Испытание правдой Кеннеди Дуглас

— Рада это слышать, — сказала я.

— Ты что, опять затеваешь ссору? — спросил он.

— Нет, это ты уже начал ее.

Мы съехали из мотеля на следующий день, заплатив почти двести долларов за две недели прозябания в этой дыре. С учетом того, что Дэну платили всего шестьсот долларов в месяц, а бесплатное проживание в доме Бланда было частью контракта, для нас было разорительным платить за «удовольствие» провести время в таком «милом» местечке.

— Не переживай, мы вернем эти деньги, — сказал Дэн.

— Понимаешь, я только что выписала Билли чек на шестьсот долларов за ремонт… и это съедает последние остатки наших сбережений.

— Завтра же я поговорю с Делорес.

— Нет, я сама. Ты уж занимайся пациентами, а я позабочусь о переезде.

На самом деле переезд полностью взял на себя Билли. Весь наш скарб и нехитрая мебель хранились в местном амбаре, который он нашел для нас. Теперь мы все это выгрузили, подняли наверх по узкой лестнице и расставили в отремонтированной квартире. Поскольку апартаменты были тесноваты, места едва хватило, чтобы поместились наша двуспальная кровать, комод, диван, большое кресло-качалка и сосновый стол со стульями.

Билли сотворил настоящее чудо. В сравнении с той квартирой, что мы увидели по приезде, перемены были разительными. Свежевыкрашенные белые стены, отциклеванный пол, обновленная кухня и туалет, который уже не выглядел отхожим местом, нарушающим все мыслимые и немыслимые санитарные нормы. Я постаралась забыть о крохотных размерах нашего нового жилища. Было приятно просто оказаться в чистом и относительно просторном помещении, в окружении родной мебели. И опять же спасибо неукротимой энергии Билли (он начал перевозить нашу мебель с семи утра) — мы распаковали вещи и расставили все по местам уже к приходу Дэна с работы.

Для него «прийти с работы» означало подняться по лестнице из своего офиса. Когда в тот вечер он явился домой, с ним была и медсестра Басс. Она была в шоке от увиденного, но быстро взяла себя в руки:

— Просто хотела посмотреть, что у вас тут получилось.

— Это все Билли, — сказала я, кивая в его сторону. Он смущенно улыбнулся и продолжил крепить кухонную полку. — Не хотите пива?

— Да у меня дома дел полно, — сказала она.

— Фантастика, правда? — изумлялся Дэн, оглядываясь по сторонам.

— Впечатляет, — ответила она, развернулась и вышла из квартиры.

— Я думаю, это просто потрясающе, — сказал Дэн и поцеловал меня. — Спасибо тебе.

Той ночью мы занимались любовью. Я изо всех сил старалась поддержать его энтузиазм, но почему-то чувствовала себя какой-то отрешенной. Уже не в первый раз я замечала в себе это равнодушие во время секса, тем более что после рождения Джеффри он случался крайне редко.

— Ты в порядке? — спросил он потом.

— Да, все хорошо.

— Мне так не показалось…

— Я просто не хотела будить Джеффа, — сказала я.

— Понятно, — произнес он, но без особой уверенности в голосе.

— Можно мне теперь поспать? — спросила я.

К счастью, Дэн не настаивал на выяснении отношений и не спрашивал, почему именно эта сторона нашей супружеской жизни оказалась ущербной. Я и сама не могла объяснить. Понимала только, что так нельзя, что поступаю несправедливо по отношению к Дэну. Но сейчас передо мной был лишь бесконечный горизонт из бессонных ночей и грязных подгузников. И каждый раз, когда я включала телевизор и видела новостные репортажи об антивоенных демонстрациях, смотрела в записи концерт «Олман Бразерс» на автодроме Уоткинс Глен или читала в «Тайм» о новом романе Воннегута, у меня возникало такое чувство, будто меня физически отстранили от всего интересного, что происходило в 1973 году. Каждое утро я просыпалась с гнетущим ощущением безысходности, представляя себя вечной пленницей этого захолустного городишки. Я оказалась в ловушке. И ненавидела себя за это… тем более что сама соорудила тупик, в который себя и загнала.

Когда спустя неделю меня навестила мама, она сразу поняла, что отношения между нами далеко не безоблачные.

— Ну и когда вы перестали заниматься сексом? — спросила она.

— Мы занимаемся сексом.

— Ты хочешь сказать, что трахаешься с ним по долгу супружества?

— Звучит как-то грубовато, мам.

— Зато в точку. И кто осудит тебя, увидев, в какой помойке ты живешь?

Я не поняла, что она имеет в виду — то ли нашу квартиру, то ли Пелхэм, — но не стала выяснять. Вместо этого я сказала:

— Разве не все молодые семьи проходят через трудности притирки?

— Не пытайся ничего приукрашивать, Ханна. Ты несчастлива, и это видно.

— Да все замечательно, с чего ты взяла?

— Лгунья.

Как ни странно, мама больше не стала давить на меня, выясняя подробности моего замужества. Да и Пелхэм не подвергся ядовитой критике, мама лишь заметила, что ей понравилась Эстель, а медсестра Басс (которую она встретила у кабинета Дэна) — классический образец «белого отребья». Возможно, мамина сдержанность была как-то связана с тем, что ее мимолетный визит был лишь остановкой на пути в Колледж Боудена, где ее ждали с лекцией о ее творчестве.

За несколько дней до своего приезда она позвонила мне и объяснила, что будет проездом в Мэне, времени у нее немного, но она все-таки хочет заскочить и повидаться со мной и внуком.

— «Немного времени» — это сколько? — спросила я.

— Часов шесть.

Верная своему слову, она прибыла в Пелхэм в одиннадцать утра и уехала в пять пополудни. Я показала ей нашу библиотеку и познакомила с Эстель. Потом Дэн пригласил нас на ланч в местную закусочную. За столом он был весь в своих заботах и сорвался через сорок пять минут, когда ему позвонила медсестра Басс, сообщив, что у беременной жены какого-то фермера отошли воды. Вот тогда мама и спросила у меня, когда я прекратила заниматься с Дэном сексом. И хотя ее вкратце уже просветили насчет прелестей нашей квартиры, первое, что она произнесла, увидев все своими глазами, было:

— И куда ты сбегаешь после скандалов с Дэном?

— У нас не бывает скандалов, — ответила я, задаваясь вопросом, не вырос ли у меня сейчас нос, как у Пиноккио.

Мама лишь закатила глаза и сменила тему, спросив, чем я скрашиваю свой досуг.

— Ну, здесь недалеко озеро Себаго, и есть отличные маршруты для пеших прогулок…

— Где же ты успела побывать?

— Нигде.

— И сколько раз ты выбиралась на озеро?

— Мы планируем поехать туда в следующий уик-энд. Понимаешь, было столько проблем с поиском жилья…

— Наверное, ты много времени проводишь у телевизора.

— Да нет, наш черно-белый ящик принимает только два канала. И ты знаешь, я не фанат телевизора. К тому же работа в библиотеке и уход за ребенком…

— Понимаю: богатая, насыщенная жизнь.

Повисла долгая пауза, пока я боролась со слезами и желанием закричать, взвиться от ярости, высказать матери все, что я о ней думаю. Она заметила мое состояние и повела себя неожиданным образом: подошла ко мне, сжала мою руку и сказала:

— Если тебя все это достанет, если ты действительно почувствуешь, что уже невмоготу, вы всегда можете вернуться домой.

Я изумленно уставилась на нее.

— Ты серьезно? — спросила я.

— Конечно. И говоря «вы», я имею в виду тебя и Джеффа.

— Ты же не захочешь нас принять.

Она посмотрела мне прямо в глаза:

— Откуда ты знаешь, чего я хочу?

И снова она сменила тему, упомянув о том, что отец написал для журнала «Харперз» «иеремиаду» о том, как его имя появилось в списке врагов Белого дома, как он проталкивает идею проведения Конгрессом судебного расследования в связи с увольнением специального прокурора, Арчибальда Кокса.

— Ты ведь слышала о «субботней резне», я надеюсь? — спросила мама, имея в виду недавние события, когда Никсон распустил комиссию, расследовавшую инцидент в отеле «Уотергейт».

— Я читала об этом в «Тайм».

— «Тайм» — это американская «Правда».

— Тебе не кажется, что это попахивает экстремизмом, мам?

— Конечно… и что с того? Как бы то ни было, тебе стоит подписаться на «Харперз», так ты сможешь читать великие откровения своего отца, который возомнил себя Джефферсоном и думает, будто имеет какое-то влияние на положение дел в стране, в то время как на самом деле он всего лишь рядовой профессор рядового университета…

Мне совсем не хотелось это слушать, поэтому я перебила ее, спросив:

— А где сейчас отец?

— На конференции по американской истории в Сиэтле, оттуда едет на остров Ванкувер, где, полагаю, запрется в каком-нибудь отеле дней на десять, чтобы работать над своей новой книгой. Только вот он не догадывается, что я знаю, с кем он путешествует. Со своей новой подружкой, которая…

— Мам, я бы предпочла не знать.

— Что ты предпочла бы не знать? Личность последней, двадцатичетырехлетней, избранницы своего отца или тот факт, что он снова гуляет налево?

— И то, и другое.

— Но почему? Это всего лишь одна из граней нашей бурной жизни. И я, как последняя тупица, смирившаяся с тем, что отныне у нас «свободный» брак, должна подставить другую щеку, сделав вид, что ничего не происходит…

Ее лицо на мгновение исказилось, и мне вдруг показалось, что она вот-вот заплачет. Но когда я попыталась обнять ее и утешить, она отступила назад.

— Я в порядке, — сказала она, взяв себя в руки. — В полном порядке.

В оставшееся время мы посетили стройку, в которую превратился дом Бланда («Ты должна взыскать с них по полной программе, не только за вынужденный ремонт квартиры, — сказала мама, — но и за то, что изгадили тебе семейную жизнь»), а потом поехали на озеро Себаго. Это была мамина идея. Она отдыхала здесь в летнем лагере, но это было давно.

— Пора тебе познакомиться с местным чудом природы, — сказала она — Тем более что это всего в пятнадцати минутах езды.

Мама оказалась права насчет изумительной красоты озера Себаго. Безбрежная водная гладь в окружении густых лесов и холмов. Поскольку был будний день, озеро отдыхало — лишь одинокая лодка рассекала его зеркальную поверхность. Мы спустились к воде. Джеффри спал в прогулочной коляске, так что мы оставили его на берегу. Мама скинула туфли и ступила на илистое дно, вздрогнув от прикосновения прохладной воды.

— Я и забыла, какое оно холодное, — сказала она.

— Тогда я пас.

— Трусиха.

Мы замолчали, под впечатлением от такой красоты. Неожиданно мама взяла меня за руку. Я посмотрела на нее. Она не ответила мне взглядом — всё смотрела вдаль, на мягкое осеннее солнце, которое начинало садиться, окрашивая озеро в багряные и золотистые тона. На какое-то мгновение мне показалось, что она улыбается. Что она счастлива. Я никогда ее такой не видела. Мне захотелось сказать… что? Что я так люблю ее и так ее боюсь? Что я всегда ждала ее одобрения, но так и не смогла его заслужить? Что — я знаю — ее жизнь полна обмана и разочарования, но, черт возьми, мы же вместе сейчас — и у нас есть шанс?..

Я не успела додумать — словно прочитав мои мысли, мама отпустила мою руку и обхватила себя руками.

— Прохладно… — поежилась она.

— Да, — тихо произнесла я. Момент как пришел, так и ушел.

— Тридцать четыре года, — сказала она.

— Что?

— Я была на этом озере тридцать четыре года назад. В летнем лагере. Господи, как же я ненавидела эту нетронутую природу, особенно с тех пор, как моя мать, просто мне назло, выбрала этот лагерь, где были сплошь шиксы[22] из Вестчестер Каунти. Я была там единственной еврейкой, и все эти мерзкие потаскушки-аристократки думали будто мое id то же самое, что yid[23]… притом что тогда, в сороковом году, мало кто понимал, что такое id. В то лето мое id все-таки прорвалось — я потеряла невинность на дальнем берегу озера. И поскольку один из сотрудников лагеря застукал меня и моего парня в самом разгаре акта…

— Мне действительно стоит об этом знать?

— Конечно. И кстати, тот парень, Моррис Пинскер — кто бы мог подумать, что я отдам свою невинность кому-то по имени Моррис? — ныне весьма уважаемый в Нью-Джерси ортодонт.

— Откуда ты знаешь?

— Как-то, примерно полгода назад, случайно наткнулась на объявление в «Нью-Йорк таймс» о свадьбе его дочери, Эсси. Моррис, дочь Эсси, жена Милдред… Никогда и не догадаешься, что они евреи.

— Кажется, ты говорила, что это был летний лагерь для белой аристократии?

— Там по соседству был лагерь для обрезанных мальчишек, и иногда у нас бывали совместные вечеринки или танцы… хотя я знаю, что некоторые наши мамаши возражали против того, чтобы их дочери из Гринвича и Коннектикута путались с хасидами…

— И так ты встретилась с будущим ортодонтом и продолжила с ним знакомство в лесах?

— Да, все было так прозаично. И знаешь, это просто… случилось. Я познакомилась с этим парнем на танцах у костра, он предложил мне прогуляться у озера, а потом мы как-то оказались под деревом и уже занимались этим.

— Но ты ведь была едва знакома с… как там его звали?

— Моррис. Ты права. Я знала его всего каких-то десять минут до того как позволила ему залезть ко мне в трусы.

— Почему ты считаешь необходимым рассказать мне об это?

— Потому что это еще один пример идиотизма нашей жизни. И потому что я здесь впервые с тех пор.

— Так ты поэтому захотела навестить меня?

— Наконец-то до тебя дошло. — На ее губах заиграла сардоническая улыбка. — Романтическое дежавю у озера.

— Тот эпизод был романтическим?

— Ты, должно быть, шутишь. Тем более что у Морриса вся задница была в прыщах.

Я не смогла удержаться от смеха.

— И когда воспитатель застукал тебя с Мистером Прыщавая задница…

— Меня выгнали из лагеря и с позором отослали обратно в Бруклин. Твой дед два месяца со мной не разговаривал, а моя мать не уставала повторять, что я шлюха.

— Должно быть, это выглядело забавно.

— Послушай, между родителями и детьми всегда сложные отношения… ты и сама это испытаешь.

— Нисколько не сомневаюсь.

Мы замолчали.

— Как такое может быть, чтобы тридцать четыре года пролетели так быстро? — заговорила она первой.

— Для меня и год тянется слишком долго.

— Подожди, пока тебе стукнет пятьдесят, — время будет попросту испаряться. Не успеешь глазом моргнуть — вот тебе Рождество, еще раз моргнул — уже лето. Ты понимаешь, что тебе осталось — сколько? — двадцать, двадцать пять раз вот так моргнуть, и задумаешься: что же в сухом остатке? Вот тогда ты и начнешь совершать глупые паломничества на берега каких-то дальних озер, где трахалась с прыщавым мальчишкой.

В коляске завозился Джеффри. Мама сказала:

— Пожалуй, это знак, что мне пора заткнуться.

Она отвезла нас обратно в Пелхэм. Высадив нас у дома, она казалась от моего приглашения зайти на чашку чая, сказав, что ей пора двигаться в Брюнсвик и готовиться к визиту в Боуден. Но она все-таки вышла из машины и поцеловала Джеффри на прощание.

— Не доставляй своей мамочке лишних хлопот, — сказала она ему. Джефф лишь прогукал что-то в ответ.

Потом она совершила нечто необъяснимое — она обняла меня. Конечно, это не были укутывающие (дай-ка я согрею тебя материнским теплом) объятия, но все-таки… Мама редко расточала ласки.

— Ты знаешь, где меня найти, если я тебе понадоблюсь, — сказала она и укатила.

На следующий день, в библиотеке, Эстель сказала:

— А мне понравилась твоя мама. Настоящая оригиналка.

— Это уж точно, — ответила я. — Но, к сожалению, не самый счастливый путник на нашей планете.

— Знаешь, многое зависит от среды.

— Какой еще среды?

— Быть оригиналом гораздо легче в таких местах, как, скажем, Нью-Йорк. Но в маленьком городке вроде Вермонта? Это все равно что циклону гулять в колодце. Слишком тесно.

— Ну, это мягко сказано, — заметила я.

Разумеется, я не собиралась превращаться в циклон, застрявший в Пелхэме. Я изо всех сил старалась поддерживать в себе оптимизм и смотреть на мир в перспективе. Работу в библиотеке нельзя было назвать обременительной — подборка книг, выдача книг, заказ книг, разговоры с немногочисленными читатели. Если в день у нас бывало по восемь — десять посетителей, это было уже событие, хотя раз в неделю приходили все двенадцать учеников местной начальной школы и устраивали настоящий бедлам. А так, конечно, мой пятичасовой рабочий день не был перегружен.

— Вы уверены, что вам нужна помощница? — спросила я у Эстель недели через три.

— Помощница мне, конечно, не нужна, — ответила она. — Но компания необходима…

Эстель действительно вызывала лишь положительные эмоции — остроумная, яркая, безмерно любознательная. Если не считать моего отца, она была, пожалуй, самым начитанным человеком, которого мне доводилось встречать («Ну а что еще прикажешь здесь делать?»). Она взяла себе за правило раз в месяц выезжать на уик-энд в Бостон, где посещала Музей изящных искусств, симфонические концерты, рылась в букинистических магазинах на Гарвард-сквер, лакомилась моллюсками и палтусом в портовых ресторанчиках.

— А вы никогда не подумывали о том, чтобы найти там работу? — спросила я.

— Конечно, я думала об этом, когда работала в Портленде. И после смерти Джорджа, признаюсь, мне пришла в голову мысль: вот твой шанс.

— И что вас остановило?

— Наверное, я сама, — сказала она, закуривая. — Собственно, ничего меня здесь не держит, кроме библиотеки, моего детища, которое никогда не станет больше, чем есть сейчас. Но… я не знаю… что-то меня всегда удерживало от прыжка. Возможно, страх… хотя я и понимаю, что это звучит неубедительно.

— Вовсе нет, — сказала я.

Она посмотрела на меня и улыбнулась:

— Кто-то однажды сказал, что самые большие преграды в жизни — те, что мы сооружаем для себя сами.

— Мне ли этого не знать?

Она предложила мне сигарету.

— Ты еще молода.

— Да, но я нередко задумываюсь о том, что обокрала себя.

— Добро пожаловать во взрослую жизнь. Как бы то ни было, ты еще можешь все исправить.

— Как? Оставить Дэна?

Повисла долгая пауза.

— Мне это приходило в голову, — нарушила я молчание.

— Что, между вами все так плохо?

— Да не то чтобы очень. Просто немного… статично, что ли… наверное, самое подходящее слово.

— Это не редкость в большинстве браков. Но ведь у вас в последние несколько месяцев произошли две большие перемены, не говоря уже о том, что…

— Я знаю, знаю… вся эта катавасия вокруг дома Бланда. И да, я знаю, что должна набраться терпения, принять во внимание всю сложность ситуации, и да, я знаю, что, наверное, требую от него слишком многого…

Я затушила сигарету и потянулась за следующей.

— Сколько лет вы уже вместе? — спросила она.

— С первого курса колледжа.

— И у тебя больше никого не было?

Я покачала головой.

— Так это же восхитительно, — сказала она.

— И скучновато, не так ли?

— Я этого не говорила.

— Нет, это я сказала…

Я закурила.

— Но я вам ничего такого не говорила, — предупредила я.

— Не беспокойся, я — единственный человек в Пелхэме, которому можно довериться. Но если позволишь дать тебе маленький совет, я все-таки скажу: держись. Дэн кажется мне весьма достойным парнем — и, как ты, возможно, уже знаешь, он произвел очень хорошее впечатление на весь город. Людям он нравится. И хотя сейчас вам нелегко, в брак вернется равновесие, если у него прочный фундамент… и если муж не будет выкидывать какие-нибудь фортели — регулярно изменять или поднимать на тебя руку.

— Изменять регулярно? — удивилась я.

— Все мужчины изменяют.

— А ваш муж?

— Нет, Джордж был даже на это неспособен.

— Вы как будто разочарованы.

— Небольшая драма никогда не помешает отношениям. Но Джордж не дотягивал до драмы. По сути, Джордж не делал ничего, что выходило бы за рамки нормы.

— Как и Дэн.

— Откуда в тебе такая уверенность?

— Я его хорошо знаю. И даже если бы он захотел обмануть меня, не стал бы…

— Почему же?

— Потому что, как и большинство студентов-медиков, он слишком занят… вот уже четыре года.

Хотя я знала, что могу довериться Эстель, я решила больше не грузить ее своими личными проблемами. Не хотелось выставлять себя нытиком, к тому же мое новоанглийское воспитание не позволяло слишком уж распространяться о личном. Да собственно, ничего ужасного в моей семейной жизни не было. И хотя жили мы в стесненных условиях, счастье было уже в том, что нам удалось выбраться из этого дрянного мотеля, так что никто из нас не жаловался на бытовые неудобства. Наоборот, каждый раз, встречая в городе Билли, я не уставала говорить ему, как мы довольны его работой и всем, что он сделал для нас. И сам он так беспокоился о том, чтобы у нас все было хорошо, что часто приходил к нам домой с инструментами, спрашивая, не надо ли чего починить.

— Мне кажется, этот парень влюблен в тебя, — сказал мне Дэн однажды вечером.

— О, я тебя умоляю.

— Ты обрати внимание, как он смотрит на тебя.

— В этом нет ничего плохого… если только ты не ревнуешь, конечно.

— Это шутка?

— Да, Дэн. Разумеется, это шутка.

Я поспешила сменить тему, поскольку частью моей новой домашней стратегии было избежание возможных конфликтов. Десять месяцев и три дня — такова была продолжительность нашего заточения в Пелхэме. Время пройдет незаметно, убеждала я себя.

— Есть только один способ выжить здесь, — сказала Эстель как-то утром. — Почаще выезжай куда-нибудь.

Но поскольку мы до сих пор считали себя «только что приехавшими» в Пелхэм, я не могла себе позволить долгие отлучки. Так что повседневная рутина стала моей жизнью. Я вставала вместе с Джеффом в шесть утра и готовила завтрак. Дэн уходил на работу в половине восьмого. Я занималась домашними делами, а в назначенный час везла Джеффа в дом Бэбс. После этого перекусывала булочкой с кофе в «Мисс Пелхэм» и шла в библиотеку. В два пополудни мой рабочий день заканчивался. Я забирала Джеффа, усаживала его в машину и ехала в Бриджтон, в супермаркет «Стоп-эн-Шоп», где покупала все, чего не было в гастрономе «Миллерз», но приходилось следить за тем, чтобы каждую неделю делать покупки в «Миллерз» минимум на пять долларов, иначе можно было лишиться статуса постоянного покупателя (утренние газеты и сигареты не в счет). В те дни, когда мне не нужно было ехать в супермаркет и если не было дождя, мы с Джеффом отправлялись на озеро Себаго, гуляли вдоль берега, и я не уставала восхищаться красотой и бесконечностью этого чуда природы.

После прогулки пора было возвращаться домой, кормить Джеффа. Потом я принималась готовить ужин и доделывала другие домашние дела. Дэн приходил с работы около шести, хотя случалось, что и позже, если был вызов на дом или ему нужно было навестить пациента в госпитале Бриджтона. Дэн обожал спагетти и лазанью, так что я старалась угодить ему, хотя три дня в неделю мы ели и бараньи отбивные, и омлет, и мясной рулет.

Мы всегда старались ужинать с вином — правда, Дэн ограничивался одним или двумя бокалами. По вечерам он теперь корпел над толстыми увесистыми учебниками по ортопедии, поскольку мой муж вдруг решил стать «костоправом» и по окончании стажировки в Пелхэме поступить в резидентуру[24] по ортопедии.

Я узнала об этом решении Дэна случайно, когда однажды утром в библиотеку заглянул Том Киллиан, местный почтальон, узнать, нет ли новых романов про Хорнблауэра[25]. Он мимоходом обмолвился о том, что Дэн, должно быть, занят очень серьезным чтением, поскольку только что доставил ему в кабинет две большие коробки с книгами. Когда в тот день я вернулась домой, книги уже были сложены у кресла-качалки в гостиной, где Дэн обычно сидел по вечерам. Вечером, за ужином, я сказала:

— Как много книг…

— Да, решил долбить ортопедию, — ответил он.

— Это каламбур?

— Да, и неслучайный.

— Значит, ты решил стать ортопедом?

— Всерьез подумываю об этом.

— Очевидно, что ты не просто подумываешь об этом, раз заказал столько учебников. Они, должно быть, стоят кучу денег.

— Двести двенадцать долларов, включая почтовые расходы. Ты видишь в этом какую-то проблему?

— Конечно нет. А что случилось с педиатрией?

— Я не отказываюсь от педиатрии…

— Но раз ты потратил целое состояние на учебники по ортопедии…

— Ну, хорошо, допустим, мне следовало обсудить это с тобой. Извини. Просто… я подумал, ты будешь разочарована моим внезапным решением.

— Я удивлена, не более того. То есть… я хочу сказать, ортопедия — это ведь темный лес.

— Именно это мне в ней и нравится, и еще перспектива для хирурга. В ближайшие десять — пятнадцать лет здесь стоит ожидать гигантских прорывов — трансплантация конечностей, искусственные суставы…