Игра в марблс Ахерн Сесилия
Пауза.
– Все в порядке?
– Помнишь мое тринадцатилетие? У нас на заднем дворе был шатер, верно?
– Да, тридцать человек гостей, еда на заказ, столько хлопот.
– Папа был? Я что-то не припомню.
– Да, был.
– Значит, в тот день он никуда не уезжал? – Газетная статья датирована днем моего рождения, а чемпионат закончился накануне.
Она вздохнула.
– Столько лет прошло, Сабрина.
– Понимаю, но, может быть, ты припомнишь?
– Разумеется, он был на празднике, посмотри фотографии, он там повсюду.
Тут и я вспомнила. Я в короткой юбке и на высоких каблуках, словно шлюха, как мама только позволила мне разодеться подобным образом – впрочем, кого я слушала.
– А накануне?
– Что ты узнала, Сабрина? Ну-ка выкладывай! – командует она.
Тон жесткий, мне это неприятно.
– Я так и подозревала, – не дождавшись ответа, продолжает она, – и, вероятно, ты именно этому нашла подтверждение – что он завел интрижку на стороне. Он сказал, что едет в Лондон на конференцию, но я позвонила в гостиницу, а там его имени даже не слышали. Я подозревала неладное, он такое не в первый раз проделывал – скажет, будто едет в одно место, а сам едет в другое. Я это уже знала. Он вернулся утром твоего дня рождения. Я все ему высказала, но он и в тот раз как-то вывернулся, я уже не помню как. Вышло, как всегда, будто это я параноик. Так что? Что ты узнала? Кто это был? Та отвратительная Регина? Один бог ведает, сколько их было еще, но эту связь он всегда отрицал. Но я всегда подозревала, что они были вместе еще до нашего развода.
– Нет, он, кажется, был не с женщиной, мам. У него и впрямь была интрижка, только не такая, как ты подозревала. – Я сделала глубокий вздох. – Он поехал в Англию, на мировой чемпионат по марблс. Его команда из шести человек, «Электрические бабки», выиграла. В день моего рождения в газете появилась статья с фотографией. Он прячется на втором плане, но я его узнала.
– Что? Чемпионат по марблс? О чем ты? – Голос ее звучит нечетко, я соображаю, что не лучший момент выбрала для такого разговора, надо было отложить, но я не могла.
– Я же тебе сказала, мама, он всю жизнь играл в марблс. Участвовал в соревнованиях. И коллекционировал шарики.
Она умолкла. Слишком много информации, наверное.
– На фотографии я его узнала, но он играл под другим именем. Хэмиш О’Нил.
Слышно было, как она резко втянула в себя воздух:
– Господи, Хэмиш – это же его старший брат, он погиб, когда Фергюс был еще очень молод. Он мало рассказывал о нем, но кое-что я постепенно узнала. Фергюс его боготворил. О’Нил – девичья фамилия его матери.
Значит, Мэтти был прав. Это все Хэмиш. Он умер, скрываясь под именем моего отца, и отец в свою очередь принял имя Хэмиша. Не уверена, смогу ли я когда-нибудь до конца понять, почему он так поступил. Не уверена, что мне это следует знать.
– Кубок лучшего игрока в индивидуальном зачете выиграл Хэмиш О’Нил. Я познакомилась с его командой, они помнят папу как Хэмиша.
Мама снова притихла. Ей было над чем подумать. Я ведь и представить себе не могла, какие воспоминания она пытается воскресить, сложить воедино, чтобы вполне понять эту историю.
– Мам?
– Он выиграл кубок накануне твоего дня рождения?
– Да.
– Почему же он ничего не сказал мне?
– Папа никому не говорил, – пояснила я. – Ни семье, ни друзьям.
– Но почему?
– Мне кажется, он пытался воскресить брата. Или почтить его память. Наверное, он думал, что никто не поймет. Сочтут это бредом.
– Это и есть бред! – рявкнула мама, потом вздохнула, помолчала и почти виновато добавила: – Хотя и мило. Почтить память. – Снова молчание. – С кем же я прожила столько лет? – совсем тихо спросила она.
Я не нашлась с ответом, но про себя подумала: не допущу, чтобы мой муж задавался таким же вопросом обо мне.
Ли медленно опустилась на переднее сиденье, на ней бандажное платье телесного цвета, черная кожаная куртка, она пахнет парфюмом, лицо покрыто таким слоем макияжа, что я с трудом узнаю простенькую нянечку, которую вижу чуть ли не каждый день.
– Перестаралась? – с тревогой спрашивает она.
Из-за цвета платья она выглядит чуть ли не голой.
– Нет, – говорю я, включая двигатель. – Итак, куда мы едем?
– Да ты знаешь про это столько же, сколько я.
Я грозно кошусь на нее:
– Ли!
– Что? – Она захихикала. – Мы познакомились в сети. Зовут Дара. Он чудненький. Мы живьем еще не встречались, но, понимаешь… – Она беспомощно пожимает плечами.
– Нет, не понимаю, объясни.
– Ну, мы познакомились на сайте для одиноких. Поболтали пару раз по скайпу. Ты же понимаешь, – повторяет она, словно я что-то об этом знаю.
– Нет, не понимаю. Что?
Она посмотрела на меня в упор, потрясла головой, словно этим движением пыталась пробудить во мне догадку – и действительно пробудила.
– О! – только и сказала я.
– Ага, дошло. – она снова уставилась прямо перед собой. – Так что мы довольно близко знакомы, хотя еще не встречались живьем.
– У вас был секс по скайпу, но ты нервничаешь перед личной встречей? – рассмеялась я.
– У камеры есть фильтр, – поясняет она. – А у меня нет.
– И чем этот таинственный Дара занимается, если он знает, где найти марблс в одиннадцать вечера?
– Он резьбой по дереву занимается. Украшает стулья, столы, мебель. У него сегодня вечеринка, и будет, я запомнила, художник по стеклу.
Не очень-то она меня убедила.
Мы нашли тот дом, где проходит вечеринка в честь черного полнолуния, – адрес ей Дара дал. Посмотрели на это здание с другого берега, молча, впечатление у нас обеих, вероятно, было одинаковое: нас кинули.
По этому адресу расположена многоэтажная парковка, построенная на руинах снесенного торгового центра, вместо которого собирались стоить современный торговый гиперцентр с кинотеатром, но проект на 70 миллионов евро так и не был осуществлен, и теперь парковка высилась одиноко на огромном пустыре вдали от магазинов и предприятий, которым могла бы пригодиться. Над ней нависала пепельная луна с тонким серпом нарождающегося месяца с краю и указывала нам путь, бдительным материнским оком присматривала. Однако мне казалось, сейчас она смеется над недотепами.
Огромное бетонное уродство, но уродство старой школы – приземистое здание цвета красного кирпича, тесное, с низкими потолками, не то что современные просторные и хорошо освещенные парковки. Восемь уровней, и нигде ни одной машины. Однако на полпути между фундаментом и крышей, на четвертом этаже, из-за сетчатой перегородки мерцает огонь.
– Должно быть, он дома. – Ли пытается шутить.
– Чуешь запах дыма? – спрашиваю я.
Она втягивает в себя воздух и кивает.
– Слышишь музыку?
Слабый, но отчетливый звук ползет с четвертого этажа, спокойные ритмичные басы.
Но мы сидим и не двигаемся.
– Похоже, вечеринка все же имеет место, – говорю я. – Но не опасно ли там?
Мы забрались на окраину города, которую собирались застраивать, да так и не освоили, бросили, и пригласил нас человек, умело обращающийся с острыми инструментами, которого Ли знает только по интернету. Не закончилась ли моя полоса везения, гадаю я.
Участок огорожен со всех сторон, мощный деревянный забор – и не перелезешь, и дыры не видно. Мы обошли его со всех сторон и обнаружили открытую секцию, словно специально для нас. Медленно прошли вовнутрь, мимо барьера, у которого призраки машин все еще дожидались парковочного талона, и проникли в темноту восьмиэтажного строения. Первый этаж был сплошь покрыт граффити, каждый дюйм бетонных стен и опорных столбов тщательно поливали из баллончиков. Мне тут задерживаться не хотелось, побыстрей бы мимо. Мы пошли по стрелкам к лестнице, предпочли обойтись без лифта – впрочем, вряд ли он работал, а если и работал, мне в него неохота была забираться.
Все виденные мной в жизни ужастики учили: не ходи одна по ночам на заброшенную парковку, да и средь бела дня лучше не надо, и все же вопреки собственным инстинктам я оказалась здесь. По мере того как мы тихонько поднимались по лестнице – ни звука, чтобы их там не спугнуть, – музыка и смех слышались все отчетливее. Гул разговора и эти ровные басы побуждали нас идти вперед – там нас ждут какие-то признаки цивилизации, это вовсе не похоже на вопли убийц, выстрелы или яростные пляски бандитов. И все же я готова к встрече с бездомными, которые выходят в скайп через ноутбуки, готова отдать им деньги, телефон, что угодно, только бы меня не трогали, возмутившись моим вторжением.
Ли тоже готовится, проверяет свое отражение в карманном зеркальце, накладывает еще более густым слоем помаду – губы словно после инъекций ботокса, – а затем, мотнув гривой, распахивает дверь. В изумлении я озираюсь по сторонам. Повсюду деревья, серый бетон скрыт под великолепным слоем зелени. И посажена вся эта зелень в необыкновенные горшки, испанские, мексиканские, с дивной мозаикой. Гирлянды фонариков натянуты между деревьями, свечи указывают нам извилистую тропу в этих джунглях. Мы словно попали в таинственный парк, спрятанный внутри бетонной многоэтажной парковки. Тут серый цвет встречается с зеленым, тьма со светом, сделанное человеком с творением природы.
– Привет, девочки, – окликнул нас сбоку молодой человек, и мы обернулись в испуге. – Где пригласительные?
Мы только рты разинули, а ответить не нашлись.
– Она – гостья Дары, – выдавила я из себя наконец. Ли явно не могла произнести ни слова.
– А, отлично, – сказал он, вставая. – Покажу вам дорогу. Простите, что спросил приглашение, это все Ивлин, она с прошлого года осторожничает: пришли не те люди, и все пошло наперекосяк.
Мы пошли следом за молодым человеком по петляющей дорожке среди деревьев. Ну точно, я в сказку попала.
– Это вы все тут так обустроили? – спрашиваю я.
– Ага. Клево, правда? Ивлин только что вернулась из Таиланда, там у них каждый месяц справляют лунные праздники. Конечно, это не совсем Тай, но бетонные джунгли – вполне тема.
Тропа завершилась, приведя нас, по-видимому, в гостиную. Огромная люстра из красиво изогнутого стекла низко свисает с бетонного потолка, в ней вертикально торчат большие свечи, воск оплывает по сторонам. На полу – широкий восточный ковер, большое количество коричневых потертых кожаных диванов, и на них, словно на вечеринке, расселись полтора десятка человек, болтают. Музыка играет – не слишком громкая, расслабляющая, та самая, отголоски которой мы слышали с другого берега. Девушка – прямо-таки нимфа в обтягивающем комбинезоне с блестками – танцует сама по себе, закрыв глаза, перебирая пальцами струны невидимой арфы. Кто-то обернулся нам навстречу, большинство просто улыбались – приветливые ребята, присматривались к нам и никуда не спешили. Разновозрастные, явно богема, очень клевые, очень непредсказуемые, куда до них нам с Ли, матери троих детей и нянечке Кардашьян.
– Вот он! – сказала она, быстро ткнув пальцем. Ли юркнула к Даре, они обнялись. Через мгновение, не размыкая объятий, она крикнула мне:
– Марлоу.
Я кивнула. Марлоу. Значит, я пришла сюда, чтобы познакомиться с Марлоу.
– Марлоу! – завопил Дара, потом свистнул и кивком указал на меня.
Потрясающе красивый мужчина обернулся к нам с дивана, где собралась своя компания. В облегающих черных джинсах, угольной футболке, рабочих ботинках, идеальная форма, руки накачаны, длинные черные волосы с одной стороны заправлены за ухо, с другой падают ему на лицо. Джонни Депп – и на двадцать лет моложе. Прищурив один глаз, он втягивал в себя сигаретный дым, в другой руке держал бутылку пива. Он оглянулся на меня, медленно прошелся взглядом. Под этим пристальным взглядом я поежилась, не зная, куда себя девать. Ли тоже посмотрела на меня и засмеялась.
– Удачи! – Вскинула оба больших пальца и устремилась к бочонку пива, обложенному льдом.
Я с трудом сглотнула. Марлоу улыбнулся, расстался с клевой девочкой-бабочкой, чей брюшной пресс был весь изукрашен пирсингом. Он остановился прямо передо мной, вплотную, слишком близко для совершенно незнакомого человека.
– Привет.
– Привет, – улыбнулся он. Он присел на спинку дивана, теперь глаза у нас на одном уровне. Смотрит так, словно я его забавляю, но не обидно.
– Меня зовут Сабрина.
Оглянувшись, я вижу, как Ли устраивается на диване с большой компанией, пиво в руках, вполне довольна жизнью. Попробую-ка и я расслабиться.
– Я потеряла шарики, – улыбаюсь я в ответ.
– Тогда ты пришла в самое подходящее место, – усмехнулся он. – Пойдем ко мне в студию.
Он поднялся.
Я засмеялась в ответ, и он поначалу был озадачен моей реакцией, но все же двинулся куда-то, и Ли жестом велела мне следовать за ним. Я прошла вслед за ним под деревьями по другую сторону «гостиной», и убедилась, что он говорил по делу: к стене парковки примыкали офисы и студии.
– Что это за место?
– Совет по делам искусства разрешил нам работать здесь. Их осенила прекрасная идея, как использовать это место: на каждом уровне что-то свое, на третьем этаже выставки, на пятом театральные представления. Мы тут уже год.
Он отпер дверь и вошел.
Внутри повсюду сияло стекло.
– Ох, как красиво! – Я оглядывалась по сторонам и не могла остановиться – куда ни повернусь, шедевр из стекла: кружка, стакан, ваза, стеклянная панель, люстры, потрясающие цвета, некоторые были разбиты и вновь восстановлены из осколков, ошеломляющая красота.
Он уселся на стол, болтая ногами, наблюдая за мной.
– Ты делаешь шарики, – сказала я, заметив в углу витрину, за ней перемигивались маленькие сферы, и сердце у меня вновь сильно забилось.
Я сняла с плеча сумку, достала оттуда каталог, внутри словно огонь разгорался. Я подошла к Марлоу, протянула ему папку.
– Мой отец собирал коллекцию марблс. Я нашла этот каталог в его вещах, тут все его шарики, но двух не хватает. – Я хотела поскорее открыть те страницы, где были описаны пропавшие шарики, но он остановил меня, положил руку мне на руку и так и держал, читал не торопясь отцовские записи.
– Невероятно, – сказал он.
– Я понимаю, – ответила я и гордо, и неуверенно, поглядывая на его руку, которая обвивалась вокруг моей, а он словно бы этого и не замечал, словно ничего естественнее и быть не могло. Он переворачивал страницу за страницей, его пальцы пробегали по моим костяшкам, отчего я нервничала и в то же время чувствовала себя необычайно живой. Я замужняя женщина, не годится мне стоять тут почти в полночь, держась за руки с клевым красавцем-художником, но уходить я не собиралась. Он внимательно изучал каждую страницу, медленно водя пальцами по моей руке.
Это все из-за луны.
– Замечательная коллекция, – сказал он наконец. – Значит, он предпочитал стекло.
– В каком смысле?
– Шарики бывают глиняные, стальные, пластмассовые. Но он собирал только стеклянные.
– А, да, я не обратила внимания.
– Несколько стальных у него есть. Но стеклянные, сделанные вручную, самые красивые, – сказал он с улыбкой. – Впрочем, я, конечно, необъективен. Каких недостает?
Прямо беда, пришлось выпустить его руку, чтобы пролистать страницы и указать:
– Этого. И вот этого.
При виде цены он присвистнул.
– Попробую сделать похожие, но в точности воспроизвести их невозможно, он обнаружит разницу, – сказал он. – Такому коллекционеру одного взгляда будет достаточно.
– Не обнаружит. – Я сглотнула. – Он в последнее время болел. И я как раз хотела найти для него что-то новое. Создать новые воспоминания.
Не оглядывайся назад, Сабрина, двигайся вперед. Создавай что-то новое.
– Буду рад, – улыбнулся он, глаза его заиграли, мне пришлось отвернуться. – Значит, Сабрина, я вот что заметил: он начинал собирать современное искусство. У него только один такой шарик, поврежденный – сердце. Забавно, правда? Тут я могу помочь. Сделать для тебя такой шарик. Вот посмотри.
Он указал на витрину, и я в изумлении уставилась на это богатство – точно сундук с сокровищами, с драгоценными камнями. Изысканные завитки, невероятные узоры, цвета, да еще и отражаются в зеркальной витрине.
– Можешь потрогать, – предложил он. Я потянулась к шоколадному шарику, похожему на бильярдный шар, и удивилась его тяжести. Шарики были крупнее, чем папины, чем обычные шарики для игры, и их расцветка и узоры были гораздо ярче и сложнее. Эти пузыри и завитки гипнотизировали, когда я подносила их к свету, они казались бездонными, свет сиял откуда-то из глубины.
– Интересно, почему ты взяла именно этот, – произнес он. – Понравился?
Я кивнула, обхватив пальцами «шоколадку». Прямо-таки чувствовалось, как изнутри поднимается тепло.
– Но я не для себя выбираю. – Я снова присмотрелась к витрине. – Ему бы любой из них пришелся по душе, я уверена.
Не этого я искала, пускаясь в путь поутру, но теперь это казалось правильным, это лучше, чем сходить с ума в поисках недостающих шариков, которые, вероятно, никогда не найдутся.
– Нет-нет. – он осторожно вынул из моих пальцев коричневую сферу и обхватил меня рукой за талию, изучая этот шарик вместе со мной, глядя мне через плечо. – Для тебя я сделаю новый.
– Прямо сейчас?
– Разумеется. Ты же никуда не спешишь?
Я оглянулась в открытую дверь на Ли, та растворилась в глазах Дары, Дара гладил ее по голове. Почти полночь, но дома меня никто не ждет. Нужно завершить эту ночь каким-то итогом. То, что я узнала о папе, было важно, было неожиданно, ошеломляюще, я была страшно этим измотана, и теперь требовалось какое-то лекарство: я раскрыла эту рану и искала то, что помогло бы ее исцелить. Если нет возможности восполнить папину коллекцию, то хотя бы завершить мою личную миссию.
– Сколько на это понадобится времени?
Он небрежно пожал плечами:
– Увидим.
Он не прошел по своей студии – проскользил, вроде бы и шаркая ногами, но бесшумно, такой спокойный и расслабленный, что даже ноги не трудился поднимать. Включил газ, скрылся на миг за деревьями, оставив меня в одиночестве, и вернулся с полудюжиной пива и косячком, лукаво поблескивая глазами.
В голове у меня зазвучал голос Эйдана: «Я не уверен, что ты счастлива со мной, Сабрина. Ты отдаляешься от меня. Я тебя люблю. Ты слышишь? Ты любишь меня?»
Наверное, мне следовало уйти, но по крайней мере один урок за этот день я усвоила: я истинная дочь своего отца. Никуда я не ушла.
29
Ва-банк
Я сижу рядом с Ларри Бреннаном, он же Лампа, прозванный так за подростковую любовь к ночной охоте с мощным фонарем на кроликов. У него в Мите жил дядя, и Лампу туда отправляли на выходные: отец его спился, у матери был нервный срыв, и она мало с чем справлялась, так что парня отправляли к дяде, а его сестру к тетке. Сестре повезло, но если родители думали, что у дяди мальчику лучше, то сильно ошибались. Пил дядя не меньше отца, его недостатки не так бросились в глаза лишь потому, что у него не было собственной семьи, а о самом себе он еще как-то мог позаботиться. Он любил выпивку, любил племянника – чересчур любил, но вряд ли я понимал это, пока не вырос и не сообразил все. Ларри постоянно просил меня поехать с ним вместе. Конечно, дядя его не трогал, когда он приезжал с другом, но мне этот дядюшка уж очень пришелся не по душе. Том его звали. Один раз я смотался вместе с Лампой, и, несмотря на все приключения и злоключения, свободу есть, и пить, и делать что вздумается в любой час дня и ночи, я отказывался поехать снова, сколько он ни звал. Его дядя был извращенец, но этого я не понял – должен был бы, но не понял.
Ночная охота была славной забавой. Ларри брал дядино духовое ружье, и мы в кромешной тьме шли в поле. Мне доставалось держать мощный фонарь – в миллион свечей – и слепить ими кроликов, а Ларри стрелял. Чаще всего он даже не трудился поискать тушку. Я думал, какое прекрасное жаркое мама сделала бы из крольчатины, но я не знал, как сохранить убитого кролика свежим и довезти обратно, и почему-то ни у кого не спросил. Ларри не интересовала добыча, он хотел убивать: конечно же каждый подстреленный им кролик был его отцом, или дядей, или матерью, или кто еще подвел его и бросил одного в чуждом мире. Возможно, среди этих кроликов был и я – приехал вместе с ним и ничем не помог.
Лучше всего так охотиться в кромешной тьме – туманные ночи годятся, но самые правильные условия – в новолуние. Помню, как под конец недели Ларри все время сверялся с прогнозом погоды и с ума сходил и устраивал тарарам в школе, если погода ожидалась непригодная для охоты. Думаю, он представлял себе, как придется ночь напролет проводить под одной крышей с дядей и каково ему придется. Хэмиша уже не было с нами, это было, когда мне исполнилось шестнадцать, он уже перебрался в Ливерпуль, а то бы он поехал со мной. И с дядюшкой он бы разобрался, не то что я.
Теперь я гляжу на Ларри Лампу Бреннана, моего сверстника, ему те же пятьдесят семь, но он строен, ухожен, респектабелен. Я сижу напротив него, за столом в его кабинете, и припоминаю все, что мне о нем известно. Этот мужчина в дорогом костюме, начальник над несколькими десятками нанятых им служащих, пробил себе дорогу в жизни: выбрался из грязи и отмылся от нее. С бьющимся сердцем я слежу за тем, как он аккуратно подпиленным мизинцем расправляет галстук, и чувствую в груди то стеснение, от которого никак не удается избавиться: я стал такой жирный, все время задыхаюсь, дышу с присвистом.
– Наверняка в твоей жизни не осталось теперь никого, кто помнит, какими мы были, – говорю я.
Он выдерживает паузу, соображая, что я имею в виду.
– Ты знаешь, что я имею в виду, Лампа.
И он цепенеет: я заставил его вернуться к тому Ларри, от которого он бежал. Ему снова шестнадцать, он Ларри Лампа Бреннан, в голове бардак, весь мир против него, он сражается не на жизнь, а на смерть против каждого, кто окажется рядом.
– О чем ты, Фергюс? – тихо переспросил он.
Я почувствовал капельку пота на правом виске, хотел утереть, но тем самым я привлек бы к ней внимание.
– Просто говорю: кое-кто сильно бы удивился, узнав о тебе то, что знаю я. Вот и все.
Замедленным движением он подался вперед.
– Угрожаешь мне, Фергюс?
Я выдерживаю его взгляд, смотрю пристально, жестко. Отвечать нет надобности, пусть сам догадывается. Мне главное, чтобы это сработало. Пятьдесят семь лет, нет такого знакомого, кого я не попросил бы отплатить мне за прежнее добро, более того, у многих я теперь в долгу за их помощь – времени не хватит расплатиться. Я дошел до края, вытащил последний козырь из рукава – угрожаю старому приятелю, как последний подонок.
– Фергюс, – негромко говорит он, уставившись взглядом в стол. – Это ведь не личное решение. Времена сейчас трудные. Я взял тебя на работу, потому что хотел помочь, по старой дружбе. – Он явно потрясен моим натиском. – Мы договорились, испытательный срок полгода. Через шесть месяцев я сказал тебе, надо прибавить обороты, у тебя самый низкий результат, но да, я понимаю, нужно еще войти в курс дела. Но прошло уже девять месяцев, дела идут плохо, мне придется сокращать штат, ты пришел последним, а значит, уходишь первым. И честно говоря, – тут гнев прорвался наконец, словно он сообразил, что нет больше причины любезничать со мной, – угрозами ты от меня особой любви не добьешься и никак не изменишь тот факт, что ты худший из наших продавцов и приносишь компании мало денег.
– Дай мне еще время, – настаиваю я, чувствуя, как подступает паника, но пытаясь говорить спокойно, уверенно, внушить доверие. – Я еще не вполне осмотрелся, первый год всегда трудно, но я уже вник, ты же видишь, я уже разобрался, как тут что работает.
– Я не могу дать тебе время, – отвечает он. – Времени больше нет.
Я еще попрепирался с ним, но чем сильнее я давил, тем жестче он сопротивлялся, тем более отдалялся от меня.
– Когда? – спросил я наконец совсем тихо. Мой мир рушился на глазах.
– Я собирался предупредить тебя за месяц, – ответил он, и я подумал, есть еще месяц, прежде чем со мной будет кончено. – Однако после твоих угроз я бы предложил расстаться немедленно.
Но еще один козырь остался в рукаве, самый подлый, во всю жизнь я старался не прибегать к нему.
– Пожалуйста, – говорю я, и он удивленно поднимает на меня глаза, его гнев испарился. – Ларри, прошу тебя. Умоляю.
Сначала долги, потом угрозы, теперь вот – мольбы.
– Что тут творится? – вскрикнула Кэт, застав меня на полу моей квартиры.
Я сдвинул всю мебель к стене. Кресла свалены на диван, журнальный столик втиснулся в маленькую кухню, ковер скатан и вынесен на балкон. Я расчистил себе достаточно места и с маркером в руках порчу деревянные полы.
Я нарисовал маленький круг, диаметром восемь дюймов, и как раз провожу вокруг него большую окружность диаметром одиннадцать футов. Ответить Кэт я не могу, полностью сосредоточился на своем занятии.
– Фергюс! – Она оглядывается, широко раскрыв глаза, челюсть отвисла. – Мы же собиралась пообедать с Джо и Финном, помнишь? Ждали, ждали тебя в ресторане. Я все время тебе звонила. Мне пришлось пообедать с ними без тебя. Фергюс? Ты меня слышишь? Я поехала к тебе на работу, там мне сказали, что ты вернулся домой.
Не обращая внимания на ее слова, я черчу свои круги.
– Ты забыл, Фергюс? – Голос ее смягчился. – Ты снова забыл? Это уже не в первый раз. Ты, наверное, нездоров, дорогой мой. Что-то с тобой нехорошо.
Она опустилась на колени рядом со мной, но я на нее не гляжу. Я занят.
– Что с тобой? Как ты себя чувствуешь? Выглядишь ты… Фергюс, да ты же весь мокрый.
– Так, – говорю я, откладывая маркер и опускаясь на колени, чувствуя, как пот капает с кончика носа. – Эта игра называется ва-банк, а нам именно это и нужно. Деньги. Внутренний круг – банк, наружный – линия. Берешь биток из…
– Я беру?
– Да, ты.
Я дал ей несколько шариков, и она уставилась на них так, словно они грозили взорваться у нее в руках.
– Фергюс, сейчас три часа дня, почему ты не на работе, почему вдруг играешь в марблс? Это нелепо, мне самой пора на работу, что происходит, я перестала понимать.
– Меня уволили! – заорал я с внезапной яростью, так что она умолкла и даже подскочила в испуге. – Банк твой, – агрессивно сообщил я ей. – Бросаешь биток, и все, что удастся задеть в банке, переходит в твою собственность. Если ничего не подобьешь, твой биток останется лежать там, куда попадет, а ты бросаешь снова. Десять попыток.
Я сложил в банк, в маленький внутренний круг, свою коллекцию часов.
– Бросай шарик. И постарайся попасть.
Она поглядела на часы, на другие предметы, которые я сложил наготове, которые пойдут следом за часами, и глаза ее наполнились слезами.
– Ох, Фергюс, не надо так. Джо тебя выручит. Он уже предлагал помочь.
– Я подачек не беру, – отрезал я, голова закружилась при одной мысли о том, что содержать меня будет крошка Джо. Джо, которого я и за брата не считал, пока Кэт не приняла и его в свои объятия. Это было бы несправедливо по отношению к младшенькому. – Я сам найду выход.
Шарики завели меня в эту беду, они же из нее и выведут. Ложь и обман, предательство, путаница, неспособность сосредоточиться на главном в моей жизни, я оторвался от самого себя, от семьи. Сабрина родила сегодня третьего мальчишку, а я не могу поехать к ней с Кэт, потому что Сабрина все еще не знакома с Кэт, не знает о великой любви моей жизни, а я не знаю, как подступиться к признанию. Чтобы рассказать Сабрине о Кэт, придется рассказать и о марблс, а как на это решиться? После целой жизни лжи. Кэт обещает молчать, пока я сам не подберу слова, чтобы объясниться с Сабриной, но ведь проговорится, такое невозможно скрыть, и тогда мое умолчание обернется ложью. Мы оба станем лгать моей дочери. Когда я попытался тайком оценить свои шарики в Калифорнии, выплыло, до какой степени я запутался в долгах. Я снова все испортил, моя ложь чуть не убила нас с Кэт, когда я вернулся в гостиницу под утро в дымину пьяный. Но она осталась со мной. Сказала, что все понимает. Но все запуталось, все безнадежно запуталось. И виноваты в этом мои шарики.
Кэт бросила шарик, никудышный бросок, умышленный промах. Мы с Кэт много раз играли вместе. Я открыл ей свой мир, я принял ее в мир марблс, она ходила со мной на множество игр, на большие встречи ездила, и хотя великим игроком не стала, но не настолько же плоха.
– Играй как следует! – заорал я, и она заплакала. – Давай, давай! – Я схватил шарик и сунул ей в руку. – Запускай!
Она бросила и попала точно в коллекцию часов посреди маленького круга.
– Отлично, это твое. Пойдет на продажу. – Я отодвинул часы в сторону. – Дальше! – Я положил в круг мамино обручальное кольцо.
Она промахнулась. Я заорал, приказывая ей целиться лучше.
– Фергюс, я не могу. Не могу, не могу, не могу! Я не стану, Фергюс, пожалуйста, остановись! – Она зарыдала и упала на пол. Я выхватил у нее шарики и начал пулять. Сразу угодил в банк, то есть отдал ему мамино обручальное кольцо. Потом метнул снова и попал в коробку с образцами от Akro Agate 1930 года, ценой от семи до тринадцати тысяч. Еще бы не попасть – коробка едва помещалась в круге.
Следующий номер – «Лучшие луны мира» в оригинальной упаковке, цена от четырех тысяч до семи. Попал. Два самых ценных предмета в моей коллекции. Они уйдут первыми, за ними все остальные. Все придется продать.
– Нашелся покупатель, – сообщил я Кэт несколько дней спустя и положил коробки с шариками, чтобы освободить руки и надеть плащ. – Встречаемся с ним в городе, у «О’Донахью». Он специально прилетел за ними из Лондона. Они стоят двадцать тысяч долларов, мы сговорились на пятнадцати тысячах евро наличными.
– Ты плохо выглядишь, Фергюс. – Она погладила меня по лицу, и я успел поцеловать ее ладонь. – Ты бы лучше прилег.
– Разве ты меня не слышала? Прилягу – после встречи.
– Не хочется их продавать. Они так тебе дороги. Все твои воспоминания связаны с ними.
– Воспоминания хранятся вечно, а эти… – Я и смотреть на них не могу. – Эти оплатят мою ипотеку за ближайшие несколько месяцев. Отсрочка, пока я что-нибудь придумаю.
Что, собственно? Работы нет, никто меня не возьмет. Стар уже. Думай, думай, что же делать. Продавать шарики.
– Ты очень бледен, тебе надо лечь. Давай я с ним встречусь.
Это правильная мысль, мы оба понимаем: поеду сам, не смогу расстаться с ними, а это необходимо, иначе банк отнимет у меня дом.
Она уехала, забрав шарики, а я лег в постель. Вернулась она спустя какое-то время, уже в темноте. Я не знал, сколько времени, мне казалось, я не спал, но, наверное, все-таки спал. Она подошла к кровати, и я почувствовал, что ее дыхание отдает вином.
– Продала? – спросил я.
– Я принесла деньги, – ответила она, кладя на тумбочку у кровати конверт.
– И шарики ушли?
Она чуть помедлила:
– Да, ушли.
Она гладила меня по голове, по лицу, она меня целовала. Она-то у меня осталась. Надо бы как-то пошутить насчет ее коллекционной ценности, но не соображу как.
– Я в душ, – сказала она, уходя.
Послышался шум воды, и со мной случилось то, чего уже очень давно не было: я заплакал. Так горько, мучительно, словно снова стал ребенком. А потом, прежде чем Кэт вышла из душа, я уснул. Проснулся я в больнице, а Кэт следующий раз увидел, когда увидел ее в первый раз, в реабилитационном центре, который стал для меня домом, где она, как я думал, кого-то навещала. Навещала друга.
Читать бесплатно другие книги:
