Пламя любви Картленд Барбара
— Милый мой, что случилось? — спросила она.
Малыш уткнулся ей в плечо, и тут она заметила красные пятнышки у него за ухом и на шее.
Она внесла Питера в дом и, приподняв его синий шерстяной свитер, взглянула на его грудь. Сомнений не было — у Питеркина ветрянка!
Сестры Уильямс не было, а директриса отсыпалась после ночного дежурства: все они по очереди сидели с детьми по ночам. Мона решила ее не беспокоить. Она отнесла Питеркина наверх, положила его к себе в кровать и позвонила врачу.
— Загляну к вам после обеда, — пообещал он. — Нет, изолировать его не нужно. Раз он все утро играл вместе с другими, то, можете не сомневаться, заразились все. Ничего страшного — это обычная детская болезнь, и чем раньше ею переболеть, тем лучше.
«Ему-то хорошо говорить, — подумала Мона, кладя трубку, — не ему придется за ними ухаживать!»
Сегодня ночью, решила она, Питеркин будет спать с ней. Если ему что-то понадобится, она будет рядом. Она перенесла его колыбельку наверх и поставила рядом со своей кроватью.
Он уже успокоился и повеселел. Она дала ему для развлечения пару книжек с картинками, разожгла огонь и пошла посмотреть, встала ли директриса.
Та была уже на ногах, и Мона обо всем ей рассказала.
— Я подумала, что стоит вызвать врача, — сказала она не совсем уверенно, не зная, не превысила ли свои полномочия.
— Это правильно, — услышала она в ответ, — только врач тут ничего не сможет сделать. Скажет: «Уложите ребенка в постель и держите в тепле» — и только.
— Теперь нам предстоит трехнедельный карантин, — заметила Мона. — Я болела ветрянкой в школе и помню, как скучно было выздоравливать — казалось, это никогда не кончится!
Директриса с ней согласилась.
— Пожалуй, хороший повод написать миссис Марчант и напомнить, что нам остро необходимы рабочие руки.
— Хорошая мысль!
— С Глэдис с каждым днем становится все труднее, — пожаловалась директриса. — Знаете, что она выкинула вчера вечером?
— Какую-нибудь очередную глупость?
— Детскую одежду, которую надо было высушить, развесила перед кухонным очагом — у самого огня! Я ей говорю: ты нам так пожар устроишь. А она: зато за ночь все высохнет. Вот скажите на милость, что мне с ней делать?
— Ничего с ней не сделаешь, — ответила Мона. — Но не выгоняйте ее: если даже заболеет только половина ребят, рабочие руки нам понадобятся.
Директриса вздохнула:
— Ох, где моя добрая старая больница — там-то порядок был! Только не подумайте, что я жалуюсь. Вы чудо, леди Карсдейл. Ума не приложу, что бы мы без вас делали.
— Ваша похвала для меня — все равно что медаль! — ответила Мона.
И, сбежав вниз по лестнице, повела детей в дом обедать.
…Около трех часов ночи Мона проснулась с непонятным, но сильным ощущением: что-то не так.
Первая ее мысль была о Питеркине, но он крепко спал у себя в колыбельке, удобно устроившись на подушке, подложив под щеку пухлый кулачок.
Мона прислушалась — ни звука. Но что-то же ее разбудило!
Тихо, чтобы не потревожить спящего малыша, она надела халат и тапочки и открыла дверь. По-прежнему ни звука.
Не веря, что инстинкт ее подвел, Мона тихо спустилась вниз. Заглянула в большую спальню на первом этаже. Дети крепко спали; спала и сестра Уильямс на своем ночном дежурстве. Поставив ноги на скамеечку и укрывшись одеялом, она громко свистела носом. Мона не стала ее беспокоить.
«У меня разыгралось воображение», — заключила она, повернулась к лестнице, чтобы подняться к себе… и в этот миг почуяла запах дыма.
Запах был очень слабым; но стоило Моне толкнуть тяжелую, обитую сукном дверь, отделяющую холл от кухни и подсобных помещений, как облако дыма вырвалось оттуда ей навстречу.
«Глэдис — ее работа!» — сразу подумала Мона. Попыталась пройти на кухню, но тут же, поперхнувшись, остановилась. Дым становился все гуще, где-то впереди потрескивало пламя. Попасть на кухню было невозможно.
«Да тут все в огне! Дети — надо вывести детей!»
Она повернула назад и, захлопнув за собой тяжелую дверь, стремглав бросилась вверх по лестнице. Забарабанила в дверь спальни директрисы.
— Вставайте, — крикнула она, — скорее, у нас пожар!
И поспешила обратно в спальню. Сестра Уильямс все спала, а проснувшись, не сразу поняла, что происходит. Мона грубо встряхнула ее.
— Скорее! Заворачивайте детей в одеяла и выносите на улицу!
— Что, все так серьезно? — протянула сестра Уильямс.
Тут в дверях появилась директриса и приказала:
— Всех детей — быстро в сад!
От сонных малышей помощи было мало. Мона вдвоем с сестрой Уильямс заворачивали их в одеяла, давали каждому в руки охапку его одежды, сложенной на утро возле кроватки или колыбельки.
— Держи! — приказывали они и несли ребятишек вниз одного за другим.
Из сада было хорошо видно, что кухня и все подсобные помещения уже в огне. Пламя пылало ярко, и очень скоро прибежали люди из деревни.
Появились дружинники с насосами, кто-то крикнул, что послали за пожарной машиной. Мона не думала ни о чем, кроме детей.
Только вынося в сад предпоследнего из малышей, она заметила, что пожар разгорается все сильнее, что холл полон дыма, что сама она уже не бежит, а, кашляя и задыхаясь, ощупью пробирается к дверям.
Она передала ребенка директрисе и снова повернула к дому. В этот миг раздался ужасающий треск — это рухнул потолок в столовой.
— Не ходите туда! — крикнул ей кто-то.
— Там остался еще ребенок! — ответила она.
Мона не забыла Питеркина, но оставила его на потом, боясь, что ночной холод будет вреден больному, и надеясь, вопреки всякой очевидности, что, может быть, тревога не так серьезна, как кажется.
Теперь она поняла, какую совершила глупость. Питер — на третьем этаже, а весь первый этаж уже в огне.
— Сейчас приедут пожарные! — крикнули ей из толпы.
Кто-то положил ей руку на плечо. Мона сбросила руку и, не оглядываясь, вошла в дом.
Здесь стоял такой густой дым, что на миг Мона испугалась, что задохнется. Массивную дверь и стену холла уже лизали языки пламени, но лестницу огонь пока не тронул.
Мона задержала дыхание, зажмурила слезящиеся глаза и, нащупав перила, двинулась вверх по лестнице.
Питеркин наверху по-прежнему спал. Она быстро сдернула со своей кровати одеяло, укутала его. Он заплакал со сна — Мона постаралась его успокоить.
— Все хорошо, милый. Мы с тобой сейчас пойдем вниз. Я закрою тебе лицо — не пугайся, так надо.
Плотно завернув испуганного ребенка в одеяло и прижав к груди, Мона пустилась в обратный путь.
Теперь дым, казалось, хватал ее за горло: невозможно было ни дышать, ни двигаться. Снова раздался страшный треск. Что рухнуло на этот раз? Но Мона заставила себя идти вперед.
Добравшись до первого этажа, она увидела, что нижние ступени лестницы лижут языки пламени — желтые, свирепые, угрожающие, словно на старинных картинах, изображающих ад.
Оставалось одно — бежать сквозь огонь. Входная дверь прямо перед ней, она открыта. Пламя вздымается все выше, отплясывая какой-то дьявольский танец…
— Господи, помоги!
Мона не знала, произнесла ли это вслух, но в тот же миг ощутила прилив сил и решимости.
«Я должна его спасти!» — мысленно проговорила она.
Крепче прижала малыша к себе, уткнулась лицом в его одеяло…
И бросилась вперед.
Огонь с ревом накинулся на нее. Она ощутила страшную боль в ногах… с ужасом почувствовала, как пылают волосы на голове, услышала собственный крик…
А затем — благословенная прохлада весенней ночи… кто-то берет Питеркина у нее из рук… ее толкают наземь, сбивают пламя… и вот — блаженное забвение.
Глава двадцатая
Мона открыла глаза и осмотрелась. Она лежала в маленькой комнате с белыми стенами. Мона пошевелилась — к кровати подошла медсестра, поднесла к ее губам стакан.
— Вам лучше? — спросила она.
Мона смутно помнила голоса, страшную боль, пожирающую тело, и бегство от этой боли в серую пустоту.
Какое-то время, быть может, она спала и видела сны. Но сейчас вспомнила, что произошло на самом деле.
— Питеркин! Как он? — хрипло выдавила она.
— Мальчик? — тихим, успокаивающим голосом переспросила медсестра. — С ним все хорошо. Вы спасли его.
— Он не… не обгорел?
Медсестра покачала головой:
— Нет, и с ним, и с другими детьми все в порядке. Пострадали только вы.
Мона прикрыла глаза. Постепенно она начала сознавать, что одна рука у нее забинтована, перевязана и голова, а ноги словно придавлены каким-то тяжелым грузом. Она снова открыла глаза.
— Я сильно пострадала?
— Не слишком, — ответила медсестра. — Ожоги на ногах заживут, даже шрамов не должно остаться. И волосы отрастут.
Мона с облегчением зажмурилась. Волосы, ноги… какая ерунда. Хорошо, что не пострадало лицо — страшно было бы жить изуродованной, но все остальное… какое это имеет значение?
Главное, что Питеркин жив и здоров.
Она услышала, как открывается дверь в палату, услышала голос медсестры, затем чьи-то шаги у кровати.
«Не буду открывать глаза, — решила Мона, — пусть думают, что я сплю».
Она страшно устала, не хочет никого ни видеть, ни слышать… Но неизвестный все стоял у кровати — и глаза ее сами собой открылись.
На нее смотрел Майкл.
Мона не удивилась, увидев его. Майкл здесь, рядом с ней, — так и должно быть. Вместо удивления ее охватила такая радость, как будто сама жизнь вернулась в ее измученное тело.
— Здравствуй… Майкл, — проговорила она уже более твердым голосом.
— Милая, тебе лучше? — вполголоса спросил он.
— Да, намного… лучше. Как ты меня нашел?
— Мы с твоей матерью уже несколько недель назад выяснили, где ты, — ответил он. — Мы волновались о тебе.
— Правда? Как… глупо…
— Совсем не глупо. Ведь мы тебя любим.
Блаженное тепло охватило душу Моны. Майкл здесь — теперь все будет хорошо.
Смутно, словно в тумане, припоминала она, что когда-то в прошлом была одинока и несчастна, чего-то боялась… Но теперь все позади. Искупление свершилось: перед ней расстилается новый, чудный мир — и в этот мир она войдет рука об руку с Майклом.
Никогда прежде она не испытывала такого счастья, даже не знала, что оно возможно; и Мона лежала молча, наслаждаясь этим счастьем и боясь заговорить, чтобы его не спугнуть.
— Здесь твоя мать, — сказал Майкл. — Позвать ее?
— Погоди, — попросила Мона. — Сначала хочу… тебя спросить… во-первых… я долго здесь пролежу?
— Около недели, а потом мы заберем тебя домой.
«Домой… какое прекрасное слово, когда его произносит Майкл», — подумала Мона.
— Дом… полностью сгорел? — спросила она вдруг.
— Восстановлению не подлежит.
— А… как же… дети?
— Дети без крова не останутся. Мы с твоей матерью даже поспорили о том, куда их забрать, в Коббл-Парк или в Аббатство. Но я победил. Когда ты снова выйдешь на работу, хочу, чтобы ты работала рядом со мной.
Мона улыбнулась; хотела даже рассмеяться, но на смех у нее не хватило сил.
— О Майкл! — проговорила она. — Ты всегда… получаешь… все, что хочешь?
Он покачал головой, однако в глазах его вдруг вспыхнула надежда; и снова, как когда-то, ей представилось, как он, стиснув зубы, ползет к брошенному пулемету.
Радость, гордость, любовь переполняли ее сердце, она чувствовала, что не в силах больше ни говорить, ни глядеть, — остается лишь закрыть глаза и плыть по волнам этого счастья.
Но, прежде чем раствориться в блаженстве, она подняла взгляд на Майкла.
— Еще один… вопрос, — прошептала она.
— Какой, милая?
Этот вопрос она задала еле слышно — так, что ему пришлось наклониться к ее губам.
— Ты… все еще… хочешь на мне жениться?
Лицо его озарилось неописуемой радостью, и, опустившись на колени возле кровати, он склонился к самому ее лицу.
— Милая моя, бесценная! Я же люблю тебя! Как ты могла рисковать жизнью, зная, что твоя жизнь принадлежит мне?
В голосе его звучало такое обожание, что Мона затрепетала от неописуемого восторга.
— Майкл! — простонала она. — Прости меня! Я вела себя глупо… но теперь я знаю, что люблю… люблю тебя… всем сердцем!
— Это все, что мне нужно знать, — нежно проговорил он. — Радость моя, мы с тобой никогда больше не расстанемся!
— Никогда? — еле слышно переспросила она.
И прикрыла глаза, чувствуя, что иначе не выдержит такого счастья.
— Никогда, — ответил он и прикоснулся губами к ее губам.
Поцелуй был легким, почти неощутимым, но от него во всем существе Моны словно вспыхнуло пламя. Неугасимое пламя жизни.
— Майкл! О Майкл! — прошептала она. — Так вот что такое любовь!
Читать бесплатно другие книги:
