#Меня зовут Лис Виксен Ли
Когда я подошла, Атос как раз закончил свежевать тушку и протянул ее Киму.
– Неси к Извель. Пусть готовит ужин.
Малыш кивнул с таким серьезным видом, словно выполнял самое главное задание в своей жизни, и побежал к костру. Атос поднялся, собираясь последовать за ребенком.
– Погоди. Мы можем поговорить? – спросила я твердо. Страх и неуверенность я растеряла еще пока шла от Извель до Атоса. Сейчас меня накрыло равнодушие. Я давно замечала, что частенько прячу под ним истинный ужас. Вместо того, чтобы метаться в панике, я становлюсь деланно спокойной.
– Обязательно сейчас? – Атос очистил кинжал, которым обдирал кролика, листом с ближайшего куста. – А я-то планировал поужинать.
– Я бы хотела тебе кое-что рассказать. Может, немного о клавесинах, а может, о том, почему и как я оказалась в легионе.
Крайниец прекратил вытирать нож и на мгновение замер. Затем поднял взгляд, напряженно вглядываясь в мое лицо, словно надеясь, что все ответы уже написаны на нем. После этого Атос сел на плоский пыльный камень, пригласив меня жестом занять место рядом с ним.
Конец всех сказокВ одну из первых недель в легионе пьяный солдат пристал ко мне за ужином около костра снабженцев. Он раз за разом задавал мне один и тот же вопрос: «Думаешь, ты особенный, парень, а? Такой весь особенный». Разумеется, он просто искал повод для драки, но тогда я впервые задумалась о том, что моя история – прекрасный пример, доказывающий, что особенных людей не бывает.
Ты живешь своей жизнью, считая, что весь мир крутится вокруг тебя. Люди существуют, лишь когда говорят с тобой, а события происходят, лишь когда в них участвуешь ты сам. Люди могут всю жизнь прожить, думая именно так. Подобно детям, они уверены в своей особенности и верят, что с ними никогда не случится дурного. И вот иногда судьба находит весьма жестокие способы показать, что мы лишь крошечное пятнышко на белых простынях истории.
Но ближе к делу. Я не врала тебе, когда говорила, что родилась и выросла в замке. Моими родителями были мастер-кузнец и старшая экономка. Люди, безусловно, не знатного происхождения, но всегда находившиеся на хорошем счету и пользовавшиеся в замке уважением как прислуги, так и господ. Оба были из приличных семей, давно служивших этому дому.
Я появилась на свет двумя годами позже юного наследника замка. И так получилось, что в ту пору, когда он начал обучение, мои родители почему-то решили, что меня ждет иная судьба – не служанки. На юге такое случается, когда девочка симпатична и мила в общении. У нее появляется шанс не продолжать занятие родителей, а успешно выйти замуж и стать хозяйкой в семье управляющего или крупного торговца.
Мне до сих пор не ясно, какие мысли привели старого лорда к тому, что он принял участие в этой затее. Возможно, он искренне уважал отца или просто ему было любопытно. Мужчины договорились между собой, а мне разрешили посещать уроки юного наследника замка. Сидеть тихо, не мешая репетиторам и ученику, а просто впитывать знания.
«Мой Принц» – так я называла будущего владельца всех земель вокруг, хотя он не имел кровной связи с королевской семьей. Для меня, маленькой девочки, он был принцем, потому что был дивно хорош собой. С серебряными волосами и звонким смехом. Мальчик, не похожий на моих друзей с конюшен или скотного двора. Всегда чистый и в красивой одежде, он больше напоминал мне дорогую фарфоровую куклу.
Маленький лорд спокойно отнесся к моему присутствию на своих уроках. Более того, слово за слово он втягивал меня в споры с учителями, и вскоре учиться мы стали вместе. Принц раньше начал изучать письменность и этикет, он читал много книг в старинной библиотеке замка и обгонял меня в знаниях по всем дисциплинам. Из-за этой разницы в знаниях мне постоянно казалось, что он видит во мне лишь обычную дворовую дурочку, и я всеми силами старалась учиться еще усерднее, чтобы доказать ему… Что? Сама не знаю. У меня даже в пятилетнем возрасте не было иллюзий по поводу наших отношений. Каждый из нас знал свое место в жизни: на что может рассчитывать дочка оружейника, а на что – будущий наследник земель.
Но наша связь делалась прочнее день ото дня, а старый лорд все более благоволил смышленой и симпатичной девочке. На балах мне позволили стоять около дверей, в то время как моя мать прислуживала гостям. Я же могла, не попадаясь на глаза знатным лордам, сама угощаться или даже танцевать. Смешно сейчас, но когда-то это был огромный шаг вперед. И моя мать до слез гордилась тем, как высоко я поднялась, и тратила безумные деньги на новые платья и курсы: клавесина, чистословия, вышивки. Мать метила настолько высоко, что уже мечтала выдать меня замуж не за простолюдина, а за третьего или четвертого аристократского сына. То есть человека знатного, но без особых прав на титул.
Я не была служанкой, но и не была ровней моему Принцу. Однако это не могло остановить нашу дружбу. Мы стали не только учиться вместе, но и озорничать. Убегали в лес на целый день, ловили в ручьях форель и набивали карманы ароматными лесными ягодами. Он бегал быстрее ветра, а я никогда не могла его догнать. И порой мне казалось, что именно это его и радует – что он самый лучший в замке: самый красивый, самый умный, самый быстрый.
Мы быстро выросли и из милых детей превратились в неуклюжих подростков. Именно в этом возрасте мальчишки начинают смотреть на девочек иначе, и то, что было дружбой, либо перерастает в что-то другое, либо исчезает навсегда. Нас миновала эта участь. Напротив, мой Принц начал заботиться обо мне еще усерднее. На балах он представлял меня своим друзьям из высшего света и всегда советовался со мной по малейшему поводу.
А вот моя детская влюбленность переросла в тихую страсть и поклонение. Я не видела для себя другой участи, кроме как служить моему Принцу, а потом и его супруге. Все предложения замужества, которые потекли рекой, лишь мне сравнялось четырнадцать, я отклоняла к великому горю моей матери. Имея идеал перед глазами, я отрицала для себя даже существование других мужчин.
Наверное, именно в то время появились первые слухи. Во дворе замка начали находить замученных до смерти домашних животных, а некоторые проделки, вроде острых лезвий между щелями пола, никто не находил смешными. Служанки шепотом говорили о том, что «с тем щенком видели именно юного наследника», а «те лезвия молодой лорд сам попросил в оружейной». Но я не обращала внимания на все эти глупые домыслы. Я принадлежала к особенному миру – где существовали только он, божественно неприкосновенный, и я, избранная им для дружбы. В этом мире не было места грязным сплетням и людской зависти.
Принц хорошел. Он возмужал и стал вызывать повышенный интерес у дам. Однако к браку он, как и я, не стремился. Однажды он по секрету сказал, что все знатные леди нагоняют на него сон, и лишь со мной ему весело. После этих слов я не спала всю ночь, повторяя вновь и вновь его слова.
Я не могу сказать, что не замечала ничего странного. Мой Принц был очень груб с простыми людьми, небрежен и жесток с друзьями, которых ни во что не ставил. Несмотря на особое отношение ко мне, он мог обращаться с моей матерью как с животным и не здороваться с отцом. Я прощала ему все, искренне веря, что у поведения юного лорда есть веская причина, и, возможно, за грубостью он прячет робость.
Одним из его любимых занятий было фехтование. Он потребовал в приказном тоне, чтобы я всегда составляла ему компанию. Вскоре даже наш учитель, жуткий женоненавистник, вынужден был признать, что у меня есть талант. Науки давались мне с трудом, а обучение женским «предметам», вроде вышивки и пения, и того хуже. Но фехтование завладело моим сердцем. Я воспринимала это как своеобразный танец, и на тренировках могла невзначай коснуться руки моего Принца.
Родители с неодобрением смотрели на столь мужественное увлечение, зато старый лорд был в восторге от наших показательных выступлений и все твердил о наследственности, проявившейся в детях. Мать сложила мечты о моем браке в сундук и готовилась, лишь мне сравняется двадцать пять, отдать меня в монахини Сефирь.
Я же вижу, как тебе скучно слушать историю о влюбленной девице и прекрасном аристократе. Глупо и банально. Погоди еще немного, и я добавлю в историю перца.
У Принца, как и у каждого наследника замка, было что-то вроде кружка почитателей. Мальчишки, сыновья таких же дворовых, как мой отец: мастеровых, работников с конюшни, с псарни. Кучка довольно бестолковых, но в целом неплохих ребят, которые по слову своего юного лорда готовы были шагнуть и в огонь и в воду. Меня они сторонились, словно на этот счет у них было особое распоряжение, но явно недолюбливали, умирая от ревности к нашему самопровозглашенному полубогу.
Как я уже говорила, все мои попытки догнать Принца в обучении заканчивались провалом. Во мне бурлили необоснованная гордыня и обида. Я совсем забыла о своем положении в обществе, и мне уже казалось, что единственное, что между нами стоит, это моя глупость и неспособность сравняться с Принцем хоть в чем-то.
Возможно, тебе известна пословица с Симма: «Каждая птица сидит на своем суку». Сейчас ее произносят именно так, и считается, что в ней скрыт смысл – помни и соблюдай свое место и положение в обществе. В старых книгах она записана несколько иначе: «На чужом суку птицу могут съесть». Смысл был тот же – но четче и яснее.
Осталось совсем немного, потерпи. Мы праздновали двадцатидвухлетие Принца, и по этому поводу был устроен прекрасный бал. Я же готовила лучший подарок из всех, что могла придумать. Днем, до начала торжества, я пригласила Принца в бальный зал. На мне было мое лучшее новенькое платье из зеленого льна. Не самый изысканный материал, но, украшенный органзой и шелком, он представлял собой очень милый провинциальный туалет.
Я гордилась этим платьем, гордилась своими кудрями, забранными в высокую прическу, гордилась своим Принцем. Это должен был быть самый счастливый день в моей жизни.
Я пригласила Принца составить мне пару в небольшом поединке на шпагах. Мы частенько устраивали подобные соревнования. Мой принц пошутил, что в платье мне будет сложно, но я настаивала. И со смехом и шутками мы начали наше сражение.
Я все еще помню, как наши тени скользили по зеркальному паркету и как мы весело смеялись. Я долго готовилась к этому поединку. Тайком тренировалась, становилась выносливее и точнее била в цель. Моим подарком Принцу должна была стать моя победа. Ведь я все еще была больна идеей, что, лишь сравнившись с Принцем, превзойдя его в чем-то, – я смогу стать рядом с ним… как равная.
Шпага вылетела из его пальцев. Я все еще смеялась, указывая кончиком своего оружия на его беззащитную шею. Только вот я не заметила, что мой Принц уже не смеется. Он побледнел, и руки его тряслись. Когда я поняла, что он в ярости, и начала просить прощения, было уже поздно. Я не догадывалась, какое оскорбление я нанесла моему юному господину. В поединке на мечах у него выиграла девушка: стесненная неудобным платьем и туфлями для бала, младше его и настолько ниже по положению в обществе, что это не умещалось в его голове. Я, та, кто была всегда и во всем хуже, посмела превзойти своего лорда на один короткий миг. И ему этого хватило с лихвой.
Пока я на коленях хватала его за полы камзола и вымаливала прощение, он позвал своих друзей. Помнишь, я рассказывала о «его мальчиках»? Простые парни, которые всегда слушаются приказов. И этот раз не стал исключением. Они пришли в бальный зал и наглухо закрыли двери, а потом по указу своего юного лорда изнасиловали меня.
Все пятеро. Кто-то, кажется, даже не по одному разу. Я, если честно, плохо помню подробности. Мой разум не мог осмыслить происходящее, поэтому сосредоточился на зеленом платье, подарке моей матери, который нещадно рвала в клочья эта свора молодых щенков. Треск ткани я воспринимала как стон, я умоляла их прекратить рвать платье, но они лишь смеялись. Их забавляло, что я волнуюсь о платье, а не о происходящем.
Ужаснее всего была не боль, хотя и ее было немало. Не унижение от грубых рук и резких движений. Ужаснее всего было то, что Принц все это время стоял рядом и смотрел мне в глаза. Он говорил, какая я низкородная тварь, и что он из доброты всегда помогает беспомощным животным. Но я подвела его, и больше была недостойна милостей, а только такого вот обращения.
Он говорил много. Я теряла сознание и приходила в него снова. Стоило мне очнуться в кошмаре, мой Принц шептал мне на ухо, что мог бы присоединиться к своим мальчикам, но это было бы слишком большой честью для меня. Я недостойна, вновь и вновь повторял он, я просто грязь под его ногами.
Не знаю, как долго это длилось, но после изнасилования меня отнесли в комнату под лестницей, заброшенную кладовую. Я умирала там три дня, и за это время никто не пришел ко мне. Я истекала кровью, не ела, не пила и не могла даже плакать. В ушах стоял нескончаемый треск рвущейся ткани. Маленькая девочка из замка поборолась за свою жизнь ровно три дня, а потом умерла.
Как-то ты спросил мое девичье имя, но его просто нет, ведь то измученное и несчастное существо давно покоится в могиле. Из каморки за водой на третий день вышел кто-то другой. Меня сторонились и со мной не разговаривали. Все люди в замке в одночасье отвернулись от меня. Я стала неприкасаемой. Именно поэтому никто меня не навестил, хотя все – от кучера до посудомойки – знали, что случилось в день праздника в бальном зале.
Мой Принц был наследником и аристократом. Но я тоже не была дворовой девкой, которую можно изнасиловать и утопить в колодце, да так, что никто и не вспомнит. Меня знали в лицо соседние дворяне, о нашей дружбе с Принцем говорили крупные землевладельцы. И то, что произошло в день рождения юного хозяина – этого нельзя было утаить за дверью бальной залы.
Но никто и не утаивал, меня объявили виновницей произошедшего. Я поставила под удар его имя. Я запятнала его репутацию. Я сделала в глазах общества будущего правителя региона насильником и садистом. Именно так говорили в замке все те люди, среди которых я росла. Те, кто угощал меня на кухне тайком пирожными, те, кто смазывал мне целебным настоем ободранные коленки. Каждый человек в замке мечтал, чтобы меня просто не стало.
Не удивляйся, но мои отец и мать не были исключением. Единственное, что каждый из них сказал мне: «Ты мне не дочь». Возможно, эти слова убили бы ту девочку, что насильники закинули, как мешок, под лестницу. Но она уже была мертва. Та, кто вышла из заброшенной кладовки, спокойно выслушала эти слова. В тот же день я собрала немного денег и еды в дорогу и ушла из замка. Меня никто не провожал. Однако, уходя, я все-таки обернулась взглянуть на то место, которое когда-то звала домом. Между зубцами одной из башен я увидела человека с серебристыми волосами, который не отрываясь смотрел мне вслед.
Осталось рассказать совсем немного. Я довольно побродила по дорогам и городам юга. Работала то служанкой, то кухаркой, но без особого толка. Мои волосы стали моим проклятием – из-за них я все еще казалась мужчинам привлекательной, и мне пришлось их обрезать. Я перестала улыбаться, грубыми ножницами остригла ресницы и белила губы, чтобы выглядеть как можно хуже. Большую часть времени это помогало.
Мне снились кошмары, может, раз в месяц или чуть чаще – обычно про рвущуюся ткань и девочку, которую я никак не могу спасти. Я вскакивала среди ночи в холодном поту и, гонимая непонятным чувством, срывалась с обжитого места и бежала, каждый раз забираясь все дальше и дальше от замка и своего прошлого.
Наверное, у каждой истории должна быть мораль. Но я не знаю, чем закончить этот «конец всех сказок». Я не стала хуже от того, что произошло со мной, и не стала лучше. Просто стала другой, изменившись раз и навсегда. Я не возненавидела мужчин – и у меня даже была пара из них, гревшая мне постель. Я не любила их, не могла позволить себе такой роскоши. Скорее просто хотела убедиться, что мои душевные раны подживают.
Я пыталась найти себя во множестве работ, но единственное, что мне удалось в жизни хорошо – это обезоружить мужчину. И я все еще питала слабость к фехтованию. Из-за одной мрачной истории в моих руках оказался лисий шлем. Тот самый, который мы оставили в гостинице Штольца. Смешной и странный, давший мне имя и новую жизнь. Надев его, я поняла, что лицо можно скрыть – тогда и от прошлого останется совсем немного. В шлеме и мужском платье, сворованном с веревок какого-то крестьянского хозяйства, я пришла в легион Алой Розы. Мне оставалось совсем немного до того, чтобы встретить двух мужчин, которые полностью изменят мою жизнь. Рассказчика историй у костра и самого странного учителя боя на мечах.
Я часто думала, что же гнало меня, заставляло падать и снова подниматься. Раньше я была уверена, что это страх смерти. Три дня под лестницей моему телу казалось, что оно этого не переживет. И хотя девочка, шептавшая: «Я не хочу умирать», – все-таки осталась там, какая-то часть ее души выжила и вышла со мной на свет.
Да, я была уверена, что это был страх смерти. Но, по правде говоря, сейчас мне уже кажется иначе. Как будто попутный ветер постоянно дул мне в спину, а я задалась целью обогнать его и летела по жизни, не имея времени остановиться и сделать выбор осознанно. Каждый раз, соревнуясь с ветром в скорости, я двигалась вперед, ломая все возможные преграды. В своем шлеме я стала чувствовать себя защищенной – смелым и сильным хищником. Настоящим лисом. И однажды Лис повстречал большого серого Волка, но это уже другая история.
Очень многое в жизни зависит от первых произнесенных слов. Например, когда влюбленный парень на свидании подбирает, что сказать надменной избраннице. Или когда мать судорожно ищет слова, пытаясь объяснить ребенку, почему папа никогда больше не вернется домой.
Для каждой особой беседы, в которой участвуют двое, важны слова. Молчание тоже может быть ответом, но оно допускает разные толкования.
Поэтому я, рассказывая о своей жизни, не спускала глаз с Атоса, готовая поймать любое его слово. Негодование, презрение или, спаси меня все боги, жалость. Именно ее я боялась больше всего. Атос редко проявлял подобные чувства, и его жалость уничтожила бы меня.
Но Атос словно окаменел, мне показалось, что в самый тяжелый миг моей истории даже грудь его перестала подниматься со вдохом и выдохом. Мой друг и учитель не смотрел на меня, а просто уставился невидящим взглядом сквозь холодный воздух степи. Но стоило мне закончить, он произнес, все так же не глядя на меня:
– Ты пыталась мстить?
От сердца отошел холод. Не жалость и не презрение. Интерес к моей жизни и истории, возможно, что-то еще запрятанное в глубине его сердца.
– Нет. Врать не буду, первый год скитаний я только и думала о том, как вернуться и заставить их пожалеть о содеянном. Но… о боги, как только я начинала считать всех, кому мне придется мстить, мне не хватало пальцев на руках и ногах. Принцу, его шавкам, старому лорду, моим родителям, всем тем, кто отвернулся от меня. Для осуществления этой задумки мне пришлось бы перерезать всех в замке. – Я перевела дух. – Я потеряла веру в людей, но кое-что у меня осталось. Вера в себя и в то, что я лучше тех, кто остался у меня за спиной.
– Может, не сейчас, но… спустя некоторое время ты станешь достаточно сильна, чтобы перерезать целый замок. – Атос испытующе поглядел на меня. Но я покачала головой:
– Ни через год, ни через два или три. Я закрыла эту главу своей жизни и научилась жить дальше. Даже смеяться снова научилась, а это, поверь, было сложно. Желание стать сильной… и привело меня к тому ужасу. Сейчас я ищу силу не для того, чтобы доказать кому-то свое превосходство, а для того, чтобы защитить себя или тех, кто мне дорог, в будущем.
Атос снова замолчал, и мне захотелось как-нибудь заполнить пустоту.
– Не думай, что я тебе жалуюсь. Дескать, посмотри, как мне тяжело пришлось. Каждую минуту происходят более страшные вещи. Возьми хоть Кима… у меня обошлось без смертей. И я, Войя подери, рада, что отделалась таким легким уроком. Мой Принц. – Я усмехнулась. – У него была власть даже вздернуть меня на дереве, пожелай он того. Но, видимо, он не стал мараться.
– Месть не выход, – тихо проговорил Атос. Он поднялся с камня и подал руку, чтобы помочь мне встать. – А я своей семье отомстил. И думаю об этом каждую проклятую минуту своей жизни.
Мы направились к костру. Вопросов я не задавала. Он и так знал, что, если захочет рассказать, я его выслушаю. Этого было достаточно.
– Слушай, Лис. А ты поэтому идешь к башне? Найти силу или магию, чтобы защищать себя или тех, кто рядом?
Ветер вздыбил пыль среди высохшей травы, и мы с Атосом одновременно прикрыли глаза от клубившегося песка. Ответ был очевиден, но произнести его вслух оказалось труднее, чем я рассчитывала:
– Иногда мне кажется, что и нет никакой башни. А я иду туда, потому что это единственный способ оставаться рядом с тобой.
Атос с шумом втянул сухой воздух и тревожно посмотрел на меня:
– Это ведь не то, о чем я думаю?
– Нет, совершенно точно. – Я так устала от рассказов за этот день. Но необходимо было расставить все точки в наших с Атосом отношениях. – Но ты, безусловно, самый близкий мне человек на свете – хочешь ты того или нет.
– М-да… лучше бы ты просто была в меня влюблена. Тогда все было бы гораздо проще.
Наш смех заглушил очередной порыв ветра.
#Бусина тринадцатая
Дети всегда были для меня загадочными существами из иного мира. Что-то вроде эльфов: непонятные, непохожие на взрослых, со своими причудливыми желаниями – и бесконечно далекие.
И вот в моей жизни возник ребенок. Молчаливый Ким – словно маленький зверек с шоколадного цвета шерсткой и бездонными глазами с длиннющими ресницами. Он пришел в мою жизнь вместе с Извель, и я избегала его, насколько могла. Но в совместном путешествии люди узнают друг друга гораздо лучше, чем соседи в городе. Ты разделяешь свой скудный ужин с другом, строишь из плаща навес, пытаешься разглядеть вдали поселение – все эти мелочи странным образом сплачивают вас.
С Кимом же выходила иная история. Его обожание Атоса, казавшееся мне поначалу забавным, раздуло во мне нешуточный огонь ревности. Мальчишка всюду следовал за крайницем хвостом, старательно повторяя его жесты: например, ерошил свои волосы рукой и хмурился точь-в-точь как Атос.
А мой учитель, видимо, решил поиграть в доброго дядю и иногда показывал малышу то как заточить нож, то как правильно перетереть коренья. Во мне бурлила абсолютно детская и искренняя обида на то, что Атос перестал уделять все свое время мне. Я больше не была единственным его учеником. Нет, мы тренировались как прежде, и он даже чаще хвалил меня. Но у меня словно появился маленький и хитрый соперник, которого хвалили чаще и за любую глупость, вроде собранного хвороста.
Ким, как и большинство детей, был проницательнее толстокожих взрослых. Он прекрасно чувствовал мой истинный настрой и причину моей злости. И в то время как Извель и Атос ссорились по поводу бесконечной распри между крайнийцами и ока, у нас с малышом Кимом началась своя битва. Любое мое действие он воспринимал как повод посоревноваться. Если я бросала камень – он тут же подбегал и кидал камень еще дальше. Если я сидела и рисовала в пыли – Ким топтал мои каракули и начинал чертить именно на этом месте что-то свое. За ужином малыш пытался быстрее меня съесть свою порцию, а улыбался он Атосу так, что аж щеки трещали.
Я ужасно злилась на Кима, но еще больше на себя, так как понимала всю глупость своего положения. Сражаться с пятилеткой за внимание взрослого и, более того, участвовать в этой незаметной глазу войне! Весь этот фарс только доказывал, насколько я сама оставалась капризным ребенком.
Однажды вечером Извель решила, что одна из ее старых юбок уже ни на что ни годна и, присев у костра, стала рвать ее на лоскуты, чтобы пустить на бинты для стертых ног. Каждый раз, когда ткань трещала под ее сильными пальцами, я вздрагивала. Атос видел, как меня трясет, и даже хотел что-то сказать, но я предостерегающе помотала головой. Это были мои демоны и страхи, и мне предстояло жить с ними еще долгое время.
Даже после того как Извель расправилась с юбкой, звуки продолжали раздаваться внутри моей головы. Чтобы отвлечься от них, я рассматривала пламя костра и тени сидящих людей, а затем взглянула на Кима. Почему-то в этот вечер, несмотря на бесконечный треск ткани, я увидела его совершенно иным.
Мальчик сидел и держал в руках камни, которыми он стирал в порошок корни зум-зум, приправы, придающей пище пряный аромат. Ким уставился на камни странным и совершенно не детским взглядом.
Камни. Что же было такого особенного в камнях? Тихий голос внутри меня произнес: «А чего такого особенного в треске рвущейся ткани?». В груди что-то сжалось, и я почувствовала боль и холод. В это же мгновение я вспомнила, при каких обстоятельствах погибли родители Кима. Но впервые я задумалась: как же выжил мальчик без единой царапины или шрама? Он молча взирал на мир и сурово хмурил брови, словно настоящие шрамы остались глубоко внутри.
День был полон утомительных переходов, и я не заметила, как задремала у костра. На душе было тревожно, поэтому и привидевшийся мне сон был тяжелым, но ясным и четким: покрытые кровью с ног до головы мужчина и женщина ока сидели, привалившись друг к другу и сцепив руки в смертельном объятии. Вокруг них рассыпана груда тяжелых булыжников, мокрых от крови. А пара сидит в багряной луже, руками и телами закрывая единственную свою ценность. В небольшом просвете между локтем женщины и склоненной головой мужчины виден блеск. Это отсвечивает маленький голубой глаз. Крошечные пальчики выбираются через просвет и трогают локоть женщины, еще теплый, но уже совсем не живой. Раздается хриплый шепот: «Мама. Мама. Мама». Это слово звучит похоже во многих языках. Родители так и сидят, скрывая свое дитя, даже когда опускается ночь, а во тьме все слабее звучит детский шепот: «Мама… мама… ма…»
Я проснулась в холодном поту. Костер давно догорел, и все мои спутники уже улеглись спать. Возможно, сон не был правдой, а лишь игрой моего чересчур взбудораженного воображения… Но заснуть снова я не смогла, в ушах продолжал раздаваться треск невидимой ткани. Да и от сна про родителей Кима мне было паршиво. Я подошла к спящему мальчику и присела рядом.
– Ты не представляешь, как мы похожи, – прошептала я. – Но я взрослее, и на мою участь пришлось меньше горя, поэтому я должна быть мудрее. Прости меня.
Тыльной стороной руки я вытерла глаза, которые слезились, видимо, от попавшей в них степной пыли. Я нежно погладила малыша по голове. А он неожиданно во сне перевернулся и уткнулся мне в бок, ручкой схватившись за край моей рубашки. Мне было страшно его будить, и я легла рядом. Спокойное дыхание Кима незаметно вытеснило стон ткани из моей головы, и я заснула. С утра мы оба притворились, что ничего не произошло. Это же такое ребячество – спать в обнимку, а мы оба чувствовали себя очень взрослыми. Поэтому мы занялись серьезными делами: соревновались, кто быстрее съест завтрак, кто проворнее вскарабкается на холм, кто шире улыбнется Атосу. И Ким весь день выигрывал.
Первое сравнение, пришедшее мне в голову – это походный котелок, в котором бурлит невероятное месиво. И конина с бараниной, и слиток серебра, и замасленная старая тряпка, и пара массивных сережек. Все это варилось, издавало звуки, булькало. Пахло отвратительно, выглядело еще хуже. Но именно такое впечатление на меня произвел токан.
По сравнению с упорядоченным строем палаток в легионе, их четким разделением по цветам и назначению, этот палаточный городок являл собой хаос. Вокруг теснились самые разные палатки: высокие из тростника, какие строят в Симме, тарассийские – плоские из натянутой кожи животных, шатры Королевства, но расшитые невероятными цветами и украшенные блестящими металлическими пластинами.
Сказать, что в токане бурлила жизнь, значит не сказать ничего. Смуглокожие люди всех возрастов и телосложений двигались в разных направлениях, но странным образом стекались в единый поток. При этом ругались и ссорились, смеялись и плакали, торговались и плясали. Незнакомый язык перемешивался с наречием Королевства и в соединении рождал что-то новое. Вокруг бегали абсолютно голые детишки, играющие с большими черными лохматыми псами. Кошки прыгали с палатки на палатку. Между жилищами сновали курицы и даже свиньи, словно не принадлежащие никому и всем одновременно.
Всего было слишком много: жизни, звуков, людей. Токан накатил на меня волной и захлестнул так, что я чуть не задохнулась. То его не было совсем, и вот, стоило нам преодолеть небольшой холм, вокруг был только он. Я испуганно попятилась и спряталась за Атоса, чего не делала раньше никогда. Он только потрепал мои волосы, вглядываясь в развернувшуюся картину.
А вот Извель вела и чувствовала себя совсем иначе. Глаза ее заблестели, она опустилась на колени перед обомлевшим Кимом и взволнованно заговорила:
– Смотри, мой дорогой. Смотри и впитывай в сэбя дух нашэго народа. Это твой дом – эти люди, всэ они тэбе братья и сестры. Здэсь тэбя никто нэ обидит, и всэгда каждый из них станэт на твою защиту. Это токан, Ким – это наш дом.
Мальчишка испуганно взглянул на Атоса, словно ища у него подтверждения словам своей спутницы. Крайниец заметил взгляд и кивнул малышу с легкой улыбкой. И словно маленькая рыбка, Ким нырнул в стаю своих земляков, таких же потерянных, как и он. Для него токан всегда был домом, просто он никогда об этом не знал.
Мы сидели в так называемом гостевом доме. Здесь останавливались те ока, которые путешествовали налегке, без палатки. И чтобы попасть сюда, Извель пришлось пообщаться с двумя крупными ока, которые мало походили на предсказателей, больше – на головорезов. Они гортанно и сердито говорили с Извель, то и дело тыкая в Атоса, который и сам был на взводе. Вероятно, нашей проводнице все-таки удалось уговорить родичей и доказать, что мы – гости токана, после чего нас впустили в палатку. Однако мой учитель все время был настороже, и его правая рука время от времени принималась массировать плечо, поближе к рукоятке меча – как бы невзначай.
Так как Ким нырнул в толпу и пропал, в полотняной засаленной палатке с высоким потолком сидели лишь мы втроем. Как выяснилось, Атос нервничал вовсе не из-за того, что нас не хотели пускать в палатку. Стоило нам присесть, как мой друг заговорил:
– Он совсем малыш, Извель. С ним что угодно может произойти.
– Нэ здэсь. – Ока покачала головой и начала доставать из походной сумки книги и прятать их под полотняный пол палатки. – Здэсь его никто нэ обидит. Ты живешь в большом мире, Волк, там много опасностэй, но ваши люди забыли, что такое братство. Когда вас мало – то каждый на счету. Поэтому в токане цэнят людей, а болээ всэго дэтей. Это будущээ нашего народа.
– Будущее вашего народа в учении, – покачал головой Атос, наблюдая за быстрыми движениями рук Извель. Книги одна за другой исчезали под слоями ткани. – Значит, правда, что у вас наказывают за хранение книг?
– И жэстоко. Но такова воля людей. Мы потэряли дом имэнно из-за тяги к знаниям – безмэрной и ничэм не ограничэнной. Тэперь эти знания пугают мой народ. Мы все боимся нового лиха…
Ока слабо улыбнулась. Пока мы шли по токану, она здоровалась с родичами на родном языке. Она и внешне была одной из них: та же одежда, тот же цвет кожи и волос. Но сердцем я понимала, что Извель была совершенно другой – она была очень мудра, это просто исходило от нее, словно сияние. Я решилась вклиниться в разговор:
– Если ваш народ уже не одно поколение презирает книги, почему же ты читаешь?
– Нэ могу нэ читать. Моя слабость, мой скрытый грэх.
– Важнее не то, почему ты читаешь. А почему ты не убеждаешь поступать так же своих людей! – Атос снова начинал заводиться. Он встал и начал мерить шагами небольшую палатку, задевая макушкой полотняный потолок. – Меня это бесит. Ты словно считаешь себя выше их. Умная и смелая, бросаешь в грязи и нищете свою «семью». Не стараешься сделать ее лучше. Ока гонимы, потому что они бродяги и шарлатаны, но ведь они даже и не пытаются спорить. В этом все дело!
Извель уставилась на последнюю книгу, которую держала в своих ладонях, а затем почти шепотом произнесла:
– Но развэ это дало право людям Королевства, начитанным и умным, убить родитэлей Кима?
Из Атоса словно весь воздух выпустили, а лицо приобрело растерянное выражение:
– Это не самый честный довод в нашем споре.
Извель же развернулась ко мне:
– Ягн’еночек нэ понимает нас, Волк. Она плохо знаэт историю мест, откуда мы родом.
– Я раньше не особо увлекалась историей, тем более столь давней и столь далекой. Расскажи из-за чего погибла твоя страна?
– Заокраина нэ всегда была бэсплодными землями, по которым гуляют только призраки. Нэсколько столэтий назад она была срэдоточием наук и магии. Там были унивэрситеты, училища и школы, в которых изучали самые странные дисциплины. Воздух в столицэ моэй страны искрил от волшебства и осэдал на лицах путешэственников мэрцающей пылью.
Люди всэгда стрэмятся к знанию, Ягн’еночек. И это даже хорошо. Плохо то, что эти стрэмления ничем нэ ограничэны. Люди эгоистично ищут то, что им знать нэ слэдует: вскрывают мрачные тайны мироздания и навлэкают на сэбя бэду.
Никто точно нэ знает, что нашли наши ученые маги, но эта сила за пару днэй уничтожила всю страну подобно смэрчу – смэла все живое. Уцэлели лишь те, кто находился в путешествии, как моя прабабка, или в приграничных зонах, как мой дед.
Многие пытались вэрнуться в нашу столицу Ирбис, но всэ они пропали бэз вэсти. Тэ, кто подходил как можно ближе к городу, но кому хватало ума вэрнуться, рассказывали, что на его мэсте что-то вроде дыры в пространстве. Огромное магичэское облако – гораздо страшнее ваших Удэлов Мрака и Свэта. Проходят столэтия, а оно все еще там.
Мне показалось, что по комнате прошел ледяной ветер. Волоски на руках встали дыбом, а присевший рядом Атос невольно поежился.
– Поэтому я и извинилась пэред тобой, Волк. Потому что искрэнне считаю, что мой народ открыл тайну, которую нэ стоило трогать, и заразил «больной магией» весь остальной свэт. Но, может, теперь тебе, мой сладкий Ягн’еночек, будет более понятно, почэму мои люди боятся книг и знаний и предпочитают безграмотность, нищэту и лишэния.
Ока встала и резко отдернула полотно у входа. Свет факелов, шум голосов и запахи приготавливаемой на кострах пищи мигом заполнили мрачную пустоту палатки.
– Мы нэ плачэм о прошлом. – Извель подмигнула мне, словно знала, о чем я рассказала Атосу. – Мы смэемся в настоящем. Танцуем, гадаем, пьем вино и вэселимся. Пэред тэм как представить вам Мама-Ока, я хочу чтобы с тебя, Ягн’еночек, сняли мерки на броню. Ты должна получить ее.
Я почесала рану на плече. Благодаря мазям Извель, которыми та щедро делилась по пути из Штольца, я почти не чувствовала боли. Но рана есть рана, словно сама судьба говорила мне, что нужно лучше заботиться о своей безопасности.
В нашу палатку вошел мужчина, бесцеремонно, как к себе домой, и кинул пару слов Извель на языке Заокраины. Он был громадный и черный, словно ночь, за исключением белых волос, сплетенных в косички и замысловатые колтуны.
– Это Борон. Лучший кузнэц из тэх, кого я знаю. – Извель похлопала гиганта по плечу. – Он пришел измерить тебя для брони. Тэбе придется раздэться.
Я стянула наплечную сумку и походный плащ и в ожидании уставилась на ока. Те в ответ смотрели на меня, почти не моргая.
– Нэт, дорогая. Снять придэтся всэ.
Я ошарашено смотрела то на гиганта, то на Извель:
– Я же не собираюсь носить броню на голое тело. Зачем мне снимать одежду? Все равно нужна рубашка. Ведь нужна же. Атос, да скажи им!
Но мой учитель уже разве что не хохотал, наблюдая за моим отчаянием.
– Ритуал, – развел он руками.
– Ритуал, – подтвердила Извель. – Мастер смотрит твое тэло, чувствует его и создает броню нэ для одэжды, для тэла. Чтобы именно твое тэло могло жить в этой броне.
Под взглядом, как мне казалось, плотоядных глаз черного великана я почувствовала себя уже раздетой. Прижав руки к груди и на миг прикрыв глаза, я собралась с духом.
– Отлично. Надо так надо. Но ты хотя бы Атоса выведи!
Извель всплеснула руками:
– О боги, а я думала, в чем дэло. Мой Ягн’еночек, оказывается, стесняется мужчин и их похоти. Не бойся, моя сладкая, Борон уже десять лет как живет с мужчиной. Твое тэло для него не более чем вэрстак для брони.
Стоило пройти через это унижение хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение лица Атоса, когда он узнал о любовных интересах Борона. Мой учитель побледнел и постарался вжаться в стенку палатки:
– Отвратительно, – произнес он почти шепотом. – Я, пожалуй, пойду.
Борон же белозубо улыбнулся и подмигнул Атосу.
Я никогда не видела магии исчезновения – но то, что продемонстрировал мой крайниец, выглядело не хуже. Он скрылся за считанные секунды, а ока переглянулись и дружно расхохотались.
Процесс примерки был странным. Я сняла одежду и стояла на сквозняке в центре палатки, а Борон ходил вокруг меня, словно вокруг статуи, и то укоризненно цокал языком, то качал головой. Сложилось ощущение, что ему все во мне не нравилось. Он не прикасался ко мне, но периодически делал жесты, чтобы я подняла руки, обхватила плечи, согнула ногу в колене. Смущение прошло – слишком уж странным было это снятие мерок.
Матерчатая дверь в палатку колыхалась от ветра, и я время от времени видела людей снаружи. Они, скользнув по мне взглядом, шли дальше – нагота, видимо, не была здесь чем-то особенным или постыдным.
Наконец Борон закончил и жестами разрешил мне одеться. На ломаном языке Королевства он спросил:
– Ты. Имя.
– Лис, – сказала я. И чтобы он лучше понял, попыталась изобразить ладонями острые уши и сморщить лицо. – Зверь. Хищник.
То ли мои ответы, то ли разыгранная пантомима развеселили кузнеца. Он все повторял: «Лис. Зверь. Хищник» и аж приплясывал от удовольствия. Когда Борон покинул палатку, за мной зашел Ким, который, видимо, никуда и не терялся. Мальчик схватил меня за руку и вывел в токан.
В вечернем воздухе витал ясный, но непонятный мне дух праздника. Теперь запахи уже не напоминали мне паленую тряпку и прогорклое сало. Нет, теперь это были запахи жизни и празднества. Люди вокруг стали заметно более раздетыми, словно наступила внезапная жара. А ведь, пожалуй, и наступила: воздух накалился. Между шатров, палаток и шалашей жарили мясо. Сумерки отгоняли веселые фонарики из зеленой ткани, развешанные то тут, то там. Дети бегали дружной гурьбой, играя странными игрушками: длинными палочками со светлыми шнурками на одном конце и петлей на другом. Смысл игры был, видимо, в том, чтобы поймать петлей руку или ногу товарища по игре, и вся толпа, как стайка игривых котят, барахталась в пыли.
Ким между тем вел меня в глубь токана. В центре импровизированного «города» на большой вытоптанной поляне танцевали ока. Много ока, очень много. Их танец вокруг огромного костра был сродни мистическому ритуалу, словно темнокожие люди взывали к какому-то своему богу. Но согласованности не было – кто-то танцевал быстрее, кто-то медленнее. Кто-то просто кружился, кто-то вокруг воображаемой оси, а один тощий мужчина преклонных лет голым бегал вокруг танцоров и кричал что-то невразумительное.
Это напоминало дом скорбных умом и одновременно завораживало. Представить подобное безумие в Штольце, с его порядочными гражданами, было просто невозможно. Я прыснула от смеха, и Ким тоже заулыбался. Нашему маленькому путешественнику нравился его новый дом, пусть и был он немного сумасшедшим. Но этот дом был полон живых и радостных людей.
Перед костром на помосте я увидела и Атоса и Извель. Они оба сидели и беседовали с кучей тряпок. Вернее, так мне показалось вначале. Подойдя поближе, я поняла, что среди бесчисленного количества накидок, юбок, капоров и жилетов находится маленькая сморщенная старушка с удивительно яркими светло-голубыми глазами. Она продолжала говорить, похоже, обращаясь к Атосу, но ее пронзительные глаза уже следили за мной – я была уверена, что даже с расстояния в тридцать шагов она смотрела прямо на меня.
Ким настойчиво тянул меня к помосту, да и взгляд старухи притягивал не хуже магнита. Поэтому я пошла сквозь танцующих ока. Они словно волны расступались, стоило мне подойти ближе. Не было ни тычков, ни пинков, будто меня приняла в себя живая вода, состоящая из танцующих тел. Мне внезапно захотелось тоже сделать что-нибудь сумасшедшее.
Словно угадав это желание, меня подхватил один из танцоров. Молодой парень ока с симпатичным открытым лицом. Из одежды на нем была только набедренная повязка. Он начал кружить меня, да так сильно, что у меня перед глазами все поплыло. Но я засмеялась. На этом празднике жизни можно было только радоваться и дурачиться. Докружив меня до помоста, новый знакомый бесцеремонно поцеловал меня в губы и снова нырнул в водоворот танцующих. Я присела на край деревянного помоста и взглянула на сухую старушку. Она, склонив голову, изучала меня, а потом заговорила чистым и без малейшего акцента голосом:
– Тебе интересно, почему при входе в токан мои люди были так суровы, а внутри все радуются и никто не обращает внимания на ваш цвет кожи?
Когда я кружилась в танце с юношей, этот вопрос мелькнул у меня в голове. Но он не срывался с моих губ, более того, я уже успела забыть о нем. Ким вышел из толпы и уселся у моих ног. Обхватив мою лодыжку своими ручонками, он уставился на старуху. Она продолжила; казалось, ей и не требовался мой ответ.
– Войти в токан сложно, но, войдя однажды в нашу реку, ты становишься ее частью.
Атос, сидящий справа от старой ока, неодобрительно хмыкнул, видимо, его смешила сама мысль стать частью чего-то подобного.
– Это Мама-Ока, – сказала Извель, чьи белоснежные волосы были заплетены в две пышные косы с украшениями в виде черных капель. – Она – одна из чэтырех наших прэдводителей. Два Папа-Ока – один на сэверо-западэ, другой на юго-востокэ, и еще одна Мама-Ока на юго-западэ.
– Вы прекрасно говорите на нашем языке. – Я не знала, что еще могу сказать старухе.
– Я прожила достаточно, чтобы изучить его. Он не такой сложный, как тебе кажется, дитя. – Старуха пожевала губами. – Наше племя обязано тебе жизнями двух наших детей. Нет. Даже не отрицай, я знаю больше, чем тебе кажется. Мы – гордый народ и всегда платим по своим счетам. Тебе, лисье дитя, мы даруем броню, крепкую, как кожа голема, и еще кое-что… оставьте нас.
Атос и Извель поднялись с помоста. Извель подхватила Кима и, пританцовывая, нырнула в толпу. Учитель же коснулся моего плеча и указал на костер поменьше неподалеку:
– Мы будем там. Если старуха решит принести тебя в жертву, или ты просто заскучаешь – присоединяйся.
Когда мои друзья скрылись из виду, на помосте остались лишь я да старая предводительница умирающей расы.
– Мы не умирающая раса. Мы живем, как можем. И да, твои мысли слишком громкие для меня, дитя.
Пока мы шли к ока, мне довелось убедиться в таланте Извель читать мысли. Но эта старуха, видимо, была намного сильнее. Все свои способности к магии и гаданию ока приобрели в результате магического бедствия, разрушившего их родину. Прадеды и прабабки нынешних ока были столь сильно накрыты тем магическим облаком, что даже спустя столько лет магия пробивалась в каждом заокраинце, как молодой побег по весне.
– Ты сказала, что дашь мне что-то кроме брони.
– Может быть, совет? Тебя тревожит что-то.
– Слишком многое. – Я замолчала. В голове проносились картины: люди-монстры, собирающие железо по всей стране, ключ с изломанной спиралью, магическая башня, что ждала меня впереди. – У меня необычные кошмары в последнее время. К обычным я уже привыкла, но новые… Ты могла бы мне погадать?
Старуха жестом показала, чтобы я приблизилась, и, когда я присела рядом, положила руку на лоб. Мне пришлось наклонить голову, и я разглядела, что каждый слой ее пестрого одеяния сделан с большим мастерством и любовью. Например, кант одной из юбок был расшит журавлями, причем яркой, не характерной для этих птиц оранжевой окраски. Журавли крыльями сплетали узор, словно кружились в танце, как и дети Мама-Ока.
Старуха между тем произнесла пару слов и отдернула руку. По ее ладони текла кровь. Я схватилась за лоб, испугавшись, что это моя кровь и ока поранила меня чем-то. Но лоб был сухой. Сама гадалка заметно погрустнела.
– Дитя. Тьма впереди тебя, позади тебя и внутри. Я не буду раскрывать тебе увиденное, ибо твое будущее сейчас покоится в темной бездне.
– Звучит не очень утешительно, – заметила я, все еще проверяя лоб. – Но, если говорить честно, больше похоже на бред. Я ничего не поняла.
– Лис, ты бежишь по жизни, соревнуясь в скорости с ветром. Пока ты бежишь – ты жива. Но стоит тебе остановиться, как ветер догонит тебя, и смерть догонит тоже. Ты должна быстро принимать решения… и выбор… да, делать выбор всегда так тяжело.
Ока вытерла кровоточащую ладонь о юбку.
– Вы идете в проклятое место, где встретите жестокость и зло. Но башня будет лишь прелюдией к тому, что ждет вас впереди. Чтобы жить – ты должна будешь сделать тяжелый выбор, и сделать его быстро. Смерть догонит тебя в розовом саду и дыхнет тебе в лицо своим смрадом.
– Я все еще ничего не понимаю. Но, кажется, посещение башни я переживу. – Гадание перестало быть развлечением. Слова Мама-Ока были непонятны и тревожили меня, хотя могли быть всего лишь бредом окуренной дымом костра старухи.
– Башня станет началом. – Ока вдруг легонько хлопнула меня по лбу, и перед глазами пролетела череда картинок: мой старый лисий шлем, сияющая сабля в чьих-то тонких пальцах, огромная туча, наползающая на город, тени, бегущие в красном тумане, и стук чьего-то сердца, бьющегося в унисон с моим.
– Впечатляет, – заметила я, встряхнув головой, чтобы прогнать видения. – Вы что-то в костер подсыпаете, чтобы у людей, говорящих с вами, были видения?
– Ты не веришь, как и твой друг. Но скоро вам придется поверить. Правда, поздно будет. – Старуха вздохнула. – Иди, дитя, передай Извель, что Атосу пригодятся узоры духов, а тебе она обязана жизнью – поэтому пусть пожертвует свою самую большую ценность. Этот подарок тебе должны вковать в броню.
– Я думала, ее самая большая ценность Ким. Сложно мне будет носить его вместе с броней.
– Мальчик не принадлежит ей, – покачала головой старуха. – Она поймет мои слова. Иди.
Я почти сошла с помоста, но все-таки обернулась. Старуха кивнула, разрешая задать вопрос.
– Вы говорите, что впереди тьма и смерть. Что будет тяжело. Неужели там нет ничего хорошего?
Старая ока подперла ладонью подбородок и уставилась в пламя огромного костра:
– Я видела свет впереди. Но этот свет не принадлежит миру живых, Лис. Это свет мертвых. Он согреет тебя, он сделает тебя счастливой, а потом исчезнет во тьме, которая окружает тебя.
Меня внезапно охватило отчаянье, несмотря на то, что я ни на секунду не поверила во все эти предсказания:
– Так что же мне делать? Просто не идти к башне?
– Ты уже не можешь не идти. – Мама-Ока покачала седой головой. – Ты можешь только бежать вперед, наперегонки с ветром и смертью. И делать выбор в одно мгновение, как ты это делала всегда. Ты откроешь два ларца из трех…
Последние слова я услышала лишь краем уха. Во мне клокотала ярость, и я быстрым шагом направилась к своим товарищам. Вспоминая предсказания Мама-Ока позже, я даже не могла с уверенностью сказать, говорила ли она про ларцы. Это вполне могла быть другая мистическая чушь про несчастья, ожидающие меня впереди.
Когда я дошла до костра, около которого сидели Атос, Извель и Ким, буря внутри немного поутихла. Мне уже хотелось не метать молнии, а обратить все в шутку.
– Атос, мне предсказали, что все будет плохо. Мы все умрем, или что-то вроде этого.
– А она не предложила купить тебе пару сушеных лягушек, чтобы избежать напастей? – Слова Атоса, как теплое молоко, разлились в моем беспокойном разуме. Ну кто вообще верит в такую чушь? Просто забыть и выкинуть из головы. Вокруг не было смерти, наоборот – такое море жизни, что немудрено и захлебнуться.
– Мама-Ока стара и тэряет хватку, – призналась Извель, наливая в мисочку какое-то варево из горшка на костре. По запаху это было не только съедобно, но и вкусно. – Она можэт наговорить тэбе такого, что нэ заснешь. Но Мама обычно хорошо чувствуэт людей и с этим не ошибается. Знаэшь, что она сказала, когда ты шла к помосту? «Вот идет сильнэйшая из вас». Поэтому Атос и надулся…
– Вовсе нет. – Атос сверкнул глазами из-под челки. – Просто это глупо. Силы в Лис на комариный укус.
– А она и нэ о той силе говорила…
Чтобы прервать начинающийся спор, я примирительно подняла ладони:
– Да забудьте вы. Мама-Ока просила передать две вещи. Что-то про душевные узоры для Атоса…
– Узоры духов, – мягко поправила Извель.
– Да-да, именно про них. – Затем я на миг задумалась, а не промолчать ли о второй просьбе. Но ведь вредная старуха все равно расскажет Извель. Поэтому я нехотя продолжила: – И еще она хотела, чтобы ты отдала свою самую большую ценность, чтобы ее вковали в броню. Но даже и не думай, мне это не нужно! Броня сама по себе отличный подарок.
Извель моя новость явно расстроила. Она побледнела и обхватила себя за запястья. Я попыталась еще раз заверить ее:
– Мне это не надо. Можешь просто сказать своей старейшине, что выполнила ее наказ.
– Ты очень-очень добрая, Ягн’еночэк. Но Мама-Ока права. Ты подарила мне двэ жизни: мою и Кима, и мэньшее, что я могу сделать – это защитить тэбя, хотя бы и так.
Она поднялась, зашуршав всеми своими юбками. Я обратила внимание, что ноги ее были босы, хотя в путешествии она носила мягкие ботинки. Ногти на ногах выкрашены в белый цвет и в зеленой траве выглядели как маленькие маргаритки. Заметив мой взгляд, ока дружелюбно улыбнулась:
– В токане нэ носят обувь – так мы ближэ к зэмле. Твою броню вмэсте с моим подарком ты получишь завтра. А пока я пойду, мнэ надо… отдать кое-что. – И она поспешно удалилась, словно боясь передумать. Мне хотелось окрикнуть ее и уговорить не отдавать мне свою драгоценность. Но ока была слишком стремительна. Почему-то я подумала о ее гребне, которым она расчесывала мне волосы в пути. Я представила, как мне вковывают гребень в броню, и я так и хожу с расческой, торчащей из груди, – и прыснула.
– Погоди, Атос, она сказала, что я получу броню уже завтра. А не слишком ли это быстро?
– Местные кузнецы куют из заокраинского серебра. И я так понимаю, работа будет идти всю ночь. Борон, – при этом имени крайниец поморщился, – вероятно, работает с подмастерьями.
– Серебра? – уныло протянула я. – Разве из него можно сделать хорошие доспехи?
– Заокраинское серебро – это название сплава. Раньше его выплавляли из пятнадцати видов руды, добываемых в Заокраине, но после бедствия добыча прекратилась. Так что тебе делают по-королевски щедрый подарок. Изделий из этого сплава по пальцам пересчитать во всем мире. Серебром оно, кстати, зовется из-за цвета. Тебе понравится, он вполне девчачий. – Атос перегнулся через сидевшего между нами Кима и щелкнул меня по носу.
Читать бесплатно другие книги:
