Шекспир Балашова Виктория

Глава 10

Время перемен. 1607–1608 годы

Как ни странно, одно из запланированных дел было сделано уже в первой половине нового года. Мэри быстро отыскала в себе талант и, долго не мучаясь, написала первую пьесу. Уильям с удивлением обнаружил, что это была романтическая комедия, которую скорее даже можно было назвать пародией на романтические драмы.

«Так вышло, — писала ему Мэри в письме, оправдываясь, — у меня не получилось придумать что-либо серьезное. Если тебе не понравится, порви, выброси, сожги!»

«Дорогая Мэри! Ничего жечь не пришлось, — написал Уильям в ответном письме, — Джеймс берет пьесу в театр, хоть и считает ее слегка рискованной для постановки. Но театру нужны новые, талантливые драматурги — как всегда, впрочем, — поэтому он попросил меня немного поработать над твоим произведением, сгладив некоторые острые моменты и поправив мелкие недочеты. Для человека, впервые написавшего для театра, ты прекрасно справилась со своей задачей. Просто не забывай, что мы — слуги Его величества. Я отправлю тебе скоро исправленный вариант. Пожалуйста, прочитай и одобри мои исправления.

Забыл упомянуть: ты пишешь под именем Франс Бомонд. Если оно тебя устраивает, тоже сообщи».

Далее Уильям передавал приветы Джону и сыну и высказывал надежду на скорую встречу. Мэри ответила быстро. Она была на все согласна: и на правку, и на свою новую фамилию:

«Не трать время, дорогой Уильям, на пересылку текста пьесы. Я безгранично доверяю тебе и твоему таланту. Как исправишь, отдавай сразу господину Бербриджу. Я согласна с любыми исправлениями, которые ты решишь внести в мой далекий от совершенства текст».

Так к лету в репертуаре «Глобуса» появилась пьеса Франса Бомонда. Она имела большой успех, и Уильям лишь сожалел, что Мэри не могла присутствовать на премьере и увидеть своими глазами, как смеялась и аплодировала публика. Уильям тут же написал ей новое письмо, в котором подробно описывал реакцию зрителей:

«Некоторые смеялись до слез, заглушая реплики актеров. Продолжай писать, Мэри. Не оставляй этого занятия. Франс Бомонд теперь числится в списке авторов нашего театра. Деваться некуда!»

Конечно, Уильяму было сложно довольствоваться ролью крестного собственного сына и ролью друга любимой женщины. Но успех Мэри придавал ему сил и поднимал настроение. У него появился еще один повод общаться с ней, принимать участие в ее жизни, приезжать в Оксфорд.

Собственная жизнь Уильяма интересовала куда меньше. Он был рад, что смог обеспечить семью в Стрэтфорде и Анна уже давно не спрашивала его, почему он приезжает так редко. Ей стало это безразлично. И даже, напротив, Уильяму порой казалось, что Анну тяготит его редкое присутствие в доме. Она ворчала и выказывала неудовольствие по любому поводу. Уильям предпочитал отсиживаться на втором этаже, перечитывая бумаги, которые ему отдавал управляющий, или пытаясь писать.

Как-то раз, направляясь в гости к Филду, с которым Уильям в последнее время виделся нечасто, а потому всегда старался откликаться на редкие приглашения друга к ужину, он встретил Элизабет. Она прогуливалась возле собора в окружении трех дочерей. Чуть поодаль шла прислуга.

— Уильям, добрый вечер, — поздоровалась Элизабет, поравнявшись с ним, — как твои дела? — Она остановилась. Девочки встали рядом.

— Хорошо. Полгода назад у меня родился сын, — Уильям и сам не знал, зачем сказал это. Он пытливо посмотрел на старшую из дочек. В душе ничего не шевельнулось.

— Поздравляю. Не думала, что твоя жена еще может выносить ребенка. В ее-то возрасте.

Уильям удивился резкому замечанию Элизабет.

— У меня тоже в прошлом году родился сын, — продолжила она.

— Сын Генри? Новый граф Саутгемптон? — Уильям понял, что сморозил глупость, но было уже поздно.

— Да, — Элизабет гордо подняла голову, — четвертый граф Саутгемптон.

— Рад за вас.

— Ты, я знаю, все играешь в театре. Никак не оставишь актерское ремесло.

— Играю не так часто. В театре больше идут мои пьесы. Да я и их пишу гораздо реже.

— Отчего так? — Элизабет приподняла удивленно брови. Младшая дочка теребила ее за платье, и Элизабет время от времени пыталась отцепить от него маленькую ручку.

— Нет желания. Устал.

— Чем же ты занимаешься? Ездишь в Стрэтфорд? Поэтому и получил в награду наследника?

— Мой младший брат переехал в Лондон, тоже играет в театре. Я помогаю ему. Еще я помогаю молодому драматургу из Оксфорда, — Уильяму захотелось сказать что-то о Мэри.

— Как его зовут? — заинтересовалась Элизабет. — Может, нам устроить его спектакль в замке моего мужа?

— Франс Бомонд. Пока всего одна его пьеса идет на сцене «Глобуса». Но успех имеет большой. Для начинающего автора даже, можно сказать, ошеломляющий.

— Так же ведь было и у тебя, Уильям, не так ли? Что ж, скажу мужу. Пусть пригласит вас летом. Было бы интересно посмотреть что-то новое, — Элизабет опять попыталась отцепить маленькую ручку, тянувшую ее за платье, — мы пойдем. Была рада тебя увидеть.

Уильям попрощался и остался стоять на площади, глядя ей вслед. Он был бы, наверное, даже рад, если бы в его сердце что-то шевельнулось, сжалось, заболело. Но, глядя вслед невысокой женщине, следовавшей к богато украшенному вензелями экипажу, он понимал, что видит незнакомку.

— Элизабет, ну почему так случилось, что мы разлюбили друг друга? — тихо проговорил Уильям. — Почему мы оба настолько изменились?

— Марта говорит, ты стоишь возле двери, разговариваешь сам с собой и не собираешься заходить, — раздался над ухом голос Ричарда, — она увидела тебя из окна…

Новости из Стрэтфорда принес Эдмунд.

— Моя племянница выходит замуж, — объявил он Уильяму, — в июне. Нам бы следовало присутствовать на свадьбе.

— Ты имеешь в виду мою дочь Сьюзен? — переспросил Уильям.

— Да, твою старшую дочь Сьюзен, — подтвердил со смехом Эдмунд, — она год встречается с переехавшим в Стрэтфорд врачом.

— Не знал, — Уильям удивленно покачал головой, — неужели моя дочь выходит замуж? С трудом могу в это поверить. Неужели я так стар?

— Ей двадцать пять лет, — напомнил Эдмунд, — давно пора. Наша матушка очень беспокоилась по поводу своей внучки. Так что дело не в твоей старости, а в ее зрелом возрасте. Ты редко бываешь дома, Уил. В этом все дело. Пропускаешь такие события!

— Надо ехать, — забеспокоился Уильям, — когда свадьба?

— Мать пишет 27 июня. Следует поторопиться.

Это известие Уильяма потрясло. Но в целом он был доволен.

— Свадьба дочери, конечно, шок для отца, — делился он с Джеймсом, — вдруг понимаешь, что дети выросли, а ты постарел. А я не расстроился. Я доволен. Главное, чтобы ее муж не оказался таким же разгильдяем, как я. Эдмунд говорит, он врач. Так что, надеюсь, должен оказаться человеком ответственным.

— Скажи, на кого похожа твоя дочь? — заинтересовался Джеймс. — Ты никогда толком о ней не рассказывал.

— Внешне она похожа на Анну, — Уильям представил себе Сьюзен и Анну в ее возрасте, — у нее такие же, как и у матери, светлые, вьющиеся волосы. Она высокого роста, широка в бедрах и обладает такой же способностью, как и мать, заполнять собой все окружающее пространство.

— А характер?

— Характер мой. Хотя точно трудно сказать. Она же женщина. Но Сьюзен всегда была решительной и в то же время вдумчивой. Она умеет слушать, но и не молчунья. Эдмунд говорит, ей давно пора было выйти замуж. А я и не замечал, что Сью выросла. Да и ее мать вышла за меня замуж, когда ей было двадцать шесть. Видимо, в этом Сьюзен в мать.

— Так, глядишь, у тебя и внуки пойдут, — безрадостно усмехнулся бездетный Джеймс, — я вот всю жизнь посвятил театру. Ты умудрился успеть везде. Дети есть, будут внуки. Есть жена, и есть возлюбленная.

— Эх, вот и Ричард мне тоже завидует. Только не тому, что ты. Потому что этого добра у него самого полно. За исключением, пожалуй, любовницы. Говорит, у меня дом и земли, приносящие доход. Почему же я не чувствую себя счастливым?

— Потому что ничего не понимаешь. Чего тебе не хватает?

— Пожалуй, не хватает Мэри. Я тоскую по ней, по сыну. Я понимаю, что с ней в моей жизни все было бы иначе.

— Ты вечно куда-то едешь, Уил. Откуда-то уезжаешь. Таков твой характер — ты недоволен тем, что имеешь. Если бы ты жил с Мэри в Оксфорде, то и оттуда в итоге бы сбежал.

Уильям покачал головой. Он не хотел соглашаться с Джеймсом и не хотел портить себе настроение подобными беседами. Впереди его ждала дорога в Стрэтфорд. Город, который не желал его отпускать, приманивая к себе то похоронами, то свадьбой. Что выдумает Стрэтфорд в следующий раз, чтобы заманить его обратно? Но против свадьбы Уильям ничего не имел. Он вспомнил свою старшую дочь, из-за рождения которой ему и пришлось жениться на ее матери.

— Если бы не Сью, я не был бы женат на Анне, слышишь, Джеймс? А не женился бы на Анне, удрал бы в Лондон раньше.

— И что? К чему ты это? — не понял Джеймс.

— А все равно сидел бы сейчас с тобой в нашей любимой таверне. Как ни поверни.

— Лично я рад, что ты все-таки женился и родилась Сьюзен. А то мало ли что. Превратности судьбы.

Потом Уильям не раз вспоминал фразу Джеймса: превратности судьбы. Свадьба Сьюзен стала в том году последним счастливым событием в его жизни. Они с Эдмундом поехали в Стрэтфорд. Уильям познакомился с женихом дочери, который оказался приятным мужчиной средних лет. У него был собственный дом, куда и переезжала Сьюзен после свадьбы.

И Анна, и мать Уильяма постоянно повторяли, что еще чуть-чуть и Сьюзен осталась бы в старых девах. Ей страшно повезло, что она понравилась врачу, и он соизволил сделать предложение. Уильям не был согласен с подобными утверждениями, но Эдмунд старался не давать ему впутываться в спор.

— Женщины всегда так рассуждают. Не вышла во время замуж, значит, все, осталась в девках.

— Сьюзен красивая женщина. Почему она должна была остаться одна? — спрашивал возмущенный Уильям, обнаруживший, к собственному удивлению, что дочь оказалась вполне привлекательной.

— Они не видят в ней красоты. Они думают о ее сложившейся или несложившейся семейной жизни.

— У меня ведь есть вторая дочь, — напомнил скорее самому себе Уильям, — она что? Тоже засиделась?

— Первой принято избавляться от старшей, — Эдмунд задорно рассмеялся, — прости! Но это так и есть.

— Откуда ты все знаешь? Ты еще молод, чтоб так хорошо понимать подобные вещи.

— Уильям, это всем известно, — Эдмунд засмеялся еще громче, — ты сидишь там, в Лондоне в своей квартире и пишешь пьесы. Или играешь в театре. Ты совсем забыл, что такое жизнь обычных людей. Ты много думаешь о себе, своих чувствах, ощущениях. Я тебя не осуждаю. Не обижайся. Ты творческий человек. Твой друг Джеймс такой же. Вы не обращаете внимания на очевидное.

— Видимо, ты прав, — Уильям оглянулся.

Недалеко от него сидели мать и Анна, не прекращающие беседу, которую они вели ворчливыми голосами. Мать сильно постарела. Ее седая голова покачивалась в такт словам, произносимым Анной, отчего казалось, что мать с ней безоговорочно согласна. Анна стала располневшей, грузной женщиной с недовольным выражением лица.

В другом конце комнаты сидела Сьюзен со своим женихом. Они молчали, лишь изредка перекидываясь взглядами. Дочь теребила край юбки и смущенно улыбалась. Сложно было понять, любит ли она будущего мужа или выходит замуж, потому что на этом настаивает мать.

Младшая дочь, пожалуй, выглядела самой радостной из всех присутствующих, если не считать Эдмунда. Она переходила от одного гостя к другому и весело щебетала то об одном, то о другом. С Уильямом она перекинулась парой ничего не значащих фраз, но было заметно, что она искренне рада его приезду.

Уильяму опять стало неловко за то, что он редко видит своих дочек.

— Я плохой отец, Эдмунд, — прошептал он на ухо брату, — никудышный.

— Перестань, — Эдмунд махнул рукой, — ты заботишься о них, как можешь. Между прочим, Сьюзен получила неплохое приданое только благодаря тебе. Тут никому не важно, сколько времени ты с ней проводил в детстве или проводишь сейчас. Главное, сколько ты за ней даешь денег.

— Господи, Эдмунд, ты меня не успокоил, а, наоборот, утвердил в мысли о том, что о своих детях необходимо заботиться лучше. Что они обо мне вспомнят, когда я умру? Что я дал достаточно денег для хорошего приданого?

— Они вспомнят, что их отец был прекрасным актером и известным драматургом, чьи пьесы переживут не одно поколение Шекспиров.

— Э, и ты об этом! — хлопнул себя по колену Уильям. — Будто я один пишу хорошие пьесы. Да нас таких в Лондоне человек десять точно, драматургов, чьи пьесы идут в лучших театрах.

Эдмунд привык к тому, что Уильям не считал свой талант выдающимся, поэтому спорить перестал. Да и возможности для этого не было: гостей позвали к столу…

Та зима запомнилась в Лондоне многим. К декабрю температура опустилась так низко, что Темза впервые на памяти местных жителей замерзла. В домах стало нестерпимо холодно. Неприспособленные к нормальному отоплению даже и в более мягкие зимы, сейчас они не давали своим хозяевам возможности согреться хоть самую малость.

В огромных дворцах и замках королю, лордам и графам жилось даже хуже, чем обычным людям. Огромные помещения не могли быть, как следует протоплены, как ни старайся. Пронизывающий ветер проникал в щели, пробегая по полу к каминам и заставляя огонь боязливо прижиматься к дымоходу.

Совсем плохо пришлось бездомным бродягам, нищим и попрошайкам, лишенным крова. Они замерзали, в бессмысленных попытках стараясь получить тепло, прижимаясь друг к другу и к стенам домов.

Театральная жизнь в Лондоне замерла. Так как здания большинства театров не имели крыши, публика на представления ходить практически перестала. Актеры были готовы, кутаясь в теплые костюмы и рискуя получить воспаление легких, выходить на сцену. Но играть было не перед кем.

В таверне недалеко от «Глобуса» пылал камин. Уильям и Джеймс сели поближе к огню, подальше от входной двери. Они заказали горячего вина, добрый кусок жареного мяса и принялись обсуждать финансовые проблемы, с которыми уже почти месяц сталкивался театр из-за нагрянувших морозов.

— Нам надо что-то придумать, — размышлял Джеймс, — публика на спектакли не ходит. Мы их отменяем один за другим. Временных актеров всех распустили. Заказов на выступления в замках и дворцах тоже поступает немного. Говорят, там холоднее, чем на улице.

— Если бы у нас было закрытое помещение, то мы могли бы этим даже привлечь зрителя. Посмотри, наша харчевня не имеет недостатка в посетителях.

И действительно, небольшое помещение все было заполнено посетителями. Хозяин оставил открытым один зал из двух, забив его столами и стульями до отказа. Воздух был спертым, оттого что проветривать помещение в такую погоду не решались. Зато камин хорошенько обогревал комнату, и люди, потихоньку отогреваясь, снимали верхнюю одежду, стряхивая с нее остатки снега и радуясь возможности посидеть в тепле.

— Обогреть театр, даже если он будет с крышей, все равно будет сложно. Но шансы привлечь зрителя увеличиваются. Ты прав, — подтвердил Джеймс.

— Такое помещение в любом случае пригодится. Погода часто мешает нам нормально работать. Нужно присмотреть что-нибудь подходящее.

— Так и сделаем, — кивнул Джеймс, — как себя чувствует Эдмунд?

Брат Уильяма заболел в один из первых морозных дней. Утром он довольно легко оделся, не ожидая, что на улице станет так холодно. Да еще на следующий день, несмотря на плохое самочувствие, вышел играть на сцену. В болезни брата Уильям, не переставая винил себя: в конце лета Эдмунд переехал в маленькую дешевую комнатку неподалеку от театра, не желая больше стеснять старшего брата. Как ни настаивал Уильям на том, что ему нисколько не мешает присутствие в доме Эдмунда, тот решил проявить самостоятельность. К тому же он отказался брать у Уильяма деньги на более приличное жилье, оплачивая за комнату ровно столько, сколько мог себе позволить.

— Если бы мы по-прежнему жили вместе, я бы заметил, что он болен. Да и квартира у меня гораздо теплее, — расстроенно сказал Уильям, — я хотел перевезти Эдмунда к себе, но врачи запретили его перевозить. У него жар, и по такому морозу это очень опасно. Я нанял женщину, которая за ним ухаживает. Она кормит Эдмунда, как может, протапливает комнату. Остается надеяться на лучшее.

Джеймс сочувственно похлопал друга по плечу. Он знал, как Уильям привязан к младшему брату, и искренне желал Эдмунду скорейшего выздоровления.

— Что происходит в Оксфорде? — решил он перевести разговор на другую тему. — Как поживает юное дарование под именем Франс Бомонд?

— Мэри обещала мне прислать новую пьесу до Рождества. Она воодушевлена своим успехом и продолжает писать. Хорошо, что я выбрался к ним осенью. Боюсь, сейчас путешествие было бы невозможно. Холодно, да и пока Эдмунд не поправится, я никуда из Лондона не уеду.

Потихоньку люди приноравливались к новым погодным условиям. Дети играли в снегу и катались по льду. Взрослые, укутавшись потеплее в шерстяные шарфы, прогуливались по замерзшей Темзе. Все запасались впрок дровами, которые дорожали с каждым холодным днем сильнее и сильнее. К концу декабря никто уж и не надеялся на потепление. Оставалось только ждать весны.

Джеймс, пробегав по городу несколько дней, нашел новое помещение для театра. Это был бывший монастырь, который некоторое время служил для постановки спектаклей мальчиков-хористов. Труппу распустили, и хозяин был рад передать аренду новому владельцу.

Дела «Глобуса» тут же пошли на лад. Спектакли возобновились на новой, закрытой, сцене, а одновременно и начали поступать приглашения в дома вельмож. Последние, видимо, тоже оправились от первого шока, вызванного морозами. Приближалось Рождество, и соскучившаяся по развлечениям публика снова требовала увеселений.

В домах и на улицах продолжали замерзать бедняки и нищие, но люди знали, в какие районы Лондона не следует заходить, чтобы не испортить себе настроение. Одним из таких мест была улица, на которой жил Эдмунд.

— Ему не становится лучше, — жаловался друзьям Уильям, — жар не спадает, а кашель становится все сильнее. Он совсем ослабел, не встает с постели, и я по-прежнему не могу его перевезти к себе.

Друзья сочувствовали Уильяму, но навещать Эдмунда, впрочем, не рисковали. Почти у каждого в семье были заболевшие, и не у всех были такие средства, как у Шекспира, для должного лечения родных.

Но сам Уильям бывал у брата каждый день. Он сидел у его постели и понимал с сожалением, что помочь ему ничем не может. Врачи сменяли друг друга, прописывали какие-то отвары, не разрешали проветривать комнату, чтобы больного еще больше не продуло, запрещали перевозить его в другой дом, цокали языками, глядя на пылающее от жара лицо Эдмунда, и привычно качали головами.

Тридцатого декабря Уильям, как обычно, купил себе немного еды и отправился к брату. Эдмунд практически ничего не ел, но Уильям и ему покупал то, что советовали врачи и сиделка. Приближаясь к дому, он увидел церковную лавку с рождественскими украшениями и решил зайти внутрь. Уильям купил целый пакет красивых игрушек и, довольный, пошел дальше.

Через пару часов комната Эдмунда приобрела праздничный вид. Уильям, никогда не украшавший свое жилище к празднику и относившийся к этому процессу скептически, довольно посмотрел на то, что у него вышло.

— Получилось неплохо, Эдмунд, — обратился он к брату, — видимо, сказывается опыт работы в театре. Декорации хоть куда, — он через силу улыбнулся, хоть и знал, что Эдмунд лежит с закрытыми глазами, — ты должен поправиться, — продолжил Уильям, — мать не переживет, если с тобой что-то случится. И я тоже не переживу. Подумай о нас, если тебе самому все равно, что с тобой станется. Ты же еще не видел моего маленького сына, твоего племянника. Крошка ужасно похож на меня. Уверен, он будет актером — такие строит рожицы. Его мать — красавица, и еще она очень хороший человек и талантливый писатель. Так что родители у мальчишки хоть куда.

Уильям поправил на Эдмунде одеяло и вдруг заметил, что рука брата стала холодной. Сначала он было подумал, что жар спал и наконец-то Эдмунд пошел на поправку. Но буквально через минуту Уильям посмотрел на его лицо и с ужасом обнаружил, что брат мертв.

Вызванный врач развел руками:

— Ничего сделать нельзя. Он умер. Знаете, немногие смогли пережить эту зиму…

Звон погребального колокола долго отдавался в его ушах. На похороны пришло много народу: все друзья Уильяма, все актеры театра не могли не поддержать друга в его горе. Но Уильям никого не видел вокруг. Он вспоминал тот недолгий период времени, когда они жили с братом в Лондоне, часто виделись и подолгу беседовали друг с другом. Ему казалось, что однажды что-то похожее он уже пережил. Когда умер сын, Уильям тоже сожалел о том малом количестве времени, которое им было отведено провести вдвоем.

Лондон грустил вместе с ним: свинцовые тучи закрыли небо, бывшее обычно в морозные дни голубым и чистым, редкие снежинки таяли на лицах людей, превращаясь в слезы.

«Что осталось у меня в жизни? Маленький сын, Мэри и дочери в Стрэтфорде. И это все, — подумал Уильям печально, — о чем я мечтал в молодости? О славе, об успехе? Зачем? Теперь понятно, что мечтал я не о том. Близкие люди живут вдалеке от меня, я не могу общаться с ними каждый день столько, сколько хотел бы. Эдмунд приехал, скрасил последние месяцы своим пребыванием в Лондоне и ушел, оставив меня сокрушаться по поводу его ранней смерти».

Снег пошел сильнее. Люди, собравшиеся на похороны, стали расходиться. Уильям стоял, не трогаясь с места. Он не ощущал холода, лишь одиночество окутывало его своей тонкой, но прочной паутиной. У Уильяма перед глазами вспыхивали сцены из спектаклей, ему слышались аплодисменты зрителей.

«Выдуманный мир, в который я пытаюсь втянуть Мэри. Выдуманный мир никому не нужных, несуществующих страстей. Грим, скрывающий истинные чувства, ненастоящие слезы, неискренний смех, заученные слова. Ни одна трагедия не закончится так жестоко, как в жизни. А комедии в жизни просто нет места».

— Уильям, — Ричард Филд тронул друга за рукав, — пойдем. Марта нас ждет дома с ужином. Надо проводить Эдмунда как следует. Да и тебе нельзя сейчас оставаться одному. Пошли, — он слегка подтолкнул друга вперед, поддерживая за руку.

— Рич, думал ли ты ребенком о смерти, — спросил Уильям, остановившись, — думал ли ты, кто уйдет первым, кто вторым? У меня умер сын, теперь Эдмунд. Оба — намного младше меня. Почему мне отпущено больше времени?

— Видимо, тебе есть еще что сделать, — задумчиво произнес Ричард, — Господь считает, что тебе уходить рано.

— А почему им было не рано?

— Так было задумано. Каждый успевает сделать столько, сколько ему отпущено. Хочу я того или нет, но мне надо напечатать определенное количество книг за мою жизнь. Не больше, не меньше. Тебе — написать сколько-то пьес, сыграть на сцене. И, к сожалению, похоронить тех или иных людей.

— Обещай, Рич, что, похоронив меня, не будешь печатать те сонеты, — Уильям пристально посмотрел на друга.

— С чего ты решил, что я проживу дольше тебя? — Филд попытался уйти от ответа.

— У тебя больше детей и меньше денег, чтобы оставить им в наследство и они спокойно смогли жить без тебя, — грустно пошутил Уильям, — так ты обещаешь?

Ричард отвел взгляд в сторону. Потом он снова посмотрел на друга:

— Обещаю, черт возьми. Поэтому надеюсь, что мы их напечатаем вместе, пока ты жив! Пошли, ради бога. Я ужасно замерз и проголодался. Да и Марта начнет беспокоиться, не околели ли мы где-нибудь…

В доме Филда было тепло и уютно. Дети, как и прежде, бегали, шумели и путались под ногами. Марта, ставшая еще толще, чем раньше, охала и причитала, пытаясь всеми силами показать свое сочувствие по поводу смерти Эдмунда. Тоска съедала все существо Уильяма. Казалось, замерзла не только Темза, но и его душа. Он безучастно кивал в ответ на реплики Марты и Ричарда, не понимая толком, о чем ему говорят.

— Не отчаивайся. Там на небесах ему будет лучше, — ворвался в сознание голос Ричарда.

— Нет, не лучше, — возразил сердито Уильям, — у Эдмунда было много планов. Он ничего не успел сделать. Только приехал в Лондон, все впереди. И тут эта проклятая зима.

— Если судьба умереть, то умрешь и летом. От чумы, например, — встряла Марта.

Ричард сердито посмотрел на нее и цыкнул:

— Что ты говоришь ерунду? Пойди лучше за детьми посмотри. Не слушай ее, Уильям. Конечно, ты прав. Зима суровая. Такого не припомню.

— Хочу уехать из Лондона. Пройдет зима, надо уезжать, — сказал Уильям, понурив голову, — проклятый город. Он не приносит счастья.

— Ты не прав. Я помню, как ты жил здесь первые годы. Даже помню, что ты влюбился. Не вини Лондон. Он не виноват в смерти Эдмунда. Да и что тебе делать в Стрэтфорде. Это место для стариков и неудачников.

— А я и есть неудачник. Разве можно назвать удачливым человека, который не обрел своего счастья?

— Ты богат, знаменит…

— О! Опять, Рич, ты заводишь старые речи. Неужели ты так и не понял, что счастье не в деньгах, которыми ты обладаешь? И уж, конечно, не в славе.

— Хорошо тебе говорить, когда у тебя есть и то, и другое. Вот пойди и раздай все свои деньги бедным и бездомным. Можешь часть мне отдать. Я не против. Будет тебе от этого лучше? Если будет, иди и раздавай, — бурчал Филд.

Уильям призадумался.

— Зачем ты говоришь это человеку в таком состоянии? — зашептала Марта мужу. — Он расстроен, убит. Сейчас возьмет и пойдет деньги раздавать.

— Не пойдет, — заверил ее шепотом Ричард, — знаю я его. Скажет что-нибудь умное и не пойдет.

— Не имею права, — произнес Уильям.

— Чего ты не имеешь права? — Ричард повернулся к другу.

— Отдавать деньги не имею права.

— Ага, говорил я тебе, — обратился Ричард снова к жене, — и почему?

— Деньги принадлежат не только мне, но и моим детям. Я должен им их оставить в наследство. Моей младшей дочери Джудит еще выходить замуж. Эдмунд говорил, что приданое играет в этом деле большую роль. У меня есть крестный сын. И о нем я обязан позаботиться.

— Выкрутился, — вздохнул Ричард, — как обычно. Я остался при своем: без денег и счастья.

— Ты несчастлив? — Марта угрожающе посмотрела на мужа. — Чем это ты несчастлив? Денег у него нет. Ты работай побольше и поменьше с покупателями болтай.

— Вот, Уил, посмотри, — Ричард вжал голову в плечи, — я даже не могу говорить в собственном доме о том, что в моей жизни происходит. Что я чувствую. Ты — свободный человек, имеющий право высказывать собственное мнение. И то, что не особенно много, на мой взгляд, работаешь, никто тебе в вину не ставит, — он на всякий случай оглянулся на Марту, но ее отвлекли дети, и она забыла о том, что только что говорила мужу.

Уильям посидел недолго у друга и отправился домой. Наступал январь, чуть спала стужа, и под ногами Уильяма захлюпал подтаявший снег. Мороз будто ждал, когда умрет Эдмунд, чтобы ослабить свою суровую хватку.

«Сегодня я бы мог его перевезти к себе, — подумал Уильям, продолжая неспешный путь к дому, — теперь его вечным пристанищем будут небеса. Надеюсь, он оттуда видит, как мне плохо без него, как неправильно он поступил, оставив землю».

В конце зимы от Мэри пришли письмо и новая пьеса, которая на сей раз оказалась античной драмой.

«Я столько прочитала, Уильям, ты себе не представляешь, — писала она в письме, — мне так не хотелось, чтобы ты нашел в пьесе какие-нибудь ошибки и недочеты. Поэтому просто обложилась книгами. Твой крестный сын не очень-то мне дает читать, но я стараюсь находить время.

Надеюсь, твое горе по поводу смерти Эдмунда поутихло. Хотя, что я говорю. Такое не проходит бесследно и навсегда. Приезжай, как только сможешь. Я постараюсь скрасить твое одиночество».

Уильям прочитал пьесу и понял, что Мэри выбрала сложную для себя тему. Он засел за правку. Работа лучшим образом отвлекала от мыслей о брате. Иногда Уильям разговаривал с ним вслух, словно он сидел в той же комнате. Уильям представлял, что мог бы сказать Эдмунд в той или иной ситуации, вступал с ним в спор, соглашался… Когда Мэри прислала пьесу, он читал ее вслух, надеясь, что Эдмунд и в самом деле его слышит. Встретившись как-то с Джеймсом в театре, Уильям отдал ему оба варианта пьесы.

— Посмотри. Первый вариант — это то, что написал Франс Бомонд. Второй — исправленный мной текст. Скажи, пожалуйста, свое мнение. Тебе со стороны виднее.

Через несколько дней Джеймс принял решение:

— Твой вариант лучше. Наш Бомонд берется за сложные темы. А далеко не всем дано расправляться с историей так же легко, как и тебе. Предлагаю на сей раз подписать пьесу твоим именем. Ты ее не исправил, ты ее переписал заново.

— Хорошо, Джеймс. Как скажешь. Надеюсь, Мэри не обидится.

— Если хочешь, я могу отдать ее пьесу в другой театр. Слишком она отличается от того, что написал ты. В театрах часто идут пьесы, поставленные по одному сюжету. Только сначала твой вариант пойдет у нас. Осенью можно будет кому-нибудь продать текст Мэри.

Уильям согласился и написал Мэри, как обстоят дела. Весной он собирался навестить ее в Оксфорде и, если понадобится, объяснить лично, что и почему он исправил и какое решение принял Джеймс.

Некоторые проблемы, касавшиеся земель, принадлежавших Уильяму, требовали его присутствия и в Стрэтфорде. Он не любил обсуждать подобные вопросы и предоставлял право их решения управляющему. Но тот иногда начинал настоятельно требовать приезда Уильяма для личной беседы. Окончательно он понял, что надо ехать после очередного разговора с Джеймсом.

— Ты опять не знаешь, что происходит в Англии у тебя под носом, — сказал Джеймс в ответ на жалобы Уильяма по поводу необходимости обсуждать земельные проблемы, — парламент не дает королю денег, фермеры бунтуют. Зимой в Лондоне не хватало продуктов. Оглянись вокруг. Мир меняется у нас на глазах.

— Лишь в театрах все по-прежнему, — заметил Уильям.

— Нет, цензура закрывает спектакли чаще, чем раньше. Просто мы умудряемся ставить пьесы, которые их устраивают.

Уильям замолчал и постарался представить, что сказал бы Эдмунд.

— Для тебя эта зима была тяжелой. Ты не виноват в том, что не видишь ничего вокруг, — извинился Джеймс, — поезжай в Стрэтфорд. Улаживай дела. Только не смей там оставаться. Знаю я твои намерения. Мы тебя ждем в театре. Мы с тобой начинали вместе, и вместе будем заканчивать. Хотя, надеюсь до финала еще далеко.

— Вернусь, куда я денусь. Может, только заеду по дороге в Оксфорд, — заверил Уильям, — давно не видел Мэри и сына. Соскучился. Пора их навестить.

Темза оттаяла. Чуть легче стало на душе. Известие о рождении внучки застало Уильяма на пороге: он собрался выезжать в Стрэтфорд.

— У меня хорошие новости, — он не удержался и зашел в театр к Джеймсу, — Сьюзен родила дочку!

— Вот видишь, — обрадовался Джеймс, — жизнь продолжается. Так просто я тебя теперь не отпущу. Пошли в трактир, выпьем за здоровье малышки.

В трактире снова стало просторнее: были открыты оба зала, народу стало поменьше, камин, хоть и пылал вовсю, согревал посетителей меньше, чем пиво, эль и горячее вино.

— Значит, у тебя теперь есть внучка. Эх, иногда я жалею, что не обзавелся детьми. Пусть даже и внебрачными, — засмеялся Джеймс, — как назвали девочку?

— Сьюзен ждет меня. Она хочет, чтобы мы вместе выбрали имя.

— Ты что-нибудь придумал? Или будешь размышлять над этим важным вопросом в дороге?

— Придумал. Я хочу, чтобы ее звали Элизабет.

— Вот те на! — удивился Джеймс. — Я думал, та история давно закончилась.

— Она закончилась, но не забыта. Тем более что в моей жизни были две Елизаветы[5]. Я хотел бы назвать внучку в память об обеих.

— Кто такая вторая Елизавета?

— Она не вторая, а первая. Королева Англии.

— Чем она тебе так дорога? Извини, конечно, королева Англии дорога всем англичанам. Но поставить ее в один ряд с женщиной, которую ты так любил, посвятил ей свои лучшие сонеты…

— Лучшие, — улыбнулся Уильям, — будто были другие. Да, я общался с королевой всего однажды. Но почему-то храню о ней самые теплые воспоминания. Если имя одно, то почему бы не назвать внучку в честь обеих женщин? Кому это мешает? Да и я могу сказать, что называю девочку в честь королевы. Не могу же я рассказывать об Элизабет, сонетах, безумной любви?

— Правильно, — согласился Джеймс, — эта причина мне более понятна. А почему ты не хочешь ее назвать Мэри, могу я тебя спросить?

— Мэри есть в моей жизни и сейчас. Надо давать имя в честь того, кто жил в твоем сердце раньше и ты этому человеку до сих пор благодарен за эти чувства.

— Что скажешь, поэт! — воскликнул Джеймс. — Ты, Уильям, все-таки поэт. Кто еще мог бы создать целую историю, придумывая имя для внучки.

— А ты, Джеймс, актер. И, как обычно, кричишь на весь трактир.

— Я рад за тебя, потому и кричу. В твоей жизни произошло хорошее событие.

— Только, понимаешь, Джеймс, я чувствую себя совсем старым. Когда Сьюзен вышла замуж, это было куда ни шло. Но внучка! У меня сын всего на год ее старше.

— Скорее тут ты виноват, а не Сью. Она все сделала вовремя, — расхохотался Джеймс, — и потом, крестного сына получить никогда не поздно, — он подмигнул Уильяму.

— Ты прав. Ладно, надеюсь скоро увидеть обоих. Но сначала все-таки в Стрэтфорд, посмотреть на новорожденную и дать ей имя.

— Не забудь про земельные дела.

— А, Джеймс, они все равно решатся как-то, вне зависимости от моего приезда. Внучка важнее.

— С этим я и не спорю. Сначала маленькая Элизабет, потом земля.

— Надо продать землю тебе. Ты более рачительный хозяин.

— Нет уж. Я ездить в Стрэтфорд не имею возможности. На мне теперь два театра. И, в отличие от тебя, я люблю Лондон и уезжать отсюда не собираюсь. Впрочем, и тебе не советую.

— Джудит приходится тяжело, — сказала Сьюзен отцу, уложив малышку спать, — ты бы приезжал почаще, а то мама изведет ее совсем. Раньше нас все-таки было двое, и на каждую приходилось меньше ругани.

— Неужели все так плохо? — удивился Уильям.

Он, конечно, замечал изменения в характере жены, но старался общаться с ней как можно меньше и не задумывался, каково приходится дочерям. Сьюзен впервые заговорила с ним об этом, и Уильям вдруг понял, что им его не хватало еще и потому, что он мог бы стать защитой от материнских замечаний.

— Мать постоянно ворчит, придирается к любой мелочи, которую, на ее взгляд, мы сделали не так. Я уехала к мужу и с тех пор вздохнула спокойно. Но Джудит осталась с ней. Мать плохо себя чувствует, а Джон говорит, что, болея, человек часто становится раздражительным. Но мама не так уж сильно и больна. Джон пытался ее лечить, но она не принимает те лекарства, которые он ей прописывает.