Грёзы Февра Мартин Джордж

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. Годы лихорадки: Ноябрь 1857 года – апрель 1870

Каждый из них оказался верным своему слову: Эбнер Марш продолжал искать, но не находил.

Они покинули дом Аарона Грея сразу же, как только Карл Фрамм достаточно окреп, чтобы отправиться в путь. Это произошло через несколько дней после исчезновения Джошуа Йорка.

Марш был рад уйти. Любопытство Грея и его домочадцев достигло высшей точки. Они докучали ему вопросами, почему в газетах не было сообщений о взрыве на пароходе, почему об этом ничего не слышали соседи и почему исчез Джошуа Йорк.

Марш уже начал путаться в собственной лжи. Когда вместе с Тоби и Карлом Фраммом они добрались до того места на реке, где оставили «Грёзы Февра», парохода там уже не оказалось. Он предвидел это. Марш вернулся в Сент-Луис.

На протяжении всей слякотной зимы продолжал Марш вести упорные поиски. Он писал письма, наведывался в портовые бары и биллиардные. Он повторно нанял сыщиков и читал множество газет. Он разыскал Йергера и Грува и других членов команды «Эли Рейнольдз» и в качестве пассажиров разослал их по всей реке. Но все его попытки не дали никаких результатов. «Грёзы Февра» никто не встречал, как никто никогда не слышал о пароходе с названием «Озимандиас». Тогда Эбнер Марш заключил, что они снова сменили имя судна. Он прочел все стихи, написанные Байроном и Шелли, но на этот раз это не принесло плодов. От отчаяния он даже заучивал стихи наизусть. От Байрона и Шелли он перекинулся и на других поэтов. В результате чего вышел на жалкий заднеколесный пароход с названием «Гайавата».

От своих детективов он получил одно сообщение, в котором, правда, не оказалось никаких новых для него сведений. Большеколесный пароход по имени «Озимандиас» покинул Натчез той октябрьской ночью с четырьмя сотнями тонн груза на борту, сорока пассажирами первого и второго класса и примерно восьмьюдесятью пассажирами третьего класса. Груз по месту назначения доставлен не был. Ни пароход, ни пассажиров с той ночи никто больше не видел. Исключение составляли несколько дровяных складов вниз по течению реки. Эбнер Марш несколько раз перечитал письмо и нахмурился. Цифры показались ему странно низкими, это могло означать, что Мрачный Билли чертовски плохо работал или специально не брал на себя лишнего, чтобы Джулиан и его люди пользовались относительной свободой. Пропали без вести сто двадцать человек, исчезли, не оставив следа. Марша обдало холодным потом. Уставясь на письмо, он вспомнил слова Деймона Джулиана: «Никто на реке во веки веков не забудет „Грёзы Февра“».

Многие месяцы Эбнера Марша преследовали жуткие ночные кошмары, в которых ему снился плывущий по реке корабль, черный, без единого признака света, с закрытой черной парусиной грузопассажирской палубой, чтобы даже тусклый свет топок не проникал наружу, корабль, черный, как смерть, и темный, как грех, движущаяся в лунном свете и в тумане тень, едва видимая, безмолвная и быстрая. Во сне пароход двигался совершенно бесшумно, по его палубам скользили белые фигуры, белые фигуры толпились в кают-компании. В каютах в страхе жались пассажиры. В полночь двери открывались, и тогда раздавались пронзительные крики. Один или два раза Марш просыпался от того, что сам начинал кричать. Даже бодрствуя, не мог он забыть его, корабль из своего сна, окутанный мраком и ужасом, с дымом черным, как глаза Джулиана, и паром цвета крови.

Когда весной в верховье реки началось вскрытие льда, Эбнер Марш столкнулся с проблемой выбора. «Грез Февра» он не нашел, и интенсивные поиски подвели его к грани банкротства. Бухгалтерские книги рассказывали печальную историю; сундуки Марша были почти пусты. Он владел пароходной компанией, в которой не было ни единого корабля, у него даже не осталось средств для того, чтобы построить скромнейшее судно. Скрепя сердце. Марш написал своим агентам и детективам, что прекращает поиски.

Захватив последние средства, он отправился вниз по течению реки, туда, где все еще стояла брошенная им в речном рукаве, разбитая «Эли Рейнольдз». Они установили на ней новый руль, подлатали гребное колесо и стали ждать весеннего паводка. Вода наконец поднялась, и рукав стал судоходным. Под командованием Йергера команда «Эли Рейнольдз» доставила ее в Сент-Луис. Там ей заменили лопасти, установили новую паровую машину, в два раза мощнее прежней, и второй паровой котел, и даже обновили краску. В кают-компании постелили новый желтый ковер. После ремонта Марш определил ее для выполнения грузопассажирских перевозок на маршрутах Нового Орлеана. Ни по размеру, ни по своим техническим характеристикам она не годилась для такой работы, тем не менее Марш пошел на это, чтобы заниматься поисками самому.

Еще до того как начать, Эбнер Марш знал, что задуманное им дело почти бесперспективно. От Каира до Нового Орлеана лежал участок реки протяженностью в одиннадцать сотен миль. До Каира от самых водопадов Святого Антония шла еще река Миссури, кроме нее были Огайо и Язу, и Красная река, и около пятидесяти второстепенных речек и притоков, каждый из которых был судоходен. У большинства рек имелись еще собственные притоки, не говоря уже о мелких ручьях, рукавах и излучинах, которые в определенное время года при наличии хорошего лоцмана тоже годились для плавания. «Грёзы Февра» мог скрываться где угодно, и если «Эли Рейнольдз» по случайности прошла мимо, не заметив, это означало, что поиски пришлось бы начинать сначала. Воды Миссисипи и ее притоков бороздят тысячи пароходов. Каждый месяц появляются новые имена, что еще больше усложняет работу с газетами. Но упрямства Маршу было не занимать. Он упорно искал, и «Эли Рейнольдз» стала его домом.

В коммерческих перевозках она не очень преуспевала. На линии Сент-Луис – Новый Орлеан с ней конкурировали более крупные, более быстроходные и более комфортабельные суда. Старенькая и медлительная «Рейнольдз» не могла состязаться с крупными большеколесными пароходами.

– Мало того, что она не отличается проворством змеи, так она еще в два раза ее безобразнее, – сказал Маршу его агент из Нового Орлеана осенью 1858 года и предложил подыскать себе другого агента. – Да и вы сами пользуетесь дурной славой, сказать вам по правде.

– Я? – проревел Марш. – На что это вы намекаете?

– Народ на реке всякое рассказывает, вы и сами знаете. Говорят, что вы самый невезучий судовладелец. Говорят, что на вас лежит проклятие, еще хуже того, что лежало на «Дренноне Уайте». На одном из ваших пароходов взорвался паровой котел, говорят, и всех поубивало. Четыре, как будто, раздавило во льдах. Один после того, как все на нем поумирали от желтой лихорадки, сгорел. А последний, говорят, вы разбили сами, когда сдурели и отходили вашего лоцмана дубинкой.

– Чтоб ему пусто было, – выругался Марш.

– А теперь позвольте полюбопытствовать, кто захочет иметь дело с человеком, на котором лежит такое проклятие? Кто захочет плавать или работать? Только не я, уверяю вас. Не я.

Человек, которого он нанял вместо покойного Джонатана Джефферса, много раз просил его перевести «Рейнольдз» на линии верхней Миссисипи или Иллинойса, где она была бы более к месту, или даже на Миссури – опасную и неспокойную, но приносящую невероятную прибыль, если пароходу удавалось выжить на ней. Эбнер Марш отказался, а когда письмоводитель продолжал настаивать на своем, уволил его. Он полагал, что шанс обнаружить «Грёзы Февра» на северных реках сводится к нулю.

Кроме того, в течение последних нескольких месяцев Марш в ночные часы делал секретные остановки на дровяных складах Луизианы и пустынных островах Миссисипи и Арканзаса, где подбирал беглых рабов и переправлял их на север, в свободные штаты. Тоби познакомил его с тайной группой, именовавшей себя подпольной железной дорогой. Операции эти осуществлялись под их руководством. К железной дороге Марш был еще не привычен и предпочитал называть это дело подпольной рекой. Занятие это наполняло Марша чувством, что, помогая неграм, он как-то наносит вред Деймону Джулиану. Иногда он с кем-нибудь из беглых рабов присаживался на палубе и заводил разговор о ночном народе или «Грезах Февра» и тому подобных вещах, полагая, что, может статься, чернокожим известно что-нибудь, чего не знают белые. Но никто из них не сообщал ему ничего полезного.

Свои поиски Эбнер Марш продолжал почти три года. Годы эти выдались тяжелые. К 1860 году Марш из-за убытков, которые приносила «Эли Рейнольдз», был по уши в долгах. Пришлось закрыть конторы, открытые им в Сент-Луисе, Новом Орлеане и других речных городах. Ночные кошмары больше не беспокоили капитана, но с каждым годом он становился все более и более замкнутым. Иногда Маршу казалось, что он по-настоящему жил только в течение того времени, что провел с Джошуа Йорком на борту «Грез Февра», а потом жизни в полном смысле слова не было.

С той поры месяцы и годы проходили для Марша как во сне. В другие времена отношение к тому периоду у него было прямо противоположным. Реальностью он считал настоящее, красные чернила в бухгалтерских книгах, палубу «Эли Рейнольдз» под ногами, запах ее дыма, пятна на новом желтом ковре. Воспоминания о Джошуа, великолепие построенного ими вместе большого парохода, холодный ужас, который вызывал в нем Деймон Джулиан, все это было сном, думал Марш, поэтому нет ничего удивительного в том, что все бесследно исчезло, неудивительно, что речники считают его помешанным.

События лета 1857 года еще в большей степени напоминали сон. По очереди, один за другим уходили из его жизни те люди, с которыми были связаны воспоминания Марша о «Грезах Февра». Через месяц после возвращения в Сент-Луис старый Тоби Лэньярд уехал на север. Слишком яркими остались в его памяти воспоминания о возвращении в рабство, и он хотел как можно дальше убраться от рабовладельческих штатов. В начале 1858 года Марш получил короткое письмо, в котором говорилось, что он нашел место в одном из отелей Бостона. Дэн Олбрайт устроился на новенький, с иголочки, быстроходный большеколесный пароход из Нового Орлеана. Летом 1858 года, когда в Новом Орлеане разразилась желтая лихорадка, Олбрайт, к своему несчастью, вместе с кораблем находился в городе. Лихорадка унесла жизни тысяч людей, включая и Олбрайта, но благодаря ей власти города решили наконец всерьез заняться улучшением его санитарного состояния и ликвидацией открытых сточных канав. Капитан Йергер командовал «Эли Рейнольдз» до конца сезона 1859 года, после чего ушел в отставку и поселился у себя на ферме в Висконсине, где год спустя тихо умер.

Когда Йергер ушел, Эбнер Марш в целях экономии сам стал командовать своим заднеколесным пароходом. К тому времени из старых членов команды почти никого не было. Дока Терни прошлым летом ограбили и убили в Натчезе-под-холмом. Кэт Грувер покончил с рекой и перебрался на запад, сначала в Денвер, потом в Сан-Франциско, а оттуда куда-то в Китай или Японию или еще какое Богом забытое место. Вместо Дока Терни Марш нанял Джека Эли, работавшего когда-то вторым механиком на «Грезах Февра». У него служили и другие члены команды с пропавшего парохода, но постепенно кто отправился в мир иной, кто нашел другую работу. К 1860 году из всех переживших триумф и ужас лета 1857 года уцелели только сам Марш и Карл Фрамм.

Фрамм, несмотря на то, что его квалификация позволяла ему водить более крупные и престижные суда, работал на «Эли Рейнольдз». Память его хранила много такого, о чем он не хотел рассказывать даже Эбнеру Маршу. Лоцман по-прежнему оставался человеком добродушным, но уже не был таким рассказчиком, как раньше. В глазах его поселилась печаль, которой до этого Марш не замечал там. Теперь Фрамм никогда не расставался с револьвером.

– На случай, если мы их найдем, – пояснил он. Марш только фыркнул.

– Эта вещица не причинит Джулиану никакого вреда.

Карл Фрамм криво улыбнулся, сверкнув золотым зубом.

– Это не для Джулиана, капитан. Это для меня. Живым я им больше не дамся. – Он посмотрел на Марша. – Я и вам могу помочь, если уж дойдет до дела.

Марш помрачнел.

– До этого не дойдет, – покачал он головой и ушел из рулевой рубки.

Этот разговор сохранится в памяти Марша до конца дней. Еще он помнил рождественский вечер в Сент-Луисе 1859 года, который давал один из капитанов большого судна из Огайо. Марш и Фрамм пришли на него вместе с другими речниками города. После того, как немного выпили, настал черед рассказывать речные небылицы. Почти все из них он знал наизусть, однако есть в этом что-то успокоительное и приятное, когда слушаешь, как бывалый речной народ потчует байками коммерсантов, банкиров и красивых женщин, которые ничего подобного в жизни не слыхали. Рассказывали истории о Старом Эле, короле аллигаторов, о корабле-призраке Раккурчи, о Майке Финке и Джимми Боуи, об Оглушительном Джеке Расселле, о большой гонке между «Эклипсом» и «А.Л. Шотуэллом», о лоцмане, который прошел страшный участок реки в тумане, хотя уже умер, о проклятом пароходе, который двадцать лет назад завез на реку черную оспу, в результате чего погибло что-то около двадцати тысяч индейцев…

– И к чертовой матери скатилась торговля мехами, – закончил рассказчик.

Все рассмеялись, не смеялся только Эбнер Марш да еще несколько человек. Потом кто-то начал врать о невероятно огромных пароходах, «Урагане» и «Э. Дженкинсе», которые якобы себе на дрова растили на штормовых мостиках собственные леса, и гребные колеса у них были таких не правдоподобных размеров, что для полного оборота им требовался год. Эбнер Марш улыбнулся.

Тогда сквозь толпу с бренди в руках пробрался Карл Фрамм.

– Послушайте не байку, а сущую правду, – начал он голосом подвыпившего человека. – Есть пароход по имени «Озимандиас», вы знаете…

– Никогда не слышали о таком, – отозвался кто-то. Фрамм улыбнулся уголками губ.

– Лучше бы вам никогда его не видеть, – сказал он, – потому что тех, кто его видел, уже нет на белом свете. Пароход появляется только ночью, весь темный-темный. Выкрашен такой же черной краской, как и трубы, только внутри в кают-компании лежит ковер цвета крови, и повсюду висят серебряные зеркала, множество зеркал, но в них никто не отражается. Зеркала всегда пусты, хотя в салоне полно народу, белолицые пассажиры в прекрасных одеждах. Они все время улыбаются. Только не отражаются в зеркалах.

Кто-то вздрогнул. Все вокруг смолкли.

– А почему так? – спросил знакомый Маршу инженер.

– Потому что все они мертвые, – сказал Фрамм. – Все до единого. Только лежать они не лежат. Это грешники, и плавать им вечно на этом корабле, черном корабле с его красными коврами и никого не отражающими зеркалами. Так и плавают вниз-вверх по реке, никогда не заходя в порты, нет, сэр.

– Привидения, – сказал кто-то.

– Призраки, – добавила женщина, – как корабль Раккурчи.

– Черта с два, – возразил Карл Фрамм. – Вы можете пройти сквозь привидение, но только не сквозь «Озимандиас». Это вполне реальный корабль, и, к вашей печали, вы быстро поймете это, если, не дай бог, свидитесь с ним ночью. А мертвецы голодные. Они пьют кровь, горячую красную кровь. Они прячутся в темноте, а когда видят огни другого судна, начинают его преследование, а как догонят, толпой поднимаются на его борт. Все эти мертвые белые лица, с улыбками и в красивых одеждах. Потом они потопят корабль или сожгут его, так что над водой будут торчать только трубы. Убьют всех, кроме грешников. Грешники поднимаются на борт «Озимандиаса» и плавают на нем вечно. – Он отхлебнул бренди и улыбнулся. – Так что если будете на реке ночью и увидите на воде за собой тень, разглядите ее получше, вдруг это окажется тот самый пароход, выкрашенный в черный цвет, с командой белой, как призраки. На нем не бывает ни огонька, так что порой его нельзя заметить до тех пор, пока он совсем близко не подберется к вам, шлепая по воде черными колесами. Если вам случится повстречаться с ним, пусть вам повезет с лоцманом, пусть окажется он мастером своего дела, а на борту найдется немного угольного масла или свиного жира. Потому что пароход тот большой и быстроходный, и, если он догонит вас в ночи, вас уже ничто не спасет. Слушайте его гудок. Если он прозвучит, значит, он увидел вас. Услышите гудок, начинайте подсчитывать свои грехи.

– А на что похож его гудок?

– Точь-в-точь человеческий вопль, – сказал Карл Фрамм.

– Как, говорите, его название? – спросил кто-то из молодых лоцманов.

– «Озимандиас», – повторил Фрамм.

– Что оно означает?

Тут поднялся Эбнер Марш.

– Это из стихотворения, – сказал он. – «Взгляните на мой труд, владыки всей Земли».

Толпа смотрела на него в изумлении, а одна толстая дама издала нервный смешок, больше похожий на бульканье.

– На дьявольской реке случаются и еще более жуткие вещи, – вступил в разговор низкорослый клерк. – Вот недавно…

Пока он говорил, Марш взял Фрамма под локоть и отвел в сторону.

– Какого черта ты решил рассказать эту историю? – гневно сверля его взглядом, спросил Марш.

– Пусть боятся, – ответил Фрамм. – Если повстречают его однажды ночью, пусть им хватит ума дать стрекача.

Пораскинув мозгами, Эбнер Марш нехотя кивнул.

– Ладно, думаю, все обойдется. Ты привел название, данное Мрачным Билли. Если бы, мистер Фрамм, ты сказал «Грёзы Февра», я бы тут же свернул твою безмозглую башку. Понял, я тебя спрашиваю?

Фрамм понял его, но это уже не имело значения. История получила хождение. Месяц спустя во время обеда в «Доме переселенца» Марш услышал несколько измененную версию этой истории из уст другого человека, потом еще два раза зимой. Конечно, каждый рассказ претерпевал определенные изменения, даже имя черного корабля не избежало этой участи. Название «Озимандиас» оказалось слишком странным и труднопроизносимым словом для большинства рассказчиков. Но независимо от того, как они именовали корабль, суть истории не менялась.

Не прошло и полгода, как Марш услышал иную историю, которая перевернула всю его жизнь.

Он только что зашел в небольшую гостиницу Сент-Луиса, чтобы пообедать. Обед там стоил дешевле, чем в «Доме переселенца» или «Южанине», и еда была отменной. К тому же место это не пользовалось такой широкой популярностью у речников, как упомянутые заведения, и Марша это вполне устраивало.

В последние годы старые друзья и конкуренты посматривали на него как-то странно. Одни старались избегать встреч с ним, считая, что он приносит неудачу. Другие подсаживались и начинали обсуждать его несчастья, что неизменно выводило Марша из себя. Он предпочитал, чтобы его оставили в покое и не лезли в душу. В тот день 1860 года Марш мирно сидел со стаканом вина, ожидая, когда официант принесет заказанную им жареную утку с мясом, жареными бобами и подогретым хлебом. Тут его одиночество было нарушено.

– Не видел вас не меньше года, – воскликнул мужчина, которого Марш едва узнал.

Несколько лет назад тот работал помощником судового машиниста на «А.Л. Шотуэлле». Скрепя сердце, он пригласил его присесть за свой столик.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – спросил тот и тут же пододвинул стул и, не мешкая ни секунды, начал выкладывать Маршу последние слухи.

Теперь он служил вторым механиком на каком-то новоорлеанском судне, о котором Марш даже не слышал. Его так и распирало от новостей и сплетен, которыми он поспешил поделиться с давнишним знакомым. Марш, гадая, когда же подадут еду, вежливо слушал. Он целый день не ел.

Наконец принесли утку, и Марш намазывал масло на здоровенный ломоть горячего хлеба, когда механик сказал:

– Постойте, а вы не слыхали об урагане, разыгравшемся в районе Нового Орлеана?

Марш откусил кусок хлеба, прожевал его и откусил второй.

– Нет, – сказал он, не слишком интересуясь предметом беседы. Ведя уединенный образ жизни, он практически не имел информации о наводнениях, штормах и других природных бедствиях.

Человек присвистнул, обнажив желтые щербатые зубы.

– Черт, было что-то жуткое. Несколько кораблей оторвало от причала и разбило в щепки. Между прочим, «Эклипс» тоже. Слышал, что он очень пострадал.

Марш проглотил хлеб и отложил в сторону нож с вилкой, которыми приготовился атаковать утку.

– «Эклипс»? – переспросил он.

– Да, сэр.

– Как сильно он пострадал? Не может быть, чтобы капитан Стерджен не восстановил корабль.

– Как бы не так. Слышал, его восстановление влетело бы в копеечку, – сказал судовой механик. – Сейчас как будто его останки используются в качестве плавучей пристани в Мемфисе.

– Плавучей пристани? – ошеломленно повторил Марш. Воображению сразу представилась вереница старых серых лоханок, стоящих у причалов Нового Орлеана, Сент-Луиса и других крупных речных портов. Корабли, с которых сняли паровые котлы и машины и теперь использовали только для складирования и переброски груза.

– Не может быть… не может быть…

– Я лично считаю, что иной участи он и не заслуживает, – сказал мужчина. – Черт, мы бы обставили его на «Шотуэлле», если бы не…

У Марша из горла вырвался какой-то сдавленный рык.

– А ну катись отсюда к чертовой матери! Не будь ты механиком с «Шотуэлла», я за такие слова пинками вытолкал бы тебя на улицу. Убирайся отсюда, живо!

Мужчина резво вскочил на ноги.

– Вы и в самом деле сумасшедший, – бросил он, уходя. Эбнер Марш еще долго сидел, не шевелясь и тупо уставившись прямо перед собой. Еда его оставалась нетронутой, а на лице застыло каменное выражение. Наконец к нему подошел смущенный официант.

– Что-то не так с уткой, капитан? Марш посмотрел на стоявшую перед ним тарелку. Утка давно остыла.

– У меня пропал аппетит, – сказал он, отодвинул от себя тарелку, оплатил счет и вышел из-за стола.

Следующую неделю он был занят изучением бухгалтерских книг и подсчетом долгов. Потом пригласил к себе Карла Фрамма.

– Все пропало, – сказал ему Марш. – «Грезам» уже никогда не соревноваться с «Эклипсом», даже если мы отыщем его, а этого никогда не будет. К тому же поиски страшно утомили меня. Переведу-ка я «Рейнольдз» в Миссури, Карл, нужно заработать немного денег.

Фрамм осуждающе посмотрел на него.

– У меня нет разрешения на вождение судов по Миссури.

– Я знаю и потому не держу тебя. В любом случае ты заслуживаешь парохода получше моей «Эли Рейнольдз».

Карл Фрамм молча посасывал трубку. Марш избегал смотреть ему в глаза и, чтобы создать видимость занятости, принялся перебирать бумаги.

– Я выплачу тебе все, что задолжал.

Фрамм кивнул и собрался уходить. У двери он остановился.

– Если я найду себе место, то буду продолжать поиски. А если найду, дам тебе знать.

– Ты ничего не найдешь, – уверенным тоном сказал Марш.

Фрамм закрыл дверь и ушел с корабля и из его жизни. Эбнер Марш вновь стал таким же одиноким, каким был всегда. Рядом не осталось никого, кто помнил бы «Грёзы Февра», белый костюм Джошуа и глубины ада, скрывавшиеся в глазах Деймона Джулиана. Теперь воспоминания об этом существовали только в памяти, и Марш принял решение забыть обо всем.

Шло время.

«Эли Рейнольдз» обслуживала линии Миссури и приносила доход. В тех водах Марш эксплуатировал ее почти год. Работал он до седьмого пота, был ее капитаном и сам присматривал за пассажирами, грузом и вел бухгалтерский учет. Денег, заработанных в первых двух ходках, хватило для того, чтобы рассчитаться с двумя третями его весьма значительного долга. Он мог бы даже разбогатеть, если бы ему не помешала череда событий, повлекшая крупные изменения в стране: выборы Линкольна (Марш тоже голосовал за него, несмотря на то что был республиканцем), раскол, стрельба в Форте Самптер. Когда случилась кровавая бойня, Маршу вспомнились слова Джошуа Йорка: ваш народ одолевает красная жажда, и только кровь способна утолить ее.

Крови действительно пролилось много, с горечью размышлял Марш впоследствии. Он редко упоминал о войне, о своем участии в ней, и терпеть не мог, когда люди в разговорах снова и снова касались этой темы.

– Война кончилась, – говорил он тогда. – Мы победили. Теперь с ней покончено, и я не вижу смысла, к чему бесконечно ее мусолить. Гордиться тут особенно нечем. Война принесла единственное благо – положила конец рабству. Все остальное мне непонятно. Стрелять в людей – не слишком большая заслуга, черт побери.

В начале военных действий Марш вместе с «Эли Рейнольдз» вернулся в верховье Миссисипи и занимался тем, что переправлял войска из Сент-Пола, Висконсина и Айовы. Позже он служил на канонерской лодке и пару раз принимал участие в речных баталиях.

Карл Фрамм тоже сражался на реке. Марш слышал, что в одном из сражений у Виксбурга он погиб, хотя эти сведения нуждались в уточнении.

Когда наступил мир, Марш вернулся в Сент-Луис и начал водить «Эли Рейнольдз» по маршрутам верховья Миссисипи. Он создал ассоциацию, куда вошли еще четыре капитана, владельцы аналогичных судов, организовав грузопассажирскую компанию с твердым расписанием для более эффективной конкуренции с более крупными компаниями, доминировавшими в верховье реки. Но капитаны оказались твердолобыми упрямцами, не желавшими идти на уступки, и после шести месяцев ссор и споров ассоциация приказала долго жить.

К тому времени Марш почувствовал, что речной бизнес больше не привлекает его. Река стала другой. После войны по ней ходило меньше трети пароходов, чем до нее, но конкуренция ужесточилась, так как увеличилось число перевозок, осуществляемых по железной дороге. Теперь в порту Сент-Луиса на причале можно было увидеть не более дюжины пароходов, в то время как раньше вереница их тянулась на милю с лишним.

В те послевоенные годы произошли и другие перемены. Почти повсеместно, кроме, пожалуй, наиболее диких участков Миссури, на смену дровам начал приходить уголь. Федеральное правительство издавало указы и законы, которые требовалось неукоснительно соблюдать. Оно ввело страховки, обязательную регистрацию и тому подобные вещи, а также попыталось запретить гонки.

Да и сами речники были уже не те. Из знакомых Марша кто умер, кто удалился от дел. Им на смену пришли иные люди, с новыми понятиями и образом жизни. Прежний тип речника, горластый сквернослов и транжира с дурными манерами, который мог подойти к тебе, похлопать по плечу и всю ночь напролет угощать выпивкой и травить речные байки, вымирал. Даже Натчез-под-холмом превратился в жалкую тень себя прежнего. Марш слышал, что город нынче стал спокойнее и начал походить на город на холме с его величественными особняками и затейливыми именами.

Однажды поздно вечером в мае 1868 года, десять лет спустя после последнего свидания с Джошуа Йорком и «Грезами Февра», Эбнер Марш решил прогуляться по речному валу. Ему вспомнилась ночь, когда он впервые встретился с Джошуа и вдвоем они прошлись по этой же набережной. Тогда вдоль всего берега реки плотным рядом тянулись корабли, величественные и горделивые большеколесные пароходы, выносливые заднеколесные работяги, старые и новые. Среди них пришвартованный к плавучей пристани, стоял и «Эклипс». Теперь же «Эклипс» сам стал плавучей пристанью, а на реке выросло новое поколение юнцов, называвшее себя помощниками судовых машинистов, бумагомарателями и учениками лоцманов, которое «Эклипс» даже в глаза не видело.

Сейчас причал был почти пуст. Марш остановился и принялся считать. Всего пять пароходов. Шесть, если брать в расчет «Эли Рейнольдз». А «Эли Рейнольдз» стала такой старой, что Марш даже боялся выводить ее на реку. Она… по всей вероятности, древнейшее судно на реке, думал он, с самым старым капитаном, и оба они страшно устали.

На «Великой республике» шла погрузка. Этот новый большеколесный пароход сошел со стапелей Питтсбурга около года назад. Говорят, что в длину он достигал 335 футов. Теперь, когда «Эклипса» и «Грез Февра» не стало, и о них забыли и думать, «Республика» оказалась на реке самым крупным пароходом. Бесспорно, она была величественна. Марш десятки раз любовался ею и однажды даже поднимался на ее борт. Капитанский мостик на корабле окружала затейливая резьба, над ним возвышался высокий купол. Внутреннее убранство с живописными полотнами и хрусталем, полированным деревом и коврами могло разбить сердце кому угодно. Создатели «Великой республики» планировали построить самое красивое и изысканное судно на свете, достаточно комфортабельное и роскошное, чтобы повергнуть в стыд все старые корабли. Но Марш слышал, что особой быстроходностью пароход не отличается и по этой причине ужасно убыточен.

Сложив руки на груди, в своем строгом черном кителе, суровый и угрюмый наблюдал Марш за погрузкой. Грузчики теперь в основном были чернокожими. Иммигранты, работавшие грузчиками, кочегарами и матросами до войны, все вдруг куда-то исчезли. Куда они подевались, Марш не знал, а их место заняли обретшие свободу негры.

Работая, грузчики пели. «Ночь темна, день долог. И мы далеки от дома. Рыдай, брат мой, рыдай». Напев этот Маршу был знаком. Там имелся и другой куплет, в котором говорилось: «Ночь миновала, длинный день прошел, и мы идем домой. Ликуй, мой брат, ликуй». Но этот куплет они не пели, Во всяком случае в тот поздний вечер, на пустынном причале, перетаскивая груз на ослепительно нарядный, новенький корабль, который не приносил прибыли.

Эбнер Марш смотрел на них, слушал, и ему казалось, что река умирает, и он вместе с ней. В свое время он достаточно видел и темных ночей, и длинных дней – хватило бы на две жизни, – а сейчас даже не был вполне уверен, есть ли у него дом.

Эбнер Марш медленным шагом покинул пристань и вернулся в гостиницу. На другой день он уволил своих офицеров и матросов, распустил грузопассажирскую компанию «Река Февр» и выставил «Эли Рейнольдз» на продажу.

Забрав оставшиеся деньги, Эбнер Марш навсегда покинул Сент-Луис и купил небольшой дом в своем старом родном городе Галена с видом на реку. Только эта река больше не называлась Февром; много лет назад ее переименовали в Галену, и теперь все называли ее только так. Новое наименование не вызывает дурных ассоциаций, говорили в народе. Но Эбнер Марш упорно продолжал называть реку Февром, как именовалась она в его детстве.

В Галене он ничем особым не занимался. Теперь Марш читал много газет, что за годы поисков Джошуа переросло у него в привычку. К тому же Маршу хотелось знать, какие корабли самые быстроходные и какое они показывают время. Их можно было пересчитать по пальцам. «Роберт Э. Ли» сошел со стапелей Нью-Олбани и снискал славу неукротимого судна. Кое-кто из речников называл его «Дикий Боб Ли», другие – просто «Плохой Боб».

В 1869 году капитан Том Ледерс, один из самых упрямых и придирчивых грубиянов на реке, спустил на воду новый «Натчез», шестой с аналогичным названием. Ледерс все свои пароходы называл одним и тем же именем. Новый «Натчез», как писали газеты, был самым быстроходным из прежних. Он резал воду, как нож масло, и Ледерс повсюду бахвалился, что в один прекрасный день покажет капитану Джону Кэннону и его «Дикому Бобу Ли». Этому газеты уделяли много внимания и места. Похоже, пахло гонками; они, по-видимому, состоятся в Иллинойсе и станут событием, говорить о котором будут многие годы.

– Как бы мне хотелось стать свидетелем этих чертовых гонок, – сказал Марш женщине, приходившей раз в педелю убирать его дом. – Но помяните мое слово, ни один из них не смог бы тягаться с «Эклипсом».

– Они оба показывают лучшее время, чем ваш «Эклипс», – сказала она. Ей, этой женщине, нравилось поддразнивать его.

Марш фыркнул.

– Ерунда! Река теперь короче. Она с каждым годом делается короче. Очень скоро из Сент-Луиса до Нового Орлеана будем ходить пешком.

Марш читал не только газеты. Благодаря Джошуа в нем проснулся интерес к поэзии и тому подобным высоким материям. Иногда его можно было увидеть с романом в руках. Еще капитан пристрастился к резьбе по дереву и делал по памяти детальные модели своих пароходов. Вырезал он их, стараясь придерживаться одного масштаба, потом раскрашивал и дополнял аксессуарами. Их можно было поставить в ряд и сравнить размеры.

– Такой была моя «Элизабет А», – с гордостью похвастался Марш домработнице в тот день, когда закончил шестую по счету и самую большую модель. – Более красивого парохода река не видала. Если бы не проклятый лед, он бы поставил не один рекорд. Видите, каким большим он был, почти три сотни футов длиной. Посмотрите, каким карликом рядом с ним кажется мой старый «Ник Перро», – указал он на другую модель. – А это «Прекрасный Февр», а это «Данлейт» – столько было хлопот с его паровой машиной по левому борту, столько хлопот! – а рядом моя «Мэри Кларк». На ней взорвались паровые котлы. – Марш покачал головой. – Много людей погибло. Может, и моя вина в том есть, не знаю… Самый маленький из них – моя «Эли Рейнольдз». Смотреть особенно нечего, но это была славная, крепкая старушка. Она выдерживала все, все передряги. Она была способна на многое, всегда хорошо поднимала пары и крутила колесо. Знаете, сколько она продержалась, эта некрасивая старушка с гребным колесом на корме?

– Нет, – ответила домработница. – А разве у вас не было еще одного корабля? И вправду затейливого? Я слышала…

– Не имеет значения, что вы слышали. Да, было у меня еще одно судно. «Грёзы Февра». Названное по имени реки. Домработница расшумелась.

– Неудивительно, что город не растет – с таким-то народом, помешавшимся на реке Февр! И почему вы не называете ее правильно? Теперь это река Галена.

Эбнер Марш фыркнул.

– Сменить дурацкое имя дурацкой реки… в жизни не слыхал большей глупости. Что до меня, то река была, есть и будет для меня Февром, и плевать мне на то, что говорит мэр. – Он принял суровый вид. – И вы вместе с ним. К тому же, судя по тому, как ее загрязняют, скоро из реки она превратится в дурацкий ручей!

– Боже, что за речь! А я-то думала, что человек, читающий стихи, способен усвоить язык нормальных граждан.

– Какое вам дело до моей чертовой речи? – бросил Марш. – И не болтайте о стихах всему городу, вы меня поняли? Просто я знал одного человека, который любил эти стихи, лишь потому и держу их. И вообще, прекратите повсюду совать свой нос, ваше дело – содержать мои пароходы в порядке и чистоте.

– Разумеется. А вы сделаете модель вашего того корабля, а? «Грёзы Февра»?

Марш опустился в глубокое пухлое кресло и нахмурился.

– Нет, не думаю. Это единственный корабль, о котором я хотел бы забыть.

Он взял газеты и принялся читать последние новости о «Натчезе» и хвастливых заявлениях его капитана. Домработница, что-то прокудахтав, наконец приступила к уборке.

Дом Марша имел высокую круглую башенку, выходящую на южную сторону. По вечерам Марш любил подниматься наверх со стаканом вина или чашкой кофе в руках, а порой и куском пирога. Теперь он уже не обладал тем волчьим аппетитом, который был у него до войны. Еда как будто утратила былой вкус. Марш по-прежнему оставался мужчиной крупного телосложения, хотя со времени своего знакомства с Джошуа Йорком и дней, проведенных на «Грезах Февра», потерял в весе не меньше сотни фунтов. Кожа на нем болталась, словно он купил ее на пару размеров больше в расчете, что она сядет.

– Я стал еще безобразнее, чем был, – ворчал Марш, когда ему случалось посмотреться в зеркало.

Со своего места в круглой башне Марш видел реку. Там, с вином и книгами, он часто коротал ночи и любовался открывающимся сверху видом. Река в лунном свете была изумительна. Она неустанно катила вперед свои воды, как катила их до его рождения, как будет катить и после того, как он умрет и будет похоронен. Это зрелище вселяло в душу Марша мир и покой, и он очень дорожил этим чувством. Большую часть времени он пребывал в меланхоличном настроении и чувствовал себя уставшим. В одном стихотворении Китса он прочитал, что нет на свете ничего более грустного, чем видеть, как умирает прекрасное, и Маршу иногда казалось, что все прекрасное в этом мире куда-то пропадает. К тому же Марш был одинок. Он так много времени провел на реке, что настоящих друзей в Галене у него не осталось. К нему никогда не приходили гости, он никогда ни с кем не разговаривал, если не считать вечно досаждающей ему домработницы. Порой она допекала Марша по-настоящему, но он терпел, как терпят плохую погоду, потому что это было единственным, что вносило в его жизнь хоть какое-то разнообразие. Иногда Маршу казалось, что жизнь уже, собственно, кончилась; тогда он злился и лицо наливалось краской. Многого он так и не успел сделать, многое оставалось незавершенным… увы, Марш старел и не мог отрицать этого. Когда-то, отдавая дань моде, он повсюду носил с собой старую тросточку из древесины пекана; теперь приобрел для себя дорогую трость с золотым набалдашником и при ходьбе тяжело опирался на нее. Вокруг глаз и даже между бородавок собрались морщинки, а на тыльной стороне левой ладони появилось странного вида коричневое пятно. Капитан даже не заметил этого. Он продолжал сквернословить и читать книжки.

Марш сидел в гостиной и читал книгу мистера Диккенса о путешествиях по реке на просторах Америки, когда домработница принесла ему письмо. Он в изумлении чертыхнулся и захлопнул том, пробурчав под нос:

– Чертов болван этот британец, бросить бы его в проклятую реку.

Он взял письмо, разорвал конверт, и тот упал на пол. Получить письмо уже само по себе было для него чем-то необычным, но это было необычно вдвойне. Первоначально письмо адресовалось в Сент-Луис, в гроузопассажирскую компанию «Река Февр», и уже оттуда переправлено в Галену. Эбнер Марш развернул хрустящий желтоватый листок, и у него перехватило дыхание.

Эту почтовую бумагу он сразу узнал. Он заказал ее тринадцать лет назад и положил в ящик стола каждой каюты своего парохода. В верхней части листа красовался выполненный пером рисунок крупного большеколесного парохода с витиеватой надписью «ГРЁЗЫ ФЕВРА». Почерк, изящный и летящий, тоже был ему знаком. Записка гласила:

Дорогой Эбнер,

Я сделал свой выбор,

Если ты здоров и не против встретиться со мной, быстро, как, только сможешь, приезжай в Новый Орлеан. Меня ты найдешь в «Зеленом дереве» на Галлатин-стрит.

Джошуа

– Чтоб вам всем пусто было! – выругался Марш. – После стольких лет неужели этот чертов дурень думает, что может прислать мне такую вот дурацкую писульку, и я сломя голову брошусь в Новый Орлеан? И никаких тебе объяснений! Да кем он себя, черт возьми, считает?

– Уверена, что не знаю, – вставила слово домработница. Эбнер Марш резко поднялся.

– Женщина, куда вас угораздило засунуть мой белый китель? – проревел он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Новый Орлеан. Май 1870 года

Эта улица, думал Марш, торопливо шагая по Галлатин-стрит, походит на дорогу, проложенную через ад. С обеих сторон ее тянулись танцевальные залы, салоны и дома терпимости. Повсюду было многолюдно, грязно и шумно. На тротуарах толклись пьяные, проститутки и всякая шушера. По дороге Марша окликали шлюхи, насмешливо приглашая поразвлечься, но он не обращал на них внимания, и их насмешки превращались в язвительные колкости. Неопрятные мужчины с холодными глазами и медными кастетами смотрели на него, не скрывая презрения. Из-за этих взглядов Марш очень сожалел, что выглядит таким респектабельным и старым. Чтобы избежать встречи с толпой сгрудившихся напротив танцевального зала мужчин, вооруженных дубинками, он перешел на другую сторону улицы и оказался перед «Зеленым деревом».

Это был танцевальный зал, ничем не отличающийся от других, мерзкая дыра, окруженная такими же дырами. Расталкивая народ, Марш прошел внутрь. Внутри было сумрачно и многолюдно, дым висел коромыслом. В синеватой дымке двигались пары, раскачиваясь в такт дешевой музыке. Один мужчина в красной фланелевой рубахе, плотного сложения, спотыкаясь, топтался на танцевальном пятачке в обнимку с партнершей, которая, похоже, уже ничего не соображала. Сквозь тонкую ткань он тискал грудь женщины, одновременно пытаясь удержать ее на ногах.

Никто из танцующих не обращал на них внимания. Местные женщины все были типичными клиентками заурядного танцевального зала, в полинялых коленкоровых платьях и потрепанных тапочках. На глазах Марша мужчина в красной рубахе споткнулся и уронил свою партнершу, а сам грохнулся сверху, чем вызвал взрыв хохота. Он выругался и, пошатываясь, встал на ноги, женщина осталась неподвижно лежать. Смех пошел на убыль, мужчина наклонился и, схватив партнершу за лиф платья, потянул. Ткань затрещала, он, вырвав клок, отбросил его в сторону и усмехнулся. У нее под одеждой ничего не оказалось, кроме красной подвязки на одной белой, мясистой ляжке. За подвязку был заткнут маленький кинжал с розовой, в виде сердечка рукояткой. Мужчина принялся расстегивать брюки, но тут к нему направились двое вышибал, огромные с красными лицами детины с кастетами и увесистыми дубинками.

– Неси ее наверх, – рявкнул один.

Мужчина в красной рубашке отпустил длинную тираду, пересыпанную грязными ругательствами, однако послушался и, взвалив женщину на плечо, в сизом дыму, под смешки присутствующих нетвердым шагом отправился наверх.

– Хотите потанцевать, мистер? – прошептал Маршу в ухо невнятный женский голос.

Он повернулся и смерил обратившуюся к нему женщину тяжелым взглядом. Говорившая по своей комплекции, должно быть, не уступала Маршу. Белая, как тесто, она стояла в чем мать родила, если не считать узкого кожаного ремешка с висевшими на нем двумя ножами. Женщина улыбнулась и погладила Марша по щеке, но он резко отвернулся от нее и начал продираться сквозь толпу.

В одном особенно шумном углу у деревянного ящика собрались мужчины. Громко ругаясь и рыгая, они наблюдали за боем крыс. У стойки бара тоже стояла плотная толпа мужчин. Каждый из них был вооружен и бросал на окружающих сердитые взгляды. Бормоча извинения, Марш протиснулся мимо худосочного парня с заткнутым за пояс кнутом. Тот о чем-то горячо разговаривал с низкорослым мужчиной, с ног до головы обвешанным оружием. Парень с кнутом замолчал и недоброжелательно уставился на Марша. Второму даже пришлось повысить голос, чтобы привлечь внимание приятеля к прерванной беседе.

– Виски, – скомандовал Марш, оказавшись у стойки бара.

– Это виски прожжет в твоем желудке дыру, Эбнер, – мягко сказал бармен.

Несмотря на шум, Марш отчетливо услышал каждое слово, произнесенное тихим голосом. У капитана открылся рот.

Стоявший по ту сторону бара человек в мешковатых брюках из грубой мешковины, подвязанных шнурком, белой рубашке, такой грязной, что она казалась серой, и черном жилете улыбался ему. Его лицо было таким же, как и тринадцать лет назад, бледным и гладким, без единой морщины. Его обрамляли прямые белые волосы, выглядевшие теперь несколько неопрятными. В тусклом освещении танцевального зала серые глаза Джошуа Йорка как будто источали свой собственный свет. Протянув руку через стойку, Джошуа сжал плечо Марша.

– Поднимемся наверх, – сказал он торопливо, – там мы сможем поговорить.

Когда Йорк обогнул стойку бара, второй бармен в изумлении уставился на него, а навстречу метнулся жилистый мужчина с лицом проныры.

– Куда это ты направляешься? Живо вернись и налей мне виски!

– Я ухожу, – бросил ему Йорк.

– Уходишь? Смотри, как бы я не перерезал твою проклятую глотку!

– Попробуй, – спокойно предложил Джошуа, выжидающе обведя взглядом всех присутствующих. В помещении на мгновение стало тихо. Никто не сдвинулся с места. – Я буду наверху с моим другом, если все-таки решитесь, – сказал он вышибалам, собравшимся у бара.

Потом, взяв Марша под руку, провел его через толпу танцующих к маленькой черной лестнице. Наверху, в коротком коридоре, освещенном мерцающей газовой лампой, располагалось с полдесятка комнат. Из-за закрытой двери одной из них доносились стоны и пыхтенье. Вторая была раскрыта настежь; там у порога лицом вниз лежал мужчина. Перешагивая через него, Марш заметил, что это тот самый танцор в красной рубахе.

– Что с ним стряслось?

Джошуа Йорк пожал плечами.

– Возможно, Бриджит пришла в себя, огрела его дубинкой и забрала деньги. С ней лучше не связываться. Думаю, своим ножичком она уложила по крайней мере четверых. – Он поморщился. – Когда дело доходит до кровопролития, Эбнер, моему народу нечему учить твой.

Джошуа открыл дверь в пустую комнату.

– Будь любезен, заходи. – Он зажег одну из ламп и притворил дверь.

Марш грузно опустился на постель.

– Проклятие, куда ты притащил меня, Джошуа? Эта дыра еще почище Натчеза-под-холмом, каким он был двадцать лет назад. Черт побери, вот уж не рассчитывал увидеть тебя в подобном месте.

Джошуа Йорк улыбнулся и сел в потертое старое кресло.

– Мрачный Билли и Джулиан тоже не рассчитывают. Это главное. Я знаю, что они ищут меня. Но им туго придется, если они вздумают поискать на Галлатин-стрит. Джулиан с его внешностью явно состоятельного человека тотчас подвергнется нападению, а Мрачного Билли тут знают в лицо. Слишком много увел он отсюда женщин, которые так и не вернулись. Только сегодня в «Зеленом дереве» находятся два человека, которые, не задумываясь, прикончат Мрачного Билли, стоит им его увидеть. Улица, на которой расположено это заведение, принадлежит Парням с Дубовыми Дубинками. Они просто так, ради забавы, могли бы забить Билли насмерть. – Йорк пожал плечами. – Даже полиция боится соваться на Галлатин-стрит. Я здесь в безопасности, как, впрочем, и в любом другом месте. К тому же на этой улице мой ночной образ жизни не привлекает внимания. Здесь это в порядке вещей.

– Ладно, не важно, – нетерпеливо заметил Марш. – Ты прислал мне письмо. Сказал, что сделал свой выбор. Ты знаешь, почему я здесь, но я еще не совсем понимаю, почему ты позвал меня. Наверно, будет лучше, если ты мне объяснишь.

– Едва ли я знаю, с чего начать. Прошло много времени, Эбнер…

– Для меня тоже, – грубо заметил Марш. Потом его тон смягчился. – Я искал тебя, Джошуа. Столько лет, что и представить страшно. Я пытался найти тебя и мой пароход. Но чертова река слишком велика, а времени и денег так мало.

– Эбнер, – сказал Йорк, – ты никогда бы не нашел нас на реке, имей в своем распоряжении все время и все деньги в мире. Потому что последние тринадцать лет «Грёзы Февра» стоит на сухой земле. Он спрятан возле старых чанов с индиго на плантации, принадлежащей Джулиану, в пяти сотнях ярдов от протоки, но увидеть с воды его практически невозможно.

Марш воскликнул:

– Как, черт побери…

– Я сделал это. Но позволь мне начать с самого начала и рассказать все по порядку. – Йорк вздохнул. – Начну с той самой ночи тринадцать лет назад, когда мы расстались.

– Я помню.

– Так быстро, как только мог, я отправился вверх по течению реки, – начал Джошуа. – Я спешил – боялся, что меня одолеет жажда. Дорога была не из легких, но на вторую ночь после моего ухода с плантации я достиг «Грез Февра». Судно только слегка изменило свое положение и находилось на порядочном расстоянии от берега. По обе стороны от него плескалась темная вода. Ночь стояла холодная и туманная. Корабль был окутан мглой и не подавал никаких признаков жизни. Нигде ни огонька, ни дыма, ни пара. Он стоял совершенно безмолвный, так что в тумане я едва не прошел мимо. Возвращаться мне совсем не хотелось, но я знал, что иного выхода нет. До корабля я добрался вплавь. – На секунду он в нерешительности замолчал. – Эбнер, ты знаешь, какой образ жизни я вел одно время. Я видел и сделал много ужасного. Но, как оказалось, был совершенно не готов к тому, что мне предстояло увидеть на «Грезах Февра». Такое не могло присниться и в кошмарном сне.

Лицо Марша стало мрачнее тучи.