Маджонг Никитин Алексей
Даже не этот истеричный крик, а темное, бездонное отчаяние, плеснувшее во взгляде Бидона, мгновенно отрезвило Рудокопову. С предельной ясностью она поняла, что все ее усилия напрасны, никакого разговора с Бидоном у нее действительно не получится, Бидон не сможет и не захочет ее слушать.
Рудокопова испуганно и растерянно посмотрела на Борика и Жорика. Жорик не следил за разговором, он огорченно прикидывал, как бы утилизировать пролитый коньяк. Борик поймал ее ошарашенный взгляд и успокаивающе кивнул.
— Пойдемте, — он взял альбом и поднялся из-за стола, — расскажете мне, в чем дело, а я провожу вас.
Борик аккуратно вывел ее из павильона. Пока Рудокопова говорила, он успел заметить и двух крепких ребят, топтавшихся неподалеку, и заинтересованно-настороженные взгляды продавцов соседних киосков, и Малевича с Енотом Семеновым, стоявших поодаль, возле красного спортивного автомобиля. Прежде он не был знаком с Рудокоповой, даже не слышал ничего о ней, но увиденное, хотя и косвенно, подтверждало ее рассказ.
— Хорошо, — заключил Борик, выслушав Рудокопову, — я постараюсь получить у Кирилла вашу папку. Если она у него. В качестве гонорара я попросил бы этот альбом. Согласны?
— Договорились, — кивнула Рудокопова.
— Леночка, — минутой позже спросил ее Виталий Петрович, — я не ошибся, ты говорила с Бориком?
— Да, это был Борис. Что, плохо? Не стоило?..
— Совсем не плохо. Если и есть человек, способный добиться чего-то от Бидона Звездочётова, то это Борик. Так что, думаю, тебе повезло. Как он там оказался?
— Они пили втроем.
— Отмечали победу надо мной, — хмыкнул Енот. — Кстати, что вы со мной решаете? И где альбом?
— С вами мы так поступим: десять процентов стоимости альбома получите сейчас. А по окончании этой истории либо я верну вам альбом, тогда деньги останутся у вас, либо заплачу остальную сумму. Это все. Виталий Петрович, — обернулась она к Малевичу, — вас подвезти?
Еще пару минут спустя, забрав Виталия Петровича, отпустив охрану и не простившись с Енотом, Рудокопова исчезла.
— Возьми, Кирилл, — Борик протянул Бидону альбом. — Она оставила его тебе.
— Не могу, Борис Константинович, — горько качнул головой Бидон, — таким он мне не нужен.
Борик давно привык к невозможным чудачествам Бидона и расспрашивать, почему прежде альбом был ему нужен, а теперь вдруг стал не нужен, не стал. Не нужен, значит, не нужен.
— А остальное? Остальное ты должен вернуть.
— Но, Борис Константинович, — взвыл Бидон, — они же.
— Кирилл. — твердо прервал его Борик. — Ты отлично знаешь, что все надо вернуть.
Бидон заплакал и начал двигать ящики. Вместе с Бориком они уложили на кучу книг уснувшего Жорика, подняли поддон, и Бидон отдал Борику папку Енота.
— Молодец, Кирилл, — обнял Борик шмыгающего носом Бидона. — Это правильно. Тебя домой подбросить?
— Нет. Я здесь останусь, — отказался Бидон.
— Да ведь холодно уже. Зима скоро.
— Ничего, у меня обогреватели есть.
— Тогда до завтра, — простился Борик, унося и альбом, и папку.
Ночью павильон Бидона сгорел. Охрана заметила огонь не сразу, и хотя пожарники приехали спустя всего пару минут после вызова, старые книги, ящики, полки, бумага и дерево к моменту их появления пылали уже вовсю. Залив водой и пеной все соседние палатки, безнадежно испортив товар десятку торговцев, пожарные остановили распространение огня, и на следующий день рынок работал, как обычно. Но от павильона Бидона остался только рыжий металлический остов, остатки мокрых горелых книг и комья черного пепла. Утром следователи обнаружили на пепелище два обгорелых тела. По всему выходило, что причиной пожара стало короткое замыкание. Хотя Петровка предложила еще несколько версий. Ничем, впрочем, не подтвержденных.
Петро Тодосьевич Чаблов по утрам плавал. В бассейне он чувствовал себя китом, крупной рыбиной в местных мелких водах. Потом он шел на массаж и, взгромоздившись на массажный стол, по-прежнему чувствовал себя китом. После этого он ехал на завод, где опять-таки был китом.
В последнее время Чаблову все удавалось. Он провел через правительство постановление, снижавшее ставки налогов на ячмень и солод, поступающие в дальнейшую переработку на территории Украины. Он отвоевал еще один процент на российском рынке пива и купил долю в торговой сети на Балканах. Они же не умеют варить пиво, там, на Балканах! Мастика, ракия, сливовица — это да. Вино — спору нет. Оливковое масло, наконец. Но не пиво. Чаблов научит их пить пиво «Пуща». Пять процентов рынка в следующем году. Пять — и не меньше!
Наконец, последний доклад из Семипалатинска от Регаме. Чаблов получил его накануне, а самого Регаме ожидал увидеть в Киеве уже дня через два. Вот все-таки что значит старый проверенный боец — и долю Батюшека увел из-под самого носа у агента конкурента, и выяснил важное: с кем приходится бодаться. С Рудокоповой.
Чаблов был знаком с Рудокоповой шапочно. Конечно, они где-то встречались, на каких-то приемах, в УСПП[2] наверняка виделись, но их деловые интересы не пересекались, и своего мнения о Рудокоповой у него не было. Кроме того, она была вдвое моложе его, работала за границей, кажется. С теми, кто вышел из системы советского пищепрома, вообще из советской школы бюрократии, говорить и договариваться Чаблову было легко, а вот эта молодежь, понабравшаяся европейских привычек вперемешку с европейскими же понтами, вот с ней иметь дело ему было непросто. Но нужно. Тем более что Рудокопову он уже обходил на четверть. У него была половина, у нее четверть, и теперь следовало срочно, любой ценой найти четвертую часть рукописи.
Нужны были новые люди. Новые люди. Тут Чаблов вспомнил, что накануне ему докладывали о попытках еще одного старого киевского лиса связаться с ним.
— Машенька, — вызвал он секретаря, — свяжи меня с Коробочкой. Ты говорила, что он вчера набирал меня. Посмотри там у себя в записях: Семен Кириллович Коробочка.
Коробочка пробивался к Чаблову третий день, ровно с того момента, как Енот Семенов предложил ему найти покупателя на акватинты и часть архива, привезенные им из Германии. По соображениям Коробочки, акватинты вряд ли заинтересовали бы пивного барона, собиравшего по преимуществу рукописи отечественных авторов, но в наскоро перелистанных им документах из архива мелькали украинские фамилии и знакомые названия городов, так что шанс протолкнуть бумаги Чаблову был. Правда, Семенов этим утром на звонок не ответил, что еще ничего не значило, не ответил утром — ответит вечером.
Зато Коробочке позвонили с Петровки и в подробностях рассказали, как горел павильон Бидона. Среди подробностей была не забыта и встреча Рудокоповой с погибшим ночью Бидоном. Семен Кириллович собрался посмотреть, что пишут о пожаре в Интернете, но тут позвонили от Чаблова.
«Как все одно к одному сходится», — успел подумать Коробочка, прежде чем услышал в трубке голос Чаблова.
— Что там у тебя, Семен? — не теряя времени на разговоры о здоровье, сразу спросил Чаблов.
— Есть одна рукопись, Петро Тодосьевич.
— Так, — заинтересованно крякнул Чаблов. — Что за рукопись?
— Часть архива. Приехала из Германии.
— Из Линдау?..
— А-а. Так вы в курсе.
— Говори, говори, — подстегнул Чаблов огорчившегося Коробочку.
— Вот, собственно. Есть рукопись и альбом гравюр. Их продают вместе. Я подумал, что рукопись может вас заинтересовать. Цена разумная.
— Хорошо, Семен, — прервал его Чаблов. — Давай не будем терять время. Рукопись меня интересует. Поэтому бери продавца, бери альбом и бумаги и вези ко мне. Чем раньше, тем быстрее. Есть?
— Понял, Петро Тодосьевич.
Коробочка позвонил только вечером.
— Ну что, Семен, где продавец? Где бумаги? Когда будешь у меня? — не дал ему слова сказать Чаблов.
— Продавец целый день давал показания. Только что освободился.
— Что там у вас происходит? Какие еще показания? Бумаги у него?
— Бумаги пропали, Петро Тодосьевич.
— Пропали.
В ситуации, когда успех, казавшийся близким, неожиданно отдалялся и вожделенный приз уходил прямо из рук, Чаблов попадал не раз и не два. Такое случалось с ним многократно и в крупных делах, и в мелочах. Он точно знал, что, если вдруг это случилось, нужно немедленно переключиться, вернуться из режима предфинишного спурта в обычный стайерский, потому что волей судей дистанция увеличена без предупреждения, и атлетам еще предстоит бежать и бежать. В спорте так не бывает, в спорте все просто. В бизнесе — иначе.
— Ну-ка, Семен, подробно, в деталях и с самого начала. Слушаю тебя.
— Три дня назад на меня вышел человек и предложил рукопись.
— Семен, — перебил его Чаблов, — давай проясним один момент. Ты уже работаешь на меня. Независимо от того, куплю я рукопись или нет, ты получишь деньги. Поэтому давай мне всю информацию. Что за человек?
— Енот Семенов, писатель.
— Енот Се. — записывая, повторил Чаблов. — Какой еще енот?
— А, черт. Енот — это кличка. Так его на Петровке зовут. А имя. Я не помню, Петро Тодосьвич. Имя вылетело. Вспомню — скажу.
— Хорошо. Значит, Енот Семенов.
— Да. Предложил рукопись и дал мне копии.
— Копии у тебя? — снова перебил его Чаблов.
— Да. Копии есть.
— Хорошо. Это хорошо. Я сейчас отправлю к тебе машину. Передашь водителю. Дальше.
— У Семенова было несколько копий. Одна из них попала к Рудокоповой. Есть такая.
— Да знаю! — взревел Чаблов. — Знаю, что есть такая. И что дальше?..
— Дальше непонятно. Вчера Семенов ехал на встречу к Рудокоповой, и на Петровке у него пропала рукопись. История темная, но Семенов подозревает Бидона, покойного владельца павильона. Странный был субъект. Одним словом, через час после пропажи бумаг Семенов привез к Бидону на разборки Рудокопову с ее бандитами. Они перекрыли вход в павильон, перевернули там все. Покупателей вышвыривали на улицу, как кошек из кладовки. Рудокопова лично допрашивала Бидона, но бумаги не нашла. Говорят, такое творила. Соседние точки тоже вывернула наизнанку. Ее головорезы избили Бидона и одного случайного посетителя. А потом, чтобы убрать следы, сожгли павильон. Два трупа.
— Да ты что, — охнул Чаблов. — А бумаги?
— Пропали! Сгорели наверное. Семенову Рудокопова пообещала вернуть деньги, но он теперь даже звонить ей боится.
— Да это какое-то. — не находил слов пораженный Чаблов. — Такого у нас уже пятнадцать лет не было.
— Как на войне, Петро Тодосьевич!
— Нет, не «как на войне», Семен! Нам не оставили вариантов. С людьми, жгущими Гоголя посреди Киева, мы договариваться не можем и не будем. Это война, Семен, что тут не понятно?! Это война!
Еще одна глава без номера
Камлание Тэн
И все же он не ожидал, что ночная авария, на этот раз увиденная лишь со стороны, так больно рванет его по сердцу. Все ведь было проделано быстро и аккуратно: был деловит рыжий таксист Коля, понятливы водители случайных попуток и покладист Регаме. Регаме! Тот-то в чем виноват?.. Отправив Регаме в Барнаул, о нем забыли, его исключили из расчетов! А он ведь, уже на подъезде к таможне, начал приходить в себя. Адреналин, вброшенный в момент аварии хромаффинными клетками надпочечников, прошелся по аденорецепторам, поиграл на сосудах, но до рефлекторной брадикардии дело доводить не стал. Сконцентрировав внимание на деталях, он приглушил чувство вины. На время. И это время истекло, когда таможенник вернул Регаме паспорт. Черная тоска обрушилась на Регаме внезапно и с такой силой, что, возвращаясь к машине, он оступился на ровном месте и едва устоял на ногах. И после, всю дорогу до Барнаула, под дождем, и потом, когда дождь закончился, и дальше в самолете, он все мучился, вспоминал разговор с таксистом Колей, не мог понять, как дал уговорить себя уехать, как вообще мог оставить Женю одного.
Кара Гэргэн физически ощущал страдания Регаме и видел, что виноват в этом больше других. Теперь он обязан был исправить ситуацию. Кара Гэргэн еще не решил, что именно он предпримет, но точно знал, что сделает все, что сможет. Да и, кроме того, не все из увиденного ночью он понял. Ему нужно было поговорить с Кай Данхом.
Однако утром старика он дома не застал. Его место за столом пустовало, а на диване, обложившись плюшевыми медведями, сидела девушка с большим ноутбуком на коленях.
— Привет! — она посмотрела на Кара Гэргэна поверх поднятой крышки ноутбука легким, скользящим взглядом. Разрез глаз у нее был узкий, восточный, но сами глаза — серые, славянские.
— Привет! Ты Таня, дочь Кай Данха. И это ты собрала весь этот медвежатник, — догадался Кара Гэргэн.
— А ты зато полночи выл песни советских композиторов. Под папин бубен.
— Правда? — растерялся Кара Гэргэн. — Я не помню. Начал с «Черного ворона», а дальше как-то смутно.
— Мы папе давно запретили дома камлать — он иногда такие рулады закатывает, что у волков в нашем лесу резко понижается самооценка, и они целыми стаями впадают в депрессию.
— Волки? — переспросил Кара Гэргэн. Она над ним смеялась.
— Да. Ладно, допустим, волки со своей депрессией как-нибудь сами разберутся, но дома же — коты, а они страдают. И собаки, и попугай. Поэтому мама его за баню сослала, у него там теперь специальный загончик. Под навесом, рядом с лошадями. Лошади терпят, только гнедой жеребец заметно нервничает. Если б мама вчера была дома, она тебя бы точно отправила туда же — в папин загончик. А так тебе повезло — я одна вернулась. Мама только через неделю будет, а мне твои песни не мешали. Я под них отлично выспалась.
— А-а, извини. Я не знал, что так все слышно.
— Да ладно, — дернула плечом дочь Кай Данха и, разбросав медведей, поставила ноутбук на диван. — Говорю же, ничего страшного. Кашу разогрей, она уже холодная. Папа рано утром завтракал. Он будет поздно, если вообще вернется до ночи.
— Кай Данх уехал?
— Да нет, он здесь, недалеко. У них на сегодня совет назначен. Опять с войной что-то не так.
— Кто воюет? — Кара Гэргэн добавил в чай лесного меда. — Как обычно? Добро со злом?
— Ну, это само собой, хотя, как правило, эта парочка все-таки договаривается. Нет, у нас своя война, местная. Тоже не первую тысячу лет тянется.
— Ого… А я ничего не заметил. Так кто же воюет?
— Лес и степь.
— И мы, значит, лес.
— Ты наблюдательный парень! — захлопала в ладоши Таня.
— Да ладно тебе… Пока тут разберешься со всеми вашими подробностями.
— Конечно же, мы — лес. Степь — агрессивная, все время напирает, все время им чего-то не хватает, все мало им и мало. А мы. Мы в обороне. В глухой и непробиваемой. Медведи, одно слово.
— Тогда понятно. И почему Кай Данх говорил, что у меня времени мало, да и зачем я вам вообще нужен, теперь тоже понятно.
— Верно, ты нам нужен, — согласилась девушка. — Но не больше, чем мы тебе. Ты же знаешь: если хоть кому-то союз не интересен, то союза не будет.
— А охотники? — Кара Гэргэн продолжал складывать картину событий. — Они тоже как-то вовлечены в войну? Или просто.
— Вот чтобы это выяснить и понять, как быть дальше, сегодня лес собрал совет шаманов. Есть давняя договоренность — не втягивать людей в войну степи и леса. В ней могут участвовать звери, духи, кормосы… кто угодно, но только не люди с их оружием и техникой. Люди слишком опасны, они не видят предела, не умеют останавливаться, не чувствуют ни себя, ни мир вокруг. Люди еще не вмешались в войну, но и ждать, когда это случится, тоже нельзя. Есть одно предсказание. Хочешь посмотреть? У меня где-то тут записано.
— Конечно, хочу, — Кара Гэргэн быстро доел кашу. Два лося на дне тарелки вели яростную борьбу, сцепившись рогами. — А вообще, мне это нравится: определять будущее по предсказаниям, прошлое — по будущему, а новых жен предупреждать о скором знакомстве во снах.
— Так ты тоже видел этот сон? — быстро спросила его Таня.
— Какой «этот»? И почему тоже? Мне Кай Данх вчера рассказывал о муже твоей сестры, который приехал за ней из Перу.
— А… Ну, да, — отвела взгляд дочь Кай Данха. — А как же еще? Конечно, во снах. Не по телефону же.
Тут же из глубины дома послышался телефонный звонок. Таня вздрогнула и посмотрела на Кара Гэргэна. Кара Гэргэн поднял бровь и вопросительно посмотрел на Таню.
— Ну что, будешь смотреть предсказание? — спросила она, поднимаясь.
— Да, я готов.
— Тогда бери ноутбук. Видео уже загружено. Только учти. Ладно, я сейчас вернусь.
Через несколько секунд надрывные звонки прекратились, и он услышал ее приглушенный голос.
Кара Гэргэн перебрался на диван и поставил ноутбук на колени. На экране было открыто окно медиаплеера. Еще раз прислушавшись к голосу Тани, доносившемуся откуда-то из глубины дома, он решил ее не ждать. Какой смысл, если она уже все это видела и, наверное, не раз? Кара-Гэргэн включил плеер.
Маленькая женщина в одежде шаманки сидела у костра. На ней была длинная кожаная юбка и что-то вроде кожаной куртки, обшитой лентами, разрисованной изображениями зверей и птиц. Женщина сидела спиной к зрителю, и Кара Гэргэн отлично видел большое солнце, отлитое из металла и закрепленное на куртке. Из-под высокой шапки на спину падали две седые косы. Присмотревшись, он заметил, что руки женщины погружены в огонь костра. Она сидела на корточках, неподвижно и держала ладони в огне. Так длилось недолгое время, затем она встала, взяла лежавший рядом бубен и, подняв его над головой, отпустила. Бубен был густо-красный, с золотыми отливами по краям. Он повис над ней как солнце над предзакатным горизонтом. Тряхнув головой, она трижды сильно ударила в него правой рукой, и бубен, набирая понемногу скорость, поплыл над землей. Он описывал в воздухе аккуратную окружность, центром которой была точка над костром. Шаманка двинулась за бубном, ускоряясь вместе с ним, стремительно увеличивая темп и силу ударов. Уже через несколько секунд она неслась по земле легко и быстро, и казалось, что бьет она не по крашеной бычьей коже, натянутой на деревянный обруч, а что само солнце глухим переливающимся гудением отзывается на сильные удары ее рук.
Кара Гэргэн почувствовал, как от ее камлания уже знакомый ему холодок пробежал по позвоночнику. Он на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, женщина летела, не касаясь земли, следом за бубном, просто положив на него ладони. Протяжный, монотонный гул со временем стал затихать, и вместе с ним медленно начал угасать костер. Когда смолкли последние колебания тугой кожи бубна, шаманка опустилась на землю, в точности на то место, где только что горел костер. Ее бег по кругу и полет, которым он потом сменился, длились считанные секунды. Но не было уже ни дома Кай Данха, ни ноутбука с медиаплеером. Кара Гэргэн стоял с ней лицом к лицу под открытым ясным небом, и в ее жестком взгляде он видел нешуточную угрозу. И еще он заметил, что седые косы — не ее, это лишь часть костюма. Волосы шаманки были убраны под шапку, но лицо у нее было молодое и хищное.
— Шиклдр ба, волин, — негромко сказала она.
Кара Гэргэн никогда прежде не слышал языка кама, но оказалось, что знает его. Кай Данх был прав — духи научили его всему. Пришло время использовать эти знания.
— Шиклдр ба, Тэн.
Он не мог ошибиться, это была Тэн, дочь Солнца и сестра Бошинтоя, небесного кузнеца. О Тэн духи оставили ему предельно лаконичную информацию: она испепеляет всякого, кто приблизится к ней без приглашения. И уж конечно, Тэн не дает предсказаний, что бы ни говорила дочь Кай Данха.
— Ко мне приходят сразиться и подчинить меня или принять покровительство и служить мне. Одних я убиваю мгновенно, другие живут долго, но никому не пожелаю и мгновения такой жизни. Зачем пришел ты, волин?
Волинами в этих местах когда-то звали лосей, и Тэн видела в нем лося. Она держала бубен в левой руке, как щит. Правой ее руки Кара Гэргэн не видел, но понимал, что то мгновение, когда он увидит ее правую руку, станет для него последним.
— Все знают, Тэн, победить тебя невозможно. Наверное, ты сама уже не помнишь, когда к тебе в последний раз приходил воин, чтобы тебя подчинить.
Тень мгновенной улыбки смягчила жесткие черты лица Тэн.
— Так ты пришел служить мне?
— Оказать тебе услугу — огромная честь для любого кама, и я сделаю все, что смогу, лишь бы заслужить твое расположение. Но покупать его ценой свободы я не стану. Мы ведь не торговцы, чтобы фальшивыми гирями на расстроенных весах взвешивать то, что не имеет ни веса, ни цены.
Ты не сможешь разменять свое одиночество, хотя иногда мечтаешь об этом так же страстно, как и о том, чтобы оставить навсегда Землю и вновь вернуться к своим родным. А я уже никогда не смогу подчиниться чужой воле. Не для того я прошел через смерть и небытие, пробираясь по тропе, ведущей от людей к камам.
Слушая Кара Гэргэна, Тэн смотрела куда-то в сторону, и ход ее мыслей был неуловим.
— Ты не слуга, ты воин, я поняла это сразу, — негромко сказала Тэн, по-прежнему не глядя на Кара Гэргэна. — И хотя я не ждала тебя, ты здесь не случайно. Мы будем с тобой сражаться. Потому что, если на дороге встретились два воина и ни один не уступает, то сражение неизбежно.
Тэн сняла шаманскую шапку с пришитыми сзади седыми косами, и ярко-рыжие, огненные волосы вспыхнули мощно и яростно, падая ей на спину. Эта вспышка мгновенно ослепила Кара Гэргэна, и, вскрикнув, он вскинул руки, закрывая глаза.
— Не открывай глаза, воин, и не смотри на меня, иначе никто и никогда уже не сможет вернуть тебе зрение. Даже я, — тихо, на ухо прошептала Тэн, кладя на плечи Кара Гэргэну сухие горячие ладони. — Ты все сказал неправильно, хотя мыслил верно. Одиночество мое не вечно, и закончится оно скоро. А поможешь мне в этом ты, подчинившись сейчас моей воле.
Тэн прижалась к нему, и жар ее раскаленных рук уступал только огню ее пылающего тела.
На мгновение Кара Гэргэн забыл, где он и с кем, и этого мгновения было достаточно, чтобы мощная воля Тэн подчинила его почти полностью. Сухой огонь охватил его, не обжигая тела, но плавя тот внутренний стержень, который был его единственным оружием в борьбе с Тэн. Лишь теперь Кара Гэргэн понял, что сражение началось, и он его проигрывает, он его уже почти проиграл. Он попытался разомкнуть ее руки, но Тэн была сильнее его, и он не мог даже ослабить ее объятия. Тогда Кара Гэргэн сам обнял Тэн и отдался течению ее желаний, следя лишь за тем, чтобы его сознание не растворялось в переплетающихся, раскаленных потоках ее страсти. Он скользил в них, то обрушиваясь в огненные бездны, то замедляясь и плавно перекатываясь по широким плато, чтобы потом снова низвергнуться, рассыпаться тяжелыми, все прожигающими звездами по бесконечным пространствам Вселенной. Так, разлетаясь в бесчисленных огнях и собираясь опять, он сумел сконцентрироваться и вновь подчинил себе собственную волю. Теперь он уже не удерживался из последних сил в бешеных потоках, несущихся сквозь космический холод скоплений инертных газов, он влился сам в эти потоки, стал их частью, научился их объединять и управлять ими. И не он уже зависел от воли Тэн, но она уступала ему, отдавала инициативу понемногу, по чуть-чуть, отступая и отступая еще и еще.
Впрочем, он знал, что даже обессилевшая Тэн смертельно опасна, и хотя чувствовал, что прежней раскаленной жажды в ней уже нет, что сейчас она просто положит голову ему на ладонь и будет молча лежать, приходя в себя, все его инстинкты запрещали Кара Гэргэну отпускать ее на волю.
Тэн чуть-чуть потянулась, прижала губы к его губам и вдруг сильно сжала зубами его язык: «Никогда, — проговорила она, не разжимая зубов, — никому, ты не расскажешь об этом. Обещай».
«Не расскажу», — мысленно пообещал Кара Гэргэн. Говорить он не мог.
— Запомни, — она отвела голову и посмотрела на него, — ты обещал.
Кара Гэргэн кивнул.
— Хорошо. Хочу сделать тебе на прощанье подарок, — наконец Тэн оторвала от него взгляд. — Раз в год ты сможешь попросить о чем угодно кого захочешь — человека или зверя, но только не кама, — и он твою просьбу обязательно выполнит. Раз в год любая твоя просьба будет выполнена. И еще, последнее. Один раз, только один раз во все времена, ты сможешь меня вызвать на помощь, если опасность будет смертельной, а помочь тебе будет некому. Надавишь вот здесь и мысленно меня вызовешь.
Тэн взяла левую руку Кара Гэргэна и быстро провела правым мизинцем над его запястьем. От боли у него потемнело в глазах, а когда боль ожога чуть стихла, он опять сидел на диване в доме Кай Данха с ноутбуком на коленях. Из коридора доносился голос дочери Кай Данха, и маленькая золотистая полоска сверкала у него над запястьем левой руки.
— Ну, что, посмотрел? — минутой позже Таня вернулась к нему.
— Нет, — отвел глаза Кара Гэргэн, — тебя ждал.
— Но тут все просто, — решив, что он не смог включить плеер, с насмешкой глянула на него Таня. — Дай мне ноутбук.
Она забрала у него компьютер и уже собиралась нажать кнопку запуска, как вдруг, отдернув руку, испуганно прикрыла ладонью рот.
— Ой, это же не та запись. Совсем не та. Откуда она вообще здесь?.. Это не предсказание. Это. Ты точно не включал ее?
— Нет, конечно, — пожал плечами Кара Гэргэн. — Что за секреты?
— Это камлание Тэн. Его смотреть нельзя, очень опасно. Не понимаю, как этот файл вообще здесь оказался?.. Подожди минуту, я найду тот, что надо.
— Давай это сделаем чуть позже, — попросил Татьяну Кара Гэргэн. — Что-то я не очень себя.
— Да ты и выглядишь странно, — быстрым движением руки Татьяна коснулась его лба. Рука ее была легка и прохладна. — Но, послушай, у тебя же жар.
— Нет, Таня, — Кара Гэргэн поднялся с дивана, — это другое. — И улыбнулся, встретив ее растерянный взгляд. — У нас, у камов, это бывает. Позови меня, когда вернется Кай Данх. Нам нужно поговорить.
Кай Данх появился только на следующий день. Аккуратная Таня не забыла о просьбе Кара Гэргэна, и в полдень они собрались втроем все в той же, обжитой плюшевыми медведями комнате.
Кай Данх безмятежно улыбался, легко грыз кедровые орешки, излучал уверенность и силу.
— Как твои дела? Как хэн тамган? — встретил он Кара Гэргэна.
— Не знаю даже, что тебе сказать о моих делах. Иногда кажется, что мне о них известно меньше других.
— Я не тороплю тебя, конечно. И не могу торопить. Просто хочу, чтобы ты не забывал: обстоятельства по-прежнему складываются так, что нужно спешить. Это в твоих интересах. И в наших общих.
— Степь решила напасть! — не вытерпела Таня. — Степные шаманы все-таки втянули людей в войну, и через несколько дней они нападут вместе.
— Все, конечно, не так, — Кай Данх выбрал орешек покрупнее. — Татьяна преувеличивает. На днях у нас намечена дружеская встреча с нашими братьями, степными камами. В программе — показательные состязания молодых шаманов, фуршет и совместные камлания.
— А охотники, что, тоже в программе? — Кара Гэргэн вспомнил давешний разговор.
— А вот с охотниками непонятно. Несколько степных камов на встрече не появятся. Как раз в это время они вместе с людьми собираются устроить здесь большую охоту. Это от нас скрывают, мы узнали почти случайно. Плохо даже не то, что скрывают, хотя и это не хорошо, а то, что они с людьми заодно. У камов свое оружие, у людей — свое. И смешивать их нельзя.
— Но если нам все известно, значит, есть время что-то предпринять в ответ.
— Конечно, есть. Этим мы сейчас и заняты. Есть человек, который мог бы помочь. Он ничего не знает о наших войнах и знать о них ничего не должен. Это просто влиятельный человек. Он может запретить охоту, причем запретить ее так, что его послушают. Но мы не должны заставлять его, иначе ценность его решения будет потеряна и мы просто сравняемся с нашими степными братьями. Мы не должны влиять на него, не можем даже встречаться с ним. Я понятно объяснил?
— Вполне понятно, — улыбнулся Кара Гэргэн. Он уже знал, что в этой его новой жизни нет ничего случайного. И если ему кто-то встретился хотя бы раз, то это не просто так и одной встречей не закончится. — Ты ведь говоришь о Батюшеке?
— О нем, — подтвердил Кай Данх.
— Я знаю, как убедить его помочь нам. Есть у меня для него один небольшой крючочек.
— Ура! — подпрыгнула на диване и захлопала в ладоши Таня. — Поймаем большую рыбу на маленький крючок.
— Пока не спрашиваю, что ты собираешься делать, — Кай Данх был по-прежнему безмятежен, — позже расскажешь. Но я уже готов тебе поверить.
— Почему? — удивился Кара Гэргэн. Он только начал настраиваться на долгий разговор, в котором пришлось бы объяснять Кай Данху и кто такой Регаме, и как он может им пригодиться. Он никак не ожидал, что Кай Данх вот так согласится, даже не выслушав его.
— Потому что вчера был знак. Мы видели огненное камлание Тэн.
— Как видели? — отвел глаза Кара Гэргэн.
— Издалека. Мы видели огненные столбы. Их было три. Тэн всегда камлает, когда степь что-то затевает, но столбы бывают не всегда. Огненный столб — знак нашей победы. А трех столбов вообще никто никогда не видел. Поэтому я так уверен, что решение найдется. Может быть, то, которое предложишь ты, может быть, другое. Но мы его найдем.
— А, понял, — неуверенно согласился Кара Гэргэн. Он вовсе не считал, что эти столбы что-то значили.
И еще он старательно не замечал внимательного взгляда Тани. Хотя не замечать его было сложно.
Игра X
— Развейте мои сомнения, — попросил Старик Качалов, отложив в сторону только что собранную комбинацию. — Вот у меня конг на шестерках бамбуков, которые, как всем известно, означают путешествие.
— Заметим, в скобках и тихим шепотом, — не удержался Зеленый Фирштейн, — что в игре у камней маджонга символического значения нет. Они что-то значат только при гадании.
— Да-да, — понимающе кивнул головой Качалов, — после гадания у них заканчивается рабочее время и символическое значение пропадает. Именно так все и обстоит.
— Вот, к примеру, чиновник, — попытался возразить Зеленый Фирштейн, но Качалов тут же его перебил.
— Отличный пример! А еще лучше — генерал! Сняв галифе с лампасами и натянув на рыхлую задницу спортивные штаны, генерал не перестает быть генералом. То же и в маджонге!
— Так что там с шестерками бамбуков? — напомнил Толстый Барселона. Хотя Фирштейн с Качаловым генералов в галифе, наверное, лет двадцать не встречали, но спорить о них могли весь день.
— Я всего лишь хотел узнать, — пожал плечами Качалов, — что мог бы значить этот конг: начало путешествия или его окончание?
— Ой, — вздохнула Сонечка и посмотрела на карту загадочной местности, висевшую над их столом, — с каким бы удовольствем я сейчас куда-нибудь уехала…
— Сонечка, — тут же забыл о своем вопросе Качалов, — зачем тебе куда-то ехать? Тебе с нами плохо? Оставь эту мысль. Путешествия — зло.
— Уехала бы, — упрямо повторила Сонечка. — Недели на две. А может, — тут она зажмурилась от собственной смелости, — и на целых три недели!
— Брось, Сонечка, все это суета. Знаешь, что говорил граф Канкрин?
— Который Канкрин? — вяло заинтересовался Барселона, взяв из Стены так нужного ему Красного дракона. — Франц Людвиг? Горняк и соле вар?
— Нет, его сын, Егор Францевич. Которого Николай Первый не отпустил на покой с формулировкой «нас двое, которые не можем оставить своих постов, пока живы: ты и я».
— А, министр финансов, — вспомнил Барселона. — Не думаю, чтобы он сказал о них что-то хорошее. Для людей, считающих деньги, праздные путешествия — пустые расходы.
— Во-от, — Качалов довольно помахал указательным пальцем. — Он про железные дороги сказал, что они усиливают склонность к ненужному передвижению с места на место, и без того свойственную нашему веку, выманивая при этом излишние со стороны публики издержки.
— И его трудами железные дороги у нас начали строить на полвека позже, чем могли бы. — Толстый Барселона снес четверку дотов. — Езжай, Сонечка, куда хочешь, не слушай Качалова. У меня против его графа и министра есть другой граф и министр.
Послушная Сонечка подхватила четверку дотов и выложила открытый панг.
— Сейчас он вызовет тень Витте с его Транссибом и КВЖД, — предсказал Качалов. — Сношу девять бамбуков.
— И Панамским каналом, — добавил Толстый Барселона. — Беру твои девять бамбуков. У меня тоже панг.
— Каким еще Панамским каналом? Что ты выдумываешь, Барселона? — Старик Качалов оставил ироничный тон и возмущенно посмотрел на Толстого Барселону. — Канал строили сперва французы, потом американцы. При чем тут Витте?
— Всякий образованный человек, вроде нас с тобой, Сонечка, — продолжил Толстый Барселона, довольный реакцией Старика Качалова, — знает, что, когда французское предприятие в Панаме дало течь, французы попросили Витте поддержать гибнущий проект. Они просили поддержать его даже не деньгами, а авторитетом Александра III. Потому что главным источником средств для таких проектов были французские рантье. На их деньги построили Суэцкий канал и Транссиб. На их деньги строили и Панамский канал. Когда выяснилось, что половину средств, выделенных на это предприятие, разворовали, понадобился надежный гарант того, что не разворуют новые заимствования. Кто мог стать таким гарантом? Президент Франции? Французские рантье избирали своих президентов демократическим путем, а потому знали о них все. Они были готовы доверить им любимую Францию, но только не свои сбережения. Самым надежным гарантом вложенных франков для рантье в конце девятнадцатого века был русский царь, автократ и деспот.
За это двадцать лет спустя они и поплатились.
— Впервые об этом слышу. Но раз канал достраивали американцы, рискну предположить, что Витте французам отказал.
— Нет, конечно. Не отказал. Он видел Панамский канал естественным продолжением Транссиба. Но вскоре во Франции пал кабинет, который вел переговоры с Витте, потом был убит президент Карно, потом скончался Александр III, и дело ушло к американцам.
— Мне не надо в Панаму, — вздохнула Сонечка. — Это слишком далеко. Мне бы просто к морю какому-нибудь теплому. Отоспаться.
— Нет гармонии в этом мире. К морю хочешь ты, а конг на шестерках бамбуков у Качалова.
— Что мне конг? — меланхолично вздохнула Сонечка. — Я бы все свои конги отдала, лишь бы сейчас на солнышко.
— Конечно, — позавидовал Сонечке счастливый обладатель конга Старик Качалов. — После Большой игры всякий может конгами разбрасываться.
Глава десятая
Возвращение Регаме
Игрок может держать четыре одинаковые кости на руках, а не объявлять закрытый конг, предполагая использовать часть этих костей для завершения одной или нескольких последовательностей.
Правила игры. Раздел «Игровая практика».
Когда возвращаешься домой, Украина начинается даже не в Борисполе, а в стареньких «Боингах-737» украинских авиакомпаний.