Пламя любви Картленд Барбара
«Должно быть, я очень устала», — подумала она.
Но в глубине души знала: плачет она не от усталости, а просто… просто от Майкла. Она зажмурилась, чтобы не встречаться с ним взглядом.
— Я здесь, чтобы присмотреть за тобой и о тебе позаботиться, — мягко проговорил он. — Обещаешь, что всегда будешь об этом помнить?
— Обе… обещаю.
Мона с трудом выговорила это слово. Майкл снова ее поцеловал — сперва в дрожащие губы, затем в мокрые глаза.
А потом, вскинув на плечо винтовку, взял Мону под руку и повел к воротам, видневшимся в конце поля.
— Куда мы идем? — спросила Мона.
— Завтракать, — ответил Майкл. — Я умираю от голода, да и ты наверняка тоже.
Теперь голос его звучал бодро и радостно.
Медленно рука об руку они шли через поля, говоря о вчерашней вечеринке, о деревне и деревенских жителях, о разных житейских пустяках — словом, обо всем, что придет в голову. Часто разговор сменялся молчанием, но в молчании этом не было ни напряжения, ни неловкости, им было хорошо молчать вместе, слушая лишь шорох шагов по мерзлой земле да веселое чириканье птиц, приветствующих солнце.
— Есть хочешь? — спросил Майкл, когда они вошли в Коббл-Парк.
— Быка съем! — со смехом ответила Мона. В этот миг она забыла обо всех заботах, скорбях и страхах, поджидавших ее дома.
Вместе они вошли в столовую, и Майкл кликнул Бейтса.
— А твоя тетя не спустится к завтраку? — поинтересовалась Мона, когда Бейтс поставил перед ними тосты и кофе.
— Тетя Ада — безнадежная горожанка и по-деревенски жить не умеет, — объяснил Майкл. — Завтрак ей приносят наверх, вместе с утренней газетой. В результате сам я узнаю новости только за обедом — от нее.
— По-моему, отлично, что у тебя в доме наконец появилась женщина! — поддразнила его Мона.
— Тетушка очаровательна, — ответил Майкл, — но я бы предпочел жену.
И улыбнулся ей через стол, а Мона покраснела. Сама не зная почему, сейчас она чувствовала себя совсем девчонкой.
Вся светская утонченность и опытность слетели с нее в один миг; она снова была школьницей — только Майкл держался с ней куда галантнее, чем двенадцать лет назад. Удивительно, но сейчас ей было с ним спокойно и легко.
Кажется, что может быть проще, чем вот так сидеть и болтать обо всем, что придет на ум? Без запредельных восторгов, но и без страха, горя, отчаяния, разрывающих душу надвое…
У Майкла есть талант к счастью, поняла вдруг Мона, и рядом с ним несложно быть счастливой. Быть может, потому ей так нравилось его дразнить, что он как будто излучал спокойствие и довольство жизнью.
Рядом с Майклом спокойно, надежно, уютно, с ним можно не тревожиться о том, что принесет завтрашний день… и, однако, выйти за Майкла для нее совершенно немыслимо.
«Почему же я не скажу ему правду прямо сейчас? — думала она, в недоумении и гневе на себя. — Почему не скажу: нет, оставь надежду, я никогда не выйду за тебя замуж, я никогда тебя не полюблю? Потому что Лайонел для меня один-единственный и никто никогда его не заменит!»
Но тут же ей пришло на ум: а верно ли, что Майкл хочет заменить для нее Лайонела? Майкл хочет стать ее мужем — а Лайонел? Он ведь был только возлюбленным.
Никогда Мона даже не могла вообразить себя его женой. Не представляла с ним тихого безмятежного счастья, создания семьи, воспитания детей — только тайные свидания, только краткие, опасливые часы блаженства, украденного у судьбы.
С Майклом все будет совсем иначе. «Миссис Меррил из Коббл-Парка» — это определенное положение в обществе. У нее появятся обязанности; люди будут смотреть на нее как на образец и брать с нее пример.
И здесь, в этом огромном доме, полном традиций, обычаев и церемоний, прошедших сквозь столетия, разумеется, нужно будет дать жизнь следующему поколению Меррилов.
Дети! При мысли о детях сердце Моны сладко содрогнулось. В тот миг, когда к ее груди прижалась кудрявая головка Джерри Арчера, она поняла, что упустила в жизни нечто очень важное. Маленький мальчик, как Джерри, — ее сын… и сын Майкла!
Взглянув на него через стол, она подумала, что о таком отце для своих детей можно только мечтать, но тут же нетерпеливо одернула себя. О чем она только думает?!
Все это не для нее. Свой выбор она сделала много лет назад, когда, вместо того чтобы лечь спать, отправилась с Джуди Коэн в «Кафе де Пари».
В этот миг, раз и навсегда, она отказалась от всего, что может предложить ей Майкл, и ступила на скользкую дорожку, которая, точь-в-точь как в библейских пророчествах, с каждым шагом становится все более узкой и тернистой.
Голос Майкла прервал ее мысли.
— У тебя такой серьезный вид, — проговорил он. — Скажешь мне, о чем ты думаешь?
И снова Мона поразилась тому, как безошибочно он читает в ее душе. Он понял, что она чем-то глубоко встревожена, однако, с обычной своей деликатностью, не хочет давить на нее и ждет, когда она поделится своими тревогами сама.
«Что, если все ему рассказать?» — подумала Мона.
Один безумный миг на губах ее трепетала правда. Какое было бы облегчение — излить ему все свои страхи, переложить свои заботы на другого!
Она уже почти готова была признаться во всем, и будь что будет, но в этот миг дверь отворилась и в столовую влетела Стелла Ферлейс.
— Ох, майор Меррил! — вскричала она, задыхаясь. — У меня срочное сообщение от доктора Хаулетта!
— Что случилось? — спросил Майкл. По испуганному виду Стеллы он сразу понял: стряслось что-то серьезное.
— Вечером, когда все разъезжались с праздника, — ответила Стелла, — мистер и миссис Гантер столкнулись с грузовиком на бедфордской дороге. Викарий почти не пострадал, но для миссис Гантер, боюсь, надежды нет.
Глава шестнадцатая
Майкл бросил взгляд на Мону:
— Едем к ним. Может быть, мы сумеем чем-то помочь.
Мона кивнула и встала из-за стола.
— Они не в доме викария, — объяснила Стелла. — Они в «Башнях». Этот дом — ближайший к месту катастрофы, и водитель грузовика доставил их туда.
— Пойду выведу машину из гаража, — сказал Майкл.
Он вышел, а Мона, накидывая шубу, обратилась к Стелле:
— Откровенно говоря, особенной скорби по миссис Гантер я не испытываю, но очень рада, что викарий остался цел.
— А уж я-то как рада! — откликнулась Стелла. — Он такой добрый и внимательный, было бы ужасно, если бы с ним что-нибудь случилось!
Мона вышла на крыльцо. Мгновение спустя подъехал Майкл, и они помчались в коттедж «Башни», расположенный всего в полутора милях от Парка.
У подъезда стояла машина доктора; не успели они позвонить у дверей, как Хаулетт открыл им сам.
— Рад, что вы здесь, Меррил, — сказал Артур Хаулетт. — Я даже звонил вам в Парк, но мне сказали, что вы только что уехали.
— Мне сообщила Стелла, — ответил Майкл. — Ужасное происшествие.
— Да уж, скверно. Машину их я видел — вдребезги. Должно быть, миссис Гантер гнала на приличной скорости и со всего маху врезалась в грузовик!
— Так это она вела машину? — спросила Мона.
Доктор повернулся к ней:
— Да, она.
— Стелла Ферлейс сказала, надежды для нее практически нет. Это правда?
— Она умерла полчаса назад, — коротко ответил Артур Хаулетт и снова повернулся к Майклу: — Меррил, мне понадобится ваша помощь. Здесь многое нужно сделать.
Все вошли в дом, не говоря ни слова, — чувствуя, как всегда перед лицом смерти, что здесь уместно только молчание.
— Сюда, — проговорил доктор, открывая дверь в большой кабинет. Претенциозная комната, обставленная в стиле Людовика XIV, вполне отражала натуру своей хозяйки.
— А где миссис Скеффингтон-Браун? — вполголоса спросила Мона.
Артур ухмыльнулся.
— Дал ей сильное успокоительное, — ответил он, — и отправил в постель. — Усмешка в его глазах ясно сказала им, что с этой дамой ему пришлось повозиться. — Она совсем не тот человек, что нужен сейчас бедняге Стенли.
— Он ранен? — спросил Майкл.
— Физически нет, — ответил доктор, — но он в шоке. Для него это страшное потрясение. На самом деле я очень рад, что вы приехали, Мона. Мне кажется, здесь будет полезен именно такой человек, как вы.
— Как я? — перепросила она.
— Да, именно вы. Поговорите с ним. Помогите облегчить душу. Он сейчас на грани срыва и… могу ошибаться, но, по-моему, вы сможете успокоить его лучше меня.
— Хорошо, поговорю, — без особой уверенности в голосе ответила Мона. — Только не обещаю вам, что справлюсь.
— Он в студии. Найдете дорогу?
— Конечно.
— Тогда идите, посмотрите, что тут можно сделать.
Мона вышла, а доктор повернулся к Майклу:
— Если кто-то и сможет помочь бедняге Стенли, то это Мона.
— Почему вы так думаете? — с любопытством спросил Майкл.
— А вы разве не заметили за Моной удивительную способность оживлять людей — возвращать им бодрость и радость жизни? Право, не знаю, как ее назвать, не уверен, что в английском языке есть такое слово. Но Мона не просто энергична и бодра — энергичных людей немало на свете, — она еще и порождает некий отклик, я бы сказал, некую реакцию в каждом, с кем вступает в контакт. В нашей профессии часто приходится иметь дело с людьми, способными усмирять и успокаивать больных. Это свойство очень ценится в медсестрах. Но Мона обладает прямо противоположным качеством. Она — как бы это сказать? — она побуждает людей раскрываться, помогает им ощутить свои силы, подсказывает, что еще не все потеряно, что у них есть возможность жить полной жизнью. Неоценимый дар, и, надеюсь, сейчас он нам пригодится.
— Да, согласен с вами, — проговорил Майкл задумчиво, как бы взвешивая теорию доктора. — Я никогда так об этом не думал, но, кажется, вы правы.
— Это легко заметить, когда Мона присоединяется к какому-нибудь обществу, — продолжал доктор Хаулетт. — Замечали, как сразу ускоряется темп разговора? Люди начинают говорить живее, энергичнее, больше смеются, у них как будто прибавляется сил… Она — настоящее тонизирующее средство, и я рад был бы прописывать ее всем и каждому!
И он рассмеялся собственной шутке. Майкл молчал, но доктор Хаулетт видел, что ему приятно это слышать. На лице у него отразилось даже что-то вроде гордости.
«Бог ты мой, — подумал доктор, — а Дороти-то, похоже, не ошиблась! Неужто поженятся? Вот хорошо бы — давно пора Меррилу обзавестись наследниками!»
С необычным для себя тактом он не стал развивать эту тему вслух — вместо этого заговорил о приготовлениях к похоронам миссис Гантер, предложив Майклу:
— Думаю, нам с вами стоит обсудить все детали: викарий сейчас явно не в том состоянии, чтобы этим заниматься.
Тем временем Мона тихо отворила дверь студии. Стенли Гантер, бледный и потерянный, сидел у камина. Огонь пылал вовсю, и на плечи его было накинуто пальто, но он дрожал от холода, как-то неловко сгорбившись в кресле.
— Не вставайте! — поспешно сказала она, присаживаясь рядом на скамеечку. — Соболезную вам. Что тут еще сказать? Мне страшно жаль, что так случилось.
Стенли Гантер смотрел на нее так, словно не понимал ни слова. Лицо его было иссиня-бледным, словно у мертвеца; пальцы сплетены и сжаты с такой силой, что костяшки их побелели.
— Вам сказали… — проговорил он хрипло. — Вам сказали…
— Да, и не могу выразить, как я вам сочувствую.
Наступило тяжелое, неловкое молчание; Мона не знала, что еще сказать. Какие слова могут принести утешение, успокоение человеку, только что потерявшему жену? Она молча смотрела в огонь, не понимая, почему доктор решил именно на нее возложить столь трудную задачу.
— Она ненавидела слабость, — проговорил вдруг Стенли Гантер. — Ни за что не согласилась бы стать калекой. А именно так бы и вышло, если бы… если бы…
Голос его задрожал и прервался, но Мона и без слов поняла, что он хотел сказать.
— Да, так лучше, — мягко ответила она. — Из здоровой, полной сил женщины превратиться в беспомощную больную, долго, может быть, годы, даже всю жизнь, ходить на костылях или оставаться прикованной к постели — все это было бы для нее ужасно. Она не смогла бы так жить.
Стенли съежился в кресле, закрыв лицо руками.
— Никогда себе не прощу! Никогда!
— Почему же? Ведь вы ничего не могли сделать.
— Это я виноват, что она так гнала машину. Видите ли, мы с Мейвис поспорили…
— Я бы не стала вас за это винить.
— А я себя виню! — отрезал он. — Надо было согласиться с Мейвис, надо было сделать, как она хочет, но нет, я заупрямился, и она на меня рассердилась…
Мона встала и прошлась по комнате.
«Теперь понимаю, чем так обеспокоен Артур, — думала она. — Много лет Стенли жил под тиранией жены, наконец-то освободился, но теперь сам себя загоняет в еще более страшное рабство. Ему грозит прожить остаток жизни с чувством вины, считая себя убийцей».
Мона достала пачку сигарет.
— Давайте закурим, — предложила она, — это вас немного успокоит.
Стенли Гантер покачал головой.
— Прошу вас! — настаивала Мона. — За сигаретой нам будет легче поговорить.
Поколебавшись, викарий взял сигарету.
— Не следовало бы мне сидеть здесь и болтать с вами, — пробормотал он. — Столько дел… нужно еще организовать по… похо…
Губы его задрожали, и Мона испугалась, что он сейчас разрыдается. Однако священник овладел собой, нетвердой рукой он зажег сигарету.
— Не беспокойтесь ни о чем, — сказала Мона. — Артур и Майкл все возьмут на себя. Когда вам станет получше, мы отвезем вас домой.
— Боюсь, я… я слишом потрясен тем, что случилось.
— Разумеется, потрясены! Так, значит, вы с женой поспорили, сидя в машине…
Она сознательно вернулась к причине его самобичевания, понимая, что лучше ему сейчас облегчить душу, чем замкнуться в себе и остаться наедине с чувством вины.
Лицо викария оставалось напряженным; однако, когда он заговорил, Мона ощутила, что ему становится легче, как будто постепенно спадает с плеч тяжкий, многолетний груз.
— Это из-за моего брата, — медленно проговорил он. — Вчера мы узнали, что он попал в плен в Ливии.
— Какой ужас! Сочувствую.
— Мы с ним уже довольно давно не виделись… так получилось. Они с Мейвис, что называется, не сошлись характерами. Но я решил, что должен поехать навестить его жену, что это мой долг. Она живет в Плимуте. Живут они бедно, брат служил в армии, но получал очень мало и не мог как следует обеспечивать семью…
Говорил он тихо, прерывисто, так что Мона с трудом разбирала слова, а потом и вовсе замолчал.
— А миссис Гантер не хотела, чтобы вы к ней ехали? — догадалась Мона.
— Она никогда не любила ни Джона, ни его жену. Считала, что это введет нас в ненужные расходы. Наверное, была права, но в тот момент я думал иначе, и это… это ее убило.
Лицо его снова исказилось от боли.
Мона стряхнула пепел, а затем заговорила — мягко, но решительно:
— Не все ли равно, что ее убило? Может быть, просто настал ее час. Не знаю, верите ли вы в предопределение, но я верю. Не знаю, что заставило миссис Гантер ехать слишком быстро, но это произошло, и теперь уже поздно об этом сожалеть.
— Вы не понимаете! — воскликнул Стенли Гантер. — Это преследует меня! Я никогда не смогу об этом забыть! Никогда не сотру память о тех последних секундах, когда мы кричали друг на друга! Бедная Мейвис! Я обидел ее, она сказала мне… она…
Моне представилось, как Мейвис Гантер тянет из могилы костлявую руку, чтобы порабощенный ею муж оставался рабом и после ее смерти.
От этой картины она вздрогнула, как от кошмара. Что-то подобное происходит и в ее собственной жизни, ведь в Аббатстве ее ждет Чар, требуя за грехи прошлого принести в жертву будущее.
А затем, словно тихие звуки небесной музыки, словно прохладная рука, ложащаяся на разгоряченный лоб, в душе ее пробудилось воспоминание о сегодняшнем рассвете.
О том волшебном мгновении, когда весь мир вдруг сделался для нее прозрачным и исполненным гармонии; когда она поняла чудо Вселенной, пронизанной потоками жизни, безостановочно мчащейся по своему пути — вперед, вверх, вдаль…
Сейчас она этого не видит, но это чудо никуда не исчезло. Вот и сейчас жизнь, мощная и всепобеждающая, струится сквозь ее хрупкую телесную оболочку. И Стенли Гантер — он тоже в этом потоке жизни, только не чувствует этого и не замечает. Но как ему объяснить?
«Что же мне сказать?» — мысленно спросила она, и тут же ей явился ответ.
Сейчас Стенли не помнит о том, что он священник, значит, и ей нужно об этом забыть. Его духовное призвание пока отложим в сторону, перед ней просто слабый, измученный человек, и та же слабость, что прежде заставляла его подчиняться жене, сейчас ясно проявилась в хрупкости его веры.
Перед ней — просто человек, стонущий от страшной муки, зовущий на помощь, и лишь тогда она сможет достучаться до него, когда отложит все мысли о его высоком призвании, подойдет к нему как к утопающему и — как ни странно это прозвучит — бросит ему спасательный круг.
Чтобы вырвать его из когтей отчаяния, нужны решительные меры, подобно тому как пощечина отрезвляет во время истерики.
— Я-то думала, вы христианин! — резко сказала Мона.
Стенли Гантер уставился на нее в изумлении; но, прежде чем он успел раскрыть рот, она продолжила:
— Вы христианин и, значит, верите в будущую жизнь. Где бы ни была ваша жена сейчас, несомненно, теперь она лучше понимает смысл страданий и неудач, с которыми встречаемся мы здесь, в нашем мире. Если вы не знаете, поймет ли, простит ли она вас, могу заверить: поймет и простит. А для вас здесь найдутся занятия и получше, чем сидеть и предаваться унынию.
— «Занятия получше»?! — горько повторил Стенли Гантер. — Но ведь я — безнадежный грешник!
— Как и все мы, — ответила Мона.
Она говорила и говорила с искренностью, исходящей из самых глубин ее души, порой обращаясь не столько к человеку, сидящему перед ней и жаждущему утешения, сколько к самой себе, однако вскоре заметила почти с отстраненностью наблюдателя, что опасность нервного срыва отступает.
Стенли Гантер выпрямился в кресле; он внимательно слушал Мону, и мертвенная бледность его постепенно уходила. Наконец, когда она умолкла, он тихо проговорил:
— Вы меня совсем застыдили.
— Глупости! — ответила Мона. — Стыдиться вам стоит только одного.
— Чего же?
— Потерянных возможностей. Буду откровенна с вами, викарий. Я хорошо помню, как весело жилось в Литтл-Коббле много лет назад, когда вы все время что-то для нас придумывали. Чего только вы не устраивали! Танцевальные вечера, детские праздники, крикетные матчи, даже катания на коньках, когда озеро замерзало. За каждым из этих мероприятий стояла какая-то серьезная цель, но, боюсь, о ней мы не вспоминали. Эти развлечения вносили в нашу жизнь радость, укрепляли дружбу, благодаря им вся деревня становилась одной семьей!
— Весело было, правда? — неуверенно, словно во сне, откликнулся Стенли Гантер.
— Очень! — ответила Мона. — Так, может быть, начнем сначала? В последние годы, как я погляжу, Литтл-Коббл превратился в какой-то клубок змей: сплошные ссоры и раздоры, сплетни и обиды. Давайте попробуем снова всех сдружить!
Поначалу, как ей показалось, священник был шокирован тем, что в такой момент она говорит о развлечениях, но мгновение спустя протянул ей руку.
— Понимаю, о чем вы, — сказал он. — Могу только сказать вам спасибо. И пообещать: все, что вы говорили, я сохраню в своем сердце, еще не раз над этим подумаю и постараюсь исполнить.
Мона пожала ему руку; затем, вдруг ощутив легкую неловкость, встала и позвонила слугам.
— Попросим что-нибудь поесть, — сказала она. — Я уверена, вы толком не завтракали.
— Мне что-то приносили, но я ни к чему не притронулся.
— Значит, пора притронуться. Хозяйка дома, как я слышала, лежит в постели, так что позаботимся о себе сами!
Десять минут спустя, войдя в студию, Артур и Майкл обнаружили, что викарий с аппетитом поглощает завтрак и непринужденно разговаривает с Моной. Доктор послал ей быстрый одобрительный взгляд.
Викарий выглядел уже гораздо лучше. Ночная трагедия, разумеется, оставила на нем свои следы, но выражение душераздирающего отчаяния на его лице сменилось принятием своей судьбы и надеждой на будущее.
— Викарий, вы позволите майору отвезти вас домой? — спросил доктор. — Я не смогу — после завтрака мне нужно ехать к больному на другом конце графства.
— Если это вас не затруднит…
— Совсем не затруднит, — заверил его Майкл.
— Что ж, тогда я со всеми прощаюсь, — объявил Артур Хаулетт. — Викарий, заеду к вам после обеда. Вы, должно быть, будете дома?
— Да, конечно.
— Вот и хорошо. Тогда скоро увидимся. До свиданья, Мона.
Проходя мимо, он сжал ее плечо; Мона поняла, что он благодарит ее за помощь.
Майкл отвез викария домой. Подъезжая к дому, священник вдруг съежился, словно знакомый вид, прочно связанный с женой, напомнил ему о ней. Мона, сидевшая с ним рядом на заднем сиденье, сжала его руку.
— Понимаю, что вы сейчас чувствуете, — тихо проговорила она. — Но помните, это как ночной кошмар: рано или поздно он прекратится.
В этот миг ей вспомнилась собственная потеря — тот миг, когда она вдруг, без всяких причин или предзнаменований, поняла, что Лайонел мертв.
Она шла тогда по улице, заглядывая в витрины магазинов, и ровно ничего не предчувствовала. Хоть где-то на задворках сознания ее и не оставляло беспокойство за Лайонела, ни на секунду она не предполагала, что операция может завершиться трагедией.
Вот уже два или три месяца Лайонела время от времени мучили боли, и в последнее свидание он сказал Моне, что врачи советуют ему удалить аппендикс.
Ничего серьезного в этом не видели ни он, ни она. Моне аппендикс вырезали в шестнадцать лет, и запомнилось ей только то, что потом пришлось долго лежать в постели.
«Неприятное дело, конечно, — говорил Лайонел, — но необходимое. Врачи говорят, чем скорее, тем лучше. А у меня сейчас как раз нет запарки, так что можно на пару недель отвлечься от работы и заняться своим здоровьем».
Мона досадовала на то, что теперь долго его не увидит, но он обещал позвонить ей, как только сможет встать с постели.
В Вашингтоне, как и во всех прочих городах, им приходилось бдительно следить за тем, чтобы никто не увидел их вместе, никто не связал их имен. Одна радость — здесь вместо второсортного отеля ей удалось найти квартиру.
Лайонел приходил к ней всякий раз, когда получалось вырваться, и ночь перед операцией, до самого утра, они провели вместе.
А три дня спустя Мона вдруг поняла, что его больше нет. Она не могла объяснить, откуда у нее такая уверенность: никакие призраки к ней не являлись, не было ни видений, ни голосов свыше. Просто Лайонел умер, и это было так очевидно, так непреложно, что, забыв обо всех правилах конспирации, она бросилась в ближайшую аптеку, чтобы позвонить оттуда в больницу.
Она помнила — это навек запечатлелось в ее памяти, — как бросала монетки в автомат, как ждала, пока телефонистка соединит ее с больницей, и думала: если бы Лайонел был жив, он бы страшно на нее разозлился.
Медсестра подошла к телефону не сразу. Мона ждала, и сердце ее билось так, словно хотело выскочить из груди.
Может быть, она сошла с ума… может быть, это просто глупый страх, какому подвержены порой влюбленные женщины, — в девяти случаях из десяти такие страхи не оправдываются…
Медсестра взяла трубку. Вышколенный голос, секунду поколебавшись, произнес первые слова: «Мне очень жаль, но должна вам сообщить…» — и Мона поняла: она не ошиблась.
Это правда.
Дальше все было словно в каком-то тумане.
Она помнила, как за стойкой в той же аптеке пила что-то крепкое, и, кажется, не одну рюмку. Потом шла домой, долго блуждала по незнакомым улицам, никак не могла вспомнить свой адрес.
Наконец добралась до дома. И лишь много часов спустя поняла, что лежит ничком на полу в спальне. За окном было уже темно, только мерцал электрический свет освещенных окон и фонарей. Мона медленно села и потянулась за носовым платком.
Лицо ее было мокро от слез, но она не помнила, плакала или нет. Почему-то вся дрожала. Почему?
«Лайонел умер». Эти два слова снова и снова звучали у нее в сознании, но ничего для нее не значили. Смысл их ускользал. На нее нашло какое-то отупение — благодатная защита от невыносимой боли, нестерпимой муки.
Лайонел умер, и жизнь ее окончилась вместе с ним.
Для викария все иначе, думала Мона. Он потерял не любимого человека — скорее, ненавистного. Но даже смерть врага нас пугает, как пугает всякое соприкосновение с Великой Неизвестностью, заставляющей ощутить, как мало мы понимаем значение и этого мира, и будущего.
«Что происходит с нами после смерти?» — спрашивала себя Мона, входя в дом викария. Представить Мейвис Гантер в традиционном раю ей решительно не удавалось.
Изнутри дом викария выглядел уныло, безрадостно и теперь, оставшись без властной хозяйки, как-то безжизненно.
— С вами все нормально? — спросил Майкл, когда викарий поблагодарил его.
— Абсолютно, — ответил Стенли Гантер. — Пойду приму ванну, побреюсь, а потом, наверное, посплю. Чуть позже мне многое предстоит сделать, но сейчас я так устал, что едва соображаю.
— Вот и отлично, — сказал Майкл. — Заеду к вам вечером, а пока, викарий, обязательно постарайтесь поспать. До свидания.
— До свидания, Меррил, и спасибо вам, леди Карсдейл.
Стенли Гантер взял руку Моны и, поколебавшись, поднес ее к губам. Было что-то жалкое в этом жесте благодарности, но Мона его поняла.
Со слезами на глазах она вместе с Майклом вернулась к машине.
— Время уже почти обеденное, — заметил он. — Может быть, пообедаешь со мной в Парке? А потом я отвезу тебя домой.
— С удовольствием, — ответила Мона, — но домой я и пешком доберусь.
Это приглашение ее обрадовало. Если снова явится Джарвис Леккер, думала она, лучше избежать с ним встречи. Да и Чар пусть побесится, гадая, куда она скрылась. Мона знала, что мать не будет волноваться без нужды — ее дочь часто оставалась обедать у друзей, мать об этом знала и никогда не беспокоилась.
— Сегодня ты очень нам помогла, — сказал Майкл, когда они сели в машину.
— Бедный Стенли! — ответила Мона. — Мне кажется, он так долго прожил в тюрьме, что теперь боится свободы. Знаешь, Майкл, ужасно так говорить, но я рада — по-настоящему рада, что Мейвис Гантер умерла!
— Я тоже, — согласился Майкл, но предупредил: — Только в деревне никому об этом не говори!
— Нет, разумеется, нет. Хотя почему бы и не сказать? Не сомневаюсь, все в деревне думают то же самое. Иногда мне кажется, мы в жизни только и делаем, что притворяемся. А зачем?
Майкл ненадолго задумался.
— Может быть, дело в том, что представления о жизни у всех разные. И не стоит без нужды задевать других, говоря или делая то, что их шокирует, даже если нам их стандарты кажутся глупыми или фальшивыми.
Мона улыбнулась ему:
— Майкл, как мне нравится, когда ты философствуешь!
Читать бесплатно другие книги:
