Сладкая месть Картленд Барбара

Глава пятнадцатая

Толли не находил себе места. Он потерял интерес к лыжам и с лыжных прогулок теперь возвращался засветло. «Мне просто скучно одному, без Джеральда», — убеждал он себя.

В гостинице он первым делом бежал к Джеральду и обычно заставал в его номере свою мать, оживленно беседующую с приятелем. Маргарет часто заходила в номер Джеральда, они подолгу разговаривали, а иногда Маргарет умолкала и, откинувшись на спинку кресла, думала о чем-то своем. Но лицо ее больше не закрывала маска скорбной отрешенности.

С появлением в комнате Толли все неуловимо менялось, и у постели Джеральда начинала бурлить жизнь. Джеральд расспрашивал о последних новостях, Маргарет тоже с интересом слушала сына, который подробнейшим образом информировал их обо всем, что случилось на курорте за минувший день.

Казалось бы, все было хорошо, но Толли ничто не радовало. Хотя причины радоваться у него были. После отъезда Джин Мелию словно подменили, она снова стала сама любезность. «Хоть ты ее к ране прикладывай», — невесело шутил про себя Толли. Вечерами Мелия сама подходила к Маргарет, чтобы вместе выпить традиционную чашечку кофе после ужина, она первая приглашала Толли на танец и провоцирующе шутила:

— Ты знаешь, что на нас уже делают ставки? Ну, ты понимаешь, о чем я! Давай заинтригуем их еще больше!

Они часто и подолгу сидели в баре, разговаривали, но вот танцевали — странное дело! — всегда молча. Когда танец заканчивался, Мелия так же молча шла в гостиную и усаживалась подле Маргарет. Толли не делал ни малейших попыток что-то изменить в этих установившихся отношениях. Он прекрасно понимал, что Мелия преисполнена решимости отвоевать утраченные позиции. Но беда, случившаяся с Джеральдом, настолько заслонила для него любовные переживания, что он ни разу не попросил ее о встрече тет-а-тет. Приветственный взмах руки при встрече в гостиной, обмен улыбками за ужином, танцы в полном молчании — и все.

Спустя несколько дней после отъезда Джин в Лондон Толли заметил, что Мелия заинтригована его поведением. Она, вероятно, решила, что отъезд Джин напрямую связан с выдвинутыми ею ранее условиями. Толли не стал ее разубеждать. И совсем не потому, что ему нравилось наблюдать за ее расчетливой игрой. Просто у него не было ни малейшего желания спорить с Мелией, а тем более выяснять отношения. Зная нрав своей бывшей возлюбленной по нескольким сценам, которые она закатывала ему в прошлом, он предпочитал на этот раз обойтись без объяснений. Но шло время, и в его душу начали закрадываться сомнения: а вдруг с Мелией и в самом деле произошли перемены?

Догадка Толли была отчасти верна. Мелия действительно переменилась, и тому имелось множество причин. Начать с того, что премьер-министр все еще был жив. Бюллетени с Даунинг-стрит, распространяемые ежедневно, сообщали о критическом состоянии больного и о том, что у лечащих врачей, увы, нет надежд, но старик вопреки всем мрачным прогнозам медицинских светил не умирал. Следовательно, таяли и надежды Эрнеста Дэнкса на премьерское кресло при всей его репутации блестящего политика.

Оставалось одно — ждать! Но именно ждать Мелия никогда не умела и не любила. А очутившись в Швейцарии, среди красот зимних Альп, она вдруг почувствовала, что Даунинг-стрит — это так скучно, так прозаично и так неопределенно, что ее честолюбивые планы как-то потускнели.

Вместе с тем стало меркнуть и то впечатление, которое произвел на нее когда-то Эрнест Дэнкс. На расстоянии он уже казался Мелии скучным, приземленным, даже неприятным человеком. А рядом был Толли, неотразимо красивый, полный жизни, раскованный, энергичный. Такого мужчину не так-то легко забыть, даже когда он далеко. А уж когда видишь его изо дня в день…

Мелия, как опытная обольстительница, быстро собрала вокруг себя толпу поклонников, в которую автоматически были включены все молодые люди, проживавшие в гостинице. Правда, свита получилась довольно пестрой: много юнцов-студентов, приехавших в Швейцарию на зимние каникулы, молодые успешные бизнесмены с сомнительной родословной. Те прибыли на модный курорт исключительно для того, чтобы упрочить свое положение в обществе и обзавестись полезными связями. На их фоне Толли конечно же был кавалером номер один. И в глубине души Мелия уже не раз горько пожалела о том, что так опрометчиво распрощалась со старой любовью, поспешив поменять ее на новую. А новая любовь строчила ей пространные письма, которые авиапочта доставляла каждый день. Письма Эрнеста Дэнкса были такими же скучными, как и он сам. В них он продолжал строить планы на будущее, разумеется, на свое будущее. Правда, в этом будущем все же отводилось место и ей, но Мелия привыкла получать от своих поклонников совсем другие письма. А вот по части выражения чувств потенциальный кандидат на должность премьера был явно не силен.

С трудом сдерживая зевоту, Мелия пробегала глазами страницы, исписанные убористым почерком, а иногда ее настолько утомляли велеречивые рассуждения о собственной политической карьере, что она и вовсе откладывала письмо в сторону. Именно после прочтения очередной эпистолы от будущего премьер-министра у нее и созрело решение, что с Толли надо восстановить отношения. Вечером того же дня она недвусмысленно дала ему понять, что их ссору, если можно пустяковую размолвку назвать ссорой, пора забыть как нелепое недоразумение. Такая стремительная перемена в поведении Мелии заинтриговала Толли. Но он трезво рассудил, что надо понаблюдать за развитием событий, не впадая в эйфорию. Впрочем, эйфории не было вообще. И это удивило его самого.

«Почему же я не рад?» — спрашивал себя Толли. Ведь его хитроумный план сработал, он уже чувствовал вкус победы на своих губах, и это притом что ему даже не пришлось бросать в бой резервы. Сладкие улыбки, томные взгляды, нежное пожатие руки при прощании — все говорило о том, что крепость должна пасть в течение нескольких ближайших дней. Он пытался рисовать в воображении, как снова заключит Мелию в свои объятия, как станет целовать ее в алые полураскрытые уста, как будет вдыхать аромат ее духов и легкий цветочный запах ее волос. Но вот он притягивает ее к себе еще ближе, еще жарче его поцелуи, а там…

А там — ничего! Соблазнительные картины не зажигали его возможностью их скорого осуществления, пульс оставался ровным, сердце билось спокойно. Толли не ощущал желания. Нет, не так все было раньше, когда его ухаживания за очередной красоткой венчались заслуженной и желанной победой. Совсем не так! Неужели он утратил интерес к женщинам? Или только к Мелии?

— Что же со мной происходит? — спросил он себя вслух, направляясь к матери.

Он застал Маргарет стоящей посреди своей комнаты. Она плакала, глаза ее светились каким-то странным блеском.

— Мама! Что с тобой?

Она протянула ему обе руки, и он сжал их.

— Ах, Толли! — воскликнула она. — Случилось чудо, в которое я даже боюсь поверить.

— О чем ты говоришь? Какое чудо?

Мать рассказала ему о звонке Джин. Рассказ ее был сбивчивым и не очень убедил Толли, а потому, выйдя из комнаты Маргарет, он решил сам позвонить Джин и поговорить с ней. Но разговор получился скомканным, их прервали буквально на полуслове. Толли пришел в ярость и потребовал от телефонистки снова соединить его с Лондоном. Но ему ответили, что на линии какие-то помехи и связь с Цюрихом нарушена. На устранение неисправностей уйдет как минимум несколько часов.

Разъяренный Толли швырнул трубку, но делать было нечего. Конечно, ему хотелось узнать подробности, но и того, что успела сказать ему Джин, было достаточно, чтобы понять: случилось нечто экстраординарное. Во всяком случае, ни с чем подобным он еще никогда не сталкивался. Но если письмо — не досужий вымысел, если оно реально существует, размышлял он, то еще вопрос, что оно может значить для матери. О чем ей написал Стивен?

Два последующих дня он провел в тревоге за мать. Маргарет была сама не своя. Она ждала письма с такой страстной надеждой, что временами Толли охватывала паника. Вдруг Джин все же ошиблась? А если письмо не от Стивена или в нем нет ничего важного? И значит, все ожидания матери тщетны. А у него слишком свежи в памяти воспоминания о том, как она едва не лишилась рассудка, узнав о гибели мужа. Сейчас, правда, ее состояние улучшилось, особенно в последнее время. Но кто может гарантировать, что депрессия не вернется к ней снова и не последуют долгие месяцы борьбы за сознание близкого человека?

— Ну, если Джин что-то напутала, я убью ее! — громко воскликнул он.

И тут же вспомнил, какой испуганной была Джин, когда он набросился на нее, отчитывая за глупейший визит к Мелии. У нее так дрожали руки и маленькая жилка билась на белоснежной шее! Что ж, напугать Джин легко. Но вот ее чувство собственного достоинства, ее внутреннюю силу не сломишь ни при каких обстоятельствах. А какой милой она делается в минуты радости! Толли представил себе прелестное личико Джин, озаренное особым светом, льющимся изнутри, и трогательные ямочки на щеках, когда она улыбается, и глаза, сияющие от радости.

— Милое дитя! — снова проговорил он вслух. — Очень милое!

И тут же поймал себя на мысли, что образ Джин не отпускает его все последние дни. Наверное, это беспокойство за ее будущее, тут же нашел он разумное объяснение. Он виноват перед этой девчушкой, выдернул ее, не подумав, из привычной среды, из той жизни, которой она жила до встречи с ним, а теперь вряд ли можно будет снова вернуть ее туда.

— Знаешь, мама, я переживаю за судьбу Джин, — обронил он однажды в разговоре с Маргарет и заметил, что она посмотрела на него как-то странно.

— Конечно, дорогой! Ты обязан позаботиться о ее будущем! — невозмутимо ответила она.

— Что я могу для нее сделать, как ты думаешь?

— Это тебе решать, сынок! Только тебе! — сказала Маргарет и, волнуясь, добавила: — Сходи вниз, узнай, не пришла ли почта.

Письмо пришло в пять часов. Администратор передал его побледневшей Маргарет. Толли подскочил к ней, опасаясь, что она может лишиться чувств. Но мать твердо отвела его руку в сторону:

— Со мной все в порядке! Я хочу побыть одна!

Она повернулась и вдруг побежала по направлению к лестнице с легкостью юной девушки, спешащей на первое свидание с возлюбленным.

Толли отправился в гостиную, опустился на диван, на котором они с матерью сидели во время пятичасового чаепития, но пить чай ему расхотелось. И, когда подошел официант, он лишь сделал знак, что заказывать ничего не будет. Разве можно пить чай как ни в чем не бывало, когда там, наверху, в этот момент происходит нечто необычайное? Можно сказать, речь идет о жизни его матери!

Он почувствовал прилив раздражения против Джин. Вечно она лезет не в свое дело! Впрочем, нельзя отрицать, что с появлением в их жизни этой девушки мать изменилась к лучшему. В ней снова проснулся интерес к людям да и к самой жизни. Вопрос лишь в том, как все это скажется на ее здоровье в будущем.

Не в силах более томиться ожиданием, Толли пошел к Джеральду. Молоденькая сестра милосердия, прехорошенькая уроженка здешних мест, уже успела принести чай и сейчас с явным удовольствием обслуживала капитана. Когда Толли отворил дверь в комнату, они оба весело смеялись. Их жизнерадостный смех разозлил Толли, и он передумал заходить к другу. Джеральд приветливо махнул ему рукой, приглашая войти, но Толли сказал, что ищет мать, и захлопнул дверь.

Некоторое время он бесцельно слонялся по коридору. Когда же мать наконец пригласит его к себе и расскажет, что было в письме? Сколько ему еще пребывать в неизвестности? Ему стоит только взглянуть на ее лицо, и он сразу догадается, хорошие или дурные новости принесло письмо. Так он мерил шагами коридор с четверть часа, а потом не выдержал и постучал в номер матери. Ответа не последовало, и Толли не на шутку испугался. А вдруг она уже лежит на полу без чувств? Он постучал вторично и, не дожидаясь ответа, вошел в комнату.

Он хорошо помнил, как все было страшно в прошлый раз, когда мать пыталась покончить жизнь самоубийством, и как слугам было приказано заколотить все окна в доме на случай, если Маргарет попытается повторить попытку. Сейчас у него уже есть опыт и он готов действовать, готов столкнуться с любым самым неожиданным поворотом событий.

Маргарет сидела в кресле, устремив взгляд широко раскрытых глаз куда-то вдаль. Никаких слез! На ее губах блуждала улыбка, которая делала ее гораздо моложе. Такой счастливой свою мать Толли давно не видел.

Маргарет очнулась от своих мыслей с видом человека, только что спустившегося на землю из каких-то заоблачных далей.

— Это ты, Толли? — проговорила она растерянно. Она явно не ждала его появления.

Толли увидел, что мать обеими руками прижимает к груди письмо.

— Все в порядке, мама?

Она молча кивнула.

— Письмо от Стивена?

— Да! Это письмо он написал мне! Ах, Толли! Какое чудо! Боже, как я счастлива! Слава Богу, что я получила его! И слава Богу за то, что Он нашел его для меня!

Она стала бережно перебирать страницы, вглядываясь в каждую строчку. И в этом взгляде было столько нежности и любви, что Толли почувствовал, как его глаза вдруг затуманились. Мать снова стала прежней, такой, какой он запомнил ее по тому счастливому времени, когда она была со Стивеном. Куда ушла отрешенность, постоянная погруженность в себя, отстраненность от всех и вся? Перед ним сидела прекрасная и счастливая женщина, полная жизни, любящая и любимая.

Толли подошел ближе. Он хотел пристроиться на подлокотнике кресла, рядом с матерью, но неожиданно опустился перед ней на колени, обнял ее за плечи и прижался щекой к ее лицу.

— Расскажи мне все, мамочка! — прошептал он.

— Я еще и сама не разобралась во всем до конца, — тоже шепотом ответила Маргарет. — Но это письмо, Толли! Ах, оно так многое объяснило мне. В сущности, теперь я понимаю все. Отныне все мои страхи и сомнения, мучившие меня все годы после смерти Стивена, — все это осталось в прошлом. Видишь ли, мой дорогой… — Голос Маргарет постепенно окреп. — Я никогда не задумывалась над тем, есть ли жизнь после смерти и что случается с близкими нам людьми потом, когда они уходят от нас. Со Стивеном мы никогда не говорили об этом. В этом письме он объяснил мне, почему так случилось. С присущей ему деликатностью он полагал, что неловко заводить разговоры о смерти в доме, где уже была смерть. Трагическая смерть твоего отца сделала невозможными всякие разговоры о загробной жизни и о том, что будет с нами, когда мы умрем. Стивену было известно, как нежно твой отец любил меня. Словом, мы никогда не говорили с ним о смерти. Но, как оказалось, Стивен всегда считал и даже свято верил в то, что любовь сильнее смерти. Там, где есть любовь, по его убеждению, там нет смерти, а значит, любящих невозможно разъединить. Он пишет мне, что его командировка на Восток была делом предрешенным и он всегда знал об этом. Вот, послушай!

Молюсь всем сердцем, моя родная, чтобы это письмо никогда не попало тебе в руки и чтобы я вернулся домой целым и невредимым и смог самолично порвать его на клочки. Но если со мной что-то случится, хочу, чтобы ты знала: я всегда буду рядом с тобой, буду ждать того момента, когда мы снова воссоединимся. Это случится совсем скоро, поверь мне! Время в масштабах Вселенной не имеет значения и теряет свой земной смысл. Его придумали люди. А потому, если тебе придется ждать меня по земным меркам годы и годы, знай, я все равно рядом с тобой. И так будет всегда.

Маргарет смотрела на сына лучистыми глазами.

— А я так боялась, что потеряла его навсегда!

— Разве ты могла? — ответил ей Толли.

— Ах, какая же я была глупая! Как неправильно себя вела! Все время плакала! А ведь я сама могла почувствовать его близость, могла бы понять, что он где-то рядом, если бы вела себя иначе.

— Мама, но почему он вдруг решил открыться совершенно посторонней девушке?

— Я и сама не раз задавалась подобным вопросом. И ответ мне дала Джин.

— Джин?

— Да. Она рассказала мне, как ее поразила фотография Стивена, когда она впервые увидела ее в нашем доме на Беркли-сквер. По ее словам, Стивен на ней как живой. Более того, у него было такое выражение лица, будто он порывается что-то сказать ей. Она рассказала мне, что в детстве у нее несколько раз случались моменты такого внутреннего озарения и что ее деревенская няня называла это провидением. Но, по мере того как девочка росла, и к тому же росла в несчастливой семье, эта способность постепенно утрачивалась. Дар ясновидения исчез.

Джин считает, что несчастья ослабляют внутреннее зрение и оно тускнеет и затягивается пеленой, словно туманом.

— Она так и сказала?

— Да, так и сказала. Конечно, она имела в виду себя, но я отнесла ее слова и на свой счет. Мое собственное горе сплошной пеленой закрыло от меня все на свете и притупило все мои чувства. Как я могла ощутить близость Стивена, как могла почувствовать его присутствие в том мраке, в котором жила все последние годы? Ах, Толли! Ты даже не представляешь, что значит для меня это письмо! Оно сняло такой груз с моей души, унесло прочь все, что делало мое существование невыносимым. В нем столько любви и утешения, в этом письме. Так мог написать только Стивен. Я почувствовала себя другим человеком, будто заново родилась на свет. Я жива, и Стивен жив. И скоро, очень скоро мы снова будем вместе!

Толли прижал к себе мать. У него не было слов, чтобы выразить собственные чувства, но он был уверен, что мать поняла его и без слов. Она потерлась щекой о его щеку, и он физически ощутил свет и тепло, исходящие от нее. На какое-то время они молча застыли в этой позе. Еще никогда в своей жизни мать и сын не были так близки, как в эту минуту.

Но вот Толли разжал объятия и поднялся с ковра. Он медленно прошелся по комнате, задержавшись возле фотографии Стивена, стоявшей на прикроватной тумбочке.

— Какой же я была глупой в самом деле! — почти весело воскликнула Маргарет. Она повернулась к сыну: — Толли! Как ты думаешь, что можно сделать для этой чудесной девочки? Я столь многим ей обязана! Точнее, мы обязаны, не так ли?

— Да, мама! Мне так повезло, что она в тот день задержалась в нашем офисе.

— Пожалуй, тебе действительно повезло! — согласилась с ним мать.

От матери Толли сразу же направился к Джеральду. Тот был просто потрясен услышанным. Именно такую реакцию и предполагал увидеть Толли.

— Поразительно! — только и повторял Джеральд. — Невозможно поверить! Чудо! Правда, старина?

— Поначалу я даже испугался! — признался Толли. — Решил, что это выдумка, пустая фантазия. Мы едва дождались этого письма. Я все время пальцы держал скрещенными на удачу.

— Очень рад за миссис Мелтон! Припоминаю, что Джин мне что-то такое говорила, когда мы были в вашем доме на Беркли-сквер. Точно!

Она говорила о фотографии Стивена Мелтона.

— А что именно она говорила?

— За точность не ручаюсь, но, насколько я помню, она проявила интерес к мистеру Мелтону и стала расспрашивать меня о нем. Я рассказал ей все, что знал: историю их любви с твоей матерью, о том, как она несчастна после того, как потеряла мужа. Помнится, Джин тогда еще обронила, что, наверное, миссис Мелтон не верит в Бога. Я очень удивился. Я и подумать не мог, что современная девушка может быть глубоко верующим человеком. Знаешь, мне кажется, что Джин неплохо разбирается в людях и ее суждениям можно доверять. Вот и Бетти точно такая же! В них обеих есть та божественная простота, которая позволяет им заглянуть в самую душу человека. А мы все скользим по поверхности.

Толли помолчал, а потом вдруг неожиданно спросил:

— Джеральд, тебе ведь не нравится Мелия, правда?

— Правда! — после минутного колебания честно признался Джеральд.

— А почему?

Вопрос был задан прямо, и Джеральд даже смутился.

— Видишь ли, старина, — начал он неуверенно. — Я — твой друг и люблю тебя. К тому же я сейчас не в том положении, чтобы спорить с тобой. Боюсь, если ты меня ударишь, то я не смогу нанести ответный хук!

— Перестань паясничать! — рассмеялся Толли. — Бить я тебя точно не собираюсь! А потому отвечай по существу.

— А по существу, — после короткой паузы продолжил Джеральд, — все очень просто. Мелия — полная противоположность Джин. В одной — божественная простота, в другой — все искусственно и многосложно. Только не обижайся на меня! — поспешил он сгладить резкость оценки. — Ты же сам хотел услышать правду.

— А я и не обижаюсь! — ответил Толли серьезно.

В комнату вошла сиделка:

— Капитан Фэрфакс! К вам мисс Мелчестер!

Друзья переглянулись и расхохотались.

— Легка на помине! — воскликнул Толли. — Недаром говорят, помяни черта, а он тут как тут!

Джеральд с деланым изумлением округлил глаза:

— Толли! Пришла Мелия, а не черт!

Сиделка поправила подушку, взяла поднос и спросила:

— Так я приглашу ее?

— Конечно-конечно! — ответил Джеральд.

Мелия успела переодеться после лыжной прогулки. На ней было платье из темно-рубиновой шерсти и короткий жакет, отороченный соболем. Она была необыкновенно хороша. Войдя в комнату, Мелия одарила присутствующих своей фирменной улыбкой. Первая улыбка предназначалась Джеральду, вторую получил в подарок Толли. По мнению Мелии, такая улыбка такой девушки могла сделать любого мужчину самым счастливым человеком на свете.

— Джеральд, дорогой! Ну как ты? Я так волновалась за тебя! Какая жалость, что все так вышло! Мы — там, на солнце, а ты — здесь, запертый в четырех стенах.

— Солнца и здесь вполне хватает, — возразил ей Джеральд. — Утром мою кровать пододвигают к окну. Сегодня, например, я видел, как ты каталась на коньках. Так элегантно скользила по льду.

— Да? — удивленно округлила глаза Мелия. — Надо не забыть помахать тебе рукой, когда завтра снова выйду на лед.

— Это будет мило с твоей стороны!

Мелия бросила короткий взгляд на Толли, стоявшего в отдалении.

— Толли, ты не свозишь меня сегодня вечером на танцы в Сент-Мориц? Я пообещала друзьям, что присоединюсь к их компании в ресторане «Чеса-Виглия».

На какую-то долю секунды Мелии даже показалось, что Толли колеблется, но, наверное, ей и вправду это только показалось, потому что ответ был такой, какого она и ожидала:

— С удовольствием!

Толли не удивился, когда поздно вечером они с Мелией добрались до ресторана и, не обнаружив никакой компании приятелей, оказались за столиком одни. Старинная швейцарская таверна «Чеса-Виглия» во многом сохранила колорит минувших эпох, хотя и превратилась в модный ресторан. На втором этаже оборудовали огромный танцзал, расставив по периметру крохотные столики, застланные веселенькими скатертями. Сидя здесь, посетители могли не только наблюдать за танцующими парами, но и сами предаваться веселью.

Внизу размещался еще один зал: длинная, узкая комната с низкими потолками. Там танцплощадка была поменьше, поскольку вдоль боковых стенок тянулись отдельные кабинки, отгороженные друг от друга дубовыми панелями. В углу стоял рояль, за которым пианист самозабвенно наигрывал страстные мелодии, пробуждающие любовное томление. Здесь царил полумрак, откровенно провоцирующий интим. Мелия и Толли устроились в самом дальнем углу за небольшим столиком, покрытым клетчатой скатертью.

Разговор у них не клеился, хотя Толли видел, каким призывным блеском вспыхнули глаза Мелии. И голос ее, волнующий, низкий, без ставших привычными для него капризных ноток, был медоточив и нежен. Да и говорила она сегодня о вещах приятных, без своих обычных подколов и язвительных шуток. Они пошли танцевать, и Толли тут же почувствовал, как податливо ее тело в его объятиях. Мелия таяла в его руках. Пианист стал наигрывать полузабытые мелодии, вызвавшие у Толли целый ворох воспоминаний. Мелия попросила официанта принести ей бокал шампанского, а затем заказала пианисту две мелодии, под которые они когда-то танцевали в Лондоне.

— Ты помнишь? — нежно прошептала она Толли, еще теснее прижимаясь к его груди.

«Как же она старается», — мелькнуло у него в голове. В сущности, он должен быть счастлив такому повороту событий, но что-то внутри его противилось и не желало отзываться на ее уловки. Он привык охотиться сам, а не становиться дичью, которую преследует охотник. «Уж не хочет ли она сделать из меня послушную марионетку? — подумал он с внезапным раздражением. — Станет потом дергать за разные ниточки, управлять мною…»

Нет, не в его характере быть игрушкой в чьих-то руках. Сильный и мужественный человек, он привык иметь дело с серьезным противником, привык одерживать победы после изнурительной борьбы. Но, как ни парадоксально, победа приносила с собой и легкое разочарование. «Ну вот и все», — думал он в таких случаях, испытывая сожаление оттого, что все закончилось. С Мелией у него складывалось не так гладко, но, кажется, и это испытание неумолимо движется к своему победному завершению. Да, она еще не сдалась на милость победителя, но очень близка к этому. «А мы не станем торопить события, — рассудил он, не чувствуя ни радости в душе, ни волнения в крови. — Посмотрим, что и как». Весь вечер он чаще смотрел на бокал с вином, чем в глаза сидящей напротив него Мелии, и проигнорировал ее руку, которую она провоцирующе положила рядом с его рукой.

Когда они снова вышли на танцпол, Мелия вдруг подняла на него глаза и спросила:

— Ты счастлив, Толли?

— А ты? — отозвался он.

— Очень! — воскликнула она и добавила: — Иногда я веду себя глупо, это правда. Поддаюсь внезапным импульсам, а потом жалею. Тебе, дорогой, придется примириться с моей взбалмошностью и научиться понимать меня.

В словах Мелии слышался и призыв к прощению, и готовность возобновить отношения и продолжить их в прежнем русле. Толли это прекрасно понимал, но не желал подыгрывать Мелии и почти с вызовом спросил у нее:

— Я что-то не понимаю… Что ты хочешь этим сказать?

Мелия удивленно округлила глаза:

— А что ты хочешь, чтобы я сказала?

Толли пожал плечами:

— Я плохой игрок в угадайку.

— Ты все еще злишься на меня, да? — натянуто рассмеялась Мелия.

— Я? С чего ты взяла?

Он намеренно делал вид, что не замечает ее ухищрений.

— Мы так давно знакомы, — задумчиво проговорила Мелия. — Мне кажется, мы уже научились понимать друг друга и без слов, не все и не всегда надо облекать в слова. Но я тем не менее скажу так, чтобы тебе все стало совершенно ясно.

— Слушаю! — сказал Толли.

— Людям свойственно ошибаться, — проронила Мелия едва слышно.