В мгновенье ока (сборник) Брэдбери Рэй
С безотчетной решимостью мисс Адамс взяла ночного гостя под руку и заставила преодолеть последние несколько ступеней, чтобы уйти от тяжелых сводов первого этажа в сторону последнего зала, который выглядел приветливее всех остальных.
– И здесь никого. – Он огляделся и покачал головой.
– Ты так считаешь?
– Не понимаю, где все? Раньше мои приятели забегали сюда за книжками; бывало, обменивали даже после закрытия. А теперь?
– Теперь все реже, – сказала она. – Но я не о том. Ты хоть понимаешь, что Томас Вулф66 ошибался?
– Вулф? Великий и могучий? В чем же его ошибка?
– В заглавии одного из романов.
– «Домой возврата нет»? – догадался он.
– Вот именно. Он ошибался. Дом – это здесь. Здесь твои друзья. Ты здесь проводил летние каникулы.
– Точно. Мифы. Легенды. Мумии. Ацтеки. Злые колдуньи, что плюются жабами. Я действительно отсюда не вылезал. Но старых знакомых уже нет.
– Посмотрим.
Не дав ему опомниться, она включила лампу с зеленым абажуром, которая выхватила из темноты отдельный столик.
– Уютно, правда? Теперь в библиотеках чересчур много света. Но в каких-то уголках непременно должен царить полумрак. Ты согласен? Должна быть тайна. Чтобы по ночам с полок спускались неведомые звери и замирали в этом тропическом свете, перелистывая страницы своим дыханием. Ты, наверно, думаешь, что я свихнулась?
– Ничего такого не заметил.
– Слава богу. Присядь. Теперь я знаю, кто ты такой, и все будет как прежде.
– Такого не бывает.
– Вот как? Сейчас увидишь.
Она исчезла за стеллажами, вернулась к столу с десятком томов и каждый поставила вертикально, чтобы ему были видны сразу все заглавия.
– Летом тридцатого года, когда тебе было – дай сообразить – десять лет, ты проглотил все эти книги за одну неделю.
– Изумрудный город? Дороти? Волшебник? Узнаю!
Она подвинула поближе другие книжки.
– «Алиса в Стране чудес». «Алиса в Зазеркалье». Месяц спустя ты снова попросил и ту и другую. Я говорю: «Да ведь ты их только что прочел!» А ты в ответ: «Прочел, да не все запомнил. А нужно другим рассказать».
– Надо же, – тихо откликнулся он. – Неужели это правда?
– Чистая правда. Ты и другие книги по десять раз перечитывал. Мифы Древней Греции и Рима, предания Древнего Египта. Скандинавские саги, китайские сказки. Ты был всеядным.
– Сокровища Тутанхамона извлекли из гробницы, когда мне было три года. Я видел иллюстрацию, которая меня поразила. Что тут еще хорошего?
– «Тарзан, повелитель обезьян». Эту ты брал…
– Раз тридцать! А вот: Джон Картер, «Марсианский маг» – сорок раз! Боже мой, как вы все помните?
– Да ведь ты здесь каждое лето дневал и ночевал. Прихожу с утра пораньше открывать библиотеку – ты уже тут как тут. Уходил разве что пообедать, да и то иногда приносил с собой бутерброды и жевал их в садике, возле каменного льва. Бывало, засиживался у нас до ночи, тогда приходил отец и за ухо тащил тебя домой. Как можно забыть такого читателя?
– Нет, все равно…
– Ты никогда не бегал с другими ребятами, не играл ни в бейсбол, ни в футбол. Почему?
Он опустил глаза.
– Так ведь меня караулили.
– Кто?
– Сами знаете. Те, которые не читали. Вот они и караулили. Те самые. Эти.
Он вспомнила:
– Ах да. Хулиганы. Из-за чего они не давали тебе проходу?
– Из-за того, что я любил книги, а их компанию не переваривал.
– Поразительно, что ты не сломался. Я наблюдала, как ты, сгорбившись над столом, просиживал здесь вечера напролет. Совсем один.
– Нет, не один, а в хорошей компании. Это и были мои друзья.
– Вот еще кое-кто.
Она выложила на стол «Айвенго», «Робина Гуда» и «Остров сокровищ».
– Ага, – обрадовался он, – наш странный и загадочный мистер По. Как я обожал его «Маску красной смерти»!
– Ты ее брал так часто, что я завела для тебя карточку длительного учета, чтобы ты мог держать книгу дома, пока ее не затребует другой читатель. Требование поступило через полгода, и для тебя это было настоящим ударом. Через неделю я снова выдала тебе Эдгара По и продлила на год. Да, кстати, ты эту книгу…
– Она у меня в Калифорнии. Хотите, чтобы я ее…
– Нет, нет. Ничего страшного. Давай смотреть дальше. Это все – твои книги. Сейчас еще принесу.
Мисс Адамс несколько раз уходила и возвращалась, но каждый раз с одной-единственной книгой, неся ее, как особую ценность.
На столе уже поднялся настоящий книжный Стоунхендж; теперь внутри его росло второе кольцо, где каждый том высился в полный рост, отдельно от соседей, в гордом величии. Сполдинг каждый раз называл вслух заглавие и автора, а потом перечислял имена сидевших много лет назад за тем же столом – кто-то беззвучно шевелил губами, а кто-то не мог удержаться и шепотом читал самые захватывающие страницы вслух, да с таким упоением, что никто на него не шикал, никто не одергивал: «Тише ты!» или «Про себя!»
Она поставила первую книгу – и налетел ветер, который принес с собой заросли ракитника и молодую девушку, потом повалил снег, и кто-то издалека окликнул: «Кэти!», а когда снегопад прекратился, за столом, прямо напротив, уже сидела девочка, с которой они в шестом классе вместе бегали в школу: она смотрела в окно и разглядывала принесенный ветром ракитник, снег и ту девушку, заплутавшую среди другой зимы.
Вторая книга заняла свое место – и по зеленым полям галопом помчалась великолепная вороная лошадка, а в седле сидела другая девочка, которая, когда он был двенадцатилетним мальчишкой, робко передавала ему записки, прячась за учебником.
Потом возникли отдаленные, призрачные черты Снегурочки, но ее длинные золотистые волосы, будто струны арфы, почему-то перебирал летний ветер; она осталась плывущей в Византию, где слух императоров утром и вечером услаждали золотые соловьи в заводных клетках. Это была она – та самая, что осталась бегущей вокруг школы к глубокому озеру десять тысяч закатов назад; она не вынырнула, ее так и не нашли, но она вдруг очутилась здесь, под зеленым абажуром настольной лампы, и открыла Йейтса, чтобы наконец-то отплыть из Византии домой67.
А по правую руку от нее – Джон Хафф, чье имя запомнилось отчетливее других: он хвастался, что залезал на каждое дерево в городе и ни разу не свалился, он из конца в конец перебегал бахчу по дыням, не касаясь ногами земли, одной палкой сбивал целый град каштанов, на рассвете горланил под окнами и сдавал учителям одно и то же сочинение по Марку Твену четыре года подряд, пока его не уличили; прежде чем раствориться, он выкрикнул: «Зови меня просто Гек!»
А дальше, по правую руку от него, появился болезненного вида невыспавшийся парнишка, сын владельца гостиницы, который стращал всех привидениями, что обитают в заброшенных домах, и водил туда сомневающихся, – дерзкий на язык, с приплюснутым носом и бульканьем в горле, которое возвещало долгую октябрьскую смерть, невыразимо жуткое падение дома Эшеров68.
Потом появилась еще одна девочка.
А рядом с ней…
А дальше…
Мисс Адамс поставила перед ним последнюю книгу, и в памяти всплыло дивное создание из далекого прошлого. В том времени остались слова, которые его застенчивое двенадцатилетнее отрочество не могло выговорить вслух, зато ее умудренная опытом тринадцатилетняя юность тихо произнесла: «Я – Красавица. А ты? Ты – Чудовище?»
Теперь он хотел дать ответ – хоть и запоздалый – этой прелестной маленькой фее: «Нет. Чудовище прячется в темноте, а когда часы пробьют три, выходит напиться».
На этом все и завершилось, последние тома уже были расставлены, как два кромлеха69: снаружи – большой круг, из его собственных отображений, внутри – круг поменьше, из незабытых, неизбывных лиц, летних и осенних имен.
Он посидел без движения минуту-другую, а затем потянулся к книгам, которые прежде – да и теперь – безраздельно принадлежали ему; он раскрывал очередной том, проглатывал, закрывал и брался за следующий, пока не замкнул внешнее кольцо; после этого ощупью нашел плот на реке, и заросли ракитника, где жили ураганные ветры, и резвую вороную лошадку на лугу, и прелестную всадницу. Спиной он услышал, как хранительница тихо отошла в сторону, чтобы оставить его наедине со словами…
Прошло немало времени, прежде чем он откинулся на спинку стула, протер глаза, оглядел свои оборонительные сооружения, крепостные стены, римские валы и согласно покачал головой, не чувствуя скопившейся в глазах влаги.
– Верно.
– Что-что? – послышалось из-за спины.
– Верно вы сказали про Томаса Вулфа и про название романа. Это ошибка. Здесь все как прежде. Никаких перемен.
– Никаких перемен и не будет, пока я тут главная, – сказала она.
– Вы уж, пожалуйста, не уходите.
– Я-то не уйду, а ты заглядывай почаще.
В этот миг совсем недалеко, в городе, раскинувшемся внизу, завыл паровозный гудок.
– Это не твой ли поезд? – встревожилась мисс Адамс.
– Нет, но мой уже совсем скоро.
Он поднялся, чтобы совершить обход скромных обелисков, которые вдруг сделались настоящими монументами; двигаясь вдоль края стола, он поплотнее закрывал обложки и одними губами повторял давно знакомые названия и давно знакомые, любимые имена.
– Можно их оставить здесь? – спросил он.
Она посмотрела на него, на концентрические книжные круги и, подумав, ответила:
– До завтра пусть постоят. Только зачем?
– А вдруг, – сказал он, – ночью придут неведомые звери, про которых вы говорили, и замрут в этом тропическом свете, и будут перелистывать страницы своим дыханием. И еще…
– Говори.
– Вдруг появятся мои друзья, которые все эти годы прятались в темноте, – вдруг придут на свет этой лампы.
– Они уже здесь, – негромко сказала она.
– И то верно, – кивнул он. – Они уже здесь.
Почему-то ему было не сдвинуться с места.
Она беззвучно прошествовала через весь зал и, остановившись у своего рабочего стола, сделала последнее объявление:
– Библиотека закрывается, ребятки. Библиотека закрывается.
С этими словами она пощелкала выключателем, чтобы все лампы мигнули в знак предупреждения, и оставила гореть только половину; наступили библиотечные сумерки.
Он нашел в себе силы оторваться от стола с двойным книжным кольцом и приблизился к ее рабочему месту:
– Теперь можно уходить.
– Да, Уильям Генри Сполдинг, – подтвердила она. – Теперь можно.
К выходу они направились вместе; мисс Адамс гасила лампы – одну за другой. Она подала ему шинель, а он ни с того ни с сего взял ее за руку и поцеловал тонкие пальцы.
Это было столь неожиданно, что она едва удержалась от смеха, но вслух лишь произнесла:
– Помнишь, что сказала Эдит Уортон70, когда то же самое сделал Генри Джеймс71?
– Напомните мне.
– «Пикантный вкус – только от локтя и выше».
Они расхохотались в один голос, и капитан сбежал по мраморным ступеням к витражу входной двери. У подножья лестницы он задержался и посмотрел наверх:
– Когда будете ложиться спать, вспомните, как я вас называл в двенадцать лет, и повторите это вслух.
– Да у меня уже из головы вылетело.
– Не может быть.
На окраине опять зазвучал паровозный гудок.
Входная дверь отворилась и тут же захлопнулась, выпустив ночного посетителя.
Пальцы мисс Адамс легли на последний выключатель; когда ее взгляд скользнул по двойному книжному кольцу на самом дальнем столе, она задумалась: «Как же он меня называл?»
– Ах да! – через мгновение сказала она вслух.
И выключила свет.
Земля на вывоз
Кладбище располагалось в центре городка. С четырех сторон его объезжали неутомимые трамваи, которые скользили по блестящим сизым рельсам, и автомобили, от которых были только выхлопы да шум. Но внутри кладбищенских стен этого мира не существовало. Вдоль каждой стороны, протянувшейся на полмили, кладбище выталкивало на поверхность полночные деревья и каменные надгробия – эти тоже росли из земли, влажные и холодные, как бледные грибы. В глубь территории вела посыпанная гравием дорожка, а за оградой стоял увенчанный куполом викторианский домик с шестью фронтонами. На крыльце, при свете фонаря, в одиночестве сидел старик: он не курил, не читал, не двигался, не издавал ни звука. От него – если втянуть носом воздух – попахивало морской солью, мочой, папирусом, лучиной, слоновой костью и тиковым деревом. Прежде чем с его губ слететь хотя бы одному слову, весь рот приходил в движение, чмокая вставными челюстями. Когда по гравию заскрежетали незнакомые шаги и на нижнюю ступеньку крыльца опустился чей-то сапог, старческие веки дрогнули над желтоватыми зернышками глаз.
– Вечер добрый! – Посетителю было лет двадцать.
Смотритель кивнул, но не протянул руки.
– Я по объявлению, – сказал незнакомец. – Там у вас написано: «Земля на вывоз. Бесплатно».
Хозяин еле заметно кивнул.
Незнакомец попробовал улыбнуться:
– Глупость, конечно, сам не знаю, почему решил сюда завернуть.
Над входной дверью светилось полукруглое окошко с цветными стеклами: от этого лицо старика раскрашивалось синим, красным и янтарным. Но он, по всей видимости, был к этому безразличен.
– Прочитал и думаю: земля – бесплатно? Раньше как-то в голову не приходило, что у вас образуются излишки. Ну, выкопали яму, опустили гроб, сверху засыпали – много ли осталось? Казалось бы…
Старик подался вперед. От неожиданности парень поспешно убрал ногу со ступеньки.
– Будешь брать или нет?
– А? Да я просто так, из любопытства. Такие объявления не каждый день встречаются.
– Присядь, – сказал старик.
– Благодарю. – Парень с опаской устроился на ступенях. – Знаете, как бывает: живешь себе и ни о чем не задумываешься, а ведь у каждого кладбища есть хозяин.
– Ну? – спросил старик.
– Ну, например, сколько нужно времени, чтобы вырыть могилу?
Старик вернулся в прежнее положение.
– На прохладе – два часа. По жаре – четыре. В самое пекло – все шесть. Когда холодает, но земля еще не схватилась, землекоп и за час управится, если посулить ему горячего шоколаду и кой-чего покрепче. Я так скажу: хороший работник по жаре дольше провозится, чем ленивый – в стужу. Может статься, и восьми часов не хватит; правда, земля у нас легкая. Суглинок, без каменьев.
– А как же зимой?
– На случай сильных заносов ледяной склеп имеется. Там покойники в целости и сохранности. В пургу даже письма на почте – и те своего часа ждут. Зато уж по весне целый месяц лопаты из рук не выпускаем.
– Что посеешь, то и пожнешь! – хохотнул незнакомец.
– Как бы так.
– Неужели зимой вообще не копают могилы? Ведь бывают же особые случаи? Особо важные покойники?
– На несколько ярдов можно пробиться: есть такая хитрая штуковина – заступ со шлангом. Нагнетаешь в шланг горячую воду, она через лезвие проходит, и тогда поспешай, как на чужом прииске, даже если земля насквозь промерзла. Только это на крайний случай. Лом да лопата – оно привычнее.
Парень помедлил.
– А вам бывает не по себе?
– Это как? Страшно?
– В общем… да.
Только теперь старик вытащил из кармана трубку, набил ее табаком, утрамбовал большим пальцем, раскурил и выпустил тонкую струйку дыма.
– Не бывает, – ответил он после долгого молчания.
Парень втянул голову в плечи.
– Чего другого ожидал?
– Вообще никогда?
– Разве что по молодости… было дело…
– Значит, все-таки было! – Парень перебрался на ступеньку повыше.
Старик бросил на него испытующий взгляд и снова взялся за трубку.
– Раз всего и было. – Он обвел глазами мраморные плиты и темные деревья. – Тогда этим кладбищем дед мой заправлял. Я ведь тут и родился. А сына могильщика так просто на испуг не возьмешь.
Сделав несколько глубоких затяжек, он продолжил:
– Как стукнуло мне восемнадцать, семья на море поехала, а я остался один: траву подстричь, могилу выкопать – без дела не сидел. В октябре аж четыре могилы понадобились, да с озера уже холодом потянуло, надгробия инеем подернулись, земля промерзла. Выхожу я как-то ночью. Темно – хоть глаз выколи. Под ногами трава хрустит, будто по осколкам ступаешь, изо рта пар клубится. Засунул руки в карманы, иду, прислушиваюсь.
Из тонких стариковских ноздрей вырвались призрачные облачка.
– Вдруг слышу: голос из-под земли. Я так и обомлел. А голос кричит, надрывается. Покойники, видно, проснулись, услышали мои шаги и стали звать. Я стою ни жив ни мертв. А тать не унимается. Колотит снизу почем зря. В морозные ночи земля-то звонкая, как фарфор, соображаешь? Так вот…
Прикрыв глаза, старик вспоминал дальше.
– Стою, значит, на ветру, кровь в жилах стынет. Может, кто подшутил? Огляделся вокруг и думаю: померещилось. Ан нет, голос все зовет, да такой звонкий, чистый. Женский голос. Ну, я-то все надгробия знал наперечет. – У него опять дрогнули веки. – Мог уже тогда назвать в любом порядке, хоть по алфавиту, хоть по годам, хоть по месяцам. Спроси меня, кто в такой-то год помер, – я тебе отвечу. Взять, к примеру, тысяча восемьсот девяносто девятый год. Джек Смит скончался, вот кто. А в тысяча девятьсот двадцать третьем? Бетти Дэллман в землю легла. А в тридцать третьем? П. Г. Моран! Или месяц назови. Август? Прошлый год в августе Генриетту Уэллс Господь прибрал. Август восемнадцатого? Бабушка Хэнлон преставилась, а за нею и все семейство! От инфлюэнцы! Хочешь, день назови. Четвертое августа? Смит, Бэрк, Шелби упокоились. А Уильямсон где лежит? Да на пригорке, плита из розового мрамора. А Дуглас? Этот у ручья…
– И что дальше? – не вытерпел гость.
– Ты о чем?
– Вы начали рассказывать про тот случай.
– А, про голос-то из-под земли? Я о том и речь веду: надгробия, говорю тебе, все до единого знал как свои пять пальцев. Потому и догадался, что звала меня Генриетта Фрэмвелл, славная девушка, в двадцать четыре года скончалась, а служила она тапершей в театре «Элит». Высокая, тоненькая была, волосы золотистые. Спрашиваешь, как я голос ее опознал? Да на том участке только мужские могилы были, эта одна – женская. Бросился я на землю, приложил ухо к могильной плите. Так и есть! Ее голос, глубоко-глубоко – и не умолкает! «Мисс Фрэмвелл!» – кричу. Потом опять: «Мисс Фрэмвелл!» Тут она заплакала. Уж не знаю, докричался до нее или нет. А она плачет и плачет. Пустился я с горки бежать, да споткнулся о плиту и лоб разбил. Встаю – и сам ору благим матом! Добежал кое-как до сарая, весь в крови, вытащил инструмент, а много ли сделаешь ночью, в одиночку? Грунт мерзлый, твердый, как камень. Прислонился я к дереву. До той могилы три минуты ходу, а до гроба докопаться – восемь часов, никак не меньше. Земля звенит, что стекло. А гроб – он и есть гроб; воздуху в нем – кот наплакал. Генриетту Фрэмвелл схоронили за двое суток до заморозков. Она спала себе и спала, дышала этим воздухом, а перед тем как настоящие морозы грянули, у нас дожди прошли: земля сперва промокла, потом промерзла. Тут и за восемь часов не управиться. А уж как она кричала – ясно было, что и часу не протянет.
Трубка погасла. Старик умолк и начал раскачиваться в кресле.
– Как же вы поступили? – спросил посетитель.
– Да никак.
– Что значит «никак»?
– А что я мог поделать? Земля мерзлая. С такой работой и вшестером не совладать. Горячей воды нет. А бедняжка кричала, поди, не один час, покуда я не услыхал, вот и прикинь…
– И вы ничего не предприняли?
– Так уж и ничего! Лопату и ломик в сарай отнес, дверь запер, вернулся в дом, сварил себе шоколаду погорячее, но все равно дрожал как осиновый лист. А ты бы что сделал?
– Да я…
– Долбил бы землю восемь часов, удостоверился, что в гробу – покойница: надорвалась от крика, задохнулась, остыла уже, а тебе еще могилу закапывать и с родственниками объясняться. Так, что ли?
Заезжий паренек не сразу нашелся что ответить. Вокруг голой лампочки, подвешенной на крыльце, пищал комариный рой.
– Теперь ясно, – только и сказал он.
Старик пососал трубку.
– У меня всю ночь слезы текли – от бессилия. – Он открыл глаза и с удивленным видом поглядел перед собой, как будто все это время слушал чужой рассказ.
– Прямо легенда, – протянул парень.
– Богом клянусь, – сказал старик, – чистая правда. Хочешь еще послушать? Видишь большой памятник, с кривым ангелом? Под ним лежит Адам Криспин. Его наследники переругались, получили в суде разрешение да и раскопали могилу – думали, покойный был отравлен. Но ничего такого не определили. Положили его на старое место, да только к тому времени земля с его холмика уже смешалась с другой. Засыпали-то второпях, сгребали землю с близлежащих могил. Теперь на соседний участок взгляни. Видишь, ангел со сломанными крылами? Там лежала Мэри Лу Фиппс. Выкопали ее – опять же по настоянию родственников – и перезахоронили в Иллинойсе. Есть там городок Элгин. А могила так и стояла разверстой – чтоб не соврать – недели три. Никого в нее так и не положили. Земля тем временем смешалась с прочей. Теперь отсчитай оттуда шесть памятников и один к северу: там был Генри Дуглас Джонс. Шестьдесят лет никто о нем не вспоминал, а потом вдруг спохватились. Перенесли его останки к памятнику павшим в Гражданской войне. Могила пустовала аж два месяца – кому охота ложиться в землю после южанина? Наши-то все за северян были, за генерала Гранта72. Так вот, его земля тоже кругом раскидана. Понимаешь теперь, откуда берется эта земля на вывоз?
Парень окинул взглядом кладбищенские пределы:
– Ну ладно, а где все-таки у вас этот бесплатный грунт?
Старик ткнул куда-то черенком трубки; действительно, в той стороне была насыпана куча земли, метра три в поперечнике на метр в высоту: сплошной суглинок и куски дерна – где совсем светлые, где бурые, где охристые.
– Сходи глянь, – предложил старик.
Приезжий медленно подошел к земляному холмику и остановился.
– Да ты ногой пни, – подсказал смотритель. – Проверь.
Парень ткнул землю носком сапога – и побледнел.
– Слышали? – спросил он.
– Чего? – Старик смотрел в другую сторону.
Незнакомец прислушался и покачал головой:
– Нет, ничего.
– Ты не тяни, – поторопил сторож, вытряхивая пепел из трубки. – Сколько будешь брать?
– Еще не решил.
– Лукавишь. Все ты решил, – сказал старик. – Иначе зачем было грузовик подгонять? У меня слух – что у кошки. Ты только тормознул у ворот – я уж все понял. Говори, сколько берешь?
– Даже не знаю, – замялся парень. – У меня задний двор – восемьдесят на сорок футов. Мне бы насыпать пальца на два жирной мульчи. Это сколько?..
– Половина горки, что ли, – прикинул старик. – Да забирай всю, чего уж там. Охотников на нее не много.
– Хотите сказать…
– Куча то растет, то уменьшается, то растет, то уменьшается – с тех пор как Грант взял Ричмонд73, а Шерман74 дошел до моря. Здесь земля еще с Гражданской войны, щепки от гробов, обрывки шелка – еще с той поры, когда Лафайет75 увидел Эдгара Аллана По в почетном карауле76. Здесь остались траурные венки, цветы от десятка тысяч погребений. Клочки писем с соболезнованиями на смерть немецких наемников и парижских канониров, которых никто не стал отправлять морем на родину. В этой земле столько костной муки и перегноя от похоронных причиндалов, что за нее и деньги не грех с тебя запросить. Бери лопату и забирай товар, покуда я тебя самого лопатой не отоварил.
– Не двигайтесь! – Парень предостерегающе поднял руку.
– Мне двигаться некуда, – ответил старик – А больше тут никого не видать.
Маленький грузовичок подкатил прямо к земляной куче, и водитель уже потянулся в кузов за лопатой, но сторож его остановил:
– Нет, погоди.
И тут же пояснил:
– Кладбищенская лопата получше будет. Она к этой земле привычна. Можно сказать, сама копать будет. Возьми-ка вот там.
Морщинистая рука указала на лопату, вогнанную по середину лезвия в темный земляной холмик. Парень пожал плечами, но спорить не стал.
Кладбищенская лопата вынулась из земли с тихим шорохом. С такими же шепотками с нее осыпались комки старого грунта.
Приезжий взялся за дело, и кузов стал быстро наполняться. Старик наблюдал краем глаза.
– Вот я и говорю: это грунт не простой. Война тысяча восемьсот двенадцатого года, Сан-Хуан-Хилл77, Манассас78, Геттисберг79, октябрьская эпидемия инфлюэнцы в тысяча девятьсот восемнадцатом – все оставило здесь могилы: свежие, вскрытые, повторные. Кто только не ложился в эту землю, чтобы обратиться в прах, какие только доблести не смешивались в кучу, чего тут только не скопилось: ржавчина от цинковых гробов и от бронзовых ручек, шнурки без башмаков, волосы длинные, волосы короткие. Видел когда-нибудь, как делают венчик из волос, а потом приклеивают к посмертному портрету? Увековечивают женскую улыбку или этакий потусторонний взгляд, будто покойница заранее знала, что ей больше не жить. Волосы, эполеты – не целые, конечно, а так, крученые нити, – все там лежит, в перегнившей крови.
Приезжий хоть и взмок, управился довольно споро и уже собирался воткнуть лопату в землю, когда смотритель предложил:
– Забирай с собой. Говорю же, кладбищенская лопата к этой земле привычна. Сама копать будет.
– На днях верну. – Парень забросил лопату в кузов, поверх кучи грунта.
– Оставь себе. Где земля, там и лопата. Ты, главное, землю назад не привози.
– С какой стати?
– Не привози – и все тут, – отрезал сторож, но не двинулся с места, когда парень запрыгнул в кабину и включил двигатель.
Грузовичок отъехал не сразу: водитель слушал, как дрожит и шепчет в кузове горка земли.
– Чего ждешь? – поторопил старик.
Видавший виды грузовичок устремился туда, где догорали сумерки; сзади, крадучись, подступала темнота. Над головой взапуски бежали тучи, растревоженные невидимой опасностью. Вдали, где-то у горизонта, рокотал гром. На ветровое стекло упало несколько дождевых капель, но водитель, поддав газу, успел как раз вовремя свернуть в свой переулок, потому что солнце покинуло небосвод и налетел ветер, под которым придорожные деревья стали клонить ветви и звать на помощь.
Спрыгнув с подножки, он посмотрел на небо, обвел глазами дом и невозделанный участок. Решение пришло само собой, когда две-три холодные капли дождя кольнули его в щеку: он загнал дребезжащий грузовичок прямо в пустой сад, отомкнул задний борт, приоткрыл его ровно на палец, чтобы перегной высыпался равномерно, и начал колесить туда-обратно. Темные комки с шепотом летели вниз, чужая земля с тихим ропотом просеивалась сквозь щель, и наконец кузов опустел. Тогда парень выбрался в предгрозовую ночь и стал смотреть, как ветер треплет черную мульчу.
Читать бесплатно другие книги:
