Большая книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать (сборник) Норбеков Мирзакарим
Утром петух Хороз был очень горд, опередив Шухлика. Рыжий ослик с трудом проснулся, но сразу вспомнил, какие у него впереди дела, сколько всего задумано, и так свистнул от всей души, что сад встрепенулся и начал расцветать минут на двадцать раньше положенного.
Каждый день Шухлик находил себе новые занятия в саду. Устраивал затончики и плотины, водопады с фонтанами, замысловато подстригал кусты, так что они напоминали его знакомых – тушканчика Уку, например, или сурка дядюшку Амаки, – прокладывал новые дорожки и убирал опавшие листья.
Если бы его спросили, любит ли он свою работу, Шухлик, наверное, удивился: «Какая работа? От слова «раб»? Никто мной не понукает и не колет палкой в загривок. Что в голову приходит, то и делаю. А это я люблю. Просто моя голова оказалась садовой».
Ему уже не требовалось произносить «кишмиш» для поддержания улыбки. Она так надежно прилипла, будто резиновая купательная шапочка.
Все, казалось бы, прекрасно, однако кто-то постоянно вредил Шухлику – прокопанный накануне арык полузасыпан, дорожки сузились и окривели, а водопад совсем не в том месте, где был вчера! Исчезла знакомая вишня, зато неведомо откуда возникли три новых гранатовых дерева. Словом, очень странные садовые происшествия.
Ослик, хоть и улыбался через силу, но так злился на всех без разбору, что начинал порой рычать, как дикий камышовый кот, распугивая павлинов и фазанов.
Выдра Ошна, казалось ему, нарочно мутит воду в пруду. Фокусник Хамелеон дразнится, становясь ярко-рыжим, когда Шухлик рядом.
Тушканчик Ука вообще изображает из себя карликового осла, потому что имеет хвост с кисточкой. Даже дядюшка Амаки слишком уж приветлив, а кукушка Кокку кукует с утра до вечера, как сумасшедшая, назло Шухлику. Все хотят обидеть!
Особенно он подозревал дикобраза Жайру и крысу Каламуш. «Жутко неприятные особы! – думал Шухлик. – От таких всего можно ожидать. Устрою, пожалуй, засаду!»
И вот, когда наступили тихие сумерки, он спрятался в кустах облепихи. Очень удачно – рыжий среди рыжих ягод, не разглядеть. А ему все было видно, насколько может видеть подслеповатый ослик безлунной ночью.
Неподалеку успокоительно лепетал ручей. Пронзительно вскрикивали павлины, желая друг другу спокойного сна. А попугай Тутти, как обычно, мурлыкал колыбельную всему саду. Какие-то смутные тени порхали среди деревьев. И просыпались светлячки, не дававшие, к сожалению, достаточно света.
«Хорошо бы поставить несколько фонарей», – решил Шухлик и вдруг услышал осторожные шаги по тропинке вдоль ручья. Кто-то – наверное, с дурными намерениями – подкрадывался к фонтану, строительство которого ослик закончил на днях.
И наконец, проступила во тьме мрачная фигура. Не раздумывая, дико рыкнув, Шухлик, как типичный хищник, выпрыгнул из кустов. Запнулся о камень или корень и врезался со всего маху в ближайшее дерево, осыпавшее его спелыми гранатами.
Голова сразу опустела, позванивая, будто сухой бамбук. Скорее она напоминала безмозглый пень, на который присел светлячок, потому что на лбу разгорался «фонарь». И кружилась-кружилась, как проворная юла. В таком состоянии, как ни странно, многое новое хорошо входит в голову и застревает там навсегда.
Сквозь звон в ушах донесся голос дайди Дивана-биби:
– Ах, мой драгоценный садовник! Еще немного, и вы бы меня пришибли. Откуда такая свирепость? И на кого это вы охотитесь? Тут охота запрещена!
– На вредителей, – пробормотал рыжий ослик, краснея от гранатового сока. – Путают все, мешают…
– Сожалею! – вздохнул Диван-биби. – Но вы, фонарь моей души, забываете, что я – дайди-бродяга. И сад мой тоже – скиталец! Он не стоит на месте, а кочует со мной. Поэтому все в нем преображается день ото дня. И пруд меняет очертания, и ручей – русло, и тропинки – направление. А крыса с дикобразом тут вовсе ни при чем!
В кронах деревьев, вперемешку со светляками, мелькали звезды, тоже небесные скитальцы. Ничего в этом мире не стоит на месте. А если останавливается, то умирает.
– У вас, милейший, чудесная садовая голова, а вы тратите ее на всякие глупости. Крысы, дикобразы, засады с фонарями, – говорил дайди, и голос его удалялся. – Хотя могли бы выращивать потихоньку свой собственный сад!
– Как это? – спросил Шухлик, стараясь поспевать за голосом.
– Да так! Очень просто! – воскликнул Диван– биби. – Эти звезды свидетели, – поднял он глаза, – что много лет назад я жил посреди голой пустыни! Ни деревца, ни кустика! Ну, может, пара телеграфных столбов.
Потому что, скажу по секрету, и в сердце моем и в душе была пустыня. Сахро – такое это жесткое, сухое и безводное слово. А теперь, любезный, как видите, – сад Багишамал! – развел он руки. – И внутри меня – сад. И вокруг меня – сад. Любой может зайти, напиться из родника и посидеть в тени.
Тихо шелестели в ночи деревья под северным ветерком, будто вторили словам Дивана-биби. А Шухлик навострил уши на садовой своей голове, чтобы ничего не пропустить. Ведь не так уж часто доводится послушать человека, за которым, как верная собачка, ходит целый фруктовый сад.
Корзинка с чувствами
Впрочем, наяву ли все это происходило, точно не известно. Кажется, Шухлик лишился чувств, стукнувшись о гранатовое дерево. Более того, потерял улыбку и сразу отстал от сада.
Несчастный и жалкий брел он опять по пустыне, собирая, как грибы в корзинку, свои потерянные чувства. Сад Багишамал виднелся неподалеку, но никак не удавалось нагнать его. И Шухлику было так одиноко, что хотелось высказать все печали.
– Горе мне, горе! – сокрушатся он, оглашая пустыню воплями. – Я самый злополучный и невезучий из всех ослов: никому не нужен, никто меня не любит!
– Стыдно так говорить! – не выдержал сад Багишамал. – Тебя любит мама-ослица и лисы, которых ты освободил из плена! Разве этого мало? А еще тетка Сигир, дядька Бактри и кошка Мушука.
Но Шухлик не успокаивался:
– Эх, я самый глупый и бездарный осел на свете! Ничего у меня не получается! Ни на что я не годен, только камни возить!
– Какая чепуха! – отвечал Багишамал. – Ты так умело, так хорошо ухаживаешь за мной! Тебе по силам вырастить среди пустыни свой сад, с которым будешь неразлучен, как черепаха Тошбака со своим домиком.
Каждый способен стать оазисом, куда со всех сторон приходят путники – напиться воды, послушать ее журчание и просто отдохнуть в тени деревьев.
Шухлику безумно захотелось вырастить собственный сад, цветущий по утрам и дающий плоды к вечеру, – в своей душе и вокруг себя.
Он понял, что давно об этом мечтал!
Тогда он заберет маму у хозяина Дурды, чтобы никогда больше не расставаться и жить в своем саду, бродя с ним по миру, принимая в нем уставших путников и странников. Как хорошо им будет вместе – маме, Шухлику и саду!
Вот его цель – вырастить сад в душе и вокруг себя и жить в нем вместе с мамой! А ведь недаром слова «исцеление» и «цель» растут из одного корня. И еще «целый», что означает здоровый! Конечно, вряд ли больной и хилый достигнет своей цели.
Мечта порхала перед Шухликом, как прекрасная крылатая ослица, то отдаляясь, то приближаясь!
С чего же начать? Возможно ли на самом деле вырастить такой сад? И хотелось бы в это поверить, да трудно было. Шухлик очень сомневался в своих силах. Одно дело – таскать тяжелые камни, рыть арыки и прокладывать новые дорожки. Тут нужна внешняя сила, мышечная. А для взращивания собственного сада – внутренняя, какая-нибудь подмышечная, которая находится, видимо, в душе.
Еще вопрос: есть ли у ослов душа? Наверное, у хороших, достойных она есть, а у завалящих, вроде Шухлика, – нету. Или просто спит глубоким сном?
И тут он почуял, как зыбучие пески расступаются под ногами, затягивают в бездну, имя которой – неуверенность. И вот уже лишь голова торчит на поверхности.
– Да что ты в самом деле?! – вытащил его за уши подоспевший Багишамал. – Подумай своей садовой башкой, может ли одна дождевая капля быть хуже или лучше других капель? Каждая по-своему хороша. Так и ты – единственный и неповторимый рыжий ослик. Поверь в себя, и все одолеешь!
Действительно, Шухлик разбежался и легко перепрыгнул зыбучие пески, очутившись на твердой почве. Он уже собрал довольно много потерянных чувств – целую корзинку с верхом.
– Выброси оттуда поганки, то есть все дурные чувства, – посоветовал Багишамал.
«Собирал-собирал, а теперь выбрасывать? – задумался ослик. – Как-то жалко. Все-таки, какие бы ни были чувства, а свои, не чужие».
– Если хочешь вырастить сад, – настаивал Багишамал, – освободись для начала от трех «З» – злости, зависти и злословия! Слышишь, как звонко зуззат, или жужжат, точно навозные мухи. От них прежде всего тебе самому дурно. Они и солнечные дни превращают в пасмурные.
Сохрани только добрые чувства, которые создают оазисы в пустыне! С ними ты всемогущ – любые препятствия рассыпятся перед тобой в прах.
«А если в корзинке одни поганки да мухи? – испугался Шухлик. – Все выкину и останусь совсем бесчувственным ослом. Стыда не оберешься!»
– Знаешь ли, никто не рождается злым и грязным, – снова донесся садовый голос. – Однако в мире есть зло и грязь. Они проникают в тебя незаметно, как пыль. Как песчинки, которые тащит с собой ветер-суховей, нанося целые барханы. Но если в душе добро и любовь, ты защищен, будто бы вокруг тебя густой сад.
Подумай, ты живешь на этом свете, что само по себе чудесно. Не это ли причина для радости?
– Легко сказать! А у меня от этой жизни все ноет и поскуливает внутри, – вздохнул Шухлик. – Сплошные преграды и загвоздки – ни обойти, ни объехать!
Сад Багишамал был совсем рядом, рукой подать. Казалось, склоняется и заглядывает в глаза рыжему ослику. Шелестит каждым листочком и каждой травинкой, пытаясь втолковать что-то очень важное:
– Все загвоздки в твоей голове. Хотя бы сделай вид, что очень счастлив! И это будет первый шаг. Попробуй измениться и думать только о хорошем. Тогда и жизнь твоя переменится к лучшему. Ты сможешь управлять ею, как велосипедом.
Шухлик покачал головой:
– Да вряд ли я так смогу! И на велосипеде сроду не сидел. Один раз только и видел, когда меня на него обменяли.
– Займись-ка собой, любезный садовник! – воскликнул сад Багишамал. – Ты убираешь опавшую листву, присматриваешь за моими тропинками и родником. День ото дня я лучше, чище. Так последи и за своими мыслями, и за своей душой, и за своим телом! Им так же, как саду, необходимы забота и внимание.
– Ах, некогда мне! – махнул ослик и хвостом, и ушами. – Времени не хватает.
Багишамал зашумел, как от порыва ветра:
– Значит, учтивый дурень, тебе некогда жить! Имей в виду, «некогда» – очень длинное слово! Бесконечное! И тянется до самой смерти, цепляясь за тебя когтями! А «времени не хватает» – так обычно говорит твоя лень!
– Да разве я лентяй! – возмутился Шухлик, едва не рассыпав из корзинки оставшиеся добрые чувства. – Тружусь с утра до вечера!
– О, лень так разнообразна! Столько видов и подвидов! У каждого своя собственная лень, – разъяснял Багишамал. – Матушка-лень, тетушка-лень и бабушка-лень. Есть, как ни странно, даже дядюшка-лень. Понятно, что жалко гнать от себя таких близких родственников!
Ослик заинтересовался:
– А у меня какого вида? Бабушка или тетушка? Крупная или мелкая?
– Одному лень мешает бегать, другому ходить. А третьему и сидеть-то лень, – продолжал сад. – У кого-то она размером с комара. Хлопнешь, и нету! А может быть такая, которую и лопатой не пришибешь. Твоя хорошо известна – братец-лень по имени Танбал. И похоже, он очень велик!
Шухлик сразу увидел братца Танбала. Ох, до чего толстый, неповоротливый и равнодушный, как бегемот. Вот разлегся на дороге и не позволяет ослику заняться собой. Даже не дает в сад войти, который всего-то в двух шагах. Возможно ли договориться с Танбалом или придется бороться?
– Разрешите пройти, – вежливо попросил Шухлик.
Но Танбал и ухом не повел. Глаз не приоткрыл.
– Прочь с дороги! – крикнул тогда рыжий ослик. Ни ответа, ни привета! Лежит братец-лень, как бревно.
Шухлик уперся плечом, лягнул копытом и спихнул его в канаву. Очухался наконец Танбал. Заворчал, заерзал, норовя из канавы выползти.
– Так легко от меня не избавишься! – пыхтел он и сопел. – Эй, запомни, куда бы ты ни отправился, сорок дней буду на твоем пути! И посмотрим еще, кто кого!
«Ну и братец у меня! От такого натерпишься!» – подумал Шухлик.
Вошел в сад Багишамал – и очнулся под гранатовым деревом.
Уже рассвело. Рядом сидел тушканчик Ука, разглядывая «фонарь» на лбу рыжего ослика.
– Откуда такая прелесть? – спросил он.
– Бодался вот с этим деревом, – честно ответил ослик. – Довольно-таки весело! Быстро засыпаешь и видишь поучительные сны.
– Везет некоторым! – сказал Ука и ускакал по своим делам.
«Какой милый тушканчик, – подумал Шухлик. – И хвост у него с кисточкой, как у меня!»
Оглядевшись, он заметил рядом пустую корзинку. Все добрые чувства, которые там оставались, вернулись обратно к Шухлику. Вместе с улыбкой. В общем-то, он прекрасно чувствовал себя этим утром, будто освободился от кучи мусора, мешавшей видеть, слышать и дышать.
Мимо, постукивая иголками, проходил угрюмый дикобраз Жайра. Шухлик кивнул ему:
– Привет! Доброе утро!
И дикобраз вдруг расцвел, как диковинный цветок, вроде огромного репейника. Начал шаркать ножками и похрюкивать:
– Привет! Рад вас видеть! Утро очень доброе! – Глядел он, правда, исподлобья, но такая уж физиономия у дикобраза. Иначе глядеть не может.
Шухлику хотелось улыбаться всем подряд и говорить: «Доброе утро!» А потом: «Добрый день» и «Добрый вечер». Он скакал по саду, как тушканчик Ука, помахивая хвостом с кисточкой. И едва не наступил на крысу Каламуш, которая, принюхиваясь и чихая, сновала меж деревьями с узелком на спине, будто собралась в дальнюю дорогу.
– Здравствуйте! – крикнул Шухлик. – Добрый день!
Крыса вздрогнула и поднялась на задние лапы.
– Прощай, рыжий пень! – ухмыльнулась она. – Я покидаю этот паршивый сад – здесь слишком чисто для меня. А поблизости есть подходящее местечко.
Еще накануне Шухлик, если бы и не сказал, то непременно подумал: «Какая противная крысина!» Однако теперь, расставшись с дурными чувствами, он спросил:
– Хотите, подвезу?
– Ты что, в самом деле такой улыбчивый болван? – огрызнулась крыса. – Или просто придуряешься? – Оскалилась и заспешила прочь из сада Багишамал, попискивая на ходу: – Дурень, скотина и обалдуй!
– Прощайте, – ответил Шухлик и на минуту погрустнел, задумался: не стоило ли сохранить в корзинке хотя бы парочку поганок или навозных мух?
Конечно, нелегко становиться с каждым днем лучше, хоть на куриный шажок. Но все же стоит попробовать. Это так приятно и празднично! Ощущаешь, что не только ты, но и весь мир вокруг стал чуть-чуть поучше. Ну самую малость. На дне корзинки.
Прощальный день
Нет-нет, Шухлик ни с кем больше не собирался прощаться.
Все были ему приятны. Как славно кукует без умолку кукушка Кокку! А до чего же умелый фокусник Хамелеон – то желтый, то рыжий, то фиолетовый! И сурок дядюшка Амаки так любезен, будто всю жизнь обучался хорошим манерам. Ну, и выдра Ошна тоже славная сестричка – любо-дорого поглядеть на ее фигурное плавание.
«Чудесно, – прислушивался к себе ослик, – когда на душе нет злости! Так легко и чисто, будто только что искупался в пруду».
На берегу сидел, как красный перчик, дайди Диван-биби. Он возился в сырой глине, ловко вылепливая небольшие фигурки людей и животных, точь-в-точь настоящие. Кого-то они напоминали Шухлику.
– Давненько не виделись, – сказал дайди. – Кажется, за прошедшую ночь вы здорово изменились, мой дорогой садовник! Не считая «фонаря» во лбу, заметен и внутренний свет, который лучится из ваших подслеповатых глаз. Что же случилось?
Шухлик не знал, как все объяснить. Рассказывать о корзинке с чувствами? О беседе с садом Багишамал? Да то ли было это, то ли не было!
– Мне кажется, – потупился ослик, – что я как-то очистился. Даже вижу яснее.
– Прекрасно! – воскликнул дайди. – Как интересно! Наверное, и память у вас прояснилась. Приятно, думаю, вспомнить хозяина Дурды, продавшего вас на базаре. Доносчика козла Таку. И уж, конечно, добросердечного Маймуна-Таловчи, с которым вы были, как говорится, не разлей вода!
Шухлик не ожидал такого подвоха. Особенно сегодня ему меньше всего хотелось бы думать о темном, мрачном прошлом. И горло перехватило, и голова помутилась от былых обид и оскорблений. Он услышал знакомое жужжание навозных мух. Вот они, тут как тут! Добрались из пустыни. Облепили ослика. И солнечный день обернулся пасмурным.
Шухлик стряхнул мух, но они кружились рядом, не оставляя его в покое. Подоспели на помощь еноты-полоскуны, размахивая полотенцами. Ну никак не удавалось разогнать этот мушиный рой. На редкость приставучие отборные насекомые!
– Оказывается, не так-то просто освободиться от дурных чувств и помыслов, – заметил Диван-биби и протянул глиняное изваяние, в котором Шухлик сразу признал Маймуна-Таловчи. – Пожалуйста, он в твоей власти! Делай с ним что хочешь.
Понятно, ослик с превеликим удовольствием растоптал бы этого глиняного болванчика! Да только неловко было крушить искусную работу. Ведь сам Диван-биби старался, лепил.
– Легче всего разбить и растоптать, – согласился дайди. – Не слишком приятная персона! Но поверь старому бродяге – Маймун-Таловчи тоже Божье создание, и где-то глубоко в душе у него должен быть свет.
– Вряд ли, – возразил Шухлик и едва не проглотил особенно назойливую муху.
– Конечно, сама душа одичавшая, – вздохнул Диван-биби. – Заброшенная, позабытая хозяином. Вроде одинокой и глупой крысы Каламуш, которая бежит сейчас с узелком по пустыне. Мне жалко эту глухую и слепую, заблудшую душу! Она страдает, как безногий инвалид, до которого никому нет дела.
И Шухлика вдруг охватила жалость, вытеснявшая злость и обиды. Он даже погладил глиняного болванчика по голове, отчего тот преобразился, похорошел, чуть ли не озарился изнутри.
– Знаешь ли ты, что такое прощение? – спросил дайди. – Это чудесное исцеление, избавление и помилование! Не только для того, кого простили, но, в первую очередь, для того, кто простил. Если в тебе есть сочувствие, иначе говоря, прекрасное соцветие из добрых чувств, ты способен простить.
Диван-биби расставил перед осликом знакомые фигурки. Кроме Маймуна-Таловчи тут были прежний хозяин Дурды, предатель-козел Така, хозяйка Чиен и надменный вождь сайгаков Окуйрук.
Ослик с грустью разглядывал их. «Они не ведали, что творили», – подумал Шухлик. Скорее, услыхал эти древние-древние, немногим младше Валаамовой ослицы, слова, долетевшие неизвестно откуда.
Злость и обиды его исчезали, испаряясь, как грязные лужи под солнцем. И навозные мухи сразу сгинули, будто и не было.
– В этом мире нет совсем плохих и пропащих, – говорил меж тем Диван-биби, передвигая так и сяк фигурки. – Хотя много потерянных, которые не знают, куда идти. Бродят в дремучем лесу или в бескрайней пустыне.
Огрызаются и нападают первыми. Страдают, не понимая этого. Кусаются, потому что сами боятся – дрожат от страха, переполнены страхом. Только покажи им, что не робеешь и не злишься. Дай понять, что просто жалеешь, даже сочувствуешь, и все изменится. Прежде всего для тебя!
Шухлику вновь стало легко, как утром, когда он только что очнулся под гранатовым деревом. Да нет – намного легче!
Пожалуй, мог бы вспорхнуть, чуть оттолкнувшись копытами. Он был переполнен соцветием добрых чувств, как воздушный шар горячим дымом, – вот-вот полетит!
Диван-биби, придерживая его за хвост, остерегал:
– Такое состояние надо беречь и охранять! Каждый Божий день быть на страже, прислушиваться к себе, чтобы не растерять его. Состояние прощения дороже сундука с золотом. Погляди-ка, любезный садовник, во-о-он туда, – кивнул он в сторону родника.
Прямо посреди лужайки, которую Шухлик вчера подстригал, неожиданно выросли и уже цвели пять новых деревьев – яблоня, груша и три вишни. Привыкший вроде бы к садовым причудам, ослик диву давался: откуда вдруг, да так быстро?
– Это твои собственные деревья, – улыбнулся дайди. – Первые в будущем саду! Видишь, какие чудеса творит прощение.
Шухлик не удержался и поскакал, высоко подлетая, перебирая в воздухе ногами, к своим деревьям. Хотелось понюхать их, потереться о стволы, взрыхлить землю у корней.
– Запомни крепко: все в твоей власти! – звучал в ушах голос Дивана-биби, хотя сам он оставался на берегу пруда. – Смотри на жизнь, как художник-творец смотрит на бесформенную глину, из которой можно вылепить, что пожелаешь. Ты созидатель свой жизни, своей судьбы!
Или это сад Багишамал опять заговорил с Шухликом? Впрочем, какая разница, если дайди и его сад – одно целое. Как и рыжий ослик со своими первыми деревьями, выросшими в день прощения.
Превращениe третье
Сорокадневная война
Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.
Однако к вечеру ничего не уродили – ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.
На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнесся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбежке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвел позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.
Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжелым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чем дело.
Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал, братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как черное ежевичное желе.
Шухлика одолевали сомнения. Ему еще не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.
– Ну что, испугался?! – оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. – Сдаешься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживем вместе!
Конечно, Шухлик не мог такого допустить – привести в Багишамал чудовищную образину.
Он заржал не своим голосом и бросился на Танбала, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.
– Могу тебя спасти, – подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. – И будем неразлучны!
«Нет уж, – думал Шухлик. – Лучше погибнуть! Все равно рядом с таким уродом – это не жизнь, а сплошное мучение».
Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.
Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая веревка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал веревку за хвост.
– Выдержит ли? – волновался сурок.
– Веревка-то крепкая! – отвечали еноты. – Не беспокойся!
– Меня тревожит хвост! – нервничал дядюшка.
– Да тащите уже! – воскликнул Шухлик, отплевываясь песком, подступившим к морде. – Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!
Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.
Оставалось признать, что первая схватка проиграна.
Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалеку – потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где все заранее известно.
– До завтра, родной! – помахал он пухлой ручкой. – На прежнем месте! А если не придешь, сам пожалую в гости!
По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:
– Чего ты с ним связался? – спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. – Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нем!
Ослику не хотелось ни с кем разговаривать – настолько он был огорчен, унижен и подавлен. Пришел к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.
«Не утопиться ли? – мелькнула мысль. – Да вряд ли получится – выдра Ошна спасет!»
В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.
– Би-би! – приветственно погудел он. – Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.
– Анал-манал! – сокрушенно воскликнул дайди. – Опять двадцать пять – за рыбу деньги! Конечно, у меня есть напиток из трав, снадобье, которое поможет тебе в сражении, но это будет временный успех. Ты сам должен победить Танбала – раз и навсегда! А для этого нужен стойкий характер. У твоего дедушки, кстати, характер был хоть куда!
– Какой дедушка? – удивился Шухлик. – Я не слышал ни о каком дедушке.
– Сейчас не о нем речь, а о характере, – сказал Диван-биби, покачав строгим пальцем. – Ты хоть понимаешь, что это такое? Может, у тебя его вообще нету? Шухлик подумал и согласился:
– Похоже, что вообще…
Характер представлялся ему в виде двуручного меча или тяжелой дубины, которой легко отдубасить Танбала. А ничего подобного у ослика отродясь не имелось.
Тут уж и Диван-биби на время призадумался, поглаживая лысую голову.
– Значит, придется выковать. Крепкий и надежный. Нержавеющий, – вздохнул он.
И внимательно поглядел на Шухлика, вроде бы соображая, удастся ли на самом деле выковать и приживется ли такой твердый у ослика. Может, нужен помягче? Ну, как переспелая дыня.
– Характер, любезный садовник, – это особенные свойства души, которые или помогают жить или мешают.
Диван-биби поднялся, направляясь к своей кибитке под огромным платаном, а за ним и Шухлик.
– Настоящий твердый характер ощущает себя в долгу перед жизнью, – продолжал рассуждать дайди. – Он знает, что своим рождением обязан жизни, и благодарен ей. И ясно видит, как она прекрасна.
Отбросив войлочный полог кибитки, Диван-биби пригласил Шухлика зайти. Ослик сразу увидел небольшую наковальню и молот.
– С таким характером беспокойно, зато весело, – говорил дайди, раскладывая по наковальне какие-то камешки, листья и кору платана, цветок граната, верблюжью колючку и глину из пруда. – Само слово «характер» пришло к нам из древнегреческого языка, в котором означало «чеканщика».
Как известно, чеканщик, нанося рисунок, царапает металл, бьет молоточком. Так и характер царапает душу, пробуждает, не позволяя ей дремать. Заставляет радоваться каждому новому дню и не унывать в любой беде.
Он достал щипцами из очага раскаленный уголек и тоже бросил на наковальню, а затем примерился, сощурив глаз, и звонко ударил молотом, так что все окуталось дымным облаком, в котором скакали и сверкали разноцветные искры.
Шухлику показалось, что искры вместе с горьковатым дымом проникли в него. Разгораются внутри. Согревают и оживляют. Сердце или душу? Сразу не поймешь. Он закашлялся, чихнул и, выскочив из кибитки, остановился под платаном.
Такого могучего дерева он никогда не видел. Еще вчера почему-то не замечал. Пожалуй, чтобы охватить его, потребуется круг из дюжины ослов. А до вершины – ну, никак не меньше сотни! И то, если считать с вытянутыми хвостами.
Шухлик прислонился к платану, испытывая внезапный восторг от того, что и он, рыжий ослик, – маленькая часть громадного неизмеримого мира, в котором жутко любопытно жить. В этом мире всему и каждому есть место и нет ничего лишнего. Уж если родился ослик по имени Шухлик, значит, он нужен здесь. Только бы понять, для чего? Наверное, чтобы жить без тоски и уныния, а с благодарной улыбкой.
То ли Дивану-биби удалось одним ударом молота выковать приличный для ослика характер, то ли платан передал ему тысячелетние мудрость и мощь? Так или иначе, но Шухлик ободрился и разом поверил в себя, в свои силы.
«Нынешнее поражение – сущий пустяк! – размышлял он, прогуливаясь от дерева к кибитке и обратно. – Оно даже полезно, поскольку научило не лезть в западню из зыбучих песков. Завтра я покажу Танбалу новый победоносный характер! Только бы во сне его не растерять».
Из кибитки вышел дайди Диван-биби. Почесал Шухлику ухо и шепнул:
– Ты должен знать, любезный садовник, что Танбал, братец-лень, – родственник самой смерти. Будь смотрителен и не угоди в его липкие лапы.
На следующее утро Шухлик, не дожидаясь призывного воя Танбала, сам свистнул, разбудив сад, и отправился на поле боя. Небо уже порозовело, а серая пустыня замерла перед восходом солнца. Братец-лень еще дремал, устроившись на песчаном бархане. Трудно было различить, где кончается бархан и начинается сам Танбал.
Почуяв ослика, он заворочался. И стало понятно, никакого бархана нет. Один сплошной Танбал! Со вчерашнего дня вырос втрое. Какой-то сухопутный кит-кашалот с панцирем на голове! А пасть такая, что туда поместится десяток верблюдов.
Однако новенький твердый характер не позволял Шухлику размякнуть и усомниться в победе. Перепрыгнув зыбучие пески, он стремительно зашел в тыл Танбалу. И увидел, что спина его и зад совершенно не укреплены – дряблые и беззащитные, как рыбье заливное.
«В атаку!» – скомандовал характер, сверкая в глазах Шухлика подобно острому клинку.
И рыжий ослик налетел на Танбала, как храбрый кавалерист. О, как он лягался и бодался! Толкался, пинался и кусался! Хлестал хвостом и ушами! Топтал и грыз!
Вряд ли кто-либо на всем белом свете выдержал подобный натиск.
Братец-лень никак не ожидал такого скорого маневра – простого, но хитроумного. От внезапного яростного нападения с тыла он ошалел и замер, как в столбняке. Чтобы развернуться и дать отпор, ему бы потребовалось полдня. Но Шухлик не терял ни минуты, дробя Танбала на мелкие кусочки. И вскоре одна лишь башка отворяла пасть, завывая о пощаде.
Шухлик пнул ее, и голова, бессильно щелкая зубами, цепляясь за верблюжьи колючки, покатилась по песку. Она быстро усыхала, как-то убавлялась, пока не превратилась в маленькую щучью головку.
Отряхнувшись, рыжий ослик направился к саду. Он возвращался с победой! И никакого изнеможения или легкой усталости после битвы… победа все вытесняла. Шухлик нес ее гордо, как первоклассник букет в школу. Глаза сияли. Уши обнимались. И кисточка на хвосте распушилась, словно мимоза.
Однако сзади долетело какое-то змеиное прерывистое шипение:
– Ещ-щ-ще увидимся. Наш-ш-ш-а война не на ж-ж-ж– изнь, а на с-с-с-мерть…
– Не сомневаюсь! На этом свете, Танбал, нам с тобой не ужиться! – крикнул Шухлик, оглядываясь.
Сейчас он с превеликим трудом смог бы представить себе того одинокого и несчастного, равнодушного рыжего ослика, скитавшегося в пустыне и бормотавшего: «Ничего». Или того, который совсем недавно скулил и плакал, жалуясь на жизнь саду Багишамал. Даже вчерашний, едва не утонувший в зыбучих песках неуверенности осел, казался Шухлику посторонним, мало знакомым.
И тут он услышал, что кто-то на самом деле скулит в ближайшей ямке под белым, как кость, кустом саксаула. Заглянул и увидел шакала, а именно настырного Чиябури, любителя укусить за хвост. Впрочем, теперь ему было явно не до хвостов! Настолько облезлый и худой, что страшно поглядеть. Хныкая и плача, шакал Чиябури зализывал перебитую лапу.
Конечно, он не узнал рыжего ослика. Но зарычал на всякий случай, хотя и рычание это больше напоминало стон.
Шухлик присел рядом:
– Послушайте, бедняга! Может, это странно будет выглядеть, но забирайтесь ко мне на спину! Я отвезу вас в сад, где есть вода и пища. Там вы поправитесь, а здесь погибнете.
Как ни плох был шакал Чиябури, а взвизгнул из последних сил:
– Чтобы меня, хищника, вез какой-то травоядный осел?! Вся пустыня содрогнется от смеха! Да лучше сдохнуть!
Шухлик, ничуть не обижаясь, заметил:
– У вас, похоже, твердый характер, но он мешает вам жить. Не начихать ли, кто чего скажет, засмеется или содрогнется? Стоит ли из-за этого умирать?
– Впервые слышу столь благоразумные речи, – тявкнул шакал. – Пожалуй, вы кругом правы…
Озираясь и поскуливая, он неловко вскарабкался на спину ослика и притих, вконец измученный. Наверное, впервые в истории, начиная с самых древних времен, осел вез шакала. Впрочем, это выглядело вполне нормально, по-человечески, в лучшем, душевном смысле слова.
Шухлик ступал осторожно, стараясь не тревожить перебитую ногу Чиябури. Шакал часто и горячо дышал ему в ухо.
– Помилуйте, – прошептал он, – но не тот ли вы полудохлый осел, которому я когда-то чуть не откусил хвост? У меня особый прикус, и след его приметен.
– Тот, да не тот! – отвечал рыжий ослик, подходя к пруду.
Читать бесплатно другие книги:
