Комната с белыми стенами Ханна Софи
– Я прочла твою статью, – говорю я Лори. – «Врач, которая лгала».
Вот видишь? В том, что касается меня, секс, любовь – это всего лишь телесные функции. Вообще-то, я забыла и о том, и о другом. Это – тривиальности, которые втискиваешь в промежутки между созданием блестящих, достойные наград кинолент.
– Лучшее, что я когда-либо написал, – отзывается Лори.
– Что? Ах да, статья…
Трудно сосредоточиться, когда каждый дюйм твоей кожи как будто потрескивает от разрядов электричества. Ощущение такое, будто летишь в космосе, высоко над реальным миром и обычными смертными, населяющими нашу землю. Сосредоточься, Флисс. Будь взрослым человеком.
– Я не уверена, что статью следует печатать в ее нынешнем виде, – говорю я.
– Спасибо тебе, Лев Толстой, – усмехается Лори.
– Я серьезно. В данный момент она производит впечатление… предвзятой. Злой. Тебе как будто доставляет удовольствие постоянно втыкать в Даффи нож. Разве такие вещи… не ослабляют твоей позиции? Не подрывают твоих доводов? Ты изображаешь Джудит Даффи законченной злодейкой, зато каждого, кто против нее, рисуешь этаким безупречным, умным и надежным героем. Я потеряла счет восторженным прилагательным, какими ты удостаиваешь тех, кто заодно с тобой. Послушать, что ты говоришь о докторе Расселе Мередью, так он – само второе пришествие. От всего этого твоя статья становится похожа на сказку, в которой действуют прекрасные принцы и кровожадные злодеи. Не лучше ли представить факты и дать им возможность говорить самим за себя?
– Скажи мне, что ты не станешь брать интервью у Джудит Даффи! – рявкает на меня Лори.
Я не могу этого сделать и поэтому продолжаю читать нотации.
– Ты пишешь, что друзья и родственники Хелен Ярдли и Сары Джаггард – «настоящие эксперты», люди, которые по-настоящему их знали. Ты намекаешь, что Джудит Даффи следовало принять к сведению, когда эти люди говорили, что Хелен и Сара невиновны…
– Я не просто намекал на это.
– Но это безумие, – возражаю я. – Людям неприятно думать, что те, кого они любят, – убийцы. Это плохо на них влияет, разве не так? Ведь это же их лучшая подруга, жена, приходящая няня… Разумеется, их мнение будет необъективным и ненадежным. Иначе не бывает. Если самые близкие и дорогие люди – это, по-твоему, настоящие эксперты, то как насчет Ангуса Хайнса? Он считал, что Рей виновна, но это почему-то не пошатнуло твою уверенность – точно так же, как мнение Пола Ярдли или Гленна Джаггарда оказалось бессильно пошатнуть уверенность Джудит Даффи.
Лори встает.
– Скажешь еще что-то, прежде чем уйти?
Он выпроваживает меня, а все потому, что у меня неправильное мнение. Но, может, он в любом случае выставил бы меня вон…
– Да, – отвечаю я.
Пусть видит, что он не запугал меня. Какое-то безумное мгновение меня так и подмывает сказать ему, что я знаю это из собственного опыта, худшего в моей жизни. Невозможно быть объективным, когда речь идет о виновности близкого человека. Это попросту невозможно. В отдельные дни я думаю, каким насквозь прогнившим человеком, едва ли не злодеем, был мой отец. В другие же склонна думать, что на нем нет и капли вины, и меня охватывает такая тоска по нему, что мне кажется, будто я тоже давно мертва.
– Мне не нравится та часть статьи, где о матери Бенджамина Эванса говорится как о матери-одиночке и проститутке, – наконец, говорю я. – Ты как бы намекаешь, что это дает основания полагать, будто ребенка трясла не Дорна Ллуэллин, а…
– Ты прочла устаревший вариант статьи, – обрывает меня Лори. – Редактор «Бритиш джорнализм ревью» был того же мнения, что и ты, и поэтому я выбросил этот кусок. Я скину тебе по электронке правленый вариант, в котором нет ни слова о том, что Рианнон Эванс – проститутка, которая при каждом удобном случае поет похвалу Джудит Даффи и хотела бы, чтобы Дорна Ллуэллин оставалась в тюрьме до конца своих дней.
– Не сердись на меня, Лори.
Он миролюбиво фыркает.
– Ты хоть знаешь, с какой легкостью твоя работа может сделать тебе ручкой? Продолжай искать встречи с Джудит Даффи, и так оно и будет. Если ты думаешь, что я закрою на это глаза и позволю тебе и ей превратить мой фильм в средство подачи ее искаженного…
– У меня и в мыслях нет делать ничего подобного! – кричу я ему. – Я хочу поговорить с ней, только и всего. Я же не говорю, что ты ошибаешься на ее счет. Да, она – стерва, согласна. Но я хочу знать, что она за стерва, если я взялась делать фильм о том зле, которое она натворила. Что ею руководило? Благие намерения или предрассудки? Она глупа? Или прожженная лгунья?
– Да! Она, мать ее, прожженная лгунья, которая губит людям жизнь. Ты будешь держаться от нее подальше? Я в последний раз тебя спрашиваю!
Он на самом деле такой нетерпимый, что не желает слышать ничьих мнений, кроме своего собственного? Или это он заботится обо мне? Если да, значит ли это, что он меня любит?
Фелисити Бенсон, тебе положено презирать себя.
Я это в шутку. Происходящее в данный момент самобичевание гораздо сложнее, чем просто безответная любовь.
Я бы отдала все на свете за возможность сказать Лори то, что он жаждет от меня услышать, чтобы мы оба были счастливы. Но я не могу сделать из себя послушную идиотку, так как это доставит ему радость. Если я снимаю этот фильм, а мне кажется, что я это делаю, то я хочу делать это по-своему.
– Я только что поняла, – говорю я. – Поняла, почему я люблю тебя. Потому, что у нас много общего. Мы оба – и ты, и я – относимся ко мне как к полному ничтожеству.
Слава богу, я это сказала. Отныне я уже больше не ничтожество.
– Люблю? – произносит Лори таким тоном, каким любой нормальный цивилизованный человек произнес бы «геноцид?» или «некрофилия?» – с омерзением и гадливостью.
Я беру свою сумочку и молча выхожу из дома.
На улице я ловлю такси и не сразу вспоминаю собственный адрес. Когда машина трогает с места и я снова обретаю способность дышать, я включаю телефон и вижу два сообщения. Первое от Тэмсин: «Ты большая, большая, большая дура!». Второе – голосовое сообщение от детектива-констебля Саймона Уотерхауса.
Глава 8
Четверг, 8 октября 2009 года
Сэм Комботекра поймал себя на мысли, что ему не нравится, как Грейс и Себастьян Браунли держатся за руки. Это отнюдь не нежность, а скорее решимость вдвоем занять оборонительную позицию перед лицом врага. Казалось, мгновение – и они оба бросятся в бой.
– Пороховой след, – недоверчиво произнесла Грейс.
Сэм был готов спорить на что угодно, что такие слова прозвучали в этой комнате с высоким потолком впервые. Супруги Браунли, похоже, считали, что старинный дом должен быть заставлен старинной мебелью, а типичный представитель георгианской эпохи выбрал бы только изысканные обои с цветочным рисунком. Что касается эпохи нынешней, то ее можно изгнать, если хорошенько постараться.
Приемная мать Пейдж Ярдли была невысокой худощавой женщиной со светло-каштановой стрижкой. Муж, наоборот, был рослым, с лысиной на макушке и рыжеватой порослью над ушами, что наводило на мысль, что окончательно расставаться с шевелюрой он не хотел. Они с женой работали в одной и той же юридической конторе в Рондесли, где в свое время и познакомились, о чем они сообщили Сэму. Себастьян Браунли дважды упомянул о том, что был вынужден закончить работу на три часа раньше обычного, чтобы успеть домой для этого разговора. И он, и Грейс все еще были в деловых костюмах, в каких утром вышли из дома.
– Вас ни в чем не подозревают, – заверил Сэм Грейс Браунли. – Это рутинное дело. Мы опрашиваем всех, кто знал Хелен Ярдли.
– Мы не знали ее, – сообщил Себастьян. – Мы никогда в глаза не видели эту женщину.
– Я в курсе, сэр. Тем не менее вы и ваша жена уникальным образом связаны с ней.
– Мы согласны, – выдавила из себя Грейс. – Ищите этот ваш пороховой след или что вам от нас нужно, и поскорее закругляйтесь. Я бы не хотела видеть вас здесь еще раз.
Как странно она выразилась, подумал Сэм. Как будто выйдет утром к завтраку и обнаружит его сидящим за кухонным столом. Впрочем, супруги Браунли, похоже, из тех, кто принимает пищу исключительно в столовой.
У Сэма не было оснований их в чем-то подозревать. Они дали ему исчерпывающий отчет обо всех своих передвижениях в тот понедельник.
Вместе с тринадцатилетней дочерью Ханной – Сэм не мог думать о ней иначе как о Пейдж – они в семь утра выехали из дома. В десять минут восьмого высадили Ханну возле дома ее подруги, мать которой накормила девочек завтраком и отвезла их в школу. Себастьян и Грейс поехали прямо на работу и были там, как всегда, без десяти восемь. Все последующее время Себастьян либо был в офисе, либо выезжал на встречи с клиентами, и так до конца рабочего дня.
– Вам повезло, – сказал он Сэму. – Такие адвокаты, как мы, работающие за гонорар, вынуждены фиксировать каждую минуту своего времени, чтобы потом не запутаться, кому выставлять счет.
Он пообещал предоставить Сэму копии по минутам расписанных графиков их встреч с клиентами и контактные номера телефонов всех тех, с кем они провели тот или иной отрезок времени в тот понедельник.
Грейс, которая работала неполный день, ушла с работы в половине третьего – поехала в школу за Ханной и ее подружкой, чтобы отвезти их домой, как делала каждый день. Переодевшись и отдохнув, она с девочками отправилась в бассейн частного оздоровительного клуба, в котором состоят и супруги Браунли, и семья подружки Ханны.
Грейс смогла дать Сэму имена и номера телефонов нескольких своих знакомых, которые видели ее и в бассейне, и в кафе-баре «Чомперс», куда она с девочками зашла перекусить. Из оздоровительного клуба Грейс отвезла подругу Ханны домой, затем в четверть седьмого они вместе с дочерью приехали к себе. Себастьян Браунли вернулся в десять вечера, поужинав вместе с клиентами в Рондесли.
Сэм не сомневался, что каждое их слово было правдой. Что же тогда не давало ему покоя, если не их возможная ложь?
– В какое время вернется Ханна? – спросил он. Вся стена гостиной была увешена фотографиями их приемной дочери. По своему опыту Сэм знал: такое огромное количество снимков одного и того же человека в одной комнате и отсутствие фото кого-то или чего-то другого означает одно из двух: это или одержимый преследователь, или любящий родитель. Или два любящих родителя.
У Ханны Браунли были блестящие волосы, разделенные на прямой пробор, огромные серые глаза и маленький носик. Лицо Хелен Ярдли, его юношеская копия.
– Надеюсь, вы не станете искать пороховой след на моей дочери! – сердито заявила Грейс Браунли.
– У меня и в мыслях не было… – начал было Сэм.
– Я отвезла ее к моей матери, потому что знала о вашем приходе. Я не хочу вмешивать ее в это дело. Скажи ему, Себастьян! – оборвала его супруга. – Давайте не будем усугублять наши мучения.
– Ханна знает, что убита какая-то местная женщина. Об этом ходят разговоры в школе, об этом сообщали в теленовостях. Мы никак не могли утаить от нее этот факт, но… – Себастьян посмотрел на жену. Грейс ответила ему красноречивым взглядом – мол, я не намерена ему помогать, отчего он был вынужден снова повернуться к Сэму. – Ханна понятия не имеет, что Хелен Ярдли была ее биологической матерью.
– Я всегда была за то, чтобы рассказать ей! – выпалила Грейс. – Но с моим мнением никогда не считаются.
– Я хотел, чтобы у моей дочери было обычное беззаботное детство, – пояснил Себастьян. – Чтобы она росла, не думая о том, что она – дочь убийцы, которая не только лишила жизни двух детей, но и, если бы не вмешательство социальных служб, наверняка попыталась бы сделать то же самое и с ней. Какой отец взвалил бы такое тяжкое бремя на плечи дочери, чтобы ей потом нести его всю жизнь?
Последнее слово предназначалось Грейс.
– Насколько я понимаю, вы считаете Хелен Ярдли виновной. – Ничто так не повергало Сэма в отчаяние, как нетерпимость. Откуда у Себастьяна Браунли такая уверенность в том, что он осведомленнее, нежели три судьи апелляционного суда?
– Мы знаем, что она виновна, – произнесла Грейс. – И я согласна со всем, что только что сказал мой муж, за исключением одной вещи, о которой он всегда забывает.
Сэм мысленно задался вопросом, чего ради супруги Браунли затеяли в его присутствии – присутствии незнакомого человека – этот спор.
– Чего именно? – уточнил он.
– Значительное количество приемных детей, достигнув определенного возраста, хотят знать, кто их настоящие родители. Будь у меня гарантия, что Ханна не из их числа, я ничего не стала бы ей рассказывать, но в этом мире такой гарантии нет. Жаль, что ее биологическая мать – Хелен Ярдли, а не другая женщина. Любая другая. О, если б я могла спрятать голову, да и голову Ханны тоже, в песок и забыть правду!.. Но я не могу, или, по крайней мере, не уверена на все сто процентов, что это у меня получилось бы. Если вдруг Ханна, став старше, узнает правду, это будет для нее сродни катастрофе. Но скажи мы ей это, когда она подросла настолько, чтобы все понять, или даже сейчас… – Грейс бросила на мужа умоляющий взгляд.
– В каком возрасте, по-твоему, ребенок способен понять, что его настоящая мать хотела убить и его тоже? – сердито бросил ей Себастьян. – Что она убила двух братьев?
– Что же в таком случае вы сказали Ханне? – поинтересовался Сэм. – О ее биологических родителях?
– Ничего, – ответила Грейс. – Мы сказали ей, что ничего не знаем; мол, мы попросили социальных работников не говорить нам. Девочка знает лишь то, что она приемная, только и всего.
Интересно, будь здесь сейчас Саймон Уотерхаус, он бы тоже пришел к выводу, что по причине отсутствия Ханны невозможно проверить, знает та или не знает? Что, если девочка знает, что Хелен Ярдли – ее мать, а Себастьян и Грейс лгут, потому что…
Нет. Такое исключено. Тринадцатилетние девочки из Спиллинга не имеют «беретты» и не убивают своих матерей. Сэм сделал мысленную отметку: нужно проверить, целый ли день в понедельник Ханна провела в школе.
– Почему вы так уверены в виновности Хелен Ярдли? – спросил он, обращаясь к Грейс.
Себастьян Браунли прикоснулся к руке жены – мол, на этот вопрос лучше не отвечать.
– Мы занятые люди, сержант, наверняка как и вы, – произнес он. – В данный момент нам нужно съездить за дочерью. Нам нет необходимости обсуждать, виновна Хелен Ярдли или нет. Давайте лучше доделаем то, зачем вы приехали к нам.
– Я бы хотел услышать ответ на мой вопрос, – сказал Сэм. В горле у него пересохло. Супруги Браунли не предложили ему даже стакана воды.
Себастьян тяжело вздохнул.
– Откуда мы знаем, что она виновна? Ну хорошо, давайте начнем с Моргана, первого сына, которого она убила. Не говоря даже про огромное количество гемосидерина в легких Моргана, причем разной степени давности – то есть имело место не одно легочное кровотечение, а несколько, что указывает на повторные попытки удушения… Не говоря уже о том, что все четверо выступавших в суде экспертов-медиков единогласно заявили, что при таком количестве гемосидерина в организме смерть никак не могла носить естественный характер. Уровень натрия в сыворотке в пять раз превышал аналогичный уровень у обычного ребенка его возраста…
– Уровень соли в крови, – вмешалась в разговор Грейс, чтобы Сэму было понятно. – Она давала ему соль, чтобы его отравить.
Отравление солью и удушение? Сэму с трудом верилось, что Хелен Ярдли намеренно причиняла вред обоим своим сыновьям, но даже если так и было, зачем ей было убивать их разными способами? Увы, справедливости ради, он был вынужден признать: на это можно взглянуть и с другой стороны. Если кто-то задумал причинить кому-то зло, то он вполне может попытаться сделать это всеми доступными ему способами.
– За его короткую жизнь Моргана несколько раз отвозили в больницу, потому что он переставал дышать. Любопытно, не правда ли? – язвительно спросил Себастьян Браунли. – Здоровый ребенок вдруг перестал дышать – как это удобно! Каждый раз, когда он решал прибегнуть к этому трюку – переставал дышать, – это происходило примерно в одно и то же время, между пятью и шестью часами вечера, под конец долгого дня, когда мать была дома, одна с ребенком, тогда как отец – все еще на работе. Скажите мне, почему ребенок снова и снова переставал дышать в одно и то же время?
– Не кричи на него, – сказала Грейс. Сэм было сказал ей, что все в порядке, но предпочел промолчать.
– Нанятые защитой врачи, эти завравшиеся лжецы, заявили, мол, у ребенка, возможно, было нарушение дыхательной функции. Не исключено, что у него было обезвоживание или же он страдал от нефрогенического диабета, когда вместо сахара в крови зашкаливает уровень соли. По ходу слушания они придумывали все новые причины, и присяжные это знали!
Себастьян выпустил руку жены, встал и принялся расхаживать по комнате.
– Давайте перейдем к Роуэну, ребенку номер два. У него тоже был обнаружен излишек соли в крови. Причем все врачи согласились с тем, что именно это его и убило. Вопрос в другом: его отравила мать или же у него была редкая форма диабета? Или дефективный осмостат – механизм, который регулирует уровень натрия в крови. Полагаю, вы скажете, мол, здесь невозможно сказать наверняка, но эксперты-медики со стороны обвинения напомнили суду, что вскрытие выявило у Роуэна также трещину в черепе и несколько переломов длинных костей на разных стадиях срастания. Такие переломы называются метафизарными. Спросите любого педиатра, любого социального работника – эти переломы возникают, если взять ребенка за запястье или лодыжку и швырнуть его о стену.
Грейс Браунли поежилась.
– Трещина черепа – двусторонняя, что крайне редко случается при обычной травме, – громко продолжил Себастьян, как будто находился не у себя в гостиной, а в зале суда, обращаясь к аудитории куда более многочисленной, нежели супруга и Сэм. Засунув руки в карманы брюк, он продолжал расхаживать взад-вперед по комнате. – Большая часть переломов черепа просты, линейны и ограничены только одной черепной костью. О, у этих костоправов со стороны защиты был праздник! Одному даже хватило наглости заявить, что перелом черепа не мог стать причиной смерти ребенка, ибо никакого отека мозга не было обнаружено.
– Успокойся, Себастьян! – устало попросила Грейс, как будто не рассчитывала, что он обратит внимание на ее слова.
– Может, и не убил, но, черт побери, перелом-то был! – Сделав это заявление, Себастьян снова сел и покачал головой. Интересно, он закончил? Сэм хотел надеяться на это. Впрочем, сам виноват, что задал ему вопрос.
– Один эксперт со стороны защиты утверждал, что причиной переломов мог стать транзиентный несовершенный остеогенез, если такой, конечно, бывает, – добавила Грейс. – Несовершенный остеогенез – такое бывает, хотя и редко, но транзиентный остеогенез? Как подчеркнула на суде Джудит Даффи, несовершенный остеогенез имеет другие симптомы, и ни один из них не присутствует в деле Роуэна Ярдли – синяя склера, вормиевы кости…
– Когда Даффи заявила, что такой вещи, как транзиентный несовершенный остеогенез, нет, королевский адвокат со стороны защиты попытался представить ее этакой заносчивой всезнайкой. Мол, откуда у нее такая уверенность, спросил он, – вновь подключился к разговору Себастьян. – Не может ли она сослаться на некое исследование, в котором доказано, что несовершенный остеогенез никогда не бывает транзиентным? Разумеется, Даффи назвать навскидку такое исследование не смогла. Как вообще можно доказать то, чего нет?
– Не могу вспомнить, кто именно это сказал, но зато как верно, – пробормотала Грейс и после паузы добавила: – «Самый большой дурак может задать вопрос, на который не ответит даже самый большой мудрец».
– Защита шла на любые уловки. Адвокаты Ярдли не постеснялись вытащить замшелую версию о том, что ребенок нечаянно скатился с дивана. Я сам адвокат, – неожиданно сообщил Себастьян, как будто Сэму это было неизвестно. – И хорошо знаю: когда выставляют более одной версии, это значит, что ни одна из них не работает.
Услышав громкий вздох Грейс, он умолк и посмотрел на жену.
– Ничто из этого не имеет отношения к тому, почему я знаю, что Хелен Ярдли виновна, – сказала она. – Можно до хрипоты спорить о медицинских данных, но невозможно спорить с показаниями свидетеля, которому нет причин лгать.
– Лия Гулд, – добавил ее муж, снова беря Грейс за руку, как будто благодарил, что она напомнила ему. – Работник контактного центра, куда эти Ярдли приезжали навещать Ханну.
Пейдж, подумал Сэм. Не Ханну. Тогда она не была Ханной.
– Лия Гулд спасла нашей дочери жизнь, – объявил Себастьян.
– Хелен прямо у нее на глазах пыталась задушить Ханну, – подхватила Грейс, и глаза ее наполнились слезами. – Прижала девочку лицом к своей груди так, что та начала задыхаться. Это видели еще два человека – Пол Ярдли и сержант со странной фамилией Пруст, но они солгали в суде.
Сэм заставил себя сделать каменное лицо. Неужели Снеговик солгал, под присягой выступая в суде как свидетель? Вряд ли. Он способен на самые разные гадости, но такое абсолютно исключено. Сэм знал, что Хелен Ярдли включила свою версию этого эпизода в книгу «Только любовь» – Саймон Уотерхаус рассказал ему. Придется прочитать чертову книжку. Как говорится, не хочешь, а надо.
– От мужа можно было ожидать, что тот солжет, – с горечью добавил Себастьян. – Я еще могу понять, если убийца – ваша жена… но зачем лгать офицеру полиции? – Он покачал головой. – К великому прискорбию, на суде сержанту Прусту, мягко говоря, изменила память. Он заявил, что, по его мнению, Лия Гулд все преувеличила, что Хелен лишь крепко обняла Ханну, что естественно для любящей матери, тем более той, кто опасается, что не увидит дочери долгие годы, если не всю жизнь. Одиннадцать из двенадцати присяжных оставили заявление Пруста без внимания. Они поверили Лии Гулд. По их мнению, той не было причин придумывать то, чего не было.
– Хотя именно это она в конечном итоге и заявила. – Грейс сокрушенно вздохнула. – Этот ужасный тип по имени Натрасс столько раз поднимал волну в прессе, что все, даже большая часть свидетелей обвинения, в конечном итоге переметнулись на сторону убийцы. Натрасс добился того, что все таблоиды бросили в Джудит Даффи свою пригоршню грязи, будь то ее беспорядочные любовные похождения в подростковом возрасте, ее бессердечие к собственному ребенку, когда она была молодой матерью, работа, с которой ее уволили, когда она была студенткой…
– Про доказательства все забыли, – сказал Себастьян, сжимая руку жены с такой силой, что Сэм решил, что той наверняка больно; но даже если так и было, она промолчала. – Все превратилось в политику. Хелен Ярдли нужно было выпустить на свободу, причем как можно быстрее. Она стала неудобной для системы, хотя в арсенале Натрасса имелись лишь бомбы с грязью против доктора Даффи, одного свидетеля обвинения из многих. Ну хорошо, ее аргументы были сомнительными, но она была лишь крошечной частью этого дела. И вдруг все изменилось. Другие врачи, которые выступали против Хелен Ярдли, теперь запели иную песню – никто не хотел стать следующей жертвой Натрасса. Обвинение же не стало требовать повторного слушания дела, хотя могло и должно было это сделать. Айвору Радгарду, королевскому адвокату, прозрачно намекнули из администрации лорда-канцлера: мол, оставь это дело. В противном случае тебе никогда не стать судьей Высокого суда. И Радгард вышел из игры.
– Что было дальше, вы знаете. Лори Натрасс берет у Лии Гулд интервью для «Обсервера», и та говорит, что больше не уверена в том, что видела, как Хелен Ярдли пыталась задушить собственную дочь, прижимая ее лицом к своей груди. Теперь ей кажется, что тогда она беспричинно запаниковала и в данный момент глубоко сожалеет о том, что из-за нее осудили невиновного человека.
Грейс явно стоило неимоверных усилий произнести эти слова в отношении Хелен Ярдли.
– Чт еще она могла сказать после того, как Хелен освободили и все нынче только и делают, что говорят об охоте на ведьм и преследовании несчастных матерей, – добавил Себастьян. – Нелегко быть одиноким голосом несогласия. Спустя десять лет можно убедить себя в том, что все было не так. Но факт остается фактом: тогда в комнате для свиданий социального центра Лия Гулд отняла Ханну у Хелен Ярдли и пребывала в уверенности, что, поступив таким образом, спасла ребенку жизнь.
Сэм поймал себя на том, что ему по-своему жаль этих Браунли. Одержимость беспощадно давила на них, высасывала жизненные соки. Он заподозрил, что они постоянно пережевывают эту историю, и всякий раз, когда дело доходит до того момента, когда Хелен Ярдли выпустили на свободу, их охватывает свежий прилив ярости.
– Как давно вы живете в этом доме? – спросил он.
– С восемьдесят девятого года, – ответила Грейс. – Почему вы спрашиваете?
– Значит, до того, как вы удочерили Ханну.
– Повторяю: почему вы это спрашиваете?
– Дом Ярдли на Бенгео-стрит всего в пяти минутах ходьбы отсюда.
– В смысле расстояния – да, возможно, – сказал Себастьян. – Во всех прочих смыслах Бенгео-стрит для нас в другом мире.
– Когда вы удочерили Ханну, вы знали, где живут Ярдли?
– Да. Нам… – Грейс не договорила и закрыла глаза. – Социальная служба переслала нам несколько писем… вернее, писем Ханне от Хелен и Пола Ярдли. На конвертах был указан их адрес.
Нет никаких сомнений в том, что они ни разу не попались на глаза Ханне.
– Вы не думали переехать в другое место? – спросил Сэм. – Раз вы решили не говорить Ханне правды о том, кто ее биологические родители, вам не кажется, что было бы разумнее переехать из Спиллинга, например, в Рондесли?
– Рондесли? – с ужасом переспросил Себастьян, как будто Сэм предложил ему перебраться в Конго.
– Конечно, нет, – ответила Грейс. – Если б вы жили в этом доме на этой улице, вы бы переехали в другое место? – Она жестом обвела комнату.
Неужели она ждет от него честного ответа на свой вопрос, подумал Сэм. Неужели она так и сказала?
Он пристально посмотрел на нее, думая, как ей ответить, и внезапно все понял. Сэм понял, почему эти Браунли ему подозрительны, несмотря на их твердое алиби и респектабельность среднего класса: это было нечто такое, что сказала Грейс, впуская его в дом. Показав ей служебное удостоверение, он пояснил, что его зовут Сэм Комботекра, он сержант уголовной полиции Калвер-Вэлли, но им беспокоиться не о чем, так как его визит – чистая формальность, не более того. Ответ Грейс был почти таким, какой можно ожидать от женщины с безукоризненной репутацией. Почти, но не совсем. Она посмотрела Сэму в глаза и сказала: «Мы не сделали ничего плохого».
Когда Саймон добрался до Вулверхэмптона, было уже темно.
Сара и Гленн Джаггарды жили в съемной квартире, над прокатом DVD-дисков «Блокбастерс», в доме на шумной главной дороге.
– Вы не пройдете мимо, – объяснил по телефону Гленн. – Какие-то вандалы соскребли в названии букву «Б», и теперь он называется «Локбастерс»[9]. А что, тоже говорящее название, – попытался пошутить он. – Неудивительно, что с тех пор, как мы живем здесь, к нам дважды залезали воры-домушники.
Когда-то у Джаггардов был свой дом, но его пришлось продать, чтобы покрыть судебные издержки Сары. Саймона не обманула нарочитая жизнерадостность Гленна во время их разговора по телефону. Он уловил в его голосе усталость человека, который понимает, что, несмотря на все удары судьбы, которые сыплются на него один за другим, должен делать вид, будто все прекрасно.
Судя по окнам, квартира располагалась на двух уровнях. Она была приличных размеров, возможно, имела ту же площадь, что и двухэтажный дом Саймона или трехкомнатная квартирка Чарли. «Придется продать и то и другое и купить что-то побольше», – подумал Саймон, хотя и знал, что никогда не осмелится предложить ей это. Если же Чарли сделает это первой, его собственной первой реакцией будет страх.
Помнится, Снеговик едва не вцепился ему в горло, когда Саймон заикнулся о том, что Сара Джаггард никакая не жертва судебной ошибки. Как она могла ею быть, если ее единогласно оправдали? Или Пруст считал, что быть осужденной за непреднамеренное убийство уже достаточно, чтобы считаться жертвой судебной ошибки? Интересно, подумал Саймон, женщина, к которой он пришел на встречу, тоже так думает? Кем она воспринимает себя – жертвой или же одержавшей триумфальную победу? Облупленные стены дома и оглушающий шум уличного движения подсказали Саймону, что, скорее всего, жертвой, – и в таком случае он не вправе ее осуждать.
К входной двери вела ржавая, чугунного литья лестница, когда-то выкрашенная черной краской, ныне облупившейся. Дверного звонка не было. Саймон постучал и заглянул в треснувшее матовое стекло двери. Вскоре за стеклом появилась смутно различимая фигура, шагавшая по коридору ему навстречу.
Гленн Джаггард распахнул дверь, схватил Саймона за руку и пожал ее. Одновременно он подался вперед, чтобы второй рукой похлопать гостя по спине. Это маневр хозяина дома привел к тому, что они с ним оказались слишком близко друг к другу. Саймон окинул Джаггарда взглядом: тот был одет в клетчатую рубашку, джинсы и туристические ботинки. Он что, после их беседы собрался куда-то в горы?
– Значит, вы нашли «Локбастерс»? – улыбнулся Джаггард. – Я отказывался поверить, когда через неделю, как мы въехали сюда, наш DVD-проигрыватель забарахлил. Это же классический закон подлости: ты переезжаешь в дом, где на первом этаже расположен прокат DVD-дисков, – и твой проигрыватель накрывается медным тазом.
Саймон вежливо улыбнулся.
– Идите в гостиную, – предложил Джаггард, махнув рукой. – Чай и печенье ждут вас. Сейчас я позову Сару.
С этими словами он, окликая жену по имени и перескакивая через ступеньки, бросился вверх по лестнице.
За эти годы Саймон бывал во многих домах, но такое видел впервые: чай, заранее приготовленный к его приходу. А если б он, допустим, опоздал, его напоили бы холодным?
Саймон ожидал, что в гостиной Джаггардов никого не будет, ведь Гленн и Сара в данный момент наверху. Но нет. К своему удивлению, он обнаружил там Пола Ярдли. Выглядел тот ужасно. Опухшие глаза, нечистая маслянистая кожа. Как застывший жир на сковороде, на которой вы поджаривали сосиски. Саймон уже разговаривал с ним сразу после смерти Хелен. Тогда Ярдли со всей страстью заявил: «Большинство людей на моем месте уже наложили бы на себя руки. Я не такой. Я сражался за справедливость для Хелен и буду делать это снова!»
Теперь он с тем же пылом произнес:
– Не волнуйтесь, я не стану здесь задерживаться, – как будто Саймон возражает против его присутствия. – Я лишь пришел поговорить с Гленном и Сарой о Лори.
– О Лори Натрассе?
На стене за спиной Саймона висело вырезанное из газеты фото, взятое в рамку: Натрасс, Пол Ярдли и трогательно улыбающаяся Хелен. Они стояли, взявшись за руки, словно тройка картонных кукол. Похоже, снимок был сделан на ступеньках Дворца правосудия после успешной апелляции Хелен. Это было единственное фото на голых стенах в гостиной съемной квартиры Сары и Гленна Джаггард. Под зернистым черно-белым изображением виднелся заголовок «Долгожданная справедливость для Хелен».
По относительному отсутствию мебели – двум красным стульям, причем один с разорванным сиденьем, кофейному столику, телевизору – и голым стенам Саймон сделал вывод, что большая часть вещей так и не распакована. Мы здесь долго не задержимся, тогда какой смысл распаковывать вещи. На их месте я поступил бы так же, подумал Саймон. Зачем распаковывать то, что вам дорого, чтобы потом эта вещь стояла в такой дыре с облупившейся штукатуркой и пятнами сырости на потолке… Интересно, мечтают ли Джаггарды о покупке дома или квартиры, подальше от лавки видеопроката с облезлой вывеской, чтобы раз и навсегда забыть о своем прошлом?
Кстати, а разве Сара Джаггард не фотографировалась перед входом в здание суда после того, как ее оправдали? Саймон был уверен, чо фотографировалась. Он вспомнил, что видел ее в теленовостях и в газетах. Рядом с Лори Натрассом, если ему не изменяет память…
Тогда почему на стене гостиной нет ее фото?
– Вы не знаете, где Лори? – спросил Пол Ярдли. – Он не отвечает на звонки – ни на мои, ни на звонки Гленна или Сары. Раньше он никогда так не поступал.
Алиби у Натрасса было железное. Весь понедельник он провел на совещаниях в редакции Би-би-си, так что необходимости отслеживать его передвижения не было.
– Извините, – ответил Саймон.
Пол Ярдли пристально смотрел на него секунд десять, ожидая, что он добавит к этому, и, не дождавшись, уточнил:
– Зачем ему избегать нас? Вы знаете, где он?
Сверху донесся скрип половиц, а вслед за ним – шарканье ног, как будто оттуда спускался девяностолетний старик. Ярдли стремительно вскочил со стула.
– Не волнуйтесь, я ухожу, – сказал он и в считаные секунды пересек коридор и вышел за дверь.
Саймон не успел даже глазом моргнуть, не то что пошевелиться, чтобы удержать Ярдли или спросить, куда тот собрался. Он знал, что позднее пожалеет об этом. Разговаривать с тем, кто потерял все в жизни, – невелика радость, но нужно было хотя бы попытаться.
Взяв с кофейного столика одну из трех щербатых чашек, он сделал глоток чая. Тот оказался чем-то средним между горячим и холодным. Саймон было потянулся за печеньем, но удержался.
Гленн Джаггард двумя руками затолкал в комнату Сару. Высокая и худая, с волнистыми каштановыми волосами, она была в розовой полосатой пижаме и белом махровом банном халате. Бросив на Саймона быстрый взгляд, женщина тут же отвела глаза.
– Садись, моя радость, – сказал ей муж.
Сара опустилась на один из красных стульев. Все ее движения – как она ходила, как сидела – отличала странная неуклюжесть, как будто она делала это впервые. Сара нервничала в собственном доме. Если, конечно, она считает своими домом его, а не тот, который пришлось продать, чтобы выйти из тюрьмы на свободу.
Саймон заранее проштудировал ее дело. Ее обвинили в непредумышленном убийстве Беатрис Фернис, шестимесячной малышки, за которой она регулярно присматривала. Беатрис, или Беа, как ее все называли, была дочерью Пинды Авари и Мэтта Ферниса. До своего ареста Сара работала парикмахером. Пинда, аудитор сети букмекерских контор, была одной из давних ее клиенток и хорошей подругой. Вечером 15 апреля 2004 года Пинда и Мэтт отправились на вечеринку. По пути они заехали домой к Джаггардам и оставили у них дочь. Сара поставила в проигрыватель видеодиск «Моцарт для малышей», чтобы посмотреть его вместе с ней.
Глен Джаггард и трое его приятелей, они же его коллеги из фирмы «Приятные переезды», были в соседней комнате, где играли в покер. Беатрис никогда не укладывали спать в определенное время. Ее родители были против того, чтобы детям навязывались какие-то ограничения по распорядку дня. Но в девять часов Беа уснула на коленях у Сары. Положив девочку на диван, та устроилась рядом перед телевизором.
Через час она посмотрела на Беа, лежавшую рядом с ней, и заметила, что кожа ребенка слегка посинела. Ей также показалось, что с дыханием девочки тоже что-то не то – уж как-то странно та дышит. Сара попыталась разбудить ее, но была напугана тем, каким обмякшим было детское тельце. Внезапно глаза Беа закатились. Вот тогда-то Сара поняла: случилось что-то нехорошее. Осторожно взяв Беа на руки и стараясь не паниковать, она вошла в кухню к Гленну и его друзьям. Мужчины взглянули на малышку и велели тут же звонить в «Скорую». Когда прибыли медики, Беа уже перестала дышать.
Реанимировать ребенка не удалось.
Вскрытие установило причину смерти: обширное кровоизлияние в мозг и глаза. Педиатр, которая его проводила, выступила на суде, где заявила, что, по ее мнению, Беа умерла от того, что ее сильно трясли. Доктор Джудит Даффи, вызванная в качестве свидетеля-эксперта, поддержала ее. Она заявила, что единственной причиной субдурального и ретинального кровотечения стало то, что ребенка сильно трясли.
Защита с ней не согласилась и представила суду в качестве контраргумента научную статью неких Пелема и Деннисона, опубликованную в «Британском медицинском журнале», согласно которой симптомы, которые многие врачи связывали с тряской ребенка, на самом деле имеют естественную природу. Более того, адвокаты Сары Джаггард доставили обоих, Пелема и Деннисона, в зал суда, чтобы они объяснили суть своих исследований. Оба врача рассказали суду, что кровоизлияния в мозг и глаза не обязательно могут быть результатом травмы. С тем же успехом это может быть последствием естественной гипоксии, когда кислород не поступает в организм ребенка из-за нарушения функций одной из его внутренних систем.
И доктор Пелем, и доктор Деннисон указали на случаи сердечной аритмии в семье Беатрис. Ее дед по материнской линии и ее дядя умерли от так называемого синдрома долгой глухоты 2-го типа, который влияет на работу сердца. Если Беа также страдала этим синдромом – а это генетический дефект, который вполне мог передаваться из поколения в поколение, – то этого могло оказаться достаточно, чтобы вызвать гипоксию, которая, в свою очередь, привела к смерти ребенка. Джудит Даффи смешала эту гипотезу с грязью, заявив, что тесты однозначно подтвердили то, что Беа Фернис не страдала синдромом долгой глухоты 2-го типа или любым из шести других известных разновидностей заболевания.
В ответ на предположение Пелема и Деннисона о том, что могут быть и другие, еще не идентифицированные разновидности синдрома долгой глухоты 2-го типа и что Беа Фернис могла страдать от любого из них, доктор Даффи сказала, что не может этого опровергнуть, но кто-то должен объяснить присяжным трудности доказательства противоположного. Более того – доктор Даффи подчеркнула это как самое важное, – на шее девочки имелись явно выраженные повреждения нервных корешков, которые при вскрытии оказались опухшими и разорванными. Подобные повреждения могли быть лишь результатом тряски, заявила доктор Даффи.
Версия обвинения состояла в том, что Беа плакала или кричала, и Сара, разозлившись, принялась ее трясти. Гленн Джаггард и три его приятеля, игравшие в тот вечер на кухне в покер, свидетельствовали, что Беа не издала даже писка. Сначала обвинение пыталось утверждать, что они могли не слышать плач ребенка из-за разговоров и включенного в соседней комнате телевизора, а затем заявило, что Гленн Джаггард и его компания пытаются выгородить Сару. Один из игроков в покер, Тунде Адейе, с этой логикой не согласился и прямым текстом заявил суду, что никогда не стал бы защищать убийц малолетних детей, но он абсолютно уверен в том, что Сара Джаггард ничего подобного не совершала.
Пинда Аври и Мэтт Фернис, хотя – как выразился один из находившихся в зале суда репортеров – и были «однозначно убиты горем», дали трогательные показания в пользу Сары. Пинда, в частности, сказала: «Если б я считала, что кто-то убил мою дорогую малышку, я добилась бы, чтобы человек этот предстал перед лицом правосудия и получил по заслугам, – но я нисколько ее сомневаюсь в том, что Сара любила Беатрис и никогда не причинила бы ей зла». Мэтт Фернис сказал примерно то же самое.
Тогда обвинение изменило тактику и предположило, что Сара Джаггард затрясла Беатрис до смерти, пока она, Гленн и ребенок были в доме одни, то есть еще до прихода друзей Гленна. Этим объясняется то, утверждал королевский адвокат, почему Тунде Адейе и двое других игроков в покер не слышали детского плача. Обратили ли они внимание на состояние Беатрис до того, как сели играть в карты? Хорошо ли они рассмотрели ребенка, прежде чем Сара, явно охваченная паникой, принесла Беатрис в кухню? Все трое мужчин были вынуждены признать, что придя в дом, лишь крикнули Саре «привет», но на малышку внимания не обратили и не могут однозначно утверждать, что она не умерла еще до их прихода. Доктор Джудит Даффи ухватилась за эти слова и, когда ее снова вызвали на свидетельскую трибуну, заявила, что временные рамки смерти Беатрис совпадают с такой возможностью. Смерть могла наступить в любой момент между семью и десятью часами вечера, друзья же Гленна Джаггарда прили в восемь часов.
Защита утверждала, что поскольку Пинда и Мэтт привезли Беатрис в 7.45, то крайне маловероятно, что Сара могла так быстро разозлиться на ребенка и утратить контроль над собой. Просто невероятно, заявил адвокат Сары, чтобы женщина столь кроткого и терпеливого нрава, как его подзащитная, за которой никогда не водилось склонности к насилию, вдруг потеряла самообладание и уже через пятнадцать минут превратилась в монстра.
Доктор Даффи явно была не в чести у присутствующих в зале. Судья не единожды обещал очистить зал суда, если ее не прекратят освистывать. Среди нарушителей порядка был и Лори Натрасс. Одна газета процитировала его слова о том, что он-де счастлив быть объектом презрения со стороны любого британского суда, если таковой суд имеет привычку насмехаться над законом.
После слушаний, которые продолжались шесть недель и во время которых Сара Джаггард неоднократно теряла сознание, жюри присяжных единогласно признало ее невиновной. Услышав это, Сара в очередной раз лишилась чувств.
Саймон знал, что должен ей сочувствовать. Что ему лучше не думать о травмах шейных позвонков, могущих быть лишь результатом того, что девочку трясли.
Ибо это мнение Джудит Даффи, которой вскоре предстоит предстать перед Генеральным медицинским советом по обвинению в нарушении профессиональной этики.
– Я слышала, как Пол Ярдли спрашивал вас про Лори, – произнесла Сара.
Если она ждала или хотела услышать ответ Саймона, то никак не проявила этого внешне.
– Я подвела его. Мы все его подвели. Поэтому он больше не хочет иметь дела ни с кем из нас.
Черт, зря Гленн Джаггард оставил его здесь одного, вздохнул Саймон. Его хилая шутка про контору «Локбастерс» пришлась бы весьма кстати, чтобы хоть как-то ослабить гнетущую атмосферу, которую принесла с собой Сара. Она казалась такой… Саймон попытался найти нужное слово. Безнадежной. Да-да, полной безнадеги, как будто жизнь ее закончилось, но ей было все равно.
– Как же вы подвели Лори?
– Я сказала ему, что раздумала участвовать в его фильме… После того, как не стало Хелен, я просила его прекратить съемки. И Гленн его о том же просил, и Пол. Мы все опасались привлечь к себе внимание. Ведь что, если… – Сара прикрыла ладонью рот, как будто боялась расплакаться или сказать что-то лишнее.
– Вы не хотели, чтобы фильм подчеркнул вашу связь с Хелен, опасаясь, что убийца может выбрать вас своей новой жертвой, – предположил Саймон.
– Я чувствовала себя предательницей. Я любила Хелен как члена своей семьи, я боготворила ее, – но я была напугана. Всегда найдется безумец, жаждущий покарать таких женщин, как мы, – меня, Хелен, Рей Хайнс… Я всегда это знала. Хелен же не верила мне. Она говорила, мол, всем известно, что она невиновна, ведь Лори же это доказал! Хелен была такой, как он. Она верила в то, что добро непременно победит зло… Увы, мир устроен совсем не так.
– Верно, – согласился с ней Саймон. – Мир устроен не так.
– Не так, – эхом повторила за ним Сара. В ее голосе слышалась горечь. – И отчасти это из-за таких трусих, как я.
Саймону было слышно, как в соседней комнате Гленн Джаггард насвистывает мелодию из футбольной программы Би-би-си «Матч дня».
– То есть Хелен и Лори – ваши кумиры, – заключил он вслух и снова посмотрел на фотографию в рамке, одиноко висевшую на стене.
– Лори не боится никого и ничего. Хелен тоже была такой. Согласитесь, мужество читается на их лицах.
В голосе Сары впервые послышалось слабое воодушевление.
– Вот почему мне так нравится этот снимок, даже несмотря на то, что… – Она вновь зажала ладонью рот.
– Даже несмотря на что?..
– Ничего.
– Даже несмотря на что, Сара?
Она вздохнула.
– Этот снимок сделал Ангус Хайнс.
– Муж Рей? – Невероятно! – Я думал, он редактор в газете.
– Да, теперь он работает в «Лондон он санди». А до этого был газетным фотографом. Он ненавидел Хелен за то, что та была более верна его жене, чем он сам. Он только раз навестил ее в тюрьме, чтобы поиздеваться над ней, – да-да, именно за этим. Ему хотелось ее помучить.
Саймон мысленно добавил к своему списку очередной пункт: выяснить, что делал в понедельник Ангус Хайнс.
– Представьте, какой это был шок для Хелен – увидеть его там, перед зданием суда, когда она только что выиграла апелляцию. Я бы точно рухнула в обморок, но не Хелен. Она была полна решимости не допустить, чтобы он своим присутствием испортил этот важный для нее момент. Вы только взгляните, это видно по ее лицу. – Сара кивнула на фотографию. – Не могу поверить, что ее больше нет. Дело не в том, что раньше мне не было страшно – мне было страшно всегда, – но без Хелен мне еще хуже. А вот теперь и Лори не звонит…
– У вас есть Гленн, – напомнил Саймон.
– Мне страшно даже подумать, что на мне будут искать пороховой след или что вы там собираетесь со мной делать. – Сара проигнорировала упоминание о муже. – Разве это не безумие? Я знаю, что не убивала Хелен, но я боюсь, что тест покажет положительный результат.
– Этого не произойдет, – заверил ее Саймон.
– Еще до того, как убили Хелен, я боялась того, что будет, когда Лори доделает фильм. От одной только мысли о том, что я окажусь в центре внимания, мне делалось тошно. Но я не осмеливалась сказать Лори, что хочу выйти из игры. А потом, когда Хелен убили… – Сара внезапно разрыдалась, зарывшись лицом в ладони. – Я была в ужасе, зато у меня появилось оправдание, которого я ждала и на которое надеялась. Я думала, что смогу убедить Лори отказаться от работы над фильмом; думала, что он поймет мои страхи. Даже если мы никогда не узнаем, кто убил Хелен, был ли это какой-то сумасшедший поборник защиты детей, но если был хотя бы шанс, что это так… Когда я попыталась объяснить это Лори, он так холодно держался со мной, как будто мы с ним почти незнакомы. Это было последний раз, когда я разговаривала с ним. Думаю, теперь ему все равно, что со мной… – Сара шмыгнула носом, затем взяла со стола чашку и, отпив из ее глоток, поднесла к лицу, как будто пыталась за нею спрятаться Саймон уже был готов перевести разговор с Лори Натрасса на другую тему, когда Сара неожиданно сказала:
– Он решил уйти из «Бинари Стар», и фильм будет доделывать другой человек. Какая-то Флисс… Я ничего не понимаю. Зачем Лори понадобилось передавать эту работу кому-то еще?
Флисс Бенсон. Саймон оставил ей сообщение и до сих пор не получил от нее ответа. Значит, она снимает документальный фильм о смерти грудных детей? Кроме того, у нее, если верить словам Лори Натрасса, есть карточка с теми же шестнадцатью цифрами, что и на карточке Хелен Ярдли. Четыре ряда по четыре цифры. 2, 1, 4, 9…
Сунув руку в карман, Саймон извлек пластиковый пакетик и подержал его перед лицом Сары Джаггард, чтобы та могла его разглядеть за пеленой слез.