Пульс (сборник) Барнс Джулиан
— Пит у нас — счетовод. Ведет счет женщинам. Может назвать точную дату, когда достиг двузначной цифры, когда дошел до пятидесяти.
— Ну, все мы где-то счетоводы.
— Вот как?
— Да, я хорошо помню, как дошел до цифры «два».
— А у меня было довольно много дробных чисел, если вы меня понимаете.
— Чего уж тут не понять. Вот оно, страдание.
— Нет, это только для Пита страдание. Уязвленное самолюбие. Ему знакомо уязвленное самолюбие и повышенная тревожность. Это самые большие страдания, которые ему известны.
— Нормальный мужик. Он бы мне понравился. Женат?
— Был. Дважды.
— А теперь что?
— Растерялся, немного жалеет себя, немного скучает. Но не более того.
— По твоей теории, он никогда не любил?
— Никогда.
— Но он бы с этим не согласился. Он бы сказал, что любил. И не раз.
— О да, уж он бы сказал, что сто раз.
— Ненавижу двуличие.
— Ах, я не переживу, что сболтнула лишнее.
— Может, это и хорошо.
— Ты о чем?
— Когда веришь, что у тебя была любовь или до сих пор есть. Что тут такого?
— Да то, что это вранье.
— Оставь, пожалуйста. Неужели мы будем мериться добродетелью?
— Только мы познали любовь, ибо мы страдали.
— Я такого не говорила.
— Разве?
— По-твоему, женщины любят больше, чем мужчины?
— В каком смысле «больше» — чаще или сильнее?
— Только мужик способен задать такой вопрос.
— Против природы не попрешь — я и есть злоебучий мужик.
— После застолья у Фила и Джоанны? Ты себе льстишь. Как мы заметили.
— Что мы заметили?
— Господи, что ж нам теперь, мчаться домой и проверять стояк…
— «Стояк» — тоже отвратительное слово.
— Это мне напоминает американские ток-шоу, типа: мы решим все твои эмоциональные и сексуальные проблемы, выставив тебя в студии перед зрителями, а потом зрители разойдутся по домам и будут радоваться, что они — это не ты.
— Типично британская критика.
— Естественно: я же англичанка. Так вот, была там одна женщина, рассказывала, что не задалась у нее семейная жизнь, а может, любовная связь, и будьте уверены, разговор сразу перекинулся на секс; тогда один из так называемых экспертов, наглый выскочка, спрашивает буквально следующее: «У вас бурный оргазм?»
— Обалдеть. Прямо в точку. В точку «джи».
— А она смотрит на этого сексопатолога и говорит, причем с подкупающей скромностью: «Мне кажется, очень бурный».
— Браво. «Так все мы говорим».
— Так на чем мы остановились?
— Я сказал: не стоит осуждать Пита.
— А кто осуждает? Я не осуждаю. Если он достиг отметки «пятьдесят» — снимаю шляпу.
— Как по-твоему, не потому ли Пит бросает женщин, что не может с ними поладить?
— Нет, я считаю, у него просто низкий порог скуки.
— Когда любишь, порога скуки не существует.
— А по-моему, вполне возможно скучать с тем, кого любишь.
— Мне опять пора опасаться темы «Где руки»?
— Что ты кипятишься?
— Непонятно? Я сюда прихожу не для того, чтобы меня подкалывали, а для того, чтобы от души пожрать и выпить.
— «Спой же за ужин».
— «Получишь завтрак…»
— Что я хочу сказать в защиту этого Пита, которого в глаза не видел: возможно, он любил, возможно, был увлечен, но ровно настолько, насколько позволяла его натура, — это не дает повода его презирать.
— Есть люди, которые не могут влюбиться, если вначале не подготовятся по книжкам.
— Хотя бы на один вечер избавь нас от мудрости лягушатников.
— Сейчас уже можно вынуть руки из-под стола?
— Это всегда небезопасно. Вот дело-то в чем.
— А кстати, дело-то в чем?
— Позвольте мне резюмировать. Для тех, кто не понял. Высокое собрание постановило, что британцы слишком беззастенчиво используют слово на букву «п», что мужчины потому говорят о сексе, что неспособны говорить о любви, что женщины и лягушатники разбираются в любви лучше, чем мужи Англии, что любовь — это страдание и что если у мужчины было больше женщин, чем у меня, это пипец, ибо такой негодяй совершенно не способен понять женщину.
— Блестяще, Дик. Есть предложение принять.
— Ты решил принять Дика? Не иначе как ты заделался директором проктологического узла.
— Замолчите, мальчики. От этого резюме веет мужским шовинизмом.
— А ты сможешь предложить нам женское резюме?
— Не горю желанием.
— Ты намекаешь, что резюмировать — презренная мужская забава?
— Не самая одиозная. Хотя в моем резюме было бы отмечено, что мужчины, рассуждая о вещах, которые вызывают у них комплекс неполноценности, становятся пассивно-агресивными.
— «Пассивно-агрессивными»? Ненавижу это слово, или выражение, или что это. Могу предположить, что в девяноста или девяноста пяти случаях из ста оно встречается в женской речи. Мне даже неясен его смысл. Вернее, неясно, какой смысл в него вкладывают.
— А как мы говорили, когда этого выражения еще не было?
— Может, «воспитанный»?
— «Пассивно-агрессивный» относится к психологическому настрою.
— И «воспитанный» тоже. Причем к нормальному настрою.
— Неужели кто-нибудь всерьез считает, что если бы нам сейчас, метафорически выражаясь, подали традиционный портвейн и дамы удалились в гостиную, они бы в своем кругу стали беседовать о любви, а мы в своем — о сексе?
— В детстве, еще ничего не зная о девочках, я мечтал о них точно так же.
— Точно так же, как и о мальчиках?
— Пипец. Конечно нет — точно так же, как о любви и о сексе.
— Не орите. Тише вы.
— Вы согласны, что в чувственной сфере это явление не имеет себе равных? Страстное желание секса и любви, когда ни то ни другое еще не изведано?
— Как сейчас помню. Казалось, вся жизнь… без этого рухнет. Вот что такое страдание.
— Однако эта проблема решилась сама собой. Все мы познали и секс, и любовь, а некоторые даже одновременно.
— А теперь нам пора надеть плащи и двигаться к дому, и там мы познаем либо одно, либо другое, а в следующий раз устроим показ рук.
— Или сокрытие рук.
— Как дети, честное слово.
— Это можно считать пассивно-агрессивным поведением?
— Если будешь напрашиваться, я тебе сейчас покажу, что такое пассивно-агрессивное поведение.
— Не утруждайся, любимая.
— Знаете, сегодня первый вечер, когда я не стремлюсь уйти раньше других.
— Давайте уйдем все вместе — дадим возможность Филу и Джоанне за уборкой перемыть нам косточки.
— Вообще-то мы не имеем такой привычки.
— Честно?
— У нас есть определенный ритуал. Фил убирает со стола, а я загружаю посудомоечную машину. Включаем музыку. Я мою в раковине то, что не влезает в машину, Фил вытирает. Нам некогда сплетничать.
— Какие образцовые хозяева. В самом деле, Тримальхион и миссис Куикли.
— Джо другое имеет в виду: сегодня мы уже наговорились. Перемывать вам косточки будем с утра, когда сядем завтракать. За обедом продолжим. А в этот раз — пожалуй, еще и за ужином.
— Фил, паразит.
— Надеюсь, вы не за рулем.
— Я никому не доверяю рулить. Только себе.
— Ты серьезно?
— Я похож на идиота? Пешком прогуляемся или такси возьмем.
— Но сначала постоим на тротуаре и перемоем вам косточки.
— Скажите честно: это действительно был язык?
— Конечно.
— Но я не ем язык.
Заперев дверь, Фил поставил диск Мадлен Пейру, подкрался сзади к жене и чмокнул в тесемку от фартука, поднялся в темную спальню, осторожно подошел к окну, увидел гостей, стоящих на тротуаре, и дождался, чтобы они рассеялись в темноте.
Вторжение
Когда они с Кэт расстались, он хотел примкнуть к движению «Бродяги», но этот шаг слишком явно выдал бы его тоску. Сразу пошла бы волна:
— Привет, Джефф. Слышал я про ваши дела. Жаль, конечно. Сам-то как?
— Да все нормально. Вот, записался в «Бродяги».
— И правильно сделал.
Он знал, что будет дальше: получаешь очередной номер журнала, смотришь рубрику «Приглашаются все желающие»: сбор в субботу, 12-го, на парковке у методистской церкви (с юго-вост. стороны) в 10.30; с вечера чистишь туристские ботинки, готовишь сэндвич, потом еще один — на всякий случай, прихватываешь заодно второй мандарин и едешь к месту сбора (приказав себе не раскатывать губу) с душевным трепетом. Душа трепещет в ожидании оплеухи. Потом совершаешь однодневный поход, бодро прощаешься с попутчиками, едешь домой и за ужином приканчиваешь невостребованный сэндвич и мандарин. Тоска смертная.
Конечно, он не собирался отказываться от горных прогулок. Почти каждые выходные, почти в любую погоду он выбирался на природу в туристских ботинках, с рюкзаком за спиной, не забывая фляжку с питьевой водой и карту местности. Обходить стороной их общие маршруты он тоже не собирался. Да и потом, что значит «их общие»: это же не собственность; а хоть бы и так — раз пройдя этими путями в одиночку, он мог застолбить их для себя. Она ведь не купила окружную дорогу из Калвера: берегом Дервента, через лесной массив Фроггатт — в Гриндлфорд, по желанию — небольшой крюк до Грауз-Инн с остановкой на обед, потом дальше, мимо круга больших камней, летом скрытого папоротниками, и, наконец, к потрясающему горному ущелью Кербар-Эдж. Все это ей не принадлежало, равно как и никому другому.
Потом он делал запись в блокноте: «2 ч. 45 мин.». Они с Кэт еле-еле укладывались в «3 ч. 30 мин.», а когда сворачивали перекусить в «Грауз», теряли еще полчаса. С возвратом к холостяцкой жизни получаешь, кроме всего прочего, и такое преимущество, как выигрыш во времени. Быстрее ходишь, быстрее добираешься до дому и выпиваешь банку пива, быстрее съедаешь ужин. Секс в режиме самообслуживания тоже заканчивается быстрее. Высвобождается уйма времени — для одиночества. Гони прочь эти мысли, твердил он себе. Не будь слюнтяем; самое большее, что тебе дозволено, — это легкая грусть.
— Я думал, мы поженимся.
— Поэтому мы до сих пор не женаты.
— Не понял.
— То-то и оно.
— Может, объяснишь?
— Нет.
— Почему?
— Потому. Если ты не понимаешь, если я должна тебе объяснять, значит, мы никогда не поженимся.
— Не вижу логики.
— А я не вижу смысла выходить замуж.
Забей, забей, теперь это все в прошлом. С одной стороны, она всегда перекладывала решения на тебя; с другой — считала, что ты ею помыкаешь. С одной стороны, жила с тобой душа в душу, с другой — не желала больше с тобой жить. С одной стороны, верила, что ты будешь хорошим отцом; с другой — не хотела от тебя детей. Это называется «логика»? Забей.
— Добрый день.
Он сам себе удивился. Не в его правилах было здороваться с незнакомыми женщинами в кафетерии. С незнакомыми женщинами он здоровался только на горных тропах, где тебе отвечают улыбкой, кивком или приветственным поднятием альпенштока. На самом-то деле она была ему слегка знакома.
— Вы работаете в банке.
— Точно.
— Линн.
— Верно.
Краткий миг озарения: вспомнился ее пластиковый беджик, виденный за пуленепробиваемым стеклом. Ага, взяла то же, что и он — вегетарианскую лазанью. Не возражаете?.. Конечно, пожалуйста. Свободный столик был только один. И вообще все получилось как бы само собой. Он знал, что она работает в банке; она знала, что он учительствует в школе. Она переехала в этот город всего лишь пару месяцев назад; нет, на Тор еще не поднималась. Интересно, хотя бы кроссовки есть у нее?
В следующее воскресенье она пришла в джинсах и в свитере; когда он достал из багажника туристские ботинки и надел ярко-красную ветровку «гортекс» на сетчатой подкладке, она слегка растерялась и слегка встревожилась.
— Вам понадобится вода.
— В самом деле?
— Иначе придется пить из одной фляжки. Она кивнула; они отправились в путь. Дорога сразу шла в гору; панорама ширилась, открывая взгляду и ее банк, и его школу. Он предоставил ей задавать темп. Шла она легко. Его так и подмывало спросить, сколько ей лет, посещает ли она спортзал, и сказать, что она, оказывается, гораздо выше ростом, чем он представлял, видя ее за стеклом. Вместо этого он указывал на развалины старого шиферного завода, на породистых овец (джейкобы, что ли?), которых стал разводить Джим Хендерсон, когда на юге страны появился спрос на баранину без привкуса баранины: покупатели готовы были платить любую цену.
На полпути к вершине их накрыло мелким дождиком; ему не давало покоя, что в своих кроссовках она могла поскользнуться на мокрой глине. Расстегнув рюкзак, он достал для нее непромокаемую накидку. Она приняла ее как должное, будто ничего другого и не ожидала. Его это подкупило. Тем более что она даже не стала выяснять, чья это вещь и кто ее носил.
Он протянул ей фляжку с водой; она сделала несколько глотков и вытерла горловину.
— А что еще у вас припасено?
— Сэндвичи, мандарины. Можем, кстати, повернуть назад.
— Пожалуй. Но у вас, наверное, есть и непромокаемые штаны, жуткие такие.
— Чего нет, того нет.
Естественно, они лежали у него в рюкзаке. Причем две пары — его собственные и те, что остались от Кэт. Внутренний голос, наглый и робкий одновременно, порывался сказать: «Вообще-то я предпочитаю трусы-боксеры с ширинкой на одной пуговице».
Когда они несколько раз переспали, он повел ее в магазин походного снаряжения. Выбрали ей ботинки, «Брэшер суперлайтс», она примерила, походила перед зеркалом, изобразила чечетку, и он подумал: как обалденно сексапильны женские ножки в туристских ботинках. Еще взяли три пары эргономических носков для активного отдыха, амортизирующих давление на стопу, и она вытаращила глаза, узнав, что носки бывают на правую и на левую ногу — как обувь. К ним требовались три пары простых тонких носков. Подобрали небольшой рюкзак (каркасный, уточнил здоровяк-продавец), но тут Джефф почувствовал, что его дружок потерял всякое терпение. Линн уже была проинструктирована, как подгонять по фигуре поясник, регулировать лямки, затягивать верхнюю стропу; теперь качок-продавец фамильярно поглаживал на ней рюкзак и без нужды поддергивал его вверх-вниз.
— И еще фляжку для воды, — сурово потребовал Джефф, чтобы положить этому конец.
Они нашли темно-зеленую штормовку, которая оттеняла ее полыхающие волосы; он специально выждал, чтобы Качок предложил еще непромокаемые штаны и был осмеян. У кассы Джефф достал кредитку.
— Нет, ни в коем случае.
— Почему? Мне будет приятно.
— С какой стати?
— Мне приятно. Наверняка у тебя скоро день рождения. Подозреваю, что в ближайшие двенадцать месяцев.
— Ну, спасибо, — выговорила Линн, но он заметил, что ей не по себе. — Тогда к моему дню рождения ты все это упакуешь заново, договорились?
— Больше того. Я особым образом начищу твои «брэшеры». Да, кстати, — сказал он кассиру, — мы еще возьмем крем для обуви. «Классический» коричневый, пожалуйста.
Перед следующей вылазкой он обработал ее ботинки кремом, чтобы оживить цвет и улучшить водоотталкивающие свойства. Засунув руки в пахнущие новенькой кожей «брэшеры», он еще раз отметил, как и тогда, в магазине, что нога у нее на полразмера меньше, чем у Кэт. На полразмера? По ощущениям, он бы сказал, что на целый.
Они посетили достопримечательности горной деревушки Хэзерсейдж и часовню пятнадцатого века в Пэдли; историческую усадьбу Колк-Эбби и старинное имение Стонтон-Хэролд; отмахали вверх по реке Дав до каменных домиков Миллдейла и вдоль реки Лэткилл от мельничного пруда в Олпорте до каменоломни Риклоу, вдоль русла Кромфордского канала и по высокогорной тропе «Хай-пик». Из курортного городка Хоуп они поднялись на Луз-Хилл, прошли, как он объяснил, по самой живописной гряде всего Скалистого края до вершины холма Мэм-Тор, облюбованного парапланеристами: эти здоровенные мужики лезли в гору с необъятными рюкзаками, а там раскладывали свои цветные полотна, как простыни, на травянистом склоне и ловили восходящий поток, чтобы оторваться от земли и воспарить к небесам.
— Здорово, правда? — сказала она. — Не хочешь попробовать?
Джефф подумал, что в больницах полно людей с переломом позвоночника — частично или полностью парализованных. Подумал о столкновениях с легкими спортивными самолетами. О том, что, не справившись с ветром, недолго улететь в облака, приземлиться где-нибудь у черта на рогах и с перепугу обделаться. Что надежней все-таки ступать ботинками по твердой земле, сверяясь с картой.
— Да как-то так, — промямлил он.
В его понимании, свобода не требовала отрыва от земли. Он рассказал ей о массовой акции тридцатых годов прошлого века, когда из Манчестера в Киндер-Скаут приехали сотни туристов и скалолазов, которые вторглись в охотничьи угодья герцога Девонширского в знак протеста против ограничения доступа к местам отдыха; выступление проходило без эксцессов, пока пьяный егерь не застрелился из собственного ружья; результатом этого вторжения стало создание национальных парков и открытие дорог для прохода по частным владениям; организатор акции не так давно умер, но в доме престарелых при методистской церкви до сих пор жил один из активистов, которому стукнуло сто три года. Джефф считал, что эта акция принесла несравнимо больше пользы, чем отрыв от земли какого-нибудь чокнутого парапланериста.
— Почему же власти не пресекли такое вторжение?
— Вернее будет сказать, не просекли. — Джефф был доволен этой маленькой поправкой.
— Но ведь это была частная территория?
— Номинально — да. Исторически — наверное, нет.
— Ты, случайно, не социалист?
— Я поддерживаю право на свободу передвижения, — ответил он уклончиво.
Ему не хотелось лезть на рожон.
— Понятно. Я, в принципе, не возражаю. Мне без разницы.
— А сама ты за кого?
— Я на выборы не хожу.
Собравшись с духом, он признался:
— А я — за лейбористов.
— Заметно.
В своем походном блокноте он отмечал каждый пройденный ими маршрут, число, погодные условия, время, а в конце красным цветом выводил «Л» — Линн. В противоположность синему «К» — Кэт. Хронометраж оказывался примерно одинаковым, независимо от инициалов.
Не подарить ли ей альпеншток? Ему не хотелось быть навязчивым: она отвечала отказом на все его предложения купить ей нормальную походную шляпу с полями, хотя он растолковал ей все плюсы и минусы. Минусов, собственно, не было. Уж лучше ходить с непокрытой головой, чем в бейсболке. Он вообще не воспринимал туристов в бейсболках — хоть мужчин, хоть женщин.
Он бы охотно купил ей компас. Правда, у него был свой, да и тот практически ни разу не понадобился. Если бы его угораздило сломать ногу, он бы, превозмогая боль, наметил ей в качестве ориентира полуразрушенную овчарню, показал, как ориентировать инструмент и прокладывать курс, чтобы все время двигаться через вересковую пустошь на северо-северо-восток, и она вполне обошлась бы его компасом. Да, один компас на двоих — это правильно. Даже, можно сказать, символично.
Круговой маршрут на Киндер-Даунфолл начинался от парковки в Боуден-Бридж: они миновали водохранилище и Пеннинской тропой поднялись к ущелью Даунфолл; дойдя до развилки, свернули в сторону Ред-Брук, а на спуске прошли мимо Танстед-Хауса и карьера Киндерстоунз. Он сообщил ей, что здесь очень высока среднегодовая норма осадков, а потому в морозную погоду ущелье превращается в каскад сосулек. Одна из красот зимнего маршрута.
Она не отвечала. Ну, все равно, если зимой подниматься на высоту две тысячи футов, нужно будет купить для нее флисовую куртку. Дома у него сохранился журнал «Пешие походы», где были опубликованы сравнительные характеристики флисовых курток.
На стоянке он посмотрел на часы.
— Мы куда-то опаздываем?
— Нет, просто веду хронометраж. Четыре с четвертью.
— Это хорошо или плохо?
— Хорошо, потому что я с тобой.
И еще потому, что за четыре с четвертью они проходили этот маршрут с Кэт, а она, что ни говори, была в отличной спортивной форме.
Линн закурила «Силк кат» — после каждого восхождения повторялось одно и то же. Курила она мало, и он ее не одергивал, хотя считал, что это дурацкая привычка. Сначала укрепляешь сердечно-сосудистую систему, а потом… Но педагогический опыт подсказывал ему, когда нужно проявлять твердость, а когда лучше действовать исподволь.
— Можем после Рождества опять туда наведаться. Под Новый год.
Да, как раз будет повод сделать ей подарок — флисовую куртку.
Покосившись на него, она только затянулась сигаретой.
— Если установится морозная погода. Чтобы сосульки были.
— Джефф, — сказала она. — Это нарушение моего личного пространства.
— Я просто…
— Ты вторгаешься в мое личное пространство.
— Прошу прощения, мисс герцог Девонширский.
Юмор она не оценила, и на обратном пути они почти не разговаривали. Наверное, в этот раз он взял слишком высокий темп. Подъем был нешуточный, на тысячу футов, если не выше.
Он поставил в духовку две пиццы, накрыл на стол, взял банку пива и уже поддел язычок, когда она заговорила:
— Сейчас у нас июнь. А познакомились мы когда… в феврале?
— Двадцать девятого января, — машинально выдал он, как будто поправлял ученика, ляпнувшего наобум, что битва при Гастингсе произошла в тысяча семьдесят девятом году.
— Двадцать девятого января, — повторила она. — Послушай, я, видимо, не буду встречать с тобой Рождество.
— Конечно. У тебя же есть родня.
— Не в этом дело. Родня у меня, конечно, есть. Дело в том, что Рождество может меня подкосить.
Когда Джефф, не склонный к предвзятым суждениям, сталкивался с откровенно женской логикой, он умолкал. Только что ты шагал по горной тропе, не чувствуя веса рюкзака, — и вдруг заплутал в дебрях, утратил ориентиры, растерялся в тумане, увяз в болоте.
Но она больше ничего не сказала, и он решил прийти ей на помощь.
— Я и сам Рождество не особенно люблю. Сплошное обжорство и пьянство. Но все же…
— Как знать, что со мной станется к Рождеству.
— Опасаешься, что тебя переведут в другой филиал?
— Джефф, послушай меня. Мы с тобой познакомились в январе, ты правильно сказал. Пока все… очень мило. Мне хорошо, ну, неплохо…
— Понял. Ясно. — Опять та же история, опять тупик. — Ясно, что ничего не ясно. Надо жар посильнее включить. Для хрустящей корочки. — Он глотнул пива.