Неподобающая Мара Дайер Ходкин Мишель
— А твоя машина? Это твой знак подросткового бунта, что ли?
Уголок рта Ноя приподнялся в легкой улыбке:
— Печально, правда?
Он говорил легкомысленным тоном, но в выражении его лица было нечто затравленное. Он сдвинул брови, и мне так хотелось протянуть руку и разгладить их.
— Сомневаюсь, — вместо этого сказала я. — Думаю, это храбрый поступок. Имея такие деньги, ты мог бы столько всего купить. Не воспринять это как должное — высокоморально.
Ной изобразил ужас:
— Ты только что назвала меня высокоморальным?
— Так и есть.
— Как же мало она знает, — сказал Ной и потянулся, чтобы прибавить громкость на айподе.
— «Дес кэб»? — спросила я. — Неужто?
— Ты как будто удивлена.
— Я бы никогда не подумала, что ты слушаешь такое.
— Это единственная из современных групп, которая мне действительно нравится.
— Я собираюсь расширить твой музыкальный кругозор, — сказала я.
— Для угроз еще рановато, — ответил Ной, свернув на оживленную узкую дорогу.
Тут было полно людей, выбравшихся из домов, чтобы насладиться погодой. Ной припарковался на улице, как раз когда песня закончилась, и я позволила ему открыть для меня дверцу. Я уже начала к этому привыкать.
Мы миновали небольшой сквер, в котором несколько стариков играли в домино. На одной стене была нарисована большая красочная фреска; игровые столы укрывались под полосатыми тентами. Я еще никогда ничего подобного не видела.
— Это ничего не значит, видишь ли, — внезапно сказал Ной.
— Что не значит?
— Деньги.
Я огляделась по сторонам, взглянув на фасады магазинов (по большей части обшарпанные), на автомобили, припаркованные на улице. Машина Ноя, наверное, была тут не из самых новых.
— Думаю, твоя перспектива искажена, потому что у тебя и в самом деле есть деньги.
Ной остановился и уставился перед собой.
— Это откупные, — сказал он с оттенком раздражения. — Чтобы отцу не приходилось проводить с нами время.
Но потом заговорил более легкомысленным тоном:
— Даже если бы он мне ничего не давал, есть трест, куда я вступлю, когда мне исполнится восемнадцать.
— Мило. И когда это будет?
Ной снова зашагал вперед.
— Двадцать первого декабря.
— Я пропустила твой день рождения.
Почему-то из-за этого мне стало грустно.
— Пропустила.
— И что ты думаешь делать с этими деньгами?
Ной быстро улыбнулся.
— Превратить в золотые монеты и купаться в них. Но сперва, — сказал он, взяв меня за руку, — я думаю пообедать.
29
Мне было тепло оттого, что Ной держит меня за руку, ведя через шумный ресторан. Я наблюдала за ним в профиль, пока он разговаривал с хозяином. Почему-то Ной казался другим человеком, не тем, кого я встретила две недели тому назад. И даже не тем, кто заехал за мной этим утром. Ной — саркастический, отстраненный, недосягаемый Ной — был заботливым. И это делало его настоящим.
Интересно, знал ли его таким кто-нибудь еще? Но я наслаждалась мимолетной мыслью, что могу быть единственной, пока хозяин вел нас к столику у окна.
Потом Ной крепче сжал мою руку. Я посмотрела на него. Краска отхлынула с его лица.
— Ной?
Он крепко закрыл глаза, и я испугалась, сама не зная почему.
— Ты в порядке?
— Дай мне минутку, — сказал он, не открывая глаз. Потом выпустил мою руку. — Я в порядке.
Ной вернулся тем же путем, каким мы пришли, и исчез из ресторана. Слегка ошеломленная, я села за столик и внимательно изучила меню. Мне хотелось пить, и я подняла голову, чтобы найти глазами официанта… как вдруг увидела его.
Джуда.
Он пристально смотрел на меня из-под козырька кепки. Он стоял посреди толпы людей, ожидавших, когда им покажут, где сесть. Он двинулся ко мне.
Я крепко зажмурилась. Он был ненастоящий.
— Каково это — быть самой красивой девушкой в комнате?
Я подпрыгнула, услышав голос с акцентом. Не голос Ноя. И определенно не голос Джуда. Когда я открыла глаза, у столика стоял светлокожий парень, блондин с орехового цвета глазами и с самым что ни на есть серьезным выражением лица. Он был милым.
— Не возражаете, если я к вам присоединюсь? — спросил он и сел напротив меня.
Очевидно, он не собирался дожидаться ответа.
Я прищурилась:
— Вообще-то я здесь не одна.
Где Ной?
— Вот как? С бойфрендом?
Я помедлила, прежде чем ответить:
— С другом.
Его улыбка стала шире.
— Он дурак.
— Что?
— Если он просто друг, он дурак. Вряд ли я бы выдержал быть просто вашим другом. Кстати, я Алейн.
Я фыркнула. Кто этот парень?
— К счастью, Ален, — сказала я, нарочно неправильно выговорив его имя, — не думаю, что для нас с вами это станет проблемой.
— Да? Почему же?
— Потому что ты уже уходишь, — сказал за моей спиной Ной.
Я полуобернулась и подняла глаза. Ной стоял в нескольких дюймах позади, слегка надо мной наклонившись. По его плечам было видно, как он напряжен.
Алейн встал и выудил из кармана джинсов ручку.
— На случай, если вы устанете от друзей, — сказал он, нацарапав что-то на салфетке, — вот мой номер.
Он толкнул салфетку по столу в мою сторону. Ной протянул руку над моим плечом и взял ее.
Алейн прищурился на Ноя:
— Она может сама принимать решения.
Ной постоял секунду, изучая его, потом расслабился, и в глазах его мелькнули веселые искры.
— Конечно, — сказал он и, глядя на меня, приподнял брови: — Ну?
Я уставилась на Алейна.
— Это место занято.
Алейн ухмыльнулся:
— Определенно.
Ной слишком небрежно повернулся к нему и сказал что-то по-французски — я отметила, что выражение лица Алейна становится все более тревожным.
— Все еще хочешь к нам присоединиться? — спросил его Ной, но Алейн уже уходил.
Ной скользнул на освободившееся место и улыбнулся.
— Туристы, — сказал он, лениво пожав плечами.
Я сердито уставилась на него, хотя не злилась. Вообще-то я была спокойна. Необычно спокойна для постгаллюциногенного состояния. Я была рада, что Ной вернулся. Но не могла позволить, чтобы ему все так легко сошло с рук.
— Что ты ему сказал?
Ной взял меню и ответил, не отрываясь от чтения:
— Достаточно.
Но я не купилась на это.
— Если ты не собираешься рассказывать, отдай мне его номер.
— Я сказал, что ты учишься в школе, — сказал Ной, не поднимая глаз.
— И все? — скептически переспросила я.
На губах Ноя появился намек на улыбку.
— Почти. К счастью, ты выглядишь слишком взрослой.
Я резко приподняла брови.
— И это говоришь ты!
Он самодовольно ухмыльнулся и положил меню на стол. Потом уставился в окно. Встревоженно.
— Что случилось?
Ной посмотрел на меня и натянуто улыбнулся:
— Ничего.
Я ему не поверила.
Тут появился официант, и Ной выдернул из моих рук меню и передал официанту, отбарабанив наш заказ по-испански. Официант удалился на кухню.
Я бросила на Ноя мрачный взгляд.
— Я еще не выбрала.
— Доверься мне.
— Думаю, у меня нет другого выхода.
На его губах заиграла хитрая улыбка. Я сделала глубокий вдох и, чтобы сохранить мир, сменила тему:
— Итак, испанский и французский?
Ответом Ноя была медленная самодовольная ухмылка. Мне пришлось сосредоточиться на том, чтобы не растечься по покрытому пластиком сиденью.
— Ты владеешь еще какими-нибудь языками? — спросила я.
— Хм, о каком уровне владения мы толкуем?
— О любом.
Вернулся официант и принес два пустых матовых бокала и темные бутылки невесть какого напитка. Он налил нам питье цвета жженого сахара и ушел.
Ной сделал глоток, прежде чем ответить:
— Немецкий, испанский, датский, мандаринское наречие китайского языка и, конечно, французский.
Впечатляет.
— Скажи что-нибудь по-немецки.
Я тоже сделала глоток. Питье было сладковатым, с пряным, острым послевкусием. Я была не уверена, что мне понравилось.
— Scheide, — сказал Ной.
Я решила снова попробовать питье.
— И что это значит? — спросила я и отхлебнула.
— Вагина.
Я чуть не подавилась и прикрыла ладонью рот. Взяв себя в руки, я сказала:
— Мило. Это все, что ты знаешь?
— По-немецки, по-датски и по-китайски — да.
Я покачала головой.
— А почему ты знаешь слово «вагина» на всех языках, Ной?
— Потому что я европеец и, следовательно, культурнее тебя, — сказал он, сделав большой глоток и пытаясь не улыбаться.
Не успела я его стукнуть, как официант принес ведерко с чем-то вроде кусочков банана с тягучим бледно-желтым соусом.
— Mariquitas, — сказал Ной. — Попробуй, скажешь мне спасибо.
Я попробовала. И вправду сказала спасибо. Кусочки были пикантными, лишь с намеком на сладкий вкус, а от жгучего чесночного соуса у меня защипало язык.
— Господи, они такие вкусные, — сказал Ной. — Я бы мог их вдыхать.
Официант вернулся и завалил стол едой. Я не все смогла опознать, только рис и бобы. Самыми странными с виду были тарелки с какими-то блестящими жареными шариками и блюдо с белыми мясистыми овощами, утопающими в подливе и луке. Я указала на это блюдо.
— Юка,[54] — сказал Ной.
Я указала на шарики.
— Жареные бананы.
Я указала на низкую чашу, наполненную чем-то, смахивающим на тушеное мясо, но тут Ной спросил:
— Ты собираешься указывать или есть?
— Мне просто хотелось бы знать, что я кладу в рот, прежде чем я это проглочу.
Ной выгнул бровь, и мне захотелось забиться куда-нибудь и умереть.
Поразительно, но он ничего больше не сказал. Вместо этого, держа передо мной блюда, чтобы я могла брать с них, объяснял, что есть что. Когда я так наелась, что готова была лопнуть, появился официант и положил перед Ноем счет.
Подражая тому, что Ной ранее проделал с номером Алейна, я подтолкнула чек к себе и стала рыться в кармане в поисках наличных.
На лице Ноя медленно расцвел ужас.
— Ты что делаешь?
— Плачу за свой обед.
— Не понимаю.
— Еда стоит денег.
— Гениально. Но все равно это не объясняет, почему ты решила, будто ты за нее платишь.
— Потому что я могу заплатить.
— Это десять долларов.
— Ты бы ни за что не догадался, но у меня есть десять долларов.
— А у меня черная карта «Американ экспресс».[55]
— Ной…
— Между прочим, у тебя здесь что-то прилипло, — сказал он, показав на свою щетинистую челюсть.
О, как ужасно.
— Где? Здесь?
Я схватила салфетку и потерла то место, где, похоже, притаилась оскорбительная крошка. Ной покачал головой, и я потерла снова.
— Все еще там, — сказал он. — Можно мне?
Он показал на салфетницу и наклонился над столом так, что мы оказались глаза в глаза, готовый вытереть мне лицо, как перемазавшемуся едой младенцу. Я зажмурилась от стыда и ждала, когда он прикоснется к моему лицу салфеткой.
Вместо этого я почувствовала на своем лице кончики пальцев. Я перестала дышать и открыла глаза, потом покачала головой. Какой стыд.
— Спасибо, — тихо сказала я. — Я совершенно нецивилизованна.
— Тогда, наверное, мне придется тебя цивилизовать, — сказал Ной, и тут я заметила, что чек исчез.
Один взгляд на Ноя — и я поняла, что он его забрал. Как низко. Я прищурилась:
— Знаешь, меня ведь предупреждали насчет тебя.
И с этой своей полуулыбочкой, которая меня губила, Ной ответил:
— Но ты все равно здесь.
30
Полчаса спустя Ной подъехал ко входу в Конвеншн-центр Майами-Бич и припарковался у тротуара. Прямо на словах «Не парковаться!», написанных на асфальте. Я скептически посмотрела на него.
— Это преимущество ребенка Уорбакса, — сказал он.
Ной вытащил из кармана ключи и подошел к двери — так, будто был хозяином этого здания. Черт, наверное, так и было. Внутри царила тьма, как ночью, и Ной, нащупав выключатель, зажег свет.
У меня перехватило дыхание при виде произведений искусства.
Они были повсюду. Они покрывали все поверхности; даже на полу под нашими ногами красовался узор в виде географических карт. Повсюду были скульптуры, фотографии, гравюры — все что угодно, все и вся.
— О господи боже!
— Да?
Я ударила его по руке.
— Ной, что это?
— Выставка, которую финансирует некая группа. Мама входит в эту группу, — ответил он. — Кажется, тут выставляются две тысячи авторов.
— А где все?
— Выставка откроется через пять дней. Сейчас она только для нас.
Я утратила дар речи. Повернулась к Ною и уставилась на него с открытым ртом. Он казался безумно собой довольным.
— Еще одно преимущество, — сказал он, ухмыляясь.
Мы пошли по лабиринту выставки, по проходам. Я никогда в жизни не видела ничего подобного. Некоторые комнаты сами по себе были произведениями искусства: стены — художественная работа по металлу или вышитые гобелены в рост человека. Я добрела до скульптурной группы, до леса из высоких абстрактных частей, и они окружили меня. Они смахивали на деревья или на людей, смотря под каким углом взглянуть; сплавленные вместе медь и никель возвышались над моей головой. Меня изумил такой размах, изумили усилия, которые должен был затратить скульптор, чтобы создать нечто подобное. И Ной привел меня сюда, зная, что мне это понравится, он подарил мне хорошее настроение на весь день. Мне хотелось подбежать к нему и обнять так, как его никогда в жизни не обнимали.
— Ной?
Звук моего голоса отдался от стен, породив глухое эхо.
Он не ответил.
Я обернулась. Ноя не было. Мое радостное головокружение прошло, сменившись низким гулом страха.
Я подошла к дальней стене, высматривая выход, и впервые заметила, как ноют мои икры и бедра. Наверное, я уже немало успела здесь побродить. Огромное пространство поглотило звук моих шагов. Стена оказалась тупиком.
Мне нужно было вернуться тем же путем, каким я пришла, и я попыталась вспомнить, в какую сторону направиться.
Проходя мимо деревьев — или людей? — я почувствовала, как их безликие, бесформенные фигуры изгибаются в мою сторону, устремляются за мной. Я двинулась прямо вперед, хотя их ветви тянулись ко мне, пытаясь схватить. Хотя на самом деле они не тянулись. Они не двигались. Это все не по-настоящему. Я просто испугалась, и это не взаправду, и, может, я начну принимать таблетки, когда вернусь домой.
Если вернусь домой.
Конечно, я вышла из металлического леса невредимой, но потом очутилась среди громадных фотографий, запечатлевших дома в разной степени разрушения. Фотографии высились от пола до потолка, из-за чего казалось, что я иду между ними по настоящему тротуару. По кирпичным стенам вился плющ, согнувшиеся деревья прислонялись к зданиям, иногда полностью их загораживая. Трава могла незаметно прорасти и на бетонном полу Конвеншн-центра. И на фотографиях были люди. Трое людей с рюкзаками, они карабкались на ограду одного из участков.
Рэчел. Клэр. Джуд.
Я заморгала. Нет, это не они. Никого из них тут нет. На фотографии вообще нет людей.
Воздух сгустился, стал давить на меня, и я ускорила шаги. Сердце мое часто стучало, ноги ныли. Я ринулась между фотографиями, огибая острый угол, чтобы попытаться найти выход, но едва завернула за угол, как оказалась перед еще одной фотографией.
Тысячи фунтов битого кирпича и разрушенного бетона были разбросаны на поросшей лесом земле. То была картина уничтожения, как будто на здание налетел торнадо и от дома осталась лишь груда валунов и смутное ощущение того, что под развалинами находятся люди.
Это внушало благоговейный трепет… Каждый луч солнечного света, пробивавшийся через ветви деревьев, порождал идеальную преломленную тень на запорошенной снегом земле.
А потом пыль, кирпичи и балки зашевелились. Тьма сгустилась по краям моего поля зрения, снег и солнечный свет потускнели, оставив мертвые листья. Пыль, свернувшись, осела, а кирпичи и балки взлетели вверх и сами собой вновь собрались в здание. Я не могла дышать, ничего не видела. Потеряв равновесие, я упала, и глаза мои потрясенно распахнулись, когда я ударилась об пол. Но я больше не была в Конвеншн-центре.
Я вообще не была больше в Майами. Я стояла прямо перед психушкой, рядом с Рэчел, Клэр и Джудом.
31
ПРЕЖДЕ
Рэчел держала найденную в Интернете карту с детальным планом больницы. Здание было огромным, но его можно было исследовать от и до, если иметь в запасе достаточно времени.
Наш план состоял в том, чтобы проникнуть через подвальную дверь, найти склад и подняться на главный этаж — тогда мы сможем добраться до кухни. Потом еще один лестничный пролет приведет нас к комнатам пациентов и врачебным кабинетам детского крыла.
Открывая подвальную дверь, распахнувшуюся со стонущим скрипом, Рэчел и Клэр были пьяны от возбуждения. Полиция Лорелтона, скорее всего, перестала охранять это здание и лишь изредка совершала сюда долбаные проверочные набеги. Что идеально подходило Рэчел — ей не терпелось написать наши имена на доске в одном из врачебных кабинетов. Там уже значились имена других искателей острых ощущений (или идиотов, если посмотреть на вещи с другой стороны), осмелившихся провести тут ночь.