Покидая мир Кеннеди Дуглас
— Более того, она подписала и передала мне документ, в котором обязуется никогда не выдвигать против вас каких-либо обвинений в суде и подтверждает, что вы не несете ответственности за долги «Фантастик Филмворкс».
— Хорошо… спасибо вам.
— Искренне рад помочь. Но нам еще кое-что необходимо обсудить. Со мной связались страховщики таксомоторной компании… с предложением.
— Предложением?
— С предложением компенсации.
— Я не хочу их денег.
— Я понимаю, но они все равно предлагают…
— Мне совершенно неинтересно, что там они предлагают.
— В таких случаях, как этот — особенно если учесть возраст вашей дочурки, — никакие деньги не могут…
— Вы слышали, что я сказала, мистер Алкен? Я не хочу их денег.
— Сто пятьдесят тысяч долларов.
— Верните их им.
— Мне кажется, то, что вы так торопитесь, не совсем правильно…
— Прошу, не рассказывайте мне, правильно я поступаю или неправильно. Я не хочу их проклятых денег. Точка.
— Я дам вам несколько дней на раздумье.
— Давайте сделаем так: примите их предложение, но деньги раздайте.
— Мисс Говард…
— Вы слышали, что я сказала? Раздайте их все.
— Кому?
— Существуют какие-то благотворительные фонды для родителей, потерявших детей?
— Наверняка существуют. Мне нужно будет навести справки…
— Вот туда и надо перевести всю сумму.
— Я все же хотел бы, чтобы вы подумали на эту тему несколько дней.
— К чему? Я не передумаю.
— Что ж, хорошо.
— К слову, сколько я должна вам за всю вашу помощь?
— Ничего. Если уж вы делаете такое пожертвование в благотворительный фонд, тогда я отказываюсь от гонорара.
— Это потому, что вам меня жалко? Сочувствуете?
— Не отрицаю, я действительно вам сочувствую. Как посочувствовал бы любой.
— Что еще вы хотели бы обсудить со мной?
— Вашу жизнь в Бостоне. Когда вы собираетесь возвратиться сюда?
— Я не собираюсь.
— Скоропалительное решение, вы не находите? Я спрашиваю потому, что со мной на связь вышел Государственный университет Новой Англии. Вас там очень ждут и хотят, чтобы вы вернулись при первой возможности. Отзываются о вас как об одном из ценнейших сотрудников кафедры. Разумеется, я ни в коей мере не собираюсь оказывать на вас давление. Но из разговора с заведующим вашей кафедрой я знаю, что в университете вам готовы предоставить оплаченный отпуск до конца года.
— Их деньги мне тоже не нужны.
— Между тем вам и сейчас идет зарплата. В университете не только с большим пониманием относятся к вашим обстоятельствам, все очень волнуются за вас.
— Я приняла твердое решение. Но хочу попросить, чтобы вы еще кое-что для меня сделали. Найдите, пожалуйста, риэлтора и продайте мою квартиру. Избавьтесь от всего. Пусть продадут мебель, электронику, книги, компакт-диски. А потом пусть продадут квартиру.
— Куда перевести деньги?
— На ваше усмотрение. Главное — от всего избавиться.
— Джейн…
— Не пытайтесь меня урезованивать, мистер Алкен. Не надо говорить мне, что нельзя поступать необдуманно, что нужно время… к черту всю эту муру! Продавайте квартиру и делайте с деньгами что хотите.
— Я просто не могу этого сделать.
— Я подпишу все нужные бумаги, и вы сможете.
Молчание. Потом:
— Хорошо, Джейн. Вы мой клиент, и я обязан следовать вашим желаниям. Я вышлю необходимые документы вам на адрес больницы.
— Спасибо.
— Еще одно, последнее. Ваша подруга Кристи регулярно звонит мне, пытаясь вас разыскать. Она очень тревожится за вас. Вы с ней поговорите?
— Нет.
— Он сказала, что вы были самым близким ее другом.
— Это правда. Она остается моим лучшим другом. Но я не стану с ней разговаривать.
— Вы не хотели бы немного подумать об…
— Мое решение неизменно, сэр.
— Что ж, прекрасно. На днях я пришлю вам экспресс-почтой необходимые бумаги.
— Пожалуйста, сделайте это как можно скорее. Через четырнадцать дней меня отсюда выставят.
— А потом?
— Посмотрим.
Бумаги прибыли через сорок восемь часов. Расширенная анкета страховой компании, в которой я соглашалась принять сто пятьдесят тысяч долларов от таксомоторной фирмы в обмен на обещание больше не предъявлять к ним претензий «по данному вопросу». Кроме того, документ, подтверждающий, что с моего согласия сто пятьдесят тысяч уходят к «Самаритянам» («После короткого расследования я пришел к выводу, что это лучшая из организаций, имеющих дело с родителями, лишившимися детей, а также с людьми, пытавшимися совершить самоубийство».) Еще там имелась доверенность, предоставлявшая мистеру Алкену право делать все, что ему заблагорассудится, с деньгами, вырученными от продажи моей квартиры… и всем прочим, касавшимся моих финансов.
Я немедленно подписала все документы и дала сестре Рейнир тридцать долларов с просьбой переслать их экспресс-почтой обратно.
Отписав всю свою собственность и вместе с ней свою жизнь, я почувствовала какое-то странное спокойствие. Я уже знала, какими будут мои следующие шаги. Мне было известно и то, что до окончания срока действия страховки остается всего ничего. Было ясно, что за оставшиеся до выписки двенадцать дней доктор Айрленд будет изо всех стараться твердо вернуть меня на стезю добродетели.
— Я должна честно сообщить вам, что звонила в Бостон и беседовала с вашим поверенным, — сказала доктор Айрленд. — Он проинформировал меня о вашем пожертвовании «Самаритянам». Это достойно восхищения.
— Рада, что вы так думаете.
— Он рассказал, что вы попросили его продать свою квартиру… и все прочее.
— Спорим, это, на ваш взгляд, уже меньше достойно восхищения.
— Меня это обеспокоило, сказать по правде. Подумайте — что, если вы все же решите вернуться в Бостон и на работу в университет?
— Я пока еще не решила, что стану делать после больницы. Но вы не бойтесь, я не куплю новую машину и больше не врежусь на ней во что-нибудь.
— Рада это слышать. Мне звонила ваша подруга Кристи. Она очень беспокоится о вас и хотела бы приехать, чтобы повидаться.
— Но вы отговорили ее от этого?
— Я объяснила, что, принимая в расчет ваше не вполне устойчивое состояние и ваш отказ контактировать с внешним миром, считаю это несвоевременным.
— Спасибо вам за это.
— Кристи, как она сказала, живет в Орегоне — всего в нескольких часах езды на машине.
— Я не готова ее увидеть.
— Но она сказала, чтобы была рядом с вами все время после того, как Эмили…
— Верно. — Я не дала ей договорить. — Но это было тогда. А сейчас…
— Вы боитесь встречаться с ней из-за неудачной попытки самоубийства?
— Да, конечно. Но еще потому, что…
— Да?
— Потому что я не хочу… зависеть… от доброты окружающих.
— То есть вы считаете, что не заслуживаете сочувствия окружающих, потому что до сих пор ошибочно вините себя в…
— Не старайтесь убедить меня в обратном. Я знаю, как все было… и у меня нет алиби.
Моя собеседница пошарила у себя под стулом, достала блокнот и ручку. Сняв с ручки колпачок, она что-то нарисовала. Потом показала мне свою работу — маленькую черную точку, окруженную большим кругом.
— Как вы думаете, что это? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответила я.
— Черная точка — это мир. А круг — это горе и боль, от которых вы страдаете. Другими словами, по сравнению с этим горем весь мир кажется вам исчезающе малым.
Перевернув страницу, она снова занялась рисованием, затем показала мне новую диаграмму: круг остался такого же размера, зато черная точка выросла втрое.
— Смотрите, пройдет время — на это, о чем я так часто говорю вам на наших встречах, должно уйти весьма продолжительное время, — ваше горе останется тем же, но мир вокруг станет больше. А когда это случится…
— И я стану весела и довольна собой, как раньше?
— Такого не будет никогда. Я говорю о другом — жизнь вступит в свои права, и вы в нее снова включитесь. Мир расширит свои границы.
Какой бред.
Но вслух я ничего не сказала. Только пожала плечами.
— Со временем, — продолжала доктор Айрленд, — вам понадобятся помощь и поддержка — в той мере, в какой вы захотите и сможете ее принять.
— Со временем — это когда страховая компания вышвырнет меня отсюда?
— Ваше физическое состояние заметно улучшилось. Доктор Мензел считает, что ваш глаз через пару недель восстановится практически полностью, да и ортопед очень доволен вашими успехами. Меня волнует другое — когда вы останетесь одна, это может спровоцировать ухудшение психологического состояния.
— Вы говорили, его не так просто «исправить».
— Но, скажем, если бы вы пожили какое-то время у Кристи…
— Не обсуждается, — отрезала я.
— Прошу, выслушайте меня. Кристи рассказала, что в ее доме в Орегоне более чем достаточно свободного места. Она предлагает… буквально рвется приехать сюда и забрать вас к себе, чтобы вы пожили у нее столько, сколько…
— Я не хочу никому быть обязанной, мне не надо одолжений.
— Ни о каких одолжениях даже речи не идет. Мы — скажу прямо — пытаемся спасти вас от себя самой.
— Желаю удачи, — ответила я.
На этом я уперлась и решения не изменила. Кристи звонила каждый день, пытаясь поговорить со мной, но я отказывалась отвечать на ее звонки. И еще предупредила сестру Рейнир, что, если моя подруга приедет в больницу, я ее «не приму».
— Ну да, ведь ваше величество слишком заняты, — съязвила сестра. — Вы жалеете себя.
— Можете думать что хотите.
— Разумеется, это уж будьте уверены. Тем более что уж я-то прекрасно понимаю, каково вам сейчас. И знаю, вам кажется, будто одиночество — это единственное решение. Но я на своей шкуре убедилась — это заводит в настоящий ад. Единственный выход — продолжать двигаться.
— Я навсегда останусь в аду.
Сестра Рейнир только пожала плечами:
— Вы можете так думать, и если хотите простых ответов — я могу хоть сейчас, за полчаса, доставить сюда пяток проповедников всех мастей, и они вам навешают лапши на уши про то, как легко попасть в рай, только ответь на телефонный звонок от Иисуса. Они еще наверняка наплетут, что, оказавшись на том свете, вы первым делом встретитесь там со своей…
— Зачем вы это делаете?
— Затем что сама была в вашей шкуре — вот зачем. Я не могу кормить вас успокоительными каплями, профессор. Не имею право вселять какие-то особые надежды. Могу только повторить то, что уже сказала: если попал в ад, просто продолжай идти. Будь я на вашем месте, я бы еще хорошенько подумала насчет того, чтобы пожить какое-то время у подруги в Орегоне.
Кристи продолжала ежедневно звонить в больницу — я по-прежнему отказывалась с ней разговаривать. Точно так же не отвечала и на звонки мистера Алкена, хотя он тоже регулярно пытался со мной связаться.
Если попал в ад, просто продолжай идти…
До тех пор, пока не поймешь, что пора прекратить заниматься самообольщением, рассказывая себе, будто время лечит, а страдания со временем станут переносимыми. Пора склонить голову перед неизбежным.
Поэтому я просто считала дни. Я исправно принимала лекарства и беседовала с доктором Айрленд, я даже стала интенсивнее разрабатывать ногу, когда с нее сняли гипс, и усердно тренировала поврежденный глаз, приучая его к жизни без повязки. Одновременно со всем этим я готовила себя к неизбежной и неотвратимой развязке.
И вот этот миг настал — ровно через двадцать восемь дней после моего «дорожного происшествия» меня наконец освободили от дальнейшей необходимости выздоравливать. Утром в день выписки у меня состоялась заключительная беседа с доктором Айрленд. Она не скрывала, что боится за меня.
— Мне очень жаль, что приходится вас отпускать, Джейн. Если когда-нибудь вы почувствуете, что не справляетесь с собой, обязательно позвоните мне, в любое время дня и ночи.
— Непременно, — пообещала я.
— Как бы мне хотелось вам поверить…
— Поверить чему?
— Поверить, что вы не опустили руки, не поддались отчаянию. Нам всем необходимо надеяться… даже если жизнь распоряжается с нами жестоко.
— Я это запомню.
Я заказала такси к больнице. Сестра Пеппер настояла, чтобы я напоследок приняла ванну, и все повторяла, как она надеется, что я обрету благодать и смогу ощутить, как «милосердная рука высшего существа» ведет меня, куда бы я ни направлялась. Сестра Рейнир проводила меня до такси. Когда водитель поставил мою дорожную сумку в багажник, она протянула мне деревянную трость:
— Хочу сделать вам маленький подарок на прощание. Что-то, на что можно опереться.
— Спасибо вам… за все, — искренне поблагодарила я.
— Мне не нужны благодарности. Я хочу только, чтобы вы жили.
Я попросила таксиста отвезти меня в гостиницу «Холидей Инн» на окраине Маунтин Фолс. По дороге в мотель мы остановились, и я заскочила в аптеку. Там я обзавелась флаконом со ста двадцатью таблетками тайленола.[94] Мы поехали дальше, я попросила притормозить еще раз, у винного магазина, где приобрела бутылку водки.
Шофер настойчиво рвался помочь мне тащить сумку, даже поддержал меня под локоток, когда я оперлась на палочку, так что я налегке поковыляла к стойке регистрации.
— На сколько ночей вы планируете остановиться? — спросила меня женщина за стойкой.
— Всего на одну, — ответила я.
— Вы без автомобиля?
— Да.
Гостиница «Холидей Инн» была устроена как мотель — вы могли подъехать на машине буквально к дверям номера. Таксист — мужик лет сорока с редеющими волосами, в клетчатой охотничьей рубахе — предупредительно дотащил мне сумку через все коридоры прямо до места и даже внес ее в комнату. Это оказался типичный мотельный номер, с паршивыми обоями, паршивым паласом на полу, паршивым покрывалом на кровати. Я выудила из бумажника две двадцатки и протянула шоферу.
— С вас только двадцать, — возразил он.
— Что ж, а вы заслуживаете сорока.
Он попрощался как-то беспокойно, будто предчувствовал, что я собираюсь сделать, и переживал за меня. После его ухода я позвонила на стоику регистрации и спросила, не найдется ли у них клейкой ленты, потому что мне нужно исправить поломку в своей дорожной сумке.
— Повезло вам, — сказала дежурная. — К нам пару дней назад приходил электрик чинить проводку и, представьте себе, забыл здесь моток скотча.
Опираясь на палочку, я поспешила вниз и забрала у нее ленту.
— Только верните ее на место утром, когда будете уезжать, хорошо? А то вдруг парень вернется, искать будет.
— Без проблем, — пообещала я.
Я вернулась в номер. Положила таблетки и ленту в ящик прикроватной тумбочки. На полке в шкафу нашла пластиковый пакет, предназначенный для отправки вещей в прачечную. Разложила перед собой таблетки, пакет и ленту.
Действую быстро, пока не передумала. Наливаю себе полстакана водки, чтобы успокоиться, потом принимаю таблетки — глотать надо по десять штук за раз, запивая водкой. Когда они начнут действовать, надеваю на голову мешок. Закрепляю его на шее и туго заматываю лентой — к тому времени коктейль из водки с тайленолом окажет свое воздействие, и я начну уплывать в…
В ванной я нашла пластиковый стаканчик. Вернулась к кровати. Разложила таблетки на тумбочке. До половины наполнила стаканчик водкой. Хлебнула. Водка сразу ударила в голову. Я схватила гостиничный блокнотик и смахнула часть таблеток в подставленную ладонь. Но, не успев поднести их ко рту, услышала женский голос. Пронзительный голос — тетка не говорила, а злобно кричала.
— Ах ты, сучка такая… ты еще огрызаться будешь, чертова кукла…
Затем раздался звук пощечины, а за ним — детский крик:
— Не надо, мамочка, не надо…
Снова удар и снова крик, подвывания. Потом до меня донеслось:
— Посмотри на свою рожу, сучка!
Неожиданно для самой себя я вдруг вскочила на ноги — таблетки раскатились по всему полу — и поковыляла к двери. Распахнув ее, я увидела, как обладательница пронзительного голоса — здоровая, жирная баба с копной черных волос — бьет по голове ребенка. Девчушка — лет пяти, не больше, — была крупной и толстой, как и ее мамаша. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я схватила бабищу за руку, не дав ей нанести очередной удар по голове собственной дочери.
— Прекратите немедленно, — услышала я свой крик.
— Это еще что за черт? — заорала та в ответ, пытаясь выдернуть руку.
— Перестаньте сейчас же.
Свободной рукой бабища что есть силы толкнула меня прямо в живот. Удар был настолько сильным, что я согнулась пополам, а выпитая водка устремилась наружу.
— Не надо нервничать, дамочка, — процедила баба, рывком заталкивая свою дочь в машину.
Я попробовала подняться. И не сумела.
— Вы не можете так обращаться с ребенком.
Бабища обернулась и направилась ко мне.
— Ты еще будешь указывать, как мне воспитывать собственного ребенка? — заорала она. — Ты будешь учить меня жить, мадам Недотрога?
С этими словами она кулаком ударила меня по ребрам.
Я упала на тротуар, и меня еще раз вырвало. Раздался звук мотора. И заглушая его:
— Видишь, что ты наделала, сучка чертова?
Девочка завыла, умоляя мать простить ее. Потом, чиркнув шинами об асфальт, машина тронулась и скрылась из виду.
Все это произошло за какую-то минуту, нас никто не видел. Я выплюнула горькую желчь, которая наполняла мой рот. С трудом поднявшись, я доползла до комнаты. А войдя, передавила башмаками рассыпанные по полу таблетки. Захлебываясь от плача, я стала сбрасывать с тумбочки оставшиеся таблетки и в бешенстве крушить их каблуками, потом схватила бутылку, доползла до ванной и расколотила ее о раковину. Наконец упала на кровать, продолжая рыдать, — я чувствовала себя совершенно опустошенной.
Когда истерика мало-помалу утихла, я заставила себя встать, пошла в ванную и тщательно убрала все до последнего осколки. Поискав, я нашла в шкафу веник с совком и смела в мусорную корзинку весь раздавленный тайленол, размышляя при этом: Даже если тебя избили и в очередной раз помешали покончить с собой, прибраться нужно. Потому что ты плохая девочка. А плохие девочки, которые хотят стать хорошими, всегда стараются прибраться и ликвидировать кавардак, который они устроили. Даже если понимают, что и после этого их мнение о себе не станет лучше. Потому что…
Как она могла так обращаться с ребенком? С собственным ребенком.
Я почувствовала, как рыдания опять подступают к горлу. Но, взяв себя в руки, не позволила им прорваться. Больше этому не бывать. Сестра Рейнир была права: если оказался в аду, слезами делу не поможешь. А еще одно неудавшееся самоубийство было просто несерьезным.
Я поднялась. Снова пошла в ванную. До ребер было больно дотронуться, голова раскалывалась. Перед тем как умыться прохладной водой, я внимательно рассмотрела свои покрасневшие глаза, изучила свежую ссадину на лбу и губы, теперь уже без швов, но покрытые шрамами. А когда с отвращением отвела взгляд от зеркала, в одурманенном мозгу родился вопрос: Если ты не способна разрушить свою жизнь, что остается делать, каков единственный выход?
Ответ пришел почти сразу, без долгих раздумий… ведь он, черт побери, лежал на поверхности.
Расстаться с миром.
Глава четвертая
Мне понадобилось около двенадцати часов на то, чтобы отделить себя от себя же самой. Я провернула все очень быстро. Сообщив сотруднице за стойкой регистрации, что задержусь в «Холидей Инн» еще на две ночи, я, опираясь на палочку, добралась до мрачноватого торгового центра через дорогу от гостиницы. Там я купила телефонную карточку за двадцать долларов, мясную нарезку и хлеб, ножницы и несколько бутылок воды.
Вернувшись в номер, я уселась за телефон. Я позвонила в «Америкен Экспресс», «Дискавери», «Визу» и «Мастеркард» и закрыла все свои счета. Все четыре служащих по обслуживанию клиентов поочередно пришли в ужас от моего решения отказаться от услуг их компаний. Дама из «Америкен Экспресс» даже задала мне прямой вопрос:
— Мы что-то сделали не так, чем-то вам не угодили?
— Все в порядке, — уверила я ее. — Просто в настоящее время ваша кредитная карта мне больше не требуется.
— Очень жаль… Но мы не хотим вас терять.
— Я уверена, вы оправитесь от этой потери.
Потом я связалась по телефону с сервисной службой своего банка в Бостоне и попросила сделать денежный перевод, сняв с моих карт остатки средств, а потом порезала все карты на куски. Один пластиковый прямоугольничек я все же оставила нетронутым — банковскую карту для своего текущего счета, на котором после всех операций должно было оказаться в конечном итоге двадцать три тысячи восемьсот шестьдесят три доллара восемьдесят четыре цента. Достаточно, чтобы продержаться какое-то время, особенно с учетом того, что университет Новой Англии продолжал ежемесячно платить мне жалованье.
Университет Новой Англии. Это был, так сказать, мой следующий порт захода. Открыв свой ноутбук, я подключилась к беспроводной сети гостиницы и вошла в Интернет. Я не заглядывала в свой почтовый ящик с тех самых пор, как пять недель назад уехала из Бостона. В нем оказалось триста тридцать восемь сообщений. Я уничтожила их все, не прочитав ни одного, хотя и видела, что многие письма были от Кристи, от моих коллег и даже одноклассников — кто-то явно разослал всем мой электронный адрес после…
Но сейчас я не могла читать слова сочувствия — слишком острую боль они причиняли, как и предложение лучшей подруги поселиться в ее доме, сделанное, разумеется, из самых искренних побуждений. Я насчитала восемнадцать сообщений от нее. Клик, клик, клик… все они отправились в небытие.
Почистив заодно и папку с недавно уничтоженными письмами на своем сервере, я написала письмо профессору Сандерсу. Сообщение было коротким и деловым: после известных событий, происшедших в моей жизни, я, к сожалению, вынуждена покинуть кафедру и посему прошу освободить меня от занимаемой должности с сегодняшнего дня. Еще я поблагодарила его за сочувствие и поддержку после…
Прошло пятнадцать минут, и я получила ответ:
Дорогая Джейн.
Я сейчас как раз в Интернете, поэтому отвечаю на ваше письмо безотлагательно. Мы все здесь конечно же волнуемся и переживаем за вас и очень радовались, узнав, что после ненастного случая, хотя и кошмарного, вы остались живы и восстановили здоровье. Касательно вашего заявления об уходе — университет весьма заинтересован в том, чтобы сохранить вас в штате. В настоящее время ваши обязанности выполняет аспирант Том Бэрроу, способный парень, но до вас ему далеко. Сам президент просил передать вам, что считает вас ценным сотрудником. Он уверил меня, что сохранит полную ставку за вами и гарантировал оплаченный отпуск до начала осеннего семестра, когда, как он надеется, вы решите вернуться. Эту надежду разделяют абсолютно все сотрудники кафедры, и в первую очередь я сам.
Учитывая все обстоятельства, я прекрасно понимаю, почему вам хочется порвать все связи с тем, что имело отношение к недавнему прошлому. Но хочу, чтобы вы знали: невзирая на все трудности, возникавшие во время вашей работы в университете Новой Англии — вынужден признать, что я и сам не слишком старался облегчить вам жизнь, — все здесь относятся к вам с искренним уважением, а студенты вас любят. Одним словом, мы не хотим вас лишиться.
Не уверен, что вы читали мое письмо, написанное после трагедии. Когда несколько лет назад девятилетний сын моей родной сестры умер от рака, она выбрасывала все сочувственные письма — не могла их читать. Хочу повторить написанное мною тогда: трагедии, подобные той, которую вам пришлось пережить, столь чудовищны, что требуется немалое время, чтобы суметь найти в себе силы двигаться дальше. Именно поэтому — по крайней мере, на время — я не принимаю вашей отставки. У нас в запасе еще три или четыре месяца, так что мы успеем найти вам замену, если вы так и не передумаете. Но я искренне надеюсь, что осенью вы возвратитесь к нам.
А пока — если у вас возникнет желание обсудить это или просто поговорить, — прошу, звоните в любое время.
Не давая себе времени на раздумья, я нажала кнопку «Ответить» в конце сообщения и написала:
Дорогой профессор Сандерс.
Я искренне благодарна вам за добрые слова и за вашу поддержку. Однако решение мое окончательно. Я не вернусь в университет Новой Англии осенью, поэтому прошу немедленно освободить меня от должности. Университету незачем продолжать платить мне жалованье.
Ответ от Сандерса пришел примерно через минуту. Я уничтожила сообщение, даже не открыв его. Потом написала письмо Алкену:
Надеюсь, сумма страхового платежа передана предложенной вами благотворительной организации. Надеюсь, что вам удалось передать в благотворительные организации обстановку и все, что находилось в квартире, а саму квартиру выставить на продажу. Возможно, за мою разбитую машину также будет выплачена страховка. Пожалуйста, отдайте и эту сумму. Мне не нужны эти деньги.
В заключение хочу уведомить, что это мое последнее письмо вам. Я собираюсь залечь на дно, пропасть из виду. Поскольку у вас имеется доверенность, я прошу вас продолжать действовать от моего имени и распоряжаться моим имуществом и любыми выплатами, если они будут появляться, в том же духе.
От души благодарю вас за все ваши добрые советы, за поддержку и бесконечную доброту, проявленную ко мне.
За последующие несколько часов я также покончила со своей медицинской страховкой, аннулировала соглашение с пенсионным фондом и все банковские программы ежемесячных накоплений. Еще два часа ушло на то, чтобы очистить жесткий диск ноутбука от всего, что было на него записано: от файлов и папок, всех документов, электронной почты и программ. Прежде чем это сделать, я еще и закрыла свой электронный ящик в «Америка онлайн». Я не собиралась пользоваться электронной почтой еще очень, очень долго.
К тому времени, как я покончила со всеми этими делами, было уже за полночь. Я наполнила ванну и долго в ней лежала. Потом забралась в постель и улеглась на жесткие, грубые простыни «Холидей Инн». Приняла миртазапин, включила телевизор и смотрела всякую ерунду, пока лекарство не начало действовать и я не провалилась в забытье.
Уныние, не покидавшее меня долгие недели, вновь овладело мною, стоило только чуть-чуть отойти ото сна. Но сегодня рядом с привычным тоскливым чувством «я умираю на каждой заре» возникло и нечто новое: мрачная решимость прожить этот день… и сжиться с тем обстоятельством, что прежнее существование стало отныне не более чем прошлым, с которым я вчера простилась навсегда. Ноутбук был вычищен на совесть. У меня не было ни кредитов, ни долгов, ни недвижимости, только скромная сумма на банковском счету и две тысячи долларов наличными. Ни работы, ни семьи — от меня никто не зависел, у меня ни не было никаких обязательств. Имей я склонность к философии, могла бы описать свое нынешнее положение как приближение к совершенной экзистенциальной чистоте — состоянию полной индивидуальной свободы, отсутствию ответственности за кого бы то ни было, кроме самой себя. Однако я не обольщалась и более честно трактовала происходящее со мной: я активно занималась уничтожением информации с жесткого диска своей жизни, осознавая при этом с горечью, что все равно никогда не сумею стереть ее напрочь.
И все же… не сиди сложа руки, делай что-нибудь. Поэтому я позвонила вниз на регистрацию и спросила, не знают ли они телефона автобусной станции. Они знали. Позвонив туда, я выяснила, что автобус, который отправляется из Маунтин Фолс завтра утром в девять часов, в час дня пересекает границу Канады, а потом идет экспрессом в Калгари, куда прибывает около четырех. Билет в один конец стоил сорок семь долларов, платить надо в кассе, в городе.
Почему Калгари? Это был ближайший отсюда город за пределами Соединенных Штатов. А поскольку я активно уничтожала свое прошлое, логично было и географически отделиться от родной страны. Окажись я сейчас в Техасе, наверное, отправилась бы в Мехико. А раз уж случилось так, что свою неудачную посадку я совершила в горах Монтаны, дорога отсюда была только одна — на север. Калгари был первым крупным городом к северу от того места, где я находилась. Дополнительным преимуществом оказался и мой канадский паспорт (спасибо любимому папуле). Поэтому для меня выбор был очевиден: Калгари. Меня нисколько не интересовало, как там все сложится. Это было не здесь, а там — вот туда я сейчас и направлялась.
Но прежде чем сесть в автобус и уехать за границу, мне предстояло доделать еще кое-какие дела. Поэтому я приняла душ, переоделась во все чистое, отыскала горничную, прибиравшуюся в соседнем номере, и попросила у нее большой пластиковый мешок. Вернувшись к себе, я открыла сумку и переложила из нее в мешок всю свою одежду до последней тряпицы. К этому я присовокупила три пары обуви и запасную куртку, которую прихватила, когда совершала побег из Соммервиля.
Если уж решила покончить с прошлым, нужно устранить все, что с ним связывает.
Потом я вызвала по телефону такси. Когда машина прибыла, я попросила отвезти меня в центр города. Он с опаской взглянул на туго набитый пластиковый мешок, который я тащила за собой.
— Не знаете ли, есть в городе магазин секонд-хенд, который бы отдавал выручку на благотворительность? — спросила я. — Хочу сделать пожертвование.
Такси подвезло меня к фасаду магазина Американского общества по борьбе с раком. Я расплатилась, потом вошла в здание и плюхнула свой мешок на прилавок перед крупной, жизнерадостно улыбающейся женщиной.
— Бог ты мой… как великодушно с вашей стороны, — заворковала она.
Читать бесплатно другие книги:
