Мамин интеллект: Как рождение детей делает нас умнее Эллисон Кэтрин

«Только взгляните», – говорит Крейг Кинсли. На экране проектора в конференц-зале Университета Ричмонд возникает изображение крысы-альбиноса. Молодая самка, только что кормившая детенышей, спокойно сидит в клетке, когда в нескольких дюймах от нее падает живой сверчок. Нос крысы вздрагивает, она отмечает присутствие насекомого, в следующее мгновение прыгает на сверчка и заглатывает его.

В аналогичной сцене, разыгравшейся минутой ранее, девственной крысе понадобилось в три раза больше времени, чтобы поймать сверчка; создавалось ощущение, что она в принципе не замечала насекомого, в то время как оно беззаботно исследовало ее клетку. Такие же различия были многократно зафиксированы при наблюдениях за крысами-матерями в сравнении с бездетными самками. Кинсли стоит рядом с экраном, в его взгляде читается отеческая гордость. Он отзывается об эксперименте так: «Крысы-мамы надерут их девственные задницы».

Кажется очевидным, что такое конкурентное превосходство возникает благодаря усилению некоей способности, но Кинсли до сих пор пытается выяснить, какой именно. Возможно, все дело в мотивации: хотя обе группы крыс голодают одинаковый промежуток времени, кормящие мамы могут быть более заинтересованы в восполнении калорий. Они охотно преследовали не только первого сверчка, но и второго, и третьего, и четвертого, и так далее. Но Кинсли подозревает, что у его суперкрыс также повышены сенсорные способности, обостренные в силу эволюционной необходимости. «Какую систему ни возьми, если она увеличивает шансы детенышей выжить, мамам, с большой вероятностью, достанется ее улучшенная версия», – считает Кинсли.

Это базовое правило работает и у людей. Хотя беременность и первые недели после родов часто ассоциируются с определенной апатией, заторможенностью, многие женщины отмечают, что на самом деле в отношении чувств они ощущают себя как никогда живыми и всеми фибрами души отвечают ребенку – и миру в целом. Как метко выразилась моя приятельница, социальный работник из Санта-Круза, «это единственное переживание, сопоставимое с тем разом, когда мы попробовали грибы в Мачу-Пикчу…».

Во время беременности иногда изменяется восприятие запаха и вкуса; невыносимо хочется одних продуктов и тошнит от других. Мы нередко просыпаемся в ту же минуту, что и новорожденный малыш, или за несколько секунд до него. Мы быстро запоминаем запах своего ребенка и его крик, учимся понимать, когда плач означает голод или боль, скуку или усталость. И хотя нас непрерывно преследует предчувствие катастрофы, мы каким-то образом умудряемся не ударить малыша головой по перилам, пока несем его на руках, и ловим каждый раз, когда он пытается скатиться с пеленального столика. Все эти реакции – проявления тонких перестроек в мозгу, некоторые из которых временные, другие же закрепятся надолго.

Это обостренное восприятие, оживляющее разум, в котором перекликаются страх, тревога, моменты захлестывающей радости и страстное желание спать, возможно, и лежит в основе явления, известного как материнский инстинкт. Это не желание быть матерью, а то, что нам остается, когда обратного пути нет: мы сразу чувствуем, если ребенок болен, пребывает в опасности или просто пытается что-нибудь от нас скрыть. Мы не просто остаемся при наших пяти чувствах, только усовершенствованных: мы становимся очень внимательными и извлекаем из опыта уроки, потому что от этого зависит чужая жизнь.

Обоняние

Все начинается с носа, базового проводника чувств. Недаром эмоциональные, «лимбические» области мозга известны также как «обонятельный мозг».

Сто лет назад Марсель Пруст описал мощную взаимосвязь между запахом, вкусом, чувствами и памятью в знаменитом фрагменте романа «В поисках утраченного времени», где героя, откусившего крошечный кусочек печенья «мадленки», буквально захлестывают воспоминания. Сейчас известно, что обонятельные луковицы, первыми воспринимающие аромат, имеют древнюю связь с миндалевидным телом, мозговым центром, отвечающим за чутье и инстинктивные ощущения, что объясняет таинственное влияние запахов на память. Эксперименты на животных и на людях показывают, что эта глубокая, загадочная связь является важнейшим ориентиром для нас при исследовании материнства как явления.

Кинсли подозревает, что обостренное на ранних этапах материнства обоняние или зрение лучше всего иллюстрируют великолепные результаты, демонстрируемые крысами-матерями в эксперименте со сверчком. Он исключил изменение слуха в качестве объяснения, проведя опыт, где звуки, издаваемые сверчком при передвижении по крысиной клетке, заглушались белым шумом. Современные исследования также предоставляют убедительные данные: обоняние самок млекопитающих некоторым образом изменяется в период беременности и родов, временно обостряется, мы становимся более чувствительными к запахам, чем «нормальные» люди: если угодно, делаемся… умнее!

Специалисты по клиническим исследованиям Университета Калгари (Канада), проводя опыты на мышах, обнаружили, что в переднем мозге на ранних стадиях беременности образуется очень много зачатков нейронов – стволовых клеток. Затем эти клетки мигрируют к обонятельным луковицам, к структурам мозга, интерпретирующим запахи, и в момент родов «выходят на связь». Очевидно, это ключевой момент для мыши-матери и мышонка: первая встреча влияет на крепость их будущей связи. Качество первых вдохов определяет шансы на выживание детеныша. Именно поэтому мыши-матери сразу после родов необходимо обостренное обоняние, считают канадские ученые. Они пришли к выводу, что трансформация регулируется пролактином, гормоном, выделяющимся у самки при спаривании. Эксперты предполагают, что аналогичный процесс может происходить и у человека: в процессе совокупления у женщин также наблюдается всплеск пролактина.

Сэмюэл Вейсс, нейробиолог, член команды канадских ученых, называет исследование «первым примером того, как тело реагирует на физиологический феномен, и здесь мы видим связь с образованием новых клеток головного мозга, что в свою очередь определяет иное поведение». Лишь относительно недавно стало известно, что в зрелом мозге постоянно формируются новые нейроны. Однако до открытия канадских специалистов считалось, что эти нейроны в первую очередь помогают заместить утраченные клетки, восполнить ущерб. Теперь, как говорит Вейсс, их функция очевидна: они помогают потомству выжить.

Мощная роль запахов в формировании связи, скорее всего, важнее для таких млекопитающих, как грызуны, нежели для человека, который уже находится под сильнейшим давлением культуры, предписывающей оставаться с детьми и заботиться о них. (Овцы бросают ягнят, если не могут обнюхать их в первый час после рождения.) Однако и для людей запах имеет бльшее значение, чем предполагалось ранее.

До 1990-х ученые привычно игнорировали важнейшую роль обоняния в нашем эмоциональном поведении, частично потому, что человеческие обонятельные луковицы пропорционально гораздо меньше, чем у других видов. Примерно до середины 1990-х считалось также, что у человека отсутствует еще одно маленькое сенсорное устройство, имеющееся у других млекопитающих, – вомероназальный орган. Он представляет собой крошечную пару полостей, расположенных напротив перегородки в обеих ноздрях и улавливающих химические составляющие запаха тела, известные как феромоны. Сегодня мы понимаем, что у человека на самом деле есть все необходимые элементы для восприятия и обработки сложнейших сообщений, которые принимает наш нос. Эта информация может играть основополагающую роль при выборе партнера и заботе о потомстве. Часто она определяет наше поведение, даже когда мы это не осознаём.

Феромоны, известные также как «биохимический букет», считаются причиной того, что у женщин, живущих в непосредственностей близости, например, в одной комнате в общежитии, синхронизируются менструальные циклы. (Ученые называют этот процесс «унициклическим».) Когда речь идет о романтических отношениях, запах тела – или «химия» – имеет первостепенное значение при выборе подходящего партнера. Возможно, это древний механизм, позволяющий млекопитающим избежать спаривания с родственниками: женщины (и мыши) в период овуляции предпочитают запах самцов с отличным от их собственного иммунологическим профилем. Мыши находят информацию в моче. Женщины вдыхают запах пота. Тесты показывают, что женщины различают футболки разных мужчин и могут ответить, является ли запах соблазнительным. Привлекательным обычно оказывается запах мужчин с несходным геномом. Особенно обостряется обоняние у женщин при овуляции, когда зачать легче всего.

Во время беременности обоняние играет еще одну значимую роль. Исследования показывают: как и женщины в период овуляции, беременные становятся более чувствительны к запахам, лучше их различают. Более того, многие ароматы, ранее практически не вызывавшие реакции, становятся внезапно невыносимыми. «Помню, как мы шли с беременной подругой мимо кучи мусора и она буквально кричала, чтобы мы топали быстрее, а я эту свалку едва заметила», – рассказывает Карен Паркер, постдокторант по психологии в Стэнфордском университете.

Подобная обостренная чувствительность полезна при беременности, ведь любой едой вы делитесь с уязвимым эмбрионом. Так как продукты, которых следует избегать, с высокой вероятностью содержат паразитов или патогенные вещества, эволюция помогает опознавать их – отсюда и реакция на определенные ароматы. Некоторые запахи могут даже вызвать рвоту. Пищевые пристрастия, возникающие уже через несколько недель после зачатия, когда органы ребенка лишь начинают формироваться, обычно достигают пика, когда эти «причуды» особенно необходимы. В это время иммунная система женщины ослаблена, что понижает вероятность отторжения «инородного тела» – ребенка, однако в результате будущая мать более подвержена болезням.

Предположение, что неприязнь к определенным продуктам и даже токсикоз могут быть проявлениями мудрости нашего организма, подтвердили исследования, проведенные в конце 1980-х. Марджи Профет, биолог-эволюционист, работавшая тогда в Калифорнийском университете в Беркли, первая выдвинула предположение, что токсикоз может быть эволюционной адаптацией, оберегающей беременных от духовитых овощей (например, от капусты, в том числе цветной и брюссельской), которые могут содержать токсины, опасные для нерожденного ребенка. (Мясо на протяжении всей человеческой истории вызывало болезни чаще других продуктов – и оно особенно часто неприятно беременным.) В свое время работа Профет вызвала множество вопросов, но сейчас ситуация изменилась: ученые, собирающие данные по всему миру, обнаружили закономерности, связанные с токсикозом, общие практически для всех беременных. Наблюдаются они начиная с первого триместра. У женщин, страдающих от тошноты, меньше риск выкидыша, а рвота говорит о том, что вы защищены еще надежнее.

После родов повышенная чувствительность к запахам еды угасает. Однако материнское обоняние может играть важную роль при первой встрече с ребенком, особенно если у людей, как и у мышей, во время родов происходит ускоренное образование обонятельной нервной ткани. Не исключено, что источник этого процесса связан с импринтингом. Ощущения, возникшие при импринтинге, остаются с млекопитающими на всю жизнь: это первая прочная нить в паутине чувств, связывающих мать с потомством.

Импринтинг критичен для овец; в стаде среди множества других особей мать должна научиться узнавать ягнят, иначе они безнадежно затеряются. Также для овцы важно, чтобы чужие голодные детеныши не заняли теплое место ее собственных. Благодаря обонянию большинство самок узнают своих ягнят уже спустя тридцать минут после родов. Но если их обоняние нарушено, они позволяют сосать молоко чужим ягнятам. То же самое происходит, если овце не удается познакомиться с запахом своего потомства сразу после рождения.

Элисон Флеминг, психолог в Университете Торонто, сравнивает это явление с быстро развивающейся способностью человечесих матерей узнавать младенцев не только по внешним признакам, хотя для нас риск потерять ребенка в толпе куда меньше. В течение недели после родов мать обычно может отличить футболку, в которой был ее собственный ребенок, от одежды любого другого малыша. Даже матери, чье общение с младенцами до прохождения теста на запахи было ограничено, узнают запах одежды «своего» в течение двадцати – сорока часов после родов, что подтверждает нашу идею: запахи играют важную роль в формировании связи между людьми, так же, как это происходит у животных.

Флеминг не считает, что молодые млекопитающие матери имеют лучшее обоняние по сравнению с другими особями, но, по ее мнению, нечто меняется в древней части мозга: когда женщина рожает, запахи детей становятся более привлекательными. Молодым матерям по прошествии двух-трех дней после родов детские запахи нравятся чаще, чем бездетным женщинам.

Однако такое положение вещей сохраняется, лишь если мать поддерживает близкий контакт с потомством. К примеру, у крыс проходит буквально несколько недель, прежде чем детенышей отлучают от груди. Но у людей матери остаются с детьми гораздо дольше, что, возможно, объясняет, почему я до сих пор теряю голову, уткнувшись носом в волосы моего девятилетнего сына Джоуи.

Слух

Материнство некоторым образом улучшает слух женщины, хотя эти изменения далеко не такие впечатляющие, как в случае с обонянием. К примеру, к моменту написания этой книги не было обнаружено свидетельств генерации новых клеток в слуховой коре, которая, грубо говоря, связана со слухом так же, как обонятельные луковицы связаны с восприятием запахов. Каждый из этих мозговых центров отвечает за то, как мы улавливаем и интерпретируем сигналы окружающей среды.

Однако ученым доподлинно известно, что женский мозг изначально чувствительнее к звукам, чем мужской. Кроме того, многие матери убеждены, что они становятся более восприимчивы к звукам, издаваемым собственным ребенком, и учатся понимать их значение. Возможно, вам знакома эта ситуация: вы пришли на вечеринку, в соседней комнате играет много детей. Слышны крики и визги, но со стула вас поднимает лишь один голос, изменившийся настолько, что вам становится ясно: ситуация вышла из-под контроля. «Раньше я не понимала, что дети плачут по-разному, – говорит Ульрика Энгман Фельдер, преподаватель йоги, недавно родившая первенца. – Теперь я сразу понимаю, сколько им лет, различаю, моя ли это Анджали или чей-то другой малыш».

Джеффри Лорбербаума, специалиста по сканированию мозга из Южной Каролины, глубоко впечатлило следующие открытие: все матери и отцы, участвовавшие в эксперименте, отличали плач своего ребенка от всех остальных. Очевидно, это близкое знакомство начинается очень рано. В одном из исследований почти 60 % матерей, пребывавших в роддоме совместно с детьми, как и другие пары мать – ребенок, отмечают, что просыпались на плач своего младенца уже в первые несколько ночей после родов, впоследствии показатель вырос до 96 %. Другой эксперимент, проводившийся примерно за десять лет до эры мозгового сканирования, показал, что сердечный ритм матери изменяется в ответ на плач ее ребенка, но не когда кричат чужие дети.

Эта реакция, кажущаяся «инстинктивной», по мнению Элисон Флеминг, возникает при участии гормонов. Уровень глюкокортикоидов, гормонов стресса, повышен у матерей и отцов новорожденных, в результате они в целом более бдительны и готовы реагировать на новые стимулы. Но со временем влияние химических веществ снижается, и базовая родительская интуиция сводится, по сути, к умению учиться. Матери обычно поддерживают более близкий контакт с детьми, нежели отцы, и у них практически с первого дня обширнее опыт взаимодействия с ребенком; именно благодаря этому матери умеют различать возглас радости и крик боли. Также матери склонны уделять больше внимания ребенку, так как, возможно, глубже ощущают ответственность: в результате собственного выбора, культурного давления или, банально, непропорционального вклада в потомство (не будем забывать о девяти месяцах, когда мы носимся с пузом как с писаной торбой); все это приводит к тому, что женщины в целом лучше настроены на детскую волну и больше пекутся об их благополучии. «Вообразите, как будто вы собрались купить автомобиль, – предлагает Флеминг. – Внезапно вы начинаете замечать все машины в ближайших окрестностях. Разница в том, что аудиальные сигналы теперь эффективнее активируют ваш мозг».

Как и в случае с обонянием, наши «ушки на макушке» с первых часов жизни ребенка делают нас чувствительнее, бдительнее – разумнее – во благо малыша. В обычных обстоятельствах восприятие и обучение становятся частью цельного чувства необыкновенной привязанности к новому человеческому существу. С течением времени, что я попытаюсь показать в следующих главах, столь сильная привязанность сама по себе сделает нас умнее уже по отношению к миру в целом отчасти благодаря тому, что наш мозг сохраняет высокую активность, когда мы справляемся с различными задачами, связанными с растущим ребенком.

Зона видимости

Из всех способов восприятия и интерпретации сигналов окружающей среды зрение по какой-то причине представляется самым «человеческим» – то есть наименее инстинктивным, максимально рациональным. В конце концов, здесь кроются истоки скептицизма – мол, «покажите мне, чтобы доказать». Однако, когда речь заходит о материнстве, у зрения открываются «иные грани», так что люди нередко шутят, что у этих мам, похоже, глаза на затылке!

Одну перемену вы заметите практически мгновенно: задумайтесь, как вы смотрите в глаза ребенку. То, как большинство взрослых, и в особенности родители, отвечают на взгляд новорожденного, разительно отличается от привычного нам поведения. Этот взгляд дольше, глубже, так встречаются глаза влюбленных; мы смотрим иначе – аналогично мы меняем громкость и тональность речи, обращаясь к ребенку.

Если у вас создается ощущение, что младенец привлекает ваше внимание каким-то совершенно необъяснимым образом, это также признак базового изменения восприятия – и, кажется, то же самое происходит у других млекопитающих. Келли Ламберт (Вирджиния) рассказывает, как обнаружила необычную «настройку» беременных крыс на визуальные стимулы, во всяком случае на те из них, что напоминают крысят:

Однажды я стояла и наблюдала за грызунами в клетках, и вдруг заметила нечто странное. Крыса на позднем сроке беременности осторожно взяла в рот собственный хвост, отошла в угол клетки и там отпустила его. Затем она вернулась к своим делам, снова заметила свой хвост… и все повторилось. Выглядело это необычно, но я быстро поняла: крысиные хвосты – розовые и безволосые, в точности как крысята, которые появятся через пару дней. Кажется, мозг самки стал гиперчувствителен ко всему розоватому и лысому, а значит, любой такой стимул вызовет однозначную реакцию: поднять и отнести в гнездо. Я обсуждала это с другими учеными, и оказалось, что они также уже наблюдали подобное поведение.

Давнишняя идея о «материнском радаре» раскрывается в полной мере, если нам необходимо опознать опасность в окружающей среде. Когда мои дети были еще малышами, а я жила в Рио, мы иногда ходили на площадку рядом с домом. Это было приятное местечко у подножия знаменитой горы Корковаду – оттуда открывался чудесный вид на рыбацкие лодки в заливе Гуанабара. Однако сама площадка оставляла желать лучшего. Днем там было достаточно безопасно, но каждое утро я наблюдала свидетельства ночных гулянок: под скамейками в парках валялись использованные презервативы и шприцы. До появления детей я и внимания бы на это не обратила. Однако теперь сканировала пространство, как опытный полицейский окидывает взглядом салон машины, остановив ее на скоростной автостраде.

Очевидно, способность быстро воспринимать и оценивать угрозу была жизненно важна для человека в течение предыдущих тысяч лет. Наши предки высматривали саблезубых тигров, сегодняшние пешеходы время от времени ловко уворачиваются от стремительных «хаммеров». Однако на момент написания этой книги лишь один эксперимент проливает свет на то, каким именно образом улучшается зрение матери, когда на нее ложится ответственность не только за свою жизнь, но и за жизнь детей. Как это ни удивительно, речь пойдет об исследованиях Дж. Галена Бакуолтера, психолога из Университета Южной Калифорнии. По его наблюдениям, у беременных женщин ослабевает кратковременная память. Данные эксперимента попали на страницы газет по всей стране. «Репортеры упустили один очень интересный момент», – говорит ученый. Хотя беременные хуже воспроизводили слова в обратном порядке, результаты их тестов на визуальное восприятие оказались «разительно лучше», чем у небеременных женщин. Это особенно любопытно, учитывая, что способность к визуальному восприятию считается навыком (в среднем) лучше развитым у мужчин. Соответственно, можно предположить, что беременный пилот самолета – не повод для беспокойства, даже если она не помнит, как вас зовут.

Бакуолтер более оптимистично смотрит на корреляцию между материнством и психическими ресурсами, чем позволяют предположить газетные статьи об его эксперименте. Он говорит, что полученные данные не удивили его. «С эволюционной точки зрения лишать женщину ключевых когнитивных ресурсов в период, критичный для размножения, когда она и так столь физически уязвима, было бы совершенно бессмысленно», – утверждает психолог.

Сердце и мозг: что нас трогает

В своем обзоре человеческих чувств, я оставила осязание напоследок, хотя вполне возможно, что именно с него начинается магия материнства. Мамины пальцы, руки, грудь, когда она баюкает, носит и ласкает малыша, – самое надежное, самое нежное средство коммуникации. Грудничок же отвечает ей прикосновением губ и рук, хотя не знает пока ни единого слова. Флеминг подтверждает это убедительным (и пронзительным) экспериментом на крысах. Она отделила молодых матерей от потомства сразу после родов, поместив между ними прозрачную перфорированную пластиковую перегородку. Самки и крысята могли видеть, слышать и обонять друг друга, однако они в буквальном смысле утратили связь. Не было заложено самое основание новых отношений, и чувства матерей угасли. При исследовании, проведенном десять дней спустя, самки реагировали на свое потомство так же, как бездетные крысы: со страхом и неприязнью.

Я же, напротив, до сих пор живо помню, как мой младший сын Джошуа – все его тельце тогда было примерно с его сегодняшнюю голову – сворачивался ночью калачиком у меня на груди и так засыпал. Он уютно прижимался к моему сердцу, успокоенный его биением. Я лежала на спине, наслаждаясь его теплом и вдыхая умопомрачительный детский запах. Каким-то образом нам обоим удавалось проспать всю ночь, не ворочаясь и не вздрагивая. Мы пробуждались в одно мгновение и долго смотрели друг другу в глаза. Сегодня, когда я пишу эти строки, Джошуа уже шесть, но ощущение кажется таким ярким, как если бы оно отпечаталось во мне физически.

Судя по всему, именно это и произошло… Конечно, такое заявление требует некоторых пояснений, и начнем мы с истории маленького человека. Это не настоящий человек, а мультяшный персонаж с неправильными чертами, известный как сенсорный гомункулус – остроумная выдумка, которая помогает людям, изучающим мозг, понять, как тот сообщается с внешним миром. Рисунок, подобно карте, размечает, какие части коры головного мозга (кора – тонкий, извилистый слой, состоящий по большей части из специализированных нервных клеток – серого вещества – и покрывающий оба полушария мозга) активируются, когда тело получает сигналы от пяти органов чувств. Таким образом, у гомункулуса гротескно огромные губы, глаза, пальцы и язык, что отражает их важность для восприятия информации. Другими словами, «полезная площадь» мозга, соответствующая каждой части тела, классифицирована согласно ее роли – тому, как этот орган помогает ориентироваться в окружающем мире.

Исследования на животных позволяют с немалой долей уверенности предположить, что материнство строит эту карту заново. Когда Джошуа приникал к груди, он воздействовал на сенсорного гомункулуса своей мамы напрямую. Повторяющийся «ввод данных» – кормления и объятия – привел к тому, что моя грудь, ранее представлявшая собой исключительно эстетический объект, стала играть ведущую роль в питании нового человеческого существа. В этом контексте изменилось и мое восприятие себя, трактовка сигналов окружающей среды и поведение.

В 1994 году два нейробиолога, Джудит Стерн в Рутгерском университете и Майкл Мерцених в Калифорнийском университете (Сан-Франциско), предоставили потрясающее доказательство описанного выше воздействия: когда крыса выкармливала детенышей, область в коре ее головного мозга, связанная с туловищем или с грудью, увеличилась в размере в два раза. И Стерн, и Мерцених практически не сомневаются, что аналогичный процесс наблюдается и у человека. «Мы продемонстрировали, как мозг реагирует на опыт, – говорит Стерн. – И это лишь верхушка айсберга, если говорить о возможных метаморфозах в мозге матери».

Мерцених, сделавший перерыв в преподавании, чтобы развивать коммерческие терапевтические программы помощи детям с патологиями мозга и пожилым людям, подчеркивает, что в первую очередь мы имеем дело с изменением трактовки наших ощущений. Когда вы касаетесь ребенка, когда он дотрагивается до вас, устраивается поудобнее у вас на руках, вы принимаете еле уловимую, но важную информацию о его личности, эмоциях и ваших взаимоотношениях. «Вы получаете более яркую, специфическую обратную связь, затрагивая области, задействованные в этом процессе», – говорит Мерцених.

Пластичный, упругий мозг

Эксперимент Стерн и Мерцениха с кормящими крысами занял место в авангарде исследований мозга. В истории было не много столь же волнующих научных прорывов. Саму его идею довольно метко сформулировала еще Джордж Элиот в середине XIX века: «Подобно тому, как мы определяем свои поступки, так и наши поступки определяют нас». Однако лишь в 1990-х, с наступлением «десятилетия мозга», ученые установили, что опыт на самом деле совершенно конкретным образом помогает реформировать устройство мозга. Хотя сегодня этот завораживающий феномен еще не изучен до конца, общепризнано, что человеческий мозг может расти и развиваться на протяжении жизни, отвечая на новые стимулы. Ранее бытовало мнение, что мозг взрослого не подлежит изменениям.

Нам предлагалось смириться с печальной судьбой: считалось, что с возрастом ресурсы мозга неуклонно истощаются, однако теперь известно, что новые нейроны и нейронные связи формируются постоянно, это явление называют пластичностью. Все, что нас стимулирует, в некотором смысле нас обновляет: между синапсами возникают новые, более крепкие связи. Весь процесс обучения сводится к усилению нейронных сетей. Практика не всегда приводит к совершенству, но, безусловно, меняет ситуацию. И, вероятно, нет другого этапа в жизни женщины, когда процесс обновления был бы столь всеобъемлющим, как в период адаптации к новорожденному существу, полностью зависящему от заботы матери. «Существуют определенные моменты, когда открываются окна развития мозга: он становится более пластичен по сравнению с нормальным состоянием. Материнство как раз такой период», – говорит Дэвид Лайонс, приматолог из Стэнфордского университета.

Когда Стерн и Мерцених опубликовали данные о пластичности мозга у крыс-матерей, общество не сразу осознало значение этого открытия для человечества. Однако идеи, лежащие в основе такого понимания, формировались и крепли на протяжении почти двух веков.

Еще в 1819 году итальянский анатом Винченцо Малакарне предположил, что опыт может изменять структуру мозга. В 1874 году Чарльз Дарвин обнаружил, что мозг одомашненных кроликов меньше, чем у живущих в диких условиях. Он сделал вывод, что разница, возможно, обусловлена содержанием в неволе: несколько поколений животных были лишены необходимости добывать пропитание и прятаться от хищников. Затем в начале 1900-х испанец Сантьяго Рамон-и-Кахаль, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине, заявил, что «упражнения мозга» могут создавать многочисленные новые нейронные связи.

Примерно шесть десятков лет спустя Мариан Даймонд и другие исследователи в Калифорнийском университете в Беркли открыли, что мозг крыс обогащается при стимуляции. В 1980-х ряд ставших уже классикой экспериментов коллектива ученых под руководством Мерцениха показал, что двигательная кора головного мозга у обезьян может трансформироваться в соответствии с меняющимися условиями. Когда Мерцених повредил нерв, передающий информацию от определенной области пальца обезьяны, кортикальная зона, ранее с ней связанная, «переключилась» на другие части руки.

К 1990-м общество переполняли ожидания и надежды: возможно, благодаря пластичности человеческий мозг умеет восстанавливаться после болезней и повреждений? Вероятно, мозг сохраняет способность эффективно функционировать, несмотря на старение тела? Используя современные технологии пролиферации, ученые получили первые подтверждения того, что мозг человека так же эластичен и податлив, как и у животных. В 1993 году появилось одно из первых фактических доказательств того, что повторяющиеся впечатления физически изменяют человеческий мозг. Альваро Паскуаль-Леоне, работавший в тот период в Национальном институте неврологических болезней и ударов (National Institute of Neurological Disorders and Stroke), изучил сенсорную кору пятнадцати опытных чтецов азбуки Брайля. Его предположения подтвердились: кортикальная зона, обрабатывающая сигналы от ведущего при чтении пальца, оказалась у них развита гораздо сильнее, чем аналогичная область у зрячих людей.

Мерцених утверждает, что аналогичные изменения, скорее всего, можно будет наблюдать в мозгу опытного часовщика – в области, обрабатывающей зрительные импульсы, или у флейтиста – в зоне сигналов от губ. «Все мы специалисты, – говорит он. – Практикуя любые навыки, мы совершенствуем механику мозга».

В последние годы исследователи занялись этой темой вплотную и обнаружили удивительную пластичность мозга в иных областях, не только в сенсорной коре. К примеру, благодаря МРТ мы знаем, что люди, занимающиеся жонглированием (излюбленная метафора, описывающая образ жизни вечно занятых мам), во время обучения увеличивают объем нейронов, или серого вещества, в областях мозга, ответственных за хранение визуальной информации.

Какие же видимые глазу изменения сможем мы пронаблюдать внутри черепа молодой матери? Эксперименты на крысах Кинсли и Ламберт и швейцарское исследовательское сканирование мозга, описанное в главе 3, позволяют делать предположения, но данных у нас пока мало: изучение человека, которое позволит ответить на поставленные вопросы, лишь началось. Однако мы уже знаем, приступая к мощному, эмоциональному обучающему курсу «Материнство», что в безумных дебрях нейронных сетей в нашем мозгу одни связи крепнут благодаря регулярному упражнению, а другие слабеют, когда мы используем их реже. (Рассмотрим аналогию прогулки в лесу – мы снова и снова ходим тем же путем, и каждый раз тропа становится все четче.) К примеру, проявляя эмпатию и нежность, мы активируем нервные цепи, в результате они усиливаются и легче отвечают на сигналы. (Эту тему мы раскроем подробнее в главе 8.) Нейротрансмиттеры, или химические медиаторы, циркулирующие в мозгу, производятся в большем количестве, перенося ощущение удовольствия, закрепляющее новые привычки. Некоторые области – возможно, в их число входит гиппокамп, так как мы очень зависим от воспоминаний, – могут требовать больше серого вещества.

Мерцених указывает, что тренировка мозга – это всего лишь новая задача, по трудности сопоставимая с обучением есть ложкой, однако она приводит к изменениям сотен тысяч или даже миллионов нейронов, к вероятной трансформации сотен миллионов синаптических связей. «Жизнь матери – рождение ребенка, его воспитание – полна нового опыта и обучения», – говорит он. В результате происходит «несметное число существенных изменений, которые с этого момента перекраивают ее несчастный мозг». Более того, материнство – особенно глубокое переживание, потому что оно подразумевает «обучение в критических условиях, а именно это обучение заставляет мозг меняться, – утверждает Мерцених. – У вас возникают такие отношения с новым человеком, подобных которым не было в жизни. В некотором смысле вы с новорожденным – один человек, и это весьма поучительно: другое существо вовлечено в ваш процесс сотворения себя».

В случае с кормящей крысой, у которой реструктуризуется сенсорная кора головного мозга, Мерцених и его коллега Джудит Стерн предположили, что изменения самоликвидируются в течение нескольких недель, когда крыса постепенно теряет физический контакт с потомством. «Представьте, что пианист забросит практику, или, скажем, едва ли вы захотите пойти на прием к нейрохирургу, когда он только что вернулся после длительного отпуска», – говорит Стерн. Однако она сама и другие эксперты согласны: некоторые виды обучения настолько нагружены эмоционально, что эффект такого опыта сохраняется долгое время. Вообразите бабушку – она «инстинктивно» баюкает младенца, вспоминает, как пеленать новорожденного, видит истину за бахвальством ребенка или даже взрослого. «Возможно, это больше похоже не на игру на пианино, а на езду на велосипеде. Забыть такое по-настоящему нельзя», – говорит Роберт Бриджес, нейроэндокринолог в Университете Тафтса, изучающий материнское поведение более трех десятилетий.

Таким образом, для человеческих матерей чувственные, эмоционально окрашенные первые недели и месяцы жизни с новорожденным потенциально служат основанием для других отношений и нового опыта в будущем – так формируется «волна везения» (или, если что-то пойдет не так, «невезения»). «Каждый раз, когда я действую или реагирую, я получаю ассоциации и связываю их со своим представлением о себе, – пишет Мерцених. – Это повторяется бесчисленное количество раз, и в процессе я создаю себя как контекст, основанный на всем полученном опыте… Когда я думаю, я ассоциирую себя с мыслителем. Когда действую – с деятелем. Итак, мы по определению конструируем себя, свое самоощущение и то, как оно проявляется вовне, по отношению к другим людям».

Соответственно, Мерцених верит, что некоторые изменения, происходящие с женщинами, будут «постоянно самоподдерживаться, если опыт материнства приведет к переменам поведения, активно практикуемого повседневно. К примеру, если привязанность к ребенку пробуждает во мне сильную позитивную эмпатию к детям и к жизни в целом, я с большой вероятностью буду регулярно обращаться к этому опыту, так что благодаря повторению навык закрепится до конца моей жизни».

Идеи Мерцениха противоречивы в той же степени, что и увлекательны. Он знаменит благодаря успехам в науке и известен как фанатичный сторонник теории пластичности. В начале нового тысячелетия его исследования получили мощную поддержку, данные экспериментов на животных и на людях подтверждали его точку зрения. Джеффри Шварц (Калифорнийский университет, Ирвайн), к примеру, обнаружил, что у людей, страдавших синдромом навязчивых состояний, после обучающей терапии менялось не только поведение, но и мозг. Итак, кроме головокружительного запаха и объятий, младенец может обеспечить матери практику абсолютно нового способа взаимодействия с другими людьми. В следующих главах я раскрою значение этого явления для развития мотивации и социальных навыков, а также стрессоустойчивости. А сейчас предлагаю взглянуть, как матери учатся ресурсности и концентрации и начинают вести себя так, как крыса Кинсли, ловившая сверчков… Коротко говоря – эффективно.

Однажды летним утром Кэти Мейер, доктора медицинских наук, регионального руководителя отделения терапевтической медицины группы Colorado Permanente, остановил полицейский: она повернула налево, хотя стрелка уже переключилась. «Будет весело», – шепнула сама себе Мейер, пока мужчина шел к машине. Наблюдая за ним в зеркало заднего вида, врач-блондинка с детским лицом выключила булькающий черный агрегат размером с чемоданчик на пассажирском сиденье. По привычке, выработавшейся у Мейер за эти безумные шесть месяцев (рождение девочек-близняшек, затем – повышение по карьерной лестнице, и вот она уже почти каждый день колесит по всему Денверу…), она использовала электрический молокоотсос, оставляющий свободными руки. Женщина подключала технику в гнездо для прикуривателя. Иногда Мейер вела автомобиль, сцеживалась и беседовала по мобильному. Однако на этот раз она просто вела и сцеживалась, что, возможно, было к лучшему: полицейский и так оказался глубоко поражен и не мог этого скрыть.

«Он очень долго просто смотрел на меня, – вспоминает Мейер. – Он, наверное, подумал, что это бомба на мне пристегнута, как говорит муж». Страж порядка медленно осознавал происходящее и все сильнее смущался, несмотря на весьма приличный темно-синий нагрудник, прикрывавший декольте Мейер. «Он сказал только: "Права и регистрация", потом вернулся к машине и выпалил скороговоркой: "Вот-квитанция, при-желании-оспорить-обращайтесь-в-суд", – рассказывает Мейер. – Мне это показалось дико забавным».

Возможно. Однако факт остается фактом: многие штаты США имеют закон, запрещающий разговаривать за рулем по телефону, но водить и сцеживать молоко – сочетание ненаказуемое… Похоже, законодательство просто отстало от времени. Ведь почти все матери знают золотое правило: сутки не бесконечны.

Привычки многозадачного разума

Штамп «материнство головного мозга» подразумевает, что женщина двигается по тропе родительства на ощупь, спотыкаясь и совершая ошибки, но на деле мы, возможно, находимся на пике наших возможностей – и не без причины. Как любит упоминать Крейг Кинсли, греческая богиня Артемида была покровительницей деторождения и охоты – матерей и добытчиков. В современном мире, когда каждый второй брак с немалой долей вероятности заканчивается разводом, многие матери особенно остро чувствуют потребность не только выкормить детей, но и обеспечить их финансово. Часто наши психические ресурсы трансформируются, чтобы выполнить эту задачу, в результате мы достигаем высокого мастерства в искусстве многозадачности. Джеффри Лорбербаум и Самет Косе опрашивали тридцать молодых матерей, детям которых было от шести до восьми недель, и просили оценить, насколько они (женщины) изменились. Интервьюируемые отмечали значительное повышение визуальной и аудиальной внимательности, а также многозадачности.

Разумеется, многозадачность многозадачности рознь. В 1994 году Шейла Гилбрайд считала, что она неплохо справляется с двумя и даже более делами одновременно, но, родив недоношенных тройняшек, поняла, чему ей еще предстоит научиться. «Мне говорили совершенно чудовищные вещи, например: „Если бы их родила я, я бы себе перерезала горло“», – вспоминает она со смехом. Гилбрайд сформулировала собственный рецепт: «Нужно делать то, что нужно».

Во-первых, они должны быть сыты – задача усложнялась базовой потребностью тройняшек есть каждые три часа. «Дома я была одна, муж вернулся на работу, и я понимала: необходимо кормить всех троих разом, иначе поспать не удастся», – Гилбрайд с болезненной четкостью восстанавливает события десятилетней давности. Итак, она готовила три бутылочки: «Я подкладывала подушки под Брианну, которая могла сидеть сама, на диване, но недалеко – на случай, если подавится. Ноги клала на коктейльный столик, на коленях пристраивала Кайлу: голова на правом колене, обнимаю ее правой рукой. У Райана, мальчика, были проблемы – его рвало фонтаном, поэтому его я заворачивала в полотенце и прислоняла к левому колену, обнимая левой рукой».

На момент интервью Гилбрайд работала на полную ставку руководителем высшего звена в фармацевтической компании Pfizer в Нью-Джерси, растила четвертого ребенка, а часть вечеров посвящала подготовке к получению степени MBA. Но к этому времени она уже была виртуозом тайм-менеджмента: «Замечательно, что можно такое пережить и многому научиться, – говорит она. – В силу необходимости начинаешь четко расставлять приоритеты. И я стала гораздо более организованной». Но все относительно. Недавно Гилбрайд познакомилась с мамой четверни и не удержалась от ставшего классикой возгласа: «Не знаю, как вам это удается!» Та мама ответила: «А-а-а, мамы тройняшек – вы только и делаете, что жалуетесь!» Гилбрайд размышляет: «Ведь это так! Глядя на мам двойняшек, я сама себе говорю – а что такого?»

Народная мудрость, основанная на эволюционной теории, утверждает, что женщины, и в особенности матери, преуспевают в разделении фокуса внимания. Еще с эпохи плейстоцена, с эры охоты и собирательства, вплоть до наших дней, способность матери сочетать несколько занятий является ключевым для выживания детей фактором. «Взгляните на двух женщин на площадке. Они ведут очень интересную беседу и при этом ежесекундно оберегают своих малышей, – говорит Джон Моррисон, нейробиолог, отец двоих детей, сотрудник школы медицины «Гора Синай». – Отцам же нельзя от ребенка и взгляд отвести, как тот уже летит на землю с рукохода!»

Однако говоря о многозадачности матерей, мы обычно имеем в виду нечто более глобальное, чем приготовление лазаньи, не прекращая телефонной беседы. Это не просто жонглирование делами: это образ жизни, подразумевающий способность фокусироваться на главном, игнорировать несущественное и достигать большего за ограниченное время. Одним словом, речь идет об эффективности. «Вы лучше расставляете приоритеты, потому что это необходимо: это в чистом виде вопрос выживания», – говорит Сэнди Уэллс, преподаватель начальной школы и мама двух маленьких мальчиков.

Детей можно сравнить со страхом. Когда мы боимся, мы находимся в тонусе. Так же и наши отпрыски: они отлично заставляют сосредоточиться. С первых дней они учат нас расставлять приоритеты, оценивать необходимость кормления, срыгивания, защищать от внезапного падения и решать еще миллион задач по поддержанию жизнедеятельности другого человеческого существа. Если вам повезет, то уровень стресса, позволяющий постоянно быть начеку, останется оптимальным (согласно закону Йеркса – Додсона). График в виде перевернутой подковы отражает зависимость умственной деятельности от возбуждения, часто воспринимаемого как психологический стресс. Некоторый уровень стресса необходим: вы ничему не научитесь, если не окажетесь вовлечены в процесс. Но слишком сильное напряжение ведет к переходу обучения в разряд низкоприоритетных задач. На полпути к вершине – вот где золотая середина.

Матери, привыкающие к такому уровню возбуждения, могут обучаться и совершенствовать способность к концентрации – это ментальный навык, описанный Джоном Рэйти, психиатром из Гарварда, экспертом по вопросам внимания и его недостатка: «Это несопоставимо с банальным умением воспринимать входящие сигналы. Данный навык включает несколько различных процессов, от фильтрации впечатлений до балансировки различных сигналов, – и наделения их эмоциональным значением». Столь полезное умение организм усиливает путем выработки нейротрансмиттера дофамина, запускающего систему поощрения в мозгу. Как говорит Рэйти, дофамин выделяется в ситуации умеренного стресса (а также во время приятных занятий, например секса или хорошего обеда). Он называет дофамин «нейротрансмиттером внимания, обучения и мотивации» и предполагает, что это вещество может оказаться связующим звеном между удовольствием и долговременной памятью. «Повышенный уровень дофамина улучшает внимание, активируется гораздо больше ресурсов для целенаправленной деятельности, – поясняет он. – Если эти ресурсы задействовать, к ним можно обращаться и впоследствии».

По словам Рэйти, разумно предположить, что молодые матери будут совершенствовать внимание этим и любым другим способом: «Когда у женщины рождается ребенок, она должна стать очень умной – настолько умной, насколько это в принципе возможно. Она обязана освоить окружающую территорию, помнить все необходимое о ребенке и быть готовой действовать. Разумеется, в результате она станет более внимательна и к внешнему миру».

Наслаждаться моментом, не сводя глаз с часов

Разумеется, мы не станем отрицать – порой дети мешают концентрации как никто другой, особенно если вы решили поговорить по телефону. Джейн Любченко, всемирно известный зоолог Государственного университета Орегона, говорит, что, когда двое ее сыновей были маленькими, она нередко вспоминала рассказ Курта Воннегута «Гаррисон Бержерон» – историю вымышленного будущего, где равенство людей насаждалось Главным Уравнителем. Он следил, чтобы никто не получал преимущества из-за природных данных. Одаренные балерины были вынуждены носить утяжелители, а людям с интеллектом выше среднего в уши вставляли умственные радиокомпенсаторы, передававшие резкий звук примерно каждые двадцать секунд. «Мы с мужем шутили, что примерно это и делают наши детки», – говорит она.

Однако Любченко отмечает, что их решимость ловить момент и импровизировать, общаясь с детьми, безусловно, сделала ее умнее – здесь мы имеем в виду вовлеченность, концентрацию и самоорганизацию. «Мы прилагали сознательные усилия, чтобы, проводя время с мальчишками, не думать об упущенных возможностях, о том, что мы могли бы еще сделать, а просто ценить каждую минуту… Мы выбрали способность наслаждаться моментом, отказавшись от постоянного ощущения фрустрации». По ее словам, этот навык удалось перенести и в рабочую атмосферу. Осознавая ограниченность времени, она стала более вдумчиво его тратить. Она предпочла писать меньше, но более серьезные вещи, а не множество легковесных материалов. «Я стала откладывать не слишком существенные задачи в корзинку "может-быть-однажды", потому что поняла: достичь всех целей я не смогу никогда, – говорит Любченко, – и это осознанное решение оказалось, в конце концов, отличным шагом с точки зрения карьеры».

Ощущение ограниченности времени – краеугольный камень материнства. Вы настолько необходимы детям, что иногда возникает ощущение, будто этот голод невозможно насытить. И при этом нас поражает, как быстро они растут – неизбежное проявление стремительно летящего времени. Британский прозаик Рэйчел Каск пишет о том, как ощущались часы, проведенные ребенком с няней. Внезапно Каск показалась, что она «слышит безумное тиканье. Жизнь в эти часы можно было сравнить с жизнью в салоне такси. Тяжело было даже работать; об удовольствии, да что там, об отдыхе, нельзя было помыслить».

Вам может быть очень больно, но при этом вы вполне способны взяться за дело, засучив рукава. Работающие мамы часто становятся виртуозами тайм-менеджмента – они учатся не пасовать перед неумолимыми дедлайнами. «Структура дня формируется с учетом понимания, что засидеться в лаборатории до вечера невозможно, – говорит Трейси Шорс, специалист по поведенческой неврологии Рутгерского университета и мать четырехлетнего сына. – Детский сад закрывается, нужно идти».

Знаменитая писательница Джоан Роулинг рассказывает, как она создавала первую книгу, балансируя на грани нищеты и в одиночку занимаясь крошечной дочерью. Один из ее секретов – по полной программе использовать дневной детский сон. «Я сажала ее в коляску и бродила по Эдинбургу, пока она не начинала клевать носом. Тогда я бежала в кафе и писала – быстро-быстро, – рассказывает журналисту Роулинг. – Поразительно, сколько можно успеть, если знаешь, что времени у тебя очень мало. Пожалуй, с тех пор я не выходила на подобный уровень продуктивности – если судить по количеству слов в час».

Многие молодые мамы быстро приобретают навык отмечать все дела и телефонные звонки, с которыми можно разделаться попозже – или вовсе от них отказаться. «Не могу поверить, из-за какой бессмыслицы я сходила с ума, пока не родила», – говорит Мейер, врач медицинской группы Colorado Permanente, совмещающая родительство с сорокачасовой рабочей неделей и делами в домашнем офисе, занимающими еще десять – двадцать часов.

Матери, живущие день за днем в этом бешеном темпе, часто рассказывают об изменениях в основных мыслительных процессах, мозг словно обучается обрабатывать сразу несколько задач одновременно. Вымышленный персонаж Кейт Редди в романе Эллисон Пирсон «И как ей это удается?» с ее списками горящих рабочих и домашних дел воплощает описанный феномен: «Где взять торт "Телепузики"? Паховые мышцы кача-а-ать. Вернуть кассету с "Белоснежкой" в видеотеку! Устройство Эмили в школу – ГОРИТ. Быть с Эмили добрее и терпеливее, иначе выращу психопатку. ВЫБРАТЬ НОВУЮ ДОРОЖКУ ДЛЯ ЛЕСТНИЦЫ…»

Слово нейробиологу Келли Ламберт, Вирджиния:

«Сколько же когнитивных процессов обрабатывает между делом мой мозг? Совершенно внезапно, без всякой очевидной причины из памяти выскакивает что-нибудь вроде: „А сдала ли я разрешение на экскурсию для Скайлер?“, или „Для перемен на гимнастике нужно побольше сэндвичей“, или „Пора пригласить таких-то к нам, потому что две недели назад мы ездили к ним“. И эти напоминалки просто возникают перед глазами – самое странное, что логических причин для этого нет, они появляются сами по себе, в нужное время, просто чтобы я не забыла о делах… Как будто в голове у меня сидит величественный топ-менеджер, отправляя в сознание мозговой аналог сигналов программы Microsoft Outlook, выскакивающих на экране перед встречей. Правда, пока я еще не слышу характерного звука „динг“».

Пол имеет значение

С начала исследований межполовых различий в 1980-х некоторые специалисты пришли к заключению, что, возможно, с рождением ребенка женский мозг перестраивается на повышенную эффективность при решении множественных задач. Важно помнить, что большинство теорий о различиях между мужским и женским мозгом (и о том, что эти различия означают) весьма противоречивы. Более того, великий вывод 1990-х – изменение образа мыслей и поведения влечет за собой реальную трансформацию мозга – дополнительно усложняет дискуссию. Как и с воспитанием детей, для развития мозга важны и природа, и вложенные усилия.

Учитывая вышесказанное, позволим себе отметить несколько интригующих физических различий между мужским и женским «церебральным оборудованием». По мнению некоторых ученых, именно эта разница объясняет, насколько отличается образ мыслей представителей двух полов. Наиболее заметное отличие – общий размер. Женский мозг в среднем примерно на 15 % меньше, чем средний мужской. Это, безусловно, провокационная тема: несколько современных исследователей высказали предположение, что размер мозга коррелирует с умом. Из чего следует вывод, что женщины в целом глупее мужчин. Другие специалисты подвергли сомнению точку зрения «чем больше, тем лучше», предположив, что в женском мозге нейроны упакованы плотнее, ergo, он работает эффективнее.

Сравнивая прочие параметры, мы обнаружим еще несколько небольших физических различий. Впрочем, споры вокруг них также не умолкают. Нейроанатом Мариан Даймонд отмечает, что кора женского головного мозга в среднем слегка симметричнее по толщине, чем у большинства мужчин. Даймонд предполагает, что эти различия развивались ради совершенствования способности женщины поддерживать и защищать потомство; ее «подталкивают сразу в нескольких направлениях», в частности, речь идет о восприятии информации из множественных источников, часто одновременно. По мнению Даймонд, очевиден контраст с развитием мужской, слегка более асимметричной коры: с незапамятных времен «мужской» труд – в том числе добыча пропитания и защита территории – приводил к большей специализации, фокусировке.

Хотя потенциальная корреляция между структурой и функцией мозга еще находится в процессе изучения, современная фМРТ показывает, что женщины, реагируя на определенные стимулы, на самом деле используют единовременно больший объем мозга в сравнении с мужчинами. В одном эксперименте исследователи наблюдали за мозговой активностью десяти мужчин и десяти женщин, слушавших аудиозапись романа Джона Гришэма. У всех испытуемых мужчин активность наблюдалась исключительно в левой височной доле, тогда как в мозгу женщин были задействованы и правая, и левая доли.

Еще одно физическое различие, часто упоминаемое при сравнении мужского и женского мозга, связано с пролеганием нервных волокон, соединяющих левое и правое полушария. Известная как corpus callosum, мозолистое тело, эта аркообразная мозговая структура проходит «по экватору», от затылка ко лбу. В ходе исследований обнаружилось, что у женщин мозолистое тело в среднем слегка толще с одного конца, пропорционально общему размеру мозга. (Еще одна перемычка, меньшего размера, commissura anterior, передняя спайка, у женщин в среднем крупнее на 12 %.) Похоже, в данном контексте размер имеет значение: по мнению многих экспертов, столь щедро оснащенный женский мозг эффективнее осуществляет обмен информацией между интуитивным правым и деловым левым полушариями. Хелен Фишер, антрополог Рутгерского университета, автор книги «Первый пол: Природные таланты женщин и как они меняют мир», пишет: «Пронизанный соединениями, мозг женщины усиливает ее способность собирать, интегрировать и анализировать максимально разнообразную информацию»; Фишер называет это проявлением так называемого «сетевого мышления». Женщины, по ее словам, «собирают больше данных об окружающей среде и строят более сложные связи между кластерами полученной информации. Мужчины, напротив, склонны разделять и классифицировать – отбрасывать сопутствующие данные и фокусироваться только на том, что считают важным».

По мнению Марка Джорджа, специалиста по сканированию мозга в Медицинском университете Южной Каролины, с практической точки зрения описанное различие прекрасно объясняет, как мужчина может, приклеившись к телевизору, ожидать девятой подачи, пока его потомство шумно убивает друг друга в соседней комнате. Джордж уверен, что иной способ функционирования мозга у женщин обеспечивает нам ценнейший ресурс жизнестойкости. «Уже почти сто лет известно, что при ударе, повреждающем определенную область мозга, у мужчин функциональное заболевание обычно выражено сильнее, чем у женщин, – говорит Джордж. – Сравним десятерых мужчин и стольких же женщин, перенесших удар. У мужчин поражения обширнее, например они не могут пользоваться рукой или ногой. Очевидно, у женщин функции мозга более распространены физически. Нет развешенных ярлычков, нет жесткой классификации».

Начинаем гонку

В это же время Келли Ламберт и Крейг Кинсли предположили, что врожденные умственные способности женщины начинают работать на полную мощность, когда она становится матерью. Одним из оснований для такого заявления стали их революционные эксперименты, показавшие, что у крыс и обезьян после рождения потомства улучшается память и способность к обучению – ключевые навыки для многозадачных представителей любого вида.

При изучении крыс исследователи сравнивали показатели дважды рожавших самок и не рожавших вообще: крыс, выносивших, выкормивших и отлучивших от груди два помета, и крыс сходного возраста, никогда не спаривавшихся. Они искали колечки Froot Loops – любимое лакомство, спрятанное в восьмиконечном лабиринте. Целью эксперимента было запомнить местоположение угощения, и выяснилось, что крысы-матери обучаются быстрее, выдавая несравнимо больше правильных ответов в первые шесть дней, пока обе группы постепенно осваивали лабиринт.

Затем одна из студенток Ламберт, участвовавшая в программе бакалавриата, Энн Гарретт, получила аналогичные результаты в ходе небольшого исследования с участием игрунок. Обезьяны-матери демонстрировали свои навыки по нахождению Froot Loops, спрятанных на доске, увешанной маленькими резиновыми кошельками различных цветов. Зеленые кошельки содержали два колечка Froot Loops, синие – одно, красные – ни одного. «Очень напоминает шопинг, – говорит Ламберт, – и, похоже, эти мамаши на самом деле знают, что делают».

Кинсли уверен, что впечатляющая кривая обучения у крыс-матерей объясняется эволюционным давлением, направленным на выживание сильнейшего. Выкармливая ненасытных крысят, грызун был готов при этом уйти далеко от гнезда, сориентироваться в незнакомом пространстве и вспомнить, как вернуться к голодному потомству вовремя, чтобы покормить их. «Вообразите себе крысу, только что родившую десять – двадцать детенышей, – говорит он. – Если только ей не повезло оказаться в непосредственной близости от еды и воды, логично предположить, что любые навыки, которые помогут ей максимально быстро вернуться к ее гнезду, будут сохраняться и преображаться». Открытия Кинсли и Ламберт, пусть даже проверенные пока лишь на крысах и обезьянах, безусловно, служат оптимистичным и неординарным посланием для человечества. По их мнению, родительство усиливает материнский мозг – причем не только в ситуациях непосредственной заботы о детях, но и с прицелом на то, чтобы женщина могла эффективно взаимодействовать с окружающим миром.

СМИ в Соединенных Штатах, Европе и Японии распространили новости о полученных данных. Ведущий ночного ток-шоу Джей Лено пошутил, что «только забеременев, будущая мамочка осознает, за какого придурка вышла замуж». И многие женщины услышали что-то знакомое… Улучшенные навыки добычи пищи у грызунов – это, похоже, примитивная версия образа жизни современных родителей. Мы несемся сломя голову в аптеку добывать подгузники, а потом данные для работы по информационной экономике. После дебюта в журнале Nature Ламберт провела еще один эксперимент на крысах, специально чтобы протестировать материнскую многозадачность. В этом исследовании крысы, никогда ранее не встречавшиеся, не конкурировавшие друг с другом, помещались в круглый лабиринт, радиус которого был сопоставим с дном ведра с краской. Сначала они находили колечко Froot Loops, после чего возвращались в исходное положение. Затем им нужно было не только вспомнить о местонахождении награды, но еще и отреагировать на так называемые социальные сигналы, по сути, стимулирующие соревновательный дух. Результаты эксперимента таковы: дважды рожавшие крысы-матери находили Froot Loops в 60 % случаев, матери с одним пометом – в 30 %, нерожавшие крысы – всего лишь в 7 %.

Исследователи в Вирджинии считают, что наблюдаемое у крыс-матерей улучшение памяти возникает в результате двухчастного процесса: подготовки (беременность) и стимуляции (присутствие крысят). Вспомним, что во время беременности мозг женщины захлестывают гормоны, изменяющие паттерны поведения; принципиально увеличивается уровень эстрогена. Как упоминалось в главе 2, эстроген в некоторых случаях служит стимулятором умственной деятельности. Кроме того, ученым давно известно, что из всех гормонов именно он с наибольшей вероятностью вызывает буйный рост дендритных шипиков, отмеченный Кинсли и Ламберт в мозгу беременных крыс. Кэтрин Вули, нейробиолог из Северо-Западного университета, также изучавшая гиппокамп у крыс, обнаружила, что количество дендритных шипиков значительно увеличивается в эстрогеновой фазе менструального цикла: возможно, это не случайное совпадение, в это время крыса наиболее фертильна, и ей следовало бы выбрать самца с умом. Джон Моррисон, нейробиолог, упомянутый ранее в этой главе, заметил, что у обезьян эстроген увеличивает количество синапсов в зоне коры, связанной с вниманием и комплексными задачами.

Моррисон считает, что эстроген играет важную роль на протяжении всего детородного возраста женщины именно в контексте стимуляции мозговой деятельности. «Если эстроген помогает женщинам не только успешно обзавестись потомством, но и столь же успешно его вырастить, эволюционное значение этого фактора будет огромным», – рассуждает он. Может ли высокий уровень эстрогена в мозгу беременной иметь, таким образом, долговременный положительный эффект? Моррисон считает это возможным, Кинсли – вероятным, именно поэтому он представляет беременную не как заторможенный, неповоротливый «инкубатор для зародышей». В его воображении мозг женщины в положении напоминает «мощный гоночный автомобиль… Колеса крутятся, из выхлопной трубы валит дым, она только и ждет зеленого света, чтобы выпустить на волю эти сотни лошадиных сил, помчаться с воем по трассе».

Мозговая аэробика

Зеленый свет в этом образном сценарии вспыхивает вместе с потоком запахов, звуков, ощущений и захлестывающей паники, воплощенных в младенце. (Энн Ламотт однажды сравнила своего малыша с радиобудильником, «бессистемно срабатывающим каждые несколько часов на волне с тяжелым металлом».) Вся эта… стимуляция – мощный двигатель, повышающий пластичность мозга, а при удаче она также послужит источником «обогащения», потому что новые задачи замечательным образом тренируют голову.

Когда Кинсли и Ламберт исследовали мозг крыс-матерей на поздних сроках беременности, они обнаружили, что нормальный ритм клеточного замещения у них снижен. С некоторой вероятностью здесь кроется объяснение, почему у беременных женщин наблюдается уменьшение объема мозга. Однако сразу после родов, когда крысы начали выкармливать потомство, процесс восстановился и стал интенсивнее. В сравнении с бездетными крысами у кормящих также отмечалось большее количество глиальных клеток, поддерживающих нейроны: они поставляют энергию и удаляют продукты распада, а также могут участвовать в обработке информации.

Обусловлены ли такие изменения исключительно различным опытом? Исследователи в Вирджинии получили данные, подкрепляющие эту теорию: в эксперименте сравнивались навыки запоминания у трех групп крыс: рожавших, девственных и приемных родителей. (Приемными стали девственные самки, проводившие достаточно времени с крысятами, чтобы перестать их бояться и даже проявлять материнское поведение: вылизывать, ухаживать и возвращать убегающих малышей в гнездо.) Перед крысами стояла задача найти колечки Froot Loops, спрятанные в одном из восьми отсеков круглого лабиринта, а при последующих повторах вспомнить отсек и вернуться в него: запасы лакомства регулярно пополнялись. Биологические матери снова показали лучшие результаты. Однако приемные родители оказались на втором месте – лишь с незначительным отрывом. Даже без ударной дозы гормонов, одного лишь взаимодействия с крысятами оказалось достаточно, чтобы приемные самки достигли большей эффективности. Полученные данные подкрепляют идею «обогащения»: стимуляция делает нас умнее.

Пора свериться с реальностью. Безусловно, стоит отметить, что, в отличие от человека XXI века, заключенная в клетке крыса имеет не так уж много вариантов стимуляции. Она не может пойти в оперу или изучать японский. Разница между одинокой крысой в клетке и крысой в клетке с крысятами весьма значительна, как и возникающие в результате изменения мозга. Учитывая вышесказанное, мы можем сравнить мозг человека (как и крысы) с мускулами: «используй-или-потеряешь». То, как и какие из них мы эксплуатируем, позволяет определить, кем мы являемся. Большинство родителей буквально вынуждены применять некоторые церебральные таланты – постоянно и многократно – пока дети не вырастут. «Это как с иностранными языками, – говорит Майкл Мерцених, специалист по развитию мозга. – Изучая язык, вы познаете всю культуру, и музыку, и литературу. А матери подробно исследуют человеческую расу».

Добавим к этому, что в отличие от умственных задач, связанных с учебой или работой, гораздо сложнее выделить у себя в голове время под любое занятие, когда вы постоянно заняты – кормите, опекаете, защищаете, разгадываете, толкуете, поддерживаете и выставляете границы и параллельно все время терзаетесь вопросом, как же найти на все это время. В целом, вы обязаны попытаться удовлетворить потребность ребенка, и это ощущение обязательства с годами лишь усложняется. (Как, черт возьми, пеленать младенца? Упадет или позволить ему залезть повыше? Существует ли Бог? Быстрее, пятилетка ждет ответа! И что сказать воспитателю детского лагеря, докладывающему, что ваш десятилетка научил младшую группу писать слово на букву «х».)

Дети постоянно заставляют наш мозг трансформироваться, ставя перед нами бесконечные ряды задачек на сообразительность. Кроме того, мы понимаем, что если начать по-настоящему отлынивать (не будем сравнивать с отдыхом при изучении японского и посещении оперы), мы рискуем столкнуться с последствиями, о которых придется сожалеть всю жизнь. Возможно, когда вы приступите к сбору дуги безопасности для люльки, окажется, что руки у вас вовсе не «золотые», но вы быстро научитесь. Когда ставки понизились, я обнаружила, что готова с удовольствием гонять в лазертаг, заботиться о домашних крысах и готовиться к бар-мицве, хотя мне казалось, что я подвела черту под игрой «Yu-gi-oh!».

Отвечая на вопросы ребенка, объясняя ему окружающие явления, мы в то же время развиваем свою креативность. Когда Джеймс Диллон, психолог Государственного университета Западной Джорджии, спрашивал родителей и учителей, что они приобретают при общении с детьми, 11 % родителей и 47 % учителей рассказали истории, классифицированные Диллоном как имеющие отношение к «когнитивной гибкости» – к способности мыслить по-новому. Сами интервьюируемые говорили, что малыши сделали их «умнее». В целом дети мыслят конкретными образами, в отличие от более абстрактного, отвлеченного мышления взрослых. Обучая ребенка, взрослый вынужден обращать внимание на эти различия и экспериментировать с непосредственным стилем общения. Один педагог рассказала Диллону, что на урок, посвященный умножению, она принесла стеклянные шарики и показывала ученикам, как при умножении трех на три мы фактически складываем шарики в три кучки по три штуки. «И знаете, я ведь раньше не знала, что такое умножение… Не понимала по-настоящему, чем оно является, – говорит она. – Теперь же я его нутром чувствую, а не просто помню что-то такое теоретическое».

Часто это означает, что вы учитесь мыслить по ситуации: матери вынуждены вычислять, как утешить плачущего ребенка – так и начинается наше обучение. «Львиную долю времени с малышом мы импровизируем, пытаясь вслепую нашарить в сумке интуиции подходящую к этому моменту реакцию, – пишет Дэниел Стерн, профессор психологии в Женевском университете, в книге «Рождение матери: Как опыт материнства меняет вас навсегда» (The Birth of a Mother: How The Motherhood Experience Changes You Forever). – Одни женщины легко приспосабливаются к такому образу жизни, для других ориентироваться в мире, где правила постоянно меняются, да и в принципе не вполне понятно, как называется игра, довольно сложно. Однако, даже если вы испытываете определенные трудности, спонтанные реакции неизбежно станут частью вашей новой личности».

Дети постоянно ставят перед родителями задачки на сообразительность, и частенько мы осознаём с угрюмой безысходностью, что невозможность дать правильный ответ будет нашим крестом до конца времен. Недавно я путешествовала с сыновьями, дорога вела вниз с горы по заснеженному склону, мы слушали «Лемони Сникета», и вдруг пятилетний Джошуа выдал довольно странную вещь:

– У меня голос тихий, – сказал он.

– Не слышу никакой разницы, – попыталась я утешить сына.

– Нет! – заорал Джошуа. – Мой голос слишком тихий!

– Джошуа, он очень громкий, – раздраженно ответила я.

Он продолжал жаловаться. На сознательном уровне я хотела только одного: чтобы он успокоился и я могла просто смотреть в окно и слушать, какое очередное злодейство уготовил Граф Олаф для сироток Бодлеров. Но параллельно я, очевидно, все же обдумывала эту ситуацию, потому что вдруг сказала: «Попробуй зевнуть». Спустя минуту Джошуа улыбнулся, тело снова стало ему послушно. Пятилетка был просто не в состоянии отличить проблему с голосом от проблемы заложенных из-за большой высоты ушей. Эта головоломка досталась мне.

Хотя я ощутила изрядное облегчение, догадавшись, в чем дело, меня преследовал вопрос: все эти загадки, так ли уж они нас обогащают? Или, наоборот, обессиливают? А если даже обогащают, не сводятся ли новые навыки исключительно к лучшему пониманию собственных детей – мы, словно таксисты, заучиваем крошечные улочки и короткие пути в своем городе… Или же есть способ усовершенствовать имеющиеся инструменты, чтобы применять их также и вне семьи? За ответами на эти вопросы я обратилась к Фреду Гейджу, нейробиологу в Институте биологических исследований Солка в Ла-Холье.

В 1998 году Гейдж вошел в историю нейробиологии, опровергнув общепринятое убеждение, что при рождении мы получаем запас нейронов на всю последующую жизнь. Он доказал, сначала на крысах, а позже и на людях, что нейроны постоянно создаются в ключевых центрах мозга, ответственных за память и обучение, причем их потенциальная полезность определяется качеством и уровнем стимуляции, которую мы получаем из окружающей среды. Когда я рассказала ему о своих сомнениях, Гейдж насчитал четыре фактора, увеличивающих шансы на совершенствование мозга посредством обучающего опыта. Хорошо, если ситуация новая, с какой вы не сталкивались ранее. Хорошо, если вы максимально включены в нее. (Новые нейроны не формируются, когда вы сидите перед телевизором, даже если с экрана вещает Джейкоб Броновски.) Важно, чтобы вы были увлечены эмоционально. Также имеет значение, является ли стимуляция комплексной или сложной.

Новое, затягивающее, эмоциональное и сложное. Я уже выяснила, насколько родительская работа по дому рутинная, скучная, выматывающая и унылая, но еще я знаю, что каждый раз, прекратив бег по кругу и уделяя время детям, я обретаю настоящую магию. И чем больше я ищу, тем больше нахожу и тем больше хочу продолжать поиски.

Гейдж, как и другие ученые, убежден: мозг, единожды изменившись в результате стимуляции, будет иначе реагировать и на следующий вызов. Это значит, что матери, как и все остальные, могут попасть в порочный круг или позитивный цикл, в зависимости от конкретных задач и того, как подходить к их решению. «Каждый из нас лично дает мозгу обратную связь, – говорит Гейдж. – Мы в гораздо большей степени контролируем то, кем являемся, чем может показаться на первый взгляд».

Сила серого вещества

Кинсли и Ламберт изучали крыс-матерей вплоть до глубокой старости своих подопытных – и обнаружили нечто замечательное. Навыки обучения и памяти, приобретенные грызунами благодаря материнству и выявленные при прохождении лабиринта, сохранялись у них вплоть до двадцати четырех месяцев, в течение полных восемнадцати месяцев после последнего помета, что составляет примерно восемьдесят человеческих лет. Крысы, принесшие несколько пометов, продолжали показывать наилучшие результаты. Как говорит Кинсли, «залогом элегантной старости, возможно, является активная детородная жизнь, воздействие высоких уровней эстрогена и „детская“ стимуляция».

Если мы верим в высший замысел в природе, направляемый Богом или эволюцией, теория Кинсли имеет смысл, особенно в сочетании с открытиями других исследователей, изучающих умнейших бабушек – представителей вида homo sapiens. Базовая идея, известная как «гипотеза бабушки», заключается в том, что пожилые женщины живут долго и должны оставаться энергичными и разумными еще длительное время после менопаузы – именно чтобы помочь выжить детям своих детей. Образцовым представителем данной теории может стать любая бабушка народа хадза – этнической группы, состоящей из менее чем тысячи северо-танзанийских кочевников. Хадза живут за счет охоты и собирательства, так же как их предки около миллиона лет назад. Кристен Хоукс, антрополог в Университете Юты, обнаружила, что пожилые женщины хадза добывают значительно больше пищи, чем остальная часть племени. Хоукс делает следующий вывод: «"гипотеза бабушки" совершенно по-новому объясняет, почему современный человек внезапно оказался способен отправиться куда угодно и добиться чего угодно». Как выразилась Хоукс в разговоре с писательницей Натали Ангьер, «теперь понятно, как мы захватили планету».

Итак, мы выявили, что побочным эффектом размножения для самки оказывается способность сохранить в старости живой ум, по крайней мере это работает у крыс. И мы знаем, что пожилые представительницы по меньшей мере одной человеческой группы обладают явной и убедительной причиной сохранять острый ум. Еще один очевидный момент: многим современным бабушкам внуки помогают поддерживать связь с внешним миром, а значит – оставаться умными. С возрастом, если не прилагать массу сознательных усилий, начинаешь слишком любить привычное. «Представьте человека восьмидесяти лет, у которого появляется возможность переехать в другую часть города, – говорит Майкл Мерцених, специалист по развитию мозга. – Для мозга этого человека переезд стал бы безусловным благом, только вообразите все сопряженные задачи! Но, разумеется, обычно люди попросту отказываются от подобных вызовов».

Однако любовь к внукам может оказаться сильнее, чем сопротивление изменениям, обеспечивая ментальный ресурс для освоения, скажем, обмена текстовыми сообщениями. Как пишет автор «Материнского мышления» Сара Раддик, сама недавно ставшая бабушкой, «сейчас в моем социальном кругу пожилые люди под шестьдесят лет и старше, они знают все о болезнях, потерях и смерти. Тем нужнее им новый опыт, тем больше хотят они впечатлений, позволяющих оставаться любопытными, восприимчивыми, связанными с этим миром, которых останется, когда они уйдут».

Для бабушек и мам в равной степени в детях воплощена связь с внешней средой, полной интеллектуальных головоломок и социальных обязательств. По данным ученых, общение в социуме невероятно полезно для мозга, оно потенциально смягчает стресс и усиливает способность к восстановлению. Эту тему мы и обсудим в главе 6.

Если вы когда-либо кормили ребенка грудью – и при этом одновременно не сражались с кормительным лифчиком, не говорили по телефону и не орали от боли из-за укуса своего малыша, – вы знаете, что это одно из самых интимных человеческих переживаний. Удары сердца звучат реже, температура тела повышается, кажется, даже время замедляет ход. Вы гладите кроху по щеке, он агукает и вздыхает, вы растворяетесь в его восхищенном взгляде.

Это связь уникальна. Однако для многих молодых матерей кормление грудью, помимо прочего, распахивает двери в новый мир – учит иному способу существования, где женщина «включена» в крепкие отношения, всем существом окружая свое дитя. Материнство, как выразилась писательница Эрика Джонг, «заставило меня стать частью человечества».

В тридцать лет я жила одна и работала репортером в Мехико-Сити. Однажды, в ничем не примечательный день, я осталась поработать дома и просидела с рассвета до заката, переписывая журнальную статью. Единственным человеческим существом в окрестностях была Элоиза, неутомимая мать троих детей, уроженка Никарагуа. Она жила у меня, когда я путешествовала, и помогала поддерживать чистоту. Каждый раз, проходя мимо моей двери, она высказывалась: Элоиза не могла взять в толк, как можно быть такой нелюдимой, и не стеснялась все выразительнее это озвучивать. Вечером я слышала громкое бормотание: «Es terrible!»[6]

Terrible? Вероятно. Но мне и сегодня случается тосковать по тому одиночеству. Дело в том, что тогда это было возможно, а сейчас – нет. В мой обычный день, день матери маленьких мальчиков, регулярно и очень шумно вторгаются сами мальчики, их друзья, их домашние крысы, а также понимание, что вскоре – ради них, если не ради себя – мне придется взаимодействовать (читай: оказывать услуги и просить о них) с невероятным количеством людей: учителями, добровольными помощницами воспитателей, другими мамами, педиатрами, тренерами по плаванию и специалистами по крысам в зоомагазинах… Очень утешает тот факт, что, судя по научным данным, я в результате всего этого должна поумнеть.

Социальность, о которой пойдет речь в главе 8, может сама по себе считаться воплощением ума; многие социальные навыки в данном контексте до недавнего времени недооценивались. Но сейчас я говорю о более традиционных аспектах: о памяти и сосредоточенности. В знаменитом «Исследовании здоровья медсестер», финансировавшемся национальными институтами здравоохранения США, приняли участие более 100 000 жительниц Америки. Ученые обнаружили, что принадлежность к группе с развитыми социальными связями коррелирует с более высокими умственными показателями. Еще один эксперимент, проводившийся Мичиганским университетом и задействовавший более 3000 взрослых добровольцев, показывает, что у людей, проявляющих высокую социальную активность (учитывалось время, проводимое с другими людьми, разговоры по телефону и тому подобные факторы), была лучше развита кратковременная память и другие когнитивные навыки.

В какой-то степени это определенно объясняется простейшей стимуляцией мозга, которую обеспечивает нам социум. Также немало данных подтверждает, что время, проведенное с другими людьми, при благоприятном стечении обстоятельств регулирует уровень стресса. Уже давно известно, что уменьшение стресса положительно сказывается на физическом состоянии, снижает риск сердечных заболеваний и диабета и даже укрепляет иммунную систему. Новые исследования говорят и о том, что снятие напряжения помогает мозгу: в кратко– и долгосрочной перспективе. И наконец, согласно самой современной информации, матери (в классической модели «материнства головного мозга» – безответные жертвы стресса) обладают определенными преимуществами в управлении тревогой. Чтобы лучше понять механизм процесса, вспомним основной гормон материнства – пептид окситоцин. К. Сью Картер, специалист по поведенческой неврологии, ведущий эксперт по данной теме (впервые я представила ее в главе 3), считает, что ключевое свойство этого гормона – «связывать нас с социумом». Также заслуживают внимания новейшие данные о том, что окситоцин способен напрямую улучшать память и обучаемость в результате (потенциально) долгосрочных изменений мозга.

«Гормон объятий»

Окситоцин открыл в 1906 году английский исследователь сэр Генри Дейл, обнаружив, что это вещество может ускорять роды, стимулируя маточные сокращения. Дейл дал гормону название, соединив греческие слова okus («быстрый») и tokos («рождение»). Прошло больше ста лет, но ученые лишь начинают осознавать многообразие функций окситоцина. Научный мир полон волнения и надежды – возможно, однажды мы научимся применять этот гормон как антидепрессант, как средство против болезни Альцгеймера, а один особенно оптимистичный исследователь видит в нем ключ к победе над загрязнением окружающей среды и нищетой.

Известны две функции окситоцина. Производится он гипоталамусом, гипофизом выделяется в кровоток, где гормон не только стимулирует роды, но и «запускает» выработку молока, когда ребенок берет грудь. Нейроны гипоталамуса обеспечивают также обратную связь с мозгом, где окситоцин играет роль нейротрансмиттера, передавая информацию по синапсам, влияя на эмоции и поведение, принося покой и, согласно некоторым исследованиям, укрепляя социальные связи.

После инъекции окситоцина самцы степных полевок превращались из искателей романтических приключений в заботливых мужей и отцов. Мыши, выращенные невосприимчивыми к окситоцину, не узнают представителей своего вида. Крысы при повышении уровня гормона становятся менее тревожными, более контактными и любопытными. У людей окситоцин достигает пика при оргазме.

Однако нет сомнений, что ключевая роль окситоцина состоит в формировании привязанности женщины к ребенку. Для молодой матери и новорожденного, впервые встречающихся лицом к лицу, гормон, запускающий базовое материнское поведение, является «эндокринологическим эквивалентом свечей, тихой музыки и бокала вина», пишет Сара Харди. Бездетные самки крыс после инъекции «гормона объятий» забывают о страхе и враждебности и готовы вылизывать, выхаживать и защищать любых оказавшихся поблизости крысят. У людей окситоцин гармонично сочетается с эндогенными опиоидными пептидами – веществами, предположительно отвечающими за состояние кайфа у бегунов на длинные дистанции; они также вырабатываются при взаимодействии матери и ребенка. Вероятно, этот коктейль объясняет, почему здравомыслящий, казалось бы, взрослый человек может часами возиться с младенцем, приговаривая: «Кто тут холесенький кукусик?» И – да, именно поэтому выживает уже которое поколение кукусиков.

Одно из фундаментальных изменений, происходящих с молодой матерью, – повышающаяся чувствительность к окситоцину. У беременных крыс формируются новые окситоциновые рецепторы – в матке, в ткани молочных желез и в мозге. У женщин эти рецепторы обнаружены в матке и молочных железах, что позволяет предположить также их наличие в мозге, хотя в силу очевидных причин провести исследования представляется проблематичным.

В шведском Каролинском институте Керстин Увнас-Моберг, специалист мирового уровня по окситоцину, в начале 1990-х провела ряд экспериментов, продемонстрировавших меньшую чувствительность к гормонам стресса у кормящих матерей. Женщины в промежутке от трех до шести месяцев после родов, кормившие грудью как минимум восемь недель, описывали свое состояние как менее тревожное, с меньшим физическим напряжением, менее подозрительное, они реже жаловались на скуку. При смене ракурса исследований (теперь в фокусе оказались стрессоустойчивость и социальность), они вели себя спокойнее и общительнее, чем матери детей такого же возраста, не кормящие грудью. Более того, Увнас-Моберг показала, что степень умиротворенности молодой матери можно оценить заранее, измерив уровень окситоцина в крови (что, вероятно, коррелирует с уровнем гормона в мозге).

Другие ученые находили сходные проявления подавленной реакции на стресс у кормящих женщин. Исследовательская команда под руководством Маргарет Алтемус, профессора психиатрии в Корнеллском университете, поместила в стрессовые условия десять кормящих и десять некормящих женщин – они занимались на беговой дорожке. Обнаружилось, что у кормящих вырабатывается лишь половинный объем трех стрессовых гормонов – в сравнении с участницами эксперимента, не кормившими грудью. Многие, можно даже сказать, большинство специалистов предполагают, что описанные различия сходят на нет, когда лактация прекращается. Однако Увнас-Моберг утверждает, что изменения, происходящие с кормящими матерями, закрепляются. Частично ее теория основана на исследованиях, показывающих, что человек и другие млекопитающие с большей физической и эмоциональной готовностью реагируют на второго ребенка (детеныша), нежели на первого. Предположительно, дело в том, что мы уже катались на этих американских горках и знаем, чего ожидать. Есть ощущение, что изменение реакции «прошито» на генетическом уровне, трансформируется даже лактация – во второй раз с ней обычно куда меньше проблем. «С нами что-то происходит при появлении первенца – прежними мы уже не будем никогда», – говорит Увнас-Моберг. В самом деле, французские ученые обнаружили, что нейроны, производящие окситоцин в мозге крысы, в процессе рождения и выкармливания потомства реструктуризируются. Другие специалисты по клиническим исследованиям отмечают, что грызуны, в детстве подвергшиеся повышенному воздействию окситоцина, в массе отличаются стрессоустойчивостью и пониженным кровяным давлением. Это лишь некоторые из фактов, доказывающие, с точки зрения Увнас-Моберг, устойчивость трансформации женского мозга в результате деторождения и кормления грудью; возможно, у матерей в целом понижается реактивность нервной системы. «Антистресс в действии, – говорит Увнас-Моберг. – Амортизация как она есть».

Материнство: конкурентные преимущества

В первые годы нового тысячелетия были обнародованы результаты двух лабораторных исследований. Благодаря им появились особенно волнующие свидетельства того, что матери, вынужденной учиться так много и так быстро, возможно, на самом деле помогает в этом процессе «усовершенствованный» мозг.

Один из экспериментов проводился в 2003 году в Японии, в Университете Окаямы, группой ученых (в числе прочих трех матерей) под руководством Казухито Томизавы. Специалисты вводили окситоцин в мозг мышей, ранее не беременевших. Затем, воспользовавшись идеей Кинсли и Ламберт, экспериментаторы ставили перед мышами, обработанными окситоцином, задачи на пространственное обучение. Грызуны искали пищу в восьмиконечном радиальном лабиринте, причем лакомство содержалось лишь в четырех отсеках. Зверьки, получившие инъекции окситоцина, гораздо лучше запоминали, где содержится награда. Затем исследователи ввели в мозг мышей, уже несколько раз приносивших потомство, инъекцию окситоцинового антагониста. Результат прохождения грызунами лабиринта ухудшился.

Томизава с коллегами опубликовали результаты эксперимента в журнале Nature в апреле 2003-го. Они описали явление, которое наблюдали в гиппокампе мышей, получавших инъекции окситоцина, а также мышей, приносивших несколько пометов: длительную, долговременную потенциацию. Долговременная потенциация – физиологический маркер формирования долговременной памяти: это реальное усиление синапсов, обрабатывающих информацию. Новость взбудоражила общественность. Томизава вдохновенно предположил, что однажды окситоцин позволит бороться со старческой потерей памяти, проявляющейся, в частности, при болезни Альцгеймера. «Читатели обоего пола теперь осведомлены об еще одной причине… зачем стоит заниматься выработкой драгоценного окситоцина», – написали три эрудированных рецензента.

В том же году специалист по поведенческой неврологии Рутгерского университета Трейси Шорс представила результаты собственных исследований, показывающие, что молодые матери, судя по всему, защищены от стресса, который в ином случае мог бы отрицательно сказаться на их памяти. Шорс предполагает, что данный феномен также связан с действием окситоцина. В предыдущем эксперименте Шорс продемонстрировала, что нерожавшие самки крыс обучаются менее эффективно после стрессовых ситуаций. Также она знала о наблюдениях, подтверждающих, что у кормящих женщин смягчена реакция на стресс. В данном случае Шорс провела тест на крысах-матерях. Сначала грызуны подвергались воздействию: их помещали в закрытую прозрачную плексигласовую тубу; затем, используя классическую методику Павлова, Шорс стимулировала их веки минимальным электрическим разрядом – в тот же момент, когда раздавался звуковой сигнал. Измерив, сколько времени ушло у крыс на то, чтобы начать моргать в ответ на звук, она обнаружила: матери обучаются быстрее, чем подвергавшиеся аналогичному стрессу нерожавшие самки.

Шорс считает, что эта «уникальная комплексная реакция» спасает молодых матерей от перегрузки, позволяет лучше заботиться о потомстве. Ее предположение относительно «гормона объятий» основывается на том факте, что окситоцин подавляет выработку гормонов стресса, глюкокортикоидов. Именно из-за них при длительном долговременном напряжении иногда повреждается гиппокамп. В частности, они ослабляют способность клеток восстанавливаться после ударов и припадков.

Роберт Сапольски, профессор биологи из Стэнфорда, международный эксперт по вопросам стресса, автор революционных исследований по глюкокортикоидам, согласен с тем, что окситоцин – это, возможно, рука помощи, протянутая млекопитающим самой матерью-природой. В качестве примера он рассказывает о мигрирующих птицах. Пернатые, регулярно совершающие перелет с Калифорнийского полуострова в Арктику, переносят очень низкие температуры без какого бы то ни было повышения уровня гормонов стресса, отмечает он и добавляет: «Это поразительно. Но если задуматься как следует… Ведь для этих птиц низкие температуры – обыденность. Если бы они выдавали в ответ стрессовую реакцию, то попросту не выжили бы». Сапольски предполагает, что у всех животных есть встроенные механизмы, позволяющие функционировать в определенной среде, и окситоцин у млекопитающих матерей может служить той же цели – регулировать ожидаемо высокий уровень напряжения, чтобы он не подавлял (по меньшей мере не подавлял катастрофически) мыслительные способности. «Каким-то образом млекопитающие пришли к этому, ведь процесс познания – отличная штука, которая пригождается, когда от тебя зависят маленькие иждивенцы», – говорит он.

Нам еще многое предстоит узнать об окситоцине и человеческом мозге, в частности, потому что изучать окситоцин в мозге человека очень сложно. Хотя измерить уровень гормона в крови относительно легко, окситоцин не преодолевает так называемый гемато-энцефалический барьер; таким образом, мы до сих пор не знаем, сопоставим ли уровень гормона в крови и в мозге. Команда немецких ученых провела эксперимент с назальным спреем, доставлявшим окситоцин в мозг. Но в 2004 году спрей не был в наличии в США, а это означает, что, пока специалисты не найдут способ измерить содержание гормона в мозге лучше спинномозговой пункции, набирать добровольцев будет непросто.

Впрочем, трудности, сопряженные с изучением окситоцина, объясняют, почему гормон стал широко известен лишь недавно. Еще одна причина – темы, актуальные для женской физиологии, долго отодвигались на второй план ради вопросов, интересующих мужчин: ведь именно последние на протяжении десятилетий определяли направление исследований. В результате такой ангажированности теперь нам приходится мириться с лакунами в понимании подходов к управлению стрессом у разных полов.

Цена стресса, и почему мужчины платят больше

Уже в начале 1930-х доминирующая модель отклика на стресс человека и других животных была известна как знаменитая реакция «бей-или-беги», впервые описанная физиологом из Гарварда Уолтером Кенноном. Кеннон показал, как гормоны помогают организму отвечать на различные угрозы, с которыми человек сталкивается на протяжении почти всей своей истории, например, на нападение другого человека или хищников. В результате страх «заводит» тело и мозг, воздействуя на две отдельные системы. Сначала эпинефрин (также известный как адреналин) и его родственник норэпинефрин поступают в кровоток и достигают нервных окончаний, заставляя сердце биться быстрее и повышая давление. Увеличивается кровоснабжение мускулов – предполагается, что сейчас им придется поработать. Расширяются зрачки. Активируется симпатическая нервная система – она позволит удирать со всех ног, обслуживание не актуальных в данный момент процессов пищеварения, отложения жира и даже иммунной системы приостанавливается. Затем надпочечники, расположенные непосредственно над почками, выделяют глюкокортикоиды, работа которых в среднесрочной перспективе подкрепляет первичный экстренный ответ организма.

Кеннон обозначил этот процесс как «стресс», причем тогда это слово имело позитивный оттенок – его книга, написанная в 1932 году, называлась «Мудрость тела». Однако не прошло и десяти лет, как другой ученый, Ганс Селье, выдвинул концепцию стресса, более близкую к современному видению: он заявил, что избыток стресса вреден для организма. Селье обнаружил, что у лабораторных крыс развиваются язвы, увеличиваются надпочечники, а иммунные ткани деградируют. Он осознал, что обращался со зверьками не слишком осторожно, не придавая этому значения, иногда случайно ронял их в ходе экспериментов. В результате он попытался вызывать дискомфорт намеренно, воздействуя на грызунов низкими или высокими температурами или подвергая их физическим нагрузкам. Крысы точно так же болели, из чего Селье сделал вывод, что болезни вызывает физический стресс.

Сегодня практически все ученые согласны с тем, что излишнее беспокойство – психологический стресс – и страх также вредят здоровью. Однако лишь в конце 1990-х мы начали понимать, насколько по-разному реагируют на стресс мужчины и женщины. «Утверждая, что стресс для организма – это подготовка к жизни самца в саванне, мы сознательно игнорируем половину накопленных научных данных, кроме того, эта точка зрения предвзята», – говорит Сапольски, отмечая, что десятки исследований подтверждают «масштабные гендерные различия». Многие поведенческие тесты показывают, что женщины гораздо чаще, чем мужчины, в качестве ответа на стресс не «бьют», не «бегут», а обращаются к окружающим за поддержкой.

Такая реакция задействует скорее парасимпатическую нервную систему, систему «спокойствия и взаимодействия», ответственную, по всей вероятности, за «несрочные» функции организма – в частности, за рост и восстановление, подавляемые, когда тело готовится к чрезвычайной ситуации. Реакция запускается, в числе прочего, за счет окситоцина, в результате уменьшается выброс гормонов стресса, понижается кровяное давление, улучшается пищеварение. Как пишет Увнас-Моберг, парасимпатическая нервная система поддерживает «дружелюбие, а не гнев».

Идею о том, что женщины больше, чем мужчины, склонны реагировать на стресс описанным образом, в последние годы с энтузиазмом продвигала Шелли Тейлор, профессор психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. В получившем широкую известность докладе, опубликованном в 2000 году, Тейлор и ее пятеро коллег выдвинули гипотезу, что женщины в сравнении с мужчинами гораздо чаще отзываются на стресс не реакцией «бей или беги», а используют альтернативную модель, названную Тейлор «заботься и дружи». Тейлор связывает многочисленные поведенческие паттерны и результаты исследований окситоцина и эндогенных опиатов: в жизни женщины эти «мягкие» химические вещества, очевидно, играют более важную роль. Результаты по меньшей мере одного эксперимента показывают, что выброс окситоцина при стрессовой реакции у самок крыс больше, чем у самцов. Некоторые специалисты объясняют это тем, что женский половой гормон эстроген усиливает действие окситоцина. «Если пять дней подряд вводить самкам окситоцин, пониженное кровяное давление будет наблюдаться у них в течение трех недель, – говорит Увнас-Моберг. – У самцов эффект исчезнет через полторы недели».

В книге «Инстинкт заботы» (The Tending Instinct) Тейлор, аргументируя свою позицию о различиях в реакции на стресс, обусловленных полом, говорит о женщинах в целом. Однако очевидно, что ярче всего данный эффект проявляется у матерей, так как «забота» в ее формулировке подразумевает уход за детьми.

Спокойные и заботливые

Тейлор предполагает, что дети – единственная причина развития специфически женской модели стрессовой реакции. На всем протяжении человеческой истории матери были вынуждены не только заботиться о себе, но и опекать малышей. Таким образом, кроме совершенно безвыходных ситуаций, прямая конфронтация с агрессором для них не имела никакого смысла. Нападающая на хищника мать рисковала жизнью, оставляла беззащитными детей. Вариант бегства также отпадал: если вы хоть раз пытались «по-быстрому пробежаться» по супермаркету с малышом на буксире, вы понимаете, о чем я говорю. Нет, предпочтительной тактикой наших праматерей было успокоить потомство и раствориться в пейзаже; иными словами – позаботиться о детях.

Учитывая исторически разные потребности мужчин и женщин, кажется логичным предположить, что в контексте физиологической реакции на стресс оба пола развивались каждый своим путем. Как предполагает Тейлор, мужчинам было выгоднее «заводиться», а женщинам – успокаиваться. «Если мать удирала от грозного хищника, оставив за спиной беззащитного, растерянного малыша, шансы ребенка выжить, очевидно, были минимальны, – пишет она. – В результате от поколения к поколению передавался вариант стрессовой реакции, способствующей выживанию как матери, так и ребенка».

Для нас страх сокращения штатов вытеснил ужас перед саблезубыми тиграми, но «заботливый» женский ответ на стресс проявляется и сегодня, согласно исследованиям Рены Репетти, психолога-клинициста в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Репетти, будучи преподавателем вуза на полной ставке и матерью двух дочерей, профессионально реализовала свой вполне понятный интерес к вариантам стресса, которым подвержены работающие родители. В уникальном исследовании, проведенном в конце 1990-х, Репетти просила мам и пап описать, как они взаимодействуют со своими детьми в возрасте от девяти до двенадцати лет после напряженного рабочего дня. Затем ответы проверялись: один ребенок в каждой семье представлял свою версию событий.

Рассматривались домашние ситуации после сложного дня, богатого на конфликты с коллегами и начальством. В случае с отцами и сами отцы, и дети отмечали, что папы становились менее отзывчивыми. Чаще всего они уходили в себя. Что касается матерей, по их собственным свидетельствам, как и по словам детей, после напряженного дня они проявляли бльшую чуткость, отзывчивость. Они казались заинтересованными, нежными, игривыми и включенными. Они заботились. «Наличие детей или выполнение „родительской“ функции может смягчить некоторые стрессовые рабочие ситуации – по меньшей мере у части женщин. Наше исследование позволяет предположить, каков механизм этого явления, – делает вывод Репетти. – Усиленная позитивная вовлеченность при взаимодействии с детьми может быть проявлением реакции на стресс – при этом родители получают определенную защиту от негативных эффектов рабочего напряжения».

Когда речь идет о детях, кормление грудью, как отмечалось выше, может оказаться для матери одним из самых эффективных способов успокоиться. Еще до публикации исследования Репетти Кэти Мейер (мама-доктор, про которую в главе 5 я рассказывала, как она сцеживалась за рулем) сознательно использовала кормление грудью как средство борьбы со стрессом.

«Если по дороге домой я прослушала голосовое сообщение, которое меня напрягло, я говорю себе: «Я еду домой, там я покормлю малышей и буду с ними возиться, а на сообщение отвечу позже», – говорит она. – Это полностью успокаивает – даже когда я абсолютно вымотана, голова становится ясной; иногда мне удается удержаться от высказываний, о которых я потом пожалела бы».

Кормление младенцев доставляет неудобства многим матерям – известная итальянская журналистка Ориана Фаллачи называла его «пыткой». Однако освоившиеся женщины рассказывают, что этот процесс расширяет границы сознания, подобно медитации, позволяя замедлиться и ощутить свое присутствие здесь и сейчас. Сью Макдоналд, акушерка из Сан-Франциско, мастерски направлявшая меня всю первую беременность, рассказывала про свою подругу детства, увлеченную, темпераментную пианистку: «Она говорит, что ее малышка – настоящий подарок. Однажды она кормила дочку и нашептывала ей "Быстрее! Мне нужно заниматься!", и вдруг ее осенило: «Погоди. Посмотри, где ты. Посмотри, что ты делаешь». Она смогла совершенно по-новому взглянуть на себя и на свою жизнь».

Социальная химия

Помимо стремления к заботе и близости, еще одна яркая черта так называемого «материнского склада ума» (пользуясь выражением Дэниела Стерна, женевского профессора психологии) – потребность принадлежать к сообществу других опытных мам, которые способны дать практический совет и оказать психологическую поддержку. Ваш социальный мир может перемениться за одну ночь. Собственная мама и свекровь внезапно становятся очень интересными собеседницами – они не только способны многому научить («Где же находится этот родничок?», «Спать на животе или на спине?», «Не пора ли ему уже заговорить?»), но еще и прекрасно понимают ваши переживания. У вас вдруг появляется сильная связь с другими матерями, а вот мужчины, включая мужа, становятся менее привлекательными. «Мы выходим в тираж» – так однажды выразился один из друзей моего мужа, с которым они любили вместе путешествовать.

В ходе исследования, проведенного в Бостоне, Стерн спрашивал молодых матерей, как часто и какого рода взаимодействия возникали у них с окружающими сразу после рождения ребенка. Он был поражен «огромным» объемом повседневных связей с другими, более опытными, матерями. «В течение усредненного дня каждая молодая мать вступает в десять и более различных контактов в формате встреч или телефонных разговоров, то есть практически по одному на каждый час бодрствования», – пишет он.

Элеанор Бигелоу, женщина за сорок, мать двоих детей младше трех лет, нашла свой собственный «материнский круг», уволившись с работы. Несколько лет Элеанор занимала пост, предполагавший высокую загрузку, – она была первым заместителем директора в ведущей брокерской фирме Сан-Франциско. Раньше течение дня она общалась преимущественно с мужчинами, ощущая себя «своей» в этом братстве мачо. Сейчас большую долю ее социальных контактов составляют женщины, они встречаются вместе с детьми, ходят друг к другу в гости, болтают и делятся опытом. «Я чувствую себя не такой чокнутой и одинокой, когда жалуюсь другой женщине, способной войти в мое положение, – говорит Элеанор. – Мы обсуждаем семейные вопросы – как растить детей, религию, школы и тому подобное. Холостяков такие вещи не интересуют. Теперь я понимаю, сколько поддержки в женской дружбе, как она ориентирована на семью. Мы все как будто гребем в одной лодке, стараемся помочь друг другу. Материнское сообщество – очень сильное и поддерживающее».

Почему в нем столько силы? Возможно, нет другого периода в жизни женщины, за исключением ее собственного детства, а также старости и болезней, когда она настолько бы зависела от других. Как однажды заметила писательница Фэй Уэлдон, «признание слабостей – вот самая суть хорошей дружбы».

Признание слабостей табуировано на рабочем месте – исключений почти нет, однако среди измотанных мамочек это излюбленная и вечно актуальная тема. Разделенное осознание – как велики ставки, как мы выкладываемся, как часто терпим неудачи – формирует уникальную связь между нами. Я просто не могу вообразить мужчину или одинокую женщину, с которыми я могла бы сдружиться, как с Элизабет Шеар, еще одной работающей мамой двоих мальчиков. Они живут примерно в четырех кварталах от нас, и видимся мы редко. Вместо этого мы пишем электронные письма и предпринимаем невероятные попытки поговорить по телефону. Вот типичная зарисовка из нашей жизни. Я готовлю ужин, муж еще на работе; один ребенок в ванной, другой за компьютером. Мой ноутбук тоже включен: смешно, конечно, но я надеюсь в те несколько минут, что дети заняты своими делами, немного поработать. Мальчики орут в среднем каждые две минуты: «Мам! Дай полотенце!», «Мам! Я хочу сока!», «Мам! Я воду расплескал!», «Мам! Я допил!», «Мам!», «Мам!», «Мам!», «Мам!». Я набираю номер Элизабет и слышу, как на заднем фоне орут ее два мальчишки.

– Не могу сейчас разговаривать! – кричу я.

– Я тоже не могу! – кричит она в ответ.

Она перезванивает десять минут спустя, и история повторяется сначала. Мы будто тонем – то одной, то другой удается вынырнуть, глотнуть воздуха, но в это время видим только руки подруги, бьющие по воде. Однако при всем при том эти отношения удивительным образом умиротворяют нас, мы возвращаемся к своим проблемам (у нее тоже включен компьютер – она тоже надеется поработать, как это ни смешно…), но теперь мы чуть-чуть сильнее. Оставшуюся часть вечера нет мамы, которая была бы как остров[7].

Сильные женские сообщества, очевидно, помогают стать умнее и достичь большего в роли матери. Когда дети пойдут в школу, станут полезными сплетни об учителях, хулиганах на площадке, информация о том, кто в какую спортивную команду записывается – все эти слухи носятся в воздухе, как стрептококки зимой. Когда сообщество находится на пике эффективности, оно поставляет не только сплетни, но и услуги, и советы в трудных ситуациях, и даже выручает в экстренных случаях. У родственных нам приматов наличие такого объединения разительно меняет жизненную картину. В ходе исследования диких бабуинов, длившегося шестнадцать лет и опубликованного в 2003 году, обнаружилось, что степень социализации зрелых самок позитивно влияет на выживание молодняка. То есть чем более «общительной» была самка бабуина – чем больше времени она проводила с другими самками за взаимно приятными занятиями, например выбирая веточки из шерсти друг друга, – тем с большей вероятностью ее ребенок переживал труднейший первый год жизни. «Социальные животные имеют вескую причину быть социальными», – отмечает Сьюзен Альбертс, биолог из Университета Дьюка, принимавшая участие в исследовании.

Ученые выдвинули теорию, что материнское сообщество бабуинов создает позитивную среду для детенышей и защищает их от потенциальной опасности (хищников). Что касается нас, людей, мы нутром чуем, какое значение имеет принадлежность к какой-либо группе. Скорее всего, именно поэтому стремление женщин искать социальной поддержки в стрессовых условиях, по мнению Тейлор, наравне с собственно родами является «одним из самых достоверных гендерных различий». Данную теорию подтверждает огромное количество исследовательских данных. Как и в случае с заботой, это различие стоит рассматривать в контексте разделения труда, имевшего место на протяжении практически всей истории человечества. Пока мужчины охотились на мастодонтов, женщинам приходилось тесно сотрудничать, приглядывая за всеми детьми племени, чтобы у других мам была возможность высматривать опасность, искать ягоды или просто присесть на минутку и несколько раз глубоко вдохнуть. Сегодня мы, по сути, делаем то же самое.

Когда такое поведение стало образом жизни, соответственным образом эволюционировал наш мозг – усовершенствовалась система передачи химического подкрепления, стимулирующая выстраивать близкие отношения с другими женщинами. Благодаря сканированию мозга, проводившемуся Джеффри Лорбербаумом, нам известно, что у матерей, в отличие от отцов, в ответ на плач ребенка активируется центр удовольствия – совершается подкрепление опекающей деятельности. Нечто подобное, возможно, происходит и в рамках женской дружбы: об этом говорят некоторые любопытные, хотя неопубликованные пока, данные, представленные на ежегодном съезде Общества поведенческой медицины в 1999 году. Исследование проводилось Ларри Джемнером, психологом Калифорнийского университета в Ирвайне, с коллегами. Группа из двадцати четырех женщин и двадцати мужчин принимала таблетки, содержащие налтрексон – препарат, подавляющий уровень опиоидов в крови по меньшей мере на сутки. Все участники эксперимента вели записи, благодаря чему и обнаружилось колоссальное различие в реакциях мужчин и женщин. Поведение первых принципиально не изменилось, тогда как вторые сократили социальные контакты, включая телефонные разговоры и живое общение с друзьями. По их словам, они больше не получали такого удовольствия от близости с подругами. Женщины, в отличие от мужчин, также отмечали снижение внимательности.

Интерес Джемнера был продиктован сведениями, полученными при наблюдениях за животными: в результате социальных взаимодействий у них вырабатывались эндогенные опиоиды. Предположительно, таким образом за счет позитивного подкрепления усиливалась их социальность. Его эксперимент поднимает вопрос, вызывает ли социализация у женщин большее внутреннее подкрепление, чем у мужчин.

На сегодняшний день у нас есть лишь эта неполная и фрагментарная информация – и глобальная задача разобраться в нейрохимическом обосновании женской взаимной привязанности. До сих пор в области крупных научных исследований эта тема не рассматривалась. Однако Барри Кеверн, профессор поведенческой неврологии из Кембриджского университета (Великобритания), проводивший масштабное изучение биохимии материнского поведения и социальных связей у овец и обезьян, сообщает об обнаруженном сходстве между этими двумя факторами. «Биология невероятно консервативна, – говорит он. – Если вы единожды находите механизм, помогающий усилить связь матери и ребенка, с большой вероятностью он встретится вам еще множество раз».

Доверяй окситоцину

Участвует ли окситоцин в формировании крепкой женской дружбы у людей? К моменту написания этой книги, непосредственных доказательств у нас нет. Однако в связи с тем, что множество различных специалистов проявляют сейчас повышенное внимание к этому гормону, мы сталкиваемся с интригующими косвенными свидетельствами и любопытными теориями. Некоторые ученые предполагают, что недостаток окситоцина в мозге является одним из признаков аутизма – генетического заболевания, при котором невозможны полноценные близкие отношения. Замечательный эксперимент 2003 года показал глубинную взаимосвязь между уровнем окситоцина в крови, социальными связями и доверием у взрослых людей.

Пол Зак и его коллеги набрали группу незнакомых друг с другом добровольцев, заплатили каждому по десять долларов, а затем объединили их в пары. Команды играли в компьютерную игру, где один человек в паре мог отправить партнеру все свои деньги, какую-то часть или не отправлять ничего. Участникам было сказано, что отправленная сумма утраивается; то есть если первый игрок посылает все свои десять долларов, то его напарник получает тридцать. Затем партнер решает, отправлять ли деньги обратно, однако он не обязан этого делать. То есть в этих врменных отношениях первый человек имеет возможность послать сигнал доверия, а второй может оказаться заслуживающим доверия или нет.

После принятия решения игроками Зак с коллегами взял у испытуемых пробы крови для измерения уровня окситоцина. Обнаружилось, что у добровольцев, которые получали бльшие суммы денег (сигнал о доверии), в крови содержалось больше окситоцина, и впоследствии они сами оказывались более надежными партнерами, разделяя деньги с напарниками. Зак отмечает, что был удивлен силой гормонального ответа, особенно учитывая стерильные лабораторные условия, где игроки общались друг с другом только посредством компьютера. «Эффект окситоцина при взаимодействии лицом к лицу должен быть весьма впечатляющим», – предполагает он.