Версаль. Мечта короля Мэсси Элизабет

Маршаль чувствовал, как в нем закипает бешенство.

– Тогда почему вы постоянно позволяли себе во всеуслышание критиковать короля?

– Потому что я попросил его об этом.

Фабьен чуть не подпрыгнул. У двери кабинета стояли король и Бонтан. Лувуа стал подниматься со стула, но Людовик положил ему руку на плечо, позволяя сидеть.

– Ваше величество… – пробормотал обескураженный Фабьен.

– Дорогой Маршаль, вы усердны и исполнительны, – сказал король. – Но в данном случае вы весьма ошиблись.

– Да, Фабьен, вы ошиблись, – подтвердил Лувуа. – Король поручил мне играть роль критика и заговорщика. Роль, которая мне совсем не по нутру.

– Но вы играете ее с блеском, – улыбнулся король.

– Теперь понимаю, – смущенно произнес Фабьен. – Вы служите… липкой бумагой для ловли мух.

– Время от времени каждый из нас бывает чем-то недоволен, – сказал Лувуа. – Но я умею отличать просто недовольных от тех, кто что-то замышляет против его величества.

– Лувуа отнюдь не отбивает у вас хлеб, Маршаль, – продолжал король. – Вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями. Но я предпочитаю черпать воду из двух источников. И что не менее важно, будучи честным критиком, Лувуа нередко говорит правду.

Военный министр кивнул:

– Должен признаться: поначалу я не верил в Версаль. Но я всегда верил в моего короля.

– Я это ценю. Вы с Маршалем– как два ангела у меня за плечами, – признался Людовик.

Фабьен улыбнулся, но одно слово прочно застряло у него в мозгу. «Ангелы. У меня ведь что-то было связано с ангелами. Вот только вспомнить не могу».

– Господин Лувуа, примите мои извинения. Я восхищен вашими действиями.

– Равно как и я восхищаюсь вашими, – ответил Лувуа, пожимая ему руку. – А теперь давайте поскорее найдем это ядовитое отродье и спустим с него шкуру.

– Или с нее, – добавил Фабьен.

Король, Лувуа и Маршаль вышли из кабинета. За ними вышли Бонтан и гвардейцы. Фабьен поднимался по винтовой лестнице, продолжая мысленно повторять: «Ангел. Ангел. Ангел».

И вдруг он вспомнил, а когда вспомнил, его глаза широко распахнулись.

– Ваше величество!

Король обернулся.

– Ваше величество, однажды вы высказали просьбу.

– Его величество не позволял вам говорить, – нахмурился Бонтан.

Но Фабьену было все равно.

– Вы говорили, что хотели бы посмотреть в лицо тем, кто убил семью Партене. Полагаю, одного я могу показать вам прямо сейчас.

В салоне не сразу заметили появление короля. Болезнь Генриетты не заставила придворных отказаться от привычных развлечений.

– Выйдите отсюда все! – громким голосом потребовал король.

Карточная игра замерла. Смолкли разговоры и сплетни. Собравшиеся смотрели на короля и нескольких гвардейцев.

– Когда все выйдут, никого в салон не пускать! – приказал гвардейцам король.

Недоумевающие придворные побросали карты, отставили недопитые бокалы и потянулись к выходу, обмениваясь беспокойными взглядами. Монкур, намеренно отстав от герцога Кассельского, шел в общем потоке. Он был уверен в себе, о чем свидетельствовала его улыбка.

– Не торопитесь, Монкур, – вдруг сказал ему король.

Монкур послушно остановился. Салон уже опустел. Взгляд Людовика был холоден, но даже сейчас перемена в поведении короля не насторожила бывшего опального придворного. Эту угрюмость Монкур объяснил себе болезнью Генриетты.

– Ваше величество, сегодня я весь день молился о выздоровлении ее высочества, – сказал Монкур, кланяясь королю.

– Думаете, Бог вас услышал?

– Этого, ваше величество, я не знаю, но склонен думать…

Людовик приблизился к Монкуру. Его голос был угрожающе спокоен.

– А как насчет ангелов?

– Ангелов?

– Вы их сейчас видите?

Монкур покосился на Фабьена, словно тот мог ему что-то объяснить.

– Я… нет.

– Я слышал, многие перед смертью видят ангелов, – сказал Людовик, кивком указывая на ремень Монкура.

Монкур открыл рот, не издав ни звука.

– Караульные, выйдите! – потребовал король.

Гвардейцы бесшумно вышли, закрыв дверь снаружи. В зале остались король, Монкур и Маршаль. Людовик подошел к своей жертве еще ближе. Голова короля была запрокинута, как у гадюки, готовой к броску.

– Шарлотта де Партене видела ангелов. Потом были и другие, кто, наверное, тоже их видел. Люди, убитые на моей дороге. Люди, принадлежавшие к моему двору. Враги пытались покушаться на мою жизнь. А теперь вот ее высочество, моя любимая Генриетта, лежит при смерти.

– Ваше величество, я не понимаю смысла ваших слов.

– Вы еще и отъявленный лжец, – усмехнулся Людовик.

– Нет, ваше величество. Это какое-то недоразумение. Я – настоящий друг моего короля.

– А не вы ли совсем недавно говорили: «Враги короля должны убедить его величество в том, что они являются его верными друзьями»? – напомнил Монкуру Маршаль.

Людовик направился к очагу. Монкур повернулся к главе королевской полиции.

– Господин Маршаль… вы просто глупец, – сказал он, показывая на Фабьена пальцем. – Вы вздумали меня обвинять? Да вы…

– Я знаю, кем является Маршаль. А вот вы – убийца! – крикнул король.

Схватив кочергу, Людовик ударил Монкура по голове. Монкур со стоном рухнул на пол. Кровь из разбитого лба залила ему лицо.

– Нападайте на меня! – крикнул ему король.

Монкур закашлялся. Его голос стал хриплым.

– Ваше величество, ваш удар направлен не на того.

– Нет, на того! Я имел глупость пустить волка в хлев!

Монкур, кряхтя, поднялся на колени:

– Я спас ее высочество от верной смерти!

У Людовика бешено стучало сердце. Все внутри него пылало от ярости.

– Генриетта стала пешкой в твоей игре. Тебе нужно было вернуться ко двору! – закричал он, позабыв про этикет.

Монкур встал, тяжело дыша. Он кашлял, выплевывая кровь. Его рука скользнула в карман.

– Я не собирался причинять ей вред.

– Вранье!

Людовик снова взмахнул кочергой. Теперь удар пришелся по руке Монкура. Кинжал отлетел в угол. Монкур прижал покалеченную руку к груди, прорычал что-то невразумительное и здоровой рукой схватился за стул. Стул полетел в короля. Людовика сбило с ног. Падая, он ударился головой и прокусил себе губу. Монкур метнулся к двери. Фабьен подхватил с пола кинжал Монкура и бросился наперерез, лягнув изворотливого придворного и глубоко вонзив кинжал ему в плечо. Монкур ухитрился вывернуть Фабьену запястье и завладеть кинжалом. Теперь лезвие было направлено на Фабьена.

Взревев, Фабьен выхватил свой кинжал. Поединок продолжался. Фабьен и Монкур ходили кругами. Отсветы пламени плясали на лезвиях их кинжалов, глаза обоих сверкали ненавистью. Монкур сделал выпад, но Фабьен сумел его отразить. Монкур со звериным рычанием отскочил вбок, потом предпринял новый выпад.

Людовик уцепился за ножку стола. Слюна, которую он выплевывал, была вперемешку с кровью. Голова кружилась и болела, но мысли короля были ясными, а остротой превосходили любой кинжал. Собрав все имеющиеся у него силы, король поднялся. Пока не на ноги, только на колени.

Отчаянный поединок Монкура с Маршалем продолжался. Выпады следовали за выпадами, каждое обманное движение вызывало ответное. Оба хорошо умели сражаться, в обоих бурлила злость и жажда крови. Монкур всеми силами стремился переместиться поближе к королю. Противники опрокидывали и крушили столы, сбрасывали подносы, давили ногами осколки разбитых бокалов.

– Стража! – крикнул Фабьен.

– Нет! – возразил с пола Людовик. – Сюда не войдет никто!

Главу полиции волновало состояние короля. Он всего на мгновение повернул голову к Людовику. Этого Монкуру было достаточно, чтобы ударить главу королевской полиции в живот. Маршаль пошатнулся, но успел схватиться за спинку стула и устоять на ногах. Рубашка сделалась мокрой от крови. Фабьен стоял, раскачиваясь в разные стороны.

– Прекрасный замысел, Монкур, – сказал Людовик.

Повернувшись, Монкур увидел, что король снова на ногах. Пальцы Людовика, сжимавшие кочергу, побелели от напряжения. Лицо короля превратилось в маску убийственной решимости.

– Ты мыслил убить всех, кто может тебя выдать, а потом и меня. Вину ты собирался свалить на Маршаля. На твоем месте я бы выбрал такую стратегию. Но твой первый удар должен был оказаться верным. А с верностью у тебя, Монкур, всегда было плохо. Ты подменял верность угодливостью. Но сегодня тебе повезло. Сегодня тебе представилась возможность убить короля.

Монкур скривил губы.

– Какого короля? – усмехнулся он. – Вы для меня ничем не отличаетесь от всех прочих королей. Если и есть отличия, они чисто внешние. А по сути я не вижу никаких отличий. Такое же стремление к славе любой ценой. Вы говорите о свете и мечтах, достойных богов. Но ваша душа погрязла во тьме.

Змея приготовилась к смертельному броску.

– Ты забыл, Монкур, что темнее всего бывает перед рассветом.

С этими словами Людовик метнул кочергу. Она ударила Монкура по ребрам. Монкур зашатался. Король бросился к нему и прижал к опрокинутому столу. Монкур вывернулся, отпихнул стол и атаковал Людовика, едва не полоснув королю по горлу и сразу увернувшись от возможного контрудара.

Поединок возобновился, но теперь противником Монкура был сам король. Это не мешало обоим сражаться с остервенением диких зверей в лесу. Обоих подстегивал гнев, оба умели уклоняться от смертельных ударов. И у Людовика, и у Монкура хватало сил продолжать сражение. Бились король и его враг. Тот, кого предали, и предавший. В одно из мгновений, когда Монкур пригнулся, остерегаясь бокового удара, король взмахнул кочергой и что есть силы ударил противника по голове, раскроив череп. Кровь хлынула из раны Монкура, а также из носа и ушей. Монкур скрючился от боли.

– Кланяйся своему королю, – прорычал Людовик.

Монкур рухнул на пол, взметнув ноги. Его стон больше напоминал волчий вой.

– Ваше величество, – простонал Маршаль.

Людовик встал над поверженным врагом. Рука сжимала окровавленную кочергу.

– Дайте ему истечь кровью.

Людовик отшвырнул кочергу и повернулся к двери.

– Я боюсь, что… – успел произнести Фабьен.

Его глаза закатились. Он шумно упал на пол.

Людовик взвалил Фабьена на плечо и выбежал из Салона.

– Стража! Нечего стоять столбом! – закричал он на гвардейцев.

Близ лесной тропы рос дуб, к которому были привязаны лошади Рогана и дофина. Животные кормились сухими листьями, а Роган и сын Людовика деревянным оружием играли в войну. Двое гвардейцев молча наблюдали за их игрой.

– Вашему высочеству нужно учиться искусству сражения, – улыбаясь, сказал мальчишке Роган. – Однажды и вы станете королем.

Дофин захихикал и взмахнул деревянным мечом, направив его на Рогана:

– Я уже король! Изволь мне повиноваться!

– Вначале вы должны меня победить, – поддразнивал дофина Роган. – Но ваше высочество – сильный мальчик!

Лесное эхо возвращало их смех. Гвардейцы тоже улыбались.

Когда у тебя одна рука, толкать даже маленькую тележку и то трудно. А тележка Жака была большая. Он миновал конюшни, хлевы, свинарник. Дальше стало чуть легче: дорожка пошла вниз по склону холма. Жак держал путь к длинной канаве, заполненной водой, снегом и грязью. Остановившись, садовник приналег на рукоятку, приподнял тележку и вывалил тело Монкура в канаву. На самом деле это была не канава, а общая могила, куда сбрасывали трупы нищих, бродяг, жертв потасовок в питейных заведениях и публичных домах. Ближе к весне канаву засыплют, а поблизости выроют новую. Пока что человеческие трупы разлагались, обретая зловещий облик. Остекленевшие глаза и пустые глазницы смотрели друг на друга, застыв в вечном изумлении.

Дверь в Салон Войны открылась. Вошел Людовик. На его лице запеклась кровь, но держался он, как и надлежит победителю.

– Как ты изменился, – оторопело пробормотал Филипп, глядя на брата.

Людовик налил себе бокал вина, сделал несколько больших глотков.

– Я приказал Маршалю допросить тебя.

– Значит, и я у тебя под подозрением.

Людовик отставил бокал.

– Это должно полностью развеять облако сомнений. Таково мое решение.

– Так зови сюда Маршаля. Развей меня вместе с твоим облаком.

– Он сейчас не может прийти, поэтому пока я сам тебя расспрошу. Ты намеренно стремился причинить ей вред?

– Да, стремился. И не упускал ни одного подвернувшегося шанса.

– С какой целью?

– Причиняя вред ей, я причинял вред тебе. А она причиняла вред мне. От твоего имени.

– Ты хотел, чтобы она мучилась? Чтобы ей было больно?

– Ни в коем случае. Я хотел, чтобы больно было тебе. Я всегда этого хотел.

– Ты мстил мне за то, что я послал ее в Англию?

– Я мстил за то, что ты не послал туда меня! – Филипп встряхнул спутанными волосами и шумно вздохнул. – Ты помнишь нашу детскую крепость?

– Которую?

– Самую первую. Вряд ли ты ее помнишь, а я помню. Боже, как давно это было. Нас привезли в то место. Нас с тобой и Генриетту. Этого, наверное, ты тоже не помнишь. Гувернантка повела нас гулять, но мы убежали от нее, вырвавшись на свободу. Мы со смехом неслись среди деревьев и оказались на берегу мельничного ручья. Там мы наткнулись на старую каменную хижину, густо поросшую мхом. Тебе захотелось сделать ее своим замком. Я предложил превратить ее в крепость. Удивительно, но ты согласился. Мы замечательно играли. Целое утро мы защищали крепость от испанцев… Теперь вспоминаешь?

Людовик молчал.

– Генриетта нашла в прибрежной глине маленький желтый топаз. Внешне он был похож на слезинку. Мы решили наградить тебя этим камнем в знак твоих заслуг перед Францией. Я тогда был очень горд тобою. Генриетта тоже. Мне тогда казалось, что мы сможем победить любого врага, кто бы ни напал на нас. Я даже помню слова, которые говорил тебе: «Брат, запомни этот момент и никогда не забывай». – Филипп горестно покачал головой. – Но ты давно все забыл.

Людовик выдержал взгляд брата, затем сунул руку в потайной кармашек камзола и достал желтый топаз, имевший форму слезинки. Он молча положил камень перед Филиппом и вышел.

Филипп смотрел на каменную слезинку, и настоящие слезы обжигали ему глаза.

Арсенал дофина состоял не только из деревянного меча. У него был и деревянный мушкет, искусно сделанный и похожий на настоящий. Дофин спрятался от Рогана, готовый при первой же возможности захватить того в плен. Мальчишка затаился в укрытии и вел наблюдение. Поредевшая листва почти целиком скрывала его от неприятельских глаз.

За спиною дофина хрустнули листья. Он мгновенно повернулся, сжимая в руке деревянный мушкет.

– Я тебя ви…

Незнакомец в черном плаще с глубоким капюшоном заткнул мальчишке рот. Шершавая кожа перчатки оцарапала дофину губы. Дофин брыкался, лягался, извивался ужом, пытаясь вырваться. Все было напрасно. Незнакомец легко поднял его в воздух. Краем глаза дофин увидел странное и страшное действо: второй незнакомец в таком же плаще с капюшоном приставил мушкет к лицу гвардейца и нажал курок. Выстрел раскроил несчастному голову. Тем временем Роган уже не деревянным, а настоящим кинжалом полоснул по горлу второго гвардейца.

Как ни отбивался дофин, все было напрасно. Незнакомец принес его на полянку, где мальчишку связали, заткнули кляпом рот и посадили в мешок. Затем похитители сбросили плащи, переодевшись в мундиры дворцовой гвардии. Третий снимать плащ не стал. Это был Мишель – бывший слуга герцога Кассельского и бывший служащий дорожной охраны. Он не желал привлекать к себе внимание.

– Выходим на дорогу! – приказал Мишель. – Мне что, дважды повторять?

Он взвалил извивающийся мешок на плечо и зашагал к дороге. Мнимые гвардейцы поплелись следом.

Ночь не принесла Генриетте облегчения. Перелом, на который так надеялась Клодина, не наступил. Генриетта по-прежнему лежала в постели короля. Она дышала с трудом. Лицо ее пожелтело, пронзительные крики сменились тихими, хриплыми стонами. Служанка осторожно поменяла под ее высочеством простыню. Людовик и Филипп стояли рядом с постелью. Клодина ощупывала лоб Генриетты и хмурилась.

– Сколько ей еще осталось? – спросил Филипп.

– Не знаю, – ответила Клодина. – Ее высочество пожелала видеть вас обоих… Ваше величество, ваше высочество, я делаю все, что в моих силах, но…

Людовик кивнул.

– Ее высочество просилась на воздух, к ее любимым цветам.

– Надо исполнить ее желание, – сказал король.

– Любое перемещение обернется пыткой для ее высочества, – возразила Клодина.

Король повернулся к Бонтану:

– Тогда пусть моя спальня станет цветущим садом.

Не прошло и часа, как королевская спальня действительно превратилась в роскошный сад с белыми зимними розами, цветками львиного зева и анютиных глазок. Цветы заполнили подоконники, столы и столики, полки. Пол был заставлен вазами. Ощутив аромат цветов, Генриетта шевельнулась и с трудом открыла глаза.

– А сегодня… нет ветра? – спросила она.

Людовик подал знак Бонтану. Первый камердинер открыл окно. Генриетта вздохнула. Сейчас она была настолько хрупкой, что казалась тряпичной куклой.

– Какой упоительный аромат. Разве может быть что-нибудь прекраснее цветов и их волшебного запаха?

– Есть. Та, на кого я сейчас смотрю, – ответил Людовик.

Генриетта попыталась улыбнуться, но ее накрыло новой волной боли. Она опустила голову и застонала. Через некоторое время боль стихла.

– Я боюсь, – шепотом призналась Генриетта.

– Тебе нечего бояться, – сказал ей Филипп.

– Откуда ты знаешь?

– А ты помнишь время до своего рождения?

Генриетта едва заметно покачала головой.

– Тогда как ты можешь бояться?

– Я не помню небес, где жила до рождения.

Еще одна волна боли заставила Генриетту содрогнуться всем телом. Ее ноги дернулись. Лицо превратилось в маску страдания.

Людовик схватил Клодину за руку:

– Сделайте что-нибудь!

– Уже… ничего не сделаешь, – возразила Генриетта. – Холодно. Мне очень холодно.

Ее дыхание участилось. Руки покрылись синеватыми пятнами.

– Филипп, прости меня, я… я не любила тебя так, как ты заслуживал.

– Ты любила меня так, как могла, – ответил ей Филипп.

– Какие вы оба… красивые. А ведь все… могло бы быть по-другому.

– Помолчи, – взмолился Людовик. – Лучше отдохни.

– Боже мой! – вскрикнула Генриетта. – Как мне больно дышать!

Людовик взял ее за руку:

– Боль уйдет, если ты поднимешь голову.

– Не могу!

– Позволь, я приподниму тебе голову, – предложил Филипп.

– Не надо! Не хочу!

– Генриетта, прошу тебя.

– Сделай, чтобы боль ушла! – тоном капризного ребенка потребовала Генриетта. – Прогони ее.

– Подложите ей еще одну подушку! – распорядился Людовик.

– Брат, она не хочет, чтобы ее трогали, – урезонил его Филипп.

– Это необходимо, тогда боль уйдет, – сказал Людовик.

В глазах брата он прочел жестокую, холодную правду. Боль уже никуда не уйдет. Генриетта обречена на страдания. На смерть.

Она снова закричала, брызгая слюной. Ее глаза бешено заморгали. Людовик потянулся к ней. Генриетта жадно схватила его руку. Ее ногти глубоко впились в кожу.

– Не смотрите на меня! – взмолилась она. – Я хочу остаться для вас красивой. Не такой, как сейчас!

Людовик сражался с подступающими рыданиями.

– Ты прекрасна и такой останешься. Я влюбился в тебя с первого взгляда.

Филипп не пытался унять слезы, и они текли по его щекам. Он силился улыбнуться жене, но улыбки не получалось. Больше ему было нечего ей предложить.

В спальню вошел аббат Боссюэ.

– Прогоните его! – потребовала Генриетта.

– Дорогая… – начал было Филипп.

– Я не желаю слушать его молитв!

Ее крик превратился в душераздирающий стон.

– Дайте ей что-нибудь от боли! – потребовал Людовик.

Клодина налила в чашку какого-то снадобья и подошла к постели. Она осторожно приподняла Генриетте голову, уговаривая сделать несколько глотков. Генриетта послушно проглотила лекарство, но тут же исторгла его обратно. Ее дыхание стало редким, более похожим на спазмы.

– У нее смыкается горло, – прошептала Клодина.

– Так разомкните его! – крикнул Людовик.

Филипп тронул его за плечо:

– Брат, не надо.

– Что нужно сделать? – вопрошал Людовик, не слушая его. – Что-то нужно делать!

Глаза Генриетты испуганно заметались. Жидкость, скопившаяся в легких, переполняла организм.

– Приподнимем ей голову! – нашелся Филипп.

Братья подняли Генриетту и подложили вторую подушку. Булькающие звуки немного ослабли.

Боссюэ подошел к постели с другой стороны, перекрестил Генриетту и принялся читать отходную молитву. Людовик стиснул кулаки, готовый обрушить их на невидимого могущественного противника, убивавшего его любовь.

– Дайте мне… жить, – прошептала Генриетта.

– Любовь моя, – всхлипнул Людовик.

– Дорогая, отпусти все, – сказал Филипп.

Генриетта попыталась облизать пересохшие губы.

– Я хочу купаться в озере и греться на солнце. – Она повернулась к Людовику. – Я хочу почувствовать тепло солнца.

– Ты обязательно почувствуешь.

– Господи, прими меня! – выдохнула Генриетта.

Она закашлялась и вдруг умолкла.