Али Бабаев и сорок покойников Ахманов Михаил

– Пятое па марлизонского балета, – поддержал КВН. – В перерыве к Жорику пойдем, коллеги?

– Заметано, – откликнулся ФБР.

Тем временем страсти не утихали.

– Менеджеры у них, блин! Большие экономисты! – ревел Волкодав из Пятого Интернационала. – Это что за экономика такая? Даже не пещерная, а панельная!

– Жадные придурки! – вторили его коллеги. – Из-за них теряем союзников на Кавказе!

– Теряем! – выкрикнул кто-то из «персюков». – Уже трубу прокладывают от Каспия на Ереван и прямо в Турцию!

– Успокойтесь, судари мои, – снова вмешался спикер. – Какая труба на Ереван, какая Турция? Бред! Армения от турок натерпелась и испокон веку тянется к России. Ясно, как шесть по…

Бурмистрова опять прервали – на этот раз Погромский, дорвавшийся до микрофона.

– Хорошо, что Армения тянется к России. Плохо, что там живут армяне! – рявкнул генерал. – Говорите, от турок они натерпелись? Ну и что? Мы – православные, господа, люди простые и честные, доверчивые папуасы. Не исповедуем еврейский принцип: от кого выгода, тот и друг! А армяне это знают… Так что не сомневайтесь – будет, будет труба в Ереване!

Щеки Бабаева вспыхнули. Внезапно он ощутил себя армянином, да еще с примесью дикой ассирийской крови; она кипела и взывала к отмщению. «Меред кунем! Ах ты чуян убогий!» – сквозь зубы пробормотал он, вставая. Затем перешагнул через ноги Рождественского, выбрался в коридор и устремился к микрофону.

Многое хотелось ему сказать. Что армяне – древний народ, народмученик и народ-воитель со времен Давида Сасунского; что приняли они Иисуса и крест, когда предки Погромского мазали жиром деревянных идолов; что писали армяне книги, строили храмы и дворцы и сражались с врагами и было так тысяча, две и три лет назад. Достойный народ, не запятнанный изменой, отстоявший землю свою и честь от римлян и гуннов, от персов и арабов, от монголов и турок! А к русским армяне пришли с открытым сердцем, как братья к братьям, как христиане к христианам! И нечего болтать про ереванскую трубу… Трубу, конечно, строят, но вовсе не в Армении, а в Грузии.

Но пока Али Саргонович пробирался к микрофону и ждал своей очереди, гнев его утих, кровь охладилась, а разум подсказал другие слова. Решил он напомнить, что обсуждаются сегодня не «Газприм» и нефтяные трубы, а судьбы народов, что смотрят на Россию с надеждой и доверием. И если не можем мы пока принять к себе Абхазию, Осетию и прочие осколки великой державы, так скажем им хотя бы: мы не забыли о вас! Вы для России не пыль на ветру, вы наши соотечественники! И мы вас в обиду не дадим!..

Так хотел сказать Бабаев и потянулся уже к микрофону, как вдруг его оттолкнули, и что-то потное, сопящее, лысое возникло перед ним словно шайтан из преисподней. Толкнули не только его – вскрикнула женщина, стоявший рядом депутат чуть не упал, и очередь возмущенно загудела.

Согнув палец, Али Саргонович постучал по голому черепу Рубайла.

– Эй, хакзад! Моя очередь говорить. Отойди-ка в сторону.

Депутат-пролетарий обернулся и поднял пудовый кулак. Левон Макарович Рубайло был человеком широкой души и нехитрых правил: пить, так ведрами, прикуривать, так от паяльной лампы, бить, так президента. Впрочем, депутатами он тоже не брезговал, пол и возраст не различал, ибо борцы за идею не больше склонны к компромиссам, чем светлой памяти Павлик Морозов.

– Прочь с дороги! – прошипел Рубайло, демонстрируя кулак. Не вводи, свиная харя, в грех! Не видишь, кто перед тобой? Народ! Прям из горячего цеха!

– Видел я тебя в мазаре [67] в белых тапочках, – сказал Бабаев и добавил пару фраз на персидском. – Говорить будешь в свой черед. Хотя не думаю, что у тебя в башке есть дельные мысли.

Рубайло метнул кулак, затем другой; Бабаев поймал их и крепко стиснул пальцами. Очередь шарахнулась врассыпную, Дума замерла. Лишь спикер Бурмистров что-то бормотал под нос и благостно улыбался.

– Да я тебя… как папу Карлу! – просипел пролетарий, напирая на противника. Но Али Саргонович стоял как скала. Рубайло был крепким мужиком и весил побольше центнера, но с белым медведем сравниться не мог – шея хоть и толстая, а все же не того размера. Бабаев скрутил бы его без проблем, да место не подходило – все же не украинская Рада, где потасовки каждый день.

– Что ждешь, Левон Макарыч? – выкрикнул кто-то. – Вызывай! Или перегорел в горячем цеху?

Рубайло вырвался и отступил от микрофона. Лицо его шло красными пятнами.

– Завтра поутру… чтоб защитить… достоинство мужицкое… завтра, сталбыть, я тебе мозги вышибу, паскуда. – Он вскинул кулак и проревел: – Крепка рука у ворошиловского стрелка! Пачками клали этаких в Афгане! Ордена имеем!

– Будет что перед гробом нести, – сказал Али Саргонович и отправился на место. Выступать ему расхотелось, исчезли нужные слова, и размышлял он сейчас о том, как некстати пришлись эта ссора и дуэль. В субботу Нина приезжает, в воскресенье – премьера в Большом, как-никак байрам [68], и лучше обойтись без трупов. Но не обойдется…

Джабр! – подумал он. Что поделаешь, джабр!

Стрелялись в восемь утра, в Битцевском лесопарке. Место, выбранное секундантами, было безлюдным и удобным – прогалина в сорок пять шагов, окруженная деревьями, неподалеку – шоссе, а в полукилометре – забегаловка с пивом, шашлыками и интересной вывеской «Чтоб вы сдохли». По этой ли причине или по какой другой пустырь в будущие дни станет излюбленным для дуэлянтов и назовут его в прессе «депутатским пятачком». Что до хозяина забегаловки, то он разбогатеет на любопытствующих и журналистах, отстроит новый кабак и составит договор с московской мэрией об эксклюзивной аренде хлебного места на девяносто девять лет.

По договоренности приехали без помпы: с каждым из поединщиков лишь шофер и секундант. Кроме этих шестерых были еще табиб Калитин, на случай оказания скорой помощи, и чиновник-регистратор ОКДуП Мурашкин с телекамерой. В секунданты Бабаев выбрал Ахматского, за рулем сидел Гутытку, а с Рубайло приехал депутат Печерников из Союза председателя Мао. Али Саргонович знал его только в лицо, но помнилось ему, что Печерников не криклив, в парламентских сварах не замечен и вообще себе на уме. Даже странно, что такой нескандальный человек – маоист и левый крайнего толка.

Машины поставили в двух концах пятачка, секунданты отмерили двадцать шагов, зарядили и выдали оружие. Насчет пистолетов Бабаев был спокоен – его личные, привезенные из Тулы, хорошо пристрелянные.

Поединщиков развели на позиции. Мурашкин поднял камеру, готовясь снимать. Физик Михал Сергеич – строгий, как на похоронах или при каком-то важном научном опыте, – занял место у «тойоты» и вытащил белый платок. Но Печерников не спешил отойти в сторонку, а, повернувшись к Бабаеву спиной, что-то втолковывал своему дуэлянту. «Спокойнее… не торопитесь…» – донеслось до Али Саргоновича. Рубайло и правда казался возбужденным – глаза лихорадочно блестят, щека подергивается. Если и случилось ему бывать в Афгане, то вряд ли он стоял под пулями – скорее ползал и лежал. Но насчет Афгана и воинских подвигов Рубайло были крупные сомнения – в присланном Бабаеву досье сообщалось, что в армии он не служил по причине паховой грыжи.

– Пусть врач измерит давление, – сказал Печерников и покосился на шоссе.

– Зачем? – спросил Бабаев, тоже посматривая на дорогу. Она была пустынной.

– Для протокола, – с важным видом произнес Печерников. – Есть возражения?

– Нет, – ответили одновременно Бабаев и Ахматский.

Калитин достал из саквояжа тонометр, направился к Рубало, затем – к Али Саргоновичу.

– Пульс – шестьдесят, давление – сто двадцать на семьдесят… Ваш противник в худшей форме. Волнуется!

– Ничего, – сказал Али Саргонович. – Скоро перестанет.

Калитин сделал большие глаза.

– Вы его убьете?

– А ты как думаешь?

Белый платок подрагивал в пальцах Ахматского. Печерников взглянул на часы и сморщился. Ждет чего-то, мелькнула мысль у Бабаева. Чего же?… Ему показалось, что с шоссе доносится рокот моторов. Звук становился все сильнее – видимо, машина приближалась.

– Готовы? – спросил Ахматский.

– Я готов, – откликнулся Али Саргонович и поднял пистолет к плечу, дулом вверх.

– Гхх-тов, – прохрипел Рубайло, повторяя жест Бабаева.

– Стреляете, когда я уроню платок, – произнес Михал Сергеич и повернулся к Мурашкину. – Что со съемкой?

– Уже идет. Можно приступать, – ответил регистратор. Он стоял за «тойотой», опираясь локтями на крышу салона и глядя на крохотный экранчик камеры. Гутытку и второй водитель опустили стекла, чтобы лучше видеть, но оставались на своих местах. Калитин и Печерников отошли в сторону, к деревьям.

– Ну, пусть вас рассудят демоны Максвелла. – Физик поднял руку с платком. – Начина…

На шоссе хищно взревели моторы, и два черных джипа ворвались на дуэльный пятачок. Из-под колес тормозивших машин полетела земля, закружились в воздухе опавшие листья, взвизгнули покрышки, распахнулись дверцы. Эта картина была знакома Бабаеву. Наблюдал он ее или делал то же самое не меньше сотни раз, и суть подобных акций хранилась в его памяти, запечатленная на уровне инстинктов. Суть была проста: а вот и мы! Кто не спрятался, мы не виноваты!

– На землю! – рявкнул Али Саргонович, в длинном прыжке бросаясь к «тойоте». Он сшиб с ног Ахматского и успел толкнуть его под днище автомобиля, когда из джипов выглянули стволы. Шесть автоматных стволов, как шесть глаз всевидящего сказочного дракона… Потом дракон зарычал, забился в судорогах, и над прогалиной свистнули пули.

Рубайло рухнул, как набитый сеном мешок. Протяжно завопил Печерников, и у Бабаева отметилось: громко кричит! Ранен, но жив. Он лягнул Ахматского, задвигая его поглубже под машину, прицелился и нажал на спуск. Из джипа вывалился автоматчик. На его груди расплывалось багровое пятно.

Стреляли, должно быть, секунды две или три. Прячась за колесом и прикрывая Ахматского, Али Саргонович сжимал бесполезный пистолет и что редко с ним случлось – молился. Не жизни просил, не пощады, а чуда чтоб обернулось изделие ПД-1, однозарядное и гладкоствольное, в «гюрзу», «кипарис» или, на худой конец, в «беретту». Но не бывает таких чудес! Не бывает, кого ни проси, Аллаха, Будду или Иегову…

Затем над его головой раздался грохот, и джип – тот, что слева – подпрыгнул, будто всадили в него снаряд из гаубицы. Грохнуло снова, и этот выстрел попал в бензобак; столбом взметнулось пламя, полетели обломки, кто-то заорал от боли и ужаса, и две фигуры в пылающей одежде поползли от адского костра. Бах, бах, бах! – и второй джип взлетел на воздух. Бах-бабах! – и горящие люди замерли. Вместо голов – кровавая каша, куртки тлеют, рыжие язычки огня весело отплясывают на плечах и спинах…

В обойме «громобоя» семь патронов, кончилась стрельба, подумал Бабаев и вылез из-под машины. Присел на корточки, протянул руку и помог выбраться доктору Михал Сергеичу. Тот был слегка ошеломлен. Протер очки, водрузил на нос и осведомился:

– Налет пришельцев с Сириуса?

– Нет, дорогой, эти из другого места. – Бабаев выпрямился и крикнул: – Табиб! Валера! Ты цел?

– Цел, Али Саргонович. – Калитин поднялся из кустов метрах в пяти от площадки. – У меня реакция хорошая. Жаль, пистолета нет. А вы, кстати, обещали!

– Будет, раз обещано, – буркнул Бабаев, вспоминая, что Калитин не только врач, но офицер морской пехоты и мастер биатлона. – Рубайло, похоже, мертв. Проверь и займись Печерниковым, табиб – он кричал, думаю ранен. И на рубайлова водителя взгляни, не пострадал ли… Где наш регистратор?

– Тут я. – Мурашкин вылез из-за багажника «тойоты», поднял камеру и с невозмутимым видом сообщил: – Все зафиксировано. Теперь сниму крупным планом. Для нашего отдела и для милиции.

– Вызывай их. Еще «скорую» зови и пожарных. – Бабаев на секунду призадумался. – Только, Мурашкин, требуй, чтобы из милиции солидный чин приехал, не кто-нибудь из лейтенантов. Майор, а лучше – полковник! Депутат я или не депутат? – С этими словами он распахнул дверцу «тойоты», наткнулся на ствол огромного ружья и буркнул: – Молодец, Гутытку! Бейбарс! Абулфатх [69]! Ну, вылезай, вылезай, народ должен видеть своего героя… Вылезай, говорю! Что сидишь?

– Ружье заряжаю, – ответил Гут. – Дед учил: дохлый волк – все равно волк. – Щелкнул затвор. Гутытку вылез, баюкая «громобой» в руках словно любимое дитя, огляделся, приосанился и заявил: – Эх, Леночка меня не видит… Мало-мало жаль!

– Я ей расскажу, – пообещал Бабаев и направился к покойникам. Гутытку и Ахматский шли за ним.

Зрелище было жуткое, а запах – и того хуже. Машины догорали, и в одной из них виднелись среди закопченых рваных обломков почернелые трупы. Этим троим выбраться не удалось, и пламя, пожрав одежду и кожу, лениво облизывало мертвецов, словно подготавливая их к кремации. Двое, которых добил Гутытку, обгорели меньше, а потому выглядели еще ужаснее: спины прожжены до ребер, по краям огромных ран запеклась обугленная плоть, осколки черепных костей плавают в кровавой луже. До убитого Бабаевым огонь не добрался; этот лежал на боку, раскрыв рот в предсмертной конвульсии.

Бабаев наклонился над ним, морщась от мерзких запахов.

– Вроде знакомый хадидж… Точно! Узнаешь?

– Его Коляном звали, – подтвердил Гутытку. – А другой нам не представился, но кричал много и грозил, пугал двумя кадыками. Теперь, должно быть, на чертей орет.

– Это как понимать? – спросил доктор Михал Сергеич – похоже, пробудился у него научный интерес. – Что за коляны? Что за кадыки?

– Арбатские бандиты, калантар. Подставил нас кто-то под пули. А кто, я кажется знаю. – Бабаев повернулся к опушке, где Калитин бинтовал Печерникову ногу. – Ну, Аллах знает, что послать шакалу, а что – льву!

Пронзительный вопль сирены долетел с шоссе. Мигали синие огни, мигали красные, визжали шины, спешили милиция, медики, пожарные… Над прогалиной тянуло смрадом, и поднимался к небу сизый дым. По щеке гангстера Коляна ползла вялая осенняя муха. В десятке шагов от него застыл депутат Левон Макарович Рубайло. Смерть стерла признаки возраста, и лица у них были как у братьев-близнецов. Сегодня им обоим выпала непруха… А при ином раскладе не исключалось, что Колян когда-нибудь тоже стал бы депутатом.

Только в полдень, когда закончили с формальностями и приехала труповозка, чтобы забрать убитых, Бабаев, Ахматский и Калитин уселись в машину и покинули залитый кровью, усыпанный обломками пятачок. Погода стояла солнечная, ясная, на небе – облачка, березы, клены и дубы красуются осенним убранством, сосны – точно золотые колонны в сказочном храме… Но на душе у всех четверых было тяжело. Гутытку, выбираясь из лабиринта аллей и дорожек, помалкивал, Калитин возился со своим саквояжем, проверяя, чего туда нужно доложить, и шептал недовольно, что ни бинтов, ни ваты, ни успокоительного не осталось. Бабаев, сидевший на заднем сиденьи с Ахматским, держал на коленях шкатулку с оружием и думал, как не повезло Рубайло – мог ведь пасть от честной руки, а убили его мерзавцы-отморозки. Физик Михал Сергеич смежил веки и задремал; вероятно, для его возраста и интеллигентных занятий впечатления были слишком сильные.

Наконец Бабаев нарушил молчание:

– Как себя чувствуешь, калантар? Сердце не прихватывает?

– Нет. – Глаза Ахматского раскрылись. – Я, Али, прожил жизнь, но к оружию не прикасался, не воевал и в армии не служил. Университет, аспирантура, диссертация, другая диссертация и работа, работа… так все и катится… Жизнь вроде бы мирная, благополучная, но было в ней столько всякого! Были друзья, бежавшие в Израиль, и партийные чистки, были смерти и самоубийства в девяностых, когда наука развалилась, было презрение детей – что ж ты, отец, на хлеб заработать не можешь… В общем, я закаленный человек. – Он вздохнул и добавил: – Знаете, что оказалось самым страшным? Зависть! Я думаю, от этой черной зависти и рухнула наша страна. Завистники – репеллент от умных и талантливых, а без ума и таланта разве выстоишь? Проклятая трость Фрасибула… сколько умных голов снесли, сколько талантов сгноили…

– Трость? – переспросил Али Саргонович. – Что за трость?

– Это, Али, термин социологии, а в основе его лежит притча из древнегреческих времен. Периандр, став правителем Коринфа, отправил гонца к милетскому тирану Фрасибулу, слывшему мудрецом, чтобы спросить о наилучшем способе удержания власти. Фрасибул привел гонца в поле и начал сшибать посохом самые высокие колосья. А потом велел гонцу отправляться назад и рассказать об увиденном.

– Понимаю, – кивнул Бабаев. – Я такое тоже видел. В Ираке видел, в Персии, в Египте… да, собственно, везде.

– Но те, что собирались нас убить – не высокие колосья, внезапно промолвил Гут. – Вообще не колосья. Не рожь, не овес, не пшеница… Сорняки!

Ахматский вздрогнул от неожиданности. Потом протер платком очки и спросил:

– Вас что-то мучает, молодой человек? Вы уничтожили их и теперь ищете оправданий?

– Не ищу. Если придется, я снова… – Джадид замолчал.

– Почему? Откуда такое ожесточение? – с грустью произнес Михал Сергеич.

– Родители мои погибли. Давно. Я стрелял и думал: такие вот убили отца, убили мать, – послышалось в ответ. – Ружье тяжелое… Но руки у меня не устали.

Снова воцарилась тишина. Машина выехала их парка, Гутытку включил сигналы, и они помчались к Варшавскому шоссе, мимо многоэтажных домов, бензоколонок, торговых центров и постов ГИББД. Никто не свистел им вслед, не махал повелительно жезлом, не пытался догнать и стребовать мзду; лейтенанты и сержанты козыряли и вытягивались, вытягивались и козыряли – некоторые даже обеими руками. Хоть депутат – опасная профессия, а все же есть в ней преимущества, подумал Бабаев.

Доехали до Шаболовки, и физик Михал Сергеич сказал:

– Кстати, Али… Мы с Сердюком покопались в бюджете, в северных ассигнованиях. Есть там неясные моменты. Вот, например, почтовый ящик Арзамас-22… Знаете, что это и где?

– Не знаю. Как это по-русски?… ни сном, ни духом, калантар. Арзамас – это ведь город, да? Разве их много?

– Город один, а при нем – закрытые зоны с секретными объектами, пояснил физик. – Например, Арзамас-17 – ядерный центр, у меня там знакомцы трудятся. Еще есть Арзамас-9… ну и всякое другое. А вот про двадцать второй я не слыхал!

– Я тоже. И что?

– То, что Арзамас – на широте Москвы, а все закрытые объекты финансируются обычным путем. Академия наук, Минобороны, Министерство авиации, резервный президентский фонд… Все, кроме Арзамаса-22. Этот ящик на северных средствах сидит и пожирает едва ли не половину.

Али Саргонович насупился.

– Получается, от него обида моим талды-кейнарам? И другим народам Заполярья? Расследуйте, калантар, очень прошу! Давно ли такая обираловка?

– С шестьдесят седьмого года, – сообщил Ахматский. – Очевидно, тогда и создали это заведение. Я справки навел – не в Думе, а среди коллег, физиков, химиков, математиков… Никто ничего не знает. Такое впечатление, что в землю этот объект закопали, в вечную мерзлоту, а сверху булыжником завалили.

– Булыжником… хмм… – протянул Бабаев. – Булыжник – оружие пролетариата, а наше – депутатский запрос. Вот и запросите с Сердюком. Надо, так мы комиссию организуем, поедем туда и разберемся на месте.

– Комиссия – это хорошо, – согласился физик. – Нас трое. Чем не комиссия?

– Tres faciunt collegium [70], – сказал Гутытку и затормозил у дома Ахматского.

Театр был переполнен. На премьеру собрались не просто сливки общества, а самые густые из них – можно сказать, сметана стопроцентной жирности. Кроме парламентариев из верхней и нижней палат здесь были министры культуры, финансов и чрезвычайных ситуаций, верхушка президентской администрации с самим Коноваловым, глава Центризберкома Троеглазов, генеральный прокурор с парой заместителей, сотрудники Счетной палаты, губернаторы и чиновники московской мэрии. Мелькали и другие лица, не менее важные в российском истеблишменте: Владимир Аронович Желтый, директор НРТ Капустин, банкир Семиряга с женой и любовницей, высшие менеджеры «Газприма», «Сбербанка» и РАО ЕС. На ярком фоне богатства и власти терялись журналисты, критики и всякая шелупонь из шоу-бизнеса, которым удалось проникнуть в зал; без этих, понятно, не обошлось, но рассадили их на галерке, подальше от чистой публики. Ждали президента или хотя бы премьер-министра, но, в силу занятости, они явиться не смогли; поэтому в императорской ложе расположился Кузьма Егорыч Бобрик, председатель Совета Федерации. Бабаеву тоже достались неплохие места – первая ложа бенуара.

Нина, посетившая утром элитного визажиста, была ослепительна. Разоблачаясь в гардеробе, Бабаев наткнулся на Помукалова – тот с отвисшей челюстью смотрел, как лалегун поправляет у зеркала прическу. Волосы Нины рассыпались по плечам, ее глаза сияли, и пальцы, порхавшие у виска, казались выточенными из слоновой кости.

– Ваша фемина? – спросил Мутантик, шумно сглатывая.

– Да, – гордо ответил Али Саргонович.

– Слушайте, а она настоящая?

– Нет, голограмма с обложки «Плейбоя», – буркнул Бабаев. – Что пялишься на мою женщину? Тут их вон сколько… Брысь!

Мимо, покачивая бедрами, прошла стройная дама с кошкой на плече. Кошка была в шикарных бело-рыжих мехах.

У Мутантика закапала слюна.

– Верно, бабцов тут хватает, – заметил он и удалился длинными прыжками охотника на львиц.

Бабаев и Нина проследовали в зал. Оркестр сыграл увертюру, взлетел занавес и действо началось. Сердце Бабаева дрогнуло: сцена изображала пустыню, такой знакомый для него пейзаж, и над барханами пылал огромный шар белого солнца. В центре торчала голова Саида, закопанного в песок, а вокруг него метался, подпрыгивал и размахивал саблей торжествующий Джавдет. Эта роль досталась зарубежной звезде Антонио Бандеросу, и, завидев его, публика сошла с ума: в зале и на ярусах люди поднимались с мест, аплодировали стоя, на сцену полетели цветы.

Явился красноармеец Сухов, прогнал Джавдета, откопал Саида и сплясал с ним танец нерушимой дружбы. Дальше все пошло по сценарию: выпорхнули жены Абдуллы в легких гаремных нарядах, завели хоровод, изящно поднимая ножки; Сухов и Саид сразились с басмачами, уложив их из пулемета, подаренного Верещагиным; Петруха признался Гюльчетай в любви и Абдулла зарезал обоих. Это было так трогательно, что Нина всплакнула, и ресницы пришлось накрашивать заново.

Юная прима Чеховская, танцевавшая Гюльчетай, была бесподобна, но Сухов и Саид тоже не раз срывали овации. Джеки Чан в роли Абдуллы бился с ними руками и ногами, копьем и клинком, секирой и китайской штуковиной под названием ганьцзыбянь [71]. Пиротехнические эффекты вызвали у публики восторг – особенно сцена, где Верещагин взрывает корабль с награбленным имуществом. Моника Белуччи (Фатима) и Шерон Стоун (Зарина) тоже в грязь лицом не ударили, хотя, конечно, до Чеховской им было далеко.

Четыре часа на сцене плясали, рубились кинжалами и саблями, кололи штыками, взрывали гранаты и умирали под звуки бессмертных мелодий Зураба Церетшвили, но в антрактах публика тоже не скучала, пила шампанское «Клико», закусывала бутербродами с икрой и обсуждала новости. Главных было две: дуэль Бабаева с Рубайло, которую прервал налет бандитов, и гибель видного банкира Гурченко, члена правления ГТЭБ. Труп банкира обнаружили в бассейне, на его собственной даче; руки и ноги Гурченко были связаны колючей проволокой, а к шее прикреплена двухпудовая гиря.

Последняя сцена была печальной: красноармеец Сухов пересчитывал жен Абдуллы и горевал над телами Гюльчетай и Петрухи. Нина снова прослезилась.

– С огнем играешь, Боря, – вздохнув, промолвила Кира Львовна. Ты вот рассказывал про этого человека, а представила, как он Эльвирочку убивает и Вадика с Мишуткой… Так и мерещится, так и стоит перед глазами!

– Валерьянку пей, раз мерещится, – буркнул Борис Иосифович и, чтобы загладить грубость, тут же пустился в рассуждения: – Эльвиру и мальчишек охраняет целый батальон! И рядом идут, и впереди, и сзади, явно и тайно, по два пистолета у каждого и не знаю, чего там еще! А про дома и дачи говорить не приходится! Под всяким кустом… А где кустов нет, там под любой занавеской и во всех сливных бачках… И здесь, и в Лондоне, и в Париже!

Эльвира была их разведенной дочерью, а Вадик и Мишутка – ее детьми от второго и третьего замужества. Кира Львовна души во внуках не чаяла и очень убивалась из-за дочкиного невезения с мужьями. Все были такими обходительными, пока ухаживали за Эльвирой! Цветы – корзинами, подарки – мешками… папе Борису – коньяк и сигары, маме Кире – фрукты с Азорских островов, а саму Эльвирочку просто осыпали бриллиантами, золотом и мехами… И чем все кончилось! Первый муж, из перспективных молодых банкиров, сбежал к певичке, второй, строитель пирамид, стал в одночасье нищим и попался на подделке векселей, а третий, красавец-актер из МХАТа, пил, гулял и бросил Эльвиру беременной, сказав, что этой вашей стерве только ведьм шекспировых играть… Кира Львовна горевала, но дочка вовсе не расстраивалась. Дел у нее было много – премьеры, приемы, бутики, подруги с Рублевки и вояжи по разным приятным местам.

– Ну, если внуков и Эльвиру не достанет, так нас убьет, тебя или меня, – снова вздохнув, сказала Кира Львовна. – Тоже жалко.

– Да что ты такое говоришь! – всполошился Сосновский. – Как это возможно! Ты дома, а дом у нас что крепость! Думаешь, он на вертолете «Команч» прилетит и ракету пустит? Смешно!

– Не знаю, смешно ли. Пусть я дома, а ты вот целый день мотаешься… один офис, другой, третий…

– Ну мотаюсь… ну целый день… так ведь со мной охрана! Впереди машина, сзади машина, и в каждой по пять лбов… Да и вообще, что ему на нас покушаться! Мы ведь его пока не убили!

– Пытались убить, – кротко напомнила Кира Львовна и добавила: – Ты сказал, он вроде бы с Кавказа, а кавказцы такие злопамятные… И террористов мусульманских там полно… Захотят отомстить, так и вертолет раздобудут.

– Какие кавказцы! Что за кавказцы! Все кавказцы у меня вот здесь! – Борис Иосифович показал стиснутый кулак. – Здесь они, Кира! Я им плачу, я и мои… гмм… компаньоны! Свистнем, Кавказ разберут, кирпичей наделают и сложат стену вдоль всех границ, от Баренцова моря до Японского! А террористы эти… ты же знаешь: один звонок в Эр-Рияд, другой – в Сану [72], и ни гроша они не получат! Ни цента! И это им известно! – Он перевел дух и выложил главный довод: – Кстати, этот джигит про нас не знает. Откуда ему знать? Кто доложит? Где мы, и где он!

Кира Львовна вздохнула в третий раз.

– Ну не сердись, Боренька, не сердись… Говорят: знать бы, где упадешь, так соломки подстелил бы… Я ведь о тебе забочусь, об Эльвирочке и внуках…

– Заботься, – сказал Сосновский. – Прислугу гоняй, на кухне командуй, внуков к морю вози, за Вадюшей присматривай, чтобы читать учился. Советуй мне что-нибудь умное… ну, например, кого назначить канцлером в Германии. А хочешь развлечься, в гости езжай к английской королеве. Вместе с внуками! Я это устрою.

– Надо подумать, – сказала Кира Львовна и вздохнула в четвертый раз.

Полуда был разгневал. Да что там разгневан – разъярен! В таком состоянии Денис Ильич в выражениях не стеснялся.

– Какого хера ты нанял этих мудаков! – орал он на Литвинова. – Я что, мало зеленых тебе отстегиваю? Или экономить вздумал?… Или жадность взыграла?… Так не твоя забота деньги мои беречь, я их сам сберегу! А ты надежных людей выбирай, а не козлов сраных! Тоже мне, Два Кадыка с Арбата! Да я эту перхоть в Колыму сошлю! Я его…

Литвинов стоял в хозяйском кабинете в позиции «руки по швам». Ковра здесь не имелось, и провинившихся Полуда не «на ковер» вызывал, а «под картину». Это было большое полотно, изображавшее всадника, который мчался галопом на добром жеребце, а за ним, умоляюще вытянув руки, ковылял истощенный оборванец. Вокруг простиралась каменистая пустошь, ни дерева, ни ручейка, так что было ясно: шансов выбраться живым у безлошадного нет. Картина называлась «Боливару не снести двоих». Под ней и стоял Литвинов.

За время прошлой его карьеры в КГБ такие выволочки бывали не раз, и сам он их устраивал, когда дослужился до генерала. Поэтому, обладая изрядным опытом, он знал, что возражать нельзя, надо показывать начальству, что ты – дурак, но честный, верный и благонамеренный. А тут не начальство, тут посерьезнее – хозяин! Ну и ладно… Покричит, покричит и успокоится – на то он и хозяин, чтобы шкуру драть. Злоба, конечно, душила. Ну, у самого Литвинова есть подчиненные, можно выпустить парок… На том же Оболенском! Подбил ублюдка Кадыка нанять! А ведь собирался Аденому… Да и другие имеются, вполне надежные… Ригель, Самец, Гоша Тягач, Мавлат Хахманов… Мерзавцы, но бойцы отменные!

– Что молчишь?! – наконец рявкнул Денис Ильич. – Язык отсох?

– А что говорить? Виноват!

– Виноват, так исправляй!

Откричался. Переходим к делу, мелькнуло в голове Литвинова.

– Прикажете, так я его достану, – молвил он. – Но стоит ли торопиться с изъятием?

– Почему нет? – произнес Полуда. Голос его был холоден, как полярные льды.

– Явно неординарный человек, и потому может быть полезен или хотя бы интересен, – объяснил Литвинов. – Нужно его разработать, выяснить связи, контакты и остальное в том же роде. Ну например: для кого он старается? Санируем его, так не узнаем. А хотелось бы!

Полуда задумался. Его прагматический ум не отвергал идею убийства, но только в случае конкретной выгоды.

– Думаешь, с «кузенами» повязан?

– Не исключаю.

«Кузенами» или «младшими братьями» называли в олигархической среде разбогатевших госслужащих. Это был особый клан хозяйственников и финансистов, причастных не столько к власти, сколько к державному имуществу; они возглавляли банки, компании, корпорации, не перешедшие в частные руки, все, над чем государство пока сохраняло контроль, от коммунальных услуг до полетов в космос. От космоса больших доходов не предвиделось, но производство оружия, управление электросетями, газовый комплекс, атомная энергетика и прочие такого рода сферы сулили неплохую прибыль. Не только стране, но и тем, кто сидел в директорских креслах и мог отщипнуть крошку-другую от государственного пирога. Насосавшись, они отваливались, и каждый что-то уносил в кармане, двадцать миллионов или двести, а были случаи, что и пятьсот. Хоть не в рублях, но все же суммы не такие крупные, чтобы влиять на политику и конкурировать с мегабизнесом. Власть их не опасалась, власть боялась независимых и сильных, тех, чьи состояния зашкаливали за десять-двадцать миллиардов, а богачи помельче, из партайгеноссе и бывших чиновников, могли пригодиться на многих постах. Из них комплектовался губернаторский корпус и законодательные собрания в крупных городах, и все эти люди входили в партии власти, в «Солидарность» или к просвещенным патриотам. Богатые, но не чрезмерно! Вполне лояльные, готовые сотрудничать с властями и со «старшим братом»-олигархом… Но полные к нему смертельной зависти.

Поразмыслив, Полуда сказал:

– Не думаю, что он для «кузенов» старается. Если мы распатроним ГТЭБ и «Газприм», это их, конечно, ущемит, но не так, чтобы очень. Пристраивали деток к государственной кормушке – ну, пристроят к нашей. Мы не против, лишь бы не воровали помногу. – Он уставился на картину с Боливаром, окинул презрительным взглядом безлошадного и продолжил: – О наших планах никто пронюхать не мог, если Желтый не проболтался. Месяца не прошло, как приступили к реализации… ясно, что крыша над «Газпримом» потекла, но кто там сверлит дырки, поди угадай… Так что для осознанного противодействия рановато.

Литвинов спорить не решился, хотя являлась ему идея о прежних соратниках из КГБ, людях хитроумных и с хорошим нюхом. Может, на них и работает Бабаев? И он – тот самый капитан или майор, что смутно помнится по академии?… Литвинов, однако, не произнес ни слова – хозяин возражений не любил. Человек, сделавший из пустоты огромное богатство, мог полагать себя непогрешимым.

– Все же ты его убери, – произнес Денис Ильич. – Можешь выяснять контакты и связи, но попутно с главным, то есть с санацией. Тут не в Чумакове дело, тут повод посерьезнее: он меня болваном выставил перед партнерами. Взялись изъять эту кавказскую сволочь, наняли банду кретинов, а они Рубайло пришили, небесполезного человечка… Нехорошо! Очень даже плохо! Так что убери засранца. Чтоб я о нем больше не слышал!

– Будет исполнено, Денис Ильич. Кадыка, если не возражаете, мы тоже изымем. За провал операции.

– Возражаю! – Полуда нахмурился и хлопнул ладонью по столу. – Возражаю! Вот что, Литвинов, есть у меня урановый рудник? Хоть один, самый завалящий?

– Насколько мне известно, нет. Этим бизнесом мы не занимались.

– Хмм… Прикажу купить! Возьмешь этого Кадыка, и в рудник его, в гору! – Денис Ильич снова разъярился и начал орать и брызгать слюной. – В гору ублюдка! Под землю! Под радиацию! Чтобы пару лет помучался и сдох! Чтоб волосья выпали, чтоб язвами покрылся, чтобы шкура слезла, чтоб его…

– Простите, босс… – Литвинов прищелкнул пальцами. – Я вспомнил. Рудника у нас не имеется, зато есть полигон для токсичных химических отходов. Под Челябинском, и как раз в горе. Шкура слезет, волосы выпадут, и язвы тоже гарантирую. Это подойдет?

«Оппозиционная газета», 13 октября 200… года

Жуткая смерть Гурченко, одного из главных менеджеров Государственного торгово-экономического банка, несомненно является предупреждением. Закономерен вопрос: кому? ГТЭБ, разумеется, многим насолил, но с частными банками он все же конкурирует на равных, и с этой точки зрения акция против Гурченко (понимай: против руководства ГТЭБ) не совсем ясна. Вспомним, однако, что ГТЭБ тесно связан с «Газпримом», и что сейчас планируется объем кредитов, которые будут предоставлены «Газприму» в ближайшие семь-восемь месяцев. Вспомним также о заседании Думы 9 октября, когда целый ряд депутатов, нарушив регламент, предъявили «Газприму» претензии – хоть и на уровне кошачьего визга, однако повлекшие за собой дуэль. В кого же метят убийцы Гурченко? Над кем – или чем – занесен их нож? Возможно, над «Газпримом», самым лакомым из пирогов российской экономики?

«Известия РФ», 13 октября 200… года

В последнее время участились аварии на газопроводах западного направления – дважды на границах с Украиной и Белоруссией, один раз непосредственно на территории Украины в районе Ужгорода, и позавчера – на месторождении Изобильное. Результат – семь потерянных пунктов котировки акций «Газприма». Однако, как сообщили нам в этой крупнейшей государственной компании, причин для беспокойства нет. Аварии обошлись без жертв, их последствия оперативно ликвидируются. Что до колебаний курса акций на бирже, то это нормальная ситуация. Свободный рынок есть свободный рынок.

«Биржевой вестник», октябрь 200… года

Очевидно, «Газприм» столкнулся с определенными трудностями, как в производственной, так и в финансовой сферах. Акции компании в последние две недели демонстрируют тенденцию к снижению, кредиты от ГТЭБ еще не поступили, и то же касается платежей от Украины, Польши и Белоруссии. Сумеет ли государственная компания аккумулировать достаточно средств, чтобы участвовать в тендере на разработку сахалинской нефти, как объявлялось прежде? Это вопрос! Несомненно одно: если тендер будет выигран «Российской нефтяной компанией», принадлежащей г-ну Пережогину, это приведет к дальнейшему падению акций «Газприма».

«Столичный комсомолец», 15 октября 200… года

Пресс-конференция В.А.Желтого, владельца ряда российских газет, радиостанций и телекомпаний

…Самый острый вопрос, заданный г-ну Желтому, касался ситуации с «Новым российским телевидением». Будет ли продана эта компания?… Верно ли, что в этом вопросе на него оказано давление?… Последуют ли какие-то чистки среди сотрудников НРТ, ее обозревателей и телеведущих, известных своими радикальными взглядами?… Сохранит ли пост ее нынешний руководитель, крупный журналист Капустин?…

Магнат масс-медиа сообщил, что расставаться с НРТ в его планы не входит, какое бы давление на него не оказывали. В принципе, он может уступить контрольный пакет НРТ, но только в одном-единственном случае: если за него предложат двойную цену. Или тройную, добавил г-н Желтый с улыбкой.

«Финансы России», 17 октября 200… года

В ближайшее время возможна серьезная интервенция в национальный банковский сектор: швейцарский банк «Хорман и сыновья» добивается права развернуть в России ряд филиалов, ориентированных на работу с частными инвесторами. По слухам, «Хорман» имеет поддержку среди российских финансовых структур, с которыми вступил в партнерские отношения. Если швейцарцы получат искомую лицензию, число вкладчиков «Сбербанка» и ГТЭБ существенно сократится.

«Дуэльный вестник», 17 октября 200… года

…трагические события, жертвой которых пали депутат Рубайло и шестеро нападавших. Это порождает множество вопросов. Кто и почему покусился на двух депутатов, желавших тихо-мирно разрешить свой спор?… От кого бандиты узнали о месте дуэли, известном лишь самим поединщикам и их секундантам?… И, наконец, что за оружие использовали оборонявшиеся?… Судя по результатам (два сгоревших автомобиля и шесть обугленных трупов) это был мощный армейский огнемет или противотанковая пушка. Мы надеемся, что следствие внесет ясность в эти вопросы и…

Один телефонный разговор

– Как это получилось?! Как, я спрашиваю?!

– Откуда мне знать, Владимир Аронович? Мое дело простое: что Печерников сказал, то я и передал. Все претензии – к нему.

– Он в клинике. Выйдет, поговорим насчет претензий. А сейчас я тебя спрашиваю, Помукалов. Не о том, что в Битцево случилось – знаю, что тебя там не было. Меня интересует общая оценка ситуации.

– Это в каком смысле, Владимир Аронович?

– Я же сказал – в общем! Сняли мне копию милицейского протокола… Написано, что стрелял наш клиент, стрелял его водитель, а остальные прятались. Два человека! Всего двое! Шестерых уложили, машины сожгли… Это как понимать? Как, Помукалов?

– Так и понимайте. Я к нему уже три месяца присматриваюсь… Трудный клиент, тяжелый, зато стреляет хорошо и быстро. Телохранитель при нем, чукча этот… тоже фрукт… Вы хоть знаете, что о клиенте нашем говорят? Про его избирательную кампанию?

– А что?

– Он медведя голыми руками задавил, вот его чукчи и выбрали.

– Враки! Пиар дурацкий!

– Шкура в его кабинете лежит. От двери до окна.

– Шкура не доказательство. У меня таких шкур…

– Так я с Пегасовым говорил. Наш партиец, которого выставляли по талды-кейнарскому округу… Живой свидетель! Все своими глазами видел! Так что насчет медведя и гусей, которых клиент пачками отстреливал, вы, Владимир Аронович, не сомневайтесь.

Тишина. Потом:

– Хорошо, верю, верю! Медведя задавил, гусей пострелял, а заодно и отморозков… И какие отсюда выводы?

– Не надо подсылать к нему растяп. Слишком серьезный человек.

– Не мои это люди были. – Молчание. Тихий шелест в трубке, будто перебирают бумажные листы. Наконец: – Сколько он стоит, Помукалов?

– Не могу сказать, Владимир Аронович. Он, похоже, из идейных.

– А на кого работает?

– Тоже не знаю.

– Так узнай! Зря, что ли, папашка ваш нацлиберальный по кабакам его таскает? Узнай!

– Есть другая мысль, Владимир Аронович. Я фемину его засек. В прошлый выходной, в театре.

– Женщину? Так у него их полный воз! С одной его видели, с другой… Даже Бронтееву не пропустил!

– Эту кобылу? Нет у них ничего, сплошная виртуальность, тема для писательских фантазий. Нужна ему эта сучка! А на фемину свою он глядел как на гурию из садов Аллаха… Точно говорю!

– В самом деле? Хмм… интересный факт! Ладно, запомним на будущее. Вдруг пригодится! А ты, Помукалов, трудись, не расслабляйся.

– Рад стараться, Владимир Аронович. Только мне бы субсидию небольшую… миллиона два-три… деревянными, разумеется. Буду Бронтееву издавать. Как раз о нашем клиенте книжку пишет.

– А конец какой? Печальный или хэппи энд?

– Какой прикажете, Владимир Аронович, такой и будет…

«Бюллетень Государственной Думы»

Всвязи с прискорбным инцидентом, имевшим место 10 октября сего года и завершившемся гибелью депутата Л.М.Рубайло, председателем верхней палаты К.Е.Бобриком и спикером нижней палаты Г.М.Бурмистровым сделано представление в органы охраны правопорядка и Генеральную прокуратуру. Следствие по делу о нападении на депутатов Л.М.Рубайло и А.С.Бабаева поставлено Генпрокуратурой под особый контроль.