Цветы на нашем пепле Буркин Юлий
– Похоже. Да, похоже. Но почему же тогда мы послушно согласились убраться отсюда?! Мы непременно должны выяснить, что за преступления тут вершатся, и пресечь их!
– Потому что это наш единственный шанс остаться живыми, – произнося эти слова, Лабастьер сделал такой жест, как будто бы пьет что-то из несуществующего бокала.
Глаза махаона округлились:
– Напиток бескрылых! – воскликнул он шепотом. – О, беременный таракан! Как же я не догадался сразу?! Они хотели отравить нас! Как только вы, мой мудрейший король, заявили о своем решении немедленно покинуть селение, Дент-Маари, вместо того, чтобы предложить нам отведать прощальную чарку напитка, отослал самку с сосудами прочь! Но он обязательно напоил бы нас, реши мы остаться! Напоил бы и отравил!
– Тихо, тихо, – осадил товарища Лабастьер. – Пойди-ка, лучше, найди наших танцоров. Надо побыстрее уходить отсюда.
– Но мы вернемся, мой господин? – произнес Лаан скорее утвердительно, чем вопросительно. – Ночью? Ведь так?
– Да, – кивнул Лабастьер. – Мы непременно выясним то, что от нас так тщательно скрывают.
– Выясним и разорим это преступное гнездо! – удовлетворенно кивнул Лаан и отправился в центр зала на поиски Ракши с Мариэль. Лабастьер же только позавидовал его решительному настрою. Сам он далеко не был уверен в успехе задуманного. Незавидная роль – искать неизвестно что…
Минут через десять, оседлав сороконогов, четверка пилигримов в ускоренном темпе двигалась к границе селения. Часть гостей бала, высыпав на открытый воздух, стайкой сопровождали короля и его друзей, порхая или рядом с ними, или над их головами. Лица большинства из них приняли, наконец, радостное, а то и восторженное, выражение. Они с искренним жаром выкрикивали хвалы и прощальные слова своему королю… Лабастьер, натянув на лицо маску благодушия, отвечал им кивками.
На границе селения жители его, наконец, оставили путников в покое, и те углубились в чащу травяного леса. Забравшись подальше и убедившись, что за ними не следят, путники остановились и разбили лагерь.
– Дождемся тут темноты, – пояснил Лабастьер, – а затем я и Лаан слетаем обратно, на разведку. Скорее всего, в селении нас ожидает какая-то опасность, поэтому вы, Мариэль, останетесь тут под защитой своего жениха.
– Это почему? – нахмурилась девушка, сведя и без того почти сросшиеся брови.
– Потому что так приказал вам ваш король, – отрезал Лабастьер. – И обсуждению это распоряжение не подлежит.
– Объясните хотя бы, что стряслось?! – возмутился Ракши.
Они имели право знать все, и Лабастьер кратко изложил свои умозаключения.
– Да, – задумчиво согласилась Мариэль. – Вы правы. И мы с Ракши тщетно пытались заметить хоть маломальский интерес к себе. Ведь все прекрасно знают, что мы ищем диагональ махаон, и все знают, что мы приближены к королю. Было бы естественным ожидать, что пары махаон будут атаковать нас… Но с каждой минутой все эти странные бледные бабочки становились все напряженнее. Зато уж когда мы стали прощаться, их радости не было границ!..
– А у меня было такое чувство, – неожиданно высказался Ракши, – как будто все вокруг нас – уже давно мертвые.
Путники подавленно примолкли. Каждый поймал себя на том, что испытывал примерно то же самое, но не решался сформулировать это ощущение столь категорично.
– Ладно, – нарушил тишину Лаан. – Хватит гадать. Давайте-ка лучше поспим. Ночью у нас вряд ли выдастся такая возможность. А до темноты в селение лучше не соваться.
Кивнув, Лабастьер добавил:
– Думаю, правильнее всего будет, если до заката спать не будет Мариэль. Затем она разбудит нас. Мы с Лааном отправимся обратно, Ракши останется дежурить, а она ляжет отдыхать.
На том и порешили.
… – Мне страшно, мой король, – призналась Мариэль, разбудив его первым, когда на мир наползла зловещая тьма. – Дент и Дипт сегодня прячутся в тучах, а это – плохой знак… Может быть, не стоит вам лететь туда?
– Я король, – сев, покачал головой Лабастьер. – Я должен.
– Может быть, вам лучше сделать это потом, когда ваше путешествие завершится счастливой находкой, и вы справите свадьбу? – предложила она, глядя на него умоляюще. Несмотря на то, что ночное зрение Лабастьера придавало ее лицу в его глазах зеленоватый оттенок, все равно она была удивительно хороша.
– Нет, милая самка, – король осторожно, по-братски, погладил ее волосы. – Долг важнее осторожности. Я чувствую, где-то поблизости таится измена, и я должен выяснить, в чем ее суть. – Чуть наклонившись, он коснулся губами ее щеки, но тут же поспешно отпрянул. – Буди остальных. Нам с Лааном пора.
Подлетев к окраине, Лабастьер и Лаан сразу заметили в селении необычное для ночного времени оживление. Надеясь, что их не заметят, разведчики поднялись повыше и с удивлением наблюдали за тем, как из домов-раковин выползают наружу их обитатели.
Несмотря на наличие ночного зрения, бабочки предпочитают все же свет солнца или огня, который дает возможность различать цвета и ощущать объем… Жители селения не зажгли ни единого факела. Да и зачем им был свет, если они не совершали абсолютно ничего? Они просто стояли, прижавшись спинами к выпуклым стенам своих домов. Стояли, не шевелясь, молча таращась в темноту. Руки их были пусты. Мощеные тротуары под ними выглядели неправдоподобно гладкими, отполированными буквально до блеска, до того, что в них отражались звезды…
И картина эта была столь нелепой и жуткой, что Лабастьер Шестой почувствовал, как мурашки пробежали у него по спине.
