В мгновенье ока (сборник) Брэдбери Рэй
– Я бы уже давно мог задрать нос, но учусь скромности у пташек, – говорил Фентрисс.
– Вот и помалкивай, – отвечал ему Блэк, который, сидя под тем же деревом, так и не вкусил ни ростков озарения, ни благословенной симфонической манны. – Композиторы – известные прощелыги: того и гляди начнут прятаться в кустах и шпионить, а как выведают твою тайну – раззвонят, что ты вторгся в чужие пределы!
– А ведь верно, черт возьми! – Фентрисс посмеялся. – Я и в самом деле вторгся в чужие пределы!
И было бы поистине странно, если бы никто не вторгся в его собственные пределы.
Выглянув из окна часа в три ночи, Фентрисс увидел тень приземистого человечка, который тянулся к ветвям, чтобы закрепить среди листвы карманный диктофон. Затем незнакомец начал тихонько напевать и посвистывать. Осознав, что это не приносит результатов, незваный гость, почти неразличимый в темноте, стал ворковать, выводить трели и даже кукарекать, переминаясь с ноги на ногу под кроной дерева.
– Чтоб я сдох! – прогремел голос Фентрисса, подобно выстрелу из дробовика. – Никак это Вольфганг Праути хозяйничает у меня в саду?! Пошел прочь! Вон отсюда!
Уронив диктофон, Праути резво перемахнул через куст, продрался сквозь живую изгородь – и был таков.
Фентрисс, посылая ему вслед проклятия, подобрал оброненную тетрадь.
«Ночная песнь» – значилось на первой странице. А пленка диктофона сохранила пленительные мелодии, похожие на индийскую духовную музыку, – в исполнении птичьего хора.
После этого случая Фентрисс потерял покой. Нарушители владений проникали к нему в сад около полуночи и шныряли там до рассвета. Фентрисс понимал, что эта свора погубит его творчество, задушит его голос. Он целыми днями слонялся по саду, не зная, каким еще лакомством ублажить пернатых, и обильно поливал траву, чтобы в ней не переводились червяки. Измученный, он стоял на страже ночи напролет, превозмогая дремоту, только ради того, чтобы подстеречь Вольфганга Праути и ему подобных, когда они полезут через забор, чтобы похитить его арии, или, не приведи Господь, устроятся на дереве и станут жужжать себе под нос в надежде на птичий отклик.
Самым веским аргументом в этом противостоянии оказался дробовик. Стоило разок пальнуть – и сад на целую неделю оставили в покое. Зато потом…
Кто-то пришел среди ночи и совершил зверство.
Без лишнего шума этот варвар обрезал нижние ветки и спилил крону.
– Жалкие завистники, проклятые убийцы, – рыдал Фентрисс.
Птицы исчезли.
Унеся с собой блестящую карьеру Амадея Второго.
– Блэк! – взвыл Фентрисс.
– Да, дружище? – откликнулся Блэк, глядя в унылое небо, которое совсем недавно скрывала зелень.
– Где твоя машина?
– Только что была здесь.
– Поехали!
Но поиски не дали результата. Одно дело – найти сбежавшую собаку или снять с телеграфного столба домашнюю кошку. И совсем другое – отыскать в неведомых кущах многобрачие вольных певуний весны, любительниц сладких зерен, да еще убедить их, что в клетке веселей, чем на ветке.
Но друзья все равно спшили от дома к дому, от сада к саду и, притаившись, ловили каждый звук. Стоило им на мгновение обрадоваться, заслышав отдаленное подобие «Аллилуйи» в пении иволги, как они вновь погружались в серые воробьиные сумерки безысходности.
После долгих скитаний по бесконечным лабиринтам улиц и скверов один из двоих, Блэк, решился закурить трубку и высказать свое предположение.
– Ты, случаем, не задумывался о временах года? – произнес он, скрывшись за облаком табачного дыма.
– Что? О временах года? – взвился Фентрисс.
– Я вот о чем: в ту самую ночь, когда мы лишились и дерева, и певчих пташек… сдается мне, в ту самую ночь грянули первые осенние заморозки.
Фентрисс стукнул себя кулаком по лбу.
– Ты хочешь сказать…
– Твои пернатые музы в срок покинули свое пристанище. Наверно, их стая сейчас пролетает где-нибудь над Сальвадором.
– Если, конечно, это перелетные птицы.
– А у тебя есть сомнения?
Повисла еще одна мучительная пауза, и кулак Фентрисса снова молотом опустился на голову.
– Значит, я в полном дерьме!
– Вот-вот, – поддакнул Блэк.
– Дружище! – воззвал Фентрисс.
– Чем могу служить, сэр?
– Поехали домой.
Это был долгий год, это был краткий год, это был год, вобравший в себя и надежды, и приливы отчаяния, и порывы вдохновения, но Фентрисс про себя называл этот отрезок жизни «Повестью о двух городах»59; оставалось только узнать, где находится второй город!
Глупец, упрекал он себя, как же я не сообразил, не принял в расчет, что мои певуньи осенью будут стремиться на юг, а весной возвращаться на север, где опять зазвучит a capella60 их слаженный хор.
– Ожидание сведет меня с ума, – жаловался он Блэку. – Да еще эти звонки…
Вот и сейчас в комнате дребезжал телефон. Фентрисс снял трубку и заговорил, словно с неразумным ребенком:
– Слушаю. Да. Конечно. Скоро. Когда именно? Очень скоро. – И повесил трубку. – Ну, что прикажешь делать? Это из Филадельфии. Требуют еще одну кантату, и чтоб не хуже первой. С самого утра звонили из Бостона. Накануне – из Венской филармонии. Я всем отвечаю: скоро. Когда? Одному богу известно. Помешательство какое-то… Где они сейчас, эти ангелочки, что утешали меня своим пением?
Он смахнул на пол стопку атласов и метеорологических карт Мексики, Перу, Гватемалы и Аргентины.
– Наверно, улетели далеко на юг? Неужели мне отправляться за ними следом? Но куда: в Буэнос-Айрес или в Рио, в Масатлан61 или в Куэрнаваку62? А там что? Бродить со слуховым рожком? Стоять под деревом, пока меня не обгадят с головы до ног? Аргентинские критики надорвут животы, если я буду с закрытыми глазами торчать в роще, ожидая каких-то мелодий и недостающих аккордов. Не дай бог, кто-нибудь прознает о цели поездки, об этих поисках – из меня сделают посмешище. Да и то сказать: в какой город направить стопы? Какое выбрать дерево? Такое же, как в моем саду? Вдруг они ищут ночлег в похожих местах? Или в Эквадоре и Перу подойдет любая крона? Видит бог, можно месяцами теряться в догадках и вернуться домой ни с чем, разве что с остатками птичьей трапезы в волосах и зловонными кляксами на пиджаке. Что мне делать, Блэк? Подскажи!
– Ну, прежде всего… – тут Блэк набил трубку, раскурил ее и выдохнул благовонный дым, – …следует выкорчевать пень и посадить новое дерево.
Во время этой беседы они кружили вокруг древесного обрубка и стучали по нему ногами, словно дожидаясь ответа. Но теперь Фентрисс остолбенел, даже не опустив ступню на землю.
– Повтори, что ты сказал?
– Я сказал…
– Разрази меня гром, ты гений! Дай тебя поцеловать!
– Нет уж, избавь! Обнять – еще куда ни шло.
Фентрисс пылко сжал его в объятьях.
– Вот что значит настоящий друг!
– А ты как думал?!
– Надо принести лопату и заступ.
– Ты сходи, а я тут подожду.
Не прошло и минуты, как Фентрисс прибежал с лопатой и топором.
– Может, подсобишь?
Блэк затянулся и выпустил кольцо дыма:
– Ты пока начинай.
– Сколько придется выложить за взрослое дерево?
– Думаю, немало.
– Но если я его посажу, птицы точно вернутся?
Блэк снова выдохнул дым.
– Возможно, что-нибудь из этого и выйдет. Часть вторая: «В самом начале» Чарльза Фентрисса или что-нибудь в этом роде.
– «В самом начале» или, к примеру, «Возвращение».
– Тоже красиво.
– Или… – Фентрисс ударил пень топором. – «Возрождение». – Он ударил вновь. – «Ода к радости». – Еще удар. – «Весенний урожай». – И еще раз. – «Пусть отзовутся небеса». Как тебе последнее, Блэк?
– Первые вроде бы лучше.
С большим трудом пень удалось выкорчевать, а вслед за тем из питомника доставили новое дерево.
– Не показывайте мне счет, – заявил Фентрисс своему бухгалтеру. – Просто оплатите его.
И посреди сада поднялось самое высокое дерево, которое только можно было найти: того же семейства, что и прежнее, загубленное.
– А вдруг оно зачахнет, прежде чем вернется мой хор? – волновался Фентрисс.
– Хуже будет, если оно приживется, а твой хор облюбует себе другое местечко! – отвечал Блэк.
Судя по всему, новое дерево отнюдь не спешило расставаться с жизнью. Но и не обещало стать цветущим и раскидистым, готовым приютить сладкоголосых певуний с далекого юга.
Время шло; в кроне дерева не наблюдалось никакого движения, и в небе – тоже.
– Должны же они понимать, как я жду?! – сокрушался Фентрисс.
– Это вряд ли – разве что ты обучился межконтинентальной телепатии, – предположил Блэк.
– Я читал исследования Одюбона63. У него сказано – пусть даже в этом есть небольшая натяжка, – что ласточки всегда возвращаются день в день, а другие перелетные птицы могут запоздать на одну-две недели.
– На твоем месте, – говорил Блэк, – я бы закрутил какой-нибудь бурный роман, чтобы хоть немного отвлечься.
– С недавних пор я не завожу романов.
– Ну, тогда страдай, – отрезал Блэк.
Часы тянулись дольше минут, дни – дольше часов, недели – дольше дней. Время от времени звонил Блэк:
– Птиц так и нет?
– Нет.
– Жаль. Больно смотреть, как ты хиреешь.
В решающую ночь, едва не разбив вдребезги телефон, чтобы избежать очередного звонка из дирекции Бостонского симфонического оркестра, Фентрисс взял топор и заговорил с недавно посаженным деревом, а заодно и с пустующим небом.
– Мое терпение лопнуло, – объявил он. – Если рассветные пташки не появятся к семи утра – пеняй на себя.
С этими словами он красноречиво провел по стволу лезвием топора, потом опрокинул в себя две рюмки водки, отчего глаза чуть не вылезли из орбит, и отправился спать.
За ночь он дважды просыпался, но так и не услышал ничего, кроме легкого ветерка и шороха листвы за окном. Ни малейших признаков пения.
На рассвете он вскочил, едва сдерживая слезы. Ему приснилось, что птицы вновь прилетели в сад, но было ясно, что это всего лишь сон.
И все же…
«Чу!» – как могли бы написать в старинной повести. «Внимай!» – как писали в старинных пьесах.
Зажмурившись, он весь обратился в слух…
Дерево почему-то стало пышнее, словно за ночь напиталось неведомым соком. Оно все находилось в движении, но причиной тому было не дуновение ветра, а нечто скрывающееся среди листьев, которые, подрагивая, сплетали ритмическое кружево.
Сквозь окно долетел отрывистый щебет.
Фентрисс ждал.
Тишина.
Дальше, дальше, беззвучно молил он.
И снова щебет.
Не дыши, приказал он себе. Пусть не подозревают, что я их слушаю.
Молчание.
Четвертый звук, пятая нота, затем шестая и седьмая.
Господи, думал он, неужели это обман? Неужели какие-то пернатые самозванцы отпугнули моих любимых пташек?
Еще пять нот.
Может, убеждал он себя, они просто распеваются?
Еще двенадцать нот: ни различимого ритма, ни определенного тембра; и когда он уже готов был взорваться, подобно обезумевшему дирижеру, и разогнать весь этот сброд…
Произошло вот что.
Нота за нотой, строка за строкой, напевная мелодия сменялась весенним перезвоном. Дерево расцветало от счастливых песен дивного хора, радостных песен о возвращении и гостеприимстве.
Фентрисс, пока не поздно, украдкой потянулся за карандашом и тетрадью; он тут же нырнул под простыню, чтобы не спугнуть чудо царапаньем грифеля по бумаге. Между тем сладостный хор парил, и опускался, и воспарял вновь, а в прозрачном воздухе витали токи, которые струились с ветвей дерева, наполняя душу Фентрисса восторгом и направляя руку.
В это время зазвонил телефон. Фентрисс поспешно схватил трубку и услышал голос Блэка. Тот спрашивал, чем завершилось ожидание. Не говоря ни слова, Фентрисс поднес трубку к окну.
– Сдохнуть можно! – воскликнула трубка голосом Блэка.
– Исцелиться несложно, – прошептал композитор, торопливо записывая Кантату номер два. С тихим смехом он воздел глаза к небу:
– Умоляю, помедленнее. Не нужно agitato64 – мне не поспеть. Legato65.
И дерево, и те, кого оно приютило, вняли этой мольбе.
Ажитато стихло.
Теперь звучало легато.
Обмен
Слишком уж много формуляров было в картотечном шкафу, слишком много книг на полках, слишком много шумной ребятни в детском зале, слишком много газет, которые предстояло рассортировать и убрать повыше на стеллажи…
Всего было с лихвой. Мисс Адамс откинула с изборожденного морщинами лба седую прядь, водрузила на переносицу пенсне в золотой оправе, а потом позвонила в серебряный библиотечный колокольчик и пару раз щелкнула выключателем. Выпроводить посетителей – что взрослых, что детей – с первой попытки не удавалось. Мисс Ингрэм, младший библиотекарь, ушла домой пораньше, сославшись на болезнь отца, поэтому все обязанности целиком легли на плечи мисс Адамс: проштамповать, расставить по местам, проверить сохранность.
В конце концов на последнюю книгу была поставлена отметка, тяжелые, обшитые медными листами двери выпустили последнего мальчугана, стукнул засов – и мисс Адамс под грузом неимоверной усталости прошествовала к своему рабочему столу сквозь сорок лет библиотечной тишины и радения о книгах.
Там она остановилась, положила пенсне на зеленый лист промокательной бумаги, сжала двумя пальцами тонкую переносицу и постояла с закрытыми глазами. Ну и бедлам! Малышня возит грязными пальцами по фронтисписам, оставляет на страницах каракули, гремит роликовыми коньками. Старшеклассники врываются с хохотом, а уходят с легкомысленными песенками!
Вооружившись каучуковым штампом, она взялась расставлять карточки строго в алфавитном порядке, и ее пальцы дошли до границы между Данте и Дарвином.
В это время до ее слуха донесся легкий стук по стеклу: у входной двери маячила мужская фигура. Мисс Адамс покачала головой. Тень у входа делала умоляющие жесты.
Тяжело вздыхая, мисс Адамс отперла дверь и увидела молодого человека в военной форме.
– Вы опоздали. Библиотека закрыта, – сообщила она и добавила, взглянув на его погоны: – Капитан.
– Постойте! – взмолился капитан. – Неужели вы меня не узнаете?
И повторил, не дождавшись ответа:
– Не узнаете?
Она вгляделась в его лицо, пытаясь выхватить из полутьмы хоть какие-то знакомые черты.
– Кажется, узнаю, – произнесла она после некоторых колебаний. – Вы когда-то были записаны в нашу библиотеку.
– Точно.
– Но это было давно, – продолжала она. – Да, вроде бы припоминаю.
Он замер в ожидании; мисс Адамс попыталась переместить его в другое время, но лицо мужчины никак не превращалось в мальчишеское, имя тоже не всплывало из прошлого, а посетитель уже протягивал ей руку для приветствия.
– Можно войти?
– Как вам сказать… – растерялась она. – Ну, входите.
Она повела его вверх по лестнице, в полутемное царство книг. Молодой офицер огляделся и сделал медленный выдох, а потом взял с полки первую попавшуюся книгу и прижал ее к носу, чтобы вдохнуть запах. Ему хотелось смеяться.
– Не обращайте на меня внимания, мисс Адамс. Вы знаете, как пахнут новые книги? Переплет, бумага, шрифт? Это как свежий хлеб для голодного. – Он посмотрел по сторонам. – Вот у меня сейчас голод, только сам не знаю, на что.
Наступила пауза, и мисс Адамс поинтересовалась, надолго ли он пожаловал.
– На пару часов, не больше. Я еду поездом из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, вот и решил завернуть сюда из Чикаго, пройтись по знакомым местам, проведать старых приятелей. – В его глазах сквозило огорчение; руки мяли форменную фуражку.
Мисс Адамс мягко спросила:
– У вас что-то случилось? Вам нужна помощь?
Он посмотрел в окно на темные городские дома; света почти нигде не было.
– Да нет, я просто удивился, – ответил он.
– Чему?
– Сам не знаю, на что я рассчитывал. Глупо как-то получилось, – сказал он, переводя взгляд от мисс Адамс к оконному стеклу. – Можно подумать, если я уехал из этих мест, все будут стоять как истуканы до моего возвращения. Можно подумать, старые друзья только и ждут, чтобы я сошел с поезда, и со всех ног бросятся меня встречать. Идиотизм.
– Ну почему же? – возразила она, немного успокоившись. – Нам всем свойственно так думать. Вот я, например, в ранней юности открыла для себя Париж, а вторично приехала во Францию уже в сорок лет и страшно возмутилась, что никто меня не ждет, что знакомые дома снесены, а все горничные, коридорные и портье из гостиницы, где я останавливалась, либо умерли, либо ушли на пенсию, либо переехали.
Он согласно кивнул, но продолжать не стал.
– Хоть кто-нибудь знал о вашем приезде? – спросила она.
– Кое-кому я написал, но ответа не получил. Помню, еще подумал: да ладно, им некогда письма строчить, зато уж когда появлюсь, все будут на месте. Но почему-то никого нет.
Когда с языка мисс Адамс слетел ответ, она сама удивилась:
– Я-то на месте.
– Да, верно. – На его губах мелькнула улыбка. – Не передать, как я рад!
Его взгляд сделался таким пристальным, что она невольно отвела глаза.
– Скажу честно, ваше лицо мне знакомо, но я до сих пор не могу признать в вас мальчика, который был записан в библиотеку…
– Двадцать лет назад! А как он выглядел, этот мальчик, – вот…
Порывшись в тощем бумажнике, он достал несколько фотографий и выбрал снимок подростка лет двенадцати, с лукавой улыбкой и копной соломенных волос – казалось, он вот-вот выпрыгнет из поблекшего квадрата.
– Ах да. – Мисс Адамс поправила пенсне и закрыла глаза, напрягая память. – Сейчас скажу. Сполдинг. Уильям Генри Сполдинг?
Он кивнул и смущенно покосился на фотографию, которую теперь держала в руках мисс Адамс.
– Сильно я вам досаждал?
– Да уж. – Она поднесла снимок к глазам и сравнила его с лицом капитана. – Сущий чертенок. – Фотография перешла обратно к владельцу. – Но я в нем души не чаяла.
– Правда? – Он улыбнулся чуть увереннее.
– Несмотря ни на что – да.
Помолчав, он спросил:
– А теперь?
Мисс Адамс поглядела сначала влево, потом вправо, будто высматривая ответ на неосвещенных полках.
– Пока трудно сказать.
– Извините.
– Нет-нет, это естественный вопрос. Время покажет. Не будем стоять как истуканы, подобно вашим друзьям, которые так и не двинулись с места. Пойдемте. Я сварила кофе, чтобы взбодриться. Кажется, в кофейнике еще что-то осталось. Давайте сюда фуражку. Снимайте шинель. Каталог обменного фонда здесь. Идите-ка сюда, поройтесь в старых формулярах, чем черт… чем судьба не шутит.
– Неужели их не выбросили? – изумился он.
– Библиотекари никогда ничего не выбрасывают. Как знать, кто приедет следующим поездом. Прошу.
Вернувшись с чашкой кофе, она увидела, что капитан замер над алфавитным ящиком, как птица над полупустым гнездом. Он протянул ей старый формуляр с лиловыми штампами.
– С ума сойти! – протянул он. – Надо же, сколько я брал книжек!
– По десять штук зараз. Я, бывало, скажу: «Не положено, мальчик мой», но куда там! И что самое интересное, – добавила она, – ты их читал! А вот и кофе. – Она поставила чашку и терпеливо ждала, пока он с тихим смехом извлекал одну за другой погашенные карточки.
– Не верю своим глазам! Будто и не уезжал. Можно, я их вытащу и за столом посмотрю? – Он показал ей карточки; она кивнула. – Нельзя ли пройтись по залам? Наверно, многое из памяти выветрилось.
Она покачала головой и взяла его за локоть.
– Из памяти ничего не выветривается. Но можно и пройтись. Вот здесь, как и прежде, абонемент для взрослых читателей.
– Как я мечтал сюда перейти, когда мне стукнуло тринадцать! А вы: «Тебе еще рано». И все-таки…
– Перевела?
– Да! Огромное вам спасибо.
Глядя на нее сверху вниз, он припомнил еще кое-что:
– А ведь вы были выше меня.
Ей пришлось поднять лицо кверху, чтобы встретиться с ним взглядом.
– Читатели меня перерастают, но не настолько, чтобы я не могла дотянуться.
Не успел он и глазом моргнуть, как она цепко ухватила его двумя пальцами за подбородок. Он вытаращил глаза:
– Помню, помню. Когда со мной никакого сладу не было, вы ловили меня за подбородок, наклонялись и хмурили брови. Эти сведенные к переносице брови были страшнее всего. Стоило вам таким манером подержать меня секунд десять – и я неделю ходил как шелковый.
Она кивнула и разжала пальцы. Потирая подбородок, он двинулся дальше.
– Вы, конечно, меня простите, – он не поднимал головы, – но мальчишкой я частенько отрывался от книги и подглядывал за вами, а вы восседали в середине, за своим столом, и мне казалось, что вы – как бы это сказать – всемогущая волшебница, потому что у вас в библиотеке заключен целый мир. Захочешь узнать про другие страны, другие народы, про что-нибудь интересное – вы непременно отыщете и дадите мне то, что требуется. – Он покраснел и сбился. – Вот я и говорю… У вас весь мир был как на ладони. Вы мне открыли дальние края, чужие земли. Я это запомнил на всю жизнь.
Мисс Адамс медленно обвела глазами тысячи томов. Только теперь она успокоилась.
– И часто ты меня так называл?
– Волшебницей? Да, конечно. Всегда.
– Пойдем дальше, – помолчав, сказала она.
Бок о бок они прошли через все залы, потом спустились вниз, где размещался газетный каталог, а по пути наверх он вдруг схватился за перила:
– Мисс Адамс!
– Что такое, капитан?
– Боюсь, – выдохнул он. – Не хочу уходить. Боюсь.
Ее ладонь сама собой легла ему на локоть.
– Иногда… мне и самой страшно, – призналась мисс Адамс под покровом темноты. – А тебе-то чего бояться?
– Как уйти, не попрощавшись? Вдруг я больше не вернусь? Хочу повидаться с друзьями, пожать им руки, похлопать каждого по плечу, ну не знаю, что еще… потрепаться. – Помолчав, он договорил: – А я походил по городу – и не нашел никого знакомых. Кроме вас. Все разъехались.
Блестящий маятник настенных часов раскачивался туда-сюда с едва уловимым шорохом.
Читать бесплатно другие книги:
