Комната с белыми стенами Ханна Софи
Когда же я оборачиваюсь, она уже проехала пол-улицы и набирает скорость. Еще мгновение, и ее нет.
Что я сделала не так?
В кармане начинает трезвонить мобильный.
– Ты не поверишь, – говорю я, уверенная, что это Тэмсин, которой не терпится узнать, что было дальше. – Она была здесь десять секунд назад и только что уехала, ничего не сказав. Даже не вылезла из машины.
– Это я – Рей. Прошу прощения за… за то, что только что произошло.
– Забудьте, – неохотно отвечаю я. Почему считается неприемлемым – если вы приличный человек – сказать «вообще-то, так не делают, пусть даже вы и извинились. И я не намерена вас прощать»? К чему вся эта деликатность, если учесть, с кем я имею дело? – Могу я идти спать?
– Вы должны приехать ко мне, – говорит она.
– Что?
– Не сейчас. Я и так доставила вам кучу неудобств. Назовите время и дату, которые вас устроят.
– Никакого времени и никакой даты, – отвечаю я. – Послушайте, сегодня вечером вы свалились как снег на голову. Я была в пабе. Если вам хочется поговорить с кем-то из «Бинари Стар», позвоните Майе Жак и…
– Я не убивала мою дочь. Или моего сына.
– Простите?
– Я могу сказать, кто это сделал, если вы не против: Венди Уайтхед. Хотя она не…
– Я не хочу ничего слышать, – обрываю я ее, чувствуя, как ухает в груди сердце. – Оставьте меня в покое.
Я крепко нажимаю на кнопку отбоя и выключаю телефон. Дышать я осмеливаюсь лишь через несколько секунд.
Вернувшись к себе, запираю дверь квартиры, выключаю мобильник и стационарный телефон. Через пять минут уже лежу в постели, чувствуя, что вся напряжена и не могу заснуть. Имя Венди Уайтхед беспрестанно крутится в моей голове.
Из книги «Только любовь» Хелен Ярдли и Гейнор Манди
21 июля 1995 года
Двадцать первого июля, когда пришла полиция, я сразу поняла: на этот раз все будет по-другому, не так, как раньше. Роуэн умер три недели назад, и с тех пор я стала великим знатоком настроения полицейских. Я могла по их лицам определить, в какой день допрос будет жестким, а в какой – человечным, сочувственным.
В числе тех, кто сочувственно относился ко мне, был сержант Джайлс Пруст. Он явно чувствовал себя неловко во время допросов и оставлял большую часть вопросов своим младшим коллегам. Вопросы следовали один за другим. Было ли у меня счастливое детство? Что это такое – быть в семье средним ребенком? Завидовала ли я когда-нибудь собственным сестрам? Близкие ли у меня отношения с родителями? Подрабатывала ли я бебиситтером, когда была подростком? Любила ли я Моргана? Любила ли я Роуэна? Обрадовалась ли, узнав, что беременна? Мне хотелось крикнуть им: конечо, любила! И если вы сами не видите это своими глазами и не слышите собственными ушами, то какие из вас, черт побери, детективы?!
Мне всегда казалось, что Джайлс Пруст – единственный среди всех полицейских, кто не просто верит в то, что я не убивала моих крошек, но точно это знает, как знали мы с Полом. Он понимал, что никакая я не детоубийца, видел, как сильно я любила моих бесценных мальчишек. И вот он теперь снова у моей двери, с какой-то женщиной. Ее я не знаю, но по выражению его лица сразу поняла: сегодня ничего хорошо ждать не стоит.
– Просто скажите мне, – сказала я, лишь бы все поскорее закончилось.
– Это констебль Урсула Ширер из отдела защиты детей, – произнес сержант Пруст. – Простите меня, Хелен, но я пришел арестовать вас за убийство Моргана и Роуэна Ярдли. У меня нет выбора. Мне очень жаль.
Его сожаление было абсолютно искренним. По его лицу было видно, что ему это ужасно неприятно. Боже, как же в тот момент я ненавидела его начальство! Не из-за себя, из-за него. Неужели никто из них к нему не прислушался? Ведь все это время он наверняка доказывал им, что они травят убитую горем мать, которая не совершила ничего дурного. Я – такая же жертва, как и мои мальчики.
Сколь ужасным ни был для меня момент ареста, я никогда не думаю о нем отдельно от Джайлса Пруста, о том, как он тогда себя чувствовал. Наверняка он чувствовал себя таким же беспомощным, как и я, неспособным убедить начальство посмотреть правде в глаза. Пол постоянно твердил мне, что полицейские все как один настроены против меня. Он не хотел, чтобы я тешила себя наивными иллюзиями – мол, в будущем это лишь усугубит мои страдания.
– Согласен, на вид Пруст приличный человек, но он прежде всего полицейский, не забывай об этом, – не раз увещевал меня муж. – Его сочувствие вполне может оказаться хитрой уловкой. Давай лучше думать, что они все настроены против нас.
Я не соглашалась с Полом, зато хорошо понимала его чувства. Такая позиция придавала ему сил. Сначала он не верил даже самым близким родственникам, нашим родителям, братьям и сестрам. Ему казалось, что они не на нашей стороне.
– Они говорят, что ты не могла этого сделать, – твердил он, – но откуда нам знать, говорят ли они это от души, а не потому, что мы ждем от них таких слов? Что, если у кого-то все-таки имеются сомнения?
До сего дня я убеждена: никто из родственников, моих или Пола, ни на миг не усомнился в моей невиновности. Они все видели меня с Морганом и Роуэном, видели, как я самозабвенно любила моих мальчиков.
Нам сказали, что Пола ни в чем не обвиняют. Ему также разрешили поехать вместе со мной в полицейской машине, что было для меня великим облегчением. Он сидел с одной стороны от меня, сержант Пруст – с другой. Констебль Ширер вела машину, которая везла нас в полицейский участок в Спиллинге. Всю дорогу я рыдала. Еще бы, ведь меня против моей воли увозили из моего любимого дома, где я была так счастлива – сначала с Полом, затем с Полом и Морганом, затем и с Роуэном… Сколько приятных воспоминаний связано с ним!
Как они могут делать это со мной после того, что мне довелось пережить? На миг меня охватила ненависть ко всему миру. Зачем он нужен, этот мир, если он причиняет мне такие страдания! И тут мне на плечо легла чья-то рука, и сержант Пруст произнес: «Хелен, послушайте меня. Я знаю, вы не убивали Моргана и Роуэна. Сейчас дела ваши плохи, но правда в конце концов восторжествует. Если я ее вижу, увидят ее и другие. Даже слепой увидел бы, что вы были хорошей любящей матерью».
Констебль Ширер пробормотала себе под нос что-то язвительное, из чего я заключила, что она не согласна с сержантом Прустом. Возможно, она считала меня виновной, или же Пруст, выразив мне сочувствие, нарушил некие полицейские правила. Впрочем, мне было все равно. Пол улыбался. Он, наконец, убедился, что Джайлс Пруст – наш союзник.
– Спасибо вам, – сказал он. – Для нас с Хелен ваша поддержка очень важна. Правда, Хелен?
Я кивнула. Констебль Ширер вновь пробормотала себе под нос что-то язвительное. Сержант Пруст мог бы промолчать, но вместо этого он сказал: «Если дело дойдет до суда, в чем я сильно сомневаюсь, меня вызовут в качестве свидетеля. Когда я закончу давать показания, присяжные, так же, как и я, ни на миг не усомнятся в вашей невиновности».
– Что вы, черт возьми, себе позволяете? – рявкнула на него констебль Ширер. Мы с Полом вздрогнули, пораженные ее резким тоном, но Джайлс Пруст ничуть не смутился.
– Я поступаю правильно, – ответил он. – Кто-то же должен.
Я поняла, что больше не плачу. Меня как будто омыло волной абсолютного спокойствия. Я перестала волноваться о будущем, о том, что будет со мной. Это было сродни волшебству: я больше не боялась. Прав Джайлс Пруст или нет относительно суда или решения присяжных, это теперь уже не имело никакого значения.
Главным было другое, думала я, глядя в окно полицейской машины на мелькавшие за стеклом почтовые ящики, деревья и магазинные витрины: я люблю этот мир, который всего минуту назад ненавидела. Я ощущала себя частью чего-то хорошего, цельного и светлого, частью чего были также Пол и Пруст, Морган и Роуэн. Было очень трудно объяснить, так как это сильнее всяких слов.
В тот день, когда мы ехали в полицейский участок, я еще не знала, как скверно все сложится для меня и Пола, сколько страданий ждет нас впереди. Но даже когда судьба обрушивала на нас удар за ударом, когда мое настроение было почти на нуле и мне казалось, что никакой надежды нет, это ощущение покоя, нахлынувшее на меня тогда, в день моего ареста, в те минуты, когда я находилась в полицейском автомобиле, никогда не покидало меня, пусть даже в иные моменты мне стоило немалых усилий вновь обнаружить его внутри себя. Эта же позитивная энергия подстегивала меня в работе, которую я делала от имени других женщин, оказавшихся в той же ситуации, что и я. Она же была движущей силой моего участия в СНРО. В тот день сержант Пруст преподал мне важный урок: всегда можно, причем легко, подарить кому-то надежду и веру, даже если человека этого душит отчаяние.
12 сентября 1996 года
Контактный центр был ужасным бездушным местом. Уродливый серый одноэтажный панельный дом, он казался пустынным и заброшенным посреди просторной и практически пустой автостоянки. Я прониклась к нему отвращением с первого же взгляда. В нем было мало окон, а те, что имелись, были совсем крошечными.
– Такое здание должно хранить в себе массу неприятных тайн, – сказала я Полу.
Он отлично понял, что имела в виду. Я содрогнулась и добавила:
– Я не могу. Просто не могу. Не могу войти туда.
Он сказал мне, что я должна, потому что там внутри Пейдж.
Мне больше всего на свете хотелось увидеть ее, но я боялась той радости, которую испытаю, как только мы окажемся вместе. Ведь я знала: социальные работники отнимут ее у меня. Если я по будним дням приезжаю сюда на два часа, о чем договорились Нэд и Джиллиан, это означало, что мне нужно мириться с тем, что социальные работники пять раз в неделю забирают у меня Пейдж – вплоть до дня суда, и кто знает, что будет после этого?
Даже если меня оправдают, в чем продолжал заверять меня Джайлс Пруст, Пейдж нам с Полом все равно вряд ли вернут. Нэд объяснил мне разницу между бременем доказательства в уголовном деле, когда вина должна быть доказана вне каких-либо сомнений, и судами, которые отнимают детей у родителей за закрытыми дверями и под завесой секретности. В семейном суде судье достаточно решить, что ребенку будет лучше без родителей на основании баланса вероятностей, что означает, что никто ничего не должен доказывать. Достаточно того, чтобы кто-то, кто не отличит меня от Адама и Евы, решил, что, возможно, я – убийца. И все, теперь у меня можно отнять дочь.
– Первый раз в жизни слышу о чем-то столь жестоком и несправедливом, – сказала я Нэду. – Лишиться Пейдж – я этого не переживу. А что будет, если я попаду в тюрьму и Пол потеряет и меня, и ее?
Нэд посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– Не стану обманывать тебя, Хелен, такое вполне возможно.
– Отвези меня домой, – сказала я Полу, пока мы с ним сидели в машине на автостоянке у контактного центра. – Я уже пережила три ужасные потери и не выдержу еще одну.
Так плохо мне тогда было.
Пейдж была жива и здорова, но я потеряла свою малышку. Ее вырвали у меня из рук через час после того, как она появилась на свет, и поместили под опеку.
– Я не могу терять мою дочь снова и снова, каждый день этой недели, и следующей, и еще бог знает как долго. Я не позволю им так поступить со мной или с ней. – До этого момента я была робкой и покладистой, но толку от этого был ноль. Пусть видят, что они на самом деле творят: лишают ребенка матери. С какой стати мне идти у них на поводу? Почему я должна доставлять каким-то чиновникам радость от того, что они-де позволяют мне «контактировать» с дочерью? Они и так раздирают на части то, что осталось от моей семьи. Пора, чтобы они поняли это.
Поездка обратно до Бенгео-стрит была самой ужасной в моей жизни. Мы с Полом за это время не сказали друг другу ни слова. Дома мы заварили горячий крепкий чай.
– Тебе нужно вернуться туда, – сказала я ему. – Что бы ни случилось со мной, сделай все для того, чтобы они оставили тебе Пейдж. Тебе придется лгать, но оно того стоит. – Пол спросил у меня, что я хочу этим сказать, и я ему объяснила: – Сделай вид, будто не веришь мне. Веди себя так, будто ты не меньше, чем социальные работники, боишься оставлять меня одну с Пейдж. Убеди их, что если они оставят ее тебе, ты гарантируешь, что она никогда не окажется наедине со мной.
Любые слова бессильны выразить то, как жутко я себя чувствовала, говоря это Полу. Он был моей главной опорой и непоколебимо стоял рядом со мной во время всех моих мучительных испытаний. Его преданность была для меня самой сильной поддержкой, и вот теперь я просила его притвориться, будто он кто-то другой: предатель-муж, а не смелый и прекрасный мужчина, каким был на самом деле. Но я знала: это единственно правильное решение. Главное – не допустить, чтобы эти садисты, социальные работники, отдали Пейдж в другую семью.
Когда я потеряла сначала Моргана, а затем и Роуэна, я думала, что ничего хуже со мной уже не может случиться; но оказалось, что потерять Пейдж – еще хуже. Ведь тогда это будет чья-то вина. Несправедливость убьет меня. Я опасалась, что то же самое случится и с Полом, как бы мелодраматически это ни звучало.
– Пожалуйста! – взмолилась я. – Возвращайся туда и проведай Пейдж. Позвони им прямо сейчас и скажи, что приедешь.
– Нет, – возразил Пол. – Я не стану никому лгать. И ты тоже. Нам от этого будет только хуже. Мы боремся добром против зла, правдой против лжи, и мы победим. Сержант Пруст говорит, что мы выиграем суд, и я ему верю.
– Нэд и Гиллиан считают, что мы можем и проиграть, – напомнила я ему, и на глаза мне навернулись слезы. – И даже если уголовный суд признает меня невиновной, семейный суд найдет, к чему придраться.
– Замолчи! – не сдержался Пол. – Не хочу даже слышать это!
Муж впервые после того, как с нами случилась беда, повысил на меня голос. Мне стыдно в этом признаваться, но я не удержалась и тоже ответила ему на повышенных тонах, дав выход накопившему гневу и отчаянию. Мы с ним кричали друг на друга минут десять, но тут раздался звонок в дверь.
Я бросилась в объятия Джайлса Пруста. Должно быть, я не на шутку напугала беднягу. Я орала на него, требуя, чтобы он помог мне убедить Пола образумиться.
– Образумиться нужно вам, Хелен, и побыстрее, – строго ответил он. – Почему вы не в контактном центре? Вам сейчас полагается быть там, но мне только что позвонили и сказали, что вы не приехали.
Я постаралась ему все доходчиво объяснить.
– Внимательно выслушайте меня, Хелен, – произнес он. – Как бы тяжело вам ни было, вы должны проводить с Пейдж как можно больше времени. Не пропускайте ни одной встречи, иначе это повернут против вас. Я понимаю, чего вы боитесь. Но вы же не хотите накликать на себя худшее, дав им в руки все козыри? Как, по-вашему, это выглядит, если вы отказываетесь проводить с ребенком даже те несколько часов, которые вам разрешены?
– Пожалуйста, прислушайся к нему, Хелен, – тихо произнес Пол. – Мы не знаем, чего нам ждать, но если ты будешь вести себя так, как он говорит, мы хотя бы будем знать, что сделали все что могли: не опустились до лжи и не отказались от борьбы. Как бы ни сложились обстоятельства, лет через десять-двадцать мы сможем с гордостью оглянуться в прошлое.
Разве могла я устоять перед доводами двух мужчин, выступивших против меня единым фронтом? Они были так мудры, верны и сильны, а я такая недостойная, трусиха и паникерша…
Джайлс Пруст отвез нас с Полом обратно в контактный центр.
Мы пропустили большую часть отведенного нам для общения с дочерью времени, но оставалось еще полчаса. Начальнице контактов на вид было лет двадцать. Я никогда не забуду ее имя: Лия Гулд. «Ей куда больше подошло бы имя Лия Гул»[6], – позднее сказала я Полу.
Она отказалась ждать в коридоре и наблюдать за нами в окошко, хотя Пруст едва ли не на коленях умолял ее дать нам хотя бы немного уединения. Нет, она настояла на том, что останется вместе с нами в крошечной комнатушке с кричаще-яркими стенами, которые буквально сочились страданиями бесчисленных семей, насильно разлученных бездушно улыбающимися надзирателями. По крайней мере, так мне в тот момент показалось.
Но как только Лия Гулд бережно вручила мне в руки Пейдж, как мое горе тотчас было забыло, пусть даже на время. Новорожденный ребенок – это такое счастье! Невозможно оставаться равнодушным к крохотному существу, наполняющему вас надеждой и радостью. Я тотчас прониклась невыразимой нежностью к моей красавице. Мы с Полом прижимали Пейдж к себе, осыпали ее поцелуями. Через несколько минут личико нашей малышки было мокрым – так мы ее зацеловали!
«Никто не заберет ее у нас, – подумала я. – Это было бы безумием, учитывая, как сильно мы ее любим. Это должно быть очевидно даже таким сухарям, как Лия Гулд».
В те мгновения я твердо верила: у нас будет общее будущее. Власти здраво посмотрят на нашу ситуацию и вернут нам дочь.
Я не могу сказать, что же случилось дальше. Знаю лишь одно: это был один из непонятных эпизодов моей жизни. Неожиданно передо мной возникла Лия Гулд.
– Хелен, отдайте мне ребенка! – произнесла она. – Пожалуйста, отдайте мне Пейдж. Прошу вас.
Сбитая с толку, я сделала, как мне было велено. Странно, наше время еще не истекло, мы пробыли в комнате всего несколько минут. По лицам Пола и сержанта Пруста, было видно, что они тоже в растерянности.
Лия Гулд буквально выбежала из комнаты, с Пейдж на руках.
– Что я сделала не так? – спросила я и расплакалась. Ни Пол, ни Джайлс Пруст не смогли ответить на мой вопрос. Я посмотрела на часы. С дочерью я провела всего восемь минут.
Эпизод этот обрел смысл позднее, когда от Нэда и Гиллиан я узнала, что Лия Гулд изъявила желание выступить в суде в качестве свидетеля по моему делу. По ее словам, я якобы пыталась задушить Пейдж прямо у нее на глазах, притворившись, будто крепко обнимаю дочь. Помню, что, услышав эти слова, я рассмеялась.
– Пусть говорит все что хочет, – сказала я Нэду и Гиллиан. – В тот момент Пол и Джайлс Пруст находились в одной комнате со мной. Никто из присяжных не поверит, что они не заметили попытки убийства, происходившей прямо у них на глазах! Господи, ведь один из них – сержант полиции!
Возможно, я была наивна. Возможно, будь показания Лии Гулд единственным «доказательством», имевшимся у стороны обвинения, я бы вышла на свободу и нам с Полом разрешили бы оставить дочь у себя. Но, хотя я еще этого не знала, вопиющая ложь Лии Гулд вскоре прозвучит пугающе убедительно, подкрепленная весомым мнением человека куда более зрелого, умеющего четко выражать свои мысли и высокоуважаемого. Этого человека присяжные восприняли вполне серьезно. Сейчас, оглядываясь в прошлое, мне трудно поверить, что было такое время, когда я ничего не слышала о докторе Джудит Даффи – той, что впоследствии сыграла роковую роль в моей жизни.
Глава 4
Чеверг, 8 октября 2009 года
Первым раздражителем стала Чарли, вошедшая в кухню. Ее кухню. Последние полгода Саймон жил с ней в ее квартире. Большую часть времени его это вполне устраивало, хотя исключения из этого правила происходили достаточно часто, чтобы убедить его в том, что он еще не готов выставить свой собственный дом на продажу. Вторым раздражителем стали ее зевки. Никто – если он проспал несколько часов – не имеет права зевать.
– Почему ты не растолкал меня, когда проснулся? – спросила она. – Ты ведь мой будильник.
– Я не просыпался. Я не ложился спать.
Он знал, что Чарли смотрит на него. Затем ее взгляд переместился на книгу, лежавшую перед ним на столе.
– А, ты читаешь домашнее задание – жалостную книжонку Хелен Ярдли… А где прустовы желтые закладки?
Саймон ничего не ответил. Он еще вчера вечером сказал ей, что скорее отпилит себе голову, чем станет читать экземпляр, который всучил ему Снеговик. Наверное, это у женщин в крови – вынуждать вас раз двадцать подряд отвечать на один и тот же вопрос? Мать Саймона делала то же самое с его отцом. Обе бабушки точно так же обходились с его дедами. Удручающая мысль.
– Не может быть, что это тот самый экземпляр, который ты вчера заказал на «Амазоне»…
– «Слово», – резко произнес он. Односложный ответ, по форме и по содержанию. «Слово на улице» – так назывался независимый книжный магазин в центре города, гораздо менее пафосный, нежели предполагало его название. За место в его витрине соревновались книги по местной истории, садоводству и кулинарии. Саймону он нравился потому, что в нем не было кафе. Он не одобрял книжных магазинов, торгующих кофе и пирожными.
– Вчера вечером там было мероприятие. Я на всякий случай заглянул туда по пути домой. У них была эта книжка, и я, чтобы слегка ускорить это дело, решил ее купить и прочесть за ночь. – Почувствовав, как его правая пятка постукивает по полу кухни, Саймон приказал себе успокоиться.
– Охохо, – беспечно произнесла Чарли. – Выходит, когда придет заказанный по «Амазону» экземпляр, у тебя будет сразу три книжки. Скажи, ту, что дал тебе Снеговик, ты, часом, не сунул в измельчитель?
Еще как сунул бы, если б был уверен, что Пруст не застукает его за этим занятием!
– Если она еще у тебя, я бы охотно глянула на нее.
Саймон кивком указал на стол.
– Вот она, если ты хочешь ее почитать.
– Хотелось бы взглянуть на те отрывки, которые Пруст пометил для тебя закладками. Поверить не могу, что он до этого снизошел! Ведь его «эго» не знает границ.
– Это абзацы, где упоминается он, – спокойно произнес Саймон. – Как будто только они во всей книге имеют значение. В глазах Ярдли он был Мартином Лютером Кингом, далай-ламой и Иисусом Христом в одном лице.
– Что? – оторопела Чарли, беря в руки «Только любовь». – Здесь сказано что-то противоположное?
– Нет. Она считала его своим другом.
– В таком случае она как минимум плохо разбирается в людях… Как ты думаешь, она действительно убила своих детей?
– Почему ты спрашиваешь? Потому, что она хвалила Пруста?
– Нет, потому что ее за их убийство посадили в тюрьму, – ответила Чарли с подчеркнутым терпением.
– Мне было велено выискивать людей вроде тебя. Снеговику нужны имена. Имена инакомыслящих. Имена изменников.
Чарли наполнила чайник водой.
– Могу я сказать что-то такое, что ты не истолкуешь превратно? А если я в то же самое время заварю для тебя чашку чая?
– Говори что хочешь. Я восприму все как надо.
– Звучит многообещающе. У меня словно камень с души свалился… Ну, хорошо. Мне кажется, что тобой овладевает некая опасная навязчивая идея. Точнее, уже овладела.
Саймон удивленно посмотрел на нее.
– Это потому что я всю ночь не ложился спать? Я не мог заснуть. Хелен Ярдли для меня не важнее, чем все прочие…
– Я говорю о Прусте, – осторожно возразила Чарли. – Ты одержим ненавистью к нему. Ты лишь потому не ложился спать и всю ночь напролет читал книгу, так как знал: в ней что-то говорится о нем.
Саймон отвернулся. Заявление Чарли о том, что у него-де пунктик в отношении Пруста, показалось ему смехотворным.
– Я впервые имею дело с убийцей, которая написала книгу, – сказал он. – Чем раньше я ее прочту, тем скорее пойму, может ли она каким-то образом помочь мне.
– Тогда почему было не почитать экземпляр, который тебе дал Пруст? Вместо этого ты потащился в «Слово», а это, признайся, изрядный крюк. Ты же не поленился этот крюк сделать, чтобы зайти в книжный магазин, который уже мог быть закрыт или в нем могло не быть этой книги…
– Он был открыт, и книга там была, – сказал Саймон и шагнул мимо Чарли в коридор. – Забудь про чай. Мне нужно умыться и идти на работу. Не хочу попусту тратить время на разговоры о том, чего не было.
– Но если бы «Слово» оказалось закрыто? – крикнула ему вслед Чарли. Снова эти бессмысленные гипотезы. – Ты бы вернулся на работу, чтобы взять экземпляр, что тебе дал Пруст?
Саймон не удостоил ее ответом. В его мире, если ты окликнул кого-то издалека, задавая вопрос, и не получил ответа, то лучше махнуть на это дело рукой; в лучшем случае подождать, когда подвернется удобный момент, и повторить попытку. Но не в мире Чарли.
Саймон услышал на лестнице ее шаги.
– Если ты не можешь заставить себя читать нужную тебе книгу лишь потому, что это он ее тебе дал, то у тебя точно проблема.
– Она считала его своим другом, – повторил Саймон, глядя в зеркало для бритья на свое измученное лицо. Зеркало купила для него Чарли и криво повесила на стене ванной.
– И что из этого?
Она права. Если он не согласен с мертвой женщиной, то он ничем не лучше Пруста и уже ступил на тропу тирании.
– Наверное, каждый человек имеет право на свое мнение, – наконец ответил Саймон.
Возможно, кто-то из коллег далай-ламы счел бы его заносчивым засранцем. Вот только есть ли у людей в шафранных одеждах коллеги? А если да, то как их называют?
– Какая часть твоего времени уходит на ненависть к нему? – поинтересовалась Чарли. – Восемьдесят процентов? Девяносто? Или тебе мало того, что ты работаешь вместе с ним? И теперь хочешь, чтобы он полностью завладел твоими мыслями?
– Нет, это я предоставлю тебе. Довольна?
– Была бы довольна, если б ты так и думал. Я тотчас позвонила бы в тот пятизвездочный отель в Малайзии.
– Только не заводи снова эту песню о медовом месяце. Мы ведь договорились…
Саймон знал, что ведет себя некрасиво. Не желая уступать, он не дал возможности Чарли высказать ее мнение, а потом попытался представить все таким образом, будто это было их общее решение.
Как это там сказал Снеговик? Я знаю, что могу рассчитывать на вашу поддержку.
Саймон с ужасом думал про их с Чарли медовый месяц. До июля остается всего девять месяцев, и он все ближе и ближе. Саймон боялся, что облажается как мужчина, и тогда Чарли проникнется к нему отвращением. Единственный способ положить конец этим страхам – как можно скорее рассказать о собственной несостоятельности.
Он почистил зубы, побрызгал на лицо холодной водой и спустился вниз.
– Саймон?
– Что?
– Убийство Хелен Ярдли связано с Хелен Ярдли, а не с Прустом, – сказала Чарли. – Ты не найдешь правильный ответ, если задаешь неправильный вопрос.
Пруст поднялся с кресла, чтобы открыть Саймону дверь. Такого еще отродясь не бывало.
– Слушаю вас, Уотерхаус.
– Я прочел книгу. – Именно поэтому я здесь, даю тебе еще один шанс проявить благоразумие, вместо того чтобы пожаловаться на тебя в отдел кадров. Впрочем, это не был реальный шанс. Саймон не мог притворяться, будто в этом было нечто великодушное. Он просто хотел доказать, что Хелен Ярдли ошибалась.
Но как можно быть таким наивным? Разве он недостаточно хорошо изучил Пруста, проработав бок о бок с ним много лет?
– Жаль, Уотерхаус, что вы не были знакомы с Хелен Ярдли. Вы могли бы многому у нее научиться. Она пробуждала в людях самые лучшие качества.
– Что же она потом с ними делала? – язвительно спросил Саймон. – арывала где-нибудь в землю и оставляла подсказки?
Черт, неужели он это сказал? Странно, что после этого его пинком не вышибли из комнаты.
– Что это? – спросил Пруст, кивком указав на лист бумаги в руках у Саймона. Интересно, подумал тот, он лишь затем сдержался и подавил гнев, чтобы отказать младшему коллеге в чувстве превосходства?
– Мне кажется, сэр, есть вещи, которыми мы пренебрегаем. Я тут составил список имен тех, с кем, по-моему, нужно поговорить. Это те, кто был заинтересован в том, чтобы Хелен Ярдли признали виновной, и другие, те, которые…
– Она была невиновна.
– Есть люди, которые вынуждены цепляться за мысль, что она якобы невиновна, – нейтральным тоном произнес Саймон. – И есть другие, которым нужно цепляться за мысль, что на ее совести убийство, ибо в противном случае их собственная совесть не даст им покоя. Одиннадцать присяжных, которые признали ее виновной, адвокаты со стороны обвинения, социальные работники, которые…
– Доктор Джудит Даффи, – прочитал вслух Снеговик, выхватив листок из рук у Саймона. – Даже мне, работающему в полиции, не доводилось встречать таких насквозь злобных созданий, но эта женщина… – Он нахмурился. – Кто эти остальные? Узнаю всего нескольких: семья Браунли, судья Уилсон… Уотерхаус, надеюсь, вы не считаете, что Хелен Ярдли мог убить кто-то из судей?
– Нет, сэр, конечно нет. Я вставил его имя лишь для полноты списка.
– Чуть больше полноты, и это будет целая телефонная книга!
– Судья Уилсон сыграл ключевую роль в судьбе Хелен Ярдли. Это он отправил ее в тюрьму. Так же как и одиннадцать присяжных, чьи имена я включил в список. Любой из них мог отреагировать скверно, когда с нее сняли обвинения. Я подумал… ведь кто-то мог отреагировать чересчур скверно.
Саймону не хотелось употреблять слово «отомстить».
– Поэтому я и включил в список Сару Джаггард и Рейчел Хайнс. Вдруг тот, кто считает, что Ярдли ускользнула от правосудия, подумает то же самое о Джаггард и Хайнс? Нужно поговорить с обеими, узнать, не беспокоил ли их кто-то или даже не угрожал. И вообще, не замечали ли они чего-то необычного.
– Так как все-таки, Уотерхаус? Это список тех, кто заинтересован в том, чтобы Хелен Ярдли считалась виновной, или это нечто совершенно иное? – Пруст брезгливо зажал лист бумаги большим и указательным пальцами, как будто ему было противно прикасаться к нему. – Лично мне кажется, Сара Джаггард и Рейчел Хайнс заинтересованы в ее невиновности, так как сами стали жертвами неправосудного решения, Хелен же боролась за справедливость и от их имени тоже.
Хелен. Хелен и ее друг Джайлс.
– Сару Джаггард оправдали, – напомнил Прусту Саймон.
Тот смерил его колючим взглядом.
– То есть, по-вашему, обвинить женщину в убийстве, когда она всего лишь присматривала за ребенком подруги, это торжество правосудия? Тогда мне вас жаль.
Насколько Саймону было известно, Снеговик в глаза не видел Сару Джаггард. Интересно, эта вспышка ярости по поводу Хелен автоматически распространялась на всех женщин, как и она, обвиненных в детоубийстве? Или это уверенность Ярдли в невиновности Сары Джаггард убедила и его тоже? Будь Пруст нормальным человеком, с которым можно нормально общаться, Саймон наверняка задал бы ему эти вопросы.
– Вы правы, не все люди из этого списка кровно заинтересованы в виновности Хелен Ярдли. Тем не менее мы должны поговорить со всеми.
– Судья Гейлоу назначила Рейчел Хайнс два пожизненных срока за убийство, – ответил Пруст. – Она не имеет никакого отношения к Хелен Ярдли. Почему ее имя стоит в вашем списке?
– Вы же сами сказали: между делами Ярдли и Хайнс поразительное сходство. Навязчивые мысли легко могут распространяться дальше. Вряд ли судья Гейлоу застрелила Хелен, но…
– Она – даже меньшая кандидатура на роль убийцы, чем судья Уилсон, если такое возможно, – с раздражением произнес Пруст.
– Я также включил в список имена двенадцати присяжных, признавших Рейчел Хайнс виновной, – продолжил Саймон. – В отличие от судей Высокого суда, присяжным может стать любой. Разве невозможно такое, что один из присяжных, обрекших Хелен Ярдли на девять лет заключения и все эти годы считавший себя этаким героем, который своим решением упрятал за решетку детоубийцу, слегка свихнулся, когда услышал, что ее признали невиновной? Девять лет, сэр. – Саймон позволил себе роскошь говорить так, как если бы Пруст его действительно слушал. – Подумайте сами, как нелегко изменить эту историю спустя столько лет! Ту самую историю, которую вы постоянно рассказывали всем своим знакомым о том, кто вы и что вы сделали. Спустя девять лет это – суть вашего представления о самом себе. Пожалуй, это все, что я хочу сказать, – добавил он на всякий случай.
Пруст вздохнул:
– Наверное, я зря спрашиваю, но скажите, почему в вашем списке стоят присяжные по делу Рейчел Хайнс? Вы думаете, что один из них мог застрелить Хелен Ярдли? Но если следовать вашей логике, разве не более вероятно то, что такой человек попытался бы убить Рейчел Хайнс?
Саймон ничего не ответил.
– Я умею читать ваши мысли, Уотерхаус. Всегда это умел. Сказать, о чем вы сейчас думаете? Этот одержимый убийца, если он обнаружится в списке присяжных по делу Хайнс, мог убить Хелен Ярдли потому, что та содействовала освобождению Рейчел Хайнс. Или же он мог распространить свое возмездие на всех трех женщин и задумал покарать их всех, а также судей, которые сняли с них обвинения в убийстве. Возможно, наш убийца – это присяжный по делу Рейчел Хайнс, который не захотел начинать именно с нее, так как это выглядело бы слишком очевидно. Как вам моя версия?
Саймона бросило в жар.
– Думаю, мы должны показать всем людям из списка карточку с шестнадцатью цифрами, найденную на теле Хелен Ярдли, и спросить у них, что, по их мнению, это значит, – сказал он. – Этот случай не укладывается в привычную схему «или, или»: неизвестный убийца или кто-то из близкого окружения жертвы. Большинство людей в этом списке не знали Хелен Ярдли лично, но и случайными людьми их тоже назвать нельзя. Они играли важную роль в ее жизни, так же как и она – в их.
– Например, Лори Натрасс. – Пруст ткнул пальцем в лист. – Его уже допросили и взяли отпечатки пальцев. Обычно вы более внимательны, Уотерхаус. Да, вы упрямы, вы вбиваете себе в голову черт знает что, но вы внимательны.
– Я хотел бы еще раз сам поговорить с Натрассом. Интересно было бы спросить у него про эти шестнадцать цифр, а также про то, не угрожал ли ему кто-то из тех, с кем он имел дело по линии СНРО, или же кто-то вел себя необычно. Что угодно, что доставляло ему дискомфорт.
– Например? – уточнил Пруст, отодвигая кресло от стола. – Гвоздь в диване? Чирей на ягодице?
Саймон упрямо стоял на своем и даже не поморщился.
– Эти цифры что-то явно означают, – гнул он свою линию. – Я не психолог-профайлер, но я твердо уверен в одном: они означают, что преступник будет убивать снова.
– Предупреждаю вас, Уотерхаус…
– Он и в следующий раз оставит точно такую же карточку – или с теми же цифрами, или с другими. В любом случае за этим что-то стоит. Хелен Ярдли и Лори Натрасс многое значили для немалого числа людей. Вполне возможно, что тот, кто убил ее, может выбрать следующей жертвой Лори. Давайте я допрошу Натрасса, Сару Джаггард и Рейчел Хайнс. И если никто из них не поможет нам продвинуться в расследовании, если им в последнее время никто не угрожал, если шестнадцать цифр ни для кого из них ничего не значат, – мы просто забудем про остальные имена из этого списка и вернемся к версии о постороннем убийце.
– А если на прошлой неделе на Сару Джаггард на улице наорал какой-то пьянчуга, то что тогда? – внезапно проревел Пруст. – Мы проверим судью Гейлоу на пороховой след? Где тут связь? Где логика?
– Сэр, я пытаюсь ее увидеть.
– Тогда пытайтесь, пытайтесь и еще раз пытайтесь, Уотерхаус! – Инспектор выкинул вперед руку, как будто хотел что-то схватить, затем сжал пальцы в кулак и пару секунд тупо смотрел на него. Ее больше нет, болван. Даже Снеговик не может разбить кружку дважды.
– В вашем списке есть один человек, к которому применима ваша версия о мщении, – произнес Пруст с наигранной усталостью. – Джудит Даффи. Она сделала целью своего существования рушить жизнь невинным женщинам. Здесь пахнет такой одержимостью… такой утратой всяких связей с реальностью, что дает нам пищу для размышлений, сколь бы высоким профессионалом она ни была, что раньше, что сейчас. И наша главная задача – исключить ее из этого списка. – Пруст потер лоб. – По правде говоря, мне отвратительно даже ее имя. Думаете, меня не задевает вся эта история? Еще как! Я такой же человек, как и вы, Уотерхаус. Вы прочли книгу Хелен Ярдли. Поставьте себя на мое место, если сможете.
Саймон уставился в пол. Он был не настолько глуп, чтобы принять обвинение в бесчувственности за доверие.
– В книге говорится далеко не все, – продолжил Пруст. – Я мог бы и сам написать книгу. Я был в больнице, когда Хелен и Пол дали согласие на то, чтобы Роуэна отключили от системы жизнеобеспечения. Вы этого не знали? Мозг малыша был мертв. Для него уже ничего нельзя было сделать, вообще ничего. Вы знаете, что я там делал?
Мне наплевать. Расскажи кому-то другому, кто не скажет, что ненавидит тебя до судорог.
– Меня отправили туда забрать обоих Ярдли и привезти их на допрос. Это был приказ Бэрроу. Нам позвонила медсестра из детского отделения, через час после того, как они привезли Роуэна, и обвинила Хелен в покушении на убийство ребенка. Роуэн перестал дышать, причем не в первый раз за свою короткую жизнь. Когда малыша положили в больничную палату, его показатель по шкале комы Глазго равнялся пяти. Ему поставили капельницу и подняли этот показатель до четырнадцати. – Пруст посмотрел на Саймона так, как будто внезапно вспомнил о его присутствии. – Пятнадцать – это норма. Какое-то время казалось, что все будет в порядке, но затем состояние ребенка резко ухудшилось. Хелен и Пола даже не было в палате, когда показатель комы снова начал падать. Хелен была в отчаянии, и Полу пришлось ее вывести. Ее даже не было в палате, – медленно повторил он. – Если это не ставит под сомнение ее виновность, я хотел бы знать, что тогда?
– У медсестры были какие-либо доказательства того, что Хелен пыталась убить сына? – спросил Саймон. Единственный способ не сорваться заключался в том, чтобы, заполняя лакуны в этой истории, вместо Снеговика сосредоточить внимание на обоих Ярдли. Он не изливает душу, он просто встраивает тебя в контекст. Расслабься.
– В больнице хорошо знали Хелен и Пола, – добавил Пруст.
– Сначала у Моргана, а затем у Роуэна было несколько случаев очевидной угрозы жизни. У обоих мальчиков время от времени по непонятным причинам, которые никто не мог объяснить, приостанавливалось дыхание. Некий врожденный биологический порок, я полагаю, – самое убедительное объяснение, но оно не пришло в голову этой паникерше, которая позвонила в полицию. Она звонила дважды, во второй раз через несколько часов после первого звонка. Анонимно – не сомневаюсь, что ей было стыдно за свое позорное поведение. Ей не давало покоя, что мы не стали обращать внимания на ее первую попытку клеветы.
Всякий раз, когда Саймон слышал фразу «не сомневаюсь», его самого тотчас охватывали сомнения. Разве не могло состояние ребенка резко ухудшиться в результате травмы, ранее нанесенной одним из родителей, даже если этого родителя не было с ним рядом, когда такое ухудшение произошло? Он хотел спросить, было ли у Моргана и Роуэна Ярдли что-то еще, помимо очевидных признаков угрозы жизни, что дало бы больничному персоналу основание заподозрить их мать. Но вместо этого он сказал:
– Об этом должны знать все, кто расследуют это убийство. – Отчаянная попытка заблокировать откровения шефа. Он был не в состоянии дальше слушать истории Пруста, которые тот вряд ли стал бы рассказывать Сэму Комботекре, Селлерсу или Гиббсу. – В свободное от работы время все должны ознакомиться с предысторией случившегося: суд над Хелен Ярдли, апелляция…
– Нет, – сказал Пруст и встал. – Не стоит; пока нет причин полагать, что ее смерть как-то связана со всем этим. С тем же успехом это может быть связано с ее внешностью, а не с годами, проведенными в тюрьме. Джудит Даффи, Сара Джаггард, Рейчел Хайнс, Лори Натрасс – поговорите с этими четырьмя людьми, но больше ни с кем из вашего списка пока не встречайтесь. Если мы можем избежать проверки судей Элизабет Гейлоу и Денниса Уилсона на предмет порохового следа, то давайте воздержимся от нее. Ладно, пусть это будут шесть человек. Добавьте еще двоих – допросите Грейс и Себастьяна Браунли.
Мне пока ни разу не встречался присяжный, одержимый судебным слушанием, в котором он принимал участие тринадцать лет назад, но как вам параноидальные приемные родители, опасающиеся, что когда-нибудь их дочь захочет ближе познакомиться со своей биологической матерью, причем эта мать не кто иная, как достойная восхищения Хелен Ярдли?
Пруст кивнул. Похоже, он принял решение.
«На каком этапе он решил, что она невиновна? – задумался Саймон. – В первый раз, когда лично познакомился с ней? Или даже раньше?»
Была ли его неизменная поддержка Ярдли разновидностью упрямства, чем-то вроде неприличного жеста в лицо суперинтенданту Бэрроу, уверенному в ее виновности? Или Пруст был влюблен в Хелен Ярдли? Саймон вздрогнул. Его покоробила сама мысль, что у Снеговика могут иметься какие-то чувства. Он предпочитал думать о начальнике как о бездушной машине, создающей проблемы, живой лишь внешне, но никак не внутри.
Саймон протянул руку за своим списком. Стоит оставить его здесь, как этот листок полетит в мусорную корзину.
– Когда я приехал в больницу и увидел, что там происходит, я первым делом позвонил Роджеру Бэрроу, – сказал Пруст, вновь усаживаясь в кресло – он еще не закончил с Саймоном. – Тогда он еще не был суперинтендантом, да и теперь лучше б он им не был. Я позвонил ему и сказал, что не смогу привезти Хелен Ярдли на допрос. «Она только что подписала согласие на отключение сына от системы жизнеобеспечения, – сообщил ему я. – Сейчас, на глазах у них с мужем, умрет их ребенок. Он вне себя от горя». Хелен была невиновна в убийстве, но даже если и была… – Снеговик замолчал и сделал глубокий вдох. – Допрос мог подождать до тех пор, пока не скончается ее сын. Почему с ним нельзя было подождать? Какая разница, сколько времени пройдет, час или два?
Саймон услышал собственное дыхание – так тихо было в комнате.
Читать бесплатно другие книги:
