Маджонг Никитин Алексей

Спустя год или около того Николай Васильевич опубликовал «Выбранные места из переписки с друзьями». Книгу эту я читал с наслаждением, однако же среди тех, кого он почитал друзьями, поднялся невозможный переполох. Возможно, отчасти поэтому, а может быть, из-за предстоящего путешествия к Святым местам мой Друг просил меня на время «не давать рекомендаций» моим героям. Он так и писал ко мне: «Гостям твоим я неизменно рад, всегда привечаю их, нахожу для каждого угол и место в романе. Однако же сейчас мне следует остаться наедине с моею душой. Мне предстоит путешествие, и я не хочу, чтобы посторонние меня в нем развлекали.

Поэтому прошу не давать им пока рекомендаций. Пусть обождут». И я повиновался.

Я перестал отсылать Николаю Васильевичу «гостей», но они-то не оставили меня. Они продолжали толпиться в небольшой моей квартире, требуя «угол и место». Тогда я опять взялся за перо и начал сочинять… Что же тут особенного? — спросите Вы? — нынче всякий, кто умеет грамоте, тот и сочинитель. Да то, что я стал сочинять не новую повесть и не роман; я взялся за «Мертвые души».

Первый том лежал передо мной; отчетливо слышался мне голос Гоголя, читавшего в Остенде из второго тома. Я начал сочинять третий…

Мне хотелось бы просить Вас, милостивый государь, не искать в этом небольшом письме ни попытки раскаянья в сделанном мной, ни сожаления о поступках, речь о которых я поведу далее.

Прежде мне приходилось слышать, что писатели существа необычные, и потому привычные правила и законы не могут быть на них распространены. Теперь же мне это стало известно наверное.

Первое, что я сделал, — позволил себе читать письма Николая Васильевича к его московским друзьям. Письма эти я мог читать и прежде, но у меня и в мыслях не было ничего похожего. Однако, едва я понял, что это нужно для моего «третьего тома», как немедля и без колебаний взялся читать его корреспонденцию. Я должен был чувствовать Гоголя, ведь я писал не свою книгу, но его. Я даже почерк изменил и стал писать как он. И, верите ли, все это мне нравилось… Я был счастлив.

Третий том был начат мной в 1847 году, а закончен уже после смерти Николая Васильевича. Все эти годы я не думал о судьбе моей книги, но твердо знал, что ни при каких обстоятельствах я не решусь ее издать. Я распорядился судьбою Чичикова так, как хотел того Гоголь и как велело мое сердце. Этого достаточно.

Третий том «Мертвых душ» закончен, и я доверяю его судьбу Вашим заботам.

На обороте последнего листа другой рукой была сделана приписка: «Посмотри, mon amie, письмо и рукопись старого чудака. Чего только не бывает в этой жизни».

— Я бы сказал, что и этот документ разъясняет нам хоть и многое, но не все. — побарабанил пальцами по столу Регаме, прочитав письмо.

— А я бы сказал, что за нами следят, — тихо ответил ему Борик. — Видишь двоих у входа?

— У меня было ощущение, что одного из них я где-то видел.

— Ты видел его утром. На Петровке. Когда мы пили коньяк.

— Точно. Он там был. Ну и что с этим делать?

— А что мы можем сделать? Пока они не предлагают выпить на брудершафт, большого вреда от них нет. Мы же не коксом здесь торгуем.

— Как тебе сказать. Рудокопова знает, что у тебя есть копия рукописи?

— Нет. Думаешь, ей это не понравится?

— Думаю, ей не понравится даже то, что мы вдвоем сейчас тут сидим и пьем чай с лимоном. Я говорил с ней вчера. Это очень нервная и мнительная девушка.

— Да нормальная она. Просто ты из другой команды.

— Хорошо. Попробуй поговорить с ней сам. Дай почитать это письмо, объясни, что это не Гоголь… Вот знаешь, Борик, — засмеялся Регаме, — я сказал «объясни, что это не Гоголь» и представил, как она это примет. Не поверит ни за что. Сомневаешься? Раньше — может быть, а сейчас решит, что ее разводят, что это Чаблов ей подбросил, и все такое.

— Конечно, поговорю.

Борик и Регаме решили, что за ними следят двое. На самом деле следили четверо: Липа и Понты от Чаблова, Пистон и Рыба от Рудокоповой. Чабловские вели Регаме от дома, а рудокоповские, зная, когда он будет в «Ольжином», ждали его на месте. Они пришли не только раньше Регаме, но и раньше Борика, поэтому Борик и не обратил на них внимания.

Зрелище двух стариков, увлеченно разбиравших какие-то документы, конечно же, заинтересовало обе команды. И озадачило. Ни те ни другие не знали, как поступать в этой ситуации. Старшие схватились за телефоны, но «Ольжин» — такой глухой и глубокий подвал, что, попав туда, трудолюбивые мобильники деловито, но безуспешно ищут сеть, а ленивые лаконично сообщают об отсутствии связи. Мобильной связи в «Ольжином» нет, и ребятам пришлось бежать на улицу.

Первым выскочил Липа. Он вызвал начальника охраны и быстро доложил ситуацию.

— Бумаги есть и у нашего, и у второго, правильно? — уточнил командир.

— Правильно.

— Сейчас они их достали. Что они с ними делают?

— Мне не видно. Наверное, один что-то впаривает другому. Я так думаю.

— Значит, наша задача, чтобы все бумаги, все, слышишь?.. были у нас. А там уже шеф сам разберется, что ему нужно, а что нет. Поэтому сделаешь так: внимательно смотри, к кому попадут бумаги. Если к нашему, то доставите его вместе с бумагами к шефу. Если к чужому, то аккуратно их у него изымете на улице. Без стрельбы и лишнего насилия. Все понял?

— Понял.

Рудокоповский Пистон вышел парой минут позже. Он говорил, стоя недалеко от входа в кафе, и Липа, проходя мимо него, разобрал слова, смысл которых был бы непонятен случайному прохожему, но совершенно прозрачен для него.

Липа медленно спустился по лестнице и остановился у входа, прислушиваясь к разговору.

— …обмениваются бумагами… их двое… да… или продает… да люди же вокруг, — доносилось из снежного сумрака.

Пистон был возбужден, он говорил резко, громко, и от этого Липа тоже начал нервничать. Он понял, что разумные советы, только что полученные им от командира, уже можно забыть, а звонить еще раз времени нет. Появление конкурентов стало неприятной неожиданностью, и у него оставалось только одно преимущество: он знал о них, но они пока не догадывались о нем. Он выигрывал темп и обязан был это использовать.

— Доложил? — встретил его напарник.

— Слушай меня. Мы тут не одни. Видишь парня? — Липа указал взглядом на Рыбу.

— Вижу.

— Второй вышел, но сейчас придет. Это рудокоповские.

— Опа…

— Задача — не отдать им бумажки. Они о нас не знают, поэтому, пока второй не вернулся, я все забираю и ухожу. Ты держишь этого, а потом прикрываешь меня. Все ясно?

— Да.

— Пошел.

Понты взял пустую пачку из-под сигарет и подошел к Рыбе.

— Братан, не будет закурить? — спросил он, растерянно разглядывая пустую упаковку. — Наши кончились.

Рыба достал свои, но когда протянул их Понтам, на него уже был нацелен ствол.

— Благодарю, — поблагодарил его вежливый Понты. — Так и сиди. Руку не опускай, вторую держи на столе.

В это время Липа заканчивал беседу с Бориком и Регаме. Их разговор тоже прошел в лапидарном стиле и продлился недолго. Не прошло и полминуты, как все бумаги, лежавшие на столе, включая чистые и использованные салфетки, были в кармане Липы.

— Всем спасибо, мы сейчас уходим. Провожать не надо, — попрощался Липа.

На этих словах, отряхивая снег с куртки, в зал вошел Пистон. Он увидел два ствола, один из которых был нацелен на него. Липа и Понты стояли посреди зала. Липа присматривал за сидящими и уже начал двигаться к выходу, а Понты легким движением пистолета показывал Пистону, куда он должен пройти и где ему следует сесть. Потерянный Пистон вполне мирно повиновался направляющему движению ствола. Все шло к спокойной развязке.

Это гармоничное и почти бесстрастное перемещение фигур от столика к столику напоминало работу механизма, но лишь до того момента, когда в зал вошла официантка с подносом в руках. Она несла борщ, графинчик с водкой, за графином можно было разглядеть какое-то мясо и горячие овощи, аппетитно выложенные на большом блюде. Все это сочное великолепие с грохотом и звоном обрушилось на каменный пол, едва лишь официантка увидела пистолеты в руках двух мужиков, выходивших из зала.

Наверное, официантке следовало немедленно закричать, потому что Пистон, подчинившись инстинкту использовать неожиданные повороты ситуации в свою пользу, немедленно, едва не сбив официантку, бросился в ноги Понтам, свалил того и попытался разбить ему голову рукояткой своего пистолета. Липа попытался пнуть Пистона по печени, но удар не вышел.

Выстрел в небольшом замкнутом пространстве оглушил всех. Липа и Понты, Пистон и Рыба тут же вскочили на ноги и на долю секунды замерли посреди зала.

Стрелял кто-то из них, но времени выяснять, кто же именно, не было. Быстро, тихо, по одному они ушли из «Ольжиного», и их джипы тут же сорвались с мест, чтобы скрыться в черной снежной ночи.

В «Ольжином» все замерло. В наступившей тишине Регаме вдруг подумал, что если Господь, даровавший когда-то людям Слово, вдруг решил лишить их этого дара, то Он выбрал самый подходящий момент.

Тишина перерастала в глухую, сковывающую немоту и становилась невыносимой.

Кто-то должен был что-то сказать. Кто-то должен был хотя бы откашляться.

— Что там у вас? — громко спросил бармен из соседнего зала. — Упало что-то?

И словно в ответ пронзительно и противно закричала официантка.