Горец. Гром победы Старицкий Дмитрий
– А что такого страшного случилось в инженерных кругах?
– Вы понимаете в технике, ваше превосходительство? Или только в химии?
– У меня диплом техника-механика, – похвастал я, – и мантия почетного доктора Будвицкого политеха.
– Уже лучше. Значит, вы представляете себе процесс плавки стали?
– Более или менее. В общих чертах.
– Так вот я изобрел новую печь, в которой можно получать сталь с заранее заданными свойствами. – И он гордо выпрямился в кресле, ожидая аплодисментов.
Оба-на… Я весь превратился в одно большое ухо. И, чтобы проверить, не прожектер ли он пустозвонный, кинул идейку под видом вопроса:
– Конвертер с кислородным наддувом?
– Нет, не конвертер. Его изобрели до меня. Правда, я не слышал никогда про кислородный наддув. Только про воздушный.
Кувшин опустел, и я кликнул часового, который снаружи караулил бильярдную комнату, чтобы нам никто не помешал, и приказал доставить еще вина. Такого же…
Повернувшись к инженеру-пехотинцу, пояснил:
– Как химик я считаю, что наддув чистого кислорода будет продуктивней наддува просто воздухом. Участвует в реакции окисления только кислород. Остальные газы – балласт. Только отравляют атмосферу.
Ну не говорить же ему, что в моем мире электродуговой и кислородно-конвертерный способы плавки сталей давно уже вытеснили все остальные, кроме совсем уж отсталых мест. Но вся проблема заключается в получении чистого кислорода в промышленных количествах. А это – криогенная аппаратура, совсем недоступная здесь по уровню технологий. В первую очередь из-за отсутствия магистрального электричества большой мощности.
– Интересная мысль, – поддакнул мне лейтенант.
– Но пока неосуществимая, – добавил я. – Это вам не баллон накачать для ацетиленовой сварки. Это сотни тонн. Так что представляет собой ваша печь? Она запатентована?
– Да, запатентована. Как же иначе? – И лейтенант мне прочитал целую лекцию про существующие в этом мире способы плавки сталей, из которой я понял только одно – его печь чем-то смахивает на земной мартен.
– Вам дали построить такую печь?
– Только одну. Маленькую. Макетную. На пятьсот килограммов металла. Для доказательства эксперимента за счет государства при защите важного патента. А потом ни один фабрикант не пожелал со мной связываться, считая, что эксплуатация рабочего на пудлинге им обходится дешевле новых капитальных вложений. Прибыль их кумир, а сверхприбыль – бог.
– И чем ваша печка отличается от тигельной плавки спецсталей?
– Количеством. Можно сразу получить две с половиной тонны стали за одну плавку в течение пяти часов. Представляете масштаб? Если грубо обобщать, то выход в сутки – пять тонн стали при двухсменном режиме. А футеровку днища печи заменять только через две сотни плавок. Тигель же, если он только не платиновый, одноразов. И у меня есть расчеты, здесь уже сделал от скуки, что возможно построить печь, дающую пять тонн стали за одну плавку, и объединить ее сразу с прокатным станом. Чтобы не нагревать снова болванку для прокатки.
– Так за что же вас коллеги подвергли остракизму?
– Я нарушил молчаливое соглашение фабрикантов и инженеров в отношении рабочих. Стал фабрикантов клеймить позором в печати, что они не видят дальше своего носа. В ответ мне прилепили кличку социалиста, хотя я не считаю, что люди равны по своей природе, а моя печь как раз у рабочих отнимает их места на заводах. Мне просто везде дали от ворот поворот. Бойкот работодателей называется. А позже и вовсе занесли в черный список неблагонадежных для существования конституционного строя республики. Государственная служба для меня также закрылась. Осталась только армия, где пока в пехоту берут всех. Но и тут я не пришелся ко двору. Пехотные офицеры, которые произошли от революционных солдат, быстро у нас превращаются в наследственную касту. Мне не раз давали понять, что я занимаю чье-то место, которое не мое «по праву». Вот я и собрался подать в отставку и уехать на южный континент в колонии. Конкретно в Габонию, где есть хорошая железная руда и недалеко от нее известняк правильной породы, что, кстати, встречается не так уж часто. И построить свою печь там, чтобы не возить туда рельсы из метрополии морем – там как раз собрались железную дорогу строить. Даже списался с губернатором и получил его принципиальное согласие. Но тут война… плен… Я удовлетворил ваше любопытство, ваше превосходительство?
– Да, – согласился я. – Вполне.
Тут нам принесли новый кувшин с вином, и я разлил немного по фужерам.
Попробовав и удостоверившись, что оно идентично предыдущему, лейтенант задал несколько наглый вопрос:
– Кстати, если вы армейский майор по рангу, то почему вас все титулуют превосходительством? Даже наш комендант, который страшный уставщик.
– Я придворный генерал. Камергер его светлости герцога Ремидия, которому принадлежит этот замок и эта долина на правах домена. Вы все здесь его гости.
– Гостей можно было бы и лучше кормить, – усмехнулся лейтенант.
– Ну, на то есть инструкция от императора. Вы не будете ни на грамм получать больше довольствия, чем получают у вас наши пленные. Принцип зеркальной справедливости.
– А если наши идиоты из правительства начнут ваших пленных морить голодом?
– Тогда в дело вступает другой принцип: кто не работает, тот не ест. Кстати, такой плакат висит над воротами каждого лагеря военнопленных для рядовых солдат.
– Ваше превосходительство, мне кажется, что именно вы – социалист, – усмехнулся он.
– Ни в коем разе. Я считаю умственный труд такой же работой, как и физический. Кого терпеть не могу, так это рантье.
– А кто их любит? – буркнул инженер.
– Вам тут, дорогой Эдмо, не надоело сидеть? – приступил я к осаде.
– Надоело, как и всем.
– Тогда у меня есть к вам предложение, подкупающее своей новизной…
– Ну-с, с этого надо было и начинать… – Глаза Муранта засверкали молниями. – На врага я работать не буду. Пусть опухну со скуки здесь. – Лейтенант поставил бокал на стол, встал с кресла и застегнул пуговицу у ворота. – Честь имею, ваше превосходительство. Благодарю за вино и приятную беседу. Позвольте откланяться.
И пошел к выходу четким шагом.
– Стойте, Эдмо. Я не договорил.
Лейтенант развернулся у двери с кислой миной на лице, типа перетерпим еще пару фраз от врага – и в люлю. Время как раз подошло к отбою.
– Если вам предложить построить вашу печь, вы согласитесь?
– Для империи однозначно нет.
– А лично для меня? Как для частного лица.
– У вас есть лишние полмиллиона?
– На такое дело найду. Мне рельсы нужны. Двутавровые балки. Швеллеры. Листовой прокат. Ничего военного. Я город строю.
– Город? Во время войны? – удивился он.
– Именно. Война когда-нибудь закончится. А жизнь не кончается никогда.
– Где этот город?
– Здесь, в Реции. В шестидесяти километрах на север от Втуца.
– Я могу подумать, ваше превосходительство?
А голосочек-то дрогнул…
– Не могу отказать человеку в таком благом деле, – ответил я как заправский Мефистофель. – Только с одним условием. Думайте до утра. После завтрака я уеду к себе на стройку – с вами или без вас. И можете захватить с собой этот кувшин, если он поможет вам думать, – показал я на столик у камина.
Когда дверь закрылась, я подбросил на ладони золотой и прихлопнул его второй рукой.
С ладони на меня смотрел чеканный профиль императора Отония Второго.
Значит, скорее Мурант согласится на мое предложение, чем откажется. Я так думаю…
Можно было и не гадать. Я еще не видел такого изобретателя, который отказался бы от внедрения в жизнь своего изобретения. Тем более за чужой счет.
Эдмо Мурант был очень недоволен. Куда там недоволен – возмущен.
– Ваше превосходительство, почему меня вызвали с вещами? Вы все уже решили за меня?
– Отнюдь, – улыбнулся я как можно ласковее. – И вам доброго утра, дорогой Эдмо. Раздевайтесь, садитесь. Будем пить кофе. Вам в пайке такого хорошего кофе, наверное, и не дают. Тогда и поговорим за ваше будущее.
Сталевар поставил на пол фибровый чемодан, большой кожаный саквояж и тубус, скинул с плеч солдатский ранец и водрузил на них, затем снял шинель и кепи, повесил их на вешалку вместе с саблей в стальных никелированных ножнах. Я этому не удивился, так как меня уже просветили, что в первый год войны пленным офицерам оставляли их холодное оружие. Человек без оружия – человек без чести. Для меня такое слышать было дикостью, но в каждой избушке свои погремушки. Традиции…
На этот раз лейтенант был в парадной форме. Черные сапоги трубой, красные шаровары, темно-синий мундир, на котором висели две какие-то медали и бронзовый крест с мечами на длинной ленте. К ленте были приколоты две миниатюрные дубовые веточки одна над другой. Ниже на винте знак Высшей инженерной школы.
Лейтенант присел к столу, и я налил ему черного кофе в маленькую фарфоровую чашку.
– Сахар? Сливки?
– Только сахар. Два кусочка, – отозвался он, слегка остывая от возмущения.
– Так что вас так возмутило, дорогой Эдмо?
– Когда меня вызвали с вещами, то со мной в дортуаре все попрощались уже, ваше превосходительство. И если я вернусь обратно, то как смогу объяснить такое?
– Если вы откажетесь со мной ехать, то скажете, что вам учинили обыск.
– Но это же будет ложь. – Лейтенант поставил чашку на блюдце, даже не попробовав напиток.
– Вы так думаете? – усмехнулся я. – В таком случае вам действительно учинят обыск. И вам не придется лгать своим товарищам по несчастью.
– Я хочу узнать условия моего содержания, если я буду строить для вас свою печь.
– О! Слышу разговор делового человека. Вариантов немного. Первый – вы остаетесь в статусе военнопленного и работаете под конвоем. На ночь вас будут отводить в соседний лагерь за колючую проволоку. Из удобств вам выделят отдельное помещение. Все. Второй вариант – вы подписываете документ о сотрудничестве, и вам присваивается статус добровольного помощника. В этом случае вы будете расконвоированным. Жить в городе. И даже получать заработную плату, кроме вещевого и пищевого довольствия. Небольшую. Но все же.
– Негусто у вас с выбором. Тем более что подписка о сотрудничестве есть предательство республики.
– Есть еще один вариант. Вы подаете прошение герцогу о вступлении в его подданство, я ходатайствую о нем перед его светлостью, и вы перестаете вообще быть военнопленным. И даже республиканским гражданином. В этом случае вы будете таким же свободным, как все остальные реции с полной свободой передвижения. Получать солидное жалованье сообразное вашему образованию, опыту и знаниям, а также роялти за свои изобретения. Только вот с обязательством отработать пять лет на рецких предприятиях. И учить нашу молодежь. Это тоже не бесплатно. Так что пейте кофе и не торопитесь со скоропалительным решением. У нас есть еще полчаса. Взвесьте все как следует. Кстати, вы завтракали?
– Благодарю, ваше превосходительство. Поесть я успел.
– Печенье?
– Не откажусь. Так какую вы хотите печь?
– Самую большую, какую только вы сможете построить. И не одну. Но это в перспективе.
– Вы настолько богаты, ваше превосходительство?
– Деньги тлен. Люди – все. Если первая печь вам удастся, сталь будет дешевле и лучше качеством, чем при пудлинге, то, уверяю вас, от акционеров отбою не будет. Главным вопросом окажется сохранение контрольного пакета в одних руках. Как быстро вы можете построить печь?
– Если мощностью на две с половиной тонны, то за два месяца от фундамента до плавки. Это при наличии квалифицированной рабочей силы и готовых материалов. Если больше, то надо чертить и считать все заново.
– Меня это устраивает. Как быстро может быть готов проект?
– Чертежники будут?
– Все, что запросите. В том числе и «инженерные центры Кобчика».
Так здесь назвали новые кульманы, с которыми я познакомил местную инженерную общественность и за которые получил мантию почетного доктора от Будвицкого политехнического института.
– Тогда потребуется только нормально перечертить бумаги из этого тубуса и пересчитать смету на ваши деньги и цены. Чертежи… в зависимости от того, сколько будет чертежников… от двух недель до месяца. Но можно выдавать их и порционно. Можно мне еще кофе? Он великолепен. Давно такого не пил.
– На здоровье, – наполнил я его чашку.
Дождался, пока он ее выпьет. Вынул часы, щелкнув крышкой.
– Однако время… Мне звать фельдфебеля для обыска?
– Не нужно, ваше превосходительство. Я еду с вами.
– Прекрасно. Надеюсь, вы не пожалеете о своем решении. Только еще один вопрос. У вас крест и на его ленте еще две дубовые веточки. Что они означают?
– Повторное и третье награждение Военным крестом.
– В таком случае, дорогой Эдмо, мы с вами точно сработаемся.
6
Вернувшись из командировки домой, в темном коридоре у лестницы неожиданно споткнулся о зверззовы костыли, которые он почему-то не убрал куда подальше, после того как стал ходить на протезе с палочкой.
Вышел обратно в холл с ними в руках и первый раз внимательно на них взглянул. М-да… Мелькнула мысль, что костылики-то делались спецом под самого Зверзза. Под его рост конкретно.
Послал за Зверззом денщика, который тенью ходил за мной.
Тот явился с хоздвора, по пути распекая за что-то одного из своих усыновленных помогальников.
Усадил я Зверзза в кабинете за стол и расспросил. Все как было. А так и было – костыли под каждого раненого делались индивидуально, как костюм в ателье. При госпитале целый цех плотничий имелся. Ждать ему пришлось своей очереди две недели, с койки не вставая.
– И это еще быстро, ваша милость. Некоторые свои костылики по месяцу ждали, место в госпитале занимая. В санаторий только на костылях отправляли. Иначе там не принимали нас.
Вот такие пироги. Мечтаешь о металлургических гигантах, а для людей, кровь за родину проливших, тут простейшего приспособления нет. Даже у нас в России лучше было… сдвижная опора на несколько дырок с винтами на гайках. Под общий рост и под руки. Стандарт. А выбивающихся из антропологического стандарта не так уж много остается. Вот к ним и нужен индивидуальный подход.
Сел за стол и вычертил костыли «нового типа». В двух экземплярах.
Вызвал опять Зверзза и дал задание найти плотника или столяра, который такую вещь сделает. Желательно из дешевого красного дерева, типа земного бука, что хорошо гнется в распаренном виде.
Отправил домоправителя выполнять задание и снова сел за стол – писать патентную заявку.
Отправил ее почтой в военное ведомство с припиской, что от премии за это изобретение я отказываюсь в пользу империи – на изготовление таких костылей для раненых. Я давно не бедный. Могу уже и благотворить.
Металлургическая программа развития Калуги получила одобрение от герцога, и у меня оставались свободные средства, которые я потратил на изготовление большой партии таких костылей – целое производство открыл во Втуце. Отправил их частями в разные госпитали империи. И конечно же в Будвиц. С подробной технологической картой, как такие приспособления изготавливать на месте. Ну и наш санитарный поезд «Красный крест» не забыл.
На каждом костыле был выжженный штамп: «Дар герою, пролившему кровь за родину, от обладателя золотого знака «За ранения» Саввы Кобчика». Хороший пиар и в благородном деле не лишний. Особенно в свете моих отношений с имперской камарильей.
А так как в костыльной мастерской у меня процентов на восемьдесят работали инвалиды войны, из-за увечий не смогшие вернуться к довоенным занятиям, то после исполнения моего благотворительного заказа я им эту мастерскую вместе со всем оборудованием и подарил. Теперь это артель «Рецкий инвалид». С налоговыми льготами от герцога и города. И все возрастающим пакетом заказов.
Зверзз после этого как-то перестал на меня дуться за то, что мы фактически заставили его жениться на няньке. Впрочем, та с отставного фельдфебеля только что пылинки не сдувала. Как говорили на моей родине, «с лица не воду пить», тем более что женщина сама старалась своему мужу «ноги мыть и юшку пить».
Герцог, как только я ему подал меморандум о строительстве в Калуге мартена, блюминга и прокатного стана, лишь глянув на исходную сумму проекта, очень разозлился и ругал меня чуть ли не площадной бранью. Полмиллиона… это… это… Это очень много, я понимаю.
Споткнулся Ремидий в ругани, только когда услышал от меня волшебное слово «рельсы».
– Повтори, – упер он в меня свой фирменный зрак, которого так боялись все придворные.
– Рельсы, ваша светлость, – повторил я. – Свои рельсы, рецкие. Дешевые рельсы. А качеством они лучше имперских будут.
Герцог внимательно на меня посмотрел, пожевал усами. Что-то прикинул в уме и только спросил:
– Когда будут?
– Не раньше осени, ваша светлость. Но и не позже. К будущему строительному сезону точно будет накоплен приличный их запас. А за зиму можно будет отсыпать приличный километраж насыпи. Шпалы заготовить.
Ремидий сел в кресло и на этот раз внимательно прочитал меморандум о создании компании «Рецметалл» на основе частно-государственного партнерства.
– Почему я должен верить этому твоему пленному офицеру? – недовольно спросил он, откладывая бумаги в сторону. – Вдруг он засланный вредитель?
Вот тут я, наконец-то дождавшись правильного вопроса от начальства, вынул из папки прошение Муранта о рецком подданстве.
– Так, значит… – Герцог задумался слегка. – Садись, Савва, рассказывай все, что задумал. А то тебя сейчас Молас в оборот возьмет, и останусь я опять не при делах.
– Молас во Втуце? – переспросил я.
– Вчера приехал. Успеешь еще с ним пображничать. Ты лучше мне скажи, наглец малолетний, почему я должен тебе дарить четверть акций этого металлургического завода? За красивые глазки?
Но к этому вопросу я был заранее готов.
– За йод, ваша светлость. И за то, что я делаю из крестьянского края передовую индустриальную державу.
Второй квартирмейстер штаба Восточного фронта генерал-майор Молас выглядел усталым. Казалось, что добавившийся на его шее Крест военных заслуг с венком оттягивал ее книзу. Даже парадная форма его не молодила, как обычно молодит всех военных.
Столкнулись мы в парадной анфиладе герцогского дворца после моей аудиенции.
– Вот тебя-то я и жду, – заявил мне он. – А то опять усвищешь куда-нибудь, и лови тебя потом.
Здрасте-пожалста… Сейчас как начнет трясти меня как грушу, а я так ничего и не сделал по его просьбе нащупать надежную контрабандную тропку в Швиц. Замотался.
А генерал, уцепив пальцами мою пуговицу, продолжил:
– Я уже узнавал, что сегодня во дворце день официально не приемный, так что кормить никого не будут. Едем в ресторан, там и поговорим.
Я, как камергер и воспитатель молодого графа, мог бы и оспорить его утверждение и приказать дворцовым служителям доставить нам обед с герцогской кухни ко мне в Иванов флигель, но… не хотел я, чтобы такая встреча стала предметом обсуждения придворных. Обо мне и так во дворце часто говорят такое… В общем, я предложил поехать ко мне домой и отведать домашней кухни. Заодно и побеседовать там спокойно, потому как лишних ушей у меня дома не водится.
– А денщик? – ехидно спросил генерал, намекая на Тавора.
Знает, кому Тавор действительно служит, знает. Впрочем, ему по должности положено такое знать.
– Тавор в отъезде. Он больше не денщик у меня, а порученец. Денщик у меня теперь другой совсем. Настоящий горец. Даже имперского языка не знает.
Предложение было благосклонно принято. Но когда садились вдвоем в мою коляску с пафосными рысаками, то Молас как бы невзначай меня спросил:
– Что же ты больше не называешь меня «экселенц»?
Денщик генерала сел на облучок рядом с моим кучером.
– Трогай, – постучал я кулаком в спину водителя меринов.
Коляска моей охраны тронулась за нами следом. А вот Молас, как я посмотрю, в отличие от меня гулял отвязанным, без бодигардов. Потом я повернулся к генералу впол-оборота и констатировал:
– Так я больше не нахожусь на военной службе. Даже погон не ношу.
– Резонно… – пробормотал генерал и тут же нашелся: – Ну не называть же мне тебя «превосходительством». Так что зови меня теперь Саемом.
– А по батюшке? – непроизвольно вырвалось у меня, так как генерал намного меня старше.
– Отца Альгисом звали, – протянул Молас, видимо что-то вспоминая. – Он тоже любил, когда его именовали по отцу – Альгис Леонардович.
– Странное имя, – пожал я плечами притворно, но про себя отметил, что отец генерала явно из прибалтов.
– Не более странное, чем твое, Савва, – парировал генерал. – Так что приватно давай общаться по именам.
Хорошо на брудершафт не предложил выпить. Или он этого предложения ждал от меня? Перетопчется. Не люблю целоваться с мужиками.
Втуц красив по весне. На бульварах цветут деревья и кусты. Вагоны конки отмыты от зимней грязи и заново покрашены. В экипажах лошади вычищены до блеска. Даже окна в домах традиционно отмыли по весне.
Некоторое время мы молча любовались городом.
– Красиво у вас тут. Тепло, – поменял генерал тему после краткого молчания. – А у нас все еще снег лежит. У меня, кстати, для тебя посылка от Гоча. Потом пришлю.
– Как он там?
– Все такой же. И живет по-прежнему в заводской мансарде. И, кажется, молодая жена ему в этом потакает.
– Она там уже привыкла, пока работала у него горничной. Помню, вы ее собирались проверять…
– Чиста, – кратко ответил разведчик. – Родственники тоже. Так что с этой стороны все в порядке. Завод работает ритмично. Выпуск продукции увеличивается. Но об этом ты сам узнаешь из его письма.
– Как Щеттинпорт? Стоит? В газетах давно про него ничего не пишут.
– Нечего писать. Аршфорт изводит островитян демонстрациями штурма, но не штурмует. На испуг берет. А царцы далеко уже не те стали. Чувствуется, что со смертью маршала Смигла и нашего осеннего удара из них как хребет вынули. Не хотят воевать. Такое ощущение, что их устраивает сегодняшнее положение, когда между нами река, которая вот-вот вскроется ледоходом и можно будет ничего не делать на законных основаниях. Они даже свою бригаду из Щеттинпорта вывезли якобы на замену, но замены так и не поступило. Одни там теперь островитяне.
Мы проехали каменный мост через реку и повернули ко мне на гору. За капитальными заборами усадеб цвели сады, распространяя вокруг одуряющий запах жизни.
– Медкомиссию проходить будешь? – вдруг спросил генерал.
– Зачем? – пожал я плечами.
– Чтобы вернуться к воздухоплаванию. К разведке. У тебя это хорошо получалось.
Некоторое время я молчал, подстрекаемый желанием согласиться, но потом произнес.
– Я в отставке, Саем, – все-таки назвал его по имени. – Даже с имперским гражданством. Тем более как придворный в генеральских чинах повторному призыву не подлежу. Да и по линии Министерства промышленности у меня теперь броня от армии. Железная. Как «оружейному барону». Так что если нужны еще какие-либо железные игрушки, обращайся.
Копыта меринов звонко застучали по каменной брусчатке нашей улицы.
Молас молчал.
Я тоже.
И так до самого дома.
– Заворачивай сразу на хоздвор, – приказал я кучеру.
Элика вышла на веранду в платье горянки, в котором любила ходить по дому, и с поклоном подала генералу ковшик сидра за неимением в доме бражки.
К моему удивлению, Молас сделал все, как положено, стряхнул последние капли с ковшика под ноги моей жене и пожелал ей плодоносного чрева. Назвал Элику красавицей и отвесил витиеватый, на грани приличия комплимент, чем ввел ее в краску. Но к словам разведчика придраться было нельзя. Не за что цепляться. Все подтекстом.
– С размахом живешь, – с некоторой долей зависти констатировал Молас, когда жена ушла распоряжаться на кухню.
С высоты веранды открывался прелестный вид на мою усадьбу и дальше на город за рекой.
– Поэтому тут и живу, на горе, а не в городе, – ответил я. – Да и воздух здесь чище.
Разрешил Моласу курить на веранде и пошел распоряжаться по дому – генералу приготовить ванну и помочь привести себя в порядок с дороги, накрыть нам обед на веранде на двоих. Вино подать самое лучшее и можжевеловки принести с ледника. Закуски соответствующие и все прочее. Сервиз серебряный поставить из трофеев. Гость у нас почетный.
Если уже с утра рабочий день не заладился, то и отдохнуть не грех, раз представился такой хороший «дипломатический повод». Как же, самого второго квартирмейстера Восточного фронта в своем доме принимаю. Как там мне случаем Ремидий обмолвился? Принимать у себя дома герцога будет круче получения ордена. В таком случае Молас тянет не меньше чем на медаль.
От огемской кухни генерал отказался и предпочел рецкую экзотику. Как вам сказать – экзотику… ничего необычного в рецкой кухне нет, разве что продукты всегда только наисвежайшие и несколько специфические пряности с упором на дары горного леса. Из вин Молас выбрал лишь слабый яблочный сидр.
М-да, слегка упало у меня настроение, значит, все же работать придется, раз Молас водки не пьет. А я-то уже губу раскатал…
Пока мы делили свое внимание между холодными закусками, генерал улучил момент, когда перестали мелькать с сервировкой кухаркины дочки, и поблагодарил меня за бесшумный «дерринджер».
– Это было именно то, что нам требовалось. Вы с Гочем превзошли сами себя, – не поскупился генерал на похвалу.
– Осмелюсь спросить, Саем… вы перешли к индивидуальному террору? – заинтересовался я, впрочем, не ожидая, что он мне расскажет все. Не та служба, чтобы трепать попусту.
– Скажем так – к исполнению приговора, – ответил он. – Ликвидировали парочку высокопоставленных предателей в своих рядах, успевших, опасаясь провала, перед самой войной сбежать к противнику.
– Аристократия?
– Она самая. С ней очень трудно понять, когда кончаются родственные отношения и начинается измена родине. А родственные отношения среди них весьма разветвленные, и практически во всех странах, которые участвуют в войне, они их всегда найдут, по крайней мере, седьмую воду на киселе, – вздохнул начальник разведчиков.
– Измена родине? – притворно сделал я круглые глаза. – Не императору?
Мне постоянно кажется, что Молас, как сын попаданца, все время меня проверяет на попаданчество, вставляя несвойственные этому месту и времени обороты и идиомы.
– Это выражение моего отца, – пояснил генерал и процитировал: – «Короли приходят и уходят, а родина и народ остаются всегда».
– Если эту фразу широко толковать, то можно скатиться к сепаратизму, – заметил я. – Кровь и почва. Два понятия, которые разрушают многонациональные государства.
– Ты так думаешь?
– В соседних с нами республиках давно уже честную вассальную присягу сменили на национализм. Просто денежным мешкам, которые там имеют реальную власть, больше нечем привязывать к себе народ. За банкиров никто воевать не пойдет, разве что за очень большие деньги, а вот за родину всегда и бесплатно. Кстати, те листовки и брошюрки, которые ты мне давал на ознакомление… этой… Лиги социального равенства…
– Справедливости, – поправил меня генерал.
– Спасибо, – поблагодарил я за уточнение. – Так вот, я заметил, что, выбрав острием своей борьбы национальную буржуазию, эти лигисты вводят под другими названиями возврат к старому доброму вассалитету. Только вот сеньор у них коллективный – сама Лига.
– Дельное замечание, – отметил Молас и замолчал, так как нам принесли жаркое.
– И национализм для них просто ругательное слово. Национализм может быть, по их теории, только буржуазный, значит, плохой, потому что все трудящиеся во всем мире братья по определению.
– Что в этом ты видишь плохого?
– Только то, что трудящимися они признают лишь фабричных рабочих. Все, кто имеет хоть какую-то собственность, – буржуи, подлежащие ликвидации. Так и написано у них: «ликвидации как класса». Так что жди от них большой крови. Как полвека назад в Западной республике, когда вот так же ликвидировали аристократию как класс.
– Что, крестьяне для них уже не трудящиеся? – удивился генерал.
– Угу… – кивнул я. – Мелкая буржуазия с узколобым мышлением, погрязшая в идиотизме деревенской жизни и не понимающая своего счастья в работе на пролетариат. Насколько я понял, они готовят для крестьян повторное крепостное право, где коллективным сеньором будет выступать вся их Лига целиком. Никакой персонификации, на которой стоит классический феодализм, но принцип тот же.
– Серьезно ты их писульки проштудировал, Савва. Не ожидал я от тебя такого.
– Неделю в поезде делать было нечего. Это чтение для меня стало отдыхом от теоретической химии.
– Но в своих листовках они в основном обращаются именно к крестьянам.
– Только потому, что массовая армия в большинстве своем состоит из крестьян, которым надоела окопная грязь. Тактический ход. Ничего большего.
– По твоему мнению, Лига нам опасна? В смысле подрыва устоев империи?