Бразилья Макдональд Йен

Кокосовый парень ждет Эдсона позади двухуровневых помостов на поле для гольфа. Сети, в которые летят мячики, залиты светом, кроме того рассеянное сияние поднимается от стального моря далеко внизу. Раздается свист.

– Привет.

– Привет.

– Небольшая задержка. Но ждем кое-чего еще для начала.

Приятный мелкий бизнес. Кокос и другие временные рабочие прилетают на корабль по ночам, привозя с собой самые прекрасные переключатели настроений из Пернамбуко. Это не запрещено законом, на экстерриториальном «Океане», где корпорации правят, как колониальные капитаны-донаторы[242], вообще мало что вне закона. Но и полностью легальными эти вещества назвать нельзя. «Океан» – это теневая экономика на ядерной энергии, а в таких условиях Эдсон чувствует себя как кошка в фавеле. Модификаторы личности – ходовой товар. Эдсон пустил корни на клубном уровне, и его бизнес-план предсказывает, что в течение шести месяцев количество их на «Океане» удвоится. Господи и Богоматерь, этим бландроидам[243] нужны все ипостаси, какие они только могут получить. А еще сегодня, сегодня, сегодня приедет восемь килограммов препаратов из фарма-шопа в Ресифи, а всем известно, что в вопросах химии жителям северо-запада нет равных во всей Бразилии.

Огоньки вспыхивают на темном небе и быстро приближаются. Теперь слышен шум двигателя. Выросший на линии полетов Эдсон давно отметил, что авиационные двигатели не наращивают громкость постепенно, переходя от шепота к слышимому звуку, а потом к реву, нет, громкость врубается сразу, словно из ниоткуда. Квантовый шум. Вполне уместно в поддельной вселенной Фии.

– Другой рейс, – говорит Кокос. Он уже подружился с работниками аэропорта.

– Вообще не похоже на самолет, – говорит Эдсон.

Черный вертолет, видимый только в лунном свете, отражающемся от гладких боков, скользит над «Океаном». Эдсон и Кокос видят на фюзеляже эмблему бразильских ВВС. Вертолет снижается, но не приземляется, зависнув в полутора метрах над аэродромом. Дверца открывается. Какая-то фигура выпрыгивает, с легкостью приземляясь на полосу, быстро поднимается на ноги и удаляется, и в тот же момент вертолет взмывает ввысь и улетает прочь. Он подрагивает в небе, а потом исчезает в ночи, задействовав стелс-системы[244].

– Черт, – бормочет Кокос.

– Назад, – велит Эдсон. – Прячься.

Его яйца похолодели и напряглись. Что-то не так. Яйца никогда не обманывали. Даже когда он был Эфрином. В диспетчерской вышке зажигается свет, охранники бегают вокруг, не совсем понимая, что произошло и что им делать. Бегущая фигура замирает метрах в пяти от того места, где за пластиковым баннером со словами приветствия укрылись Кокос и Эдсон. Человек поворачивается. В рассеянном свете прожекторов, которые освещают поле для гольфа, виден какой-то предмет, подвешенный у него за спиной. Сначала Эдсон думает, что это кость, что-то странное. А потом понимает, что это лук, изготовленный по индивидуальному заказу. Пока человек бежит тихо и проворно в сторону пожарной лестницы, Эдсон замечает еще кое-что – незабываемое голубое свечение, которое, похоже, испускают наконечники стрел. Квантовые лезвия.

В двенадцать лет Янзон мог попасть в глаз обезьяне, спрятавшейся среди ветвей и листьев на самом высоком и пышном дереве. Во время эпидемий обезьяны не годились в пищу. Янзон стрелял исключительно чтобы продемонстрировать свои выдающиеся способности. После пятой пандемии, которая уменьшила численность народа игуапа до двадцати душ, он проделал долгий спуск по белым и черным водам до Манауса. Зарабатывал деньги меткостью, когда люди делали ставки в уличных состязаниях лучников. Когда против него перестали ставить, над ним взял шефство один богатый человек, который привел его в надлежащий вид, чтобы Янзон представлял Бразилию на Олимпийских играх. В 2028 году на Олимпиаде в Лусоне он выиграл золотые медали во всех стрелковых дисциплинах. Робин Гуд с Риу ду Ору, писали о нем газеты, последний из игуапа. Но память утекает как река, в итоге Янзон скатился вниз, сначала работал за смешные деньги, потом и вовсе спился, как вдруг однажды утром на его пороге появился аристократичный алва и предложил работу с перспективами путешествий за гранью воображения. Его старая душа не удивилась. Игуапа всегда знали о лабиринте из миров и караиба, которые путешествуют между ними.

Сейчас он легкой поступью сбегает по пожарной лестнице «Океана», ведущей из аэропорта в самое сердце огромного корабля. Янзон дотрагивается до оправы своих айшэдов: схема, подкрашенная закатом, проецируется на зрачок. Он видит сквозь перегородки, может заглянуть в запертые помещения, через стены и потолки. Удивительная технология. Мир, где местоположение всего и вся можно обнаружить одной мыслью. Мир, где нельзя спрятаться греху. А еще здесь музыка, телевизор, кино. Не в первый раз он размышлял, чего могла бы достичь его Бразилья, если бы не семь эпидемий чумы.

Правая рука придерживает лук. Устрашающе прекрасное и смертоносное оружие. Плечо лука печатали молекула за молекулой из углеродного нановолокна, оно подходит к его хватке, как молитва к боли, а стержни стрел изготавливались из алмазных нитей. Шестеренки из чистого титана позволяют создать тягу в сто килограммов без особых усилий одним рывком. Гиродатчики в зазорах плеча обеспечивают исключительную устойчивость и свободу от вибраций. Янзон может прицелиться и выпустить три стрелы, а еще одну вложить в тетиву до того, как первая успеет попасть в цель. Если бы вы увидели это оружие в действии, то сказали бы, что оно прекрасно, но злое, правда, слова не успели бы даже слететь с ваших губ, как Янзон пронзил бы вас своей стрелой. Реальное зло кроется отнюдь не в луке, а в стрелах.

Янзон, последний лучник игуапа, первый охотник Ордена, прибывает на Авенида Корпорансан. На главной бизнес-артерии «Океана» прохладно, здесь свежий воздух и пахнет кипарисами. Прикосновение к айшэдам Янзона ослепляет камеры безопасности, однако барочные двойные двери офиса «ЭМБРАСА» противостоят его коду. Вот что получается, когда полагаешься в делах на наследственную аристократию. Любители. Сесмариа Буэнос-Айреса справились бы с этим, но они боятся, что Земба появится снова, как тогда, в церкви, когда она уничтожила клан в Сан-Паулу. Пусть только придет. Янзон давно предвкушает возможность помериться с ней силами: ее боевое искусство против его квант-лука. Убить исследователей, разрушить квантовые ядра, и тогда вертолет вернет его в точке перехода квантового компьютера и обратно в квартиру на пляже во Флорианиполисе. Надо что-нибудь купить в Бразилии Розмари на ее шестой день рождения. Было бы неплохо привезти пару таких айшэдов, но, наверное, дома они не будут работать. Устранение персон настолько заметных, как этот бизнесмен, никогда не проходило чисто, но в другом месте Янзон видел каждого из великих людей в роли попрошайки.

На двери квантовый код. Аминь. Все, что кванты запечатывают, они же и открывают. Он достает квант-нож и одним точным движением вырезает дверь из рамы. Две половинки секунду висят, а потом падают на плетеную траву ковра в приемной. Когда подошвы ботинок Янзона крушат лица барочных ангелов и демонов, в его расширенном поле зрения срабатывает бесшумная сигнализация.

Эдсон молотит по кнопке вызова лифта. Все его уличное чутье, каждый ген маландражен говорят, что нельзя доверять лифту, когда от него зависит твоя душа и любовь. Но он же видит, что там внизу на лестнице. Приехал! Тупой, какой же тупой лифт А1! Да плевать я хотел на технику безопасности. Моя женщина там внизу, с адмонитором Ордена, вооруженным квант-луком. «Мы можем позаботиться о кучке безумных старых фидалгу», – сказал ему тогда Тейшейра. А вот и не можете. Им плевать на ваши деньги, на вашу империю, на ваших покровителей в правительстве и на вашу собственную власть. Они вне экономики.

Лифт желает Эдсону спокойной ночи. Двери открываются навстречу хаосу. Огромная барочная дверь штаб-квартиры «ЭМБРАСА», конфискованная из церкви в Олинде, валяется на полу. Двадцать лампочек сигнализации мигают. Противопожарная система в панике заливает водой массивную деревянную стойку регистрации посетителей. За которой никого нет. Ему почудились отпечатки рук на ковре. Топот ног, голоса потрескивают на каналах связи. Охранники Тейшейры будут стрелять в любого, кого увидят. Убирайся отсюда, Эдсон Жезус Оливейра де Фрейтас. Но после разведки он чуть успокоился. Адмонитор начал с корпоративных помещений. Значит, у Эдсона есть время добраться до собственных апартаментов.

Янзон видит охранников, бегущих по двум коридорам. Одного он уложит, а второй убежит. Его оружие слишком дорогое, даже для Ордена, так что стрелы нужно приберечь для обязательных целей. Его миссия на этом уровне завершена, все цели поражены. Айшэды отслеживают две фигуры через стену. Одним убийственным движением он выхватывает стрелу из магнитного колчана, вкладывает в лук и натягивает тетиву. Сложная система блоков и рычажков лука движется с молекулярной точностью. Пли! Стрела с квант-наконечником летит сквозь стену, через комнату и противоположную стену, пролетает через всю штаб-квартиру компании «ЭМБРАСА», пронзает стеклянную стену «Океана». Вспышка синего цвета – и человек повержен, лежит в луже крови, расползающейся по бугристой черной резине. Янзон выскакивает из-за угла и натягивает вторую стрелу. Выживший в ужасе поднимает руки, роняет пистолет, как и предполагалось, спасается бегством. Янзон читает короткую молитву об упокоении усопшего. Господь получил свое. Если охранник не знал Господа нашего Иисуса, то должен подготовиться к озеру огненному. Янзону еще не доводилось посетить вселенную, где не знали о Спасителе. Он видел истинный масштаб могущества Господа. Горящие иконки, какими выглядели на айшэдах охранники Тейшейры, двигались хаотично в панике и страхе. Проскользнув внутри их нерешительности, Янзон бежит по пожарной лестнице, перепрыгивая через ступеньки, вниз, туда, где расположены жилые помещения.

Фиа бормочет в химическом сне, тихонько гулит, как ребенок, а потом выдает:

– Теория вычислительной эквивалентности! Если что-то может быть компьютером, значит, все может быть компьютером! Ах!

Эдсон снова расталкивает ее.

– Поднимайся!

Она зарывается лицом в подушку.

– Что? Уходи! Дай поспать.

– Орден здесь!

Фиа садится с широко открытыми глазами, словно наэлектризованная и проснувшаяся на тысячу процентов.

– ЧТО?

Эдсон закрывает ей рот ладонью. Звук, запах, состояние воздуха, в котором ощущается покалывание электричества, – все органы чувств фавеладу подсказывают, что смерть уже рядом. Он хватает айшэды, свои и ее, швыряет на постель и стаскивает Фиу на пол. Старый и самый лучший трюк маландру. Они слишком верят в свои арчиды и в Ангелов Постоянного Надзора. Когда Эдсон затыкает Фии рот, две яркие вспышки ионизированных молний пронзают кровать, и та взрывается двумя фонтанами перьев и пены. Эдсон напрягает все свои органы чувств, чтобы уловить мельчайшие изменения в давлении, шорохи за гранью слышимости, квантовую разницу в полоске света из-под двери.

– Он ушел. Теперь следуй за мной. Ни слова!

Схватив Фиу за руку, он бежит на балкон. Дурацкие, дурацкие, дурацкие апартаменты для богатеев с одной дверью. Эдсон смотрит на океан. Наверху завис черный вертолет в ожидании рандеву с ад-монитором. Вниз долгий-долгий прыжок в железное море. Эдсон тычет пальцем в сторону соседних апартаментов:

– Сюда.

Брюки с завышенной талией и рубашка с гофрированным передом – не самый лучший наряд, чтобы лазать по балконам круизного лайнера весом в двенадцать миллионов тонн и длиной в полтора километра. Эдсон забирается на перила, встает ровно, а потом, вознеся молитву эшу, перепрыгивает на соседние.

– Раз плюнуть. Просто не смотри вниз.

Фиа, слегка помедлив, неуклюже преодолевает препятствие.

– Ух ты! Только посмотри на меня!

Эдсон прижимает палец к губам. В апартаментах вокруг них загорается свет. Он слышит вдалеке сигналы тревоги, над головами и далеко внизу к ним стекаются машины охраны. Большой корабль копошится, словно муравейник, который полили аккумуляторной кислотой. Охотник все еще тут.

Янзон, адмонитор Ордена, двигается не встречая сопротивления, по жилым бульварам корпорации Тейшейры, расправляясь с врагами Ордена. Его начинают раздражать сирены, поэтому приходится убить еще парочку особенно бесстрашных охранников, но он и так уже посеял ужас и панику по всей штаб-квартире «ЭМБРАСА». Ему как-то раз показали порядок, который насаждает Орден. Когда он путешествует между мирами, наслаивась на все свои альтер-личности – это правда. Существует один универсальный разум, и все сущее – его представления. Прелаты и президенты, понтифики и премьер-министры называют его Парусиа[245], конец времен, но простому верующему он скорее известен как Царство Божие. Враг говорит, что это ложь, и мир – это бесконечно повторяющийся сон, который постепенно теряет скорость по мере замедления мультивселенной, и они стремятся разбить его, разбудить спящих. Называют это свободой и надеждой. Но для Янзона это гордыня, отрицание и бесконечное падение в небытие. Сон необязательно бывает ложью.

Он поднимает голову. Через три этажа Алсидис Тейшейра пытается спастись бегством в окружении охраны. Они вооружены до зубов и снабжены сенсорами. Мало пользы, когда имеешь дело с охотником, умеющим стрелять через перекрытия. Янзон вкладывает стрелу в лук и прицеливается в потолок. Потом резко разворачивается. Множество людей. Быстро приближаются. Моряки «Океана» обнаружили его. Янзон опускает лук и убегает. Теперь его миссия – уничтожить квантовые ядра и добраться до места, откуда его заберет вертолет. Или убить себя. Орден всегда понимал, что его агенты унесут в могилу свои секреты. Одно быстрое и легкое движение квант-ножом. Почти случайное в своей обыденности. Янзон всегда воображал, каково это. Он представляет, что плоть разверзнется на квантовом уровне, словно серебро, причем так незаметно и безболезненно, что ты заподозришь неладное, лишь когда кровь начнет хлестать из раны. Никакой боли. Вообще никакой. И никакого греха. Совсем никакого.

Эдсон считает балконы. Одиннадцать, двенадцать.

– Меня тошнит, – шепчет Фиа.

– Здесь.

За занавесками горит свет. Если бы у него был квант-нож, то Эдсон прорубил бы себе аккуратный проход, огромный круг из стекла просто упал бы перед ним на пол. К сожалению, ничего нет, но он верит, что строители «Океана» построили его дешевым и хлипким, с минимумом расходов, как и всегда, когда работают на богатеев. Он хватает стойку, размахивается и ударяет. Дверная коробка вываливается целиком и провисает внутрь.

– Беги! – вопит Эдсон голому пареньку лет двадцати с небольшим, который испуганно стоит посреди комнаты.

Тот вскрикивает и пулей летит в ванную. По подсчетам Эдсона они должны быть напротив лестницы. Даже адмонитору не успеть поймать их, когда они метнуться от двери к ступенькам. Это точно. Он распахивает дверь. Коридор кишит патрульными «Океана». Прицельные лазеры скользят по стенам, полу и потолку. Лучи пересекают пятку Эдсона, когда он толкает Фиу вверх по лестнице.

– Но там же квантовый компьютер, – говорит Фиа.

– Я в курсе, – мрачно отвечает Эдсон, – Это единственный способ покинуть корабль. Ты справишься? Придется справиться.

Они покидают шахту лестницы в тот момент, когда из-за угла выходит Янзон. Их спасает только тот факт, что они уже должны быть мертвы. Воспользовавшись секундным замешательством, Фиа бьет по сканеру безопасности, Эдсон заталкивает ее внутрь, и они оба приседают. Над ними, на том уровне, где должны быть их головы, проносятся через все помещение синие вспышки, напоминающие молнии.

– Пошли, он может прорубить себе проход, как сквозь масло, – говорит Эдсон.

Внутренний замок открывается, распознав сетчатку Фии. Внутри четыре украденных квантовых ядра и такой беспорядок, какого Эдсону в жизни видеть не доводилось. Всякие бабские журнальчики, косметика, банки из-под газировки, обертки от еды, скомканные салфетки, носки, туфли, ручки, стаканчики из-под кофе с плесневелой корочкой на дне.

– Это оно? – спрашивает Эдсон.

Ворота в мультивселенную. Фиа стянула с себя майку. Это кажется Эдсону крайне сексуальным. Венчики серого света мерцают вокруг зубцов шестеренок на ее животе, и те начинают вращаться. Квантовые ядра отвечают призрачным светом других вселенных. Это же террейру, думает Эдсон. Мусорная магия. Громкий удар подсказывает Эдсону, что охотник уже во внешней лаборатории. Разумеется. Может, они и невидимы для него, но он хочет добраться до ядер. Орден – воистину иезуитская организация в своей скрупулезности. А в эту комнату без окон ведет одна-единственная дверь. Нет же, есть миллион дверей, даже миллиард. И при этой мысли они открылись. Эдсон пошатнулся, моргая от яркого серебристого света. Какие-то силуэты, он словно потерялся в зеркальном лабиринте, со всех сторон простиралась вдаль вереница из тысяч Эдсонов. Самые ближайшие к нему были зеркальным отражением, но постепенно появлялись еле заметные отличия в одежде, в стиле, в телосложении, пока, ослепленные светом мультивселенной, не превращались в ангелов, сияющих, словно ориша. Он чувствовал их, знал их, каждая деталь их жизни была ему доступна, стоит только посмотреть. Все запутанно. Он узнает их, они узнают его и один за другим разворачиваются к нему. От призрачного ветра рыжие волосы Фии развеваются. Она как маи ду Санту[246], и все ее сестры тоже здесь. Некоторые двери пусты, как замечает Эдсон. А еще он замечает, как пластиковые панели с визгом расходятся на квантовом уровне. Он поворачивается, когда квант-нож завершает круговое движение. Стены с грохотом обрушиваются вперед. На янтарных айшэдах убийцы множество данных, траекторий и убийственных изгибов, но во всем этом нет необходимости, поскольку обе жертвы здесь и сейчас у него на кончике стрелы.

– Давай, Фиа! Куда угодно! – Кричит Эдсон, когда охотник стреляет. И тут время превращается в гель, затем застывает, когда стрела вырывается из лука, прочерчивая линию излучения Черенкова[247] в воздухе. Эдсон видит, что она летит прямо ему в сердце, но потом следует скачок – квантовый скачок, и вот уже стрела совсем в другом месте, влетает в другую дверь, мерцая по пути от вселенной к вселенной, а вероятность убить Эдсона Жезуса Оливейру де Фрейтаса стремится к нулю, а он входит в суперпозицию со всем одновременно. Охотник издает бессвязный, полный ярости вопль, бросает свой удивительный лук и выхватывает квант-нож. И тут откуда-то сверху материализуется четвертая фигура: невысокая белокурая женщина, чудесная капоэйристка, а вместе с ней тысячи, миллионы ее альтер-личностей по всей мультивселенной. В один миг она еще в соседней вселенной, а в следующую секунду уже оказывается в этой, рядом с Эдсоном, тяжело дыша.

– И снова здравствуйте, – говорит она, защелкивая один наручник вокруг запястья Эдсона. Затем ныряет, уворачиваясь от квант-ножа, и наносит сокрушительный удар убийце в солнечное сплетение, от чего тот сгибается от боли и выскакивает из святая святых. Тогда незнакомка защелкивает второй наручник на запястье ошеломленной Фии. – Вы бы оказались за двести километров в Атлантическом океане. А там вы нам ни к чему.

Она тянет за цепочку, которая сковывает Эдсона и Фиу. Двери широко распахиваются, и они проваливаются сквозь каждую из них в столб серебряного света. Миллиарды жизней и смертей вспышкой проносятся через Эдсона. Ему хочется плакать, писать, блевать, смеяться, молиться, эякулировать, славословить и реветь в экстазе. А потом он оказывается на свету, на залитом солнце и влажном от дождя бетоне, рядом с низкой оградкой вокруг статуи, изображающей какого-то мужчину в футбольной форме, который держит в руке факел, – такие бывают только в скульптурах и на эмблемах политических партий. Мужчина отлит в бронзе, а сбоку на постаменте висят таблички из того же ритуального металла с именами. Легендарные имена, имена галактического масштаба. Жаирзиньо, Роналду Феномен, Сократес и его тезка Эдсон Арантис ду Насименту, более известный как Пеле. Перед ним резные триумфальные ворота, подернутый плесенью бетон выкрашен белой и синей краской, и надпись: «Стадион Марио Филью». Маракана.

– Рио? – устало спрашивает Фиа таким тоном, словно стоит произойти еще одному чуду или ужасу, и она свалится в канаву, зароется в мусоре.

– Что здесь происходит? – требует ответа Эдсон, нахмурившись при взгляде на подернутые патиной таблички. – Где Селесан, выигравший чемпионат мира 2030 года здесь и 2018 года в России?! Где мы?

– Вопрос сложный, – отвечает блондинка. – Понимаете ли, мы вообще не во времени. Мы вне его. Просто так получилось, что это безвременье выглядит как Маракана из моей эпохи. В том времени, откуда я, мы еще не победили. Мы проиграли. Вот в чем суть. И это не настоящий Рио. Вам нужно только выйти за пределы зоны высадки, и сами все увидите.

Эдсон практически волочит Фиу. Наручники, наручники. Он-то и забыл, что они скованы одной цепью. Фиа все еще ошарашенно озирается под остаточным действием от двух таблеток снотворного.

– Чертовски извиняюсь, – говорит женщина и ищет ключ в кармане брюк. – Я просто не хотела, чтобы вы разлетелись в разные стороны. Если бы вы разлучились, то мы бы вас больше никогда не нашли.

Два щелчка, после чего женщина вешает блестящие хромированные наручники на пояс. Эдсон потирает запястья. Он никогда не хотел соприкасаться с этими полицейскими прибамбасами.

– А вы кто? Типа коп? – Бросает он через плечо, идя по мостовой.

– Эй! Я – не коп! – фыркает женщина.

И тут Эдсон обнаруживает странную вещь: пока он стоит между флагштоками, которые обозначают границу тротуара, и наклоняет голову из стороны в сторону, деревья и офисные здания через дорогу наклоняются вместе с ним.

– Что здесь такое творится?

В тот же момент Фиа подает голос:

– И где все люди?

– Кофе! – заявляет женщина. – Это нужно объяснить за кофе.

Она заказывает три кафезинью у чернокожего старика с седыми-преседыми волосами, стоящего за крошечным прилавком перед колоннадой, которую Эдсон раньше не видел. Кофе черный, сладкий и очень горячий, даже сквозь маленькие прозрачные пластиковые стаканчики, но эти кариока не умеют варить кофе. Только жители Сан-Паулу. Они кофе выращивают, они в нем разбираются.

– Считайте это своего рода съемочной площадкой, только здесь все реально, – говорит женщина. Старик локтями опирается на крошечный прилавок. – Настолько же реально, как и все остальное. Это безопасное убежище. У нас таких сотни, а может, и миллиарды. Конкретно это оказалось по размерам и форме как стадион Маракана образца 2006 года. Болельщица из меня так себе, но это место имеет для нас особое значение. У нас еще куча мест, но тут нечто наподобие офиса. Так сказать, корпоративная штаб-квартира. Крепость Уединения.

Фиа медленно оглядывается, распахнув глаза, как героиня манги.

– Это карманная вселенная. Как умно. Вы нашли лазейку в мультивселенский квантовый компьютер и хакнули его.

– Ну это очень маленькая вселенная, как я уже сказала, сюда влез только стадион. Мне бы хотелось пляж, может Корковаду, Сахарную Голову, Копу, но большие проекты мы не осмеливаемся. Орден знает, что мы где-то есть, просто они пока не смогли нас найти.

Эдсон сминает стаканчик и выкидывает его. Порыв ветра несет пластик по потрескавшемуся бетону.

– Но это ведь по-настоящему, кофе был горячим и отвратительным. Как вы делаете что-то из ничего? Я тут все могу потрогать, почувствовать.

– Не из ничего, – говорит старик за прилавком. – Это время и информация – самое реальное, что только есть в мире.

– Вы можете перепрограммировать мультивселенский квантовый компьютер, – говорит Фиа, и ее глаза светятся пониманием. Женщина и старик переглядываются.

– Ты все поняла, – говорит женщина с бесцеремонной улыбочкой. – Я знала, что мы насчет тебя не ошиблись. Ну, думаю, вы уже готовы попасть внутрь. Сначала это может несколько… дезориентировать, но потом привыкнете.

– Минуточку, – требовательным тоном заявляет Эдсон. Фиа, капоэйриста и старик, не умеющий варить кофе, уже стоят возле бело-синей колоннады. – Прежде чем я куда-то пойду, ответьте, кто вы такие?

Женщина всплескивает руками и трясет головой от злости на саму себя.

– Совсем забыла. Просто столько всего, что совершенно вылетело из головы. – Она протягивает руку Эдсону. – Меня зовут Марселина Хоффман. Я известна как Земба. Что-то наподобие супергероини. Появляюсь в последний момент и всех спасаю. А теперь пойдем, еще много нужно вам показать.

Эдсон коротко пожимает протянутую руку. Оглянувшись через плечо, он уже не видит кофейный ларек, вместо него подрагивают фигуры, которые скорее угадываются, чем явственно видны: призраки чернокожего старика, невысокой белой женщины, девушки с японскими корнями и женоподобного парня в безупречном белом костюме.

– Значит, Бразилия действительно выиграла в 2030 году? – Старик идет по пятам Эдсона, пока тот спускается по наклонному туннелю. Эдсон сбавляет шаг, его спутник шепчет: – Она и впрямь ничего не смыслит в футболе. Телевидение – вот ее стихия. Была.

– Да, мы выиграли. В матче против США.

– США? – переспрашивает старик, а потом начинает хохотать с таким страшным присвистом, что Эдсону кажется, будто у него сердечный приступ. – Янки играют в футбол? На чемпионате мира? А счет-то какой?

– Два-один.

– Хах! А Уругвай?

– Не проходил квалификацию с 2010 года.

Мужчина потрясает кулаком:

– Ха! Сынок, вот уж порадовал старика. Просто осчастливил.

Смех бурлит в нем всю дорогу, пока они идут по извилистому коридору, увешанному фотографиями великих и знаменитых. Эдсон останавливается. Что-то в портрете одного вратаря привлекает внимание. И дата. 16 июля 1950 года.

– Это ведь вы, не так ли?

– Но сделан он не на настоящем стадионе Маракана. Я про тот, откуда я родом. Там подобного фото не было.

Марселина открывает дверь, ведущую в президентскую ложу. Эдсон делает шаг навстречу слепящему свету. Его приветствуют двести тысяч душ. Он спотыкается, но потом выпрямляется и элегантной походкой движется по устланной красным ковром лестнице, туда, где за ограждением стоит Фиа, сияя от всеобщего внимания. Дамы и господа! Позвольте представить вашему вниманию Эдсона Жезуса Оливейру де Фрейтаса! Суперрррррррррзвезду!

– Я предупреждала, что будет немного неожиданно, – говорит Марселина.

Сначала глаза деспотично заявляют, что здесь двести тысяч фанатов, но уши сообщают кое-что иное, куда более странное. Битком набитый стадион молчал. Ни радостных воплей, ни пищалок, ни грохота оркестра или самбы от группы поддержки. Ни единого фейерверка. Ни крика комментатора «Гооооооооооооол Бразилии!». Стадион призраков. Потом глаза координируются с ушами, и Эдсон видит нечто, похожее на то, как ветер дует по высоким, почти вертикальным трибунам, словно огромные шелковые флаги передаются из рук в руки по огромному кругу. Эта волна колеблется между мирами, между реальностями, между Флуминенсе и Фламенгу, между десятилетиями. Фанаты из миллионов вселенных ликуют на этом стадионе Маракана вне времени и пространства.

– Я поняла, что не могу сосредоточиться, когда кругом такой шум, – говорит Марселина.

Внизу, на священном зеленом поле, матч в разгаре. Эдсон инстинктивно понимает, что это за игра, ведь все остальные не важны. Но это не один Роковой финал, а тысячи, мелькающих друг над другом: призраки игроков переходят между мирами, удары от ворот летят в самые далекие уголки мультивселенной. Эдсон наблюдает, как проклятый всеми Барбоза с удрученным видом вылавливает мяч из сетки, а потом реальность меняется, и вот он выкатывает его мимо бомбардиров, делая длинную передачу Жувеналу.

– Я уже привык, – объясняет Моасир Барбоза. – В среднем мы чаще выигрываем. Но только послушай, в матче с США два-ноль. В голове не укладывается.

Эдсон отрывает руки от поручней:

– Ладно, это все замечательно, и я готов поверить, что нахожусь в каком-то пузыре вне времени и пространства, в маленькой частной вселенной или как там ее, но у меня есть вопрос. А зачем все это?

Марселина аплодирует. Звук разносится по зловеще тихому стадиону Маракана.

– Правильный вопрос!

– И каков ответ?

– Вселенная – оригинальная вселенная, та, в которой мы проживали наши жизни в первый раз, – умерла очень давно. Ну не совсем умерла, вселенная не умирает, просто расширяется настолько, что каждая из ее частиц оказывается на таком расстоянии от остальных, что вполне сама может быть вселенной. Мы еще не достигли этой стадии. Пока что вселенная просто старая и холодная, у нее не хватает энергии для поддержания жизни или любого другого процесса, кроме квантовых вычислений. Но разум всегда пытается найти выход, способ, как не умереть вместе со звездами, поэтому он создал масштабную квантовую стимуляцию собственной истории и проник в нее. Мы переживаем одно и то же снова, и снова, и снова, только процесс идет все медленнее, поскольку вселенная остывает, стремясь к абсолютному нулю, пока в конце времен не остановится, и тогда мы застынем в настоящем навеки.

Эдсон, всегда такой худой и недоедающий, дрожит в своем красивом белом костюме маландру.

– Я жив, – заявляет он.

– Да и нет. Точная симуляция почти неотличима от реальности. Правда, если приглядеться, начинают появляться трещинки.

– Квантовые странности, – кивает Фиа.

– Они неизбежны. Квантовая сущность симуляции всегда выдает свою истинную природу. Именно это призван защищать Орден.

– Фиа сказала, что сесмариа – это старые семьи фидалгу. Как давно мы знаем об этом?

– Думаю, отдельные люди, которые понимали, как устроена мультивселенная, всегда существовали. Но Орден появился только в середине восемнадцатого века, когда один французский исследователь привез из Амазонки наркотическое вещество, которое позволяет разуму оперировать на квантовом уровне.

У Эдсона кружится голова. Пожалуйста, хватит, хватит. Дайте мне солнце и пива, Королеву футбола и выгодную сделку.

– Мы мертвы. Мы призраки. И что? Все равно мы в конце умираем.

Он чувствует, как Фиа сжимает его руку.

– Так не должно быть, – говорит она. – Вся имеющаяся энергия идет на поддержание работы мультивселенского квантового компьютера.

– Который Орден называет Парусиа.

– А вместо этого энергию можно было бы пустить на что-то другое. Что-то непрогнозируемое. Случайное квантовое событие типа того, что изначально вклинилось в эту мультивселенную. Новое сотворение мира. Но для начала надо положить конец симуляции. Придется отключить Парусиа.

– Погодите, погодите, погодите, – перебивает Эдсон. – Но, если выключить эту штуковину, мы все умрем.

– Может, и нет, – возражает Фиа, прикусывая нижнюю губу и даже не обращая на это внимания, хотя сейчас кажется Эдсону милой и сексуальной. – У черной дыры есть-таки волосы [248]. Информация может сохраняться и в черной дыре.

– Я не ученый, ты знаешь, – говорит Эдсон.

– Я тоже, – отвечает Марселина, – но я делала научные передачи. В основном про пластическую хирургию.

– Вот за что вы боретесь. – Глаза Фии светятся, видя конец вселенной и то, что будет после него, отражая новый свет. – Смерть в холоде и мраке или же надежда на возрождение в огне.

– Тебе стоило бы писать сценарии, – хмыкает Марселина. – Очень хорошо. Очень поэтично. Этого боится Орден. Вот почему мы ведем борьбу по всей мультивселенной – ради шанса на что-то другое, на что-то магическое. Такие места, как это, – начало, крошечное начало. Эдсон, мне нужно поговорить с твоей подружкой с глазу на глаз.

Эдсон снова разворачивается в сторону бесконечного финала. Яркая сочная зелень, небо такое голубое, какое увидишь только в Рио, пестрая толпа: призраки и отзвуки. Его собственная рука на поручне кажется такой тонкой и хлипкой, что можно смотреть сквозь нее. Он поднимает лицо к солнцу, но то холодное.

– Эта мысль меня тоже до смерти напугала, – сообщает Барбоза. Он облокачивается на ограждение и чинно сплевывает из президентской ложи. – Но в любом случае это мир, в котором мы живем. Мы – люди и сами творим свою судьбу. Может, все начнется заново, может, мы умрем, и тогда конец: ни тебе рая, ни ада – ничего. Но я знаю одно: я не могу и дальше снова и снова проживать свою жизнь, все медленнее и медленнее, пока она не замрет. Вот это смерть. А это…это ничто. – Он оглядывается. – Быстро они. Я вас оставлю, молодежь.

Он поднимается по ступенькам и проходит мимо Фии.

– Она тебе предложила работу, да? – спрашивает Эдсон.

– Это входит в привычку.

– Ты согласилась?

– А есть другой вариант? Для кого-то типа меня есть альтернатива?

– Но ничего для Эдсона.

Фиа не смотрит на него. А внизу, на расстоянии миллионов вселенных, Аугусту поднимает над головой кубок Жюля Риме в тишине Мараканы.

– Я не могу принять решение за тебя.

– А ты пыталась?

– Это слишком опасно. Ты не игрок. А я да, так или иначе. Ты не можешь пойти со мной. Возвращайся. Мы можем отправить тебя обратно. Это просто. У меня получится. Меня теперь ищет Орден.

– Но я тебя больше не увижу, да? Раз за тобой охотится Орден.

Она качает головой и прикусывает губу. Сейчас будут слезы. Хорошо, думает Эдсон. Я заслуживаю слез.

– Эд…

– Не называй меня так. Терпеть не могу. Зови меня по имени. Я – Эдсон.

– Эдсон, у тебя есть дом, куда можно вернуться. Семья, братья, дона Ортенсе и тетя Маризете, а еще все друзья. И Карлиньус… Мистер Персик. Он тебя любит. Я не знаю, как он будет без тебя.

– Может… – говорит Эдсон, прикусывая губу, поскольку почувствовал приближение тех самых слов, но не хотел, чтобы Фиа заметила, – не тогда, когда он обижен и полон ярости. – Может, я тебя люблю.

Она закрывает ему рот ладонью, пытается затолкнуть слова обратно.

– Не говори так, нет, ты хоть представляешь, как мне тяжело слышать от тебя такое? Как я могу тебе сказать то же самое? Это самое бессердечное, что можно придумать. Эдсон, я для тебя уже один раз умерла. Я – не она и никогда ею не была.

– Может, и так, – кивает Эдсон. – Но я люблю именно тебя.

– Нет! – плачет Фиа. – Прекрати! Я ухожу. Мне пора. Надо сделать все быстро. Ты не можешь пойти со мной. Не ищи меня, не пытайся связаться со мной. Я не стану тебя искать. Позволь мне снова стать мертвой.

Она поворачивается и поднимается по красной ковровой дорожке. Марселина открывает дверь. Эдсон знает, что за ней: все миры мультивселенной. Как только она переступит через порог, то исчезнет в бесконечном пространстве, и он больше никогда не сможет найти ее. Эдсон вернется в свой офис в дальней части дома доны Ортенсе, в респектабельный и трудолюбивый Сидаде-де-Лус. Вся шумиха вокруг квант-ядер уляжется, когда полиция найдет какого-нибудь козла отпущения. В его бюро по поиску талантов появятся новые Королевы футбола, волейбольные команды, а еще неплохая перспектива у сети ланшунете «Хабиби». И в редкие ясные ночи осенью и в начале весны Эдсон будет смотреть на звезды, мерцающие за границей полетов Ангелов Постоянного Надзора, на еле заметное свечение Млечного Пути, и видеть там Фиу, дальше любой звезды, но всего лишь в одном витке мира от него. Дверь сейчас захлопнется. Фиа уже переступает через порог. Еще один шаг – и он потеряет ее навеки. Эдсон внезапно понимает, что бежит по ступенькам, по красной ковровой дорожке к закрывающемуся проходу.

– Нет! – кричит он. – Нет!

18 августа—3 сентября 1733 года

В прибывающем свете жители киломбо на холме Надежд Всех Святых стояли как один, молча, уставившись на ангелов Господних, которые шагали к ним по верхушкам деревьев в ореоле из лучей восходящего солнца. А потом Земба ударил копьем о щит и принялся бегать туда-сюда между шеренг, вместе со своими иау, крича и прыгая, гордый и яростный.

– Что вы за пака! Застыли, как деревянные истуканы! Готовы за безделушки сами сунуть руки в кандалы?! Сражайтесь, трусы! Это Город Бога! Здесь!

Иау в свадебных платьях поддакивали, слышались голоса то тут, то там, а потом внезапно весь холм взорвался единодушным ревом. Фалькон чувствовал, как крик разрывает и его горло, крик гордости, крик вызова, даже хохот, а потом он тоже заорал вместе со всеми. Целый холм, красный от тел, закричал на солнце.

Холм все еще оглашался громкими криками радости, когда Фалькон отвел своих манао по склону в заливной лес. Мутная и грязная поверхность вероломна: здесь остались старые рвы и ловушки, один неосторожный шаг – и зазевавшийся воин мог уйти под воду, беспомощный перед клинками врагов. Фалькон обернулся лишь раз и увидел, что ангелы остановились. Через деревья он увидел, как Кайша на передовой раздает зазубренные деревянные ножи женщинам и детям, находившимся под ее командованием. Через мгновение варзеа сотряслась от грохота артиллерии и свиста мин. Верхушка холма, где Земба установил жизнеспособные пушки, взрывается дымом и красной землей. Комки падали, словно дождевые капли, но через рассеивающееся облако дыма Фалькон слышал, как крики возобновились. Земляные укрепления Зембы, сделанные на скорую руку, выдержали. Воины, стрелявшие из баллист и требушетов, танцевали на парапетах, потряхивая мужскими достоинствами, выкрашенными краской урукум, в сторону парящих ангелов.

Раздался птичий свист. Тукуру махнул левой рукой. Враг в поле зрения. Фалькон вгляделся в полумрак, но увидел лишь ленивца, долговязого и хмурого, который плыл по воде, словно развратный паук. А затем наступило прозрение, словно среди россыпи звезд внезапно проступили созвездия, и Фалькон различил изогнутые носы военных каноэ, пробирающихся через мутную смесь воды и листьев. Он достал меч. Лучники спрятались в пышной растительности. Они выстрелят дважды, а потом отойдут назад, чтобы атаковать врага с другой позиции. Ближе. Пусть подойдут поближе. Еще ближе.

– За Изумительный город! – закричал Фалькон.

Пятьдесят лучников выстрелили, и вторые их стрелы полетели раньше, чем первые попали в цель. Все стихло. А затем лес взорвался стеной пушечного огня, а воздух превратился в визжащее убийственное облако из ядер и щепок. Во время этого салюта половину отряда Фалькона разорвало в алые клочья.

– На вторую позицию! – скомандовал он.

За канонерками толкались каноэ, их больше, чем Фалькон мог себе представить. Корона и церковь объединили свои силы не ради порабощения, а ради уничтожения.

– Господи, помилуй! – пробормотал он. Против такого количества единственное, что можно и нужно было делать, – выиграть немного времени. – В укрытие! Огонь! – скомандовал он.

Из лодок снова открыли огонь. Стволы, ветки и сучки разлетелись на щепки и листья, образовав смертоносный шторм из щепок, разорванных картечью. С мечом, хлопающим его по боку, Фалькон шлепал по воде, та доходила ему до бедер. Он поднял голову на свист и грохот летящих сквозь лесной полог деревянных ядер, твердых, словно железо. Пращики на холме Надежды Всех Святых запускали камни вслепую по баллистическим траекториям. Крики на португальском. Гребцы подняли деревянные щиты над головами. Манао рядом с Фальконом воспользовался моментом, чтобы выпустить стрелу в одного из канониров. В ответ заговорил мушкет, индеец повернулся на пятках, стрела взмыла в небо, и он упал в покрытую листьями воду, из пробитой грудной клетки расползалось алое пятно. Пока канониры перезаряжали пушки, стрелки Зембы открыли огонь с верхушек деревьев. Они отлично потрудились, без передышки паля из арбалетов, но каждая история закончилась одинаково: грохот мушкета, облака дыма, тела, валящиеся с деревьев, словно красные фрукты. И еще больше лодок на подходе. Фалькон посмотрел на тела, плавающие в воде, которые уже стали добычей пираний. Осталось меньше четверти лучников. Кровавая резня.

– Отступаем! – завопил Фалькон. – В траншеи! Sauve qui peut![249]

Каноэ плыли между верхушек деревьев. Библейская сцена, подумал Квинн: животные отчаянно хватались за ветки топляков, каждое дерево превратилось в остров, от воды дурно пахло из-за раздувшихся трупов. Тут, похоже, стоял настоящий город, где жили рабочие, но их хижины первыми ушли под воду, все следы строителей стерло. Квинн попытался представить, как сотни огромных лесных деревьев валят, превращают их в сваи, деревянными лопатами и силой человеческих мускулов выкапывают тысячи тонн земли. Эта задача была посложнее библейских: скорее, в духе египтян.

В предрассветной темноте они исчезли из Сидаде Маравильоза, скрылись в лесных зарослях. Чувства опережали зрение, словно ветер из множества миров дул в варзеа, и Квинн ощутил темную махину, которая двигалась за ветвями. Весла поднимались и опускались, будто конечности чудовищной многоножки. Носса Сеньора де Варзеа, решительная в атаке, уверенная в стратегии. Сатанинская надменность – вот неизменный грех отца Диегу. Охотящиеся тени преследовали Богоматерь Затопленного Леса, темные, как ягуары в утреннем свете, огромный хвост из каноэ, воины Города Бога. Квинн прижал палец к губам, его помощники все поняли с первого взгляда. Работая шумными вероломными веслами, они осторожно ушли в сторону, направляя лодку среди ветвей и лиан, пока воинство небесное не скрылось из виду.

Теперь впереди начиналась открытая вода, дамба казалась темной линией между голубым небом и темно-синей гладью, испещренной зелеными точками. Простота геометрии вводила чувства в заблуждение: с любого расстояния плотина выглядела одинаково, поэтому Квинн не мог понять, сколько же им еще плыть. Патруль держался на расстоянии в четверть лье к югу. Квинн в подзорную трубу увидел их лодки, когда они выплыли из зеленой массы на южной стороне озера, – легкие пироги с тремя гребцами прекрасно подходили для перехвата, ими управляли пареньки не старше двадцати лет от роду с боевой раскраской, как у взрослых воинов, пока взрослые воины отправились на штурм Сидаде Маравильоза.

Патруль подал сигнал, отразив солнце от какого-то начищенного металла. В ответ последовали вспышки света, и тогда мир вокруг Квинна обрел перспективу: дамба находилась на расстоянии выстрела из лука, вода поднялась намного выше, чем он предполагал, практически до верхушки огромных свай. Из хижин, сделанных из пальмовых листьев, выбежали фигурки, рассредоточились вдоль глинобитных стен. Первые несколько стрел попали в воду вокруг каноэ. Квинн навел на защитников подзорную трубу: одни старики, давно уже не охотники. Он открыл свое зрение другим мирам, дамбы наслаивались друг на друга, а вокруг них скапливались воды всех вселенных. «Покажи мне, как лучше, как правильно, покажи мне, где брешь». И тут он увидел ее четко, словно ангел встал над куполом храма: точку чуть к северу от центра в огромном изгибе из земли и дерева, где расстояние между сваями было чуть больше, вырвал правильный ответ из множества возможностей во вселенной.

Лучники игуапа под командованием Квинна вели шквальный огонь, пока гребцы выжимали из себя последние силы. Каноэ столкнулись с огромными деревянными пирсами. С ревом Квинн вскочил на плотину и набросился на охранников, держа меч обеими руками. Некоторые из стариков посмелее подняли палки, но потом возраст и осторожность взяли свое, и они скрылись на южной стороне запруды.

– Пусть уходят! – приказал Квинн. – Мы не воюем со стариками и детьми.

Пока игуапа привязывали лодки вплотную друг к другу между пирсами, закладывая бочки со взрывчаткой как можно ближе к дамбе, Квинн изучил ее устройство. Верхняя часть была шириной в восемь шагов, из глины, утрамбованной поверх плетеной перегородки. Земляной вал, уже позеленевший от лесных побегов, имел наклон в сорок пять градусов. Высота до глинистого дна мертвой Риу ду Ору в десять раз превышала человеческий рост. И снова Квинн поразился энергии и прозорливости своего врага. Сможет ли любое количество взрывчатых веществ смести такую махину из земли и дерева, такое сосредоточение воли и силы? Им нужна лишь крошечная трещинка. Остальную работу сделает вода, неисчислимые массы воды, которыми на многие лье запружена долина Риу ду Ору.

Стрела вонзилась в глину буквально в пяди от ноги Квинна. Еще восемь военных каноэ появились с юга и быстро двигались в сторону плотины, которая была уже в пределах досягаемости для их лучников.

– Я бы удивился, если бы отец Гонсалвеш вверил защиту своей дамбы только старикам и детям, – пробормотал Квинн. – Закладывайте фитиль. Нельзя терять ни минуты.

Готово. Игуапа вскарабкались на дамбу. Вайтака вставил конец фитиля в бочку, разматывая его за собой, пока лучники Квинна прикрывали индейца огнем. Старики вспомнили о чести и снова схватились за палки. Льюис и Вайтака поспешили к северному берегу: подкрепление перестало стрелять, теперь они стремительно гребли в сторону бомбы.

– Надо взрывать сейчас, – сказал Вайтака.

– Мы слишком близко.

– Маир, сейчас или никогда.

– Господи, помилуй! – прошептал Квинн, аккуратно достал тщательно охраняемый огнепроводный шнур из ведра и поднес к концу запала.

Тот сгорел в мгновение ока. Взрыв колоссальной силы сбил с ног Квинна и игуапа. Оглушенный, с трудом переводя дух, Льюис увидел, как огромная волна поднялась и с силой ударила по плотине в тот самый момент, когда столп воды взмыл вверх на высоту равную той, с которой плотина нависала над высохшим руслом реки. На его пенной макушке переворачивались и кувыркались военные каноэ, взлетевшие, словно листья на ветру.

– Господи, помилуй!

Квинна окатило фонтаном брызг, а потом дождем из щепок. В голове звенело после взрыва, все тело болело. Он медленно поднялся на ноги. На дальней стороне старики прекратили атаку. Мальчики гуабиру встали в лодках, оцепенев от изумления. Те воины из подкрепления, кому удалось выжить во время взрыва, плыли к опрокинутым каноэ. Облако дыма и пара рассеялось. Дамба выстояла. Мир замер. Затем старики снова взялись за оружие и пошли в атаку, а мальчики бросились на помощь раненым, барахтавшимся в воде. Дамба выстояла.

Фалькон, мокрый до нитки, протиснулся сквозь щель в бамбуковом частоколе и оказался в самой первой траншее. Сухая земля забилась за щеки. Пиявки присосались к телу там, где сползли чулки. Слуга-игуапа нанес пасту из древесной коры. Над головой постоянно проносились камни, деревянные снаряды и стрелы. Затем Фалькон услышал эхо с вершины холма и встал – к черту пиявок, – чтобы увидеть, как пять залпов горячих камней выписывают в воздухе арку и падают между канонерок с впечатляющим шипением. Пока камнеметы перезаряжали, а на кострах, пылающих на вершине холма, нагревали свежую порцию булыжников, заговорили баллисты, полетели горящие стрелы. Фалькон придумал обмакивать их в смесь смолы и камеди – страшная угроза для канонерок, груженных ядрами и порохом. Под шквалом огня и отравленных стрел тяжело было тушить цепкое пламя. Когда взорвалась первая лодка, по холму прокатился радостный крик, а затем и второй, когда фальконеты отошли в варзеа, прекратив без конца бомбить артиллерию Зембы.

Фалькон поднялся наверх через соединенные друг с другом траншеи, мимо батальонов суровых юношей: игуапа с их золотыми лицами и странными черепами; кайбаше с пластинами, вставленными в губу, хотя по возрасту им еще рано было проходить ритуалы инициации, но война делает любого мальчика мужчиной; манао с выбритыми тонзурами. Каждый держал копье и деревянный меч, ждал приказа помощников Зембы из числа имбангала. Фалькон бросился на землю, прикрыв руками голову, когда началась новая бомбардировка. Он животом почувствовал, как содрогается вершина холма, и им овладела слепая первобытная паника – за что хвататься, если сама земля трясется?

За ним раздался приглушенный рев – боевое ликование гуабиру. Поправив на носу зеленые очки, Фалькон увидел, что вершина холма лежит в руинах, требушет разбит вдребезги, две баллисты горят. Но артиллерия Зембы снова ответила. Горячие камни полетели через древесный полог, и теперь за дело взялись тяжелые лучники, которые лежали на спинах, зажав лук между ногами и натягивая тетиву двумя руками сразу.

Сам Земба ждал с резервными силами и крестом Богоматери Всех Миров в траншее рядом с батареей. То и дело прибегали девушки-гонцы, которые докладывали обстановку, получали от него приказы и убегали.

– Аиуба.

– Генерал, вода все еще поднимается. Передовую затопит в течение часа.

– Вижу. Думаете, у Маира ничего не получилось?

– Я лишь предлагаю увести женщин и детей, стариков и больных, пока путь еще открыт.

– Они наверняка погибнут в лесу.

– Они наверняка погибнут и тут. Это не энтрада. Это уничтожение.

Земба колебался лишь миг:

– Уводите женщин и детей.

Гонцы, сидевшие у его ног, склонили головы, сосредоточившись на приказах. Фалькон, двигаясь зигзагом, спустился по склону, чтобы передать известие Кайше и ее людям.

– Я тебя не оставлю, – с жаром возразила она. Женщины с маленькими детьми покинули траншею, малыши ревели от страха. – Кто-то должен за тобой присмотреть.

Новый взрыв ударил по холму. Когда дым и пыль рассеялись, батарея замолчала. С вершины холма раздался громкий крик. Земба стоял, подняв копье и держа над головой крест Носса Сеньора де Тодуз уж Мундуш, горящий на солнце. Фалькон повернулся и увидел, как каноэ выплывают из лесных зарослей.

Их было так много, что между бортами практически не оставалось участков открытой воды. Португальцы в красных камзолах, гуабиру с раскрашенными женипапу лицами. Канонерки вели огонь на уничтожение, но крик раздался снова, и его подхватили воины имбангала и иау, а потом мориша и слуги, Кайша, и сам Фалькон, когда он выхватил меч, выскочил из укрытия и с ревом понесся на врага.

Квинн стоял, бесчувственный, словно глиняная статуя святого. Это был мир, в который ему не доводилось попадать: немая отчаянная земля за пределами боевого клича, за пределами славной ярости и радости сражения, когда держишь жизнь обеими руками и можешь ее сломать. Это поражение. Это провал. Тихий, присыпанный пеплом мир. Истинная покорность и смирение, где колени преклоняются сами собой, а кольцо целуешь без гордыни или стеснения. Он смотрел, не обращая внимания на летящие стрелы, на плотину. И тут раздался визг, будто у земли выдергивали зуб. По поверхности озера пошла рябь, затем снова, снова и снова. Массивные стволы деревьев, крепкие, словно железо, ломались с взрывной силой. Квинн ощутил, что плотина трясется под ногами. По глине начали расползаться трещины. Верхушки свай наклонились к воде.

– Маир, мне кажется…

Вайтаке мог не заканчивать предупреждение. Квинн, игуапа, старики и мальчики в маленьких каноэ кинулись в бегство, когда большой участок плотины обрушился в озеро и буквально взорвался под напором пенящейся воды. Стволы деревьев разметало, словно прутики. С каждой секундой поток отрывал все новые и новые куски земляных укреплений и дерева. Щель превратилась в отверстие, и теперь уже падали целые куски плотины.

– Люди! О, Богоматерь Миров! Люди! – воскликнул Вайтака.

Гуабиру пытались добраться до берега, до перевернутых каноэ, до рассыпавшейся плотины, но течение было слишком сильным. Их крики слились с треском раскалываемого дерева и ревом воды, воинов перемалывало в мельнице из дерева и земли, они то уходили под воду, то снова выныривали. Квинн прочел молитву и поцеловал крест на четках. И тут земля под ногами пошла трещинами, и он бросился бежать к северному берегу, а за его спиной плотина раскололась, покачнулась и рухнула, разбившись на огромные глыбы. Теперь она превратилась в один гигантский водопад, несущий вырванные ветки и мертвых существ, а речное ложе внизу стало светлокремовым потоком. Стволы деревьев выпрыгивали из воды, как снаряды, чтобы удариться друг о друга и снова пойти на дно. Наводнение вырывало с корнем кусты и деревья на берегу. Риу ду Ору вырвала новое русло у варзеа, подхватывая еще и булыжники, чтобы добавить их в разрушительную стену из воды и дерева.