Око за око Грей Мари

— Хорошо, я, пожалуй, возьму вот это, — показал он пальцем на самуюмаленькую чашу с орнаментом. — И попрошу соседа написать на ней золотымибуквами... «Моему римскому другу — помни обо мне!»

— Это меняет дело! — снова стал любезным купец. — Хотя лично я предпочелбы иную надпись в адрес римлян. Не хочу обидеть твоего друга, но с тех пор, каку нас появились их ростовщики и всякие посланники, в Пергаме житья не стало нинам, купцам, ни даже бедноте! Одни вельможи только и довольны. Но ничего, мыеще до них доберемся! — пообещал он. — Так каких тебе нужно рабов? Понятливых ивыносливых из Сирии или угодливых и развращенных из Вавилона? А может быть,жителей Египта? Базилевс Птолемей поставляет вам, в Грецию, своих светлыхподданных для тяжелой работы, а чернокожих — как рабов для роскоши. Или тебенужны отличные пастухи? Тогда радуйся, сегодня пришла большая партия рабов изФракии.

— Ты говоришь совсем как глашатай! — усмехнулся Эвбулид.— Но мне не нужныразвращенные малоазийцы и тем более рабы для роскоши!

Он перехватил понимающий взгляд купца, брошенный на немощного Армена, ивспыхнул:

— Пока не нужны! А сегодня я хотел бы купить двух или... трех недорогих,но крепких рабов для работы на мельнице!

— Крепких и недорогих? — удивленно переспросил купец и вновь замолчал,красноречиво поглядывая на свой товар.

— Хорошо! — воскликнул Эвбулид, мрачнея от мысли, во сколько емуобходятся сегодняшние покупки. — Я куплю и эту чашу, потому что чувствую, чтоты что-то знаешь...

— И не ошибаешься! — оживился купец. — А потому купи заодно и этустеклянную колбу. Наши лекари ценят такие за стойкость даже к ядам, и сам Атталхранит в них изобретенные им лекарства! Берешь?

— Ну, ладно-ладно!.. — проворчал Эвбулид. — Беру и колбу! Моя жена будетдержать в ней свои благовония. Но, клянусь вашей пергамской Никой, еслиобманешь, эта колба навек поселится в твоем желудке!

— Воля твоя! — улыбнулся купец. — Слушай меня внимательно: когда глашатаивыведут на «камень продажи» партию рабов с Крита — не бери их. За этихотъявленных лгунов хозяин сдерет с тебя втридорога. Не торопись и тогда, когдаповедут на продажу фракийцев. Я хорошо знаю их купца, он не сбавит ни обола. Неутруждай себя и осмотром воинственных пленников из Далмации. Но когда увидишьсветлобородых огромных рабов с волосами цвета спелой пшеницы и глазами, какморе в ясную погоду, не зевай. Возможно, это как раз то, что ты ищешь. А теперьпрощай!

Купец показал Эвбулиду на афинянина, который осматривал вазы, то и делооглядываясь на «камень продажи», и заговорщицки подмигнул:

— Меня ждет новый «покупатель»... Мои друзья из Пергама правильноподсказали мне, где лучше всего бросать якорь на афинской агоре!

3.Сколоты

Наконец торг начался.

Глашатаи вывели на помост первую партию рабов и, стараясь перекричатьдруг друга, стали расхваливать их достоинства.

— Рыбак из Финикии, двадцати трех лет! Вынослив, быстр, не имеет ниодного расшатанного зуба!

— Ремесленник из Эфеса! Сорок пять лет! Нет такого дела, которое неспорилось бы в его ловких руках!

— Грамматик из Коммагены! Не глядите, что стар, его седина — признакбольшой мудрости! У себя на родине он был великим ученым, и по его книгам учатсегодня детей даже в египетской Александрии! — Одиннадцатилетняя красавица!Смышлена, покорна, хрупка! Разве вы найдете еще у кого в Афинах сочетание такихредких достоинств? А она, кроме этого, умеет петь и танцевать!

Вытягивая шею, Эвбулид осмотрел рабов и расстроился: ну и привоз...

Мышцы рыбака тонки для тяжелых мельничных жерновов; плечи ремесленника —слабы. Старик-ученый и прикрывающая руками свою наготу девушка, с которойпредусмотрительные глашатаи сбросили всю одежду, вообще не в счет. Остальныетоже — либо стары, либо малосильны.

Подивившись тому, что грамматик, как ни в чем не бывало, с любопытствомосматривает макушки городских храмов, Эвбулид перевел глаза на торговца рабами,коренастого перса с выкрашенной ярко-красной хенной бородкой. Шедший где-нибудьпо просторам Малой Азии в поисках дешевой добычи за римской армией или войскомпонтийского царя Митридата, он кивал теперь в такт каждому слову глашатаев. Егобегающие глазки выискивали в толпе возможных покупателей.

Долго ждать ему не пришлось.

На помост поднялись сразу несколько человек. Те, кто уже не раз покупалрабов, тут же начали заставлять мужчин приседать и подпрыгивать, проверяликрепость их шей, рук и ног. Заглядывали даже в рот. Другие изучали таблички нашеях рабынь и стариков, спрашивали торговца, нет ли у них скрытых дефектов.

Особенно много мужчин толпилось около девушки, в некоторых Эвбулидпризнал своих знакомых безденежных афинян.

— Клянусь Беллоной, — лебезил купец перед знатным гражданином,облюбовавшим себе мудреца из Коммагены, — этот старик большой ученый! Он станетпрекрасным педагогом для твоего смышленого сына!

Афинянин хмуро возражал:

— Мне нет никакого дела до его знаний! Я должен знать, хватит ли у негосил носить в школу книги и таблицы моего сына? Сможет ли он научить его ходить,опустив глаза и уступая дорогу старшим? Не выпадет ли розга из его рук, если онзаметит моего сына на агоре, где можно услышать и увидеть неподобающие в еговозрасте вещи?

Он кивнул на вырывавшуюся из рук двух молодых афинян девушку.

Купец понимающе хихикнул и торжественно заявил:

— Клянусь в присутствии агораномов, что никаких дефектов, кроме старости,за этим грамматиком не водится! Если в течение полугода ты обнаружишь у негочахотку, камни в почках или другую болезнь, делающую раба непригодным к труду,я немедленно возвращу тебе все полученные за него деньги!

— И сколько же ты просишь за него?

— Пять мин.

— Я покупаю!

Домашний раб покупателя тут же набросил на своего нового товарища пожалкой судьбе короткий шерстяной хитон, оставив открытой правую часть груди,связал ему за спину руки и повел с соматы.

К освободившемуся торговцу подковылял одноногий инвалид.

— А как ты ценишь свою пугливую лань? — показал он костылем на дрожащуюот холода девушку.

Торговец важно огладил красную бороду:

— Это очень редкая рабыня, и я прошу за нее восемь мин!

— Не слишком ли дорого?

— Дорого?!

Перс цепкой рукой схватил упиравшуюся девушку и вывел ее на серединупомоста. Властным движением оторвал ее ладони от хрупкого тела.

Внизу послышались одобрительные возгласы афинян.

— А ты говоришь дорого! — усмехнулся купец. — Да ты просто не разглядел еекак следует. Какой товар, а?

— Такой товар в свое время я имел в достатке в каждой взятой крепости,причем совершенно бесплатно! — хриплым голосом бросил инвалид и обратился киспуганной девушке:

— Полонянка?

Девушка непонимающе взглянула на купца, и тот ответил за нее:

— Нет, она не была пленницей грубых солдат, и ее спину не прижимали кземле все, кому не лень. Ее семью правитель Коммагены отдал за долги в рабство.Отца, грамматика, ты только что видел. Мать же была так больна, что я вынужденбыл продать ее прямо на коммагенском рынке. Отдал, можно сказать, совсем даром,но что было делать — я бы не довез ее сюда живой.

— Это плохо, что отец рабыни тоже будет жить здесь, — нахмурился инвалид.— Она будет все время плакать и умолять отпустить ее повидаться с ним. А яхотел бы всегда видеть подле себя веселую, радостную рабыню. Скажи, — сноваобратился он к девушке, — ты будешь веселой и радостной?

— Будет, будет! — закивал перс.

— Но я не слышу ее голоса! Может, он хриплый и некрасивый? Такая рабынямне не нужна!

— Она поет слаще соловья в клетке! — клятвенно приложил ладони к грудикупец. — Просто ей неведома ваша прекрасная эллинская речь!

И он громко, чтобы слышали все, добавил:

— Зато ей известен язык, на котором без перевода могут общаться междусобой все люди земли: язык любви!

— Я возьму ее! Я! — закричал срывающимся голосом старик в измятом гиматии, с трудом взбираясь на помост.

Очутившись наверху, он обвел девушку с головы до ног слезящимися глазамии прогнусавил:

— Сколько ты говоришь, восемь мин?

Инвалид костылем надавил на плечо старика:

— Уходи! Я первый покупатель!

— А я, хоть и второй, но… дам восемь с половиной!

— А я — девять!

— Десять!

Эвбулид с усмешкой понаблюдал, как торгуются из-за юной рабыни калека истарик, и заработал локтями, пробиваясь вперед. Вдогонку ему понеслисьвозмущенные окрики.

— На чем сошлись? — оказавшись у самых ступеней, спросил он знакомогофилософа, глядя, как старик, схватив девушку за руку, потащил ее за собой пододобрительные возгласы и недвусмысленные шутки зрителей.

— На тринадцати минах... — нехотя ответил философ.

— Тринадцать мин за девицу! — возмутился Эвбулид.— Пять мин за старика!..

— А ты что хотел? — послышался рядом насмешливый голос.

Эвбулид повернул голову и увидел дородного мужчину, судя по одежде иуверенным жестам, бывшего судью или даже архонта.

— Малоазийцы и в благословенные времена Перикла1 стоиливдвое дороже обычных рабов! — раздуваясь от важности, сказал он. — Они отприроды умны, трудолюбивы, и в то же время им не чужда великая эллинская культура,которую мы принесли им!

Он бросил презрительный взгляд на поднимавшихся по ступенькам рабов изФракии — бородатых, насупленных, с выбеленными мелом ногами и спросил:

— Разве можно сравнивать их с этими дикарями?

— Но цены! Такие цены... — простонал Эвбулид.

— А как иначе? Ты знаешь, какими высокими налогами облагают наши Афиныторговцев рабами? А расходы на умерших по дороге рабов? А, наконец, пираты?Разве есть у торговцев гарантия, что, везя на продажу рабов, они сами непревратятся в жалких пленников?

— Что торговцы! — усмехнулся философ. — Даже знатные граждане должныпомнить, что в любой момент они могут стать рабами.

— Мы? Греки?! — воскликнул стоящий рядом молодой афинянин, очевидно,впервые попавший на сомату.

— Увы! — вздохнул философ. — Пираты наводнили все Внутреннее море!

— От них не стало житья даже на суше! — пожаловались откуда-то сбоку. —Мой знакомый из Фригии рассказывал, что пока он ездил по делам, пиратывысадились в его городе и захватили в плен молодых девушек, среди которых оказаласьи его дочь. Бедняга ездит теперь по всем рынкам, рискуя сам стать жертвойпиратов, и ищет ее...

— Они не гнушаются ни свободными, ни рабами! — заволновалась толпа.

— Свободные для них даже еще желаннее — за свободных можно получитьбогатый выкуп!

— Ох, если он у кого есть...

— Но ведь существует закон! — воскликнул молодой афинянин. — Куда смотритнаше государство, судьи, архонты?!

Важный гражданин заторопился к «камню продажи», подальше от разговора,принимавшего для него явно нежелательный оборот.

Философ проводил его насмешливым взглядом и ответил юноше:

— Все дело в выгоде! Торговля рабами, действительно, обложена крупнымналогом, и Афины богатеют на ней, вернее, умудряются сводить концы с концами...Вот архонты и закрывают глаза на разбой пиратов. А они пользуются этойбезнаказанностью. Вот и текут сюда нескончаемым потоком сирийцы, фракийцы и вон— рабы из Далмации…

Эвбулид проследил глазами за взглядом философа и увидел на помосте увенчанныхвенками1 далматов. Вспомнил слова купца изПергама, который сказал: не утруждай себя их осмотром...

— Впрочем, мы и сами платим позорную дань Востоку! — продолжалразошедшийся философ. — Пелопоннес дает гетер, Иония — музыкантш, вся Грецияпосылает туда своих молодых девушек!

— И наши скромные эллинки, славящиеся во всем мире своим целомудрием,стоят обнаженными на «камнях продажи»?! Позор! — закричал молодой афинянин.

— Как же ценят на варварских рынках нас, греков? — не выдержал Эвбулид.

— Справедливости ради надо сказать, очень высоко! — горько усмехнулся философ.— Нас считают красивыми и пригодными для всех видов интеллектуальных работ. Но,бывает, посылают в гончарные мастерские и даже на рудники.

Эвбулид представил, как где-нибудь на Делосе или Хиосе глашатайрасхваливает этого философа, как понтиец или критянин платит за него полталанта— обычную цену плененного стоика, хотел возмутиться, но вдруг увидел, что напомост начали выводить новую партию рабов. Это были высокие, широкоплечиесеверяне со светлыми волосами и голубыми глазами. Голова каждого из них былапокрыта войлочной шляпой.2 Ахнув, Эвбулид заспешил к ним.

— Пять рабов из далекой Скифии! — закричали глашатаи. — Огромны и сильны,как сам Геракл!

Пока пораженные необычным видом рабов покупатели вслушивались в словаглашатаев, сообщавших, что эти громадные скифы умеют возделывать поля икорчевать лес, Эвбулид первым взбежал на «камень продажи» и подскочил кторговцу партией.

Это был высокий, мужественный человек с лицом воина. Один измногочисленных шрамов был особенно ужасен: через весь лоб проходил глубокийрубец, прикрытый тонкой пленкой, под которой надсадно пульсировала жилка.

Не узнавая своего голоса, хриплого и осевшего от волнения, Эвбулидбросил:

— Сколько?

— Дисат мин! —  коверкая греческие слова, отрывисто ответил торговец.

«Десять мин! — похолодел Эвбулид. — Проклятый купец! Чтоб тебе не доплытьдо своего Пергама! Десять мин за одного раба...»

Чтобы не уронить своего достоинства, он не стал сразу сходить с помоста.Подошел к рабам. С напускным интересом пощупал у одного из них согнутую в локтеруку. Поразился крепости ее мышц. Они были тверды, как камень.

«Да, такие рабы как раз и нужны на мельницу... Но не один же!..»

— Не таксмотришь! — подошел к Эвбулиду торговец.

Он похлопалраба по шее и резко ударил его кулаком под ребро.

— Так надо смотреть!

Раб даже не шелохнулся.

— Так смотри! — ударил второго раба торговец и заглянул ему в лицо, ищагримасу боли. Не найдя ее, довольно хмыкнул и ткнул в живот третьего раба,четвертого:

— Так смотри! Так!!

Торговец занес руку для нового удара, но тут произошло неожиданное.

Пятый раб, с широким, скуластым, как у всех скифов, лицом, но непривычнобольшими для этого степного народа глазами, вдруг наклонил голову и рывкомподался вперед.

Рука торговца застыла в воздухе. Эвбулид невольно шагнул назад. Бывалыеагораномы бросились к ним на помощь и с помощью глашатаев и отчаянноругавшегося торговца связали рабу руки.

— Всего дисат мин! — повторил торговец и развел руками.— Все пятьздоровы, крепки, но я не отвечаю за них. Я купил у сарматов1 дисаттаких рабов. Два сразу бросились в море и утонули. Один разбил себе голову омачту. А еще два прокусили себе вены. Вот — осталось пять. И я не отвечаю заних. Эти люди не могут без свободы, как рыба без воды. Разочарованные тем, чтопригодные с виду рабы непокорны и так свободолюбивы, покупатели стали покидать«камень продажи».

— Дикие люди! — оглядывая рабов, удивился Эвбулид. — Какого они племени?Скифы?

— Пожалуй, что нет, — ответил торговец. — Скифы тоже любят свободу иредко сдаются в плен. Но не так, как эти! У скифов темный волос и узкие, какбудто они щурятся от солнца, глаза. Нет, — уверенно заключил он, — это нескифы. Сарматы говорили — это сколоты. Хотя я могу проверить. Мне известнынекоторые скифские слова.

Торговец обвел глазами покупателей и указал одному из своих рабов натопор, заткнутый за пояс крестьянина:

— Что это?

— Ну, секира... — нехотя ответил раб.

— Вот — это сколот! — многозначительно заметил торговец. — Скифобязательно сказал бы — «топор»!

Он с надеждой взглянул на Эвбулида:

— Купишь?

— Да нет, я так... — пробормотал Эвбулид, делая шаг к ступенькам.

— Смотри — это хорошие рабы! — крикнул ему вдогонку торговец. — Сарматыговорили, они не склонны к воровству и вредительству! Всего дисат мин!

— Дисат мин! — передразнил Эвбулид, взрываясь. — Да у нас один грамматик,знаменитый, между прочим, ученый стоит в два раза дешевле!

— То один! — с обидой возразил торговец. — А я предлагаю тебе сразу всепять!

— Ну, да, конечно! — не в силах остановиться, продолжал ворчать Эвбулид.— За ученого, по книгам которого учатся в самой Александрии, — пять мин, а завсех твоих пятерых...

И только тут до него дошло, что ему предлагает торговец.

— Постой! —вскричал он. — Ты сказал …пять?!

— Да.

— Десять мин за всех твоих пятерых рабов?!

— Ну да, только я не отвечаю за их поведение, клянусь вашим богом,который метает молнии!

— Беру! — рванул с пояса кошель Эвбулид.

— Дисат мин.

Эвбулид разорвал завязавшуюся в узел веревку и, торопясь, стал ссыпатьмонеты прямо в подставленные торговцем ладони. Руки были темные, испещренныешрамами. Серебро — светлым, праздничным.

Глядя на сверкающий в лучах появившегося солнца поток, Эвбулид уже виделроскошный дом в богатом квартале Афин, счастливое лицо Гедиты, Диокла, дочерей.Воображение рисовало ему новую мельницу, кузню, гончарную мастерскую, множестворабов, в том числе и темнокожих египтян, тех самых — для роскоши...

Как они с торговцем ударили по рукам, как в сопровождении тут же нанятогонадсмотрщика за рабами он спустился с «камня продажи», Эвбулид не помнил.

У края соматы его тут же обступили купцы и наперебой стали предлагатьсвои товары:

— Хитоны! Самые большие хитоны — как раз для таких огромных рабов!

— А вот цепи им на ноги! Клянусь молотом Гефеста, они ничуть не хуже тех,которыми был прикован к скале сам Прометей!

— Кандалы на руки!

Низкий купец с пухлым животом вкрадчиво ворковал в самое ухо:

— Непременно купи мои железные ошейники! Покупка твоя не только хороша,но и опасна... Не искушай судьбу! Не надев ошейники этим сильным, как Геракл,рабам, ты не сможешь спать спокойно!

Радуясь, Эвбулид купил цепи, кандалы и ошейники. Приказал суровому на виднадсмотрщику:

— Пригласишь на месте кузнеца, пусть закует их как следует, чтоб у нихпропала всякая надежда бежать с моей мельницы!

— Ты сказал, мельницы? — снова подался к Эвбулиду низкий купец. — Тогдатебе непременно нужна моя «собака»!

— Зачем? — отмахнулся Эвбулид. — Хватит и ваших наручников!

Купец забежал с другой стороны.

— Ты меня не понял! — захихикал он. — Моя «собака» — деревянная. Но онане хуже живой охраняет хозяйское добро!

— Как это? — не понял Эвбулид.

— А вот как!

Купец жестом подозвал своего худого, как тень, раба, надел ему на шеюширокое, плоское ярмо и, всунув ему в руку большой ломоть вкусно пахнувшегохлеба, приказал:

— Ешь!

Худой раб жадно потянулся губами к ломтю, но его пальцы натолкнулись наярмо. Он наклонился вперед, пытаясь просунуть хлеб — и снова ничего неполучилось.

Раб извивался, отгибал тело назад, даже подпрыгивал, но каждая егопопытка кончалась одним и тем же: он никак не мог донести хлеба до рта.

— Видишь? — торжествовал купец. — Я не кормил его целых два дня, и всеравно он ничего не может поделать! Ешь! — закричал он на раба. — Ешь, а не то яснова отниму у тебя хлеб, и ты не увидишь его еще два дня!

Купцы хохотали, тут же заключались пари: удастся ли голодному рабупроглотить хотя бы кусок хлеба. Ставки возросли до десяти драхм. Смеялся и самЭвбулид.

После последней отчаянной попытки хлеб выскользнул из пальцев раба, онсел на пыльную землю и стал шарить вокруг себя руками. Слезы текли по его лицу,падая на ярмо.

— Ну, что скажешь? — заворковал над ухом Эвбулида купец. — Надежна моя«собачка»? А теперь представь, что в руке моего раба не ломоть хлеба, а мука ствоей — да ниспошлют ей удачу боги — мельницы! С такой охраной ни одна горстьмуки не будет съедена твоими прожорливыми рабами!

— Ладно, беру! — смеясь, согласился Эвбулид. — Вели рабу надеть на моихсколотов по такой «собаке»! А ты, — нашел он глазами Армена, — отведешь их вмой дом и скажешь Гедите, чтобы она, как полагается, посадила к очагу иобсыпала их сухими фруктами и сладостями. Да чтоб не забыла произнести при этомпожелание, чтобы покупка пошла на благо дому. А потом на мельницу их — исегодня же за работу!

ГЛАВАПЯТАЯ

1.«Собака» и «Венера»

Прощальный ужин в доме Луция Пропорция подходил к концу, когда в комнатупирующих вошел смуглолицый раб. Щурясь от яркого света и косясь на кувшины свином, он нашел глазами хозяина, забавлявшегося на пурпурных подушках с юнойтанцовщицей тем, что подносил и отдергивал от ее губ сочную сливу. Подбежал кнему и шепнул на ухо:

— Господин! Там в двери ломится какой-то оборванец!

— Дай ему кость и пусть ступает своей дорогой! — благодушно махнул рукойЛуций.

— Кто поздно приходит — тому кости! — подтвердил один из его пьяныхклиентов, роняя голову на стол.

— Я так и поступил, господин, — ухмыльнулся раб. — Дал затрещину и бросилкость. Но он не уходит. Он сказал, что сгноит меня в яме! — пожаловался он.

— Моего раба?! — вскричал Луций. — Спусти с цепи собак!

— Я б так и сделал, господин но...

— Но?!

Рука Пропорция, не привыкшего к возражениям в собственном доме, да еще отраба, замерла в воздухе, и танцовщица проворно ухватила губами сливу.

— Я не спустил на этого грязного оборванца собак только потому, что оннепременно хочет говорить с тобой! — объяснил раб.

— Оборванец? Со мной?! Прот, ты в своем уме?!!

— Это он, наверное, сошел с ума, потому что утверждает, что он твойдавний друг! — огрызнулся раб.

— Луций, что я слышу! — воскликнул из угла взъерошенный клиент, вкладываяв ладошку флейтистки денарий. — Ты уже водишь дружбу с нищими?

Пропорций, сопя, поднялся. Оттолкнув ногой недогадливого раба, из-закоторого его подняли на смех клиенты, он с раздражением произнес:

— А ну, тащи его сюда. Да живо! Мне самому хочется взглянуть на этогомоего «друга»!

— Бегу, господин! — с готовностью бросился выполнять приказание Прот.

— Постой! — окликнул его Луций. — Скажи прокуратору1, чтобыпринес сюда розги. Я думаю, они придадут нашим воспоминаниям о дружбе особуютеплоту!

— Слушаюсь, господин! — усмехнулся раб, выбегая из комнаты.

— Это самый наглый и вороватый мой раб! — кивнул ему вслед Пропорций. —Но, клянусь Меркурием2, именно этим он мне и нравится!

Он вернулся к юной гречанке, которая тут же обвила его шею руками.Клиенты в предвкушении нового развлечения поднимали кубки и хвалили остроумиесвоего патрона.

Наконец дверь широко распахнулась. На пороге появился однорукий человек вгрязной одежде.

Смех и пьяные крики оборвались.

Луций и гости с любопытством смотрели на калеку с изможденным лицом,сохранившим следы жестоких пыток.

— Так ты инвалид! — разочарованно протянул Луций, жестом разрешаянезнакомцу войти в комнату. — Кто такой? Почему назвался моим другом?

Не отвечая, незнакомец сделал несколько уверенных шагов. Не как нищийкалека — как хозяин встал посреди комнаты и обвел угрюмым взглядом яркиекартины на стенах, статуи, уставленный яствами кедровый стол, отделанныечерепаховыми панцирями ложа.

Удивление гостей сменилось гневом, когда инвалид столкнул на пол пьяногоклиента и, усевшись на его место, бесцеремонно потянул к себе серебряное блюдос кусками холодной говядины.

— Ах ты, бродяга! — первым очнулся Луций. — Наглеть в моем доме?!Последний раз спрашиваю: как твое имя, и что тебе здесь нужно?

Незнакомец, не торопясь, выпил кубок вина, взял рукой кусок мяса иусмехнулся, не сводя глаз с хозяина:

— Не признаешь, Луций?

Пропорций вздрогнул — таким знакомым показался ему этот голос.Безусловно, он видел раньше этого человека, и видел часто, только другим исовсем не в этой одежде...

Сузившимися глазами он впился в его лицо, думая про себя: нет, это не изстарых клиентов, не покупатель, не ответчик в суде...

Инвалид же, насладившись растерянностью на лице хозяина, с усмешкойпродолжал:

— А ведь было время, когда ты почитал за счастье иметь такого друга, какя, и на званые обеды приглашал меня одного, чтобы я не дышал одним воздухом сэтими пиявками!

Незнакомец кивнул головой на вскочивших со своих мест клиентов. Все онибросились к Луцию, требуя наказать бродягу за неслыханную наглость, но, увидев,как меняется лицо патрона, в испуге остановились. Действительно, Пропорциятрудно было узнать. Подбородок его отвис, глаза расширились и были готовывылезти из орбит.

— Ти-и-ит?! — веря и не веря, прошептал он.

— Ну, наконец-то! — усмехнулся инвалид, вальяжно откидываясь в своейгрязной тоге на персидские подушки.

Это было невероятно. Появись сейчас в доме Пропорция сам царь Аттал сотказом завещать свое царство Риму — и то он не был бы так изумлен, раздавлен,уничтожен.

Живой Тит Максим, его самый крупный и безжалостный кредитор возлежал вего комнате, на его ложе! Но где же тугие щеки, налитые плечи, грузная фигураэтого некогда богатейшего человека Сицилии? Искалеченный, высохший старик сголосом Тита Максима смотрел на него цепким, насмешливым взглядом.

Луция бросило в пот от мысли, что теперь ему придется расставаться смиллионом сестерциев, который он привык считать своим, получив известие осмерти Тита. После недавнего ограбления пиратами двух триер, которые они сКвинтом, как нарочно, загрузили самыми дорогими товарами, у него, кроме дома срабами, и оставался лишь этот миллион...

— Тит! Ты... — через силу улыбнулся Пропорций, думая о том, что он теперьнищий, и все его мечты о сенаторской тунике останутся пустыми мечтами, потомучто ему теперь никогда не дотянуть до сенатского ценза. — Но ведь ты... тебяже...

— Как видишь, жив! — оборвал его кредитор, берясь за новый кусокговядины.

— Да-да, — пробормотал Пропорций. — Просто прошло целых два года, и я...

Он не договорил. Дверь в комнату открылась, и вошел прокуратор, огромный,заросший до бровей черной бородой испанец. В руках у него был пучок розог,из-под мышки торчала предусмотрительно захваченная плеть. Весь его свирепый видговорил о решимости угодить хозяину.

— Этот? — показывая на Тита, обратился к Проту испанец. Раб торопливокивнул, и прокуратор тяжело шагнул к ложу: — Сейчас я покажу тебе, бродяга, какврываться в дом к благородному господину!