Неподобающая Мара Дайер Ходкин Мишель
Дул ветер, и кудри хлестали меня по щекам. Горстка скорбящих отделила меня от родителей — черных силуэтов на фоне бесцветного непокоренного неба. Я съежилась и плотнее закуталась в пальто, закрываясь от немигающего взгляда матери. Она наблюдала за моей реакцией с тех пор, как меня выписали из больницы; она первая прибежала той ночью, когда мои вопли разбудили соседей, и именно она застала меня плакавшей в стенном шкафу на следующий день. И лишь два дня спустя после того, как мама нашла меня, ошеломленно мигавшую, сжимавшую в окровавленной руке осколок разбитого зеркала, она настояла на том, что я нуждаюсь в профессиональной врачебной помощи.
Что я получила, так это диагноз. «Посттравматический стресс», — так сказал психолог. Очевидно, ночные кошмары и дневные галлюцинации были для меня теперь нормальным явлением, и кое-что в моем поведении в кабинете психолога заставило его порекомендовать поместить меня в лечебницу для хроников.
Я не могла допустить, чтобы меня туда упрятали. Вместо этого я предложила переехать.
Я помнила, как мама широко распахнула глаза, когда я упомянула о переезде спустя несколько дней после того катастрофического посещения психиатра. Она смотрела на меня так осторожно, так подозрительно, будто я была бомбой под ее кроватью.
— Я действительно думаю, что переезд поможет, — сказала я, на самом деле вовсе в это не веря.
Но мне уже две ночи не снились кошмары, и случай с зеркалом (о чем я не помнила), очевидно, был единственным в своем роде. Психолог просто слишком резко среагировал, как и моя мать.
— Почему ты так считаешь?
Голос мамы звучал ровно и небрежно, но ее ногти все еще были обкусаны до мяса.
Я попыталась припомнить беседу, которую вела с психологом, — по большей части говорил он один.
— Она всегда была в этом доме… Я не могу ни на что смотреть, не думая о ней. И, если я вернусь в школу, там я тоже буду видеть ее. Но я хочу вернуться в школу. Мне нужно снова ходить на занятия. Мне нужно думать о чем-нибудь другом.
— Я поговорю об этом с твоим отцом, — сказала мама. Глаза ее внимательно изучали мое лицо.
По каждой морщинке на ее лбу, по наклону подбородка я видела, что она не понимает, каким образом ее дочь могла до такого дойти: улизнуть из дома и очутиться в последнем из мест, где должна была очутиться. Она часто спрашивала меня об этом, но, конечно же, я не знала, что ответить.
Я вздрогнула, услышав раздавшийся словно из ниоткуда голос старшего брата.
— Думаю, вот-вот закончится, — сказал Даниэль.
Сердце мое перестало биться так часто, когда я снизу вверх посмотрела на него. У него было смуглое лицо — в этом мы различались — и темные волосы, как и у меня. Тут священник действительно попросил всех склонить головы и помолиться.
Я неловко шевельнулась — ломкая трава похрустывала под моими сапогами — и посмотрела на мать. Мы не были религиозны, и, честно говоря, я сомневалась, как поступить. Если и существует какой-то протокол поведения на похоронах лучшей подруги, я не получила заметок на память. Но мама склонила голову, ее короткие черные волосы упали на лицо с идеальной кожей, когда она оценивала меня, изучала меня, чтобы увидеть, как я решу поступить.
Я отвернулась.
После растянувшихся на целую вечность секунд головы поднялись, словно все стремились оставить все это позади, и толпа рассеялась. Даниэль стоял рядом со мной, пока одноклассники по очереди говорили мне, как им жаль, и обещали поддерживать со мной связь после нашего переезда. Я не была в школе со дня трагедии, но некоторые из них приходили навестить меня в больнице. Наверное, просто из любопытства. Никто не спросил, как все произошло, и я была этому рада, потому что ничего не смогла бы им рассказать. Я все еще не помнила.
Пронзительные крики нарушили приглушенную атмосферу похорон: сотни черных птиц пролетели над нашими головами во всполошенном биении крыльев. Вороны расселись на лишенных листвы деревьях у парковки. Даже природа теперь оделась в черное.
Я повернулась к брату:
— Ты припарковался под теми воронами?
Он кивнул и пошел к машине.
— Невероятно, — сказала я, двинувшись за ним. — Теперь нам придется уворачиваться от помета целой стаи.
— Тьмы.
Я остановилась.
— Что?
Даниэль повернулся.
— Тут тьма-тьмущая ворон. А не стая. И… Да, нам придется уворачиваться от птичьих фекалий, если ты не предпочитаешь поехать с мамой и папой.
Я улыбнулась, почувствовав облегчение, — сама не знаю почему.
— Я — пас.
— Так я и думал.
Даниэль помедлил, поджидая меня, и я была благодарна ему за возможность спастись. Мы отделились от остальной группы, и я оглянулась, чтобы убедиться, что мама не наблюдает. Но она была занята разговором с семьей Рэчел — мы были знакомы годами.
Было слишком легко забыть, что родители тоже оставляли все позади: отец — юридическую практику, мама — пациентов. А Джозеф, хотя ему было всего двенадцать, не потребовал объяснить, почему мы переезжали, и без жалоб смирился с тем, что ему приходилось распрощаться с друзьями. Когда я об этом подумала, я поняла, что выиграла в семейной лотерее. И сделала заметку себе на память относиться к маме более терпимо. В конце концов, мы уезжали не по ее вине — по моей.
4
ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ СПУСТЯ.
МАЙАМИ, ФЛОРИДА
— Ты меня просто убиваешь, Мара.
— Дай мне минутку.
Я прищурилась на паука, который сидел между мной и бананом, предназначавшимся мне на завтрак. Мы с пауком старались достичь обоюдного согласия.
— Тогда позволь мне это сделать. Не то опоздаем.
Даниэль начинал лезть на стену при мысли об опоздании. Мистер Идеал всегда был пунктуальным.
— Нет. Ты его убьешь.
— И?
— И тогда он будет мертв.
— И?
— Просто представь себе, — заговорила я, не сводя взгляда с членистоногого оппонента. — Семья пауков лишается своей матери. Ее детки ждут в паутине, высматривая родительницу много-много дней, пока наконец не понимают, что ее убили.
— Ее?
— Да.
Я показала подбородком на паука.
— Ее зовут Крек.
— Конечно. Вынеси Крек наружу, прежде чем она повстречается с авторскими колонками «Уолл-стрит джорнал»[8] Джозефа.
Я помедлила.
— А почему наш брат приобретает «Уолл-стрит джорнал»?
— Он считает его забавным.
Я ухмыльнулась. Джозеф был прав.
Я повернулась и снова уставилась на Крек, которая подалась вбок на дюйм-другой в ответ на угрозы Даниэля. Я потянулась к пауку бумажным полотенцем, но невольно отпрянула. Уже минут десять я периодически повторяла эти движения: тянулась и отдергивала руку. Мне хотелось выгнать Крек на волю, убрать из нашей кухни и проводить туда, где в изобилии имелась кровь мириад летающих насекомых. Иными словами, на наш задний двор. Но, похоже, я была не в состоянии выполнить эту задачу. Однако я была слишком голодна и хотела съесть свой банан. Я снова потянулась к пауку — моя рука застыла на полпути.
Даниэль мелодраматически вздохнул, сунул чашку в микроволновку, нажал несколько кнопок, и поддон начал вращаться.
— Ты не должен стоять перед микроволновкой, — сказала я Даниэлю, который не обратил внимания на мои слова. — Не то получишь опухоль мозга.
— Это факт? — спросил он.
— А ты хочешь выяснить?
Даниэль внимательно посмотрел на мою руку, все еще протянутую к Крек, — руку, которую словно парализовало.
— При таком неврозе ты найдешь любовь только в телефильме.
— Может быть, зато я буду без опухоли мозга. Разве ты не хочешь быть без опухоли мозга, Даниэль?
Он сунул руку в шкаф и вытащил зерновой батончик.
— Вот, — сказал он, швырнув шоколадку мне, но в последнее время я до полудня была просто ни на что не годной.
Батончик со стуком упал на стол рядом со мной. Крек торопливо засеменила прочь, и я потеряла ее из виду. Даниэль схватил ключи и не спеша направился к передней двери. Я последовала за ним на слепящий солнечный свет, так и не позавтракав.
— Ну же, — с деланой жизнерадостностью сказал он, огибая ящериц, шнырявших по выложенной плитками дорожке нашего нового дома. — Не говори, что тебя не восторгает мысль о предстоящем первом дне в школе… Очередной.
— Интересно, в Лорелтоне сейчас идет снег?
— Наверное.
Я обожгла руку, взявшись за ручку дверцы «Хонды» Даниэля. Как раз когда я подумала, что жарче просто не может быть, я очутилась в машине и поняла, что ошибалась. Я подавилась раскаленным воздухом и, брызгая слюной, жестом попросила Даниэля опустить окно. Он включил на полную мощность кондиционер.
Мы переехали во Флориду всего месяц назад, но я бы не узнала свою старую жизнь, даже если бы ее поставили передо мной для опознания. Я ненавидела Флориду.
— Знаешь, мама собиралась сегодня сама отвезти тебя в школу.
Я застонала. Я не хотела играть нынче утром в пациента. Вообще-то я не хотела играть в него в любое утро. Я подумывала, не купить ли маме вязальные спицы или набор акварели. Ей требовалось хобби, которое не заключалось бы в том, чтобы висеть у меня над душой.
— Спасибо, что вместо этого меня везешь ты. — Я встретилась глазами с Даниэлем. — Правда, спасибо.
— Да без вопросов, — ответил он, сверкнув дурацкой улыбкой.
Потом он свернул на межштатную автомагистраль,[9] вклинился в плотный поток. Брат провел значительную часть пути, стукаясь лбом о рулевое колесо. Мы опоздали, так что школьная парковка была уже переполнена и среди роскошных блестящих машин не видно было ни единого ученика.
Я потянулась назад, за аккуратным и чистым рюкзаком Даниэля, который с достоинством занимал место на заднем сиденье, как пассажир. Схватив его, я ринулась вон из машины. Мы приблизились к изукрашенным искусными завитками железным воротам Академии наук и искусств Кройден, нашей новой школы. Ворота украшало гигантское навершие — щит в центре с широкой полосой, которая тянулась справа налево от вершины до основания. Венчал композицию рыцарский шлем, а слева и справа красовались два льва. Школа казалась не на своем месте среди захудалых окрестностей.
— Итак, чего я тебе еще не сказал, так это что днем тебя заберет мама, — проговорил Даниэль.
— Предатель, — пробормотала я.
— Знаю. Но мне нужно встретиться с одним из школьных консультантов насчет подачи заявлений в колледжи, а консультант сегодня свободна только после занятий.
— А какой смысл в этой встрече? Ты же знаешь, что поступишь куда угодно.
— Еще не факт.
Я прищурила на Даниэля один глаз.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Я смотрю на тебя подозрительно.
Я продолжала щуриться.
— Вообще-то у тебя такой вид, будто тебя хватил удар. Как бы то ни было, мама будет ждать вон там. — Брат показал на глухой переулок с другой стороны кампуса. — Постарайся вести себя хорошо.
Я подавила зевок.
— Еще слишком рано, чтобы быть таким идиотом, Даниэль.
— И следи за своим языком. Он тебе не к лицу.
— Да кому какое дело?
Я запрокинула голову, на ходу читая фамилии знаменитых воспитанников Кройдена, вырезанные на кирпичной арке над нашими головами. Большинство имен было примерно в таком ключе: «Хитклифф Роттердам III», «Паркер Престон XXVI», «Аннализа Беннет фон…»
— Я слышал, как Джозеф обозвал кого-то на днях. Он научился этому от тебя.
Я засмеялась.
— Не смешно, — сказал Даниэль.
— Да брось. Это же просто слова.
Он открыл было рот для ответа, но тут в его кармане зазвучал Шопен. Музыка Шопена, слава богу, а не сам Шопен.
Даниэль вытащил телефон и одними губами сказал мне: «Мама», потом показал на стеклянную стену, за которой находился административный офис Академии Кройден.
— Иди, — сказал он, и я пошла.
Теперь, когда брат меня не отвлекал, я смогла досконально рассмотреть кампус с его безукоризненным, слишком живописным великолепием. Из земли торчали толстые стебли изумрудной травы — их подрезали с точностью до миллиметра, чтобы они ничем не отличались друг от друга. Просторный двор разделял пространство на окаймленные цветами квадраты. В одной части кампуса находилась витиевато украшенная библиотека с колоннами, в другой — кафетерий и гимнастический зал без окон. Классные комнаты и административный офис властвовали в последних двух четвертях территории. Воздушные арки и выложенные кирпичом дорожки соединяли здания друг с другом и вели к журчащему фонтану в центре.
Я почти ожидала, что из зданий вырвутся лесные создания и затянут какую-нибудь песню. Все в этом месте вопило: «Мы здесь идеальны, и ты тоже будешь идеальна!» Неудивительно, что мама выбрала именно эту школу.
Я почувствовала себя вульгарно одетой в своих джинсах и футболке. В Кройдене существовал дресс-код, но, поскольку нас сюда поздно перевели, нашу форму пока не доставили. То, что я теперь оказалась в частной школе вместо бесплатной, в одном из младших классов, да к тому же в середине триместра, было само по себе достаточным мучением, даже без клетчатых юбок и гольфов. Но мама была снобом и не доверяла бесплатным школам такого большого города. А после всего, что случилось в декабре, я была не в состоянии серьезно оспаривать ее решения.
Я взяла у школьного секретаря наше расписание и карты и вернулась на улицу, где Даниэль висел на телефоне.
— Как мама? — спросила я.
Брат слегка пожал плечами.
— Просто проверяет, как дела.
Он просмотрел мое расписание.
— Мы уже пропустили один урок, поэтому твоим первым занятием станет…
Даниэль перебрал бумаги и объявил:
— Математика.
Замечательно. Просто замечательно.
Брат рассматривал ту часть кампуса, что находилась под открытым небом; двери классов выходили наружу, как двери комнат в мотелях. Спустя несколько секунд он указал на дальнее здание.
— Это должно быть вон за тем углом. Послушай, может, я не увижусь с тобой до ланча. Хочешь поесть со мной или еще чем-нибудь заняться? Мне нужно поговорить с директором и руководителем музыкальной школы, но потом я могу тебя найти…
— Нет, все в порядке. Со мной все будет хорошо.
— В самом деле? Потому что нет никого, с кем я предпочел бы есть мясо неизвестного происхождения.
Он улыбнулся, но я видела, что он беспокоится. Даниэль присматривал за мной, как и положено старшему брату, с тех пор как меня выпустили из больницы, хотя делал это куда незаметнее, чем мать, и, следовательно, не так раздражал.
Но мне пришлось приложить большие усилия, чтобы убедить его, что сегодня у меня не будет нервного срыва. Я как можно лучше изобразила скуку подростка и, когда мы приблизились к зданию, еще не сняла этой защитной маски.
— В самом деле. Я в порядке, — повторила я, для пущего эффекта возведя глаза к небу. — А теперь иди, прежде чем провалишься в школе и умрешь бедным и одиноким.
Я слегка подтолкнула его, подчеркнув тем самым свои слова, и мы разошлись.
Но, когда я пошла прочь, моя гримаса начала давать трещины. Вот нелепость. Сегодня же не первый день в детском саду, хотя первый день в школе без Рэчел… Первый за целую жизнь. Но то был первый день из очень многих. Мне нужно было взять себя в руки. Я сглотнула — у меня саднило в горле — и попыталась разобраться в расписании:
«Продвинутый курс английского языка, мисс Лейб, кл. Б35
Элементарная математика, мистер Уолш, кл. 264
История Америки, миссис Маккрири, кл. 4
Искусство, миссис Галло, кл. Л
Испанский язык, мисс Моралес, кл. 213
Биология, миссис Приета, пристройка».
Безнадежно.
Я побрела по дорожке к зданию и стала рассматривать номера аудиторий в поисках нужной, но прежде нашла торговые автоматы: четыре штуки стояли в ряд у задней части здания, перед столиками под навесами. При виде них я вспомнила, что пропустила завтрак, и огляделась по сторонам. Я уже опоздала. Еще несколько минут не в счет.
Положив бумаги на землю, я вытащила свой кошелек с мелочью. Но, вставив в машину четвертак, я выронила тот, что держала в другой руке. Я наклонилась за ним, так как деньги у меня были лишь на покупку чего-то одного. В конце концов, нашла монету, вставила ее в прорезь автомата и набрала комбинацию букв и цифр, которая даровала бы мне спасение.
Четвертак застрял. Невероятно.
Я снова набрала цифры. Ничего. Мои «эм-энд-эмс» оставались в автомате.
Я схватила автомат с двух сторон и попыталась его потрясти. Бесполезно. Тогда я пнула его. По-прежнему ничего. Я сердито уставилась на дурацкое устройство.
— Отдай!
Я подкрепила свое заявление еще несколькими бесполезными пинками.
— Ты не умеешь контролировать свой гнев.
Я круто обернулась, услышав сзади теплый голос с легким британским акцентом.
Тот, кто это сказал, сидел на столике под навесом. Общего потрепанного вида этого человека оказалось почти достаточно, чтобы отвлечь мое внимание от его лица. Мальчик — если его можно было так назвать, поскольку, судя по виду, он ходил в колледж, а не в среднюю школу, — носил «чаксы»[10] со сквозными дырами, без шнурков, и был одет в тонкие угольно-черные штаны и белую рубашку на пуговицах. Он был строен, даже худощав. Свободно завязанный галстук, расстегнутые манжеты; рядом с ним небрежно валялся блейзер. Мальчик сидел, беспечно откинувшись назад и опираясь на ладони.
Его сильные челюсти и подбородок покрывала легкая щетина, как будто он не брился несколько дней, а глаза в тени навеса казались серыми. Пряди темно-каштановых волос торчали во все стороны — будто только что встал с постели. В сравнении со всеми, кого я успела повидать во Флориде, он мог считаться бледным, то есть не был оранжевым.
Он был красив. И улыбался мне.
5
Он улыбался мне так, как будто мы были знакомы. Я повернула голову, гадая, не стоит ли кто-то у меня за спиной. He-а. Никого там не было. Когда я снова посмотрела туда, где сидел мальчик, он исчез.
Я заморгала, сбитая с толку, и наклонилась, чтобы подобрать свои вещи. Услышала приближающиеся шаги, и эти шаги замерли как раз передо мной.
Я увидела идеально загорелую блондинку в полуботинках на каблуках, белых гольфах с черным кантом и темно-синей клетчатой юбке. То, что через неделю я буду одета точно так же, ранило мою душу.
Она держала под руку вылощенного, пугающе громадного светловолосого юношу, и оба они в своих блейзерах, украшенных эмблемой Кройдена, глядели на меня, задрав идеальные носы с идеальными веснушками.
— Поосторожнее, — сказала девчонка.
Ядовитым голосом.
Поосторожнее с чем? Я ничего не сделала. Но я решила об этом не говорить, учитывая, что в школе мне пока был знаком всего один человек (носивший ту же фамилию, что и я).
— Извините, — сказала я, хотя понятия не имела, за что именно извиняюсь. — Я Мара Дайер. Я здесь новенькая.
Что и так было ясно.
Неискренняя улыбка расползлась по ханжескому хорошенькому личику Девушки Торговых Автоматов.
— Рада тебя приветствовать, — сказала она и вместе с парнем зашагала прочь.
Забавно. Я вовсе не чувствовала, что меня рады приветствовать.
Я выбросила из головы обе странные встречи и с картой в руке тщетно обогнула здание. Поднялась по лестнице и обогнула его снова, прежде чем нашла свой класс.
Дверь была закрыта. Меня не восхищала идея войти туда с опозданием. Или, если уж на то пошло, идея вообще там появиться. Но я уже пропустила одно занятие, и я была здесь, и пошло все к чертям!
Я открыла дверь и шагнула в комнату.
В стенах класса появились трещины, когда двадцать с лишним человек повернули головы в мою сторону. Разломы тянулись вверх, все выше и выше, пока потолок не начал падать. У меня пересохло в горле. Никто не произнес ни слова, даже когда комната наполнилась пылью, даже когда я подумала, что сейчас задохнусь.
Потому что этого больше ни с кем не происходило. Только со мной.
Люстра рухнула на пол прямо перед учителем, послав в мою сторону фонтан искр. Это все не по-настоящему! Но я все равно попыталась увернуться — и упала.
Я услышала, как лицо мое ударилось о выстланный блестящим линолеумом пол. Боль ударила меня между глаз. Теплая кровь заструилась из ноздрей и поползла в рот и по подбородку. Глаза мои были открыты, но я по-прежнему ничего не видела сквозь серую пыль. Зато слышала.
Весь класс сделал дружный вдох, а учитель, бессвязно лопоча, пытался выяснить, насколько сильно я ударилась.
Странно, но я ничего больше не делала, только лежала на холодном полу, не обращая внимания на приглушенные голоса вокруг. Я предпочитала кокон боли унижению, с которым наверняка столкнулась бы, как только попыталась встать.
— Э-э, вы в порядке? Вы меня слышите?
В голосе учителя слышалось все больше паники.
Я попыталась произнести свое имя, но, думаю, вместо этого выговорила что-то вроде «я умираю».
— Кто-нибудь, приведите медсестру Лукас, прежде чем девочка до смерти истечет кровью в моем классе.
Услышав это, я села, а потом одурело поднялась на ноги, которые были как будто чужими. Ничто не могло заставить меня двигаться быстрее, чем угроза медсестер и их иголок.
— Со мной все в полном порядке, — объявила я, оглядывая комнату.
Просто обычный класс. Ни пыли. Ни трещин.
— Правда, — сказала я. — Не нужно медсестры. У меня просто иногда идет кровь из носа.
Хи-хи-хи. Превратим все в шутку.
— Я даже ничего не чувствую. Кровотечение остановилось.
И оно действительно остановилось, хотя я, наверное, смахивала на экспонат паноптикума.
Учитель осторожно посмотрел на меня, прежде чем ответить:
— Хм-м. Значит, вам и вправду не больно? Вы не хотите пойти в туалет и умыться? С официальными представлениями можно подождать до тех пор, пока вы не вернетесь.
— Да, спасибо, — ответила я. — Сейчас вернусь.
Я усилием воли прогнала головокружение и украдкой взглянула на новых одноклассников и учителя. Все лица до единого выражали смесь ужаса и удивления. В том числе, как я заметила, и лицо Девушки Торговых Автоматов. Мило.
Я покинула класс. Я как будто слегка покачивалась на ходу, как расшатавшийся зуб, который можно удалить, не прилагая больших усилий. Перестав слышать перешептывания и неровный голос учителя, я чуть не сорвалась на бег и сперва даже проскочила мимо женского туалета. Заметив дверь, я вернулась и, едва очутилась внутри, сосредоточилась на разглядывании рисунка уродливых плиток цвета яичного желтка, на подсчете количества кабинок — словом, делала все, лишь бы не смотреть на свое отражение в зеркале. Я попыталась успокоиться, надеясь отсрочить приступ паники, который мог начаться у меня при виде крови.
Я медленно дышала. Мне не хотелось умываться. Мне не хотелось возвращаться в класс. Но чем дольше я здесь пробуду, тем вероятнее учитель пошлет за мной медсестру. Мне очень этого не хотелось, поэтому я встала перед влажным столиком, покрытым комками смятой туалетной бумаги, и подняла взгляд.
Девочка в зеркале улыбнулась. Но это была не я.
6
Это была Клэр. Вместо моих каштановых волос по плечам рассыпались ее красные. Потом отражение нагнулось — зловещее отражение в стекле. Комната накренилась, заставив меня наклониться вбок. Я прикусила язык и уперлась руками в столик. Когда я снова взглянула в зеркало, на меня смотрело собственное лицо.
Сердце мое колотилось о ребра.
Ничего страшного.
Как и в классе не случилось ничего страшного.
Со мной все в порядке. Может, я просто нервничаю из-за своего первого дня в новой школе. Из-за своего провального первого дня в школе. Но, по крайней мере, я достаточно выбита из колеи, чтобы у меня больше не крутило в желудке при виде засыхающей на лице крови.
Я схватила пригоршню бумажных полотенец из контейнера и намочила их. Поднесла к лицу, чтобы вытереться, но из-за едкого запаха мокрой бумаги в животе моем все-таки что-то перевернулось. Я велела себе сдержать рвотный позыв…
И потерпела неудачу.
У меня хватило рассудительности откинуть длинные волосы с лица, когда я опустошила скудное содержимое желудка в раковину. В тот момент я была рада, что мироздание сговорилось помешать моим попыткам позавтракать.
Закончив давиться всухую, я вытерла рот, прополоскала его водой и сплюнула в раковину.
Мое лицо покрывала тонкая пленка пота, цвет лица безошибочно выдавал, что меня рвало. Очаровательное первое впечатление, наверняка. По крайней мере на футболку ничего не попало.
Я прислонилась к раковине. Если я пропущу конец урока, учитель просто поднимет на ноги каких-нибудь активистов-математиков, чтобы те нашли меня и убедились, что я не умерла. Поэтому я храбро двинулась на улицу, на безжалостную жару и вернулась в класс. Дверь до сих пор была открыта (я забыла закрыть ее за собою, бесцеремонно удалившись), и было слышно, как учитель монотонно диктует уравнение.
Сделав глубокий вдох, я осторожно вошла.
В мгновение ока учитель оказался рядом со мной. Толстые очки придавали его глазам сходство с глазами насекомого. Жуть.
— О, вы выглядите гораздо лучше! Пожалуйста, садитесь вот здесь. Я мистер Уолш, кстати. Я не расслышал вашего имени.
— Я Мара. Мара Дайер, — хрипловато сказала я.
— Что ж, мисс Дайер, вы явно умеете появляться в обществе.
Класс негромко захихикал.
Я облажалась.
— Да. Э-э, я, наверное, просто неуклюжая.
Я села в первом ряду, туда, куда показал мистер Уолш, за пустой стол, стоявший параллельно учительскому, самый ближний к двери. Все остальные места в этом ряду были не заняты.
Читать бесплатно другие книги:
