Пульс (сборник) Барнс Джулиан

Огородный мир

После восьми лет совместной жизни они вступили в такую стадию, когда люди уже начинают выбирать практичные подарки — не столько для выражения чувств, сколько для подтверждения общих устремлений. Распаковывая набор вешалок, банки для сыпучих продуктов, косточковыниматель для оливок или электроточилку для карандашей, они говорили: «То, что надо» — в полном смысле слова. Даже нижнее белье в подарочных пакетах оказывалось скорее удобным, нежели эротическим. Как-то на годовщину свадьбы он вручил ей поздравительную открытку с надписью: «Привел в порядок твою обувь», — и действительно: все замшевые туфли пропитал водоотталкивающим составом, потертости на разношенных старых кроссовках закрасил специальными белилами, высокие сапоги надраил, как армейские, а лодочки смазал кремом, прошелся по ним щеткой, отполировал суконкой, а потом до зеркального глянца — бархоткой, тщательно, заботливо, любовно.

В этом году Кен предлагал и вовсе обойтись без подарков, потому что за полтора месяца до его дня рождения они купили дом, но она не хотела таких поблажек. И вот в субботу перед обедом он с осторожностью ощупывал два лежавших на столе свертка, пытаясь определить, что там внутри. Раньше он высказывал свои догадки вслух, но правильные ответы ее огорчали, и дурацкие тоже огорчали, но по другой причине. Теперь он гадал про себя. Первый пакет — мягкий: видимо, что-то из одежды.

— Садовые перчатки! То, что надо.

Он примерил, похвалил сочетание эластичности и плотности, а также отметил кожаные вставки в тех местах, где обычно рвется. Никогда еще у них не было своего сада, а у него никогда не было таких перчаток.

Во втором пакете лежала какая-то продолговатая коробка; он решил ее встряхнуть, но был остановлен, поскольку внутри находились бьющиеся предметы. С аккуратностью отлепил скотч — подарочную упаковку они сохраняли для повторного использования. Нахмурив лоб, откинул крышку и увидел строй закупоренных стеклянных пробирок, набор пластиковых бутылочек с разноцветными жидкостями, длинную пластмассовую ложку и множество загадочных штуковин непонятного назначения. По старой привычке высказывать идиотские догадки вслух он мог бы ляпнуть, что это новейшая версия домашнего теста на беременность, какой был у них в ходу, пока еще оставалась надежда. Теперь-то у него хватило ума не сравнивать. Вместо этого он прочел название на обложке инструкции:

— «Набор для полевого анализа грунта»! То, что надо.

— Говорят, полезная штука.

Хороший был подарок, рассчитанный… на что?… видимо, на маленький клочок мужского начала, который еще не разъела, подобно эрозии, нынешняя идея равноправия полов. На пытливый мужской ум. На задатки охотника, добытчика, первопроходца — на все вместе. В знакомых семьях и мужья, и жены на равных делали покупки, готовили, убирали, занимались с детьми, водили машину, заколачивали деньги. Пока еще носили каждый свою одежду, но в остальном один из супругов делал все то же самое, что и другой. Причем в равной степени охотно или с ленцой. Но вот набор для полевого анализа грунта определенно предполагал мужской род занятий. «Как это делает умная Марта».

В инструкции говорилось, что набор позволяет производить анализ грунта на содержание калия, фосфора, поташа и pH (если кто понимает). По результатам, вероятно, следовало купить фасованные удобрения и внести в почву. Он с улыбкой посмотрел на Марту:

— Что ж, теперь мы наконец выясним, что здесь лучше всего растет.

Поскольку ответом ему была лишь молчаливая улыбка, он решил, что жена истолковала это как возобновление спора об огороде. О его вожделенном огороде. По ее убеждению, разводить огород им было негде, да и незачем — у ближайшей школы по субботам работал рынок. А кроме того, любые овощи, выращенные на окраине Лондона, вблизи оживленной магистрали, буквально нашпигованы свинцом. На это он возражал, что автомобили нынче ездят преимущественно на неэтилированном бензине.

— Дизельное топливо — тоже не подарок, — отвечала она.

Но он все равно не понимал, почему нельзя вскопать пару грядок у задней стены, где сейчас кустилась ежевика. Посадить там на пробу картошку и морковь. Или брюссельскую капусту: где-то он вычитал, что кочешки должно прихватить первым морозом, чтобы не горчили. Или, скажем, бобы. Да что угодно. Хоть зелень. Салат-латук, укроп — чем плохо? Возле грядок можно было бы устроить компостную яму, хотя они и сейчас старались утилизировать все отходы.

Но Марта стояла насмерть. Как только они дали объявление о покупке дома, она стала вырезать из газет и журналов материалы по садоводству, написанные видными специалистами. Особое внимание уделяла рубрике «Неудобный участок» — оно и понятно: в районах ленточной застройки домовладелец, как правило, получал длинную, узкую полоску земли, примыкающую к желто-серой кирпичной стене, — куда уж неудобней. Законодатели садовой моды предлагали разбивать такие участки на маленькие, уютные пятачки, каждый отводить для определенной цели, засаживать их растениями определенного вида и по возможности соединять дорожкой-серпантином. Чудесные преображения иллюстрировались фотографиями «До» и «После». Самый солнечный пятачок рекомендовалось оставить свободным, рядом устроить миниатюрный розарий, затем водоем, окруженный пестролистными растениями, потом солнечные часы за живой изгородью и так далее. Всячески приветствовались идеи японского дизайна. Как и большинство людей их круга, Кен считал себя терпимым человеком, свободным от расовых предрассудков, но однажды все-таки заметил, что при всем уважении к японцам, у которых масса положительных качеств, ему трудно понять, почему нужно разбивать у дома японский садик — Марте ведь не приходило в голову разгуливать в кимоно.

В глубине души он считал, что все это выпендреж. Другое дело — зона отдыха, желательно с площадкой для барбекю, плюс газон, цветы вдоль дорожки, пара грядок; именно так ему виделся участок под окнами.

— В кимоно я бы смотрелась очень неплохо, ты согласен? — спросила Марта, ловя его на слове.

Нельзя же все понимать буквально, продолжала она. Никто не требует, чтобы на клумбе росла сакура, в водоеме плавали японские карпы, а на видном месте стоял гонг; важен общий принцип. Кроме того, он же сам нахваливал приготовленные ею стейки из лосося под соевым соусом, разве нет?

— Готов поспорить, японцы — заядлые огородники, — ответил он полуворчливо-полунасмешливо.

В свое время его удивило, что Марта любит копаться в земле. На заре их знакомства она выращивала у себя на подоконнике зелень; потом они съехались и получили в свое распоряжение место на плоской крыше. Туда она водрузила глиняные кашпо и стала разводить лук-севок, мяту, чабрец и розмарин (которые, по его убеждению, поворовывали соседи); рядом сиротливо торчало лавровое деревце, подаренное к свадьбе ее бестактно-сентиментальными родителями как символ продолжения рода. Деревце постоянно приходилось пересаживать, но теперь оно прочно обосновалось в мощной деревянной кадке у входа в дом.

Брак — это демократия для двоих, любил повторять Кен. Ему думалось, что все садовые вопросы будут у них решаться так же, как вопросы благоустройства дома: путем оживленных, но разумных обсуждений, в ходе которых стороны выдвигают определенные пожелания с учетом личных вкусов и семейных финансов. Благодаря этой политике ничто в доме его особенно не раздражало, а многое даже радовало. Теперь он с молчаливым презрением смотрел на каталоги тиковой мебели, на журналы по садоводству, громоздившиеся у Марты на прикроватной тумбочке, и вынужден был соблюдать полную тишину, когда по радио передавали «Садовый час: вопросы и ответы». Краем уха он слышал, как бороться с курчавостью листьев и мучнистой росой, как предупредить доселе неизвестную болезнь глицинии, какие культуры сажать под бузиной на северном склоне. Не то чтобы новое увлечение Марты таило в себе какую-то опасность — просто все хорошо в меру. Он выяснил, что такое pH: это водородный показатель, характеризующий кислотность или щелочность раствора; первоначально — десятичный логарифм концентрации ионов водорода; теперь связываемый формулой с эталонным раствором калия гидрофталата и при пятнадцати градусах Цельсия имеющий значение четыре. Да пошли они куда подальше, думал Кен. Не проще ли купить упаковку костяной муки и мешок компоста — да и удобрить почву? Но Кен знал за собой этот недостаток: довольствоваться полумерами; одна из бывших подружек называла его «гребаным пофигистом» — ему всегда импонировала такая характеристика. Так вот, он почти одолел инструкцию, прилагаемую к набору для анализа грунта, наметил в саду несколько ключевых делянок и, прежде чем взять пробы почвы и затолкать их в пробирки, с гордостью натянул новые перчатки. Отсчитывая капли реактивов, закупоривая пробирки и энергично встряхивая содержимое, он то и дело поглядывал в сторону кухонного окна, надеясь растрогать и позабавить Марту своим профессионализмом. Или хотя бы усердием. Через указанный промежуток времени он проверял каждую пробу, заносил показания в блокнот и переходил к следующей делянке. Если результаты казались ему сомнительными или неясными, эксперимент повторялся заново.

Вечером Марта отметила его прекрасное расположение духа. Он помешал фрикасе из крольчатины, решил, что минут через двадцать будет готово, налил им по бокалу белого вина и присел на подлокотник ее кресла. Снисходительно заглядывая в статейку о сортах гравия, он поиграл с прядями волос у нее на затылке и с усмешкой объявил:

— Вынужден тебя огорчить.

Она подняла к нему взгляд, так и не разобравшись, что стоит за этой фразой: дружеское подтрунивание или крайнее раздражение.

— Был произведен анализ грунта. Кое-где — многократно, во избежание погрешностей. Теперь главный агроном готов доложить результаты.

— Ну?

— Согласно полученным данным, земли на вашей земле не обнаружено, мадам.

— Не понимаю.

— Определить специфику терруара не представляется возможным ввиду отсутствия земли на вашей земле.

— Это я уже слышала. Что ж там вместо земли?

— В основном, знаете ли, камни. Пыль, корни, глина, сныть обыкновенная, собачье дерьмо, кошачья моча, птичий помет и так далее.

Ему понравилось выговаривать «на вашей земле».

Месяца через три, в субботу, когда декабрьское солнце зависло так низко, что не давало ни тепла, ни света, Кен вошел в дом и швырнул на пол садовые перчатки:

— Где ежевика?

— Какая ежевика?

Такой ответ разозлил его еще сильнее. Участок был не столь велик.

— Которая росла вдоль задней стены.

— А, эти колючки.

— Это были не колючки, а ежевичный куст с ягодами ежевики. Я своими руками сорвал две штуки и положил тебе в рот.

— У меня на эту стену есть виды. Думала посадить там девичий виноград, но это скучновато. Клематис лучше будет смотреться.

— Ты погубила мою ежевику.

— Твою ежевику? — Она становилась особенно невозмутимой, когда знала — и знала, что он знает, — что приняла решение без его ведома. Брак — это демократия для двоих, но при разделении голосов она скатывается в диктатуру. — Гадкие колючки.

— У меня были совершенно определенные планы. Я хотел улучшить в этом месте pH-фактор. Сформировать куст, еще кое-что сделать. А ведь ты знала, что это ежевика. На ежевичных кустах, — авторитетно добавил он, — растут ягоды ежевики.

— Ну ладно, ладно, был там ягодный кустик.

— Ягодный кустик! — Это уже не лезло ни в какие ворота. — Ягодные кустики дают ягодное варенье, которое делается из ягод ежевики.

— Сделай одолжение, проверь, какая подкормка нужна для клематиса на теневой стороне.

Да, подумал он, не исключено, что я от тебя уйду. Но пока лучше сменить тему.

— Зиму обещают суровую. Букмекеры принимают ставки на снежное Рождество — шесть к четырем.

— Надо купить поликарбонат и укрыть саженцы, чтобы не погибли. Хорошо бы еще и соломы раздобыть.

— Тут поблизости конюшня есть.

Злость почему-то улетучилась. Если для нее свет клином сошелся на этом садике, пусть делает, что хочет.

— Хоть бы снегу намело, — по-мальчишески бросил он.

— Зачем?

— Ну как же? Суровая зима — мечта садовода. Все вредители померзнут.

Она кивнула и не стала спорить. К садоводству они подходили с разных позиций. Кен вырос в деревне; с юных лет он спал и видел, как бы уехать в Лондон, поступить в университет, найти работу, устроиться в жизни. Природа была ему скучна, если не враждебна. До сих пор он не мог забыть, как вышел с учебником в сад, но солнечные блики, порывы ветра, пчелы, муравьи, мухи, божьи коровки, птичий гвалт и материнские окрики вылились в сущий кошмар и сорвали занятия на пленэре. Ему помнилось, как родители не мытьем, так катаньем принуждали его к садовым работам. У отца на грядках овощи давали бешеные урожаи, а ягодные кусты приходилось накрывать сеткой от птиц. Каждый год мать прилежно забивала морозильный шкаф неимоверными количествами горошка и фасоли, смородины и земляники, а потом, улучив момент, с виноватым видом выбрасывала те упаковки, что пролежали более двух лет. Естественный отбор в масштабах кухни — так он это называл.

Марта, горожанка до мозга костей, верила в благотворное влияние природы, изумлялась чуду зарождения жизни и донимала его загородными прогулками. В последнее время у нее появилась тяга к самообразованию. Он относил себя к интуитивным дилетантам, а ее — к технократам.

— Опять просвещаешься? — беззлобно спросил он, укладываясь в постель.

Она читала «Лианы и ползучие растения» Урсулы Бьюкен.

— Просвещаться полезно, Кен.

— Кому как, — отозвался он, выключая прикроватную лампочку.

Теперь это даже не считалось размолвкой: так, несходство взглядов. Марта, к примеру, не подходила к плите без кулинарной книги. «Для приготовления омлета вам потребуется десяток… рецептов», — неуклюже пошутил он на заре их совместной жизни. Сам он если и брал в руки поваренную книгу, то пробегал глазами рецепт, чтобы получить общее представление, а потом импровизировал. Марта питала страсть к путеводителям и даже в городе сверялась с картой; а он полагался на внутренний компас, на чутье и порой из интереса сворачивал в незнакомый район, где легко заплутать. Из-за этого у них в машине то и дело вспыхивали конфликты.

Между прочим, когда-то она подметила, что в постели их привычки менялись на противоположные. Он признался, что в студенческие годы перелопатил массу специальной литературы, а она сказала, что всему обучилась на практике. На это он ответил, что не хотел бы понимать ее слова в буквальном смысле. Нет, в постели все было нормально — во всяком случае, он не жаловался. Вероятно, сказывалось необходимое в любом деле сочетание подкованности и вдохновения.

От этих мыслей у него возникла мощнейшая, в его понимании, эрекция, которая застала его, можно сказать, врасплох. Повернувшись к Марте, он положил левую руку ей на бедро — такой жест можно было истолковать и как призыв, и как случайность, по настроению.

Убедившись, что он не спит, Марта зашептала:

— Я прямо запала на трахелоспермум жасминовидный, но боюсь, почва для него кисловата.

— Ох, беда, — прошептал он в ответ.

В середине декабря повалил снег: поначалу обманчиво-легкий, он таял, едва коснувшись асфальта, а потом укутал землю сплошным покровом, пальца в три толщиной. Вернувшись с работы, Кен заметил, что на плоских лавровых листьях лежат белые подушечки — уникальное зрелище. Наутро он взял фотоаппарат и вышел за дверь.

— Вот сволочи! — закричал он с порога.

Марта, кутаясь в халат, спустилась к нему из спальни.

— Нет, ты только посмотри, какие сволочи, — твердил он.

У порога сиротливо зияла дубовая кадка.

— Я еще подумал: рождественские елки шуршат…

— А ведь нас предупреждали, — сказала она.

— Разве?

— Конечно: соседка из дома сорок четыре советовала приковать наш лавр цепью к стене. А ты ответил: деревья — равно как и медведей, и рабов — нельзя держать на цепи.

— Это я такое сказал?

— Ты, кто же еще.

— Надо же, как пафосно.

Она мягко взяла его под руку и увела в дом.

— Может, заявим в полицию?

— Я думаю, наше деревце уже пустило корни где-нибудь в Дремучем Эссексе.

— Это ведь не считается дурной приметой, верно?

— Нет, — твердо ответил он. — Мы в приметы не верим. Какой-то воришка увидел снег на листьях и не устоял перед эстетикой.

— Ты сегодня в благодушном настроении.

— Потому что Рождество на носу, что ли. Кстати, помнишь, ты планировала устроить лужу между розанчиками и пестрятиной?

— Да, конечно. — Она пропустила мимо ушей его издевательскую терминологию.

— А комары?

— Если обеспечить циркуляцию воды, то комаров не будет.

— И как ты это себе мыслишь?

— Установим электронасос. Кабель можно протянуть из кухни.

— В таком случае у меня к тебе большая просьба. Умоляю, никогда больше не говори «лужа». Водопад, каскад, водоем, ручей — что угодно, только не лужа.

— Рескин писал, что ему особенно хорошо работается под журчанье воды.

— И каждую минуту бегал отлить.

— Почему это?

— Особенность мужского организма. Придется рядышком туалет поставить.

— Ты сегодня определенно в ударе.

Снег всегда его бодрил — вот как сейчас. Но была и другая причина: тайком от жены он записался на получение огородного участка в земельном кооперативе между водоочистительной станцией и железнодорожным полотном. Ему сказали, что очередь подойдет довольно быстро.

Через два дня, уходя на работу, он запер снаружи входную дверь — и угодил ногой в кучу рыхлой земли.

— Сволочи! — Теперь он кричал на всю улицу.

Воры наведались еще раз и сперли дубовую кадку, вывалив из нее землю.

Потом наступила весна, которая прошла под знаком еженедельных посещений Центра садоводства. Субботним утром Кен подвозил Марту ко входу, отгонял автомобиль на стоянку и дольше обычного возился с задним сиденьем, чтобы только не участвовать в приобретении компоста, садовой земли, торфа, опилок или гравия — в зависимости от того, что вычитала его жена. Иногда решал еще немного посидеть в машине — все равно проку от него было ноль. Зато он не скупясь оплачивал содержимое желтой тележки, которую толкала перед собой Марта. По большому счету такое разделение обязанностей его устраивало: к открытию Центра он привозил жену за покупками, отсиживался в автомобиле, потом встречал ее у кассы, расплачивался, отвозил домой и расплачивался повторно — неминуемой грыжей, когда вытаскивал из машины неподъемные мешки и волок их через дом на задний двор.

Конечно, он был отравлен с детства: родители без конца таскали его с собой в питомник за рассадой. В зрелом возрасте, разумеется, смешно винить родителей: будь они выпивохами или обжорами, он вполне мог бы вырасти трезвенником-вегетарианцем, но в любом случае отвечал бы сам за себя. А вот поди ж ты, этот Центр садоводства: поставщик rus in urbe[3], предлагавший кадки, горшки и перголы; пакетики семян, черенки и саженцы; затянутые в зеленый пластик мотки шпагата и проволоки, гранулы от слизней и трещотки от лисиц; дождевальные установки и садовые свечи; цветущие ряды надежд и обещаний, куда устремлялись приветливые люди с облупленными носами и в сандалиях на босу ногу, демонстрировавшие друг другу красные пластмассовые флаконы подкормки для томатов, — этот конгломерат чем-то действовал ему на нервы.

И каждый раз возвращал к ранней юности, когда боязнь и неприятие окружающего мира готовы уступить место робкой любви, когда равновесие бытия запросто может дать непоправимый крен в одну или другую сторону, когда у тебя остается последняя возможность — как он сейчас понимал — посмотреть перед собой незамутненным взором, прежде чем с головой уйти в обретение собственного «я», потому как по ходу дела события закрутятся с такой быстротой, что и не разглядишь. Ведь именно тогда, в пору ранней юности, он научился распознавать фальшь и лицемерие взрослых. Правда, у них в деревне не было явного Распутина или Гиммлера, а потому выводы о нравственном падении человечества приходилось делать на основании малопредставительной выборки — круга родительских знакомых. Тем ценнее были его открытия. Он остался доволен, когда разглядел тайные пороки в безобидном на первый взгляд, если не сказать благотворном, увлечении садоводством. Зависть, алчность, обидчивость, скупость на похвалу, лживые комплименты, злорадство, вожделение, стяжательство и другие смертные грехи — всего не упомнишь. Убийство? Почему бы и нет? Нетрудно себе представить, как один голландец убивает другого, чтобы завладеть бесценным клубнем или корневищем (из чего там растут тюльпаны… ах да, из луковиц), в припадке безумия, известного под названием тюльпаномании. А в более привычной, благопристойной английской обители зла он заметил, что даже старинные друзья его родителей, осматривая их сад, поджимали губы, исходили желчью и только приговаривали: «Как вы добились такого раннего цветения?», «Где вы это достали?», «С землей вам повезло». А один жирный старый хрен в твидовых штанах заявился с утра пораньше, минут сорок топтался на их небольшом участке, вернулся в дом и не придумал ничего лучше, чем изречь: «Очевидно, в ваших краях заморозки грянули намного раньше, чем у нас». Даже в книжках писали, как добропорядочные граждане ездили в прославленные английские парки, пряча под полой секаторы, и выносили свою добычу в больших накладных карманах, не случайно именуемых браконьерскими. Стоит ли удивляться, что теперь в самых знаменитых лесных и луговых угодьях появились камеры слежения и охранники в форме. Воровство растений стало обычным делом; вероятно, он так быстро оправился от потери лаврового деревца не потому, что смягчился от первого снега и близкого Рождества, а потому, что эта кража подтвердила основные выводы, сделанные им в ранней юности.

Накануне вечером они расположились на только что доставленной тиковой скамье, водрузив на почетное место бутылку розового вина. Вопреки обыкновению, у соседей не гремела дебильная музыка, на улице не завывала автомобильная сигнализация, в небе не ревели самолеты; тишину нарушали только какие-то горластые птицы. Кен в них слабо разбирался, но знал, что за последние годы в царстве пернатых произошло перераспределение видов: скворцов и воробьев стало гораздо меньше (с глаз долой — из сердца вон), ласточек тоже поубавилось, а сороки, наоборот, расплодились. Что за этим кроется, какова причина, он не знал. Загрязнение окружающей среды, гранулы от слизней, глобальное потепление? Или коварная сила, имя которой эволюция. К слову, лондонские парки с недавних пор облюбовали попугаи — вроде бы из породы длиннохвостых. Когда-то парочка их упорхнула из неволи и вывела птенцов; мягкие английские зимы оказались им нипочем. Теперь они пронзительно кричали с верхушек платанов, а один длиннохвостый, как заметил Кен, повадился прилетать на соседскую кормушку.

— Почему эти птицы орут как резаные? — задумчиво спросил Кен с притворным неудовольствием.

— Дрозды.

— Это ответ на мой вопрос?

— Конечно, — сказала она.

— Сделай одолжение, растолкуй мне, деревенскому олуху. Почему им обязательно нужно драть горло?

— Это местный вид.

— Если местный, значит, обязательно горланить?

— Если ты не дрозд, то не обязательно.

— Угу.

Люди тоже бывают местного вида, думал он, а шум производят при помощи инструментов и техники. Сам он подправил швы кирпичной кладки, где выкрошился раствор, и прибил к наружным стенам шпалеры, чтобы отгородиться от соседей. Между отдельными зонами дворика поставил плетень в деревенском стиле. Даже нанял рабочих, чтобы те выложили плиткой извилистую дорожку и дотянули кабель до того места, куда легким движением рубильника можно было обрушить целый водопад, омывающий большие округлые камни, привезенные с далеких берегов Шотландии.

Кроме того, весной он улучшил почву, руководствуясь результатами анализов. Перекопал те пятачки, которые указала Марта. Вступил в неравную борьбу со снытью. Иногда его посещал вопрос: любит ли он Марту как прежде или просто отбывает повинность, чтобы соседи могли заключить, как сильно он ее любит. Ему пришло сообщение, что в очереди на земельный участок перед ним осталось всего два человека. Он пародировал ведущих передачи «Час садовода: вопросы и ответы», но в конце концов Марта сказала, что это уже приелось.

Заслышав стук возле самого уха, Кен очнулся. И открыл глаза. Марта подкатила к машине наполненную с верхом желтую тележку.

— Я даже на мобильный тебе звонила…

— Прости, солнышко. Я его дома забыл. Не хотел возвращаться. Ты там расплатилась?

Марта едва кивнула. Но лезть в бутылку не стала. У нее было подозрение, что вблизи Центра садоводства муж перестает дружить с головой. Кен выбрался из машины и принялся ретиво метать покупки в багажник. Здесь хотя бы можно не опасаться нажить грыжу, думал он.

Барбекю Марта презирала. И слова такого никогда не произносила — даже не помышляла. Кен был сам не свой до запаха шашлыка. А она считала плебейством и мангал, и ритуал. Однажды Кен предложил купить самый маленький… как его… хибати; в конце-то концов, это же японское изобретение, как нельзя лучше подходящее для их обетованного клочка земли, правда ведь? Марта всерьез не рассматривала эту идею, расценив ее как очередной прикол на тему японского дизайна. По прошествии некоторого времени она согласилась на приобретение гладкой керамической посудины в виде миниатюрного бочонка; это была экзотическая жаровня, купленная со скидкой по купону из «Гардиан». Кену пришлось дать обещание близко не подходить к ней с топливом для розжига барбекю.

С наступлением лета к ним стали наезжать с ответными визитами знакомые, принимавшие их у себя, пока в новом доме шел ремонт. В восемь вечера, когда приехали Мэрион с Алексом, Ник и Анна, небо еще оставалось ясным, но дневная жара (не особо, впрочем, изнурительная) пошла на убыль. Обе гостьи тут же пожалели, что явились с голыми ногами и вообще оделись по-летнему, тем более что Марта, не проявив должной солидарности, предусмотрительно утеплилась. Но поскольку их пригласили на ужин в саду, выбора у них не было. Все острили насчет глинтвейна и суровых условий; Алекс притворился, что греет руки над экзотической жаровней, и чуть было ее не свернул.

Пока Кен возился с куриными бедрышками, то и дело протыкая их спицей, чтобы жир стекал более равномерно, Марта повела гостей «на экскурсию». При всем желании они не могли удалиться больше чем на пару ярдов, и Кен слышал, как Марту осыпают комплиментами за ее изобретательность. Как в ершистом подростковом возрасте, он пытался определить степень искренности или фальши каждого собеседника. Его шпалеры вызвали всеобщее восхищение — которое, естественно, шло от сердца. Но Марта тут же стала рассказывать, что «вначале здесь были только ужасающие колючки».

С наступлением сумерек они сгрудились вокруг столика с легким салатом из груши, грецких орехов и горгонзолы. Алекс, который, очевидно, хлопал ушами во время экскурсии, спросил:

— У вас где-то кран подтекает, что ли?

Кен посмотрел на Марту, но придержал язык.

— Это, наверное, у соседей, — сказал он. — Довольно безалаберная семейка.

Марта, похоже, была ему благодарна, и он решил, что настал момент рассказать про набор для полевого анализа грунта. Не упуская никаких подробностей, он рисовал себя одержимым химиком и, сколько мог, оттягивал эффектный финал:

— Прихожу я к Марте и говорю: «Должен вас огорчить. Земли на вашей земле не обнаружено».