Пульс (сборник) Барнс Джулиан
— Все дело в том…
— Не говори. Сам знаю. Я понял. — Он хотел добавить «мисс герцог Девонширский», но сдержался, а потом, обдумывая этот разговор, подумал, что это вряд ли смогло бы разрядить обстановку.
В сентябре по его настоянию она на один день отпросилась с работы, чтобы вместе с ним пройти маршрут из Калвера. По выходным на эскарпе Кербар-Эдж яблоку негде упасть — повсюду толпы туристов и скалолазов.
Оставив машину в тупике у Бридж-Инн, они двинулись в путь, и вскоре на другом берегу Дервента показался городок Калвер-Милл.
— Считается, что здешнюю фабрику построил Ричард Аркрайт, — сообщил он. — Если не ошибаюсь, в тысяча семьсот восемьдесят пятом.
— Только фабрики уже нет.
— Да, как видишь. Из нее сделали бизнес-центр. Или жилой дом. А может, и то и другое.
Они прошагали вдоль реки, миновали плотину, прошли через деревню Фроггатт, потом через лес и добрались до Гриндлфорда. На опушке леса их встретило солнце, хотя и по-осеннему неяркое, и он порадовался, что защищен туристской шляпой с полями. Линн по-прежнему не желала обзавестись такой же, и он решил отложить этот вопрос до весны. За лето ее лицо покрылось загаром, и веснушки проступили еще ярче, чем во время их первой встречи.
Из Гриндлфорда тропа шла круто вверх; Линн не роптала; затем он повел ее полем в «Грауз-Инн». Они присели за стойку и заказали по сэндвичу. Потом бармен пробормотал себе под нос: «Кофе?» Она ответила «да», а он — «нет». На маршруте пить кофе не рекомендуется. Можно только глотнуть воды, чтобы не допустить обезвоживания организма. Кофе — тонизирующий напиток; какого же ч… какого же человека не бодрит горный воздух, без всяких стимуляторов. Спиртное — просто идиотизм. А ведь ему доводилось видеть туристов, которые на маршруте даже забивали косяк.
Он рассказал ей пару таких случаев, но, видимо, напрасно, потому что она выговорила: «Надеюсь, кофе я могу выпить?» — и закурила «Силк кат». Не дожидаясь конца прогулки. И подняла на него глаза.
— Что?
— Я ничего не сказал.
— И не надо.
Джефф вздохнул.
— Забыл показать тебе дорожный указатель на подходе к Гриндлфорду. Памятник старины. Ему почти сто лет. На весь Скалистый край таких раз-два и обчелся.
Она выпустила дым прямо ему в лицо; похоже, нарочно.
— Да, кстати, я где-то читал, что сигареты с низким содержанием никотина вредят здоровью не меньше крепких, так как человек затягивается глубже обычного, чтобы вдохнуть никотин, а потому в организм попадает больше токсинов.
— Что ж, тогда вернусь к легким «Мальборо».
Они продолжили путь, вышли на ту же тропу, пересекли какую-то проезжую дорогу и возле указателя «Истерн-Мурс» повернули налево.
— Это здесь находится кромлех бронзового века?
— Очевидно.
— Как это понимать?
Упрек справедливый. Но с другой стороны, зачем переламывать свои речевые привычки? Ему тридцать один год; у него есть свои мнения, есть кругозор.
— Кромлех вот-вот появится слева. Но сейчас, по-моему, не лучшее время для осмотра.
— Не лучшее время?
— Он весь в зарослях папоротника.
— То есть плохо видно?
— Нет, я не о том. Понимаешь, лучше осмотреть его в другое время года. Тут дело такое: с августа по октябрь в папоротники заходить не рекомендуется. Даже с наветренной стороны лучше к ним не приближаться.
— Сейчас последует лекция, да?
— Ну, раз уж ты сама спросила. За десять минут нахождения в зарослях папоротника в организм попадает до пятидесяти тысяч спор. Из-за своей величины они не проникают в легкие, а оседают в желудке. Опыты на животных показали, что это может стать причиной онкологических заболеваний.
— Коровам здорово повезло, что они при этом не курят.
— А кроме того, в папоротниках водятся клещи, которые переносят болезнь Лайма, вызывающую…
— При чем тут это?
— Да при том, что если уж тебя так тянет в папоротники, надо заправить брюки в ботинки, раскатать рукава, застегнуть манжеты и надеть маску.
— Маску?
— Специальную, производства фирмы «Респро». — Ну в самом деле, задала вопрос — получи ответ. — Так называемую «бандитскую».
Убедившись, что объяснения закончены, она сказала:
— Спасибо. Дай-ка мне носовой платок.
Она заправила брюки в ботинки, раскатала рукава, застегнула манжеты, по-бандитски завязала ниже глаз носовой платок и шагнула в заросли. Он остался ждать с подветренной стороны. Другой способ себя обезопасить — купить средство от клещей и опрыскать брюки и носки. От прямого контакта клещи погибают. Сам он, правда, не проверял. Не было случая.
Когда она вернулась, они молча пошли дальше по гравелитовой кромке ущелья, то ли Фроггатт-Эдж, то ли Кербар-Эдж, а может, это одно и то же, но сейчас мысли его были о другом. Дерн под ногами пружинил и подходил прямо к обрыву — высотой, похоже, более сотни метров. Удивительное дело: этот маршрут всегда преодолевается как-то незаметно — и вот ты уже стоишь на головокружительной высоте, за много миль от солнечной долины с игрушечными деревушками. Спрашивается, на кой черт нужен параплан, если сюда можно добраться на своих двоих? Раньше в этой местности были каменоломни, которые обеспечивали всю страну мельничными жерновами. Но он решил об этом не упоминать.
Это было его любимое место. В свое время, впервые поднявшись на вершину, он так же разглядывал протянувшуюся внизу долину и на многие мили вокруг не видел ни одной живой души, как вдруг у его ног возникла башка в шлеме, и откуда ни возьмись на кромку выполз бородатый скалолаз. Бывают в жизни злые шутки, верно? Скалолазы, спелеологи, планеристы. Люди почему-то считают, что в воздухе ты свободен, как птица. Ни фига. Там есть свои правила, как везде. Вот Линн, с его точки зрения, сейчас стояла в опасной близости от обрыва.
Но Джефф ничего не сказал. И даже, как ни странно, ничего не почувствовал. Разве что сбился с мысли, но это явление временное. Даже не оглянувшись в ее сторону, он продолжил путь. Еще полмили по каменистой кромке, потом довольно крутой спуск в Калвер. Мысли его были заняты учебными планами на следующую неделю, но тут до него донесся ее крик.
Он бросился назад; рюкзак толкал его в спину, во фляжке нетерпеливо булькала вода.
— Боже мой, ты цела? Ногу подвернула? Надо было тебя предупредить — тут полно кроличьих нор.
Но она уставилась на него без всякого выражения. Видимо, в шоке.
— Ушиблась?
— Нет.
— Лодыжку вывихнула?
— Нет.
Он посмотрел на ее «брэшеры»: отверстия для шнурков забиты папоротником, от утреннего глянца не осталось и следа.
— Извини, не понял.
— Чего?
— Почему ты кричала.
— Захотела — и все.
Ну вот, опять двадцать пять.
— Так… и почему же ты этого захотела?
— Потому.
Нет, как же так, он, должно быть, недослышал или недопонял.
— Ты прости, я, наверное, тебя загнал…
— Говорю же, со мной ничего не случилось.
— Тогда, может быть…
— Сколько раз повторять: захотела — и все.
Они свернули от кромки обрыва, в молчании продолжили спуск и наконец добрались до машины. Там он принялся расшнуровывать ботинки, а она закурила. Нет, простите, конечно, но такие случаи нельзя оставлять без внимания.
— Это было как-то связано со мной?
— Нет, это было связано только со мной. Ведь не ты закричал, а я.
— Тебе опять этого хочется? Вот прямо сейчас?
— Чего именно?
— Ну, если тебе опять захочется кричать, с чем это может быть связано?
— Джефф, это может быть связано с тем, что мне захочется кричать.
— И как ты думаешь, когда у тебя появится такое желание?
На этот вопрос она не ответила, чем не удивила ни себя, ни Джеффа. Она затоптала окурок подошвой «брэшера» и тоже стала развязывать шнурки, стряхивая на асфальт веточки папоротника.
«4 ч., вкл. обед в Гр., — записал он в походном блокноте. — Погода ясная». В правой колонке, под непрерывным столбцом красных «Л», прибавилась еще одна такая же буква. В ту ночь он засыпал, растянувшись на кровати по диагонали — и очень даже неплохо, подумалось ему. Наутро, во время завтрака, он полистал журнал «Пешие походы» и стал заполнять бланк для вступления в ассоциацию «Бродяги». Там говорилось, что вступительный взнос можно оплатить либо чеком, либо прямым списанием со счета. Немного поразмыслив, он выбрал прямое списание со счета.
У Фила и Джоанны: 4
Один из пяти
Был еще только конец октября, но Фил вознамерился растопить камин яблоневыми поленьями, привезенными из деревни. Тяга в давно не чищенном дымоходе оказалась никудышной, и от этого в комнату то и дело приплывал ароматный дым. Мы в который раз обсудили и бонусы для банкиров, и постоянные трудности Обамы, и тот факт, что мэр Лондона, кажется, не списал автобусы гармошкой, а теперь едва ли не с облегчением переключились на новую столешницу Джоанны, изготовленную из массива клена.
— Нет, выглядит отлично и прослужит долго.
— Прямо как мы сами.
— Часто приходится смазывать?
— Формула успеха: в течение первой недели — каждый день; потом в течение месяца — раз в неделю; потом в течение года — раз в месяц, а дальше как получится.
— Похоже на формулу секса в браке.
— Дик, ты скотина.
— Неудивительно, что ты столько раз вступал в брак, дружище.
— Если уж на то пошло…
— Тебе не кажется, что это самое зловещее выражение в английском языке — «если уж на то пошло»?
— …не пора ли нам отчитаться о домашнем задании, полученном в прошлый раз?
— Домашнее задание?
— Вернувшись из гостей, покувыркаться в койке.
— А нам задавали? Не помню такого.
— Ой, замнем для ясности.
— Кстати, никто не возражает, если сегодня мы в порядке исключения введем мораторий на разговоры о сексе?
— Только с условием, что вы ответите на один вопрос. Согласны ли вы, что люди — присутствующие не в счет — врут о сексе больше, нежели о чем-либо другом?
— Разве это так?
— По неподтвержденным данным.
— Насколько я знаю, и по научно подтвержденным — тоже.
— То есть, по-твоему, участники опроса признавались, что солгали о сексе в предыдущем анкетировании?
— Ну, свидетелей же нету, правда?
— А если у них был доггинг?
— Доггинг?
— Неужели у вас в Штатах такое не практикуется, Ларри? Когда парочка занимается сексом в припаркованной машине или в общественном месте, где любой может подкрасться и поглазеть. Старый добрый английский обычай, как танец в костюмах Робин Гуда и его друзей.
— Ну разве что в Западной Виргинии…
— Все, мальчики, достаточно.
— Если вдуматься: почему мы должны верить, что опрошенные говорят правду?
— А как вообще узнать, что есть правда?
— Это возвышенно-философский вопрос?
— Скорее, низменно-практический. По большому счету. Как мы можем говорить о чем бы то ни было с полной уверенностью? Помню, однажды по радио какой-то знаток разглагольствовал о начале Второй мировой войны и пришел к выводу, что с уверенностью можно утверждать лишь одно: «Нечто имело место». У меня челюсть отвисла.
— Да уж. Если так рассуждать, недолго усомниться в уничтожении шести миллионов евреев. Или договориться до того, что фотографии высадки на Луну были фальшивкой, потому что на них, видите ли, заметна какая-то тень, которой якобы там быть не могло. Или что теракты одиннадцатого сентября были спланированы администрацией Буша.
— Только фашисты отрицают первое, и только параноики утверждают второе.
— А теракты одиннадцатого сентября не могли быть спланированы администрацией Буша по той простой причине, что они удались.
— Ларри неплохо ассимилировался: уже цинично острит на эту тему. Поздравляю.
— С волками жить…
— Нет, меня другое интересует: почему мы, не фашисты и не параноики, верим в то, во что верим?
— А во что мы верим?
— Да во все подряд, начиная с того, что дважды два — четыре, и заканчивая верой в Отца нашего небесного и в справедливое устройство мира.
— Но мы не верим в справедливое устройство мира и в Отца нашего небесного. Наоборот.
— Тогда почему мы считаем наоборот?
— Может, потому что сами нашли для себя решение, а может, потому что прислушались к специалистам.
— Но почему мы прислушиваемся к одним специалистам, а не к другим?
— Потому что мы им доверяем.
— А почему мы им доверяем?
— Ну, я доверяю Галилею больше, чем Папе Римскому, а потому верю, что Земля вращается вокруг Солнца.
— Однако мы доверяем не лично Галилею — по той простой причине, что никто из нас не читал доказательств его теории. Вот в чем загвоздка. Кому, чему мы доверяем — на самом деле мы доверяем посредникам-специалистам.
— Которые, возможно, даже более сведущи, чем Галилей.
— Вот парадокс. Читаем мы газету — и почти всему верим. Но при этом каждый опрос общественного мнения показывает, что журналистов считают людьми, не заслуживающими доверия. Их ставят на одну доску с агентами по недвижимости.
— Конечно, некоторые газеты врут. Но мы таких не читаем.
— Кто-то высказал гениальную мысль: любая фраза, начинающаяся словами «Один человек из пяти думает то-то или считает так-то» подозрительна по определению. А наибольшее подозрение вызывают фразы типа «Вероятно, как минимум один из пяти…»
— И кто же этот гений?
— Журналист какой-то.
— Вы читали, что пишут о камерах видеонаблюдения? В том смысле, что в Британии на душу населения их приходится больше, чем в любой другой стране мира? Это ни для кого не секрет, правда? Так вот, один журналист решил это опровергнуть: заявил, что это все чушь и паранойя, и привел доказательства — или, по крайней мере, попытался. Но мне лично он ровным счетом ничего не доказал, потому что он — из тех журналюг, с которыми я заведомо не согласен ни в одном вопросе. Поэтому я ему не поверил, хотя, возможно, он был прав. А позднее у меня возникли сомнения: не потому ли я ему не верю, что согласен и дальше жить в стране с самым большим количеством камер видеонаблюдения? А почему, собственно? Потому, что это дает ощущение безопасности, или потому, что я не против быть чуточку параноиком?
— Так где же та точка, та граница, за которой здравомыслящие люди перестают воспринимать истину и начинают сомневаться?
— А разве избыток доказательств не порождает сомнение?
— Муж, например, всегда подозревает первым, а узнает последним.
— И жена — точно так же.
— Mutatis mutandis[5].
— In propria persona[6].
— Вот вам еще одна черта британцев. Точнее, британцев вашего круга. Любите вы изъясняться по-латыни.
— Разве?
— По-моему, да. Homo homini lupus[7].
— Et tu, Brute[8].
— Если ты думаешь, что мы кичимся своей образованностью, то ты ошибаешься. Это мы от безнадежности. Мы, вероятно, — последнее поколение, вставляющее в речь латинские крылатые слова. Даже в кроссвордах из «Таймс» античная тематика больше не фигурирует. Равно как и шекспировские цитаты. Когда мы умрем, никто не скажет: «Quis custodiet ipsos custodes?»[9]
— Какая потеря, не правда ли?
— Я не врубаюсь: ты иронизируешь или как?
— Я и сам не врубаюсь.
— Какой британский генерал во время индийской кампании, захватив провинцию Синд, отправил в главный штаб телеграмму из одного слова? «Peccavi»… Ага, на лицах ни проблеска мысли. По-латыни это значит: «Я согрешил».
— Лично я очень рада, что те времена остались позади.
— Ты бы, наверное, предпочла «Миссия выполнена» или как там теперь говорят.
— Нет, просто я терпеть не могу империалистический треп на темы убийства.
— Ничего, что я по-латыни?
— Так. Стремительно возвращаясь к Галилею. Тот факт, что Земля вращается вокруг Солнца, получил точное подтверждение. А факт климатических изменений?
— Мы все в них верим, согласитесь.
— Помните, Рейган сказал, что деревья выделяют углекислый газ, и на секвойях тут же появились таблички со словами «Простите» и «Это моя вина»?
— «Я согрешила».
— Вот-вот.
— Но Рейган вообще был на редкость доверчив, правда? Он даже уверовал, что во время войны освобождал пленных из концлагеря, тогда как на самом деле торчал в Голливуде и снимался в агитках.
— Позволь тебе напомнить, что на фоне Буша Рейган стал смотреться гораздо лучше — прямо хоть куда.
— О Рейгане говорили, что он прост, но не глуп.
— Хорошо сказано.
— Ничего хорошего. Софистика, манипуляция сознанием. Говорю «прост», подразумеваю «глуп».
— Итак, мы верим, что климат меняется?
— Верим.
— Естественно.
— А верим ли мы, к примеру, что ученые могут никуда не торопиться и спокойно искать решение проблемы, или же верим в то, что балансируем на краю пропасти и по прошествии двух, пяти, десяти лет будет слишком поздно, или же считаем, что уже сорвались в пропасть и катимся в преисподнюю?
— Мы верим во второй вариант, не так ли? Поэтому и стараемся сократить выбросы углекислого газа, проверяем теплоизоляцию домов, сортируем мусор.
— Как сортировка мусора влияет на глобальное потепление?
— Ты еще спрашиваешь?
— Просто мы начали сортировать мусор лет двадцать назад, но тогда никто слыхом не слыхивал о глобальном потеплении.
— Когда мы вечером едем через центр Лондона и видим все эти высоченные бизнес-центры, сверкающие огнями, я начинаю думать: стоит ли париться из-за невыключенного телика или компьютера.
— Важна каждая мелочь.
— Но чем крупнее эта мелочь, тем серьезней последствия.
— Вы видели удручающую статистику за один из прошлых месяцев? В Индии примерно семьдесят процентов пассажиров на внутренних рейсах впервые в жизни летят самолетом и при этом пользуются услугами самых дешевых авиалиний.
— Имеют право. Мы и сами так поступали. Да и сейчас почти все так делают, разве нет?
— Хочешь сказать, что в угоду ложно понятой справедливости мы должны позволить всем и каждому осквернять, загрязнять и отравлять углеродом атмосферу, как это делали мы, и только после этого у нас будет моральное право требовать прекращения этого безобразия?
— Я этого не говорю. Просто не нам их поучать, вот и все.
— Знаете, что представляется мне верхом аморальности, вот уже лет двадцать? Торговля квотами на вредные выбросы. Отвратительно.
— А теперь все хором…
— Ненавижу двуличие.
— Какие же вы злые. А ты — хуже всех, Дик.
— Меня на самом деле бесит один момент. Сортируешь свой мусор по разным ящикам, а потом приезжает мусороуборочная машина — и наши ящики сваливают в контейнеры как попало, вперемешку.
— Но если мы считаем, что стоим на краю пропасти, как мы расцениваем шансы на достижение согласия в мировом масштабе?
— «Вероятно, как минимум один из пяти»?
— Эгоизм. Вот что правит миром. Люди выбирают то, что выгодно для них самих. И для грядущих поколений.
— Грядущие поколения не выбирают нынешних политиков.
— Кто-то сказал: «Что грядущие поколения сделали для меня лично?»
— Но политики знают, что избирателей волнует судьба молодого поколения. И у большинства политиков есть дети.
— Признавая эгоизм главной движущей силой, нельзя упускать из виду дистанцию между реальными проявлениями эгоизма и тем смыслом, который мы вкладываем в это слово.
— А также между эгоизмом сиюминутным и долгосрочным.
— Это Кейнс?
— Где?
— Тот, кто задался вопросом о грядущих поколениях.
— Считается, что либо он, либо Оливер Уэнделл Холмс, либо судья Лернед Хэнд, либо Нубар Гюльбенкян.
— Кто, что — ничего не понимаю.
— А вы смотрели передачу о французских производителях шампанского, которые подумывают перебраться в Англию, потому что у них на родине виноградники скоро выродятся от жары?
— А вот во времена Римской империи…
— Знаем, знаем, вдоль Адрианова вала зеленели виноградники. Ты постоянно об этом твердишь, мистер Винный Повторяла.
— Серьезно? Ну, ничего страшного, вам не вредно послушать. Откуда происходят эти повторы? От хода природы.
— Эти повторы — отходы природы.
— Мы и сами кое-что почитываем. Видели в газете карту глобального потепления? Считается, что увеличение температуры на четыре градуса будет иметь роковые последствия: на большей части Африки начнутся засухи, циклоны, эпидемии, подъем уровня моря; а Нидерланды и юго-восток Англии вообще уйдут под воду.
— Может, голландцы что-нибудь придумают? В прошлом у них неплохо получалось.
— И когда же нас ждут эти катаклизмы?
— Если сейчас не принять меры, то к две тысячи шестидесятому году температура поднимется на четыре градуса.
— Вот как.
Читать бесплатно другие книги:
