От легенды до легенды (сборник) Шторм Вячеслав

Александр Путятин

В трех растяжках от рая

— …а тогда Тиль ему и отвечает: «Ваше величество, очень прошу, поцелуйте меня в те уста, которые не говорят по-фламандски!» — и поворачивается к Филиппу задом.

Наш с Михалычем дружный хохот прервал Федин рассказ о несостоявшейся казни Уленшпигеля. Вытирая рукавом гимнастерки слезящиеся от смеха глаза, я поинтересовался для порядка:

— А по-каковски они у него разговаривают? Или, может, поют?

— Помню, в Гражданскую в нашей роте был мастер по этой части, — вынес резолюцию Михалыч, — так он такими устами «Боже царя храни» выводил. Опосля горохового супа. Душевно так выпердывал. И ведь практически не фальшивил, зараза!

Теперь ржали в голос уже все трое. Смех по предрассветному лесу разносился на многие километры. Вот только вряд ли его кто-то слышал. Одни мы здесь такие остались. Неупокоенные…

— Ну что? Вроде развиднелось слегка? — с сомнением глянул на посветлевшее небо Михалыч. — Двинулись, что ли? А? Штрафники Господа Бога!

Мы с Федей привычно заняли свои позиции. Он метров на тридцать справа от тропинки, я — слева. Видимость не так чтобы хорошая, но все, что нужно, рассмотреть уже можно. И мы двинулись следом за неспешным Михалычем, внимательно обшаривая глазами утренний лес.

Сапоги сбивали росу с редких былинок. Рукава гимнастерки быстро намокли от веток кустарника. Но холода я не ощущал. И сырости тоже. Все это осталось в прошлом. В том самом, где у меня были и родители, и кот Васька, и горячая кровь. А мертвым этого не полагается. Им нужно прибыть в чистилище «на разбор грехов» и получить назначение вверх или вниз. Очень похоже на сортировку вышедших к своим окруженцев. Которые с оружием и организованно — на доукомплектование частей. Трусов и паникеров — в расход. Сомнительных — по настроению.

Михалыч под Курском погиб в 43-м. Так в их время сомнительных уже в штрафные батальоны[117] закатывали. Где можно было кровью искупить вину перед Родиной. Вот он нас штрафниками и зовет. А что, похоже.

Только у нас чаши весов не в заградотряде, а в чистилище уравновесились. И отправили нас назад на землю. С тех пор и бродим мы здесь: ни живые, ни мертвые. Ждем, пока весы из равновесия выйдут.

Я побывал в этом самом чистилище семь лет назад. Сразу после короткого жаркого боя в сентябре 41-го у деревни Скворицы, гда наш изрядно потрепанный батальон пытался остановить наступление двух полков рвущейся к Ленинграду 36-й моторизованной дивизии немцев.

Вам интересно, наверное, чем я успел к двадцати годам так насолить Господу, чтобы уравновесить гибель в бою за Родину. А это еще в Белоруссии было. Там я на полдня из стрелковой роты в артиллерию попал. Случайно. Собственно, от роты своей я к тому времени один остался. Отступали мы тогда сборным отрядом. Человек полтораста. Почти половина — раненые. И одно орудие с четырьмя снарядами. Их берегли до последнего. Ну, остановились на ночь в лесочке. А утром нас немцы минометным огнем разбудили. Артиллеристов первыми же разрывами уложило. Двоих насмерть. Один раненый. А я до этого три дня им с пушкой помогал таскаться, и они мне кой-чего про нее рассказали. Вот и пришлось за орудие встать. Артиллерист забинтованный мне подсказывает, а я навожу. И тут замечаю, как на колокольне деревенской черный силуэт мелькает. Докладываю артиллеристу. А он мне:

— Наводчик это эсэсовский. Огонь минометов корректирует, зараза. Лупи по нему. Или нам всем — кранты.

Ну, навел я орудие. Благо по горизонтали с моим опытом охоты не ошибешься. С вертикалью труднее, все-таки пушка — не дедова бердана, но по колокольне промазать сложно. Саданул бронебойным. Да маковку и сшиб. Вместе с гадом в черной форме. Очень меня наш полковник тогда хвалил. «Сразу, — говорит, — видно, что сибиряк и охотник потомственный». А по-моему, просто повезло тогда с наводкой. Ну, или наоборот. Как посмотреть?

Это уже только в чистилище выяснилось, что не корректировщик там был, а поп местный. К заутрене он полез трезвонить, потому что звонарь на колокольню идти испугался. Вот попу этому точно не повезло. Без покаяния к Господу отправился. Казалось бы, какие грехи у священника? И ведь надо же так, чтобы они со своей попадьей как раз в ту самую ночь кое-что новое для себя в любви пробовали… Ну, сами понимаете, война… Неизвестно, что завтра будет… Детишек в доме четверо… Куда ж еще и пятого? В общем, от того самого греха, да без покаяния, он прямиком в ад и отправился. Ну а мне лишняя строчка из-за него в обвинительном перечне добавилась…

Михалыч — батальонный парторг. С его должностью святым нужно быть, чтобы мимо ада промахнуться. А вот за что к нам «в штрафники» Федю определили — я так и не понял. Он о себе мало рассказывает. Знаем только, что под Вязьмой погиб. Через месяц после меня. Но к нам с Михалычем совсем недавно прибился. Первые дни все время молчал. Сейчас хоть байки иногда травит.

Вы спросите, какого черта мы по лесам мотаемся? А что нам еще делать? Ни жизни в нас не осталось, ни чувств, ни других каких ощущений. Одна смерть. Но зато ею-то мы еще поделиться можем. Вот и делимся. Как найдем мину или снаряд неразорвавшийся, так и пытаемся с ними смертью своей поделиться. Это и нам развлечение, и живым доброе дело. Все меньше народу от этой заразы погибнет да покалечится. Но запасы смерти у нас не безграничны. По мере того как они заканчиваются, мы все прозрачнее становимся и для посторонних предметов проницаемее. И начинается этот процесс с конечностей. Наверное, оттого, что их сильнее взрывами треплет. Вот Михалыч уже мелкие веточки сквозь руки свои спокойно пропускает. Значит, скоро ему вверх или вниз отправляться. А если к тому времени равновесие не нарушится, он просто в воздухе растворится. Так уже с некоторыми было.

— Отказ от четкого выбора линии поведения неконструктивен и в вашем случае равнозначен сознательному переходу в небытие, — объяснил мне на прощание этот феномен Владислав Казимирович Левандовский, по прозвищу Пузень, наш школьный учитель математики, занимавшийся в небесной канцелярии моей скромной персоной.

До Михалыча ту же байду, только на полуматерном пролетарском жаргоне, донес мастер Ижорского завода, обучавший деревенского паренька таинству борьбы со сверлами, плашками и напильниками. Федю, по его словам, инструктировал первый ротный командир.

Но что-то заболтался я, а Михалыч тем временем с тропы вправо сошел и в лес углубляться начал. А, вот оно что! Завал на тропинке. Сосна поперек нее упала. А из-под сосны вроде проволока стальная проглядывает. К чему бы это?

Я подошел поближе. И точно… Мина-растяжка. К пеньку граната привязана. От чеки поперек тропинки ржавый тросик тянется. Я хлопнул в ладоши два раза.

— Ну и глаза у тебя, Сережа! — Михалыч смотрел на мину, как будто впервые встретил. — Сам рвать будешь?

Да что я, изверг? Он же второй день не в себе. Все ждет, как судьба решится. Пусть взрывает. Авось этого дела ему для пропуска в рай хватит. А я пока поброжу, куда мне торопиться-то?

— Нет, — говорю, — давай ты, нечасто такая «дура» попадает, чтобы ее в последней стадии ухода можно было взорвать. А я подожду еще, мне не к спеху.

Михалыч ушел в лес, подобрал толстую жердину, подсунул под проволоку и нажал снизу плечом. Послышался легкий щелчок. Все дружно рухнули на землю. Ничего плохого случиться с нами не могло. Но уж очень неприятно это, когда сквозь тебя стальные осколки пролетают. Вроде и не больно совсем, а все одно на душе муторно.

Рвануло, как и положено, на счет «четыре». Я отжался от спрессованной на тропинке земли, уселся на чуть влажную от росы прошлогоднюю листву. Михалыч медленно поднимался ввысь. Успевшее взойти солнце просвечивало его тающую в воздухе фигуру.

— Ну вот, сбылась мечта моей Алевтины Петровны, — раздался сверху его слабеющий голос. — Прощайте, ребята. Авось еще там свидимся. Сережа, ты Федю не обижай, ладно…

Михалыч просочился сквозь ветки березы и исчез из виду. А я смотрел на шевелящиеся от утреннего ветерка листья и не мог прийти в себя. Вот же сказанул старик! Совсем сбрендил напоследок. Нашел себе дитятко беззащитное. Да от него впятером без оглобли хрен отмашешься! Чтобы я этого слона не трогал? Он же меня почти на две головы выше. И плечи не в каждый дверной проем втиснутся. Такого обидеть — СВТ-шки не хватит, «дегтярь» нужен с двумя запасными дисками. Где он, кстати?

Я пошарил взглядом по лесу. Федя продолжал лежать на животе там же, куда упал перед взрывом гранаты. Руки прижаты к лицу. Плечи вздрагивают. Плачет? Ну ни фига себе! Это уже не штрафбат, а настоящий дурдом получается. Я решил пройти немного вперед. Пусть проревется, раз приспичило. Потом догонит, если захочет.

Метров через триста я увидел, что влево уходит едва приметная старая тропка. Собственно, я и обратил-то на нее внимание потому лишь, что нужен был предлог для остановки. Мол, посоветоваться надо с напарником, перед тем как дальше голенищами шоркать. Но чем больше я на эту тропку смотрел, тем привлекательнее мне казалась мысль — двинуть по ней в глубь леса. Во-первых, основная тропа, похоже, давно разминирована. Та растяжка уцелела только потому, что под лежащей сосной не шарили. Тросик я даже сейчас с трудом заметил, а пока хвоя не осыпалась, он целиком от глаз людских был скрыт. А во-вторых, по боковой тропке явно несколько лет никто не ходил. Там могли и мины после войны не снять. В общем, пошарить в той стороне стоило.

Федя появился минут через двадцать. За это время я успел сбегать до первого завала и вернуться. Прогулка окончательно убедила меня в перспективности давно заросшей тропинки.

— …завал этот больше засеку напоминает. Нет, деревья не спилены, а повалены. Но не бурелом, точно! У лежащих деревьев корни подрублены. Кто-то вручную под бурю сработал. Неспроста это… Как думаешь?

— Да, ты прав, — согласился Федя, — надо к тропке твоей получше присмотреться. Очень уж все это подозрительно.

И мы тронулись в путь. Примерно через километр от первого завала нас встретил второй. Он был уже явно рукотворным, без всякого намека на стихию. Федя внимательно осмотрел сложенные крест-накрест деревья.

— Когда отпрыгну, ты тоже падай, — сказал он и решительно рванул на себя лежавшую сверху осину.

Немного спустя четыре взрыва слились в один.

— «Шпринг-мины», — пояснил поднимающийся с травы Федя. — Взрыватели комбинированные[118], поставлены на неизвлекаемость. Там что-то серьезное впереди. Печенкой чувствую.

Местность за вторым завалом начала повышаться. Сосны исчезли. Остался только молодой березнячок с небольшими островками такого же юного осинника. Трава в светлом молодом лесочке вымахала даже Феде по пояс, а мне и вовсе — по грудь. Это там, где не стоял сплошной стеной трехметровый ольшаник. Кое-где среди новой поросли виднелись почерневшие на срезах пеньки. Мы с напарником переглянулись. И двинулись по краю старого леса. К тому времени, как сделали полный круг, наши руки и ноги без больших усилий проходили сквозь мелкие веточки берез. И неудивительно. Ведь к тому времени мы взорвали еще три таких же завала.

После этого мы направились внутрь молодого березняка и примерно через четверть часа вышли к покрытому вековым лесом холму, расположенному в самом центре недавно пройденного круга. Брустверы густо поросли травой и кустарником, стенки окопов оплыли и местами обвалились, но без сомнений — холм по всему периметру был подготовлен к обороне. Еще больший сюрприз ждал нас внутри периметра. Мины. Целый склад немецких мин. Похоже, его не успели эвакуировать. Ящики с минами лежали четырьмя ровными квадратами. Федя деловито прошел почти к самому центру крестообразного коридора и стал аккуратно разгребать землю.

— Есть, — сказал он удовлетворенно, — в метре от центра, как в инструкции! В остальных трех проходах такие же должны быть…

— Какие? — спросил я.

— Такие же мощные заряды, чтобы от любого из них все четыре штабеля сдетонировали. Наверняка еще и на подходе десятка два противопехоток стоит. Но мы с тобой уже на почву почти не давим, вот и прошли спокойно. Я знаешь что подумал… — Он прервал разговор и поднял руку.

Издали донеслись детские крики. Мальчишки! Услыхали взрывы на завалах и решили посмотреть, что происходит.

— Вот же невезуха! — стукнул себя ладошкой по лбу Федя. — Рвем эту дрянь немедля, пока они еще далеко!

— Чем? Вблизи ни одной коряги подходящей. А наши с тобой руки и ноги детонатор не утопят, — ответил я.

— А голова на что?

…

— Ну? Неужели не понял? Ты берешь меня за ремень, переворачиваешь и бьешь головой об детонатор. Должно сработать! Только ты уж со всей силы лупи, не деликатничай!

До меня наконец-то дошло. А что? Может получиться.

— А почему я тебя?

— Инерционная масса у меня больше. Быстрее, давай!

Я ухватил Федю за пояс и перевернул. Да, весу в нем сейчас немного. Но уж всяко побольше, чем во мне. Что ж, посмотрим, так ли крепка его белобрысая черепушка, как мне кажется. Удар, щелчок, взрыв… И мы взлетели к самой макушке высохшей березы, стоящей в середине крестообразного прохода. Очевидно, ее в свое время оставили, чтобы крепить тенты, растягиваемые в дождь над штабелями. На пару секунд мы зависли в воздухе, затем медленно поплыли вверх.

Неужели? Он нас простил!

Я глянул вниз и непроизвольно ухватился руками за высохшие ветки. Недаром взрыв показался подозрительным. Покосившиеся штабели ящиков стояли под нами в быстро тающем облаке пыли. То ли отсырела мина за мирные годы, то ли ее саботажники из Сопротивления делали.

А голоса ребятишек меж тем слышались все отчетливее. Рядом со мной за ветки пытался ухватиться Федя.

— Господи, — шептал он, — ты хорошо подумал? Мне еще, наверное, рано отсюда уходить! Ну опусти меня на землю… на полчаса всего. А потом, куда скажешь: хоть в рай, хоть в ад! Слышь, скотина небесная! Я к тебе вежливо обращаюсь…

А что? Он хорошо придумал! Вот только что толку просить? О грехах своих напомнить нужно!

— Попадью вдовой оставил, детишки осиротели! — стал перечислять я те грехи, которые не упоминались в обвинительном заключении. — В пионерах состоял, пока за курение не выгнали. Мимо церкви проходя, почти что ни разу не крестился. Да меня, чтоб ты знал, в комсомол чуть-чуть не приняли перед самым призывом…

Ветки скользили в исчезающих ладонях. Спускаться вниз по ним не получалось. Чтобы просто удержаться на месте, приходилось все быстрее перебирать руками. Меня неудержимо тащило ввысь. Рядом пыхтел и корчился Федя. Ему тоже приходилось несладко.

— Да что же это делается? — завопил вдруг он, как паровозная сирена. — Добром же просят, тормозни! У тебя там наверху что, память отшибло! Забыл, что я почти пять лет служил власти сатанинской? В войне неправедной участвовал? Добровольно! Без принуждения! Ты это все забыл?

«Да что он несет, кретин несчастный! — промелькнуло у меня в голове. — Войну бы уж лучше не трогал! Она у нас самая что ни на есть справедливая, это мне и в чистилище сказали! Его ж сейчас ураганом вверх потащит!»

— Твою мать! — сменил пластинку мой сосед по сухостойной макушке. — Сколько можно in den Wolken schweben?[119] У мальчишек там жизнь an einem Harchen hangen![120] Scheisse![121] Arsch![122] Что же теперь делать, Donnerwetter?[123]

А вот это я уже понял! Доннерветтер? Я-то думал, он по латыни с Господом решил пообщаться, на родном его языке, так сказать!

— Ах ты, немчура поганая! — заорал я на этого гада. — Форму нашу одел[124], человеком прикидывается… Да я тебя сейчас…

Рванулся, а руки-то заняты! И выпустить из них ветки никак невозможно. Тут же улетишь и… ага, привет, ребятишки! Вечная вам память! Но я извернулся и ногой по голени ему попытался засандалить. Да уж больно злой был, видно… Промахнулся я. Впервые в жизни промазал. В ствол березы угодил со всей своей сибирской дури.

Хрустнуло там что-то под моей ногой, и стала макушка в сторону клониться.

— Молодец, Серега! — кричит этот, как его там на самом деле зовут…

И хрясь в то же место обеими ногами. Макушка совсем отломилась и полетела. Как парашютик, толстым концом вниз.

— Выравнивай! — орет этот придурок. — В детонатор концом целься! Ты же снайпер у нас! Ну!

— Так не дергай резко! — отвечаю. — Придерживай слегка! Не боись! Второй раз — не промажу!

И я попал! Теперь рвануло так, что мы оба взмыли вверх праздничными ракетами. Похоже, все четыре штабеля сдетонировали одновременно. Пылища поднялась… Мальчишки с перепугу на землю попадали. Я так и обмер, не ранило ли кого. Но нет, быстро вскочили и припустили прочь от места взрыва. А еще я успел заметить, что справа километрах в десяти грузовик на дороге тормознул. Из него высыпало человек пятнадцать в серых шинелях, и все они двинулись в нашу сторону. Значит, уцелевшие мины тоже скоро обезвредят. Вот и чудненько!

Затем я вписался в облако и некоторое время летел в окружении прохладного шевелящегося пара. Потом снова чистое небо. И здесь я опять увидел его.

— Как там тебя? Фридрих? Фредерик?

— Федор я. Федор фон Левински. Первый батальон 800-го полка «Бранденбург». Погиб вместе с девятой ротой третьего батальона того же полка в октябре 41-го на Истринском водохранилище.

— А что не со своими? Почему к нам прибился?

— Это долгая история. Меня свои застрелили. Так что, вроде как получается, я на этой стороне погибший.

Тут я заметил, что нас перестало поднимать вверх и начало тащить в разных направлениях.

— Очевидно, по конфессиям рай разделен, — предположил Федя, — и по нациям тоже. Чтобы там мы ту же чехарду не затеяли… Ну давай, Сергей! Не поминай лихом! Михалычу привет от меня, если встретишь!

Хотел я вначале ему матерком ответить. А потом вспомнил, как он за сухие ветки цеплялся, чтобы мальчишек наших от смерти уберечь. И не смог. Вместо этого я набрал в легкие побольше воздуха и завопил в сторону удаляющегося силуэта:

— И тебе успеха в немецком раю-ю-ю! Федя-я-я!

Юрий Наумов

Сыграем?

Дьявол пришел, когда я пытался сотворить некоторое подобие ужина из бутербродов с сыром и холодного чая.

Его появление не сопровождали стоны измученных грешников или рев адского пламени, вокруг не клубились едкие серные испарения, голову хозяина преисподней не венчали рога, а по полу не цокали копыта.

Вовсе нет.

Реальность, как всегда, оказалась бледнее тех картин, что я рисовал в своем воображении. Я даже немного огорчился. Падший явился в образе молодого человека лет двадцати пяти. Стройный, высокий, с совершенной фигурой Давида. Коротко подстриженные иссиня-черные волосы аккуратно уложены налево, на бледном аристократическом лице застыла легкая, насмешливая полуулыбка. Одежда Люцифера была идеально подобрана: элегантный серый костюм в тонкую серебристую полоску, ослепительно-белоснежная рубашка, словно сошедшая с экрана телевизора из рекламы волшебного стирального порошка, начищенные ботинки, блестевшие даже в слабом вечернем свете. Финальным штрихом служил чуть терпкий аромат дорогого парфюма.

И куда только подевалось то чудовище, которым пугают нас служители церкви. Стоящий около стола мужчина меньше всего подходил на роль повелителя мирового зла — причину всех бед человечества. Хозяин преисподней выглядел скорее как преуспевающий бизнесмен или высокооплачиваемый адвокат.

Впрочем, меня его личина не обманула. Я знал, что передо мной стоит Дьявол, потому что давно ждал его.

Сатана со скучающим видом осматривал кухню. Его взгляд скользил от старого дребезжащего холодильника к шкафу с посудой, от газовой плиты к увядшим фиалкам на окне. Я несколько смутился — Люцифер явно не торопился забрать меня в преисподнюю. Он словно ждал моей реакции на свое эффектное появление, что довольно странно, учитывая цель его прихода.

Интересно, что мне полагалось сделать? Пасть ниц? Забиться в угол от страха? Застыть в изумлении? Если так, то Дьяволу следовало принять совсем другой образ. К тому же я устал ждать и бояться, роль загнанной жертвы меня не устраивала.

— Добрый вечер, — бодро произнес я, нарушив затянувшееся молчание. — Не желаете присоединиться? — Я указал на бутерброды. — Ужин как раз готов.

Падший отвлекся от созерцания кухни. Взгляд его серых глаз впился в меня ледяными иглами. Я ощутил, как он проникает в мое сознание, терзает саму мою сущность, подчиняет своей воле, ворошится в мыслях, чувствах, памяти, просматривает всю мою жизнь, словно старый фотоальбом, и отбрасывает ненужные для него, но бесконечно ценные для меня моменты. Я попытался хоть как-то защититься от его пронизывающего взгляда, но потерпел неудачу — Дьявол полностью завладел мной. Тело перестало мне подчиняться, я не мог пошевелиться.

Неожиданно все закончилось. Терзавшее меня незримое давление исчезло. Несколько секунд я ошеломленно стоял, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Чувствовал я себя отвратительно, будто меня только что разобрали на мелкие составляющие, тщательно изучили и кое-как сляпали обратно. В голове царил полнейший хаос, в ушах шумело, а перед глазами мелькали белые точки. Я попытался сосредоточиться и привести себя в порядок, но Сатана внезапно заговорил:

— Сыграем в шахматы?

У него был очень приятный, мелодичный голос, под стать внешнему виду. Именно такими голосами выторговывают свободу для убийц и воров.

— Почему бы и нет, — рассеянно ответил я, даже не подумав.

И тут же спохватился: играть с Дьяволом, не зная условий, в предложенную им игру — не самое мудрое решение в моей жизни. Но было уже поздно. Злой на себя, я поплелся в комнату за доской.

Я любил шахматы. Меня восхищали простота и в то же время неисчерпаемая глубина этой древней игры. Коварные удары в спину, дерзкие атаки на неприступные позиции противника, эффектные жертвы, долгие изнуряющие осады — все эти увлекательные истории можно рассказать с помощью тридцати двух фигур и простой деревянной доски.

В школе я ходил в шахматный кружок, играл за сборную района. Даже получил первый разряд, теперь уж, правда, и не вспомню, на каком соревновании. Мне хотелось всем доказать, что я могу стать самым лучшим в мире, известным, великим.

Но чемпионами становятся лишь единицы.

В институте я понял, что гроссмейстер — не моя судьба. Я перестал гоняться за званиями и победами в турнирах. Возможно, мне просто не хватило сил довести это дело до конца. Если говорить честно, мне часто чего-то недоставало: ума, дерзости, решительности…

Так или иначе, шахматы стали для меня искусством, а не спортом. А потом диссертация, работа и семья заняли большую часть моей жизни, и поклонение Каиссе стало носить все более отрывочный характер.

Но иногда по вечерам, в редкие минуты отдыха, мое давнее увлечение вновь захватывало меня, воображение будоражили красивейшие комбинации, а сердце щемило от великолепия и бесконечной глубины бессмертной игры. И тогда я приглашал друзей, устраивал блицтурниры с забавными призами, спорил с женой о преимуществах и недостатках какого-нибудь полузабытого дебюта или показывал сыну шедевры истинных мастеров и королей шахмат.

Как же давно это было…

Я достал с антресолей доску, сдул с нее пыль и вернулся на кухню. Дьявол сидел за столом, наблюдая, как солнце медленно скатывается за линию горизонта. Последние лучи уходящего дня окрасили кухню в тревожный багряно-красный цвет. Очень подходит случаю, подумал я и невольно усмехнулся.

Я сел напротив Люцифера, раскрыл доску и расставил фигуры. Повисла пауза.

— Полагаю, игра пойдет не на простой интерес? — Я вновь предпринял попытку завязать беседу. — Однако боюсь, что мне нечего предложить вам, ведь моя душа…

— Душа? — перебил меня хозяин геенны. — О, этот величайший из даров, крупица божественного в бренном теле… — с усмешкой произнес он. — Такая маленькая сверкающая безделушка, на которую можно столько всего выменять… Заманчиво, но мелковато! В нашей игре ставка будет интереснее.

Речь Сатаны меня удивила. Внутрь закралось нехорошее предчувствие.

— И что же это? — спросил я, пытаясь подготовиться к худшему.

— Мир, — просто сказал Дьявол.

— Что? — голос, несмотря на все мои старания, все же дрогнул.

— Все очень просто: если ты выиграешь, то ближайшие несколько лет над миром будет властвовать Бог, если проиграешь — то я.

Я открыл рот, но не смог произнести ни звука. Возражения застряли у меня в горле. Дьявол наслаждался произведенным эффектом. Он смотрел, как я мучаюсь в тщетной попытке выдавить из себя хоть слово, и его глаза блестели. Когда наконец я обрел контроль над собой, мой голос походил на жалкие всхлипы.

— Я… я и за свою-то жизнь уже давно не отвечаю… — произнес я, запинаясь. — Нет, это совершенно исключено! Я не могу…

— Довольно крупный приз, согласен. И ответственность на тебе лежит немалая. Не каждому такое под силу, верно? Я пойму, если ты откажешься…

Слова Сатаны, полные сочувствия и тепла, не вязались с довольной ухмылкой, сияющей на его лице. Я попался, совершил ошибку, поспешно приняв предложение Дьявола. Я был сбит с толку его бесцеремонным вторжением в мой внутренний мир и не мог трезво оценить последствия своего поступка. Но кому до этого есть дело?

Огромный черный паук сплел свою манящую сеть, и я, как незадачливая маленькая мушка, по собственной неразумности угодил в нее. Если сейчас я откажусь, сложу лапки и перестану трепыхаться, то проиграю без боя. Значит, выбора нет — надо барахтаться, вдруг что-нибудь получится.

Как ни странно, но безвыходность ситуации придала мне малую толику уверенности.

— Хорошо, играем, — произнес я.

Мое решение пришлось Падшему не по вкусу — его улыбка стремительно угасла. Счет, похоже, сравнялся. Временно.

— Цвет? — спросил я.

— Меня вполне устроит черный. — Сатана аккуратно поправил своего короля и откинулся на спинку стула, не сводя взгляда с доски.

Я сделал глубокий вдох и выдвинул пешку на е4. По телу пробежала дрожь, словно кто-то кинул мне за шиворот пригоршню снега. Дьявол, не задумываясь, ответил симметрично. Похоже, мой противник не собирался затягивать поединок. Избрав открытый дебют, он подталкивал меня к острой, кровопролитной и скоротечной борьбе.

Я отправил белого слона на с4. Ход не самый выгодный, но нестандартный. Возможно, мне удастся ввести Люцифера в замешательство.

Не вышло. Дьявол уверенно вывел коня на f6.

— Я хочу немного рассказать тебе об устройстве мира, — неожиданно заговорил Сатана.

Я решил не поддаваться на его уловки и молчать, чтобы не сделать свое положение еще хуже. Дьявол сделал небольшую паузу, ожидая моей реакции, когда ее не последовало, продолжил:

— Земля и все живое на ней, в том числе и люди, — наша с Богом совместная собственность. Для тебя это прозвучит странно, но мы оба участвовали в создании сущего. Однако в вопросах его развития наши взгляды расходятся. Чтобы не вовлекать наше творение в спор высших сил, мы решили разыгрывать право влиять на мир.

Как я ни старался, но совсем не обращать внимания на его слова не получалось. Они шумели в голове, порождая сомнения и вопросы. Но самое главное, они отвлекали от игры.

Я закрыл глаза и представил, что нахожусь в зимнем лесу, в котором царит умиротворение. Где-то вдалеке раздаются веселые голоса, приглушенно журчит музыка. Там кипит жизнь со всеми ее страстями, но здесь и сейчас я один, посреди первозданной чистоты и спокойствия…

Дьявол бесцеремонно вторгся в созданный мною мирок притворно вежливым покашливанием. Пейзаж рассыпался, словно кто-то тронул старое истлевшее полотно, и я с досадой вернулся к созерцанию позиции. Впрочем, трюк все же сработал, и мне стало немного лучше. Я снова смог думать о шахматах.

Я сходил пешкой на d3. Она закрыла слону путь к отступлению, но укрепила центр. Забавно — этого слона постигла та же участь, что и меня: его выкинули в самую гущу событий, отрезав все пути назад. Теперь мне отчаянно хотелось верить, что эта одинокая фигура еще сыграет свою роль в представлении.

Дьявол тоже решил побороться за центр и пошел слоном на с5. Позиция становилась все напряженнее, многие легкие фигуры были разыграны, и теперь следовало определиться с дальнейшим стилем игры.

Сатана меж тем продолжил свою речь:

— Не стану скрывать: Он выигрывал чаще. И нет ничего странного в том, что вскоре ему наскучило нянчиться с нашим детищем. Больше всего его утомили люди. Он устал вмешиваться в ваши конфликты, наставлять на путь истинный. И Он бросил вас. Нет, конечно, сам Он называет это по-другому. «Невмешательство», «саморазвитие» и прочая чепуха. «Люди сильны, они сами должны вершить свою судьбу» — его основная идея. В конце концов он даже играть отказался, передав эту обязанность обычному человеку.

Услышав последние слова, я нахмурился. Дьявол тут же это заметил.

— Кажется, тебе не очень-то льстит роль Его запасного игрока, — с сарказмом посочувствовал он.

Я вывел ферзевого коня на с3. Последовал немедленный ответ пешкой на d6.

Похоже, партия складывалась удачно для Дьявола. Его голос звучал размеренно и даже несколько отстраненно, словно происходящее было простой формальностью и мало его беспокоило. В его словах чувствовалась насмешка, но она не относилась конкретно ко мне, скорее ко всему человечеству в целом. Я же был для него всего лишь безликим представителем людской массы.

Я посмотрел на своего соперника. Сатана вольготно расположился на стуле: верхняя пуговица рубашки небрежно расстегнута, нога закинута на ногу, длинные тонкие пальцы правой руки выстукивают по столу какую-то незамысловатую мелодию. Хозяин геенны не сомневался в своей победе.

Глубочайшее презрение и чрезмерная самоуверенность — «дьявольское» сочетание, с которым я не раз сталкивался в прошлом. И тут я понял, чего добивается Падший. Он вовсе не старался завязать острую борьбу. Наоборот, всеми своими действиями он подталкивал меня к уходу в глухую защиту, он ждал, что я забьюсь в угол, где пара стремительных атак решит исход партии. Мной пытались манипулировать, дергая за ниточки слабости и трусости.

Меня это не устраивало. Я сыграл пешкой на f4.

— Смело. — Сатана оценивающе посмотрел на меня, в его взгляде промелькнуло что-то новое. Неужели интерес?

Дьявол ответил конем на с6.

В итоге мы пришли к одной из вариаций королевского гамбита. Я, конечно, сильно рисковал, избрав это начало, но в закрытых позициях я всегда чувствовал себя неуверенно, что, без сомнения, Дьявол точно знал. Да и после такого длительного перерыва я боялся, что на долгую, утомительную партию у меня просто не хватит сил. Сейчас же исход игры был непредсказуем, что несколько лучше верного проигрыша.

Теперь самое главное — не ошибиться. При таком дебюте любая неточность фатальна. Необходимо и дальше развивать свои фигуры, постепенно переходя к атаке. Я отправил коня на f3.

Сатана уже не выглядел таким уверенным. Он облокотился на стол и сосредоточенно смотрел на доску. После минутного раздумья он связал моего коня, пойдя слоном на g4. В перспективе под угрозой оказался ферзь.

— Итак, я продолжу, — вновь заговорил Сатана. — Его бездействие, как и следовало ожидать, привело к плачевному результату. Человечество, предоставленное само себе и ведомое горсткой испорченных людей, возомнивших себя богами, устремилось в пропасть, увлекая за собой весь мир. Ослепленные своей бесконтрольной свободой, вы не замечаете, что уничтожаете все вокруг. Меня эта ситуация не устраивает. Расшалившегося непослушного ребенка следует примерно наказать, пока он кому-нибудь не навредил. Что это за отец, который просто отворачивается от него в надежде, что все уладится само собой?

Слова, снова слова, полные яда. Я уже научился отгораживаться от них. Единственное, что существовало для меня сейчас, — это игра. Настал мой черед задуматься. Очень неприятен был слон на c5: он безраздельно владел всей диагональю a7 — g1 и не позволял мне сделать рокировку. От него нужно было избавиться. Я пошел конем на а4.

— Я вижу, что ты не веришь мне. С детских лет Его служители внушали тебе, что я есть зло и любое мое слово — ложь. Но ты должен уяснить, что у игры свои правила и за этим столом мы равны — я не могу врать, читать мысли или навязывать тебе свою волю.

Дьявол съел своей пешкой мою на f4.

— Впрочем, чтобы подтвердить справедливость моих слов, достаточно взглянуть на твою жизнь, — резко произнес Дьявол. — Скажи, что, кроме страданий и разочарования, принес тебе Его мир, за который ты так рьяно сражаешься?

Его голос изменился, недавняя отстраненность исчезла без следа. От этой неожиданной перемены у меня по коже побежали мурашки. Падший все-таки добрался до меня и усугубил и без того почти безвыходную ситуацию.

— Моя жизнь не имеет никакого отношения к этой партии, — произнес я.

— Наоборот, имеет самое прямое. — Дьявол немного подался вперед и пристально посмотрел мне в глаза. — Объясни, почему ты хочешь спасти тех людей, которые погубили тебя?

Я с трудом вспомнил план действий и побил слона на с5. В голову вновь начали вползать скользкие неприятные сомнения, и я уже не мог от них избавиться. Я мысленно приказал себе собраться. Решение принято, и назад дороги нет. Нельзя колебаться.

Легче, однако, не стало.

— Мне некого винить в том, что моя жизнь не удалась, — произнес я.

— Мы оба знаем, что это не так. — Голос Падшего звучал все более вкрадчиво. — Посмотри вокруг. Ты живешь в жалкой однокомнатной квартире с обшарпанными стенами и истертым линолеумом. Тебя загнали в нищету. В кого тебя превратили? Как старая собака, ты получаешь от хозяев лишь побои да миску похлебки, но продолжаешь служить им, тихо скуля в своей конуре от обиды и голода. Ты воспитываешь новые поколения, стараешься выпустить в жизнь настоящих людей. Но кому нужны настоящие люди? Кому нужны такие, как ты? — Сатана уверенно взял коня на с5 своей пешкой с линии d. — Никому. Так почему ты за них сражаешься?

Его слова хлестали меня, словно розги, больно жалили раскаленными иглами. Но Дьявол промахнулся. Вместо того чтобы утонуть в бескрайнем море жалости к себе, я почувствовал, как внутри разгорается пламя ярости.

— Я не за них борюсь, — ответил я.

Решимость снова вернулась ко мне, сомнения растаяли, как предрассветный туман. Я ликовал, купаясь в накатывающих волнах гнева. Я взял белого слона и съел пешку на f4.

— Не за них? Тогда, может быть, за своих воспитанников? — Черный конь встал на h5, угрожая моему слону. — Брось… Они считают тебя ничтожеством только потому, что ты ходишь в одном и том же костюме и не ездишь на дорогой машине. Они презирают тебя. Им не нужны твои знания. Деньги! Вот единственное, что имеет для них значение. Потому что деньги в Его мире могут заменить все.

А вот этот удар оказался очень точным и болезненным. Мои ученики были очень дороги мне, только благодаря им я все еще был жив. И, увы, несмотря на все мои усилия, их стремление к знаниям год от года неотвратимо угасало, и осознание этого повергало меня в отчаяние.

Я молча отступил слоном на е3. Питавшая меня ярость утихла, оставив после себя лишь привычную звенящую пустоту. Спорить с Дьяволом не было желания. Он был прав, пусть и не во всем.

— Наконец, ответь, — продолжил Падший, — стоит ли защищать таких людей, как Лаин?

Я вздрогнул. Дьявол добился своего — окончательно сломил мою защиту. Перед глазами возникли картины из прошлого, картины, которые я так хотел забыть. Сердце заныло, на глаза навернулись слезы.

— Лаин и подобные ему не способны ничего создать. Они, как раковая опухоль, приносят один лишь вред, отравляя жизнь другим. — Голос Сатаны стал похож на шипение змеи, и куда только делась приятная мелодичность? — Этот человек сбил твоих жену и сына и уехал дальше. Если бы не столб на следующем повороте, никто и никогда так и не нашел бы его, да и не стал бы искать. Когда его вытащили из покореженной машины, оказалось, что он настолько пьян, что не может даже стоять.

Воздух вокруг меня будто загустел, я не мог дышать. Я снова увидел перед собой два тела на столе в морге и лоснящуюся рожу того подонка, который в единый миг оборвал сразу три жизни: сына, жены и мою. Я вспомнил, как кричал на него, называл его убийцей, пытался сунуть в руки смятую фотографию сына, а он в ответ лишь презрительно ухмылялся и сыпал угрозами.

— И что, общество наказало его? Нет, — тихо произнес Дьявол. — Деньги сделали свое дело: взятка судье, дорогой адвокат… Помнишь, как «свидетели» уверяли всех, что твоя жена переходила дорогу на красный? Им не было дела до твоего горя, их не волновала справедливость, ведь карман приятно оттягивали пухленькие пачки банкнот, еще пахнущие краской и кровью.

— Его осудили, — затравленно произнес я.

— Два года условно за убийство! Разве это приговор?

— В конце концов он получил по заслугам! — не выдержав, закричал я.

— Верно… Но не продажное правосудие поспособствовало этому, не так ли?