– Что за странность?.. – начал Лаан вполголоса. Но в полной тишине слова его прозвучали невыносимо громко, и Лабастьер шикнул на него.
Лаан примолк, но вскоре выяснилось, что он все же успел привлечь к себе внимание негостеприимных странных и бдительных жителей этого селения. Спустя буквально несколько мгновений в воздухе раздались необычные звуки, такие, словно что-то упругое ввинчивается в небо, – «вр-р-жик, вр-р-жик, вр-р-жик…»
– Ой! – воскликнул Лаан и, беспорядочно и неказисто захлопав крыльями, начал быстро снижаться.
– Крылодер! – крикнул он еле поспевающему за ним Лабастьеру. – Они стреляют из запрещенных луков! Поднимайтесь выше, мой король, они убьют вас!
Но Лабастьер Шестой не последовал совету друга, а попытался догнать его, чтобы помочь. Тем паче, что, идя на снижение, они уже добрались до центра селения, а тут, в отличие от окраин, на улицах не было ни души.
Догнать Лаана ему не удалось, и со странным хлюпающим звуком тот рухнул на тротуар. Сразу за ним приземлился и Лабастьер. К своему удивлению он, поскользнувшись, тоже не удержался на ногах и упал на спину. И моментально потерял способность летать: крылья были безнадежно замочены.
Вот почему так блестели тротуары! Это вовсе не полировка, это слой воды, которого днём не было, скрывающий ступню бабочки и доходящий примерно до щиколотки.
Но раздумывать, откуда взялась эта вода, и зачем она тут разлита, времени не было. Лабастьер, ощущая, как противно булькает влага в сапогах, подбежал к другу, который пока только и сумел, что подняться на четвереньки. Крыло у него было в ужасном состоянии. Крылодер – преступная стрела с лопостями-резцами на наконечнике – превратила правое крыло Лаана в безобразные лохмотья.
Встревоженный Лабастьер хотел было спросить, цел ли Лаан в остальном… Но не успел, ошарашенный неожиданным поведением друга. Вместо того, чтобы стонать от боли или на чем свет стоит костерить стрелявших, тот поднял на короля исполненный восторга взгляд. Его губы блаженно расплылись.
– О, как хорошо! Как хорошо, брат-маака! – тихо произнес он, а затем глаза его закатились, руки расползлись, и он, блаженно застонав, упал лицом в воду.
Наверное, он так бы и захлебнулся, если бы, недоумевая, Лабастьер поспешно не перевернул его на спину. Лаан закашлялся, но в себя не пришел, а на его устах продолжала блуждать счастливая улыбка.
Лабастьер принялся хлестать его по щекам, но тщетно.
И тут все странное, все подозрительное, что видел и слышал Лабастьер в этом селении, внезапно совместилось в его сознании… Т’анг! Неужели т’анг?! Почему он не догадался об этом сразу?! Да потому, что это невероятно! Потому что т’ангов давным-давно не существует, и они превратились в легенду, в страшную сказку прошлого! Ведь все они уничтожены еще во времена Лабастьера Второго!
Т’анги – отвратительные мокрицы-чародеи стали единственной угрозой для бабочек, взявшихся за колонизацию Безмятежной. Неповоротливое, слабосильное, слепое и глухое существо, т’анг, имел лишь одно орудие выживания: телепатическое излучение счастья, благодаря которому прочие животные не только не нападали на него, не только не защищались, но приползали сами, с радостью отдаваясь ему на растерзание. (Ничего не зная о телепатии, бабочки Безмятежной, само-собой, называли это воздействие на них т’анга «колдовством» или «мороком».)
Бабочки оказались даже более восприимчивы и чутки к мороку т’ангов, чем представители местной фауны. Как бы не имея иммунитета, они против этих чар были совершенно беззащитны. И что самое неприятное, чары т’анга не только парализовывали бабочку, но и порождали стойкую, подобную наркотической, психологическую зависимость. Достаточно было несчастной попасть под их воздействие три-четыре раза, чтобы именно они превратились в ее единственную цель жизни.
Когда колонисты Безмятежной вторглись в ограниченный ареал обитания т’ангов, их спасло то, что их король носил в ухе магический амулет, и то, что т’анг большую часть своей жизни проводит в спячке. Свои чары он пускает в ход лишь два раза в год, в периоды охоты или тогда, когда чувствует опасность.
Но никогда еще не слышал Лабастьер Шестой о том, чтобы во власти т’анга находилось целое селение. Тут же дело явно обстоит именно так. Иначе жители селения не угробили бы столько труда на постройку сети каменных дорожек, по которым, после того, как их покрывает вода, т’анг может свободно ползать от дома к дому, выбирая себе очередную жертву. (Как раз то, что неповоротливые т’анги способны передвигаться лишь по дну мелководных ручейков, и ограничило распространение этого вида совсем небольшим территориальным районом.)
Все это в один миг промелькнуло в голове Лабастьера Шестого, и он содрогнулся, осознав, от какой опасности спас его маленький заколдованный кусочек металла и камешек в мочке уха, передающийся его предками по наследству, из поколения в поколение.
Подхватив Лаана под мышки, он подволок его к стене и, усадив, прислонил к ней спиной. Промокший насквозь берет Лабастьер торопливо отжал и, чтобы не потерять, нахлобучил другу на голову. Затем выдернул из его ножен саблю и кинулся по пустынному тротуару на поиски мерзкого зверя-чародея. Нужно найти т’анга именно сейчас, пока жители селения находятся в пароксизме наслаждения и не могут его защитить. Защитить любой ценой. Вплоть до убийства своего короля.
Разбрызгивая воду из-под ног, Лабастьер пересек непонятно почему пустующий центр и выскочил к домам-раковинам. Бабочки сидели, прислонившись к стенам, а некоторые и лежали. Их позы были нелепы, а лица были как бы оплавлены струящимся извне наслаждением.
Лабастьер остановился, прислушиваясь. Ничего.
Перешагивая через неподвижные тела, он вновь побежал наугад, чувствуя, что его охватывает отчаяние. Если бы не мокрые крылья, он бы нашел т’анга в два счета, оглядев селенье сверху. Но сейчас у него такой возможности нет, и он рискует упустить время!..
И, как это часто бывает, именно в тот момент, когда надежда окончательно оставила его, поиски увенчались успехом. Его слух уловил нечто необычное. Звук раздался из центра и больше всего походил на долгий и тяжелый вздох. И еще он почувствовал запах, тот самый странный запах, на который обратил его внимание Лаан в замке правителя, но на этот раз – отчетливый до отвращения. Лабастьер кинулся туда, откуда раздался звук.
Он пересекал центральную площадь перед дворцом Дипт-Маари, когда вновь услышал тот же звук значительно ближе, справа. Он побежал туда и неожиданно оказался в том самом месте, откуда начал свои поиски, там, где оставил Лаана. Тот сидел все в той же мешковатой позе. Только берет, съехав, закрыл ему лицо.
Лабастьер побежал дальше… И наконец увидел то, что ожидал. Но, несмотря на ожидание, он не смог подавить в себе приступа жути при виде старого т’анга – зверя-чародея, вышедшего из страшной легенды о доблести Лабастьера Второго.
Толщина этой белесой слепой твари была равна примерно полуторному росту средней бабочки. Длина мокрицы составляла два с половиной-три таких размера. При движении тело т’анга колыхалось, как обтянутый кожей студень, а то, что можно было назвать «мордой» имело лишь одно отверстие клоаки посередине и две лапки-щупальца по сторонам от него, снабженные лезвиеобразными роговыми клешнями. Два ряда тонюсеньких ножек с присосками проходили по низу его тела.
Лабастьер в оцепенении наблюдал за тем, как т’анг вытягивает вперед эти дрожащие отростки. Вот они плотно прилипли к мокрым камням, а затем резко сократились. И тело т’анга рывком передвинулось. Так, что «мордой» он едва не коснулся Лабастьера, присутствие которого не мог ощутить, благодаря королевской серьге.
Т’анг был жалок и ужасен одновременно. Рывок его тела сопровождался надсадным выдохом-стоном, и Лабастьера окатила волна зловония, вырвавшегося из отверстия клоаки.
Король попятился, не решаясь нанести первый удар. Стебельки ножек т’анга уже вытянулись вновь, готовясь к очередному рывку… Выдох… Студенистое тело вновь сдвинулось вперед. Лабастьеру подумалось, что каждый «шаг» т’анг делает так, словно это его последнее, предсмертное движение.
Откуда он взялся?! Точнее, как он, единственный из всего своего немногочисленного, правда, племени, сумел выжить? Способен ли он размножаться? Сколько поколений местных бабочек превратил он в свое послушное стадо? Что станет с этими несчастными, если т’анг умрет?..
Думая обо всем этом, Лабастьер, стараясь дышать только ртом, продолжал пятиться назад, а т’анг рывок за рывком продвигался навстречу своей неведомой цели.
В конце концов, эти бабочки сами сделали свой выбор, сами построили свою тюрьму. И другим они не опасны. Так может быть, лучше оставить все так, как есть? Может быть, пусть живут так, как им нравится, ведь их уже не переделать?..
Лабастьера осенило: ответ на вопрос о способности т’анга к размножению очевиден. Если бы это было не так, зачем бы ему тогда понадобилось это селение? Ведь чары т’анг использует только для подманивания добычи. Сам-то он при этом – существо травоядное, и хищником становится лишь для того, чтобы дважды в год отложить свою личинку в концентрат из крови и плоти животных…
Этот т’анг охотится! Значит, он может размножаться! А раз так, он таит в себе страшную угрозу королевству, и убить его просто необходимо!
Но решение пришло слишком поздно. Вместо того, чтобы в очередной раз сделать свой мучительный рывок вперед, т’анг внезапно вытянул свои хилые отростки вбок – прямо во входное отверстие ближайшего здания. Рывок! И его «морда» скрылась внутри дома какого-то знатного жителя селения. Жертва избрана, и движения т’анга стали как будто бы несколько резвее.
Так вот почему нижние проемы в этих домах значительно больше остальных! Какая нелепость! В этом больном поселке главная привилегия знатного жителя перед простолюдином состоит в том, что он может позволить себе встретить блаженство от т’анга или смерть от т’анга (а возможно, и то и другое одновременно), не выходя из дома!..
Рывок… И т’анг уже наполовину вполз в здание.
Не раздумывая далее, Лабастьер размахнулся и ударил острием сабли в бок зверя так, как если бы бил шпагой. Лезвие почти без сопротивления, по эфес вошло в рыхлую ткань. В тот же миг лапки зверя в очередной раз судорожно сократились, и массивная туша въехала в здание целиком. Лабастьер едва успел отпустить саблю, и лишь этим спас руки от переломов: рукоять, чуть зацепившись за край входа, исчезла внутри.
Безоружный и все еще лишенный крыльев, Лабастьер на миг растерялся. Если бы он мог взлететь, он бы проник в здание через один из его верхних входов!.. Но что он может сделать сейчас?.. Беспомощный и посрамленный, король тупо рассматривал заднюю часть туловища т’анга, которая чуть-чуть все-таки еще высовывалась наружу. Самым омерзительным было то, что отверстие в этой части тела т’анга отсутствовало. Ведь и питалась, и испражнялась, и спаривалась мокрица через клоаку.
Оцепенение прошло, и Лабастьер впал в бешенство. Сперва он пару раз с наслаждением пнул т’анга в зад острым носком сапога. Изо всех сил. Но туша откликнулась лишь мелкой водянистой дрожью.
Ах так?!! Лабастьер, выругался и выдернул из-за пояса фамильный кинжал.
– Я прорублю тебе дырку в заднице, если об этом не позаботилась природа!!! – вскричал он и принялся в исступлении кромсать лезвием податливую плоть.
Через минуту пара оставшихся снаружи лапок т’анга засучила по камням тротуара, а затем, присосавшись, наполовину выдернула его тело из дома обратно на улицу. Лабастьер едва успел отскочить. Углядев торчащую из бока рукоять сабли, он вновь завладел ею.
Ножки-стебельки т’анга уже настроились на очередной рывок назад, и Лабастьер, встав возле входа, приготовился нанести несколько решающих ударов.
Рывок!.. И т’анг оказался снаружи целиком… Всю решительность Лабастьера словно ветром сдуло. От явившегося взору зрелища его замутило. Ночное зрение не позволяло различать цвета, но и без того было ясно, что густая темная кайма вокруг отверстия клоаки т’анга намазана ни чем иным, как кровью. В одной из безвольно покачивающихся клешней-резцов тварь держала руку бабочки, отрезанную от тела в предплечье. С другой клешни свисали гроздья кишок и еще каких-то внутренностей.
Преодолев тошноту, Лабастьер принялся яростно колоть и рубить зверя в участок над отверстием клоаки: именно там располагался мозг этой твари, не уступающий размерами мозгу бабочки. Эти удары т’ангу были явно небезразличны: он раскачивался из стороны в сторону, издавая жалобные стоны.
Драться Т’анг не умел. Он не умел даже сопротивляться и защищаться. Он умел только одно: неторопливо разделывать тела пребывающих в блаженном восторге жертв… Он не удосужился даже разжать свои болтающиеся клешни, и кровавые мазки то и дело настигали Лабастьера. А тот все колол и рубил, испытывая злобное наслаждение от того, что каждый его укол отдается в теле т’анга болезненным подергиванием…
Жизненных сил т’ангу хватило еще лишь на один-единственный рывок назад. Затем он просто издох. Щупальца с клешнями плетьми обвисли по сторонам клоаки. Ножки-стебельки почти полностью втянулись в переставшее подрагивать тело.
Король отступил и, прижавшись спиной к стене дома, обессиленно опустился прямо в холодную мокреть.
Уже светало. Лабастьеру не хотелось лишний раз смотреть на поверженного врага, зрелище было не слишком приятным. Но он ничего не мог поделать с собой… В свете первых лучей солнца стало видно, что розовато-серое тело т’анга испещрено сетью бледно-голубых вен. Внезапно Лабастьер подумал, что сейчас эта тварь более всего напоминает мертвый фаллос, отрубленный от тела старого великана.
И тут Лабастьер вздрогнул: над селением, нарастая, повис неприятный, даже страшный звук. Сперва он подумал, что это крик какого-то животного. Но вскоре понял: нет, это кричат бабочки. И этот их многоголосый вой боли и ненависти адресован ему – королю, лишившему их всех счастья и смысла жизни.
Он хотел подняться, чтобы побыстрее покинуть это проклятое место. Но когда опасность миновала, нервное перенапряжение дало о себе знать самым неожиданным образом: внезапно его колени подогнулись, и он мягко соскользнул в золотистый обморочный туман.
5
Как-то забрался на ветку червь
И прыгнул с нее. Летать
Вздумал бедняга. Залез на ветвь
И прыгнул с нее опять…
Тщетно, приятель, тебе, поверь,
Бабочкою не стать.
«Книга стабильности» махаон, т. IV, песнь XI; дворцовая библиотека короля Безмятежной (доступ ограничен).
…Лабастьеру и Лаану лишь две недели от роду, но они уже крепко подружились. И основой этой дружбы служит то, что оба они одинаково любопытны, шкодливы и вечно голодны.
Голод этот проистекает не от нехватки продуктов, уж где-где, а в королевском-то дворце всегда можно найти, чем полакомиться, а от того, что организм юных бабочек еще продолжает интенсивно наращивать мышечные ткани, а находить и добывать пищу самим намного интереснее, нежели получать ее от прислуги с разрешения родителей.
И вот, в поисках еды и приключений, Лабастьер и Лаан спускаются по крутой лестнице в погреб, что расположен под полом кухни королевского дворца. Улучив момент, когда взрослые покинули кухню, они влетели в окно и прошмыгнули сюда никем не замеченные. Они еще ни разу не были тут, но обоняние их обмануть не может. Запахи категорически свидетельствуют о том, что кроме всего прочего тут хранится самое вкусное, что только можно себе представить – сушеный нектар цветов урмеллы.
Юные самцы двигаются осторожно, даже боязливо. Ведь мир для них пока что является совокупностью пугающих и сладостных загадок. Шаг вниз, еще шаг… Становится все темнее… Миг слепоты, и дневное зрение заменяется ночным. А в этом, еще непривычном зеленоватом свете, мир становится еще более таинственным и опасным. Шаг, еще шаг…
Но вот, наконец, последняя каменная ступенька преодолена, и они достигают горизонтального хода. Касаясь ладонями стенки, они двигаются вперед, а перед внутренним взором Лабастьера почему-то возникает картинка, которая довольно часто встает перед ним. Особенно когда он оказывается в темноте. Это – его самое первое в жизни воспоминание.
…Четверо – мать-королева Суолия, родители-махаоны Дент-Заар с Дипт-Чейен и махаон-церемониймейстер Жайер – внимательно разглядывают его. По щекам Суолии текут слезы. «Он так похож на отца… Как будто бы тот вернулся…»
И еще – нечто непонятое до сих пор присутствует в этом воспоминании. Словно НЕКТО прямо внутри него обрадованно здоровается с ним и сулит будущую встречу. Но не словами, а как бы ощущениями, ведь слов он пока что и не понял бы… Правильнее даже сказать так: Лабастьер отчетливо помнит ощущения радости знакомства и надежды на встречу в будущем, которые возникли в его голове, но пришли как будто бы откуда-то извне, в самый первый миг его осознания себя.
Дент-Заар протягивает к нему руку, и Лабастьер чувствует резкую, но недолгую боль в мочке уха. И НЕКТО навсегда исчезает из его разума. «Вот так», – говорит Дент-Заар, улыбнувшись. «Традиция исполнена!» – торжественно провозглашает Жайер. «Да, – добавляет Дент-Заар, – отныне этот юный самец – наш новый король. Во всяком случае, до тех пор, пока не объявится его отец…»
И названия предметов, и имена этих бабочек, и значения их слов Лабастьер узнал значительно позже, но сама картинка прочно врезалась в его память.
…Коридор закончился запертой дверью. Какое разочарование!.. Но в двери есть небольшое окошечко, и Лабастьер просовывает туда руку, пытаясь что-нибудь нащупать… Но это ему не удается. А запах нектара становится почти осязаемым… В следующий раз, прежде чем спускаться сюда, они выкрадут у придворного повара ключ от двери, а сейчас надо подумать о том, как столь же незаметно выбраться отсюда…
Лабастьер уже собирается вынуть руку из отверстия, когда внезапно что-то мокрое и холодное хватает его ладонь. Он испуганно дергает руку, но не тут-то было: то огромное и страшное, что прячется в темноте за дверью, уже крепко-накрепко держит ее.
Его прошибает пот. Он собирает в пучок всю свою волю и что есть силы дергает руку к себе… И тут же, вздрогнув, открывает глаза. Оказывается, обморок перешел в сон. А разбудил его жирный ядовитый лесной ракочервь, который тычется ему в ладонь. Вот откуда это окончание сновидения.
Лабастьер поспешно убрал руку и огляделся. Итак, он давно уже не ребенок. Он сидит на каменном тротуаре, задницей в воде, неподалеку от туши убитого им т’анга. Ощущение реальности и память происшедшего окончательно вернулись к нему.
Вода на тротуаре так и кишела мелкой живностью, как магнитом притянутой сюда чарами. Кое-кто из этих представителей фауны был далеко небезопасен для бабочек, но пока что им было не до Лабастьера. В воздухе беспорядочно болталось несколько десятков шар-птиц и несметное количество разноцветных птиц-пузырей. «Редкий зверь удостаивается на своих похоронах стольких гостей», – подумал король с несколько неуместной иронией, точнее даже, с сарказмом.
Он поднялся… И тут вспомнил свою последнюю мысль перед обмороком: нужно как можно быстрее убираться отсюда, пока жители селения не отомстили ему за смерть своего гнусного божества.
Но прежде нужно найти Лаана.
Все еще чувствуя тошноту и головокружение, Лабастьер неверной походкой побежал туда, где оставил друга. Миновав пару кварталов, он вскоре без труда нашел его.
– Лаан! Вставай! – потряс он махаона за плечо, после того, как сунул ему в ножны позаимствованную саблю.
Тот пришел в себя на удивление быстро и изумленно потряс головой:
– Что это было, мой король? – Тут он заметил валявшийся рядом и вновь насквозь промокший берет. Он поднял его. – Мы летели, меня подбили, я падал, – нахмурившись начал он вспоминать. – Потом был яркий свет… Нет! Не свет, а волшебная игра красок, запахов… Как будто… – он встрепенулся, ясно припомнив ускользающую картину пережитого. – Я как будто бы родился заново в другом, НАСТОЯЩЕМ, мире… – И тут улыбка сползла с его лица. – А потом был страх и была боль, ужасная боль!.. И вот я здесь… – Лаан внимательно посмотрел на короля. – Это был сон? Но у меня такое чувство, будто бы все наоборот, будто бы сон – это то, что происходит со мной сейчас. И сон довольно неприятный. – Он повертел в руках берет и бросил его обратно перед собой.
– Это был морок старого т’анга, – терпеливо объяснил ему Лабастьер, берет подобрал, выжал и сунул его себе за пояс. – Нам надо спешить. – Он подал Лаану руку, помогая тому подняться.
– Т’анга? – отряхиваясь и со слабым интересом разглядывая поврежденное крыло, переспросил Лаан, – но ведь т’анги давным-давно истреблены.
– У меня нет времени рассказывать тебе все подробно. Поспешим. Мы в серьезной опасности, нас могут убить.
Они побежали в ту сторону, где в лесу их ждали Мариэль и Ракши. Лаан с трудом поспевал за королем. У него затекли ноги, и он с трудом передвигал их. Но вскоре выяснилось нечто более важное: молодого махаона напрочь покинул его боевой дух. Он был растерян.
– Мне не нравится этот мир, – заявил он вдруг, резко остановившись. – Если даже меня и убьют, мне наплевать на это.
– Перестань капризничать! – рявкнул на него Лабастьер. – Ты просто еще не в себе. Соберись. Это приказ! – «Как же должны себя чувствовать жители селения, – думал он при этом, – если Лаан, только раз испытавший на себе чары т’анга, настолько выбит из колеи?»
Лаан открыл было рот, чтобы что-то возразить, но вместо этого неподвижным взглядом уставился Лабастьеру через плечо. Тот, ожидая самых неприятных сюрпризов, резко обернулся. Высоко поднимая ноги над поверхностью воды, брезгливо потряхивая ими и затравленно глазея по сторонам, в их сторону плелся сороконог. Это был Ласковый. Видно, его привязь была недостаточно крепкой, и он, привлеченный мороком, порвал ее, чтобы тоже примчаться сюда.
Как бы то ни было, это было очень кстати. Лабастьер бросился навстречу животному. С первого взгляда было понятно, что бедняга падал и, возможно, не раз: он был мокр, чешуйки были исцарапаны, а некоторые и обломаны. Однако седло было на месте, упряжь цела, и никаких обрывков привязи не наблюдалось. Но обдумывать этот факт времени не было. Через миг Лабастьер подвел Ласкового к Лаану:
– Живо залазь в седло! – скомандовал он.
Лаан подчинился. Вид у него при этом был такой, будто он слушается короля лишь потому, что это менее хлопотно, чем перечить. «Ничего, – подумал Лабастьер, – главное, побыстрее выбраться отсюда, а уж потом я сумею привести его в сознание!» Он уселся вперед и, наклонившись, рявкнул сороконогу прямо в ухо:
– Хей-е!
Тот оживился и, словно бы обретя смысл жизни, довольно быстро засеменил вперед. Лабастьер вздохнул почти радостно. Но как раз в этот миг они миновали пустынный центр и выбрались к домам-раковинам окраины. И тут их взорам предстала совершенно дикая картина.
Тротуар кишел обезумевшими и обессиленными бабочками. Одни из них все так же сидели прямо в воде, расправив крылья и прислонившись спинами к стенам. Другие, еле волоча ноги, куда-то плелись, натыкались друг на друга, падали и вновь поднимались… А порой и не поднимались. Их движения были неверны, казалось, они ослепли или напрочь потеряли способность совершать осмысленные действия.
Сороконог старательно огибал всех этих несчастных, но время от времени он ненароком все же сбивал кого-нибудь из них с ног… Лабастьер пригляделся и к своему ужасу осознал, что все сидящие или, во всяком случае, большинство из них – мертвы.
Если бы Лабастьер знал, что болевой шок т’анга приведет к таким ужасным последствиям, он бы еще поразмыслил, нужно ли его убивать. Или прикончил бы его позже, спящим в своем логове, как это делали отряды т’анг-расчистки Лабастьера Второго. Но сейчас он даже не понял, что гибель стольких бабочек – на его совести. «Прочь! Прочь от этого зачарованного места!» – вот единственная мысль, которая вертелась сейчас в голове Лабастьера Шестого.
– Хей-е! – прикрикнул он на Ласкового еще раз, и тот побежал чуть быстрее и еще менее осторожно, но, не пройдя и сотни шагов, внезапно без команды остановился. Он не попытался обойти бредущих ему навстречу самца и самку, потому что… Лабастьер не поверил своим глазам: это были Ракши и Мариэль. Они держались за руки, и лица их были такими же отрешенными, как и у прочих.
Спрыгивая на землю, Лабастьер костерил себя всеми известными ему бранными словами. Ведь он должен был сразу же, только увидев Ласкового, сообразить, что, раз чары т’анга достигли их бивуака, то и эта пара усидеть на месте не могла никак! И ему следовало немедленно броситься на их поиски, а не бежать из селения. То, что он сейчас случайно на них наткнулся – величайшая удача.
Они узнали его, и Мариэль сумела даже вымученно улыбнуться.
– Король… – пробормотала она. – Мы так устали…
Лабастьер заставил ее немедленно занять свое место на сороконоге и обратился к Ракши:
– Сможешь идти сам?
Ответить тот не успел, так как, сползая с седла на землю, вмешался Лаан:
– Давайте определим его сюда, мой король. Похоже, я уже очухался.
Лабастьер взглянул на товарища и с удовлетворением убедился, что тот и в самом деле выглядит почти так, как обычно. Только не было сейчас в его лице обычной готовности разразиться смехом. Но не было и давешней беспредельной апатии.
– Простите меня за проявленное малодушие… – продолжил было Лаан, но Лабастьер остановил его:
– Не время оправдываться, лучше помоги мне.
Вместе усадили Ракши позади Мариэль, и тут же король принял новое решение, благо, крылья его уже порядком подсохли, и он чувствовал, что сможет лететь.
– Двигайте к лагерю и ждите меня там, – обратился он к Лаану. – Мне еще нужно закончить тут кое-какие дела.
Он заметил в лице друга совсем несвойственное ему выражение испуга и беззащитности, какое можно увидеть у только что вылупившейся из куколки бабочки, когда родители на какое-то время оставляют ее одну.
– Я скоро буду, – успокоил он друга. – Вам нечего бояться, – и повторил: – Ждите меня в лагере.
Помахав крыльями и убедившись, что они готовы к полету, Лабастьер поднялся в воздух. Он двигался в центр, к замку Дент-Маари, под которым, по его предположению, находилось логово старого т’анга. Он должен удостовериться, что мокрица не оставила там личинок. А если оставила, он должен «позаботиться» о них.
Тротуары были все так же покрыты водой. Наверное, кто-то должен был открыть какой-то слив, чтобы вода ушла, но сейчас сделать это было некому.
Только с высоты полета Лабастьер смог в полной мере оценить масштабы трагедии, которую он навлек на селение. Мокрые, сверкающие под утренним солнцем мостовые были усеяны трупами. Впервые в душу короля закралось сомнение: верно ли он поступил?..
С другой стороны, он ведь не мог и предполагать, что т’анг, издыхая, потащит за собой и своих обожателей.
Бесформенную груду мертвого тела зверя-чародея Лабастьер увидел прямо под собой в двух кварталах от внушительной бирюзовой глыбы замка Дент-Маари. Он присмотрелся внимательнее и с отвращением обнаружил, что та самая лесная живность, которую выманил из леса сладостный морок т’анга, сейчас, придя в себя, принялась с жадностью вгрызаться в его розово-серую плоть. Десятка два бабочек окружили ее и, не вмешиваясь, стояли или сидели на корточках, наблюдая за этим омерзительным погребальным пиршеством. Выражений их лиц Лабастьер разобрать не смог.
…Он приземлился на веранде верхнего этажа и прошел в тот самый зал, где еще совсем недавно звучала музыка и царило странное призрачное веселье. Зал был пуст и не убран. Подносы с сосудами стояли прямо на усыпанном какими-то обрывками полу; при том, некоторые бокалы были только чуть пригублены. Тут же, сваленные кучей, валялись музыкальные инструменты…
Возможно, гости развлекались тут до самой ночи, но более вероятно, что, лишь только король и его спутники покинули замок, бал моментально прекратился, и все поспешили по домам. «Еще бы, – с горечью подумал Лабастьер, – ведь их ожидало иное, более изысканное, НАСТОЯЩЕЕ веселье…»
Он двинулся к винтовой лестнице, в центр зала, но не успел взяться за перила, как уловил внизу легкое поскрипывание ступеней. Король остановился и настороженно прислушался. Вероятнее всего, это Дент-Маари. И если это он, вряд ли разговор с ним будет приятным… Даже более того, вряд ли он будет мирным… На всякий случай Лабастьер положил руку на рукоять кинжала.
Но вместо пожилого самца-махаона на площадку верхнего этажа поднялась молодая самка-маака. И Лабастьер узнал ее. Это была дочь диагонали Дент-Маари, красавица Жиньен. Еще во время танца на балу Лабастьер обратил внимание на болезненную бледность ее кожи и заостренность черт. Сейчас и то, и другое было выражено еще ярче, но, как это ни удивительно, девушка от этого стала как будто бы еще прекрасней; возможно, потому, что ее темно-синие глаза стали казаться еще бездоннее.
– Ах, это вы… – произнесла она бесцветным голосом, смерив короля то ли презрительным, то ли безразличным взглядом. – О, да… Я должна была догадаться, кто у нас виновник торжества…
Сказав это, она двинулась мимо него, к выходу на веранду. Полосы пробивавшегося через щели в потолке света заскользили по ее фигуре.
Лабастьер догнал ее и поймал за руку:
– Где ваш сводный отец?
– Там, – указала она вниз свободной рукой, и холодная улыбка тронула ее лицо. – Они все лежат там. И мои кровные родители, и Дент-Маари с женой, и три моих старших брата… Зачем-то осталась только я.
– Мне очень жаль… – неловко начал король, но, встретившись глазами с девушкой, он остро ощутил, как несуразно звучат сейчас его слова и осекся. Затем сухо спросил: – У вашего т’анга было потомство?
Вынув руку из ладони короля, Жиньен покачала головой:
– Когда ваш доблестный пращур устроил постыдную бойню, моим предкам удалось спасти лишь одного детеныша. Когда он вырос, у него не было пары, чтобы продолжить свой род…
– Зачем же он выходил на охоту?!
– Инстинкт. Раз в полгода он оплодотворял себя сам и откладывал мертворожденных личинок.
Короля передернуло. А девушка продолжала:
– Но сам он мог бы прожить еще очень долго, и еще многие поколения моих соплеменников могли бы жить настоящей жизнью…
– Настоящей жизнью?! – вскричал Лабастьер. – Жизнью, которая подчинена какой-то грязной мокрице!..
– Спрятавшись от истинного счастья за свой фамильный амулет, вы ведь так и не испытали того, о чем говорите, мой король, – покачала головой девушка и потянулась рукой к серьге Лабастьера, но он поспешно отстранился. А она, теперь уже явно презрительно прищурившись, закончила: – Так о чем же вы можете судить? Но вы судите. Судите и убиваете. Вы ведь не умеете ничего больше.
Резко повернувшись, Жиньен продолжила свой путь к веранде.
– Нет, подождите, – двинулся за ней Лабастьер. – Может быть, вы и правы, может быть, мне и не следовало вмешиваться в вашу жизнь… Хотя я не представляю, кто на моем месте мог бы стоять, опустив руки, когда на его глазах уродливое чудовище пожирает бабочку!..
– Как я завидую ей! – отозвалась самка. – Такой конец был пределом наших мечтаний. Я, кстати, даже ни разу не видела его. Отец не разрешал его беспокоить. А когда наш повелитель просыпался, я уже не могла выйти… Не могла ходить.
– Можете полюбоваться. «Ваш повелитель» валяется неподалеку отсюда.
– Нет. Не думаю, что мне это понравится. Я хотела увидеть его, когда он был жив, в тот момент, когда он… – Жиньен умолкла, а затем произнесла с такой болью в голосе, что у Лабастьера пробежали по спине мурашки: – Что вы натворили!
– Но почему меня хотя бы не предупредили?!
– И это бы остановило вас? Не лгите себе. Ведь вы, подобно своему предку, уверены в том, что верны только ВАШИ ценности. Но мы жили по своим правилам. Жили долго и счастливо.
Они уже вышли на веранду, и оба, защищаясь от солнечных лучей, поднесли к глазам ладони. Лабастьер чувствовал, что все его, доселе казавшиеся незыблемыми, представления о жизни разбиваются об ее доводы в прах.
– Я… Я хотел бы хоть чем-то скрасить горечь утраты тем, кто остался жив…
– Может быть, вы хотели сказать, «искупить вину»? – одна бровь девушки поползла вверх.
– Пусть будет так. И я могу начать с вас, Жиньен. Вы красивы и молоды, в ваших жилах течет кровь знатных родителей… Но вы потеряли их. И в этом виноват я…
Девушка смотрела на него с усмешкой, явно догадавшись, к чему он клонит и ожидая продолжения. И он выпалил наконец:
– Хотите стать королевой?! Я делаю вам предложение. – Произнося эти слова в порыве неожиданного раскаяния, он и сам поражался, как все это нелепо выходит. Но отступать было не в привычках короля.
– Ах, какая честь, – качнула самка головой. В ее голосе сквозила ленивая ирония. – Однако, достойна ли я?..
– Вы могли бы составить счастье любому, даже самому придирчивому самцу. И это я сочту за честь, если…
– Как это мило, – продолжая усмехаться, перебила его Жиньен. – И как по-королевски. Это – жест… Вы ведь и вправду уверены, что сможете дать мне счастье?..
– Я постараюсь…
– Постойте немного здесь, – сказала она. – Я помогу вам выйти из неловкого положения.
– Куда вы? – попытался остановить ее Лабастьер.
– Я все-таки решила взглянуть…
Расправив крылья, она соскользнула с веранды и, двигаясь кругами, стала по спирали набирать высоту. Лабастьер растерянно наблюдал за ней, продолжая держать ладонь у глаз и думая о том, как скоро и как несуразно окончился его поиск суженой.
В этот миг, поднявшись высоко над замком, Жиньен повисла на месте. Найдя взглядом короля, она махнула ему рукой, и он ответил ей таким же приветливым жестом. И тогда самка, сложив крылья, камнем рухнула вниз.
У короля перехватило дыхание, и он беспомощно шагнул вперед. Но он уже не мог спасти девушку.
Еще одна смерть прибавилась к тягосному грузу, лежащему на его душе.
…Лабастьер нашел своих друзей там, где они и должны были его ждать. На первый взгляд, все пришло в норму. Только глаза Мариэль были заплаканы, да и все остальные были несколько подавлены и немногословны. Если бы они были в порядке, они, конечно, обратили бы внимание на то, что и сам король растерян и мрачен. Но каждый был занят собственными переживаниями.
Оседлав сороконогов, двинулись в путь по извилистой но довольно широкой тропе.
– Вы не хотите услышать от меня, как все было? – спросил Лабастьер, чтобы хоть чем-то расшевелить своих спутников.
Лаан покачал головой:
– Нет, мой король. Ведь сами-то мы не сможем объяснить вам того, что испытали… Скажу только, что я, наверное, стал теперь совсем другим. Я не тот Лаан, которого вы знали. Так, во всяком случае, я чувствую.
– Хорошо еще, что когда все это началось, мы с Ракши отвязали только Ласкового… – словно разговаривая сама с собой, пробормотала Мариэль.
– Вы осуждаете меня за то, что я сделал? – спросил Лабастьер. Он хотел до дна испить свою чашу.
Лаан вновь сделал отрицательный жест, но добавил при этом:
– Если и есть тут вина, то она лежит на всех нас. Возможно, мы несколько поторопились. Если бы нам не показалось оскорбительным, что от нас что-то скрывают, наверное, многих смертей можно было бы избежать.
– Да, это так, – согласился Лабастьер Шестой, но тут же сам возразил себе и Лаану: – Хотя только что я был свидетелем того, что жизни без морока т’анга местные бабочки предпочитают смерть. Помнишь ли дочь правителя, с которой я танцевал? Она покончила с собой у меня на глазах. Так что, уничтожь я их идола позже, они точно так же поубивали бы сами себя. Согласись, не мог же я просто оставить здесь все так, как есть?!
Вмешался Ракши, обычно самый неразговорчивый из них:
– Ваше Величество, к чему эти сомнения? Вы поступили именно так, как и должны были поступить. Бабочкам нельзя испытывать то, что пережили мы. Иначе потерялся бы смысл всему. Если бы Лабастьер Второй в свое время не истребил т’ангов, мы все стали бы не более, чем их ходячим кормом, и были бы при этом счастливы таким положением. Вы продолжили деяния прадеда. И кто же должен был это сделать, если не вы?
– Все так… – вздохнул король. – Только не продолжил, а закончил. Оказывается, этот зверь был последним.
– А вдруг нет? – как будто очнулась ото сна Мариэль, и Лабастьер явственно услышал в ее голосе нотки надежды. – Ведь если бы не случайное совпадение, мы никогда не обнаружили бы и этого!..
Приглядевшись к спутникам, Лабастьер увидел, что лица их после слов самки заметно оживились. И тогда он понял, что, как бы глубоко не спряталось со временем в их душах блаженное проклятие т’анга, оно поселилось в них навсегда. Что ж, он и сам теперь никогда уже не будет таким же беспечным и открытым, как прежде.
Читать бесплатно другие книги:
