты, напоминавшие: где-то там, за бурными водами, лежала настоящая, твердая, основательная земля.
Казалось, карте не было конца и края. По ней можно было бродить годами. А вот Эспаррагоса иссяк до обидного быстро: к концу первой недели София уже перечитывала его. На восьмой день плавания капитан Размышляй немало удивил ее, появившись на палубе со стопочкой книг.
– Я не столь наблюдателен, – сказал он негромко, – но кое-кто из пассажиров подметил, что у вас закончилось чтение. У меня в каюте, знаете ли, есть кое-какой книжный припас. Расправитесь с этими – милости прошу, не стесняйтесь.
Как выяснилось, он принес ей другие трактаты по истории Папских государств. Одна книга повествовала об эпидемии. Другая описывала орден Золотого Креста. Третья, полностью посвященная Темной эпохе, оказалась написана не кем иным, как Фульгенцио Эспаррагосой. София радостно углубилась в их изучение, мысленно благодаря нигилизмийцев за заботу, – при всем том, что никто из них сознаваться не пожелал.
Она премного наслушалась о Темной эпохе, но, как ни широк был круг Шадраковых друзей-путешественников, ни один там не бывал. «Жителям Папских государств, – так начинал свой труд Эспаррагоса, – Темная эпоха и знакома, и в то же время враждебна».
«Знакома – ибо тень ее лежит на каждом из нас. А враждебна оттого, что при всей близости расположения мы очень плохо знаем ее. Вскоре после Разделения Папский престол запретил посещения Темной эпохи. Ее границы бдительно охраняются орденом Золотого Креста. Но даже орден не может ежечасно присматривать за всем периметром; это значит, что люди постоянно проникают туда, подвергаясь величайшей опасности. Там, например, есть деревья, именуемые „эспинас“, или шипоносцами. Стволы и сучья у них черные с радужным отливом, и повсюду шипы, подобные звериным клыкам. При малейшем ветерке они начинают кусаться, и любой их укус смертелен. Есть тварь, именуемая „четырехкрыл“; его черные перья сверкают на солнце, и это поистине летучий брат шипоносцев. У него острые когти и матово-черный клюв, чьей свирепости соответствует желтое пламя глаз. Четырехкрыл ростом примерно с человека; он вполне способен растерзать стадо овец, прогнать лошадей и выжить из дома целое семейство, дабы отложить яйца. Теперь они редко встречаются, поскольку на них десятилетиями неустанно охотились ордена. Однако ни одно из этих чудищ не наводит такого ужаса и не унесло стольких жизней, как моровое поветрие, или лапена.
Книга, которую ты, читатель, держишь в руках, содержит историю Темной эпохи в том виде, в каком она известна сегодня картологам; впрочем, любезный читатель, ты легко убедишься, что знания эти изобилуют лакунами, зато вволю дополнены силой воображения. Лишь картологическая экспедиция, отправленная с исследовательской целью вглубь Темной эпохи, способна пролить свет на ее истинную историю…»
София тоскливо улыбнулась про себя, узнав в интонациях Эспаррагосы тот же дух первооткрывателя, что двигал Шадраком.
Теперь она почувствовала себя как дома – даром что плыла в неизвестность на корабле, полном незнакомых людей.
На вторую неделю плавания София вновь увидела Минну. Тот факт, что она долго не появлялась, печалил девочку, но не удивлял. Не понимая, что представлял собой этот призрак и откуда он брался, София более-менее уверилась в одном: он привязан к земле. Оказывается, она ошибалась.
Видение появилось в сумерках, когда София только вынырнула из недр бисерной карты. Она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выйти на палубу. Туда и отправилась – медленным шагом, глубоко переводя дух и непрестанно благодаря Судьбы за притихший желудок. В безоблачном небе низко над горизонтом висела луна, круглая, желтая и огромная.
Заметив смутную фигуру в нескольких шагах впереди, София сначала сочла ее одним из пассажиров-нигилизмийцев: тоже небось вышел воздухом подышать. Потом она обратила внимание, что силуэт едва заметно светился, словно окутанный лунным сиянием. София замерла. Фигура остановилась и направилась к ней, только лицо разглядеть по-прежнему не удавалось. Когда же наконец прозвучал голос, София узнала ее и ахнула от неожиданности.
– Не жалей о тех, кого покинула… – София вздрогнула и отступила на шаг. – Не жалей о тех, кого покинула…
– Откуда ты здесь? – дрожащим голосом спросила София.
– Не жалей о тех, кого покинула…
– Почему? – прошептала она.
– Мисс Тимс! – раздался суровый голос.
Девочка обернулась. У входа в рубку стоял капитан Размышляй.